«Встретимся в Берлине!..»
Все в тот субботний вечер шло как обычно. Сотрудники редакции рано разошлись по домам. В отделах — только дежурные, на случай, если потребуются справки по идущим материалам. Почти во всех окнах огромного редакционного корпуса «Правды» погас свет, ярко светился только четвертый этаж — окна главной редакции и секретариата. Принесли из типографии пачку свежих номеров «Правды», датированных 22 июня 1941 года. Главный редактор Петр Николаевич Поспелов быстро просмотрел полосы — все ли нормально — и уехал на дачу в Серебряный бор. Вслед за ним уехал и ответственный секретарь редакции Л. Ф. Ильичев, да и все остальные правдисты.
Пора было собираться и мне: на утро назначен переезд на дачу. Вещи собраны, машина заказана, жена и дочка мечтают о воскресенье в Серебряном бору, а день ожидается теплый, солнечный. Перед уходом я решил проверить, все ли в порядке с передовой, намеченной на понедельник. Предосторожность оказалась нелишней. Хотя статью написал опытный газетчик, она мало походила на передовую. Фактов было много, публицистических обобщений мало. Пригласил дежурную машинистку, передиктовал статью. (Как заместитель ответственного секретаря редакции, я отвечал за подготовку передовых и редакционных статей, вел отдел «На темы дня».)
Когда собрался уходить, за окном светало: было уже начало четвертого утра. В мой кабинет вбежал встревоженный Д. Штейнгарц, заместитель секретаря по выпуску, сказал, что меня вызывает к «вертушке» А. С. Щербаков.
Звонок секретаря МК и ЦК ВКП(б) на рассвете? Первое, что пришло в голову: наверное, серьезная ошибка в вышедшем номере. Пока шел к «вертушке», продумывал его содержание, пытаясь предугадать, где могла проскочить ошибка. Но встревоженный голос Щербакова и дальнейший разговор заставили забыть об ошибке.
— Скажите, все ли рабочие типографии после подписания текущего номера ушли домой? Есть ли сейчас в наличии рабочие, которые могли бы обеспечить экстренный выпуск газеты?
— Смогу ответить вам через пять минут! — сказал я.
— Хорошо. Позвоните! — ответил Щербаков.
Связавшись с типографией, узнал, что пока на месте есть работники всех специальностей: наборщики, стереотиперы, верстальщики, печатники. Попросив дежурного по типографии задержать рабочих до особого распоряжения, я позвонил Щербакову.
— Пошлите срочно машину за Поспеловым. Как только приедет в редакцию, пусть сразу же позвонит мне. И еще: вызовите в редакцию человек десять — пятнадцать наиболее оперативных сотрудников, желательно живущих поблизости от редакции!
«Что бы это могло значить? — раздумывал я, обзванивая товарищей по наспех составленному списку. — Несомненно, какое-то большое несчастье! Скорее всего война!»
В редакцию стали приходить вызванные работники. Одним из первых пришел Я. Викторов, заместитель заведующего иностранным отделом. Он быстро прошел в свою комнату, включил радиоприемник, покрутил ручкой настройки, и через минуту мы услышали голос Риббентропа, вещавшего о том, что войска фюрера перешли советскую границу, продолжают [22] двигаться вперед, а немецкие самолеты бомбят наши города...
Война!
Сердце наполнилось тревогой и болью. Кончились дни мирной, счастливой жизни. Отныне все помыслы — о защите Родины.
Перед мысленным взором пылают пограничные города и села, где уже рвутся бомбы и снаряды, неся разрушения, пожары, смерть. А за окном — тихие, предрассветные сумерки. Мирно спит страна, не ведая, какую страшную весть принесет ей утро.
Приехал Поспелов, позвонил Щербакову и вскоре вызвал к себе всех присутствующих завотделами и ответственных работников редакции. Он сообщил о разговоре с Щербаковым. Выяснилось, что экстренный выпуск «Правды» готовить не будем. По радио будет передано правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Сейчас же нам надо незамедлительно связаться с райкомами партии и выехать на крупнейшие московские предприятия, чтобы дать подробную информацию о митингах трудящихся.
В кабинете Л. Ф. Ильичева уже толпился редакционный народ. Очень многие просили, чтобы их отправили спецкорами «Правды» в действующую армию. Стали поступать первые телеграммы из пограничных городов о налетах фашистских самолетов.
Со мной все ясно. У меня в кармане — мобилизационное предписание: на второй день общей мобилизации явиться с вещами по такому-то адресу. Пока же я продолжаю работу в редакции: связываюсь с райкомами, с заводами и учреждениями, помогаю отделам готовить материал о митингах.
Одним из первых в то утро в редакцию пришел Алексей Сурков — принес два стихотворения...
Только поздно вечером добираюсь домой. Москва тревожно насторожена. Окна уже задрапированы шторами и плотной бумагой. Небо исполосовано лучами прожекторов. Машины идут с синими подфарниками.
В назначенный день и час являюсь на призывной пункт. Заглянув в какую-то тетрадь, дежурный делает на моем мобилизационном предписании пометку и говорит, что мне надлежит отправиться в политуправление МВО за направлением к месту службы. Еще через несколько часов я получил назначение во фронтовую газету Южного фронта «Во славу Родины».
