Путь на Белград
Югославия... О ней у меня было самое романтическое представление. Оно осталось таким же и после того, как мы с боями прошли страну из конца в конец, освободили Белград, близко познакомились со свободолюбивым и мужественным югославским народом.
Здесь мы снова получили уроки географии и истории, пополнив запас своих знаний о государстве, которое, как таковое, образовалось лишь после первой мировой войны, в 1918 году, в составе королевства Сербии вместе с большей частью Македонии, а также Черногории, провинций Воеводина, Словения, Хорватия, Далмация, Славония, Босния и Герцеговина.
Названия-то какие — певучие, сочные! Две трети страны занимают горы. И какие горы! Ими не налюбоваться. С высот, на которых мы летали, они вообще неописуемы — их просто нужно видеть.
Первый югославский аэродром, на котором мы приземлились, не имел ничего общего со всеми, на которых нам приходилось базироваться до сих пор.
Представьте себе остров километров двенадцать длиной и четыре шириной, посреди Дуная, с прекрасным пастбищем, небольшим селом.
Этот остров первым обнаружил с воздуха наш командарм В. А. Судец. Требовалось посадить авиационные полки как можно ближе к переднему краю. Лучшего места для этой цели не найти. Но неизвестно, кто на острове, каковы условия посадки, базирования и взлета.
И вот командарм внезапно появился у нас в Брегово. Он послал четверку во главе с майором Кравцовым на разведку острова.
Через несколько минут Митя был над островом. Решил приземлиться один. Остальные будут его прикрывать и, если что не так, начнут штурмовку.
Выбрал получше площадку, совершил круг и пошел [201] на посадку. Только машина застыла — к ней со всех сторон повалили люда, многие с винтовками. Кто такие? Как поступить? Кравцов не успел ничего сообразить, как был окружен со всех сторон. Ему все дружески улыбались, приглашали сойти на землю. Ясно, что свои, а впрочем, все быть может, только вот взлететь ему никак нельзя — вокруг люди. Посмотрел вверх — истребители виражат над ним. Ладно, что будет то будет — Митя откинул фонарь, ловко спрыгнул с крыла и сразу же снова взлетел вверх — его начали качать возбужденные, радостные люди, громко скандируя:
— Живили, о брате славяне! Живили, о Цревна Армия!
Так встретили югославы на своей земле первого советского летчика.
Долго качали, потом бережно опустили на землю, стали обнимать. Одна маленькая девочка протиснулась между взрослыми, взяла Митину руку и начала целовать. Наш закаленный в боях воздушный ас не выдержал, прослезился. Взял девочку на рука и держал ее, пока не пришло время улетать, чтобы вернуться на гостеприимный остров со всем полком.
Три с половиной года находилась Югославия под фашистской пятой. И три с половиной года горела под ногами гитлеровцев земля. Пламя национально-освободительной борьбы с каждым днем разгоралось, и это привело к тому, что к моменту выхода наших войск на югославскую границу большая часть страны находилась под контролем Народно-освободительной армии.
Югославское освободительное движение — славная страница борьбы этой мужественной страны. История, богатая подвигами, к которым волею судьбы приобщился и один из моих земляков — второй пилот транспортного самолета Борис Тихонович Калинкин.
А случилось это так.
Весной 1944 года гитлеровское командование решила нанести сокрушительный удар по Народно-освободительной армии и партизанским отрядам для того, чтобы развязать себе руки на Балканах, собрать резервы для отправки на Восточный фронт.
25 мая в районе города Дрвары был выброшен фашистский десант, который нанес удар по Верховному штабу югославской армии. [202]
Немцы овладели городом. Но члены Верховного штаба и правительства Югославии сумели уйти в горы. Гитлеровцы преследовали их по пятам. И тогда было принято решение эвакуировать югославское руководство в безопасное место.
Выполнение этой далеко не простой задачи было поручено экипажу транспортного самолета авиационной группы особого назначения, возглавляемому майором А. С. Шорниковым.
В ночь на 4 июня 1944 года летчики Шорников в Калинкин, пройдя над Адриатическим морем и хребтами Динарских гор, пробившись сквозь дождь и туман, преодолев систему немецкой противовоздушной обороны, приземлились на маленькой площадке в горах, взяли на борт двадцать человек, в том числе и маршала Тито, руководителей союзных военных миссий и благополучно доставили в Бари (Италия) на нашу авиационную базу, созданную по договоренности с союзниками.
За мужество и героизм, проявленные при выполнении столь необычного задания, А. С. Шорников и Б. Т. Калинкин были удостоены звания Героя Советского Союза и Народного Героя Югославии.
Остров Темисезигет, на который прилетели вначале мы, а затем и 659-й истребительный и 951-й штурмовой полки, относился к территории, на которой уже довольно длительное время югославы не видели гитлеровцев. Правда, фашисты находились близко. Но жители острова уверяли: захватчики здесь даже носа не показывают. Этому можно было верить: каждый местный житель имел при себе автомат, винтовку или пистолет.
На острове жили в основном, сербы. Оказалось, что у них такой же, как у нас, алфавит. Мы снова находились среди братьев и ощущали это на каждом шагу.
Нужно было расчистить от кустов и коряг полосу для взлета и посадки — хозяева острова не дали нам взяться за лопаты и топоры, все сами сделали.
