От Курска до Киева
«Цитадель» рухнула. — Трудности под Орлом. — Конец Мценского узла. — 3-я гвардейская танковая маневрирует. — Диалог Гитлера с генералом Варлимонтом. — Окружать или не окружать? — «Полководец Румянцев». — Угроза под Ахтыркой. — Сталин Ватутину: «Прошу не разбрасываться, не увлекаться...» — Букринский вариант. — Наша ошибка. — Верховный меняет свое решение. — Киев освобожден.
Итак, с утра 5 июля началась Курская битва. Враг двинул вперед свои главные силы: на орловско-курском направлении—семь танковых, две моторизованные и одиннадцать пехотных дивизий, на белгородско-курском — десять танковых, одну моторизованную и семь пехотных дивизий. Всего, по нашим данным, в наступлении участвовало семнадцать танковых, три моторизованные и восемнадцать пехотных дивизий противника.
Выполняя тщательно, но шаблонно разработанный план «Цитадель», гитлеровское командование сосредоточило эти силы на узких участках фронта. Расчет был предельно прост: прорвать нашу оборону одновременно с двух противоположных сторон Курского выступа и встречными, или, как тогда говорили, концентрическими, ударами с севера и юга в общем направлении на Курск отрезать, а затем уничтожить располагавшиеся здесь советские армии.
Мы не дали застигнуть себя врасплох. Наши войска были готовы не только к отражению этих ударов, но и к нанесению ответных мощных контрударов. Я не берусь оценивать роль того или иного вида вооруженных сил или рода войск в этой битве или воздать кому-то из них преимущественные почести. Поистине все они — и пехотинцы, и артиллеристы, и танкисты, и летчики, и так называемые специальные войска — вложили свой огромный вклад в нашу общую победу над врагом. И действовали, надо сказать, отлично. Об этом свидетельствовали результаты ожесточенной борьбы, которая тогда развернулась на «огненной дуге». Ценой огромных потерь врагу удалось лишь вклиниться в нашу оборону.
На орловско-курском направлении глубина вклинения составила всего 9—12 километров, на белгородско-курском — от 15 до 35 километров. Потом войска Центрального и Воронежского фронтов сами перешли в наступление и повернули вспять измотанные, обескровленные неприятельские дивизии. Еще до того как было восстановлено положение, занимаемое сторонами до 5 июля, в наступление включились также Западный и Брянский фронты: прорвав немецко-фашистскую оборону, они всесокрушающей лавиной устремились в сторону Орла.
24 июля, когда в Генштабе готовился приказ Верховного Главнокомандующего об итогах оборонительного этапа Курской битвы, мы долго не могли найти достаточно выразительных слов для оценки сделанного. Тут сдавало самое пылкое воображение. И в конце концов родились такие строки:
«Проведенные бои по ликвидации немецкого наступления показали высокую боевую выучку наших войск, непревзойденные образцы упорства, стойкости и геройства бойцов и командиров всех родов войск, в том числе артиллеристов и минометчиков, танкистов и летчиков».
Сейчас это звучит как-то очень обыденно, выглядит, может быть, почти штампом. Но тогда казалось, что нам наконец удалось найти то, чего мы искали. Эти слова гремели набатом, в них отражался накал яростной борьбы, непреодолимое стремление всего советского народа сломить [135] отчаянное и, как нам верилось, последнее наступление немецко-фашистских завоевателей.
Советское Верховное Главнокомандование оценило результаты оборонительного этапа битвы под Курском как свидетельство полного провала неприятельского плана летнего наступления. В приказе отмечалось, что на сей раз окончательно разоблачена «легенда о том, что немцы летом в наступлении всегда одерживают победы, а советские войска вынуждены будто бы находиться в отступлении».
Последующие дни принесли советским войскам новые блестящие победы, а врагу — сокрушительное поражение. Итоги Курской битвы достаточно известны, но, как мне думается, некоторые ее детали нуждаются в дополнительном освещении. Я не собираюсь полемизировать здесь с другими авторами, а хочу только сообщить отдельные факты, позволяющие более точно судить, например, о роли и месте в этой битве 3-й гвардейской танковой армии, о боевых усилиях наших войск при освобождении Белгорода и Харькова, о форсировании Днепра под Букрином.
Начну по порядку.
12 июля 1943 года под неизвестной дотоле Прохоровкой развернулось величайшее танковое сражение. Стальной клин гитлеровской армии наткнулся на советские танки. Коса нашла на камень. Настал кризис немецкого наступления на Курской дуге.
В тот же день севернее Орла началась операция «Кутузов». В ней, как уже отмечалось, участвовали войска Западного и Брянского фронтов.
Еще при подготовке этой операции остро стоял вопрос об усилении Брянского фронта танками. Оборона противника была здесь очень сильной, с большим количеством долговременных огневых точек. Пехота никак не могла одолеть ее без непосредственной поддержки бронесредств.
