Нейнесау
Целый месяц продолжались упорные наступательные бои на нашем фронте. Армия взламывала глубоко эшелонированную оборону противника. Направление главного [117] удара оказалось на самом сильном участке укрепленной полосы неприятеля.
Командующий фронтом генерал армии Ф. И. Толбухин и представитель Ставки Маршал Советского Союза А. М. Василевский на месте убедились в том, что на михайловском направлении наши войска не пройдут: настолько сильно был укреплен этот рубеж. И тогда командование решило нанести главный удар на новом участке фронта.
Начальник штаба фронта генерал С. С. Бирюзов коротко и ясно, как всегда, доложил обстановку:
— Армия Захарова за двадцать суток прогрызла около одной трети обороны противника. Командующий шестой немецкой армией генерал Холлидт твердо уверен, что мы будем и дальше наносить главный удар здесь же, и поэтому срочно перебрасывает сюда войска с мелитопольского направления.
— Конечно, — улыбаясь, проговорил член Военного совета армии генерал-майор Н. Е. Субботин, — немцы привыкли к тому, что, где находится вторая гвардейская армия, там и будет главный удар. Мы сами приучили их не задумываться. Так было на Миусе и в первый и во второй раз, да и здесь тоже.
Вскоре было принято решение о перенесении главного удара Южного фронта на Мелитополь, где оборона была несколько слабее и обозначился успех.
Это решение оказалось для врага совершенно неожиданным.
Но от нашей армии, разумеется, требовалось выполнение прежней боевой задачи.
20 октября командир 13-го гвардейского корпуса генерал Чанчибадзе доложил Захарову об освобождении колонии Нейнесау. Требовалось закрепить успех и попытаться в этом районе пробить брешь в обороне врага. И командование армии решило сосредоточить здесь еще больше артиллерии.
Для подготовки передового наблюдательного пункта отправился капитан Сапожников с группой связистов. Через полчаса он по телефону доложил:
— Подыскал на высотке блиндаж, оставленный немцами, из которого можно вести наблюдение и управлять огнем. Однако по этому участку немец бьет из легких минометов. Надо осторожнее подходить к блиндажу. [118]
— Какова обстановка? — спросил я.
— Трудно сейчас разобраться, товарищ генерал. Рядом со мной командир стрелкового батальона и командующий артиллерией дивизии полковник Шевченко, к вашему приходу сюда выясню у них и доложу.
По пути к наблюдательному пункту мы не раз попадали под обстрел. У самой высотки услышали крик телефонистки:
— Скорее в траншею! Немецкие танки!
Пришлось прибавить шагу. Успели вовремя укрыться: в полукилометре от нас появилось семь танков. Несколько снарядов пронеслось над блиндажом, один разорвался рядом.
— Что все это значит? — спрашиваю у Сапожникова. — Почему противник обстреливает из района колонии? Ведь Нейнесау...
— Нейнесау пока еще у немца, — хмуро отвечает он.
— А Чанчибадзе доложил, что у нас.
Сапожников машет рукой. Оказывается, наш батальон занял лишь южную часть колонии, но гитлеровцы вскоре выбили его оттуда.
Бой разгорается. В соседнем окопчике — командир 76-миллиметровой батареи. Его снаряды рвутся рядом с танками, но безрезультатно: он стреляет с закрытых позиций.
— Где же противотанковые пушки? — спрашиваю Сапожникова.
И тут же слева, как бы в ответ, ухнуло наше орудие, за ним еще три. Два танка загорелись. Остальные ушли. Но в отместку по нашим пушкам, подбившим танки, из глубины обороны ударили немецкие минометы.
87-я гвардейская стрелковая дивизия, на позициях которой мы находились, спешно готовилась к штурму Нейнесау. Противотанкисты выкатили орудия поближе к ротам, чтобы двигаться в их боевых порядках. Наконец полковник В. А. Шевченко и командиры артиллерийских бригад доложили о готовности обеспечить поддержку наступления пехоты артиллерийским огнем.
