Обед на полюсе

Оказывается, на Северном полюсе аппетит у людей нисколько не хуже, чем в средних широтах. В истинности этого утверждения легко убедится всякий, кто съездит туда. Что касается нас, первых поселенцев, то мы это важнейшее для науки открытие сделали сразу же после нашего прилета на полюс.

Не успели мы как следует пережить величие этого исторического момента и излить друг другу свои восторги и поздравления, как нам напомнила о себе самая обыденная житейская проза: завоевателям оси земного шара захотелось есть.

Вот тогда-то и предстал! перед нами во всем блеске своих талантов Иван Дмитриевич Папанин. Пока мы размышляли, что бы такое поесть, он выгрузил на лед свой кухонный инструментарий, развел адский пламень ныне знаменитых «папанинских» примусов и, проделав серию таинственных манипуляций над какими-то тюбиками, пакетиками и коробочками, — приготовил обильный обед, который сказал бы честь любому столичному повару. Эта виртуозность привела нас в такое восхищение, что мы тут же наградили его званием первого в мире шефа-повара полюса.

Иван Дмитриевич гордо носил свой пышный титул и несколько дней охотно кормил нас разнообразными и вкусными яствами. Но блаженство наше скоро кончилось. Прилетел Молоков, за ним Алексеев и Мазурук. Лагерь разросся, и Папанину стало невмочь одному управляться с такой, как он ворчал, «оравой». Наш титулованный повар подал в отставку. Тогда мы устроили совещание и решили перейти на децентрализованную [105] систему питания. Отныне все должны были питаться на своих самолетах и каждый по очереди готовить пищу для всех остальных.

Какие это были обеды! Ни в одном ресторане, ни в одном меню невозможно было бы найти блюда, похожего на те, какие мы тогда изобретали. Тут были самые фантастические сочетания супов и щей, молочной лапши и мясного соуса и иные диковинные смеси, получившие название «сумбура в пище».

Все это изготовлялось из концентратов, которые впервые попали в наши руки, непривычные к обращению с этими новейшими премудростями современной кулинарии. Каждый проделывал опыты на свой страх и риск, и поэтому нам часто приходилось есть жареным то, что испокон веков надлежало есть вареным, и наоборот. Дебюты дежурных поваров обычно кончались провалом, и хотя немыслимые результаты их кулинарной фантазии поглощались без остатка, это не спасало их от расправы. Как только исчезал со стола последний кусок, незадачливый повар попадал под такой обстрел насмешек, что хоть беги с полюса.

Мне казалось это забавным до тех пор, пока не наступил мой черед. Я принял сообщение о своем дежурстве без большого восторга и, предвидя неизбежную развязку, всячески пытался отбиться, предлагая совершить любой полет, сделать любой труднейший астрономический расчет, вместо заранее ненавистного мне дежурства. Но все было напрасно: полярные жители были неумолимы.

Дежурному повару полагается подручный — «кухонный мужик». Я выбрал себе механика Петенина.. Его хладнокровие и настойчивый нрав внушали мне доверие.

«С ним как-нибудь вывернусь», — подумал я.

То же самое, видно, думал и он обо мне, и мы приступили к приготовлению обеда с таким видом, как будто всю жизнь только этим и занимались.

— Ну, что будем варить? — спросил я равнодушно своего подручного.

— А что хотите, — ответил он мне в тон и стал наливать в примус бензин.

— Не сварить ли нам щи?

— Вчера были. [106]

— Тогда, может быть, борщ украинский?

— Что борщ, что щи — разница небольшая. Уж лучше суп какой-нибудь...

— А что хорошего в супе? — возразил я. — Просто вода. Его и есть никто не станет.

— Смотря какой суп и как сварить, — ответил механик и взглянул на меня так, будто шла речь о каком-то важном предмете.

Я заинтересовался и спросил с любопытством, как его варить, этот суп.

— Обыкновенно, — нисколько не смущаясь, отвечал Петенин. — Взять мяса, картофеля, луку свежего...

Когда он дошел до сметаны, я не вытерпел:

— Хорошо, но одного супа мало. Тут, говорят, недалеко за торосами водятся замечательные куропатки. Ты б пошел, пострелял на второе...