Как ни подсчитывали, менее чем двумя танковыми корпусами было не обойтись. Г. К. Жуков, лично выезжавший на место, доложил об этом Сталину, и фронт такое усиление получил. Однако для развития успеха танков опять не хватало. Тогда-то и заговорили о 3-й гвардейской танковой армии. Она формировалась в полосе фронта неподалеку от Плавска. В состав ее входили два танковых и один механизированный корпуса да плюс еще отдельная танковая бригада. Командовал армией генерал-лейтенант П. С. Рыбалко.
Наступление Брянского фронта развивалось относительно медленно, а через пять дней, 17 июля, на глубине в 22 километра у тылового рубежа по реке Олешня совсем затормозилось. Здесь сидели войска так называемой мценской группировки противника, составлявшей как бы клин между главными силами Западного и Брянского фронтов. Этот клин серьезно осложнял межфронтовое взаимодействие. Особенно трудно приходилось Брянскому фронту, который являлся своего рода связующим звеном в системе трех фронтов. Наступая на Орел с востока, он должен был своим правым флангом совместно с войсками Западного фронта громить врага под Волховом. В то же время главными силами ему надлежало содействовать Центральному фронту, который с 15 июля приступил к уничтожению противника в районе Кромы. Силы раздваивались и постепенно иссякали. Создалась угроза нарушения плана разгрома противника под Орлом. Чтобы преодолеть кризисное положение. Брянскому фронту нужна была помощь.
Доложили И. В. Сталину. Он согласился передать туда 3-ю гвардейскую танковую армию, одобрил предложения Генштаба по части ее задач. Тем не менее директива пока не отдавалась.
— Нужно узнать мнение командующего фронтом,— сказал Сталин и сам позвонил по телефону генералу М. М. Попову.
В разговоре с ним Верховный Главнокомандующий, оценивая положение под Орлом, подчеркнул, что важнейшей задачей Брянского фронта является разгром мценской группировки противника и выход 3-й общевойсковой армии А. В. Горбатова на реку Ока. Затем он сообщил свое решение о передаче фронту 3-й гвардейской танковой армии, которая [136] должна нарушить устойчивость обороны врага сначала в полосе наступления 3-й общевойсковой, а потом и 63-й армии В. Я. Колпакчи. Ввести танки Рыбалко в сражение Верховный рекомендовал как можно скорее, чтобы не дать врагу укрепиться. Но в то же время предостерег:
— Их можно погубить, если двинуть прямо на Орел. В уличные бои в таком крупном городе танковую армию втягивать не надо. После того как будет обеспечено продвижение главных сил фронта, лучше направить ее на Кромы в интересах левого соседа.
М. М. Попов принял эти указания к немедленному исполнению, и мы тут же по телефону отдали приказ П. С. Рыбалко о передаче его армии в состав Брянского фронта.
3-я гвардейская танковая армия умело и скрытно совершила марш и сосредоточилась в тылах Брянского фронта. Днем 19 июля, сразу же после того как пехота прорвала оборону противника, начали действовать передовые ее части, а затем и главные силы. Представитель Ставки И. Н. Воронов доложил, что ввод 3-й гвардейской танковой армии в прорыв осуществлен своевременно и достаточно организованно.
Бой подтвердил сведения, добытые разведкой: в полосе действий нашей танковой армии оборонялись части 2-й и 8-й танковых, 36-й моторизованной и 262-й пехотной дивизий противника. Они оказали ожесточенное сопротивление. Несмотря на это, к исходу дня войска П. С. Рыбалко форсировали реку Олешня и, углубившись на 10—20 километров, успешно преодолели тыловой оборонительный рубеж немцев. Создались выгодные условия для удара в тыл мценской группировки. Отход неприятеля из-под Мценска и по всей линии нижнего течения реки Олешня, можно сказать, был предрешен.
В ночь на 20 июля об этом докладывалось Ставке. Мы в Генштабе очень опасались, что танковой армии не удастся сохранить организованность действий, поскольку маневр предстоял сложный и сопротивление противника пока не ослабевало. Взвесив, однако, все «за» и «против», положились на искусство и опыт П. С. Рыбалко и М. М. Попова. В 2 часа была подписана и отправлена весьма срочная директива. Адресовалась она представителю Ставки маршалу артиллерии П. Н. Воронову и командующему Брянским фронтом генерал-полковнику М. М. Попову. Привожу ее в выдержках.
«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:1. Ближайшей задачей Брянского фронта иметь разгром мценской группировки противника и выход 3-й армии на р. Ока.
Для этого 3-й танковой армии Рыбалко с утра 20.7 нанести удар в направлении Протасово, Отрада, к исходу дня 20.7 перерезать шоссейную и железную дороги Мценск — Орел и, развивая в течение 21.7 наступление на Мценск с юга, совместно с 3-й армией Горбатова завершить уничтожение мценской группировки противника и освободить город Мценск.
2. После выполнения этой задачи 3-ю танковую армию Рыбалко направить на юг с целью перерезать железную дорогу Моховое — Орел и содействовать 63-й армии Колпакчи в выходе ее также на р. Ока.
3. В дальнейшем 3-й танковой армии Рыбалко перерезать железную дорогу Орел — Курск в районе по решению командующего фронтом и при благоприятных условиях овладеть городом Орел.