И вот тысячи снарядов и мин обрушились на укрепления и огневые позиции врага. Его опорные пункты заволокло дымом.
Стремительно поднялась пехота. [119]
Орудия и минометы перенесли огонь в глубину. В стереотрубу ясно видна первая улица колонии. Большинство зданий уцелело. Пехотинцы, строча из автоматов, подбегают к садам и огородам. Слева атакует стрелковая рота. Гитлеровцы выкатили пулеметы из убежищ и начали обстрел. Бойцы залегли перед белым каменным забором.
Роту сопровождают три орудия. Одно из них успело сделать лишь несколько выстрелов — и расчет тут же залег. Второе и третье совсем не смогли изготовить к бою: их обстреляли из пулеметов.
Но нет худа без добра. Пока немецкие пулеметчики обстреливали пушки, наши стрелки, помогая друг другу, перемахнули через пролом в заборе.
Нам хорошо видно, как схватка идет уже в самой колонии. Слышны разрывы ручных гранат. Это гвардейцы выбивают фашистов из подвалов и бункеров.
Командир батальона вводит в бой третью роту. Солдаты перебежками продвигаются по полю с двумя орудиями. С южной окраины колонии застрочили пулеметы, затем заговорили минометы. По разрывам мин видно, что немцы пытаются подбить пушки. Пехотинцам удалось проскочить в сад и ворваться в Нейнесау, но пушки остались на месте.
В это время командир батальона сообщил полковнику Шевченко по телефону:
— Половина колонии занята. Противник готовит контратаку, а из восьми наших орудий в Нейнесау проскочило только одно, и то лишь с двумя уцелевшими артиллеристами.
Шевченко немедленно послал людей к застрявшим на поле пушкам. Бойцы под огнем противника подбегают к ним, медленно, с остановками тянут их к колонии. Наконец орудия вкатывают в проломы забора. Дело сделано! И перед нами во всем своем величии раскрылся один из незаметных массовых подвигов советских солдат.
Развернувшиеся на всем фронте бои не прекращались ни днем ни ночью.
Наша армия продвигалась вперед. Колония Нейнесау осталась уже позади, освобождена Трудолюбимовка. Один за другим переходят в наши руки населенные пункты. [120]
Прорвав оборону на Молочной, войска Южного фронта вышли на оперативный простор. Не помогли Манштейну ни подкрепления с других фронтов, ни маршевые батальоны, спешившие из Франции и Германии.
В эти напряженные дни мне часто приходилось бывать в частях, встречаться и беседовать со многими командирами, политработниками и бойцами. Многое с годами выветрилось из памяти, но некоторые факты, сценки, лица так запечатлелись, что их не забудешь никогда. Может быть, не последовательно, отрывочно, но о них все же хочется вспомнить и рассказать.
У нас в армии Г. Ф. Захаров ввел такое хорошее правило: накануне наступления старшие начальники отправлялись в передовые траншеи, чтобы ознакомиться с положением дел на месте. Артиллеристы в первую очередь проверяли обеспеченность войск боеприпасами, подготовленность минометных окопов вблизи первой траншеи и противотанковых орудий непосредственной поддержки пехоты.
В начале октября, накануне штурма второго рубежа на Молочной, я с одним пожилым полковником, имя которого, к сожалению, запамятовал, побывал в 24-й гвардейской стрелковой дивизии.
На «виллисе» мы доехали до северной окраины украинского села Богдановка, а затем по узкой тропинке взобрались на гору. Впереди километров на десять — пятнадцать расстилалась открытая местность. Сзади были видны почти все наши артиллерийские позиции.
Пошли по ходам сообщения. Радовал образцовый порядок, заведенный еще бывшим командиром дивизии генералом П. К. Кошевым.
Добрались до первой траншеи. Она пока мелковата, но люди уже начали прокладку «усов», по которым за ночь еще ближе подойдут к окопам противника.
На передовой ленивая перестрелка. Лишь изредка над головой просвистит мина да неожиданно напомнит о себе пулемет.