Петенин озадаченно взглянул на меня и отвернулся. Затем мы оба расхохотались и принялись со вздохом изучать наши концентратные возможности. Это были все те же «борщи украинские», «щи», и «рагу», втиснутые в бумажные пакетики, коробочки и тюбики. Вдруг нам попался пакетик, без этикетки. Мы встряхнули его. Там был неизвестный нам порошок розового цвета.

— Придется пойти к Папанину, — сказал заметно заинтересованный Петенин.

Но, легкий на помине, Папанин явился сам. Он как раз совершал свой обычный обход лагеря, осматривая, не найдется ли на самолетах чего-нибудь, что могло бы ему пригодиться после нашего отлета. Мы кинулись к нему с нашей находкой.

— Иван Дмитриевич, что это за зелье такое? — начал Петенин.

— Сам ты зелье, — обиделся Папанин. — Это, куриный порошок, замечательная штука. Его приготовили в Институте питания по моему специальному заданию. Из такого пакетика можно сделать...

Дорвавшись до любимой темы, Папанин начал вдохновенно вычислять, сколько калорий и настоящих живых кур заменит этот пакетик и какие замечательные кушанья можно из него состряпать. Например, куриные котлеты... Куриные котлеты? Мы загорелись. [107]

— Вот это да! — закричал Петенин. — Это вам не борщ украинский. Всех перекроем!

И, наспех расспросив Папанина о способе приготовления этого впервые обнаруженного на полюсе деликатеса, мы бодро принялись за дело.

Ответственный процесс смешения порошка с водой взял на себя Петенин. Он священнодействовал при этом с таким видом, как будто ожидал из этой смеси по крайней мере сплава золота с серебром. Разделку фарша он доверил мне. Я благополучно справился с этой сложной задачей, и вскоре плоды нашего, творчества, весело шипели на огромной сковородке в виде аппетитных куриных котлет.

Но любоваться этим зрелищем пришлось недолго. Наши котлеты повели себя крайне таинственно. Они вдруг разбухли, расползлись, и, слившись воедино, превратились в странную жидкую кашу. Мы в ужасе смотрели на это превращение.

— Тут что-то не так, — наконец очнулся я и испытующе посмотрел на явно растерявшегося Петенина.

Он молчал, глубокомысленно ковыряя ножом содержимое сковороды.

— Ну, что там? — прервал я его молчаливое занятие. — Забыл чего-нибудь положить?

— Сухари, — мрачно буркнул он в ответ. — Я забыл про сухари.

Сухарей у нас не было. Пришлось натолочь их из галет. Мы уселись друг против друга и принялись очень усердно колотить молотком по галетам, проклиная про себя ту несчастную минуту, когда нам взбрело на ум связаться с злополучными котлетами.

Наконец сухари были готовы. Теперь обнаружилось, что ни я, ни Петенин не знали, что, собственно, надлежит с ними делать. Мы рассудили, что правильней всего будет высыпать их в остатки погибших котлет. Расчет оказался верным: мясная каша загустела, но... новые котлеты развалились на сковородке еще быстрее прежних.

Дело принимало угрожающий оборот. Время обеда приближалось, а мы беспомощно созерцали бешено клокотавшее котлетное месиво, кляня капризы кулинарного искусства. [108]

За этим занятием застал нас «сам» Бабушкин, прославившийся в экспедиции как единственный достойный конкурент Папанина по части кухонных дел. Он брезгливо заглянул в сковородку и, выдержав томительную паузу, уничтожающе произнес:

— Учиться надо, молодые люди. Котлеты надо раньше обвалять в сухарях, а потом уже и жарить...

И удалился с важным видом, не произнеся больше ни одного слова.

Мы снова, в третий раз, принялись за уже ненавистные нам котлеты. На этот раз мы погрузили их на сковородку с твердым намерением вышвырнуть вон в случае неудачи. Но «старик» Бабушкин оказался прав. Критический срок истек, а котлеты прочно держались на сковородке, аккуратные и массивные, словно выпиленные из дерева.

Мы были спасены и, облегченно вздохнув, с наслаждением закурили поодаль от примуса.

