Крылатый щит Москвы
Густо залепленный разноцветными заплатами старенький трудяга У-2 благополучно дотянул до Чкаловского аэродрома.
Когда я рулил к стоянке, на нижнее крыло самолета вскочил небольшого роста человек в летной форме.
— Ты, Петр Михайлович? — послышался из темноты неожиданно знакомый голос. — Жив, голуба!
Да ведь это полковник Бабкин! Работает теперь заместителем начальника института по летной части.
Крепкие рукопожатия, дружеские похлопывания по плечу. По поведению Бабкина догадываюсь, что он ждал меня, что-то знает, а не говорит. Спрашиваю прямо:
— Зачем вызвали? Не тяни за душу, знаешь ведь.
— Конечно знаю. Есть приказ: тебя немедленно домой, к жене. И чтоб от нее — ни шагу. Понял? — Полковник И. П. Бабкин явно наигранно оглядывается и полушепотом заканчивает: — Что натворил-то, головушка бедовая? В Кремль вызывают, завтра же.
— Зачем?
— Амба, брат, больше ничего не знаю. И то, кажись, лишнее сболтнул. Но ведь для друга...
...Коротка июльская ночь. Уже пора ехать. Жена смотрит тревожно, а что я ей скажу? Даже куда еду сказать не могу. Тайна. Зачем? И сам не знаю.
...Кремль. Туда доставил меня Н. А. Булганин на своем автомобиле. При въезде никаких пропусков. А в комнате перед приемной И. В. Сталина — неожиданный вопрос, видимо, дежурного генерал-лейтенанта:
— Почему не сдали пистолет в бюро пропусков? [206]
Я объяснил, что прибыл в Кремль вместе с Н. А. Булганиным, на его машине. Но пистолет все-таки пришлось оставить у генерала.
И. В. Сталин принял меня незамедлительно.
— Садитесь, — указал он на стул рядом с собой, И усталым голосом добавил:
— Ну, рассказывайте, как воевалось.
Я коротко доложил о боевых действиях полка. Сказал и о теневых сторонах нашей авиации, о тяжелой обстановке, сложившейся на фронте к середине июля 1941 года.
И. В. Сталин слушал внимательно, молча. Когда я закончил доклад, задумчиво, словно взвешивая слова, произнес:
— Да... К сожалению, все эти ненормальности имеют место. Но мы принимаем меры... Что вы думаете делать дальше?
— Как что? — растерялся я от такого вопроса. — Полк есть. Пополнимся материальной частью и будем драться, товарищ Сталин, до последнего.
— Не надо до последнего, — услышал я в ответ. — Война только началась. Вы приобрели боевой опыт. Немцы собираются бомбить Москву. Надо защитить ее.
— Как прикажете, товарищ Сталин! — Я, кажется, даже встал по стойке "смирно".
— Не надо так говорить, — Сталин бросил на меня возмущенный взгляд. — Приказать каждый дурак может. Через три дня немцы будут бомбить Москву.
От такого заявления я оцепенел. А Сталин продолжал:
— Лучше скажите, что вы лично думаете.
— Надо принять все меры для защиты. Думаю, что я смог бы принести некоторую пользу.
— Вот это уже другой разговор. Скажите, вам известно, кто непосредственно руководит обороной Москвы с воздуха?
— Известно, товарищ Сталин. Командир истребительного авиакорпуса полковник Климов.
— Кто такой Климов?
— Хороший летчик. Надежный командир. Прошел все должностные ступени в авиации,
— А сколько у него полков? [207]
— Кажется, около тридцати.
— Вот-вот. А сколько заместителей?
— Командиру авиакорпуса по штату положен один,— отвечаю. А сам не пойму, куда клонит Иосиф Виссарионович. Но клонит, конечно, не зря.
— Так как же может один, даже хороший командир, управлять тридцатью подчиненными командирами? Со времен Римской империи известно, что один человек может плодотворно управлять не более чем пятью подчиненными. Есть у вас карта?
Я вынул из планшета десятикилометровку, масштабную линейку и цветной карандаш.
В дверях появился генерал, встречавший меня в приемной.
— Вызовите немедленно Жигарева, — приказал И. В. Сталин.
Генерал сразу же вышел. Пока я раскладывал карту, ориентировал ее, разглаживал складки, вошел генерал-полковник авиации П. Ф. Жигарев. Поздоровавшись с ним, И. В. Сталин провел на моей карте через центр Москвы две пересекающиеся прямые. Одна шла от Калинина, другая от Спас-Деменска.
— Так вот, — сказал он. — Создадим четыре сектора обороны Москвы с воздуха: западный, восточный, северный и южный. Начальники секторов станут одновременно заместителями командира авиакорпуса. Западный возглавит подполковник Стефановский, северный — нынешний заместитель командира авиакорпуса. Начальников южного и восточного секторов назначьте сами, — взглянул он на Жигарева, — проект приказа представьте мне сегодня, в двадцать два часа... Отличившихся в боях летчиков вашего полка, товарищ Стефановский, представьте к награждению орденами. Всего хорошего!..
Жигарев и я ушли от И. В. Сталина озабоченными.
— Кого же поставить на восточный и южный сектора, как думаете? — тихо спросил генерал-полковник.
Вопрос не простой. Да и вообще, какое я имею право рекомендовать кого-либо. Ведь речь идет не об испытании нового самолета, а об обороне Москвы... Называю известных мне полковника Н. К. Трифонова и майора М. Н. Якушина. Отличные летчики, опытные командиры. Якушин воевал в Испании. [208]
6-й истребительный авиационный корпус ПВО, защищавший московское небо, фактически представлял собой воздушную армию, а только что образованные секторы приравнивались к авиакорпусам. В наш, западный, например, иногда входило от восьми до одиннадцати авиаполков. Управлять таким громоздким хозяйством было весьма не просто. Штаба мы не имели, подчиненные нам полки не объединялись в дивизии, которые, как известно, располагают управленческим аппаратом.
Тем не менее авиация ПВО Москвы успешно справилась с задачей, поставленной перед нею партией и правительством. Военно-воздушные силы фашистской Германий не раз пытались нанести бомбовые удары по советской столице. На Москву налетали группы бомбардировщиков, насчитывающие от 50 до 300 боевых машин. И лишь отдельным из них иногда удавалось прорваться к цели, беспорядочно сбросить бомбовый груз. Даже в те дни, когда линия фронта приближалась к Москве на 25— 50 километров, враг не смог осуществить ни одного успешного группового воздушного налета. Однажды гитлеровцы, рассчитывая на близость цели, попытались провести бомбардировку нашей столицы днем, но и эта их затея с треском провалилась. Наша противовоздушная оборона не пропустила к Москве фашистских стервятников.
А между тем наша дальняя бомбардировочная авиация в августе 1941 года, преодолев расстояние около 2700 километров, нанесла очень чувствительный удар по фашистскому логову — Берлину.
Итак, в состав западного сектора авиации ПВО Москвы, по данным на 3 августа, входило одиннадцать полков. 11 иап, которым командовал подполковник Григорий Алексеевич Когрушев, был оснащен самолетами Як-1, он базировался возле железнодорожной станции Кубинка. На этом аэродроме стоял затем и 67 иап, имевший на вооружении английские истребители "харрикейн". Командовал им майор Леонид Шолохов.
Полк майора Ивана Петровича Лысенко — 12 иап — летал на самолетах Як-1 с аэродрома Ватулино, близ Можайска. Здесь находился и 562 иап, имевший на вооружении такие же истребители. Его возглавлял майор Алексей [209] Иванович Негода. Однотипным 35 иап, располагавшимся в Химках, командовал капитан Михаил Федорович Куреш.
В Алферово дислоцировался 120 иап, оснащенный маневренными самолетами И-153 "чайка". Его командир майор Александр Степанович Писанко был одним из храбрейших летчиков. Капитан Сергей Алексеевич Барабанов возглавлял 121 иап, вооруженный устаревшими самолетами И-16. Полк располагался в Чертаново.