Осмотрев траншею, остановились закурить. К нам подошли солдаты. Все мы присели на корточки, задымили папиросами, начался общий разговор.
— Товарищ генерал, разрешите спросить, — начал белобрысый, со вздернутым носом и лукавыми глазами [121] боец, — почему, извиняюсь, задержка у союзников со вторым фронтом?
Старый, давно наболевший вопрос.
— Выходит, не готовы еще. Последние пуговицы пришивают... Готовятся основательно. Да вот и в Африке только недавно закончили бои.
Бойцы заулыбались. Пожилой пехотинец охотно включается в разговор:
— Так ведь там не война, товарищ генерал. Баловство одно. Разве похоже на то, что у нас? Вот, к примеру, вчера перед вечером немцы контратаковали. Встретили их хорошим огоньком, они и залегли метрах в ста, дуют из автоматов. Потом вскочили и опять в атаку. Ну мы рассерчали, тоже выскочили и давай в штыки их брать. Не выдержали фрицы, побежали. А двое, вижу, отделились сбоку, чего-то кричат и — рысью к нашей траншее. Удивился я. Как это так? Вся рота повернула назад, а эти два «героя» атакуют нашу пустую траншею. Вот этот парень, — он кивнул на белобрысого, — хотел было автоматом по ним, да я его придержал. Что-то тут неспроста. Смотрим, немцы подскочили к первой траншее, покидали в нее винтовки и еще быстрее чешут в глубину. Поймали их уже за второй траншеей. Как полагается, батальонный допросил. Переводчик, старший сержант Смирнов, нам потом рассказал, что служили они у генерала Роммеля в Африке, воевали там с англичанами. Жара их действительно мучила. Что же касается войны, так не очень уж страдали. А вот на советском фронте два месяца пробыли и — невмоготу. Решили перебежать. Спросили их: «Зачем первую и вторую траншеи проскочили?» Говорят: «За нами ефрейтор присматривал, боялись его пуще смерти».
— Ну да ладно, — перебил увлекшегося рассказчика коренастый артиллерист. — Со вторым фронтом дело ясное: не торопятся союзники.
Как бы резюмируя все сказанное, он, махнув рукой, закончил так:
— На второй фронт рассчитывать не приходится, сами справимся.
Папиросы были выкурены. Посидев еще. немного, мы встали, пожали собеседникам руки и покинули траншею. Садясь в машину, полковник с удовлетворением заметил: [122]
— Как неизмеримо вырос народ. Сколько чувства собственного достоинства, внутренней дисциплины и настоящей, подлинной любви к Родине. С такими солдатами нельзя не победить!
А вот другой пример — из боевой жизни генерала Чанчибадзе. Каждый по-своему может оценивать его. Одни скажут — это хитрость, находчивость, другие найдут поступок командира наивным и осудят человека. Но лучше расскажу о самом факте.
После прорыва на Молочной противник оказывал упорное сопротивление арьергардами. Наши войска с боями овладевали населенными пунктами и отдельными укрепленными высотами.
Подъезжая к наблюдательному пункту командира корпуса, я еще издали услышал знакомый, с сильным кавказским акцентом голос генерала Чанчибадзе. Он кричал в телефонную трубку:
— Цалик! Цалик! Почему сидишь? Почему твоя дивизия не наступает? Немедленно атакуй Васильевку, рядом с ней Ново-Александровка уже занята Тымчиком. Не отставай, дорогой!
И тут же, после короткой паузы, вызвал полковника Тымчика:
— Зачем сидишь перед Ново-Алексаидровкой, когда Цалик уже овладел Васильевкой? Спеши, дорогой! Скоро приеду к тебе.
Я с недоумением взглянул на командира корпуса и по возможности мягко заметил:
— По-моему, опасная это игра: потери могут быть большие.
— Э, ничего страшного! Не схитришь — не победишь, дорогой.
Солнце скрывается за тучи. Темнеет. Постепенно по всему фронту затихает грозное звучание боя.
Рано утром бой вновь разгорелся. Его начали артиллеристы. Через наши позиции в сторону врага пронеслись первые гаубичные снаряды. Потом ожили пулеметы.