Организовали охрану самолетов, впервые за всю войну поставленных в линию (иначе ширина расчищенной площадки не позволяла), а хозяева острова помимо нашего выставили и свой патруль. Только если у нас постоянно находилось на дежурстве четыре человека, то от них — около шестидесяти, которые группами ходили вокруг стоянки, [203]
А сколько споров было при размещении личного состава! Мы сначала поселились на квартирах по четыре человека. Сербы пошли к Онуфриенко, шумели, настаивали, чтобы в каждом доме остановился русский. Кончилось все тем, что каждый хозяин выбрал себе постояльца. И только командиры эскадрилий — Якубовский, Кравцов, я — поселились вместе у престарелого серба.
Наступила первая ночь на югославской земле. Мы попросили сербов, чтобы они на всякий случай разведали, как ведут себя гитлеровцы. Несколько человек сейчас же отправились в путь, вернулись часа через два, доложили, что все в порядке, фашисты, видимо, даже не подозревают, что так близко от них находится советская авиация.
За ужином разговорились с хозяевами, и оказалось, что глава семейства хорошо владеет русским языком. Еще в первую мировую войну попал в плен и прожил где-то в Таврии лет пять.
...На острове — югославская осень: красочная, какая-то зелено-золотистая. И горы вокруг такие же. Воздух налит свежестью, погода пока солнечная, но чувствуется, что вот-вот задождит. Я вспомнил астраханскую осень. Там она сухая, иногда жаркая.
Хорошая погода — наш верный союзник. Мы ведь базируемся в пятидесяти километрах от Белграда. От нас без конца требуют все новые и новые разведданные — мы накануне освобождения столицы Югославии.
А у нас — нехватка горючего. Тылы пробираются через горы медленно — на дорогах завалы. Нам остается сливать бензин из всех самолетов, чтобы заправлять несколько, на которых и ходим по очереди на задания. Но вот горючее совсем подходит к концу. А между тем наши передовые части уже завязали уличные бои на окраинах Белграда. Что делать?
Онуфриенко послал одного летчика через Дунай на север разведать, нет ли там аэродрома. Тот вернулся и доложил, что недалеко от Бела-Црква передвигается какая-то часть, судя по бензовозам — батальон аэродромного обслуживания. Послали туда людей. Это оказался батальон Пахилло. Мог ли он не выручить своих прежних боевых друзей? Одна цистерна с бензином была доставлена на берег Дуная, а потом по реке — на остров.
Одна цистерна для полка — это слезы. Разослали гонцов в разные концы. А пока, экономя горючее, летали в [204] район Белграда. Самым бережливым оказался Василий Калашонок. Не знаю, как он умудрялся, но у него всегда по возвращении с задания в баках оставалось больше, чем у других, горючего. Видимо, этот смышленый белорус хорошо усвоил, что запас горючего-гарантия благополучного завершения полета.
С каждым днем возрастало количество боевых вылетов. Мы оказались в гуще событий — нас использовали для решения самых разнообразных задач. В связи с тем что немецкой истребительной авиации в воздухе было мало, командарм В. А. Судец принял решение нанести удары по наземным целям. По железным, шоссейным, горным дорогам и водным путям двигалась масса вражеской техники.
Уничтожать! Не пропускать ее в Белград! Мы считали и пересчитывали снаряды, стараясь не тратить их попусту при штурмовках, и одновременно недоумевали: где же снабженцы? Пусть батальону трудно к нам пробиться, но ведь можно организовать доставку горючего и боеприпасов до воздуху. Впрочем, мы, наверное, не знали многих трудностей и разных обстоятельств. Но мы совершенно изумились — раздался звонок из корпуса по поводу цистерны, которую уступил нам Пахилло. Онуфриенко дали понять, что он занимается партизанщиной и это ни к чему хорошему не приведет, о таком факте будет доложено в штаб армии. Григорий Денисович вскипел.
— Что ж, сидеть сложа руки и ждать, пока кто-то подумает о нас? — возмущался он. — И как вообще в корпусе узнали об этой цистерне? Не мог же сам Пахилло туда сообщить?
Пахилло не мог — это мы знали точно. Да, собственно говоря, и сообщать-то не о чем было — сколько таких цистерн оставлено на дорогах войны поломанными и подбитыми! Все дело в том, как подобный факт оценить, преподнести. Можно похвалить за находчивость, инициативу, а можно и приписать партизанщину и потрепать нервы командиру полка.
История с цистерной вылетела у всех из головы, как только прибыл наш батальон. Сразу все встало на свои места, мы снова окунулись в боевую работу. В это время к нам пришла памятка-воззвание. В ней, в частности, говорилось: [205] "...Твоя задача, товарищ, состоит в том, чтобы перехватывать отступающие по югославским дорогам немецко-фашистские войска, разбитые в Румынии и Болгарии, а также и те, которые пытаются прорваться в Германию из Греции, Албании и самой Югославии".
Мы самоотверженно выполняли свою задачу. От метких очередей наших истребителей и штурмовиков на горных дорогах пылали танки, самоходные орудия, бронемашины и автомобили.
Враг ожесточенно сопротивлялся. В районе Скопле его зенитчикам удалось подбить машину командира звена 707-го штурмового полка лейтенанта Михаила Антипова. Ему пришлось приземлиться. Фашисты бросились к штурмовику. Но ведомый — парторг эскадрильи младший лейтенант Георгий Дорохов не оставил командира в беде. Он сел рядом с подбитой машиной, вылез из кабины, крикнул:
— Товарищ лейтенант, садитесь за штурвал, я со стрелками полечу в задней кабине.
