Три воздушных парада
Ничто так ярко не свидетельствует о гигантском размахе и росте нашего воздушного флота, о его силе и могуществе, как первомайские парады. В воздух подымается огромная масса самолетов. Высоко идут гиганты-бомбардировщики. В чётком строю, также на большой высоте, проходят разведчики и другие машины. С невероятной скоростью несутся почти над самой землей скоростные и сверхскоростные истребители, наполняя оглушающим гулом праздничную столицу. Мне памятны три парада советского воздушного флота.
Первый парад — на самой заре красной авиации. 1918 год. Ходынский аэродром. Лётный состав доставшегося нам от старого строя воздушного флота состоял тогда преимущественно из офицеров царского времени. Тотчас после октябрьских боев, когда еще не смолкли орудийные залпы, когда на улицах еще разъезжали грузовики, наполненные вооруженными рабочими, когда еще не сняты были с плеч пулемётные ленты, а у поясов висели гранаты, летчикам (хотя они и были не нашего покроя) предложили перейти в Красную Армию. Некоторые переходили, а иные категорически заявляли, что они не разделяют революционных убеждений, с советской властью им не по пути, служить в Красной Армии они не хотят. Весь этот сброд тайно пробирался на юг и на восток, пополнял армии Деникина, Колчака и других белогвардейских калифов на час.
В это самое время решено было сделать смотр всем воздушным силам, которые были в нашем распоряжении. [69] В этом первом воздушном параде, как это ни странно, приняли участие не только люди, целиком преданные советской власти, и не только те, кто целиком перешел на нашу сторону, но и такие, которые еще колебались или просто не желали работать в Красной Армии.
Несколько десятков самолетов было выстроено на поле Ходынского аэродрома. Было известно, что принимать, парад приедет новое, советской командование воздушного флота. Около каждого самолета стоял экипаж — летчик, механик, а возле двухместных самолетов еще и летчик-наблюдатель. Большинство было одето в офицерскую форму, без погон. Зато почти у каждого летчика на головном уборе красовался металлический орел.
Много было разговоров, шума, споров. Долго строились, выравнивались. Наконец, вдали показалось начальство. Команда «Смирно!» От самолета к самолету поползло: «на приветствия не отвечать», «не здороваться», «под козырек не брать». Некоторые офицеры ожидали, что советское командование выйдет на середину аэродрома, встанет перед строем самолетов и крикнет: «Здорово, орлы!». А мы, мол, на это приветствие ответим гробовым молчанием, вот большевики и оконфузятся.
Но советские командиры сделали иначе. Им было важно осмотреть самолеты, учесть их состояние, боеспособность и познакомиться с людским составом. Красные командиры скромно, но с достоинством шли вдоль строя и, поравнявшись с самолетом, обращались к экипажу: «Здравствуйте, товарищи». Для «заговорщиков» это было неожиданно. Некоторые отвечали. Но были и такие, что стояли вразвалку и молчали, словно набрав в рот воды.
Неприятная картина. Было очевидно, что надеяться на большинство этих людей нельзя. Многих нельзя принять в Красную Армию, — предадут, как Иуды. А своего летного состава, летчиков из рабочих, из мотористов, было очень мало...
Казалось, парад явно не удавался. Командование обошло фронт, внимательно осмотрело самолеты и так или иначе поздоровалось с летным составом. Что же дальше? Может быть, нужно сказать речь, растолковать [70] колеблющимся летчикам, которые случайно попали в эту офицерскую среду, растолковать им, что хочет от них советская власть? Но большинство офицеров даже не скрывало свою враждебность к Советам. Трудно представить, во что бы вылился этот митинг. В этот момент недоумения и замешательства и произошло то, чего никто не ожидал, что не было предусмотрено никакой программой.
Из заводского ангара стремглав выскочил маленький самолетик, весь украшенный красными ленточками. Он пробежал несколько десятков метров вдоль строя, красиво взвился вверх и на небольшой высоте начал кружиться над полем, выделывая различные фигуры Это было празднично, нарядно и даже торжественно. Эффект усугублялся внезапностью.