Скоро поднимется в атаку пехота. Вдвоем с Чанчибадзе мы отправились к командиру 3-й гвардейской стрелковой дивизии генералу Цаликову, чтобы своими глазами посмотреть, как там идут дела. Через несколько минут прибыли к нему на наблюдательный пункт. [123]
Командир дивизии обстоятельно доложил обстановку, а под конец пожаловался:
— Ночные действия ничего не дали нам. Села не взяли. Прошу помочь мне артиллерией. Вот у Тымчика лучше, ему ночью удалось ворваться в деревню.
Я сел к радиостанции и стал отдавать необходимые распоряжения о переключении частей артиллерии и «катюш» на поддержку дивизии Цаликова. Чанчибадзе же вскочил в «виллис» и помчался в село, которым ночью, по словам Цаликова, овладела дивизия полковника Тымчика. Расположенное на горке, оно было видно как на ладони. Когда машина приблизилась к селу, ее внезапно обстреляли из пулемета. Потом рядом разорвалась мина. Едва успел ловкий водитель развернуться, как на дороге начали рваться снаряды.
Через пять минут Чанчибадзе, разгоряченный и возмущенный, влетел в блиндаж и накинулся на Цаликова:
— Какой дурак тебе говорил, что село занято? Меня чуть не подстрелили, как куропатку, я почти оглох!
Комдив, стараясь быть сдержанным, ответил:
— Вы же сами мне ночью сказали, что Тымчик занял Ново-Александровку и пошел дальше.
Чанчибадзе сердито посмотрел на него, нервно передернул плечами, потом рассмеялся и заключил:
— На войне бывает и хуже!
Я не стал возражать Чанчибадзе, пожелал ему успехов, а сам отправился на наблюдательный пункт. По пути остановился в одной из колоний, недавно освобожденной от оккупантов. Там, под тенью старой акации, за столиком, сидели офицер-разведчик и два переводчика. Против них на высохшей траве расположились пленные офицеры. Судя по непринужденным позам, здесь шла оживленная беседа. При моем появлении пленные вскочили, вытянулись. Поздоровавшись, я спросил, накормлены ли они. Улыбаясь, некоторые из пленных поспешно показали котелки с остатками каши.
Офицер разведки доложил, что допрос окончен и пленные отдыхают перед отправкой в тыл, в офицерский лагерь.
— Как вы чувствуете себя в плену? — спросил я майора, человека в годах, с седыми усами.
— За эти сутки нас многое удивило, — непринужденно ответил тот. — Мы ожидали, что сразу же всех [124] перестреляют, а вместо этого сытно накормили. Отношение хорошее, жаловаться не на что... Можно задавать вопросы?
Пленных интересовало, разрешается ли посылать домой письма? Дойдут ли они?
— Мы знаем, что русским пленным, находящимся в Германии, запрещено писать письма, — объяснил майор причину своих сомнений.
— Нам это известно. Однако мы переписку не запрещаем.
Из беседы с пленными мне хотелось узнать, какие меры предпринимают немцы для защиты от ударов советской артиллерии. Дело в том, что после переноса нашего артиллерийского огня в глубину противник в последних боях быстро отражал атаки пехоты пулеметными очередями. Старший лейтенант, ротный командир 336-й пехотной дивизии, самоуверенно утверждал, что наш артиллерийский огонь страшен только тем, кто находится на поверхности, а для солдат в траншеях и в блиндажах не опасен.
Дерзкая самоуверенность пленного офицера удивила меня, и я поинтересовался политическими взглядами собеседника.
— Я, как и мой отец, член национал-социалистской партии, — вызывающе резко ответил он.
— Как же вы, командир роты, не сумели отразить пулеметным огнем нашу первую атаку?