В одно мгновение все заняли свои места, Антипов дал полный газ-ни с места: колеса засели в грязи.
Антипов, спрыгнув на землю, скомандовал:
— К бою!
Заняли круговую оборону, и тут появились два наших истребителя. Их вели Александр Колдунов и Виктор Степанов. Летчики возвращались с разведки. Продолжая наблюдать за тем, что происходит на земле, они увидели там штурмовиков и, быстро сообразив в чем дело, пошли в атаку. Своим огнем истребители прижали гитлеровцев к земле. Этим воспользовались экипажи штурмовиков, напрягая последние силы, они выкатили машину на дорогу, снова заняли свои места и на этот раз благополучно взлетели.
Когда я вспоминаю об этом эпизоде, мне обязательно приходят на память стихи:
У летчиков наших такая порука,
Такое заветное правило есть:
Врага уничтожить — большая заслуга,
Но друга спасти — это высшая честь!
Друг на фронте — не только тот, кто рядом, с кем каждый день встречаешься и летаешь. Там друг-каждый, кто с оружием в руках сражается против общего [206] врага. В описанном эпизоде Дорохов спасал своего командира. Что же касается Колдунова и Степанова, то ни Антипова, ни Дорохова они никогда в глаза не видели, ничего не знали о них. Однако все действовали согласно неписаному закону: сам погибай, а товарища выручай.
Велика, неоценима сила боевой дружбы, войскового товарищества на войне: ты всегда уверен, что не останешься с бедой один на один, к тебе придут на помощь, тебя обязательно выручат. И это окрыляло в бою.
Уже тогда зарождалось боевое содружество между воинами Советской Армии и их братьями по классу в Румынии, Болгарии, Югославии. Оно крепло в совместных сражениях и закладывало основы будущего оплота мира и социализма в Европе — нерушимого союза братских вооруженных сил.
В начале октября югославские и болгарские войска по разработанному советским командованием плану перешли в наступление на направлениях Ниш — Лесковац, Скопле — Белее. Летчики нашей армии активно поддержали их с воздуха. Это была первая совместная операция на территории Югославии. Она завершилась полным разгромом неприятеля и освобождением большой территории.
Такой поворот событий не мог не радовать нас: ведь теперь тяжесть войны разделяют с нами наши братья по оружию, они помогают нашим войскам, прошагавшим с боями от Волги до Дуная. Достаточно сказать, что общими усилиями фактически была уничтожена фашистская группировка "Сербия".
И такое понятие, как пролетарский интернационализм, сейчас на наших глазах обретало плоть и кровь, становилось силой, которая способна была сокрушить любого врага.
Да, все мы получили здесь наглядный и поучительный урок пролетарского интернационализма. И уже тогда невольно приходило на ум: при таком единстве действий народам Европы не страшен никакой враг, они всегда-смогли бы защитить свою независимость, отстоять мир и счастье.
Конечно, мы тогда еще не могли знать, как сложится все после победы над фашизмом. Но война открыла вам могучие корни взаимной дружбы и любви между нашими воинами и простыми людьми освобождаемых стран, подрубить их было бы преступлением перед всем человечеством. Это мы уже тогда очень хорошо понимали. И не [207] только мы. С нами были солидарны наши новые друзья, как мирные жители, так и те, кто с оружием в руках сражался за освобождение своей родины.
В октябре грянули ожесточенные бои за освобождение Белграда. Удар по врагу наносили 4-й механизированный корпус генерала В. И. Жданова и 1-й и 12-й корпуса Народно-освободительной армии Югославии.
В эти дни наши вылеты следовали один за другим, и в основном на штурмовку. Нас предупредили о необходимости действовать очень осторожно и осмотрительно, беречь город и мирное население. Все это требовало от нас исключительной точности.
Отличились многие летчики, и особенно из эскадрильи Петра Якубовского, уничтожившие значительное количество вражеской боевой техники. В полку была выпущена красочная стартовка: "Привет группе Якубовского, успешно выполняющей все боевые задачи!"
С хорошей стороны показали себя и летчики нашей эскадрильи — Кирилюк, Калашонок, Горьков, Кисляков и другие. Порой меня поражала их неутомимость, неудержимое рвение к полетам.
Борис Кисляков под Белградом открыл свой боевой счет — сбил первого ФВ-190. Радость первой победы так взволновала его, что он даже не заметил, как оторвался от нас, израсходовал все горючее и пошел на вынужденную.
Только к вечеру мы узнали, что с ним и где он. Был у нас трофейный "Икар". Я на нем частенько летал. Погрузив два баллона со сжатым воздухом, три канистры бензина, я отправился на выручку. У "Икара" особенность: для увеличения оборотов мотора ручку газа нужно давать не от себя, а тянуть назад. Я к этому быстро приспособился. Но, оказалось, до первого особого испытания, которое случилось именно тогда, когда я шел на посадку. На планировании передо мной совершенно неожиданно появились телефонные провода. Я отдал сектор газа от себя, чтобы взмыть вверх. Но вместо этого нырнул под провода и с плюхом приземлился.