Если овладение городом Орел не будет соответствовать обстановке, 3-й танковой армии Рыбалко двигаться дальше на запад в направлении Кромы».
В этой основной части директивы точно воспроизводились указания И. В. Сталина, отданные по телефону еще 17 июля. Выполнение их уже началось и протекало вполне успешно.
В ночь на 20 июля противник оставил Мценск. Прикрывая свой отход, он бросил с утра против главных сил Брянского фронта, в том числе против танковой армии, большое количество авиации. Но наступление не останавливалось. К 17 часам того же дня танковая армия перерезала [137] в районе Каменево шоссе Мценск — Орел, выдвинулась к железной дороге и реке Оке. Войска 3-й общевойсковой армии вышли к Оке на следующий день, сменили здесь танкистов и завязали бои за овладение переправами.
21 июля, выполняя директиву Ставки, 3-я гвардейская танковая армия повернула к югу, на Становой Колодезь, в полосу 63-й армии. Для наступления на новом направлении П. С. Рыбалко использовал свой второй эшелон: 12-й танковый корпус и 91-ю танковую бригаду. Корпуса же, наступавшие до того в первом эшелоне танковой армии, встали вслед за ними. Такая перегруппировка сил была разумной и по своему характеру вполне нормальной. Кстати сказать, П. С. Рыбалко неоднократно практиковал это и позже при одновременных действиях войск на нескольких иногда противоположных направлениях. В данном случае, правда, армия действовала на противоположных направлениях не одновременно, а последовательно, но перегруппировка все-таки требовалась, и командующий осуществил ее правильно, хотя и в трудном варианте.
Танкисты успешно справились со своей новой задачей. Они сломили сопротивление противника в районе Станового Колодезя и на всем южном фланге Брянского фронта, после чего 3-я гвардейская танковая армия была переподчинена Центральному фронту и направилась под Кромы.
Таков фактический ход событий. На фоне их довольно странно выглядят утверждения о том, что в операции «Кутузов» 3-я гвардейская танковая армия «использовалась для сковывания противника на большом фронте» и что маневры ее с одного направления на другое определялись только решениями М. М. Попова. Факты свидетельствуют, что П. С. Рыбалко все время действовал по четкому плану, утвержденному Ставкой, и танковая армия с честью выполнила свои задачи. Действия ее оказали решающее влияние на развитие наступления войск Брянского фронта и сыграли отнюдь не маловажную роль в успешном исходе всей операции по разгрому орловской группировки противника.
С операцией «Кутузов» у меня связаны очень неприятные воспоминания личного плана. В один из дней ее, явившись вместе с А. И. Антоновым на обычный доклад в Ставку, я, как всегда, разложил на столе карты по каждому фронту в отдельности и одну сводную. Доклад несколько затянулся, но проходил в спокойной обстановке. Так как тут же следовало решить ряд вопросов по использованию танков, И. В. Сталин пригласил Я. Н. Федоренко. Тот вошел и, не дожидаясь конца нашего доклада, стал раскладывать свои ведомости, справки, списки и другие документы поверх моих карт. Отвечая на вопросы Верховного Главнокомандующего, Яков Николаевич не всегда сразу находил нужные данные, перекладывал бумаги с места на место, выложил на стол и свой видавший виды портфель, чего мы никогда не делали.
Когда с докладом по обстановке все было закончено, я сложил карты и, перед тем как покинуть кабинет Верховного, еще раз, по выработавшейся уже привычке, внимательно осмотрел стол. Там оставались только документы Федоренко.
В Генштабе, как всегда, меня дожидались начальники направлений и отделов. По приезде из Кремля я немедленно же возвращал им все их документы и давал короткие указания, что нужно сделать. На этот раз, однако, два начальника своих карт не получили — в моем портфеле их не оказалось, в том числе самой главной — сводной.
Первой мелькнула мысль о том, что карты случайно захватил Федоренко. Звоню по телефону. Выясняется, что из Кремля он уже возвратился, но с документами еще не разобрался.
— Анатолий Алексеевич! — обратился я к Грызлову.— Срочно выезжайте к Федоренко, вместе с ним осмотрите все его хозяйство вплоть до сейфа. Может быть, карты там. [138] Грызлов помчался, а я звоню к Поскребышеву. Прошу его посмотреть, не осталось ли чего-либо из наших документов в кабинете Верховного. Нет, говорит, стол там чистый, и все разошлись.
Грызлов тоже вернулся ни с чем: у Якова Николаевича карт наших не оказалось.
Доложил о пропаже Антонову. Тот посоветовал Верховному пока не докладывать, может быть, карты найдутся.
В тот же день вторично поехали в Ставку, и, как условились, о происшествии — ни слова. Сталин тоже ничего не сказал.
Вернулся в Генштаб. Тут — никаких перемен: карты как в воду канули. Теперь у меня не осталось никаких сомнений в том, что они у Сталина. Ведь, кроме Ставки, я никуда не отлучался.
Дольше молчать было нельзя. На следующий день во время очередного доклада у Верховного я улучил удобный момент и твердо сказал:
— Товарищ Сталин, сутки назад мною оставлены у вас две карты с обстановкой. Прошу вернуть их мне.