Мой вопрос задел фашиста за живое. Сделав несколько затяжек сигаретой, он сумрачно сказал:
— Не я, а мой сосед не отразил. Во время вашей артподготовки он спрятал своих солдат в блиндажи, а в окопе оставил только двух дежурных автоматчиков. Поэтому вы так легко и продвинулись вперед. А я давно изучил ваш метод ведения артогня, и у меня всегда большинство солдат сидят в траншейных нишах. Конечно, почти половина из них погибает. Но когда ваша артиллерия переносит огонь в глубину и пехота поднимается в атаку, оставшиеся в живых пулеметчики и автоматчики немедленно начинают обстрел.
Разоткровенничавшийся нацист, похваставшись двумя своими крестами и тремя ранениями, рассказал еще о некоторых хитростях, применяемых гитлеровцами во время наших атак. [125]
И наконец, еще одна памятная встреча, какие не так часто бывают на войне. Это случилось 27 октября 1943 года, когда 2-я гвардейская армия сломила последнее организованное сопротивление врага на рубеже Тимашевка — Ново-Ивановка.
Перед наступающими войсками открылись манящие дали Крыма, а затем Херсон и Одесса. Волнующие вести по радио звучат почти каждый день. Под ударами войск Белорусского, 1, 2 и 3-го Украинских фронтов рушится «Днепровский вал» неприятеля. Освобождены Полтава, Кременчуг, Чернигов, Смоленск и другие города. Наконец на всем семисоткилометровом протяжении Днепра началось великое сражение. Во многих местах, в том числе и у Киева, захвачены плацдармы на западном берегу Днепра.
Впереди, по пятам врага, идут заранее подготовленные отряды: пехота на автомашинах, пушечная артиллерия и несколько танков.
Немецкие арьергарды настолько быстро отступали, что подчас наши полки теряли соприкосновение с противником. Войска растянулись колоннами по широким степям. Управление мы осуществляли по радио и на месте, выезжая в корпуса и дивизии. Передовыми отрядами управляли командиры дивизий и корпусов.
А погода становилась все хуже и хуже. Беспрерывные дожди сделали дороги непроезжими. Глубокие колеи заливались водой. Продвигались, и то с трудом, лишь «студебеккеры». Особенно доставалось артиллеристам — орудия утопали в грязи.
Однако настроение у фронтовиков было приподнятое. Население сел и деревень радостно встречало освободителей.
Все чаще стали перебегать к нам немецкие солдаты.
Как-то раз приехали мы к артиллеристам 33-й гвардейской стрелковой дивизии. Воздушная разведка донесла, что впереди на двадцать — тридцать километров противника нет. И вдруг слева порыв ветра донес до нас звуки ружейно-автоматной стрельбы. «В чем дело?» — заволновались артиллеристы.
Скоро все выяснилось. Оказывается, командующий 17-й немецкой армией генерал Еннеке послал из Крыма на помощь 6-й армии несколько батальонов, в том числе отдельный словацкий в сопровождении роты гитлеровцев. [126] Словаки заночевали в деревне. Утром солдаты-словаки вместе с командирами приняли решение перейти на сторону Советской Армии и влиться в части Чехословацкой бригады генерала Свободы. Офицеры немецкой роты приказали открыть огонь по батальону. Словакам пришлось вступить в бой. Часть гитлеровцев перебили, остальные разбежались.
Вскоре в одну из частей 33-й гвардейской стрелковой дивизии словаки прислали парламентеров.
К приезду нашего офицера батальон уже сложил оружие.
На земле лежали австрийские штуцеры времен Франца-Иосифа. Вот какими допотопными винтовками снабжало гитлеровское командование своих партнеров. Сбросив каски и ранцы, словаки вздохнули с облегчением: кончилась позорная, ненавистная служба фашистам. Завидя наших бойцов, они радостно заулыбались. Чувствовалось, что исполнилась их заветная мечта.
Читатель помнит, что на Молочной нам часто встречались большие зажиточные поселения с непривычными названиями: Октоберфельд, Нейнесау, Лихтенау. Они раскинулись на огромном пространстве к западу и востоку от железной дороги Большой Токмак — Мелитополь.
Как появились здесь немецкие колонии? Когда?