Заправили мы с Борисом самолет, взлетели. Он в полку рассказывал: "Вот мастак наш командир, как Чкалов, увидел провода — под них, и все тут". Я же со страхом думал о том, что мне здорово повезло: ошибка могла стоить жизни. [208]
Поздравили Бориса с первым сбитым "фокке-вульфом", пожелали ему больше никогда не терять ориентировки. А меня через день поздравили с двадцать третьим уничтоженным стервятником. Не думал я тогда, что до конца войны мой личный счет возрастет еще на столько же.
В те дни мы впервые услыхали о героических действиях авиационной группы Героя Советского Союза полковника А. Н. Витрука. Она придавалась Народно-освободительной армии Югославии. Участвовала в боях и одновременно подготавливала югославских летчиков. Рассказывали, что там, где появлялись воздушные бойцы Витрука, враг не находил себе места ни в воздухе, ни на земле.
После освобождения Белграда А. Н. Витрук станет Народным Героем Югославии. Впоследствии погибнет и будет похоронен на Холме Славы у памятника Неизвестному солдату в городе Киеве.
Станет известным и коммунист отважный летчик 672-го штурмового авиационного полка младший лейтенант В. С. Серегин, который удостоился высокого звания Героя Советского Союза. А спустя много лет после войны вся страна будет хоронить его у Кремлевской стены вместе с первым в мире космонавтом Юрием Алексеевичем Гагариным.
...Дом за домом, улицу за улицей, квартал за кварталом очищали в Белграде советские и югославские войска от фашистов. Гитлеровцы упорно сопротивлялись, а вечером 17 октября их группа "Витман" перешла в наступление, стремясь занять район горы Авала и обеспечить прорыв всех своих сил на запад.
Потребовались срочные меры, чтобы не допустить выхода в тыл нашим войскам в Белграде почти 18-тысячной группировки противника.
Было решено задержать наступление врага ударами с воздуха. С этой целью В. А. Судец прибыл на командный пункт 4-го гвардейского механизированного корпуса, и вскоре над полем боя появилась наша авиация. Массированные, сокрушительные удары буквально парализовали гитлеровцев, расстроили их боевые порядки. Осуществить свой замысел они не смогли. Окруженная вражеская группировка предприняла отчаянные попытки выйти к реке Сава и переправиться на левый берег. Но [209] штурмовики и истребители с нашими наземными войсками сорвали этот замысел.
Как сейчас помню массированный налет эскадрильи штурмовиков, возглавляемой капитаном Н. Платоновым в районе Земуна.
Шесть заходов сделали "илы", израсходовали весь боезапас. А уходить им нельзя — командующий требует имитировать штурмовку дальше. Грозные машины одна за другой переходят в пикирование и с воем несутся к самой земле. Один раз, второй, третий. А дальше что? Фашисты в конце концов раскусят в чем дело, опомнятся, откроют бешеный огонь. Но тут последовало распоряжение командарма возвращаться домой. Только начали удаляться от цели — появились "мессеры". Мы заметили их, предупредили штурмовиков.
А "мессы" не нападают. Почему? Видимо, знают, что мы уже долго в воздухе, у нас вот-вот кончится горючее и мы сами упадем на землю. Однако враг просчитался — мы обрушились на него и одного фашиста тут же сбили. Остальные поспешили уйти.
Наступило утро 20 октября. Оно началось штурмом последней цитадели гитлеровцев в Белграде — старинной крепости Калемегдан, а закончилось встречей в ней командира 4-го гвардейского механизированного корпуса генерал-лейтенанта танковых войск В. И. Жданова и командира 1-й армейской группы Народно-освободительной армии Югославии генерал-подполковника Пеко Дапчевича.
Противник в панике начал переправляться через реку Саву по мосту, на лодках, бросался вплавь.
Надо было захватить мост. Но как? В. И. Жданов и В. А. Судец выработали оригинальный план, который тут же начали осуществлять. Над мостом и аэродромом Земун повисли наши штурмовики, прикрываемые истребителями. Они заставили замолчать вражеские зенитки и артиллерию, пехоту — залечь. И тут на полной скорости на мост ворвались наши танки, проскочили его, завязали бой в городе Земун.
Стараясь помочь наземным войскам развить успех, мы построили свою боевую работу так: первая эскадрилья уходила с поля боя — ее сменяла вторая, а потом появлялась третья. Противник находился под непрерывным [210] огнем до полутора часов. Командарм был очень доволен нашими действиями.
Вечером 20 октября Белград был освобожден.
С тех пор этот день отмечается как знаменательная дата в жизни югославского народа. С ним пришла и утвердилась долгожданная свобода, за которую отдали свои жизни лучшие сыны Югославии, за которую сложили головы многие советские воины.
Есть в столице Югославии тихий уголок, в любое время года засыпанный живыми цветами. Здесь покоятся павшие в боях за Белград советские и югославские воины. 20 октября каждый год сюда приходят тысячи жителей столицы для торжественного возложения венков на могилы своих освободителей.
День 20 октября! Вот как вспоминает о нем рабочий-строитель Шилойко Маркович:
— Мне никогда не забыть этот день. Когда стих грохот взрывов, я не смог больше усидеть в подвале, выбежал на улицу. А там творится что-то невероятное: плачущие от радости люди сжимают в объятиях солдат с красными звездочками на пилотках.
Да, такие встречи были тогда во всех уголках Белграда. Люди не скрывали своих чувств, слез счастья.