В Тушино находился 233 иап майора Константина Мефодьевича Кузьменко, летавший на новеньких МиГ-3. Этими же самолетами был оснащен и 34 иап майора Леонида Григорьевича Рыбкина. Он дислоцировался на южной границе теперь широко известного Внуковского аэродрома. 564 иап возглавлял капитан Иван Васильевич Щербаков. Полк имел самолеты ЛаГГ-3, базировался в районе Малоярославца, затем в Филях. На аэродроме НИИ в расположении восточного сектора ПВО Москвы, находился 125 иап, которым командовал майор Василий Михайлович Найденко. Полк летал на американских самолетах "Кертис" Р-40, сначала типа "Томагаук", затем "Китти-Хаук".
Знакомиться с полками пришлось в спешном порядке. Радовало, что все они оказались слетанными, укомплектованными хорошими кадрами. Летчики уже имели боевой опыт и, что самое главное, горели одним стремлением: ни при каких обстоятельствах не пропустить к родной Москве воздушного врага. Ради безопасности родной столицы люди были готовы на любые испытания, на самопожертвование.
Центральным аэродромом западного сектора являлся Кубинский. Через трое суток, как и предупреждал И. В. Сталин, ночью по радио объявили:
— Со стороны Вязьмы к Москве приближается гул авиационных моторов.
Почти тут же поступил приказ командира корпуса атаковать самолеты врага. Дружно взревели моторы. Истребители взмыли в ночное московское небо. Не выдержал и я — полетел вместе с полком Коргушева.
Нервно мечутся кинжалы прожекторов. Ночную темень полосуют огненные трассы зенитных пушек и пулеметов.
Полк врезался в боевые порядки вражеских бомбардировщиков. Один из них уже запылал. За ним — второй. [210]
Куда ни гляну — вокруг меня только свои. Прикрывать решили, что ли? А трассы зенитчиков убегают все дальше на запад. Где-то далеко над пригородом взметнулись огненные фонтаны. Знать, фашисты спешно избавляются от бомбового груза, не прорвались, удирают...
Разворачиваемся назад и мы. Досадно! Мне так и не удалось встретиться в эту ночь с фашистом. Но другим повезло: сам видел, как вспыхивали вражеские машины и, объятые пламенем, сыпались на землю.
На следующее утро стали поступать сведения о найденных останках фашистских самолетов — "хейнкелей", "юнкерсов", "дорнье". Наши истребители превратили их в металлолом. В ту первую боевую ночь авиация ПВО одержала в московском небе более сорока побед. Только в зоне ПВО было найдено двадцать две сбитых вражеских машины. Потом наземные части сообщили, что, не долетая линии фронта, упало пятнадцать самолетов противника. Спустя некоторое время поступило донесение от партизан — в тылу врага разбилось три покалеченных немецких бомбардировщика. А сколько поврежденных немецких самолетов еле дотянуло до своих аэродромов!
Дорогой ценой заплатили фашисты за попытку "прогуляться над Арбатом", но от своих кровавых намерений не отказались. Слишком привыкли выкормыши Геринга к легким победам на Западе, там они безнаказанно превращали в руины европейские города.
С каждым налетом фашисты несли все более ощутимые потери. Защитники столичного неба сбили с них былую самоуверенность и наглость. Вражеские летчики становились все осторожнее. Если вначале они ходили на Москву на высоте не более трех тысяч метров, то спустя один — два месяца стали уже забираться на предельный потолок для своих самолетов — на 7000—9000 тысяч метров.
Но враг был все еще силен. В октябре 1941 года, прорвав в нескольких местах нашу оборону, его механизированные части снова начали продвигаться к советской столице.
Советское Верховное Главнокомандование приказало шестому авиакорпусу ПВО выделить самолеты для участия в ликвидации вражеского прорыва в районе города [211] Белый. Мы образовали специальную авиагруппу. В нее вошли: авиаполк двухмоторных Пе-3, имевших мощное пулеметно-пушечное и бомбовое вооружение; полк истребителей И-153, оснащенных кроме обычного оружия восемью 75-миллиметровыми реактивными снарядами; полк самолетов И-16, имевших пушки и частично реактивные снаряды; две эскадрильи самолетов МиГ-3. Всего в группе насчитывалось около ста машин. Ее командиром назначили меня.
Самолеты находились на четырех аэродромах: Чкаловском, Алферовском, Сычевском и Ржевском. После взлета они должны были собраться над Сычевкой и на восходе солнца нанести массированный удар по войскам противника западнее города Белый. После выполнения задания всей группе, кроме полка Пе-3, надлежало сесть на Ржевском аэродроме для подготовки к повторному вылету...
Ясное осеннее утро. Погодка как по заказу.
С группой "мигов" взлетаю с Ржевского аэродрома. Берем курс на юг, правее Сычевки. Где-то слева от нас находится передовая площадка полка самолетов И-16, возглавляемого капитаном Ампилоговым. Отлично замаскировались, сколько ни напрягал зрение, обнаружить не смог.
На запад проплыли самолеты Пе-3. Сверху над ними идут истребители прикрытия И-16. Вдали собрался сорокасамолетный авиаполк лихого бородатого майора Писанко.
Можно и нам разворачиваться на боевой курс. Замечательная вначале горизонтальная видимость при подходе к линии фронта сильно ухудшилась. На земле идет яростная артиллерийская перестрелка. Горят деревни.
Первыми атаковали вражескую пехоту двухмоторные Пе-3, обрушивая на нее серии стокилограммовых бомб. За ними плотными звеньями стали пикировать "чайки", И-16 и "миги", выпуская огнехвостые реактивные снаряды.
Одновременно идут упорные воздушные бои. Падают на землю наши и вражеские самолеты. Внизу там и сям белеют парашюты. Это летчики сбитых машин.
Все. Первая часть задачи выполнена. Вокруг море огня и дыма. Полки собираются в группы и берут курс на Ржев. Вдали, сливаясь с горизонтом, показался город [212] Сычевка. Оттуда на высоте тысячи метров спокойно идут мне навстречу два вражеских бомбардировщика До-215. Судя по всему, они уже отбомбились, летят налегке. Но нет, не видать вам своего аэродрома! Двигатель на форсаж, боевой разворот. После второй атаки немецкая машина, раскрашенная под цвет пустыни, пошла на снижение, оставляя за собой шлейф густого дыма. Хорошо!
А где другой "дорнье"? Ого, уже километрах в десяти, улепетывает, даже не попытался помочь своему ведомому. Вояка...
Расстояние между нашими машинами быстро сокращается. Догоняю. Открыл огонь из всех трех пулеметов. Левый мотор До-215 выбросил клуб дыма, бомбардировщик, подобно змее, заюлил из стороны в сторону.
Теперь ручку от себя. Но самолет, приобретший на пикировании огромную скорость, продолжает сближаться с горящим немецким бомбардировщиком. Десять... пять... один метр! Невольный и бессмысленный таран?! Страшная отрицательная перегрузка. Вот-вот выбросит меня из кабины. Всем телом жму на ручку, от себя ее, от себя! В предчувствии удара даже зажмурил глаза.
Столкновения не последовало. Почему "миг" не сразу послушался рулей? Из-за большой скорости возникла огромная сила инерции? Может быть, и так. Во всяком случае, есть над чем поразмыслить летчику-испытателю. А пока надо вывести из глубокого пикирования свою "свихнувшуюся" машину. Перешел в горизонтальный полет, сориентировался. Мотор начал давать перебои. Сигнализирует — бензин в основных баках выработан. Его осталось на десять, максимум пятнадцать минут. А до аэродрома лететь не менее двадцати...
Свалиться в лесу или сесть на вынужденную после успешно проведенной сложной воздушной операции и двух побед в воздухе... А ведь предстоит организовать еще один групповой вылет.
Вспоминаю, где-то поблизости Сычевка. А там — посадочная площадка. Во что бы то ни стало разыскать ее! Никаких признаков посадочной площадки сверху невозможно заметить. Маскировка, прямо скажем, завидная. Значит, придется идти на вынужденную. Бензин кончается. Внизу большое и, кажется, ровное поле. Шасси на выпуск. Закрылки тоже. Посадка. Томительные секунды [213] ожидания капота. Но нет, самолет благополучно закончил пробег.