Необходимо сказать об этом несколько слов, потому что после выхода первого издания книги многие товарищи задавали мне такие вопросы в письмах и на читательских конференциях.
В восемнадцатом веке, после присоединения Крыма к России, Екатерина II договорилась с прусским королем Фридрихом II о переселении «охочих» его подданных на Украину. Слава о свободных, богатых землях и «молочных» реках севернее Крыма давно уже доходила до Пруссии. Еще после Азовского похода немецкие офицеры, служившие у Петра I, возвратившись к себе на родину, рассказывали о пустующих степях на юге необъятного Российского государства.
Однако поначалу иноземцы не решались селиться здесь. Запорожская вольница причиняла много беспокойства первым колонистам, которые старательно распахивали [127] плодородную целину, покрытую серебристым ковылем. И вот когда Екатерина II окончательно расправилась с запорожским казачеством, приток колонистов из Германии усилился. Они приезжали сюда со своим скотом и инвентарем, обосновывались отдельными колониями. Чужеземцы жили замкнуто, редко и мало общались с украинцами.
В дни гражданской войны мне пришлось около месяца прожить в одной немецкой колонии. Хозяин дома считался середняком. Его каменный дом был просторен, благоустроен. В гостиной висела старинная картина. Художник ярко изобразил путь колонистов на новые земли. Пара коней, они с трудом тащат по грязи большую крытую повозку с высокими колесами. По бокам — семейство колониста. Старый, но еще крепкий немей шагает рядом с лошадьми. Лицо его дышит уверенностью в завтрашнем дне и алчностью в предвкушении будущих богатых даров земли. Другое дело — женщины: они понуро плетутся сзади, лица их не выражают ничего, кроме усталости. Только старуха, подгоняя теленка, с глубокой скорбью во взгляде обернулась назад, может быть вспоминая далекую родину.
Прошло много лет. Очистительным шквалом пронесся по стране Великий Октябрь. Бедняки, а позднее и середняки-колонисты включились в борьбу за укрепление Советской власти. Мы встречали их в красногвардейских отрядах и полках новой армии. Я хорошо помню отважного командира 2-го кавалерийского полка Отдельной Интернациональной бригады Вольдемара Шпадэ, награжденного орденом Красного Знамени. Немец Шпадэ был одним из колонистов Таврии. Два эскадрона 2-го полка также целиком состояли из его земляков-немцев.
Отгремела гражданская война. Люди взялись за мирный труд. Новая жизнь властно вторгалась и в дома немецких колонистов. Молодежь вступала в комсомол.
Но вот кованый сапог гитлеровских оккупантов ступил на украинскую землю. Большая часть колонистов ушла с отступавшими советскими войсками.
В 1943 году под ударами нашей армии громада вражеских полчищ покатилась на запад. Вместе с ними покинули родные дома и те немногие колонисты, которые жили тут в годы оккупации. Перед отступлением их запугивали [128] геббельсовские пропагандисты, распространяя грязную ложь о якобы поголовном истреблении немцев советскими войсками.
Обжитые старинные поселения теперь напоминали заброшенные гнезда. В Тигервейде, южнее Большого Токмака, мы не встретили ни одной живой души.
На окраине, около каменного дома, шумел густой сад. Мы зашли туда. Вокруг — та же пустота, лишь беззаботный щебет птиц напоминал о чем-то живом в этом безмолвном царстве.
И вдруг я невольно вздрогнул и остановился. В кустах что-то зашевелилось, из зарослей малины на меня смотрели злые, испуганные глаза. На пне сидела старуха в черном платье, сгорбленная, с пергаментным лицом.
— Что ты здесь делаешь, бабуся? — спросил я, оправившись от испуга.
— Ну, стреляйт скорей! Отшего вы не стреляйт? — прошипела седая женщина.
Я подошел, успокоил ее. Разговорились.
Оказывается, фашисты перед бегством заверили ее, что советские солдаты расстреливают всех колонистов. Старушка поверила их брехне и решила умереть дома. С самого утра сидела у могилы матери и ждала, когда придут убивать ее. Каково же было потом ее удивление, когда появились наши веселые радистки, приласкали старую женщину и накормили. Вздыхая и улыбаясь, она занялась хлопотами по хозяйству, старалась отблагодарить приветливых девушек в солдатских гимнастерках.