...За освобождение Белграда на знамени нашего полка к ордену Кутузова III степени прибавился орден Богдана Хмельницкого II степени. Эта награда вдохновляла и звала к новым победам.
Через три дня мы с Кисляковым отправились на разведку в устье реки Дравы.
На аэродроме Вуковар в устье Дравы обнаружили большое скопление вражеских самолетов.
Вернулись домой, доложили. Назавтра Онуфриенко поручил мне вести на Вуковар весь полк. Сам он был в боевых порядках нашей эскадрильи. Чтобы скрытно подойти к аэродрому, договорились соблюдать полное радиомолчание. Но нам мешали густые облака. Командир полка нарушил радиомолчание.
— Скоморох, правильно идем? — спросил он.
— Не волнуйтесь, отец Онуфрий, все нормально, — ответил я.
Снижаемся. Заходим со стороны Дравы, чтобы удар нанести вдоль стоянки. По моим расчетам, вот-вот должен появиться аэродром. [211]
Онуфриенко запрашивает:
— Скоморох, далеко еще?
— Сейчас, командир, — отвечаю, а сам начинаю тревожиться. Делаю небольшую горку, сквозь дымку вижу очертания аэродрома. Чтобы подойти к нему незаметно, всем полком снижаемся до 50 метров.
За 3-5 километров до цели снова быстро набрали высоту и увидели забитое "юнкерсами", "хейнкелями" и другими машинами летное поле.
Удар наш был внезапным, ошеломляющим. По первой эскадрилье фашистские зенитчики не успели сделать ни единого выстрела. А вот по второй и третьей открыли шквальный огонь. Только ничего им не помогло. С аэродрома долго не смог подняться ни один самолет. Это был наш последний массированный удар в составе полка. Больше такой необходимости не возникало.
По радио мы услышали Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении летчикам звания Героя Советского Союза. Среди них — командир нашей третьей эскадрильи капитан Петр Якубовский.
Он заслуживал этой высокой чести — незаурядный летчик-истребитель, отличный командир, человек большого личного мужества. Мы поздравили его от всей души, пожелали увеличивать счет боевых побед и боевых наград.
...И вот мы прощаемся с островом. В последний день октября приземляемся на венгерском аэродроме Сегед.
За два дня нахождения в Сегеде летчики сумели пополнить боевой счет полка — по одному самолету сбили Виктор Кирилюк, Алексей Артемов, Петр Митрофанов. Приятно было сознавать, что, несмотря на довольно длительное отсутствие активных воздушных схваток, наши пилоты сохранили свою бойцовскую форму. Однако это вовсе не означало, что можно не заниматься тренировкой летчиков. И мы уделяли этому должное внимание.
К тому времени у нас на вооружении появилось несколько радиолокационных станций. Новинка всех заинтересовала. Мы стали изучать незнакомую до этого аппаратуру. Она хорошо помогла в нашей боевой работе.
...Что за местечко такое со столь звонким девичьим именем Эчка? На подходе к нему стараемся рассмотреть его сверху. Красивое, все в яркой осенней листве. [212]
Югославы сразу же развели нас по квартирам. Каждому из нас пришлось выступать в роли пропагандиста нашего образа жизни. Мы рассказывали о победах на фронтах, о том, как живет и трудится советский народ. Нашлись нужные слова, выношенные душой, выверенные сердцем мысли. Иначе и быть не могло: Советскую власть, идеи партии впитали мы вместе с молоком матери.
Только перезнакомились мы с местными жителями, сдружились с ними — бросок под Нови-Сад. И те же задания — разведка, прикрытие.
На аэродроме под Нови-Садом я поселился у очень приветливого югослава. И в первый вечер он поспешил мне сообщить:
— А у меня сосед тоже русский...
— Кто же он?
— Бежал когда-то от вас...
Опять эмигрант! Сколько же их рассеялось по зарубежным странам?!
Сосед-эмигрант не замедлил явиться.
Этот человек страдал ностальгией, но боялся вернуться в родные края.
— Много нехорошего на вашей совести? — спросил я.
— Да как вам сказать — ходил в эсерах. Потом был у Деникина, у Врангеля, воевал против вас и, заметьте, не потому, что революция лично меня обидела, нет, мой отец был всего-навсего адвокат. Я сражался с вами по идейным соображениям, не верил вашему делу...
— А теперь как?
— Да что ж тут говорить, коль вы оказались неодолимы, вон какой машине шею сворачиваете. Русский человек не может быть покорен! — закончил он с ноткой гордости в голосе.
— Теперь не просто русский — советский человек, — поправил я его. — Советская власть сделала наш народ непобедимым.
— Да, вы, наверное, правы, — согласился он.
— А чего же вы не боретесь с фашизмом?
— Хватит с меня того, что мой сын служит сейчас в Народно-освободительной армии Югославии. А мы, старшие, стали слишком трусливыми и хитрыми. Мы во всем разуверились. Вы, советские, первые, кто меня удивил. Но я не знаю, хватит ли у меня сил сейчас перестраиваться... [213]
Символичным был этот разговор, потому что происходил 6 ноября, в канун 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Он сказал мне больше, чем можно было ожидать: завоевания Октября, нашу социалистическую Родину признают даже самые оголтелые враги, время заставляет их смотреть на самих себя, на все, что происходит вокруг, совсем иными глазами.