Рулю к опушке леса, выключаю мотор. Что же дальше?
И тут, осторожно раздвинув кусты, показались две головы в темно-синих пилотках.
— Сычевская площадка? — спрашиваю.
— Так точно, сычевская. А вы кто? Сообщаю. Приказываю найти инженера. Он оказался неподалеку.
— Можно срочно заправиться у вас бензином, боеприпасами, воздухом?
— Бензином и боеприпасами — да, — отвечает инженер, — а воздухом... придется ждать часа три, пока ПАРМ сделает переходник от нашей воздушной трубки к вашему "мигу".
Переходник... Когда еще летчики-испытатели говорили конструкторам о необходимости унификации подобных вещей на всех самолетах... Говорили. Требовать надо было. Эх...
— Связь с Москвой или Ржевом есть? — интересуюсь.
— Связи пока никакой нет, — последовал ответ. — Площадка подготовлена недавно.
— Ну что ж, готовьте самолет как можно быстрее. Кончите — разбудите.
Улегся в тени молодого березняка и мгновенно уснул. Нервное напряжение дало о себе знать.
В Ржев прилетел часа в два дня. И сразу — к телефону. Докладываю командиру авиакорпуса: возвратился о боевого задания, сбил один "дорнье" и серьезно повредил второй, вынужден был сесть на полевой аэродром Сычевка — не хватило горючего.
В ответ слышу недоумевающий голос полковника Климова:
— Это кто говорит? Кто?
— Ваш заместитель полковник Стефановский.
— Ты?! Мне же доложили, что тебя... это, ну... сбили и ты приземлился с парашютом по ту сторону фронта. Я так и доложил по команде. За твое личное участие в боевой операции меня крепенько отстегали... Ну, смотри у меня! — Командир уже явно разозлился. — Если еще раз полетишь без разрешения, голову оторву!
Мне нечего было ответить, и я молча положил трубку. [214] Эх, Иван Дмитриевич... Когда-то вместе начинали летную службу, вместе поступали в военно-теоретическую школу ВВС. Затем совместная учеба в летной школе. Годы работы летчиками-испытателями. И на тебе — "голову оторву"! А может, и прав комкор-то? Отчасти, пожалуй, да. Не следовало бросаться на пару "дорнье", да еще одному. Не стерпел вот. Но в том, что полетел с группой, моей вины нет. Убежден: авиационный командир должен быть всегда, в воздухе, если половина и более его подчиненных выполняют боевое задание.
Ладно, о месте командира в бою еще поговорим. Сейчас нужно интенсивно готовить второй вылет. Время бежит невероятно быстро. К тому же Ржевский аэродром не приспособлен для обслуживания такой большой группы разнотипных самолетов.
К вечеру все-таки все части соединения были готовы к очередному вылету. Командиром сводной группы назначил майора Писанко.
"Как-то пройдет боевой вылет без меня?" — размышляю, следя за последним взлетающим звеном "мигов". Нет, все-таки командир должен быть в воздухе сам! Прыгаю в кабину, запускаю мотор и прямо с капонира иду на взлет...
Линия фронта за день вплотную приблизилась к городу Белый. Наземные части с беззаветным героизмом защищают небольшой, малоизвестный городок, стоящий на дальних подступах к Москве. Все сильнее давит на нашу обессилевшую, истекающую кровью пехоту вражеская механизированная лавина.
На западе в лучах заходящего солнца засверкали многочисленные черточки вражеских самолетов. Куда они держат путь? Заметят ли они нас? Воздушный бой в данной обстановке крайне нежелателен. Он может серьезно помешать выполнению основной задачи.
"Чайки" уже начали штурмовку вражеской колонны. За ними ринулись остальные. Летящее со мной звено прикрытия штурмующей группы начало плавный разворот вправо. Ввожу "миг" в левый вираж. Хочу лучше осмотреть чуть было не забытую восточную полусферу. На выходе встречаюсь со своим звеном. Обстановка в воздухе усложняется. Слева от меня, почти на одной высоте и несколько впереди — не более полукилометра, — в кильватерном строю летят шесть новейших немецких [215] истребителей Ме-109Ф. В трехстах метрах сзади первой группы и чуть ниже в точно таком же строю идет еще одна группа из шести "мессеров".
Мой "миг", сделав разворот на девяносто градусов, оказался между двумя немецкими группами. Один против двенадцати? Атаковать, немедленно атаковать, захватить инициативу. Только это даст время подоспеть нашим. Цель — вон тот "мессер", идущий в хвосте первой шестерки. Форсаж! Обе руки на гашетке пулеметов. Огонь. Трассы пуль уткнулись в крылья и фюзеляж вражеского истребителя. Сбил!
В следующий же момент закипел воздушный бой, напряженный, беспощадный. "Мессеры" не выдержали, россыпью устремились в свой тыл. Осеннее солнце, скрывающееся за горизонтом, заставило и нас подумать о предстоящей посадке.
При уточнении результатов вылета оказалось: мы потеряли два самолета, причем один из них был сбит во время штурмовки, одержали победу над тремя "мессершмиттами". А самое главное — успешно проштурмовали вражеские войска.
В начале зимы очень тяжелого для нас 1941 года фронт вплотную приблизился к столице. Эвакуировались в глубокий тыл советские учреждения и оборонные заводы. Основные улицы города ощетинились стальными "ежами", сваренными из железнодорожных рельсов. В окнах первых этажей появились штабеля мешков с песком. Грозно выглядывали из-за укрытий стволы противотанковых орудий. На бульварах кольца "А" разместились танковые резервы.
Столица превратилась в типичный фронтовой город, готовый к самым беспощадным уличным боям.
Авиация ПВО оставила свои передовые аэродромы: Спас-Деменск, Юхнов, Ржев, Калинин, Клин, Алферово, Чертаново, Вязьму, Ватулино, Кубинку и другие. Последний, окруженный с трех сторон противником, постоянно подвергался воздействию немецкого минометного огня. Несмотря на это, мы сохранили здесь свой наблюдательный пост, имевший прямую телефонную связь с Центральным командным пунктом ПВО Москвы. В [216] дальнейшей обороне столицы с воздуха этот маленький пост сыграл немаловажную роль.
Передовыми аэродромами западного сектора ПВО стали Внуково, Фили, Тушино, Химки и Центральный имени М. В. Фрунзе. Там, уплотнившись до предела, разместились поредевшие в непрерывных воздушных боях наши истребительные авиационные полки.
И вот когда извилистая линия фронта наиболее близко подошла к советской столице, немецко-фашистское командование, не добившись успеха в ночных налетах, решило днем нанести по Москве массированный бомбовый удар. Пренебрегая элементарными тактическими приемами, вражеские бомбардировщики большими группами на малой высоте ринулись на восток, вдоль Можайского шоссе. Противник, несомненно, был уверен, что короткое расстояние от фронта до целей бомбометания (местами менее 50 километров) практически не позволит советской авиации своевременно поднять истребителей противовоздушной обороны.
Наш наблюдательный пункт в Кубинке сразу сигнализировал о появлении больших групп бомбардировщиков противника. Самолеты, находившиеся в готовности номер один, немедленно поднялись навстречу врагу. Следом за ними с небольшими промежутками взлетели летчики, бывшие в готовности номер два и три. Аэродромы опустели в считанные минуты. Около шестисот истребителей 6-го авиакорпуса — "миги", "яки", "лагги", И-16, И-153, "харрикейны", "китти-хауки", "томагауки", Пе-3 — перерезали курс вражеской армаде. Разгорелся беспримерный по своим масштабам и ожесточенности воздушный бой. Ураганный огонь открыла по противнику зенитная артиллерия.
Я нахожусь в просторном укрытом подземелье — командном пункте обороны Москвы. Здесь кроме непосредственных руководителей собралось много совсем сейчас ненужных должностных лиц. Командир арткорпуса генерал Даниил Арсентьевич Журавлев то и дело передает своим зенитным частям:
— По-плот-ней огонь!