Тот сделал удивленный вид:
— Почему вы думаете, что они у меня? Ничего у меня нет.
— Не может этого быть,— настаивал я.— Мы нигде, кроме Ставки и Генштаба, не бываем. Деться картам некуда. У вас они.
Сталин ничего на это не ответил. Вышел из кабинета в комнату отдыха и возвратился с картами. Он нес их, держа за угол, в вытянутой руке и, встряхнув, бросил на стол.
— Нате, да впредь не оставляйте... Хорошо, что правду сказали...
Об этом случае никогда более ни в Ставке, ни в Генштабе никто не вспоминал. Да и надобности в том не было. Он и без того послужил для меня предметным уроком на долгие годы.
А теперь перенесемся на миг в другую ставку — к Гитлеру. 25 июля 1943 года, то есть на сутки позже нас, там тоже обсуждались результаты провала операции «Цитадель». До нас дошла теперь часть стенографических записей, сделанных на этом совещании, в частности диалог Гитлера с заместителем начальника оперативного руководства вооруженными силами Германии генерал-лейтенантом Вальтером Варлимонтом.
«Гитлер. Кстати, вы читали доклад Сталина, этот вчерашний приказ, где он точно называет количество мотопехотных дивизий, танковых дивизий и пехотных дивизий. Я полагаю, что это дословно точно.Варлимонт. В отношении «Цитадели»?
Гитлер. В отношении «Цитадели»... У меня такое ощущение, что это означает отбой своего собственного наступления, то есть он представляет дело таким образом, что наш план сорван. Но создается впечатление, что одновременно он обосновывает этим свои решения. Наверное, поступили сообщения, что здесь дело дальше не идет, здесь повсюду произошла задержка, так что он отказался от мысли, что все будет развиваться быстрым темпом дальше. Таково ощущение».
Затрудняюсь сказать, чего больше в этих гаданиях на кофейной гуще — действительных заблуждений или привычного лицемерия. Можно допустить, что зарвавшийся диктатор просто-напросто подбадривал самого себя и своих генералов. Но, как бы то ни было, «ощущения» его на деле оказались пустой иллюзией.
Советские войска, вернувшись на свои прежние позиции, лишь временно приостановили наступление, чтобы подтянуть свои силы и средства, а затем осуществить новый сокрушительный удар. Это было совершенно необходимо, поскольку замышлялся разгром в самый короткий срок мощной белгородско-харьковской группировки немецко-фашистских войск. Вопрос о том, как добиться этой цели, волновал весь Генеральный штаб.
Опыт показывал, что, по соображениям времени, сложности маневра и другим условиям, далеко не каждую группировку противника выгодно окружать. За окружение немецко-фашистских войск, оборонявшихся в районе Белгорода и Харькова, первым, пожалуй, высказался командующий Воронежским фронтом. Сторонники такой же точки зрения нашлись, [139] конечно, и в Генеральном штабе. Но в целом Генштаб придерживался иного взгляда.
Доводов против окружения в данном случае было много. Прежде всего, следовало считаться с силами противника: они были очень велики. Здесь сидели 4-я немецкая танковая армия и так называемая оперативная группа «Кемпф». В общей сложности — восемнадцать дивизий, в том числе четыре танковые. Полагалось также иметь в виду мощную двухполосную оборонительную систему врага, создание которой началось еще в марте. Первоначально это был исходный рубеж для наступления, а в конце июля его приспособили на случай отражения наших ударов. Основные неприятельские силы располагались севернее Харькова и в случае необходимости могли опереться на этот обширный город как на своеобразную крепость. Короче говоря, окружение и последующая ликвидация белгородско-харьковской группировки немцев надолго приковали бы к себе большое количество наших войск, отвлекли бы их от наступления на Днепр и тем самым облегчили неприятелю возможность создания новой сильной обороны по правому берегу Днепра.
Думали и о том, чтобы уничтожить белгородско-харьковскую группировку последовательно, начиная с отсечения основных ее сил к северу от Харькова. На первый взгляд это представлялось возможным, если наступать по сходящимся направлениям, примерно из района Сум на юго-восток и из Волчанска — на запад. Но, чтобы выполнить такую задачу, надо было иметь в Сумах и Волчанске уже готовые для удара войска, а этим мы не располагали. Для осуществления ударов из Сум и Волчанска требовались большие перегруппировки сил и, конечно, длительное время. Времени же нельзя было терять ни минуты, пока враг не привел себя в порядок, пока у него не прошло состояние шока после провала «Цитадели». Следовательно, такой вариант тоже никак не отвечал моменту войны.
Много раз прикинув и взвесив различные предложения, в Генеральном штабе пришли к окончательному выводу: белгородско-харьковскую группировку немецко-фашистских войск первым делом надо изолировать от притока резервов с запада, для чего необходимо использовать имеющиеся в готовности к северу от Белгорода две танковые армии, взломать и дезорганизовать с их помощью всю неприятельскую оборону, расчленить ее глубокими ударами и только после этого уничтожить противника по частям. Задуманная таким образом новая операция получила условное наименование «Полководец Румянцев».