Вот так, далеко за пределами Родины, судьба свела меня, советского летчика, с бывшим белогвардейцем. Свела, чтобы показать, как жалок удел отщепенцев, шедших против своего народа.
Октябрьский праздник мы встречали в Эчке, куда снова вернулись. Состоялось торжественное собрание на которое пригласили и местных жителей. С докладом выступил замполит майор А. Резников. Потом был концерт художественной самодеятельности, который закончился темпераментными югославскими танцами.
У нас на аэродроме праздник Октября прошел в спокойной, мирной обстановке. И не знали мы тогда, какие странные, непонятные события происходили в районе города Ниш.
Вот что рассказывает о них в книге "Суровые годы" Маршал Советского Союза С. С. Бирюзов:
"Мне вспоминается один трагический случай, имевший место уже после освобождения Белграда. Обстановка потребовала выдвинуть на север стрелковый корпус под командованием генерал-лейтенанта Г. П. Котова. Войска двигались ускоренным маршем и без прикрытия с воздуха, поскольку в этом районе авиации противника ие было.
И вдруг мне доносят:
— Колонны корпуса подверглись бомбежке.
Спрашиваю: кто бомбит?
Отвечают; американцы.
Пришлось поднять в воздух истребители..."
Что же произошло тогда?
Над колоннами наших войск неизвестно откуда появились тяжелые истребители союзников. Они сбросили бомбы, потом открыли огонь из пушек.
Появилась новая группа самолетов. Рискуя собой, Александр Колдунов врезался в строй, затем близко подошел к ведущему и рукой показал на красную звезду [214] на фюзеляже своего самолета. Эта группа ушла, не сбросив бомб.
...Бои, напряжение которых с каждым днем нарастало, катились за Дунай, где возникали новые очаги упорных, ожесточенных схваток, новые плацдармы.
И вот — батинский плацдарм, ударом с которого начнется Будапештская операция. Этот плацдарм просуществует не более двух недель, но ознаменуется исключительной напряженностью боевых действий на земле и в воздухе.
К нему будут подтянуты главные силы 3-го Украинского фронта. И наш полк тоже переместится в Стапар.
Надолго запомнилось нам это ничем особенно не примечательное большое село, расположенное в низине. Вблизи — широкий заливной луг. Беда! Площадка оказалась насквозь пропитанной грунтовой и дождевой водой. Мы это почувствовали сразу — самолеты плюхались в раскисший грунт, глубоко утопая колесами шасси, заметно сокращая свой пробег.
Да, взлетать с такого, с позволения сказать, аэродрома — дело далеко не простое. В этом очень скоро все убедились. Особенно после того, как пошли дожди. Взлетало звено из эскадрильи Якубовского. Три самолета оторвались от земли, а четвертый — скапотировал. Лейтенант Петр Митрофанов не учел особенностей взлета с такого грунта, действовал как в обычных условиях, он отделался легкими ушибами. Однако всем нам пришлось самое серьезное внимание обратить на отработку взлета с новой площадки. Это оказалось не так уж легко: нужно было приловчиться отрывать машину почти на критических углах атаки после вялого длинного разбега. Иногда, чтобы избежать капотирования, приходилось на стабилизатор сажать техников или механиков, которые спрыгивали прямо в грязь, когда истребитель набирал скорость.
Очень трудными были наши взлеты, а между тем мы должны были непрерывно атаковать противника в районе батинского плацдарма.
Онуфриенко доложил в штаб дивизии о том, как трудна здесь наша работа. Ему ответили: пока что перебазировать полк некуда, постоянно держите дежурную пару на всякий случай.
Для начала Онуфриенко приказал выделить пару из нашей эскадрильи. Кого? Я решил возглавить пару сам. [215]
Тем более что сейчас моим ведомым стал вернувшийся из школы воздушного боя на совершенно новом истребителе младший лейтенант Иван Филиппов. Машина с неизношенным мотором — то что надо в таких случаях. Да и Филиппов возвратился совсем иным — отлично подготовленным: во время поверки по сложному пилотажу показал хорошую технику пилотирования.
Он стал моим ведомым после одного памятного боя. Четверка истребителей в составе Гриценюка, Горькова, меня и Кислякова столкнулась с двадцатью шестью ФВ-190 и четырьмя Ме-109. Мы сбили три вражеских самолета. Тогда у меня была исключительно удачная лобовая атака: я шел с набором высоты,и тут из облака выскочил "фоккер". Несколько секунд стремительного полета лоб в лоб — и еще один фашист вспыхивает от моей очереди. Наблюдавший за боем со станции наведения генерал Толстиков поблагодарил нас.
Все было бы хорошо, да только мой ведомый Борис Кисляков оказался раненным: случайная пуля, пробив обшивку кабины, повредила ему правую руку, да так, что он еле посадил машину.
И вот мы с Филипповым несем боевое дежурство, ждем так называемого крайнего случая. Прослушиваем эфир. Вдруг улавливаем женский голос:
— Я — "Дрозд", я — "Дрозд", нужны "ястребы", ждем "ястребов".
"Дрозд" — передовой командный пункт. "Ястребы" — мы.
Тут же взлетает в воздух зеленая ракета — приказ стартовать.
У меня давняя привычка: на взлете не давать полностью газ, чтобы не отставал ведомый. Это имело смысл в обычной обстановке, но не тут. Филиппов обошел меня, оторвался от земли первым.