— Первая группа работников редакции и ответственный редактор газеты полковой комиссар Погарский, редактировавший до этого газету МВО «Красный воин», уже выехала, — сказал мне батальонный комиссар, оформлявший мои документы. — Мы же отправляемся послезавтра. Наша редакция сформирована в основном из коллектива сотрудников «Красного воина», журналистов из других центральных газет и ряда писателей. Едет с нами Борис Горбатов, тоже правдист. Идите на склад, получите обмундирование, снаряжение и личное оружие. А потом зайдите ко мне. Моя фамилия Костюков.
Через полчаса я с большим узлом пришел к Костюкову. С такими же узлами приходили и другие мобилизованные политработники.
— Ну вот, — сказал батальонный комиссар, — теперь поезжайте домой, прикрепите на петлицы по шпале, пришейте красные звездочки на рукава, переодевайтесь и забудьте о штатской одежде. Завтра загляните ко мне — уточним время отъезда.
...К вечеру, облачившись в военное обмундирование, затянувшись в новенькие, скрипучие ремни портупеи, с пустой кобурой (пистолет должны были выдать по прибытии на место), заявился я в редакцию. Прошел прямо в кабинет к Поспелову.
— Пришел попрощаться, Петр Николаевич, — сказал я. — Еду в газету Южфронта «Во славу Родины».
Поспелов вышел из-за стола, обнял меня обеими руками за плечи и сказал:
— Верю, что вы и на фронте останетесь настоящим правдистом. Пишите в «Правду». Помните, что здесь родной ваш дом. Вам будет выдано такое же удостоверение, как всем остальным специальным военным корреспондентам «Правды».
По дороге домой на лестничной площадке встретил Всеволода Вишневского. Он был в морской форме, сзади, как положено у моряков, висел в черной кобуре пистолет.
— Куда назначен? — спросил он. Я ответил.
— А я на Балтику. Ну что же — успеха тебе! Встретимся в Берлине!
— Только так! — ответил я, и мы обнялись.
Дома решили: жена с восьмилетней дочкой уедет в Сталинград, к другу нашей студенческой [23] юности Льву Гонору, в то время он был директором сталинградского завода «Баррикады».
— Туда фашистские самолеты не долетят, — убежденно говорил я.
Да кто в те дни мог допустить мысль, что через год Сталинград станет ареной небывалых в истории сражений!
Рано утром 25 июня с Киевского вокзала отправлялся наш эшелон. Тепло встретились мы с Борисом Горбатовым, порадовались, что судьба свела нас вместе. Забросив вещи в вагон, вышли подышать свежим воздухом — до отхода поезда еще оставалось время.
— Пойдем выпьем на дорогу по кружке пива, — предложил Борис.
Направляясь в ресторан, встретили Сергея Михалкова. Он был в интендантской форме, на петлицах по две шпалы, на груди — орден Ленина.
— Ты куда едешь? — спросил Горбатов.
— В армейскую газету! — ответил Михалков.
— Поедешь с нами! — тоном, не допускающим возражений, сказал Горбатов. — На мою ответственность. Все равно тебе с нами по пути. Можешь не сомневаться: наш редактор согласует с Военным советом и оставит во фронтовой газете!
Вернулись мы к поезду быстро, в вагоне перезнакомились с будущими товарищами по работе. Все это были опытные журналисты, некоторые уже прошли боевую закалку на Халхин-Голе и в снегах Финляндии.
Поезд отошел от пустого перрона. С родными мы распрощались дома.
Фронт был еще далеко, но дыхание войны чувствовалось на всем пути, начиная от Подмосковья. Навстречу стали попадаться поезда с эвакуированными, преимущественно из Западной Украины. На вокзале в Брянске громоздились штабеля чемоданов беженцев.
В Киев приехали рано утром. На перроне — ни души. Мы перебрались в другой поезд, составленный из теплушек, специально оборудованный для воинских перевозок. Отсюда путь лежал в Винницу, где находились газета «Во славу Родины» и, как мы догадывались, штаб фронта и политуправление. На станции Калиновка увидели первый фашистский самолет. Он, видимо, возвращался с бомбежки, поэтому дал по поезду только пулеметную очередь и скрылся из виду.
Винница встретила нас отличной погодой. Здесь поджидал нас автобус, и вскоре мы были в своей редакции, встретились с Николаем Кружковым, поэтом Ильей Френкелем, писателем-юмористом Владимиром Поляковым, украинским писателем Александром Левадой, познакомились с красновоинцами, выехавшими раньше, с художниками, фотокорреспондентами. В тот же день были представлены редактору, а на следующий день был оглашен приказ. Я был назначен инструктором отдела фронтовой жизни, которым заведовал батальонный комиссар Костюков — тот самый, который принимал меня в политуправлении МВО.
Приказ о зачислении в штат редакции Сергея Михалкова звучал так: «Интенданта второго ранга Михалкова С. В. назначить писателем газеты «Во славу Родины». Формулировка вызвала у нас веселое оживление: мы в ту пору еще не привыкли к языку военных приказов.