Бои фактически не прекращались, нашему переходу в контрнаступление не предшествовала длительная пауза, а потому и отработка плана этой операции отличалась своеобразием. Протекала она преимущественно в войсках, непосредственно на местности. 27 июля, например, маршал Жуков встретился с командующим 53-й армией генералом Манагаровым и в тот же день донес: «Отработал с ним решение по «Румянцеву».
Кроме представителей Ставки в этом деле активно участвовали военные советы Воронежского, Степного и Юго-Западного фронтов. 1 августа Г. К. Жуков прибыл в Москву, согласовал с И. В. Сталиным основные положения плана, после чего фронты сразу же поставили задачи армиям и операция началась.
О каком-либо едином письменном или графическом документе с планом операции «Полководец Румянцев» мне ничего не известно. Его не было. Ставка и Генеральный штаб подразумевали под этим условным наименованием не документ, а совместные действия войск Воронежского, Степного и отчасти Юго-Западного фронтов в августе 1943 года, объединенные общей целью и единым руководством.
Целью действий являлся разгром противника в районе Белгорода и Харькова, после чего перед советскими войсками открывался путь к Днепру, появлялась возможность захватить там переправы и воспретить отход противника из Донбасса на запад. В совокупности все это сулило нам большие оперативные выгоды. [140]
Фактически операция началась 3 августа, но только 5 и 6 числа, когда были уже освобождены Томаровка, Александровка и Белгород, представитель Ставки совместно с командующими Воронежским и Степным фронтами доложил Верховному Главнокомандующему уточненные планы наступления по каждому фронту в отдельности. Ставка утвердила их 6 и 8 августа. Это, собственно, и является документальной основой плана операции «Полководец Румянцев».
Операция делилась на два этапа. Сначала намечалось нанести поражение немецко-фашистским войскам севернее, восточное и южнее Харькова, что составляло 1-й ее этап. А затем, на 2-м этапе, предусматривалось освобождение самого Харькова, и этим, по существу, завершалась вся Курская битва.
Поскольку операция «Полководец Румянцев» являлась в то время главной, действия советских войск на других направлениях, в частности в Донбассе, всецело согласовались с ней, приспосабливались к ее интересам. За этим особо наблюдал А. М. Василевский, представлявший Ставку на Юго-Западном и Южном фронтах.
Подсчитав возможности Воронежского и Степного фронтов. Ставка распорядилась изъять с 8 августа из состава Юго-Западного фронта и передать в Степной 57-ю армию генерала Н. А. Гагена для удара в обход Харькова с юга. Остальными же силами Юго-Западному фронту предписывалось совместно с Южным фронтом разгромить донбасскую группировку противника и овладеть районом Горловка, Сталино. Тем самым окончательно оформился состав сил и определились задачи войск по операции «Полководец Румянцев».
Основные силы Воронежского и Степного фронтов составляли шесть общевойсковых армий (6-я и 5-я гвардейские, 53, 69, 7-я гвардейская и 57-я), две танковые (1-я и 5-я гвардейская) и две воздушные армии (2-я и 5-я). Ударами с севера, северо-востока и востока им предстояло уничтожить противника на подступах к Харькову. При этом танковые армии и один отдельный танковый корпус предназначались для того, чтобы расколоть вражескую группировку с севера на юг в направлении Богодухов, Валки, Новая Водолага и перехватить все пути отхода противника из Харькова на запад и юго-запад.
Одновременно наносился второй, тоже очень сильный удар двумя общевойсковыми армиями (40-й и 27-й) и тремя танковыми корпусами (10-м, 4-м гвардейским и 5-м гвардейским) в общем направлении на Ахтырку. Этим обеспечивались наши главные силы с запада и изолировался район Харькова от притока резервов противника. Стык с Центральным фронтом обеспечивался, кроме того, 38-й армией и танковым корпусом. 47-я армия, состоявшая во втором эшелоне Воронежского фронта, выдвигалась за правым его флангом в направлении Тростянец, откуда можно было действовать в зависимости от обстановки или на Зеньков, или на юг через Ахтырку.
В итоге выполнения задач 1-го этапа операции, то есть после разгрома врага на подступах к Харькову, создавалась новая группировка наших сил, обеспечивающая достижение конечной цели операции. Вместе с тем часть войск должна была находиться в готовности для нанесения удара на Полтаву.
Понятно, что такой замысел требовал максимального сосредоточения сил фронтов на избранных направлениях от начала до конца операции. Генеральный штаб тщательно следил за этим.
На четвертый день наступления выявилось, что 5-я гвардейская армия А. С. Жадова и 1-я танковая армия М. Е. Катукова были вынуждены часть сил ударной группировки временно нацелить на ликвидацию противника, угрожающего флангу из районов Томаровка и Борисовка. При докладе обстановки Верховному Главнокомандующему в ночь на 7 августа тот обратил на это внимание и усмотрел тенденцию к нарушению принципа массирования войск. В результате командующему Воронежским фронтом пошло следующее указание: [141]
«Из положения войск 5-й гв. армии Жадова видно, что ударная группировка армии распылилась и дивизии армии действа юг в расходящихся направлениях. Товарищ Иванов{11} приказал вести ударную группировку армии Жадова компактно, не распыляя ее усилий в нескольких направлениях. В равной степени это относится и к 1-й танковой армии Катукова».