— Молодец! — передаю ведомому. — Продолжай взлет. Сам двинул сектор газа полностью вперед, мощности мотору прибавил, но разбег получился слишком растянутым. Таким растянутым, что я успел услышать в наушниках чей-то голос и подумать о том, что он очень и очень мне знаком.
Уже в воздухе нажал кнопку передатчика:
— "Дрозд", я — Скоморох. Жду указаний.
"Дрозд" откликнулся: [216]
— Коля, ты очень нужен, быстрее следуй в наш район, как можно быстрее.
Сомнений нет: это голос нашего бывшего начальника штаба Николая Михайловича Сергеева — сейчас он начальник оперативного отдела армии, находится на передовом командном пункте, где, по-видимому, не сладко. Позже мы узнаем, что там в это время находились В. А. Судец и Ф. И. Толбухин. Несемся с Филипповым на полных оборотах. Нам нужно преодолеть всего 18— 20 километров, дли чего достаточно двух с половиной минут. А "Дрозд" торопит: скорее, скорее, ждем.
Уточняю обстановку.
— Со стороны Апатина приближается большая группа "фоккеров", — говорит Сергеев.
Я уже видел эту группу. Она заходила для нанесения удара по шоссейной дороге Сомбор — Апатин, по которой двигались наши войска. Ясно!
Вот ведущий "фоккер" вошел в разворот. За ним — ведомый. Он сразу же вписался в мой прицел. И огненная трасса тут же полоснула его по "брюху". Он упал прямо у дороги, на виду у наших войск.
Строй "фоккеров" распался. Между ними, ведя непрерывный огонь, крутился Филиппов. Решительный, напористый хлопец, хорошо подучили его в школе: первый воздушный бой после столь длительного перерыва ведет довольно активно. Убедившись, что он сам за себя постоять может, я беру на прицел замыкающего "фоккера", даю очередь и сваливаю его на землю севернее Апатина.
Налет "фоккеров" сорван. Оставшиеся невредимыми вражеские летчики поспешили нокинуть поле боя.
В знак победы выполняю две восходящие бочки и становлюсь в круг над передовым командным пунктом.
— Спасибо, Коля,-слышу голос, — вы свое сделали, можете идти домой.
За этот воздушный бой я был награжден орденом Александра Невского, Филиппов — Красного Знамени.
Вернулись мы на аэродром — там ЧП: еще одна машина перевернулась на валете.
Полеты приостановлены.
Онуфриенко созвал совещание, чтобы решить, как быть дальше.
— С воздуха я видел аэродром под Сомбором. Правда, [217] бетонированная полоса на нем местами взорвана, но воронки можно заделать, — сказал я.
— Пожалуй, это подойдет, — заметил Онуфриенко.
Только вот загвоздка: как туда перебраться? Пошли дожди, взлетать с нашей площадки стало рискованно даже одиночкам, не то что целому полку.
И тут слова попросил старший техник нашей эскадрильи офицер Скоробогатов.
— Я предлагаю перевезти самолеты на грузовиках.
— Как это?
— Очень просто: отделить крылья, установить самолеты хвостами в кузова автомашин...
— По-моему, предложение дельное. Никем и нигде, наверное, еще не испробованное, но дельное, — поддержал замполит полка майор Резников.
— Я — за! — сказал инженер полка капитан Мякота.
С ними все согласились.
Так наш "военный совет" в Стапаре одобрил необычную операцию, которую полковые острословы тут же окрестили "хвостом вперед".
К вечеру все было готово. Водители заняли места в своих кабинах. Операция "хвостом вперед" началась — мы тронулись в тридцатикилометровый путь, к Сомбору.
...В кромешной тьме по раскисшей дороге медленно продвигаемся вперед. Надрывно гудят моторы, чавкают в грязи колеса. Если бы кто-то мог взглянуть со стороны на этот наш ночной рейс — немало бы удивился. Вряд ли кому приходилось видеть подобные "летные по-пешему" колонны.
К полуночи добрались наконец к новому аэродрому. Привести в порядок его своими силами трудно. Онуфриенко тут же отправляется в Сомбор, находит представителей местной власти, просит, чтобы прислали людей. Через несколько часов к нам прибыло много сомборцев. К утру все обломки бетонированной полосы были убраны, воронки засыпаны, грунт тщательно утрамбован: было приятно смотреть, как делали это югославы, взявшись за плечи, передвигаясь по кругу, весело подпевая в такт своим притаптываниям.
Пока местные жители приводили в порядок аэродром, мы собирали самолеты. И тут вдруг выяснилось, что не хватает одной машины. Еще раз пересчитали самолеты — да, одного недостает. Где же он? Может, случилось что [218] с автомобилем и он отстал? Было решено — кто первым взлетит, пройдет над нашей ночной дорогой.
Но на рассвете отставшие сами явились. Оказалось, что водитель свернул не в ту сторону. Наши товарищи в темноте въехали в Сомбор и долго петляли по его улицам, пытаясь разузнать, куда им следует ехать. Летчик несколько раз поднимал с постелей жителей, расспрашивал у них дорогу, а те спросонья, да еще при виде столь странного транспорта, терялись, не сразу соображали, что от них хотят, а поняв, наперебой начинали что-то объяснять, вступали в спор между собой, а водитель и летчик, так ничего и не добившись, вежливо благодарили горожан и следовали дальше, сами не зная куда. Короче говоря, первый способ восстановления ориентировки летчиком — путем опроса местного населения, как потом острили наши шутники, — оказался ненадежным. "Экипаж" проблуждал всю ночь, и лишь с рассветом ему удалось попасть на аэродром.