Раздались возгласы изумления, одобрения. Потом набежала какая-то волна, прокатилась по строю, и через несколько минут людей нельзя было узнать. Колеблющихся больше не было. Кричали «ура», бросали вверх шапки. Без всякой команды заводили моторы, взлетали в воздух и проделывали самые разнообразные, самые сложные фигуры высшего пилотажа. Старому махровому офицерству пришлось с позором покинуть аэродром. Так, этот скромный и не совсем удачный вначале парад вылился в подлинный авиационный праздник — первый праздник красного воздушного флота.
Спустя два года по окончании гражданской войны мне довелось участвовать в одном из воздушных парадов над Красной площадью. Это был оригинальный парад. Всего участвовало около 30 самолетов самых разнообразных конструкций. Здесь были и самолеты «Р-1» и «Авро», и «Фоккер»... Участники парада должны были ходить звеньями по три самолета друг за другом.
Летать строем в те годы почти никто не умел. Равнение, дистанция — все это было для большинства летчиков китайской грамотой. Наша колонна вытягивалась длинной «кишкой», и если посмотреть с земли, зрелище получалось отнюдь не живописное. Видно было, что группа самолетов летит как попало.
Мы долго советовались, как нам проходить, чтобы получилось впечатление силы и мощи нашего воздушного [71] флота. Весь парад заключался в полете лишь 30 разнокалиберных самолетов. Так как колонна наша очень вытягивалась, кто-то предложил пройти над площадью несколько раз. И вот мы проходили точно над Красной площадью, затем снижались, заходили за Москва-реку низом, так чтобы нас не было видно, еще раз заходили на Ходынский аэродром, опять ложились на курс по Тверской улице и снова проходили над Красной площадью. Мы думали, что с земли нас каждый раз принимают за новую колонну самолетов. Так мы сделали несколько кругов и были уверены, что все обстоит замечательно, что мы производим блестящее впечатление...
На самом же деле на площади нас принимали и бурно приветствовали, как старых знакомых.
Крутили мы так около трех часов. Сделали кругов десять. Наконец, после десятого прохода над площадью два самолета в ведущем звене чуть не столкнулись и едва не разбились оба. Тогда командир нашего соединения дал команду итти на посадку и пошел садиться первым. Он, видимо, спешил, сел как-то неудачно и сломал машину. Мелкие неудачи постигли и два других самолета.
Так закончился один из первых, по тому времени больших, воздушных парадов.
1935 год. Мы особенно тщательно готовимся к воздушному параду. Еще 15 апреля выехали на аэродром и поселились там почти на постоянное житье. В этом году в параде принимает участие много самолетов. Прибывают для участия в торжествах целые эскадрильи. Уже к 25 апреля слетелось столько машин, что нечего и думать поместить их на одном аэродроме. Группировались по типам — тяжелые, легкие, истребители. Я принимал участие в параде как флагманский штурман. Для штурманских работ в штабе парада находилось до 70–100 специалистов. Разрабатывались радиусы разворотов, элементы сбора частей, соединений всей колонны, строи и т. п. Это было нелегко. В самом деле: нужно было собрать в четкую стройную колонну громадное количество самолетов и построить их так, чтобы эта 12–15-километровая колонна прошла над Красной площадью монолитно и красиво. Конечно, требовалась серьезная подготовка. [72]
Ночами просиживали мы за вычислениями, расчетами. Построение и сбор в воздухе представляли довольно сложные операции. Самолеты взлетали каждый со своего аэродрома. Шли по строго определённым маршрутам. На этих маршрутах они строились в отряды, в эскадрильи. К строго определённому времени самолеты шли к контрольному пункту главного маршрута Каждое построенное соединение должно было приходить на этот контрольный этап в точно определенное время. Небольшое опоздание уже портило дело, так как в этот момент к назначенному месту подходило другое соединение и занимало место опоздавшего. Малейшая оплошность при стыке двух соединений вызвала бы замешательство, могла начаться суматоха, в которую, в свою очередь, включилось бы третье соединение, прибывшее к этому же самому месту.