Полковник Климов, внимательно следивший за сообщениями о ходе воздушного боя, вдруг бросает мне:
— У тебя еще есть готовые самолеты?
Солнце уже склонялось к закату. Конечно, часть [217] самолетов И-153 вернулась на свои аэродромы, но в полках имеется летный состав, не летавший ночью. Так и докладываю комкору.
— Выпускай немедленно в бой все готовые к вылету самолеты! — распоряжается он. — Прикажи, кто не уверен в ночной посадке, тот после боя пусть покидает самолет на парашюте. Действуй, Михалыч.
Эскадрильи "чаек" снова поднялись в воздух.
Потери немцев росли, но они лезли и лезли. Гибли и наши герои истребители. Враг не ожидал такого ожесточенного сопротивления. Тяжелые немецкие бомбы кромсали подмосковные леса, пустые поля. Наступившие сумерки, близость переднего края, почти пустые баки и полностью расстрелянные боекомплекты у советских истребителей — все это, вместе взятое, спасло от гибели немало неприятельских машин и летчиков.
Единственная попытка немцев совершить дневной налет на Москву потерпела полный крах. Гитлеровское командование оставило свою бредовую идею разрушить советскую столицу с воздуха.
Вскоре после этого воздушного сражения истребителями ПВО был сбит Ю-88, проводивший с большой высоты фотографирование наших наземных войск. Летчик спустился на парашюте и был взят в плен. На вопрос, почему прекратились налеты на Москву, он отвечал: "На Москву летать невозможно. Немецкая авиация понесла здесь колоссальные потери. У вас неприступная противовоздушная оборона..."
Решающие события, конечно, развертывались на наземном театре военных действий. Авиацию ПВО стали все чаще бросать на прикрытие наших общевойсковых резервов, штурмовку вражеских войск, охрану с воздуха окруженных немцами кавалерийских частей.
Руководство одной из таких операций командование корпуса опять поручило мне. Предстояло одновременно прикрыть с воздуха высадку на станции Ряжск ста пяти воинских эшелонов 61-й резервной армии генерал-полковника М. М. Попова и патрулировать вдоль железнодорожного полотна на участке Кораблино — Ряжск — Богоявленск. Для проведения операции выделялись полк "мигов" и два полка "яков". [218]
Прилетели на аэродром юго-западнее города Ряжск. Распределяю места для стоянок полков. К моему "мигу" подкатывает легковая машина "эмка". Шофер лихо докладывает:
— Начальник гарнизона генерал-лейтенант авиации Кравченко просит вас прибыть к нему на командный пункт.
Григорий Пантелеевич Кравченко — в прошлом летчик-испытатель НИИ ВВС из подразделения Томаса Сузи. Он находился в числе добровольцев в Китае, затем опять испытывал самолеты в НИИ, уже в моем подразделении. Потом жаркие бои с японскими самураями на реке Халхин-Гол сделали его нашим национальным героем.
Ознакомившись с моей задачей, генерал остался весьма доволен новым соседством. Сам он командовал сильно потрепанной в боях штурмовой дивизией Ил-2 и нуждался в прикрытии аэродрома от воздушных налетов.
— Обстановка здесь весьма неутешительная, — говорил генерал. — Немцы обошли Тулу с юго-востока и двигаются на Каширу. Так-то, Петр Михайлович.
Так не так, а задачу выполнять надо. Истребители приступили к работе немедленно, полки тщательно охраняли железнодорожные пути. Наши соседи на своих Ил-2 упорно штурмовали передний край противника и его ближние тылы.
Кравченко уже не так, как прежде, опасался за свой аэродром. В светлое время мы надежно прикрывали его. Ночами же положение обоих авиасоединений становилось весьма незавидным. Если бы гитлеровцы попытались продвинуться немного на восток, туго бы нам пришлось, до крайности туго.
Так продолжалось неделю, пока на командный пункт не явился пожилой моряк. Он доложил начальнику гарнизона:
— Товарищ генерал, Уссурийская бригада прибыла для прикрытия железнодорожного узла. — И представился: — Полковник Молев.
От такого известия можно и в пляс пуститься! Шутка ли — целая бригада. Да и какая бригада! Она имела кадровый морской командный состав, рядовые — сплошь сибиряки. Уже через два дня они доставили первых пленных, трофейные бронемашины и мотоциклы. Не имея [219] противотанкового вооружения, герои-пехотинцы в декабрьский тридцатиградусный мороз дружно бросались в атаки, улучив удобный момент, бесстрашно захватывали вражеские бронеавтомобили.
— Фриц, сдавайся, а то капут! — обычно кричали они при этом.
И фрицы, видя бессмысленность сопротивления, сдавались.
В дальнейшем Уссурийская бригада была переброшена на волоколамское направление, где показала истинные образцы храбрости и массового героизма. Сам полковник Молев, ведя в наступление своих подчиненных, пал смертью храбрых, но его соединение, понеся тяжелые потери, все же захватило намеченные рубежи.
Вслед за бригадой Молева начали прибывать и эшелоны резервной армии. Истребители ПВО полностью обеспечили безопасность выгрузки войск.
Поставленные перед авиагруппой задачи были выполнены. Мы расстались с Григорием Пантелеевичем, но теперь уже навсегда. 23 февраля 1943 года он погиб в жесточайшем неравном бою... Урна с прахом дважды Героя Советского Союза, депутата Верховного Совета СССР генерал-лейтенанта авиации Кравченко замурована в Кремлевской стене.
Первое крупное с начала войны наступление советских войск под Москвой началось. Миф о непобедимости немецких войск стал развенчиваться в глубоких снегах Подмосковья зимой 1941/42 г. Дрогнули хваленые немецкие дивизии, оставляя на наших заснеженных полях мерзлые трупы, изуродованную технику и... огромные соломенные "галоши". Немецкая армия на Московском театре повсеместно отступает!
На сорок втором километре большой проселочной дороги, идущей из города Клин в юго-западном направлении, есть деревня Теряево. Пересекаемая рекой Большая Сестра, она широко раскинулась вдоль большака. Справа, несколько выше деревни, в Большую Сестру впадает ее приток. Тут — высокие деревянные мосты. По ним движутся автоколонны немецких частей, оставивших под натиском наших войск город Клин. Летчики 6-го авиакорпуса ПВО, прикрывавшие наступление соединений [220] Красной Армии, обнаружили скопление противника и немедленно сообщили об этом на центральный командный пункт противовоздушной обороны Москвы. Тут же докладываю данные разведки командующему ВВС генерал-полковнику авиации П. Ф. Жигареву. Спустя несколько минут он сам вызывает меня по телефону:
— У Западного фронта сейчас нет никакого авиарезерва. Нанести удар по колоннам противника поручается вам.
К этому времени уже стало известно — в автоколонне около пятисот машин. Голова ее приближается к населенному пункту Теряево. В воздух срочно поднимается авиаполк двухмоторных истребителей Пе-3. Летчики сбрасывают бомбовый груз на оба моста, из пушек и пулеметов обстреливают отступающего врага.
Отступающего! Начал пятиться немец. Блицкриг лопнул окончательно. Мы наступаем! Нам еще много и долго наступать. Но ведь первый шаг самый трудный. И самый радостный.
Вслед за Пе-3 на цель направляются полки пушечных истребителей, за ними — имеющие реактивное вооружение. Не даем противнику ни минуты передышки. Работаем "колесом": полки сменяют в воздухе друг друга. Глубокие снега не позволяют неприятелю сколько-нибудь существенно рассредоточить части, попавшие под авиаштурмовку. И мы громим их с ожесточением, непрерывно, вплоть дотемна.
Вечером на центральный командный пункт привозят фотоснимок. Сравниваем его с тем, что получили утром. Отлично поработали соколы! Вместо грозной колонны, отходившей утром в таком образцовом, чисто немецком порядке, — повсюду искореженные бронемашины, изувеченные пушки, сгоревшие автомобили. И трупы. Их много. На снимке они видны хорошо. Снимок сделан с малой высоты над Теряевом.