Вдруг мой подручный застыл с недотянутой до рта папиросой, затем отчаянно выругался и опрометью кинулся к примусу. Злосчастные котлеты не жарились. Примус потух.

В нем выгорел весь бензин.

Мы быстро налили примус до краев и накачали так, что чуть не вывернули шомпол. Теперь остывшие было котлеты начали отчаянно дымиться и трещать, грозя превратиться на наших глазах в уголь. Я кинулся убавить огонь, сняв сковородку и поставив её рядом с примусом. Повернул краник и... едва успел отпрянуть в сторону: из переполненного резервуара фонтаном брызнул бензин и окатил все котлеты.

— Ну вот, — произнес страшным голосом Петенин.

Я только махнул рукой...

Наступил обед. В «кают-компанин» (так называли мы пассажирскую кабину самолета, игравшую роль столовой) на двух тесинах, положенных на перевернутые ящики, был «сервирован» обеденный стол. Проголодавшийся Шмидт, Водопьянов и остальные жители самолета «Н — 170» с шумом заняли свои места и принялись за икру, консервы, рыбу. Ели быстро. Страшный момент приближался. Надо было решать: подавать ли котлеты с бензином. Пока все ели, мы не переставали спорить и совещаться на «кухне». [109]

— Да что вы волнуетесь? Не понимаю, — убеждал меня злодейским шопотом Петенин. — Водопьянов как-то целую кружку чистого бензина выпил, и то ничего. Бензин — вещь безвредная...

— Эй, повара! — прервали нас крики из «столовой». — Темпы! Не видим обеда!

Петенин махнул на меня рукой, схватил сковородку и с невозмутимым видом понес к столу. Появление котлет вызвало бурю восторга. Все вскочили с мест, разразились удивленными возгласами одобрения. Мы с Петениным скромна уселись у края стола, стараясь не гляцеть друг на друга, готовые к близкому скандалу.

Наконец Отто Юльевич первый взял большую землистого цвета котлетину. Он надкусил ее, пожевал с задумчивым видом и, галантно кланяясь в нашу сторону, воскликнул:

— Браво, совсем как в лучших ресторанах!

Вслед за ним за котлетами потянулись и остальные. Я ровно ничего не понимал. Чорт знает что! Я еще никогда не видел, чтобы еда исчезала с такой быстротой. Находящиеся в кают-компании расхватывали котлеты и поглощали их с наслаждением.

— Отчего ты не ешь? — обратился вдруг ко мне Водопьянов, заметив, мое странное поведение.

— Спасибо, что-то не хочется, — невнятно пробормотал я и, быстро отвернувшись, оживленно заговорил с соседом.

Но Михаил Васильевич не унимался и продолжал кричать через весь стол:

— Ты это благородство брось, а то ведь все съедим!

— Верно, что вы не едите? — подхватил еще кто-то, приставая на этот раз к Петенину.

— Да мы уж раньше поели... пока жарили, — беспомощно отбивался мой подручный...

Я бросил на него строгий взгляд. Растерявшись, он продолжал нести какую-то чепуху и выдавал нас с головой. Уж кое-кто за столом начал подозрительно переглядываться, зашептались... И крах наступил. На сковородке оставались две котлеты. Один из обедавших встал и решительным жестом положил их передо мной и Петениным. Воцарилось молчание. Мы к котлетам не прикасались.

— Ешьте, — сказал кто-то грозно. [110]

Сопротивляться дальше было бессмысленно. Мы переглянулись и, едва сдерживая смех, отчаянно вонзились зубами в распроклятые котлеты, заранее ощущая противный сладковатый запах бензина. Кают-компания не сводила с нас глаз. Мы жевали и смотрели друг на друга во все глаза. Что за чудо? Котлеты были чудесные и ничем не пахли. Проглотив последний кусок, я уставился на Петенина.

— Ну? — только сумел произнести я.

— Выдохлись, — мрачно ответил Петенин. — Совершенно выдохлись. Зря только мы не ели. Такая досада.

И мы рассказали все.

Долго еще хохотала вся компания над нашей трагической историей. А мы сидели голодные, мрачно размышляя об удивительном свойстве авиационного бензина бесследно улетучиваться из куриных котлет, сыгравших с нами такую каверзную штуку... [111]