Где-то в двенадцатом часу командир полка, взлетев первым, лично опробовал аэродром. И с этого момента мы летали на батинский плацдарм, не зная отдыха. Не ошибусь, если скажу, что здесь мы в воздухе находились больше времени, чем на земле. Нам некогда было даже перекинуться словцом, почитать газеты. Даже когда почтальон принес мне письмо от Марии, я не смог выкроить минутку, чтобы прочесть. Лишь вечером наконец прочел и встревожился: Маша писала из Степного (теперь Элиста), где после окончания педагогического института преподавала физику и математику, что до нее дошел слух, будто бы меня смертельно ранило и неизвестно теперь, жив я или нет. "Я не верю этому, не верю, но душа моя разрывается", — заканчивала свое письмо Маша.
Я стал перебирать в памяти все. Вспомнил, как мне вручили посылку с припиской: "земляку-астраханцу". Открыл — там всякие сладости и бутылка янтарного виноградного вина. Раскупоривая бутылку, поранил руку. Мне ее быстро перевязали, и тут вдруг появился прибывший к нам фотокорреспондент:
— Посылка нашла своего адресата? Надо сообщить об этом астраханцам...— И он щелкнул "лейкой".
Неужели этот снимок мог сыграть тауую роль? Так оно и оказалось. Каким-то образом фото попало в Астрахань.
Все это я узнал после того, как сообщил родителям [219] и Маше, что жив-здоров, ни одна пуля пока что не коснулась ни меня, ни моего истребителя.
...Целыми днями буквально висим над батинским плацдармом. Сюда, в Задунайскую равнину, гитлеровское командование перебросило пять дивизий из Южной Сербии, Северной Италии, Австрии и из-под Будапешта с единой целью: уничтожить советские войска, форсировавшие полноводный Дунай.
Наши наземные части оказались в крайне сложной обстановке, она усложнилась тем, что приходилось продвигаться буквально по колено в грязи. Автомобили буксовали, тяжелая техника застревала. Конечно, у царицы полей — пехоты был громадный опыт преодоления всевозможных препятствий на пути от Волги до Дуная. Но тут ведь незнакомая земля Венгрии...
Более двух недель длились ожесточенные бои за батинский плацдарм. В небе над ним выполняли свои задачи не только мы, но и летчики других полков, в том числе и моего родного 164-го, который нашим же методом — "хвостом вперед" — перебазировался на аэродром Чанад, преодолев около 55 километров.
В конце ноября произошел памятный для всех нас бой десятки наших истребителей во главе с Героем Советского Союза капитаном Петром Якубовским против значительно превосходящих сил противника.
Дело было так.
Наша авиационная группа прикрывала войска в районе Апатина — Батина. И вот в воздухе появилось с одного направления четыре ФВ-190, с другого — пятнадцать Ю-87 под прикрытием десяти Ме-109.
— Артем, свяжи боем "фоккеры"! — приказал ведущий паре младшего лейтенанта Алексея Артемова. Четверке лейтенанта Михаила Савченко велел атаковать, "мессеров". А сам со своей четверкой ринулся в гущу "юнкерсов".
Закрутилась невообразимая карусель, из которой через несколько минут один за другим посыпались на землю фашистские самолеты, подожженные Артемовым, Савченко, Валерием Панютиным. И как бы в завершение сбил "юнкерса" младший лейтенант Анатолий Яковлев.
Десять против тридцати! И полная победа! Гитлеровцы не смогли нанести нашим войскам и истребителям ни малейшего урона, сами же потеряли четыре самолета. [220]
Сейчас, анализируя этот бой, проведенный с высочайшим тактическим мастерством, я попробовал вспомнить хотя бы одну схватку, в которой бы расстановка сил была иной: скажем, наших самолетов тридцать, вражеских — десять. И как ни старался — не мог припомнить ничего подобного.
В чем же дело? Некоторые пытаются объяснить это немецкими педантизмом и расчетливостью, с которыми риск редко уживается. Возможно. Только нам все это было чуждо. Случалось, и нередко, что один истребитель врывался в колонну фашистских бомбардировщиков и кромсал их налево и направо, не задумываясь над тем, что такая дерзость может стоить ему жизни. Лучшее подтверждение тому — бессмертный подвиг Александра Горовца, сбившего в одном бою девять фашистских бомбардировщиков, о чем я уже упоминал в одной из предыдущих глав.
Совершенно очевидно, что в бою верх берет тот, у кого лучше выучка, больше хитрости, тверже воля.
Подвиг рождается там, где его требует обстановка, и совершает его тот, кто ясно сознает это требование и не уклоняется от него.
Так было с Александром Горовцом, так было с Петром Якубовским, так было со многими другими героями сурового военного неба.
...В свои права властно вступала сырая европейская зима. Она принесла нашим войскам победу на батинском плацдарме, она же в декабре перебросила нас на венгерский аэродром Мадоче.
Отныне наш путь шел на Будапешт.
Под крыльями — территория новой страны. Страны Лайоша Кошута, Мате Залки, чепельского революционного пролетариата, страны, где в 1919 году несколько месяцев существовала Советская республика...