Итак, советские войска продвигаются на запад. Приободрились наши люди, повеселели. Боевое напряжение отнюдь не снизилось, но как посветлели лица! 6-й авиакорпус по-прежнему зорко оберегает столичное небо. Вместе с тем его полки все чаще привлекаются к обеспечению боевых действий наземных войск. Приходится сразу решать по нескольку совершенно разнохарактерных задач. А усталости как-то не чувствуется. Иногда неожиданно [221] ловлю себя: стал мурлыкать что-то, так это — полушепотом.
За этим явно не командирским занятием и застал меня почтальон:
— Поете, товарищ полковник? Фронтовики, говорят, в таких случаях пляшут, — протягивает треугольничек — письмо.
— Мне?
— Так точно, вам.
И верно мне. Читаю: полевая почта... Шокун... Уж не галлюцинация ли? Шокун — командир эскадрильи 34 иап погиб смертью храбрых на глазах у своих летчиков. Хорошо, во всех деталях помню, как это случилось.
Во время очередного дежурства на центральном командном пункте обороны я получил приказ командования ВВС: произвести воздушную разведку лесного массива на волоколамском направлении. Там, по донесениям армейских разведчиков, сосредоточилась хорошо замаскированная крупная механизированная часть противника.
Разведка для летчиков ПВО стала уже обычным делом. Отдал распоряжение командиру 34-го авиаполка — выслать в указанный район звено "мигов".
Звено "мигов" слетало в указанный район. Капитан Алексей Николаевич Шокун, оставшийся на командном пункте за командира полка, доложил:
— Противник не обнаружен.
— Что? Не может быть! Сведения поступали с разных направлений. Наверное, пронеслись над лесом и курс на сто восемьдесят? Сейчас же повторить вылет. И чтобы звено повел настоящий командир. Понятно?
— Так точно, понятно, — капитан несколько помедлил, видать, прикидывал, кого послать, потом произнес: — Разрешите мне лично возглавить разведку?
— Разрешаю, — крайне необходимо иметь эти сведения.
Шокун человек надежный. Мы с ним уже не раз вместе, крыло к крылу участвовали в воздушных боях. Я знал, что он выполнит задачу.
Прошло пятьдесят долгих минут. Меня подозвали к телефону. Докладывал командир 34-го авиаполка майор Н. А. Александров, недавно сменивший на этом посту майора Рыбкина: [222]
— Механизированная группа немцев в указанном районе обнаружена. Капитан Шокун с боевого задания не вернулся.
— Как не вернулся?
Николай Александрович рассказал: самолет Шокуна, обстреливавшего немцев с пикирования, врезался в землю, объятый еще в воздухе пламенем. Два других истребителя получили повреждения.
Погиб капитан Шокун, лучший командир эскадрильи 34-го... Погоревали. Помянули. Исключили из списков части... Война уносила много одаренных молодых летчиков. Почти каждые два-три месяца в частях сектора летный состав обновлялся процентов на девяносто. Атмосфера под Москвой продолжала накаляться.
Как бы там ни было, а от капитана Шокуна действительно пришло письмо из прифронтового госпиталя. "Скоро поправлюсь, товарищ командир, — писал он, — приеду в полк и все подробно доложу".
Примерно через месяц мне позвонил командир 34 иап:
— В часть прибыл капитан Шокун. Просит разрешения явиться к вам.
— Сейчас приеду сам, — отвечаю. В гибели Шокуна, тьфу ты, мнимой конечно гибели, я считал повинным и себя. А он — жив-живехонек!
Как радостна была встреча. Шокун все тот же — боевой, подтянутый, с этакими бесенятами в глазах. Вот только на левой руке осталось всего два пальца — большой и указательный.
"Воскресший из мертвых" капитан рассказал.
Лесной массив не подавал никаких признаков нахождения в нем неприятельских войск вообще, не то что механизированных. Ни одного дымка не поднималось над верхушками деревьев, хотя погода стояла довольно холодная. Может, и в самом деле лес пустой, — подумалось Шокуну. Но он отогнал эту соблазнительную мысль: донесения наземной разведки поступали ведь из разных мест. Нет, фрицы просто притаились. И капитан пошел па хитрость. Сделав вид, что разыскал в лесу что-то важное, он набрал высоту, перевел звено в крутое пикирование, приказал открыть сосредоточенный огонь по опушке леса. Противник ответил ураганной зенитной стрельбой. Один из снарядов разорвался за мотором истребителя [223] комэска. Самолет сразу загорелся. Летчик потерял сознание...
Очнулся Шокун в крестьянских санях, весь залитый кровью. Рядом сидел немецкий автоматчик.
Потом его бросили в холодный барак к военнопленным. Ночью пленный санитар наспех сделал ему перевязку. Он же забрал документы для уничтожения. Петлиц на гимнастерке у Шокуна не оказалось. Утром гитлеровцы, прибывшие для допроса, не могли определить его воинское звание. Сам же он сказался рядовым летчиком, призванным из Гражданского воздушного флота. Видя тяжелое состояние нового пленного (у него девятнадцать ран), фашисты оставили его в покое.
Сколько дней и ночей провалялся капитан с гноящимися ранами, без всякой медицинской помощи, он не знал.
Только с каждым днем все яснее слышал гул приближающейся артиллерийской канонады. А однажды в барак ворвались разъяренные фашисты. Они объявили — все должны немедленно выходить на улицу. Затем в барак вбежали автоматчики и стали расстреливать тяжелораненых, ослабевших от истощения. Немецкий солдат пустил несколько коротких автоматных очередей в угол, где притаился Шокун. Смерть и на этот раз пощадила капитана.
Вскоре послышалось русское победное "ура" и в барак вбежали советские автоматчики...
— Есть кто живой? — спросил один из них.
Капитан Шокун в ответ только еле слышно простонал.
— Потом госпиталь. Теперь вот в части, — закончил свою страшную исповедь комэска. Чувствовалось, недоговаривает человек чего-то. Я поймал его тревожный взгляд, и он, склоня голову, произнес: — Почему же мне выразили недоверие? Ведь меня не допускают к летной работе, хотят демобилизовать, товарищ полковник. Да разве я виноват, что меня не расстреляли фашисты?
По суровому лицу этого мужественного, волевого человека потекли слезы. Я, как мог, попытался успокоить капитана, обещая помочь...
— Вот только где тебя пристроить, — я взглядом указал на его искалеченную руку, — она не позволит летать. [224]
— Нет! — горячо возразил летчик. — Позволит. Вот попробуйте. — И он сжал кольцом два пальца левой руки.
Разжать их оказалось не так-то просто. Он их целыми днями упражнял.
Шокун не потерял и летной квалификации. Я сам проверил его технику пилотирования на двухместном истребителе УТИ-4.
Полковник Климов хорошо знал Шокуна. Он согласился с моим предложением, посоветовав повысить капитана в занимаемой должности. На следующий день я отдал приказ о назначении Шокуна заместителем командира 34 иап по летной части. На такое своеволие кое-где посмотрели косо. Но мы с командиром авиакорпуса настояли на своем. Шокун прошел всю войну. После нее, будучи полковником, командовал истребительным авиаполком...
Однако я здорово отвлекся.
Начало 1942 года, а вернее решительное наступление Красной Армии, принесло Москве серьезное облегчение. Враг был отброшен из Подмосковья на значительное расстояние. Начали постепенно возвращаться из эвакуации некоторые правительственные учреждения. Все реже слышался выворачивавший душу пронзительный вой сирен воздушной тревоги. Фашистское командование окончательно отказалось от массированных бомбовых ударов по Москве. Но одиночные бомбардировщики врага то тут, то там норовили прорваться к нашей столице. О расформировании 6-го авиакорпуса ПВО еще не могло быть и речи. Непосредственной, так сказать, чисто истребительской работы у нас стало заметно меньше. Зато неуклонно возрастало число и разнообразие боевых задач "по совместительству".
Почему-то полковник Климов чаще всего поручал выполнение этих задач мне. Товарищи даже шутили: "Стефановский? Кто это? А, да это же замкомкора по военным делам..."