В тот момент сосредоточение усилий войск приобрело исключительную важность, поскольку сражение под Харьковом вступало уже в решающую фазу. В ночь на 10 августа из Москвы последовала новая телеграмма, на этот раз адресованная представителю Ставки Г. К. Жукову. В ней говорилось:
«Ставка Верховного Главнокомандования считает необходимым изолировать Харьков путем скорейшего перехвата основных железнодорожных и шоссейных путей сообщения в направлениях на Полтаву, Красноград, Лозовую и тем самым ускорить освобождение Харькова.Для этой цели 1-й танковой армией Катукова перерезать основные пути в районе Ковяги, Валки, а 5-й гв. танковой армией Ротмистрова, обойдя Харьков с юго-запада, перерезать пути в районе Мерефа».
Вскоре обе танковые армии устремились к указанным рубежам. А Степной фронт тем временем выходил к северному и восточному оборонительным обводам Харькова. Враг попадал в крайне тяжелое положение.
Далее, однако, обстановка получила несколько неожиданное развитие. Противник срочно стал сосредоточивать в район сражения свои резервы (в основном танковые дивизии), намереваясь приостановить наше наступление и не допустить разгрома оперативной группы «Кемпф» и 4-й танковой армии. Командование Воронежского фронта недооценило нависающей угрозы, даже, правильнее сказать, проглядело ее. Продвижение наших войск продолжалось без достаточного закрепления отвоеванных рубежей и обеспечения флангов. Неприятель использовал это и нанес мощные контрудары: 11 августа из района южнее Богодухова, а 18—20 августа — из района западнее Ахтырки. Всего в контрударах участвовало до одиннадцати вражеских дивизий, преимущественно танковых и моторизованных. Со стороны Ахтырки враг нацелился под самое основание нашего глубокого вклинения на главном направлении. В итоге ожесточенных боев 17—20 августа войска Воронежского фронта понесли здесь чувствительные потери. Местами были потеснены к северу и обе наши танковые армии. Возможности выхода в тыл харьковской группировки противника ухудшились.
Такой вывод сделал А. И. Антонов, докладывая обстановку Верховному Главнокомандующему в ночь на 22 августа.
— Садитесь и пишите директиву Ватутину, — приказал мне Сталин.— Копию пошлите товарищу Жукову.
Сам он тоже вооружился красным карандашом и, прохаживаясь вдоль стола, продиктовал первую фразу:
— «События последних дней показали, что вы не учли опыта прошлого и продолжаете повторять старые ошибки как при планировании, так и при проведении операций».
За этим последовала пауза — Сталин собирался с мыслями. Потом, как говорится, на одном дыхании, был продиктован целый абзац:
— «Стремление к наступлению всюду и к овладению возможно большей территорией без закрепления успеха и прочного обеспечения флангов ударных группировок является наступлением огульного характера. Такое наступление приводит к распылению сил и средств и дает возможность противнику наносить удары во фланг и тыл нашим далеко продвинувшимся вперед и не обеспеченным с флангов группировкам».
Верховный на минуту остановился, из-за моего плеча прочитал [142] написанное. В конце фразы добавил собственноручно: «и бить их по частям». Затем диктовка продолжалась:
— «При таких обстоятельствах противнику удалось выйти на тылы 1-й танковой армии, находившейся в районе Алексеевка, Ковяги; затем он ударил по открытому флангу соединений 6 гв. армии, вышедших на рубеж Отрада, Вязовая, Панасовка, и, наконец, используя вашу беспечность, противник 20 августа нанес удар из района Ахтырки на юго-восток по тылам 27-й армии, 4 и 5 гв. танковых корпусов.В результате этих действий противника наши войска понесли значительные и ничем не оправданные потери, а также было утрачено выгодное положение для разгрома харьковской группировки противника».
Верховный опять остановился, прочитал написанное, зачеркнул слова «используя вашу беспечность» и продолжал:
— «Я еще раз вынужден указать вам на недопустимые ошибки, неоднократно повторяемые вами при проведении операций, и требую, чтобы задача ликвидации ахтырской группировки противника, как наиболее важная задача, была выполнена в ближайшие дни.Это вы можете сделать, так как у вас есть достаточно средств.
Прошу не увлекаться задачей охвата харьковского плацдарма со стороны Полтавы, а сосредоточить все внимание на реальной и конкретной задаче — ликвидации ахтырской группировки противника, ибо без ликвидации этой группы противника серьезные успехи Воронежского фронта стали неосуществимыми».
По окончании последнего абзаца Сталин пробежал его глазами опять-таки из-за моего плеча, усилил смысл написанного, вставив после «Прошу не» слово «разбрасываться», и приказал вслух повторить окончательный текст.
— «Прошу не разбрасываться, не увлекаться задачей охвата...» — прочел я.
Верховный утвердительно кивнул и подписал бумагу. Через несколько минут телеграмма пошла на фронт.