В старой колонии опять начиналась новая жизнь.
Молочная, Донбасс, Днепр — памятные этапы больших сражений 1943 года. Советские войска одерживали одну победу за другой. Этого не могли тогда отрицать и гитлеровские генералы. Правда, теперь они рассуждают иначе.
Сейчас недобитые фашистские вояки, как хамелеоны, перекрашиваются под влиянием новой обстановки. Подбадривая западногерманских реваншистов, они пытаются оправдаться, свалить с больной головы на здоровую, выдать черное за белое. Особенно усердствует Э. Манштейн, командовавший немецкими войсками на юге, с [129] которыми 2-й гвардейской армии пришлось сражаться от Волги до Днепра. В книге «Утерянные победы» Манштейн пространно повествует о том, как «блестяще» была решена труднейшая задача «отвода» немецких войск за Днепр.
«Каким исключительно техническим достижением был этот отступательный маневр, — утверждает фальсификатор истории, — могут проиллюстрировать несколько цифр. Мы должны были переправить только около 200000 раненых. Общее число железнодорожных составов, которые перевозили военное и эвакуированное имущество, составляло около 2500. Количество присоединившихся к нам гражданских лиц составило, вероятно, несколько сот тысяч человек. Этот отход был произведен за сравнительно короткий промежуток времени и, если учесть очень ограниченное количество переправ через Днепр, в особо трудных условиях. Вопреки прежним представлениям, этот отход доказал, что подобные операции могут быть осуществлены и за короткий промежуток времени».
А как на самом деле выглядело это «исключительное техническое достижение» Манштейна? Десятки тысяч раненых немецких солдат и офицеров были брошены на произвол судьбы. Советское командование гуманно отнеслось к раненым пленным. Для них создали сеть специализированных госпиталей в Донбассе и восточнее Молочной.
Извращая факты, Манштейн утверждает, что отход за Днепр проводился в полном порядке, что это был результат «гениального планирования». Но сами факты, которыми оперирует незадачливый «историк», опровергают его домыслы. «28 октября (1943 г. — И. С.) противник начал наступление значительно превосходящими нас силами на фронте 6-й армии, входившей в состав группы армий «А» и удерживавшей участок фронта между Днепром и побережьем Азовского моря. В результате этого 6-я армия для нас неожиданно быстро была отведена на запад», — сообщает он.
Что значит на военном языке «неожиданно быстро»? Только то, что система планового отхода оказалась нереальной, она рассыпалась как карточный домик под стремительным натиском Советской Армии. На простом языке это называется бегством. [130]
Так обстояло с 6-й немецкой армией. А что произошло с другими, входившими в группу «А»? «Хотя группе армий и удалось к 30 сентября отвести свои силы... через Днепр, она не смогла предотвратить того, что противник захватил два плацдарма на южном берегу реки».
Даже невоенному человеку понятно, что ни о каком планомерном отходе не может быть и речи, когда одна армия «неожиданно быстро была отведена на запад», а на фронте двух других советские войска успешно форсировали Днепр и захватили плацдармы.
Недобитый генерал-фашист нагло клевещет на советских людей. Вопреки правде он договаривается до того, будто «население добровольно последовало» за отступающими немецкими частями.
Но тут Манштейна явно подвел его партнер по кровавым преступлениям генерал Г. Гудериан. В книге «Танки, вперед!» он вынужден признать, что «действия партизан к концу войны особенно активизировались и охватили все районы боевых действий. Это заставило использовать для борьбы с партизанами целые соединения, которые были крайне необходимы на фронте».
Наши люди, воспитанные Коммунистической партией, в суровой длительной войне доказали свою любовь к Родине, преданность Советской власти, готовность всеми силами защищать великие завоевания социализма. Пусть помнят об этом все враги нашего государства, бряцающие ядерным оружием.