— Вот черти, непосредственная противовоздушная оборона перестала для них уже быть военным делом, — смеялся Иван Дмитриевич, услышав от кого-то, что его заместители в шутку распределили свои обязанности — кто по внешним сношениям, кто по внутренним делам, а кто по хозяйственным вопросам. [225]
И верно, давая нам, начальникам секторов, те или иные поручения, Климов обычно придерживался определенной системы: меня, к примеру, неизменно посылал организовать боевые операции в помощь наземным войскам.
Так было и на этот раз. Поступил приказ: непрерывным патрулированием прикрыть с воздуха кавалерийскую группу генерал-полковника Белова, продвижению которой мешает авиация противника. Район действий — квадраты такие-то, карта... и так далее, как во всяком приказе. Ставя задачу, Иван Дмитриевич в заключение сказал:
— Знаешь, "мессера" там гоняются буквально за каждым всадником. Так что, Михалыч, гляди в оба.
Мне выделили сводную авиадивизию: два полка на "яках" и один на И-16, часть из которых имела пушечное вооружение. Местом базирования стал только что освобожденный аэродром в Калуге.
Ну и аэродромчик это был!.. Саперы успели разминировать только взлетно-посадочную полосу. Ширина ее — сто метров. Чуть отойдешь в сторону — на фанерной дощечке красуется лаконичное: "Заминировано!"
Расставили самолеты по обочинам полосы. Один летчик, шустрый такой, вихрастый паренек лет двадцати, не мог не побалясничать:
— Умненько организовано. Идеальнейшие условия для отработки расчета на посадку. И главное — до предела упрощенная система оценок. Ни тебе три с плюсом, ни четыре с минусом. Всего два балла: или в столовку, или в гроб. Не правда ли, товарищ полковник?
Ну что ему ответить, балагуру? Не будешь же доказывать: война, мол, трудности. Это и так все знают. Хохочу вместе со всеми и дополняю остряка:
— Первая со ста граммами, вторая — без оркестра.
И опять хохочут. Удивительный народ — наши летчики: как ни трудно, а вот дай позубоскалить.
Патрулировать в указанном районе решил звеньями. Каждое очередное звено взлетает через тридцать минут — по графику, спущенному в полки.
Уже ушли в воздух по три звена из первой и второй эскадрилий полка И-16. А обратно пока никто не вернулся. Командир полка тревожится. Да и я волнуюсь: если продолжать так же выпускать звенья, то к вечеру [226] не останется ни одной машины. Как в прорву посылаю. Что же делать? Пока больше не посылать? Но ведь в таком случае приказ останется невыполненным.
Командиры полков ждут решения. Понимают они — очень трудно мне сейчас: связи с вышестоящим командованием нет.
— Будем вылетать по графику! — приказал, и как-то легче стало. Когда примешь решение — всегда так. Между двумя стульями долго не усидишь.
Была ли у меня уверенность, что ушедшие на патрулирование машины вернутся? Была. Хотя и допускал, что могут вернуться не все: над конницей Белова постоянно кружили "мессеры", наши ребята не из тех, кто способен уклониться от боя. Что немцы сумели сбить все вылетевшие на задание наши истребители, — в это решительно не верил. Поэтому и посылал новых.
И не ошибся. На последних литрах горючего вернулось одно звено. Его командир, разгоряченный недавним нелегким боем, доложил:
— Задачу выполнил. Сбили двух "мессеров". Потерь нет. Повреждений на самолетах тоже.
Командир другого звена сообщил по телефону с прифронтового аэродрома:
— Сел на вынужденную. Не хватило горючки. Дрались с превосходящим противником. Сбито два немецких самолета. Погиб один наш лётчик.
Дальше боевая работа шла с переменным успехом. Сбивали мы, сбивали наших. Задачу сводная дивизия все-таки выполнила — надежно прикрыла славных конников генерала Белова.
И почти сразу новый приказ — назначен командовать смешанной истребительной авиадивизией, которая срочно направляется в помощь Северо-Западному фронту. Она состояла из трех авиачастей 6-го авиакорпуса ПВО Москвы: полк "яков", полк "мигов" и полк "харрикейнов".
Командование Северо-Западного фронта готовилось к уничтожению окруженной в районе города Демянск значительной немецкой группировки, именовавшейся в прессе демянским котлом.
Шел февраль 1942 года.
Сводная авиадивизия вылетела на аэродром Ям-Едрово, находившийся недалеко от железнодорожной станции [227] Бологое. Нас предупредили, что накануне эта станция подверглась массированному дневному удару с воздуха. Следовательно, жди повышенной активности вражеской авиации.
В штабе командующего фронтом генерала Павла Алексеевича Курочкина мне сообщили — решено выбросить в центр демянского котла крупное соединение парашютистов. Возглавляет операцию командующий воздушнодесантными войсками дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Глазунов. Перед авиадивизией истребителей ставилась задача: обеспечить беспрепятственное сосредоточение воздушнодесантных бригад, выброску их на парашютах в расположение противника, не допустить в намеченный район немецкую авиацию.
Наши полки разместились на трех аэродромах: Ям-Едрово, Хотилово и Починок. Организовали непрерывное барражирование крупных групп истребителей над районом сосредоточения. Мы заботились о том, чтобы в случае внезапного налета противника на один из аэродромов два других немедленно оказали бы ему помощь, чтобы враг не смог блокировать ни один из наших полков.
В Демянской операции у меня впервые появилась возможность организовать патрулирование намеченных объектов целыми эскадрильями истребителей — все авиаполки были полностью укомплектованы и личным составом и техникой. Думаю, что и немцы прознали об этом. Во всяком случае, они ни разу не проявили охоты помериться силами. Появлявшиеся отдельные разведывательные самолеты противника неизменно уничтожались находящейся в воздухе дежурной группой наших истребителей.
Над районом сосредоточения десантных войск вскоре после прибытия авиадивизии стало так же спокойно, как и в глубоком тылу. Между тем первоначальный план заброски десанта пришлось пересмотреть. Слишком снежная стояла зима. Командование опасалось, что десантники, выброшенные на насыщенный немцами участок, не сумеют в большом снегу быстро собраться и будут легко уничтожены врагом. Поэтому почти в последний момент приняли решение: десантные войска забросить не по воздуху, а на лыжах, с разных сторон окруженной группировки противника.
Для этого была выбрана темная ночь. Мне пришлось [228] организовать еще и ночное патрулирование на все время проведения наземной операции.
Десантники успешно выполнили поставленную перед ними боевую задачу. А мы, поднявшись с заснеженных полевых аэродромов, направились на свои базы под Москву.
Опять началась будничная работа. Летчики прозвали ее ловлей блох. Дело в том, что гитлеровцы, окончательно отказавшись от воздушных бомбардировок Москвы, теперь предпринимали ежедневные разведывательные полеты. Они регулярно появлялись над районами сосредоточения наших армейских резервов, всегда шли на большой высоте, фотографировали интересующие их объекты и немедленно улетали. Перехватывать их и сбивать было весьма трудно. Поднятые по сигналам с постов наблюдения истребители не успевали набрать высоту, как разведчик, выполнив свою задачу, уходил за линию фронта. Пришлось заранее поднимать группы истребителей, держать их на разных высотах и при появлении противника наводить по радио на цель. Иногда в воздухе дежурило от двадцати до пятидесяти машин.
Такая тактика позволила в большинстве случаев перехватывать и сбивать вражеских разведчиков. Однако некоторым из них все же удавалось произвести фотографирование и ускользнуть за линию фронта.
Помнится, однажды мы совсем было заарканили неприятельский самолет и начали наводить на него наших истребителей. Еще несколько минут — и с ним будет покончено. А разведчик-то оказался опытным, еще издали засек приближающихся советских истребителей. Ушел в облака — и поминай как звали.
Вот и ЧП. Надо докладывать начальству. Иду к генерал-лейтенанту артиллерии А. Д. Журавлеву — командиру артиллерийского корпуса ПВО, которому оперативно подчинена истребительная авиация. Наш КП от центрального командного пункта отделяет лишь стеклянная стена. Генерал выслушал мой доклад и пожал плечами: — Плохо. Правда, сбить разведчика нелегкая задача. Наши артиллеристы это хорошо по себе знают.