Должен, однако, отметить, что к моменту издания этой директивы обстановка уже изменилась, контрудар противника был отбит. Действия правого крыла Воронежского фронта стали более организованными, и попытки противника приостановить наше наступление провалились.
Этим не замедлил воспользоваться И. С. Конев. Его войска штурмом взяли Харьков. 23 августа в 21 час Москва салютовала доблестным войскам Степного фронта, освободившим при содействии Воронежского и Юго-Западного фронтов второй по величине город Украины, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
С ликвидацией харьковской группировки противника закончилась и Курская битва, знаменовавшая новый исторический этап на пути к нашей полной победе над фашистской Германией. Впереди был Днепр.
Наступательные действия Советских Вооруженных Сил летом 1943 года характеризовались нарастающим размахом. Удары следовали один за другим, захватывая все более широкое пространство. Это диктовалось необходимостью разгрома немецко-фашистских войск сразу на двух направлениях, что затрудняло противнику возможность переброски сил с одного фронта на другой.
Наступление к Днепру началось на западном направлении. Ключевыми районами являлись здесь Смоленск и Рославль.
Войска Западного и часть сил Калининского фронтов развернули Смоленскую наступательную операцию задолго до окончания Курской битвы — 7 августа 1943 года. Старейшим из наших фронтов — Западным — командовал тогда Василий Данилович Соколовский — военачальник очень осторожный, предпочитавший семь раз отмерить, прежде чем раз отрезать. В грозное время битвы за Москву он был бессменным начальником штаба этого же фронта, потом принял от Г. К. Жукова командование и в [143] марте 1943 года успешно осуществил нелегкую операцию по ликвидации так называемого ржевско-вяземского выступа. В Курской битве войска Западного фронта своим левым крылом содействовали разгрому орловской группировки противника, а затем двинулись на Смоленск. В результате упорной борьбы во взаимодействии с соседями им удалось овладеть Смоленском и к концу сентября выйти на подступы к Гомелю, Могилеву, Орше и Витебску.
С середины августа двинулись в наступление армии Юго-Западного и Южного фронтов. В их задачу входило освобождение Донбасса и южных областей Левобережной Украины. Приморский фланг обеспечивала Азовская военная флотилия, которая высадила тактические десанты в Таганроге, Мариуполе, Осипенко. Затем опять усилились удары Воронежского и Степного фронтов — настал срок освобождения древнего Киева и Правобережной Украины.
В Генеральном штабе понимали глубину и величие происходящих событий. Мы отдавали себе ясный отчет в необходимости как можно быстрее и полнее реализовать результаты грандиозной победы под Курском. Уже не являлось секретом, что гитлеровцы создают мощный оборонительный рубеж по рекам Молочной, Днепру и Сожу. Нельзя было позволить врагу отвести туда свои войска и встретить нас во всеоружии. Фактор времени и на сей раз приобретал решающее значение. С учетом этого и планировалась операция, ее сроки и темпы.
Наступление советских войск к Днепру и бросок их за Днепр на главном, киевском направлении предстояло начать в сентябре. Согласованные с Генштабом соображения Воронежского фронта, под которыми подписался и маршал Жуков, были готовы к 8 сентября и представлены Верховному Главнокомандующему в виде плана, оформленного на карте. Наступать фронт намеревался кратчайшим путем и по необходимости прямолинейно. Чтобы растянуть войска противника и рассредоточить его внимание, наши армии выходили к реке одновременно во всей полосе наступления. 38-я армия должна была захватить переправы в пригороде Киева — Дарнице. Чтобы она не запоздала с этим, три ее дивизии подготавливались к переброске автомобильным транспортом. Исходным для всего Воронежского фронта служил рубеж — Недригайлов, Веприк, Борки, Опошня. Расстояние до Днепра в 160—210 километров предполагалось преодолеть за семь-восемь суток, с 18 по 26—27 сентября. Среднесуточный темп наступления — 20—30 километров.
В интересах быстрого и решительного сокрушения противника в состав первого эшелона фронта были включены 3-я гвардейская танковая армия и три отдельных танковых корпуса — 5-й гвардейский, 2-й и 10-й.
Форсирование Днепра и дальнейшее развитие наступления намечалось с ходу южнее Киева в крутой излучине реки, обращенной в нашу сторону. Там располагались населенные пункты Малый и Большой Букрин, а потому и плацдарм, захваченный здесь впоследствии, назывался букринским. Не мешало бы, конечно, наметить и второй вариант преодоления Днепра в районе Киева на случай неудачи наступления с букринского плацдарма. Но ни Генеральный штаб, ни командование фронта своевременно этого, к сожалению, не сделали.
С рассветом 22 сентября к букринской излучине вырвался передовой мотострелковой батальон 3-й гвардейской танковой армии и успешно форсировал Днепр. К сожалению, других войск, которые можно было бы использовать для немедленного расширения захваченного плацдарма, здесь не оказалось. Зато справа 40-я армия К. С. Москаленко захватила несколько меньший по размерам плацдарм в районе Ржищева. На остальных участках фронта наши намерения пока не осуществились.