Так со всех сторон к контрольному пункту тянулись огромные соединения. Пройдя через контрольный пункт, они ложились на курс и шли уже по главному маршруту, где происходило построение всей колонны. Для того, чтобы пройти над Красной площадью в точно назначенное время, флагман вылетал за два с половиной — три часа до назначенного срока. Он обычно шел по главному маршруту и, строго рассчитывая время, в зависимости от ветра и состояния погоды, удалялся от Москвы на такое расстояние, чтобы на главном маршруте уместилась вся колонна. По очень точным расчетам (они должны совпадать с моментом выхода на главный маршрут последнего соединения) флагман поворачивал и ложился на обратный курс к Москве.
Иногда метеорологическая обстановка была такова, что мы доходили до города Калинина. На обратном пути, идя строго определенным курсом, флагман встречал соединения, которые одно за другим становились к нему в хвост. Это было тоже не простое дело. Соединение со строго определенным креном и скоростями разворачивалось с совершенно точным радиусом и пристраивалось с расчетом, чтобы дистанция была не более 100 метров. Километров за 30 от Москвы к колонне пристраивалось последнее соединение. И, наконец, за 18 километров от Красной площади все маневрирования по пристраиванию кончались. С этого момента нельзя было да прибавлять, ни убавлять скорость, [73] нельзя было сворачивать, словом, надо было итти так, как застала команда. Это требовалось потому, что игра скоростями в такой большой колонне могла привести к. серьезным последствиям.
На флагманском корабле в воздухе не было свободной минуты. Три радиостанции непрерывно сообщали о месте нахождения каждого соединения, времени прохождения соединения через контрольный этап и, наконец, о времени, когда соединение пристроилось к колонне. Непрерывно поступали наблюдения воздушных постов с земли — такое-то соединение отстало на столько-то или вышло в сторону и пр. С флагманского самолета сейчас же неслось приказание — подравняться, подтянуться. По радио ежеминутно передавалось состояние погоды и через определенные промежутки времени сверялись часы флагманского корабля с часами Спасской башни.
За два-три часа полета на флагманский самолет поступали, сотни радиограмм. Один из помощников флагштурмана едва успевал прочитывать их и давать указания. Только очень важные радиограммы он показывал нам. Второй помощник сидел на приеме сообщений земных станций, следил по радио за донесениями о состоянии погоды и систематически сличал время на часах.
Вот так строился, проводился один из самых больших и замечательных воздушных парадов — парад 1935 года.
На этом параде, когда до Москвы оставалось всего несколько десятков километров и пристраивание колонны подходило к концу, неожиданно обнаружилось резкое изменение ветра и стало ясным, что ровно в 12 часов на Красную площадь мы не попадем.
Голова воздушного парада опаздывала на практически ничтожную величину — от полутора до трех минут. Но и этой неточности допустить было невозможно. Если бы летел один или даже несколько самолетов, то ничего не стоило бы прибавить скорость и нагнать это время. Но сделать это с колонной, значило — разбить ее, растерять строй и, пожалуй, сорвать парад. Но опоздать, хотя бы на такое небольшое время, тоже нельзя. Командование требовало прибытия на Красную площадь точно в 12 часов. [74]
Какое волнение поднялось на флагманском корабле! Мы негодовали и всячески поносили это непредвиденное изменение погоды. По радио связались с Красной площадью. Дело дошло до командования. Но исправить этого было уже нельзя и удалось лишь немного сократить опоздание.
И вот в 12 часов полторы минуты по московскому времени над Красной площадью показался флагманский корабль. За ним двенадцатикилометровой колонной с гулом, рокотом и ревом в безукоризненном строю летели сотни и сотни самолетов. Трудно забыть эти полторы минуты опоздания. Всего полторы минуты. И это в стране, которая два десятка лет тому назад вставала по петухам, определяла время года по заморозкам, осень — по отлету, весну — по прилету птиц. Как все неузнаваемо изменилось! [75]