Журавлев говорил спокойно. Никакого разноса он, видимо, и не думал мне делать. Война есть война. Здесь всякое бывает. Но я лично сделал для себя определенные выводы из этого случая. [229]
Командир авиакорпуса Иван Дмитриевич Климов (ныне генерал-полковник авиации запаса) всегда отдавал предельно краткие и четкие приказания. Так было и в этот раз.
— Срочно вылетайте на авиазавод, — сказал он мне, — получите там полк облегченных "яков".
Совершенно неожиданное задание. Идет война, я отвечаю за противовоздушную оборону Западного сектора столицы, и вдруг извольте — занимайся еще и перегонкой техники на фронт. Неужели для этого нельзя найти другого человека, ну хотя бы кого-то из командиров полков.
Иван Дмитриевич словно угадал мои мысли, пояснил:
— На заводе за самолетами очередь. И не малая. Пошлю командира полка, поставят его в хвост, сколько ждать придется? Вас же, Петр Михайлович, там знают, уважают. Столько машин у них испытали!.. Поди, и дружки-приятели есть...
Нечего греха таить, и во время войны личные связи приходилось использовать. На приволжском заводе меня знали даже многие кадровые рабочие, не говоря уже о начальниках цехов и дирекции.
Директор завода генерал Израиль Соломонович Левин встретил меня, как самого близкого человека, распорядился поставить еще одну кровать в своем кабинете.
— Самолеты получишь, — сразу заявил генерал, — для обороны Москвы никаких очередей быть не может. Но обождать немного придется. Боевые машины, сам знаешь, не блины...
В томительном ожидании прошли два дня. А на третий, ранним утром, в кабинете генерала зазвонил телефон. Я получил приказ в течение двух дней провести испытание облегченного самолета Як-1, составить подробный отчет и доставить его в Москву.
За свою испытательскую практику мне часто приходилось облетывать машины в сжатые сроки, но чтобы за два дня... Ведь испытание нового самолета в нормальных условиях длится месяцами.
Война спрессовала время. С лихорадочной поспешностью я приступил к полетам. Между заправками и осмотрами самолета писал отчет. Потом — короткий перелет в Москву. [230]
Только приземлился, ведя за собой длинную вереницу новеньких боевых самолетов, как сообщили — рассматривать отчет об испытаниях будет правительство. На следующий день меня вызвали в Кремль.
Спокойная уверенность и подчеркнутая деловитость царили под сводами старинных палат. Шло заседание Политбюро. Присутствовали руководители Военно-Воздушных Сил, авиационной промышленности и конструкторы.
Слово было предоставлено А, С. Яковлеву. Он коротко доложил о внесенных в конструкцию изменениях, которые позволили облегчить вес машин данной серии, повысить их маневренность. Говоря об увеличении скороподъемности, скорости, потолка, улучшении маневренности и взлетно-посадочных качеств самолета, А. С. Яковлев подчеркнул, что все это достигнуто не только за счет изменений, внесенных в конструкцию самой машины, но и за счет повышения мощности мотора, на котором по его распоряжению увеличили наддув.
— Мотористы опасались идти по такому пути, — четко и несколько громче обычного докладывал Александр Сергеевич, — они боялись преждевременного выхода моторов из строя. Но тем не менее я решил взять ответственность за риск на себя, и результаты получились весьма положительные. Двигатель отлично отработал на форсированном режиме и на опытных машинах в процессе испытаний, и на серийных — непосредственно на авиационном заводе.
Конструктор закончил свое выступление. Наступила небольшая пауза. Сталин молчал, медленно прохаживаясь по залу. Затем остановился и сказал:
— Так почему же вы, самолетчики, занимаетесь моторами?! Что же тогда делает Баландин?
Спустя много лет из книги А. С. Яковлева "Цель жизни" стало известно, чем закончился этот разговор в Кремле для заместителя Народного комиссара авиационной промышленности Василия Петровича Баландина...
На совещании, о котором идет речь, рассматривались весьма актуальные задачи самолетостроения и боевого применения авиации.
Дело в том, что в то время на фронте появился новый немецкий самолет Ме-109Ф с форсированным мотором. Для борьбы с ним требовался и соответствующий [231] истребитель. На заседании сравнивались данные очередного "яка" с немецким "мессером". Наш имел летные характеристики не хуже. Як-1 вообще-то не уступал Ме-109Ф. Но неграмотная эксплуатация молодым летным составом частенько не позволяла сполна использовать силы этой машины, ее достоинства, заключенные в скорости, маневре и огне.
Под конец заседания И. В. Сталин изложил точку зрения Политбюро по некоторым вопросам боевого применения авиации. Он говорил, что на фронте камуфлируют самолеты шероховатым слоем извести, это отнимает десять километров скорости; летают на максимальной скорости с полностью открытыми "юбками" моторных капотов и створками маслорадиаторов, это тоже отнимает километров пятнадцать; под плоскостями подвесили реактивные снаряды, что отнимает минимум двадцать километров; фонарь кабины летчика в боевых условиях открыт, что также снижает скорость на двадцать — двадцать пять километров.
— Мы, — продолжал И. В. Сталин, — подготовили проект постановления, в котором обязываем авиаторов: снять с поверхностей боевых самолетов кустарное маскировочное покрытие и делать это только в заводских условиях, убрать с плоскостей истребителей эрэсы; летать на максимальных скоростях с "юбками" и жалюзи маслорадиаторов, установленными по потоку, а также с закрытым фонарем кабины. Вот вы, товарищ Стефановский, опытный летчик-испытатель, скажите, разве не так испытывают самолеты в НИИ? Как вы смотрите на наш проект постановления?
Взоры всех присутствующих обратились в мою сторону. Неожиданно заданный вопрос вначале поставил меня в тупик. Но, собравшись с мыслями, я ответил, что все мероприятия, предусмотренные постановлением, значительно повысят скорость наших боевых самолетов.
— Вот только последний пункт, — заметил я, — следовало бы, на мой взгляд, изменить — о закрытии фонаря. Это повлечет за собой значительное увеличение потерь из-за неосмотрительности летчиков в воздухе...
И. В. Сталин пристально посмотрел на меня:
— Поясните, пожалуйста.
И я стал пояснять свою мысль. Плексиглас, выпускаемый нашей промышленностью, темный, как пивная [232] бутылка. Фонарь в полете забрызгивается маслом, на солнце растрескивается, покрываясь разными узорами, и совершенно теряет прозрачность. Кроме того, фонари на наших самолетах не имеют обзора назад, их нельзя сбросить в случае аварии. На пикировании они не открываются. Летчик поврежденного в бою самолета лишается возможности покинуть неуправляемую или горящую машину. В то же время на самолетах "Кертис" Р-40, "Томагаук" имеется прекрасный фонарь. Он выполнен из отличного плексигласа, открывается в любом промежуточном положении. На самолете установлена специальная система аварийного сброса фонаря кабины в полете. На этих машинах летный состав дерется без всякой опаски и с закрытым фонарем.
Мне показалось, что мои доводы убедили всех, и я на минуту остановился. Тогда один из присутствующих руководителей министерства авиационной промышленности попросил разрешения задать вопрос:
— Вы утверждаете, что наши самолеты имеют плохой обзор, а разве обзор у немецких "мессершмиттов" лучше?
Вопрос был явно рассчитан на ликвидацию всех моих доводов.
— Да, у немецких обзор не лучше, и тем хуже для них! — ответил я с горячностью. И тут же рассказал вспомнившийся мне случай. Это произошло во время штурмовки вражеской мотомеханизированной колонны, прорвавшейся к городу Белый в период октябрьского наступления немцев под Москвой. Мне удалось тогда незаметно пристроиться к колонне вражеских машин и сбить одну из них буквально на глазах двенадцати фашистских летчиков. И ни один из фашистов, по-видимому, не заметил меня.
— Вот что значит плохой обзор у истребителя, — закончил я.
Меня не прерывали, терпеливо выслушали. И. В. Сталин тут же попросил Поскребышева соединить его с директором завода, производящего плексиглас для самолетных фонарей.