Чтобы облегчить форсирование Днепра, трудное во всякой обстановке, планом предусматривалось выбросить на правый берег сильный воздушный десант — две бригады. В задачу десанту ставилось захватить и удерживать до подхода главных сил плацдарм по рубежу Ржищев, Мижиричь, Мошны, Черкассы. Это составляло около 110 километров по [144] фронту и 25—27 километров в глубину, что, конечно, превосходило возможности двух воздушно-десантных бригад.
Десантирование производилось в ночь на 24 сентября. Одна бригада была выброшена целиком, другая частично. При этом из-за недостаточной подготовки последовала целая серия роковых ошибок: десант рассеялся по весьма обширному району, из-за потери ориентировки часть десантников попала в расположение своих войск, часть — в воду Днепра, а остальные оказались над марширующими вражескими дивизиями.
Преодоление Днепра нашими главными силами теперь усложнялось. На рассвете 24 сентября враг сосредоточил против ржищевского и букринского плацдармов несколько дивизий, в том числе одну танковую.
Тщательно проанализировав сложившуюся обстановку, мы в Генеральном штабе сошлись на том, что наступление с букринского плацдарма вряд ли может рассчитывать на успех. Внезапность была утрачена. Неприятельское сопротивление возросло. Местность здесь крайне неудобна для действий танков — очень овражистая, сильно всхолмленная. На такой местности можно было хорошо скрыть войска, но маневр их был затруднен. Тут-то все и поняли, что нельзя было ограничиваться одним вариантом форсирования Днепра, следовало иметь их несколько.
25 сентября Г. К. Жуков тоже докладывал И. В. Сталину о трудностях наступления с букринского плацдарма, об остром недостатке боеприпасов и высказал мнение о необходимости захвата нового плацдарма. Его точка зрения целиком совпала с мнением Генштаба. Верховный Главнокомандующий не стал опровергать наших доводов, но и не согласился с ними. Сталин сказал:
— Еще не пробовали наступать как следует, а уже отказываетесь. Нужно осуществлять прорыв с имеющегося плацдарма. Неизвестно пока, сможет ли фронт создать новый.
Его очень раздосадовала неудача с использованием в операции воздушно-десантных войск. В специальном приказе по этому поводу отмечалось: «Выброска массового десанта в ночное время свидетельствует о неграмотности организаторов этого дела, ибо, как показывает опыт, выброска массового ночного десанта даже на своей территории сопряжена с большими трудностями». Оставшиеся полторы бригады десантников были изъяты у фронта и переданы в резерв Ставки.
Более обнадеживающими оказались действия 38-й армии. Она вышла к Днепру в точно заданном районе непосредственно против Киева и несколько южнее его, имея главную группировку на своем левом фланге. Форсировать Днепр перед самым Киевом было слишком сложно. Противник имел здесь сильное предмостное укрепление. С разрешения командующего фронтом командарм Н. Е. Чибисов незамедлительно начал перебрасывать силы к северу от Киева и 27—29 сентября захватил там два небольших плацдарма — один в районе Сваромья, другой — у Лютежа. В последующем их удалось соединить и расширить до 15 километров по фронту и до 10 в глубину. Этому району и суждено было стать главным при освобождении Киева.
Неоднократные попытки наступления в октябре с букринского плацдарма заканчивались безрезультатно. Верховный был очень недоволен этим, укорял командование Воронежского фронта и представителя Ставки в нерешительности действий, ставил в пример им командующего Степным фронтом И. С. Конева, войска которого успешно форсировали Днепр в районе Кременчуга и к югу от него. Наконец поздно ночью на 25 октября Сталин решил перегруппировать 3-ю гвардейскую танковую армию к северу от Киева и подписал соответствующую директиву. Она гласила:
«1. Ставка Верховного Главнокомандования указывает, что неудача наступления на букринском плацдарме произошла потому, что не были своевременно учтены условия местности, затрудняющие здесь наступательные действия войск, особенно танковой армии... [145]2. Ставка приказывает произвести перегруппировку войск 1-го Украинского фронта{12} с целью усиления правого крыла фронта, имея ближайшей задачей разгром киевской группировки противника и овладение Киевом ».
К участию в Киевской операции привлекались 60-я армия генерала И. Д. Черняховского, 38-я, которой к этому времени стал командовать К. С. Москаленко, и 3-я гвардейская танковая П. С. Рыбалко. Действия с букринского плацдарма продолжались оставшимися там войсками с задачей притянуть на себя возможно больше сил противника и при благоприятных условиях прорвать его фронт.
Наступление севернее Киева началось 3 ноября 1943 года. 3-я гвардейская танковая армия перегруппировалась туда скрытно, и немецкое командование оказалось застигнутым врасплох. 6 ноября утром мать городов русских — древний Киев избавился от оккупации.
Наступление 1-го Украинского фронта успешно развивалось далее. Контрудары противника отражались с большими для него потерями. В течение десяти дней киевская группировка немецко-фашистских войск подверглась полному разгрому. Наши армии вышли на рубеж Чернобыль, Малин, Житомир, Фастов, Триполье, который стал исходным для последующих операций. [146]