Связь сработала мгновенно. Сталин предложил директору завода резко повысить качество плексигласа.
— Сколько вам потребуется времени для перестройки производства? — спросил Сталин. — Полгода? Даю вам месяц сроку. И чтобы новый плексиглас был не хуже, чем [233] на "кертисе" и "томагауке". — Трубка с легким звоном легла на место.
— А вы, товарищ Яковлев, — обратился он к Александру Сергеевичу, — немедленно улучшите обзор фонаря кабины назад и сделайте на нем аварийный сброс. Нам же, товарищи, — заключил И. В. Сталин, — придется изменить проект постановления, оговорить в нем, что для приобретения навыков полетов с закрытым фонарем кабины обязать летчиков закрывать его в полете вне сферы действия истребителей противника.
Вскоре качество плексигласа было улучшено, формы фонаря на всех серийных самолетах изменены и сделано приспособление для аварийного сброса. Так просто и быстро решился очень важный вопрос борьбы с новыми фашистскими самолетами.
Авиаторы, зенитчики, прожектористы, связисты — все воины противовоздушной обороны Москвы с честью выполнили задачу, поставленную перед ними Коммунистической партией и Советским правительством. Они сорвали преступный, человеконенавистнический замысел фашистских погромщиков, не дали им разрушить с воздуха любимую Москву — столицу первого в мире социалистического государства.
Генерал Журавлев как-то назвал летчиков бедовым народом. Есть на Руси такие выражения — бедовый народ, бедовые люди. Бедовые значит бывалые, многоопытные, мужественные, до дерзости смелые;
При обороне московского неба наши летчики проявили невиданный массовый героизм. Память народная свято хранит немало беспримерных подвигов, совершенных в те суровые дни и ночи. Но советским людям известны еще далеко не все имена героев.
О некоторых из них уже рассказано подробно. О других постараюсь сказать хотя бы коротко.
Читатель уже знает, что 11-м истребительным авиационным полком командовал подполковник Г. А. Когрушев. Прекрасный летчик, человек огромного мужества, он всегда находился в гуще воздушного боя, вдохновляя подчиненных личным примером. Истинными мастерами воздушных схваток в полку зарекомендовали себя командиры эскадрилий капитаны Николай Григорьевич [234] Кухаренко и Константин Николаевич Титенков, командир звена лейтенант Владимир Дмитриевич Лапочкин, летчик Степан Яковлевич Верблюдов. Фашистские стервятники не выдерживали их стремительных, дерзких атак.
Полк майора А. С. Писанко имел на вооружении маневренные, но уже устаревшие самолеты И-153 "чайка". И вот авиаторы, непрерывно ведя кровопролитные воздушные бои, собственными силами модернизировали свои боевые машины. Под нижними плоскостями они смонтировали установки для четырех реактивных снарядов с каждой стороны. Самолет помимо "штатных" четырех скорострельных пулеметов стал иметь и восемь "сверхштатных" крупнокалиберных эрэсов. Такое довооружение прекрасно зарекомендовало себя как в воздушных боях с вражескими бомбардировщиками, так и при штурмовке живой силы и боевой техники противника.
А. И. Негода, командир 562 иап, до войны был летчиком-испытателем авиазавода на Волге. Выполняя несвойственное для истребителей задание — штурмовку вражеских войск, майор Негода проявил весьма ценную инициативу. Передний край противника находился вблизи от аэродрома. Поэтому Алексей Иванович после возвращения со штурмовки не дозаправлял машину горючим, а быстро заряжал новым комплектом реактивных снарядов и сразу же уходил в бой.
Таким образом, имея только одну пятидесятиминутную заправку горючим, Алексей Иванович успевал сделать за день четыре-пять боевых вылетов. Опыт командира вскоре перенял весь личный состав части. В результате полк за короткий зимний день выполнял небывалое количество самолето-вылетов.
Лучшими воздушными бойцами этой части, под стать ее командиру, были капитан Василий Абрамович Романов, капитан Павел Александрович Никитин, старший лейтенант Николай Иванович Кудряшев. Они командовали эскадрильями. Летчик сержант Виктор Александрович Радченко повторил подвиг Гастелло, направив свой подбитый самолет в скопление вражеских танков.
Одним из лучших в Западном секторе противовоздушной обороны Москвы являлся, несомненно, 34 иап. Полк располагал опытным летно-техническим и руководящим составом. Заместитель командира эскадрильи лейтенант Сергей Иванович Платов имел к середине 1942 года сбитых [235] лично и в групповых боях двенадцать немецких самолетов. Командир звена лейтенант Сергей Дмитриевич Байков уничтожил девять, а командир звена лейтенант Николай Егорович Тараканчиков — десять самолетов противника.
В 34 иап меня всегда восхищало мастерство летного состава, отлично овладевшего новым, сравнительно сложным в пилотировании самолетом. Летчики уверенно сажали его ночью на узкую тридцатиметровую рулежную бетонированную полосу Внуковского аэродрома, без освещения прожекторами, без посадочных огней, с одной только самолетной фарой. А грунт по сторонам рулежной полосы был мокрым, раскисшим. Это исключало всякую возможность скатывания на обочину.
И вот еще что интересно. В целях маскировки аэродрома от немецких ночных охотников — "Мессершмиттов-110" командир полка установил около места приземления самолетов подвижную стрелу из крошечных фонариков — для елочных украшений. Именно стрелу, а не принятый в авиации посадочный знак "Т". Услышав гул своего самолета, майор Рыбкин выходил из землянки командного пункта полка и карманным фонариком давал финишеру сигнал — включить на тридцать-сорок секунд стрелу.
Этот слабый и столь оригинальный световой знак одновременно служил летчику разрешением заходить на посадку, указателем направления ветра и предварительным ориентиром для выполнения расчета. Ночные посадки проходили без происшествий. Место стоянки части ни разу не подвергалось неприятельской бомбежке.
Не могу не вспомнить добрым словом и командира 564 иап капитана И. В. Щербакова. В его распоряжении находились сильно вооруженные самолеты деревянной конструкции ЛаГГ-3, но обладавшие недостаточной маневренностью. К тому же летный состав полка был молодой, неопытный. Отсюда — неизбежные боевые потери и, что вполне понятно, постоянные упреки в адрес командира.
Как-то раз, заехав в 564 иап, я поинтересовался, сколько имеется в наличии исправных боевых машин. Ответ капитана Щербакова крайне удивил меня. Откуда взялось тридцать пять машин? Ведь месяц назад их было куда меньше... [235]
Иван Васильевич долго ходил вокруг да около, усиленно потчуя меня за обедом. Но убедившись, что отвертеться невозможно, рассказал о загадочном пополнении своего самолетного парка. Совсем рядом находился Западный фронт. Там действовали не только самолеты ПВО, но и части фронтовых авиасоединений. Они тоже несли боевые потери. Богатая снегом зима 1941/42 года затрудняла эвакуацию подбитых самолетов с мест вынужденных посадок. Расторопный командир 564-го силами батальона аэродромного обслуживания организовал их доставку на "завод". Старичок столяр, организовавший ремонтную бригаду, быстро вводил поврежденные машины в строй...
Хотелось бы остановить внимание читателя и еще на одном авиаполке — 126 иап. Его командир майор В. М. Найденко к концу мая 1942 года сбил самостоятельно и в группе шестнадцать вражеских самолетов. К этому же сроку Петр Никифорович Белясник и Николай Федорович Арсенин уничтожили по четырнадцать, Николай Степанович Самохвалов — двенадцать, Александр Иванович Смирнов — шестнадцать самолетов противника.
Вот какие замечательные люди стояли на защите столицы нашей Родины. И сколько безвестных героев сложили свои головы над обширными полями Подмосковья...
Наши летчики, выполняя боевые задания в интересах войск Западного фронта, прекрасно действовали как в период отражения октябрьского наступления гитлеровцев, так и при разгроме немецких войск под Москвой.
Всего за первый год Великой Отечественной войны авиация ПВО Москвы уничтожила около тысячи трехсот самолетов противника.