В работу пришлось включаться немедленно. Газета уже начала выходить, и требовался свежий материал. Я получил задание выехать в стоявший неподалеку от Винницы авиационный истребительный полк и написать об его боевых делах. Подъехав с фотокорреспондентом к указанному пункту, мы никакой летной части не обнаружили. Вышли на широкий луг, поросший сочной травой. По его краям пышно разросся высокий кустарник. Местами трава была скошена, и золотистые копны свежего сена распространяли приятный аромат. Над малиновыми головками клевера беззаботно порхали мотыльки. Птички беспечно чирикали в кустах. Казалось, что никого здесь, кроме пташек и мотыльков, нет. Внезапно у одного куста пробежал сильный ветер, пригнувший траву к земле. Донесся резкий рокот мотора — на широком лугу, кроме пташек, оказались и другие «пернатые обитатели». Гул становился все резче, и через несколько мгновений темно-зеленая тупорылая машина с красными звездами на плоскостях и фюзеляже взмыла над лугом и ушла в облака. Внимательно присмотревшись к кустарнику, мы обнаружили еще машину и еще... Замаскированные, неприметные с воздуха, притаились на зеленом лугу боевые ястребки, готовые в любую минуту стремительно взвиться ввысь и обрушиться на врага. Распластавшись у своих машин, зорко следили за небом летчики-истребители. Вспоминаю сегодня эти маленькие [24] юркие самолетики, которые, конечно, ни в какое сравнение не могут идти с современными сверхскоростными, отлично вооруженными боевыми машинами. Как они могли вести единоборство с мощными, лучше вооруженными немецкими самолетами? Как удавалось им, ловко маневрируя, сбивать фашистских асов?..
В день моего приезда в эту часть летчики были обеспокоены состоянием здоровья своего товарища — командира эскадрильи Евгения Швачко: он находился в госпитале. Все говорили о нем с большим уважением, и я решил навестить его и, если обстоятельства позволят, написать о нем очерк. А пока у меня блокнот распух от записей о боевых делах других летчиков полка, и я поспешил в редакцию. К вечеру корреспонденция «Истребители» была готова и тут же пошла в набор. С разрешения редактора копию корреспонденции передал в «Правду». Она была напечатана там в одном из последних июньских номеров, еще до того, как увидела свет во фронтовой газете.
На другой день встретился в госпитале с Евгением Швачко. Война застала его в одном из пограничных городов, где он находился в командировке. Поймав попутную машину, он быстро добрался до своей части и сразу же повел эскадрилью в бой. Поначалу его эскадрилье было приказано нанести удар по вражескому аэродрому. Ястребки на бреющем полете атаковали самолеты противника, обрушив на них град бронебойно-зажигательных пуль. Делая разворот, пилоты увидели, что три фашистских самолета загорелись и еще несколько повалилось на крыло. Получив новое задание, эскадрилья атаковала фашистские воинские эшелоны. Вдруг Швачко почувствовал сильный удар по самолету, перед глазами возник огненный столб, по фюзеляжу забарабанили осколки разорвавшегося снаряда. Машину подбросило метров на двадцать вверх и стало с чудовищной силой трясти. Швачко сообразил, что поврежден винт.
Летчики, наблюдавшие за возвращением эскадрильи на свой аэродром, обратили внимание на странное поведение машины комэска: она то круто взмывала вверх, то накренялась вниз, словно готовясь перейти в пике. Казалось, у штурвала не опытный летчик, а ученик. Когда Швачко приземлился, выяснилось, что снаряд противника попал в лопасть винта, половина его была срезана. И тут сказалось летное искусство пилота: он снова пикировал, обстрелял неприятельскую колонну и вывел свою машину из-под огня противника. Возвратившись на свой аэродром и приведя машину в порядок, он опять повел эскадрилью штурмовать фашистские войска, стягивающиеся к линии фронта. Истребители отлично справились с заданием, но Швачко был ранен в левую руку. Превозмогая жестокую боль, мужественный летчик одной рукой вывел машину из-под огня и привел ее на посадку. Планшет летчика и его комбинезон были забрызганы кровью, а левая рука безжизненно висела.
Мой очерк о подвиге Евгения Швачко был опубликован в газете под рубрикой «Герои Отечественной войны».
Начались дни горячей работы. Каждый день приходилось что-то писать в номер. Речь И. В. Сталина 3 июля я слушал в одной из частей, отправляющихся на передовые позиции. Свои впечатления передал в очерке «Родина зовет», опубликованном на следующий день. А 5 июля группа корреспондентов «Во славу Родины» — Кружков, политрук Минаев, фотокорреспондент Ярославцев и я — выехала в Кишинев. На подступах к этому городу уже шли бои.
До Тирасполя добрались довольно спокойно, разыскали газету 9-й армии «Защитник Родины», познакомились с ее редактором Д. Чекулаевым. Он ввел нас в курс событий и предупредил, чтобы на обратном пути обязательно заехали к нему: обстановка на фронте меняется каждый день, мало ли какие возникнут обстоятельства. На следующее утро переправились через Днестр и вскоре были в Бендерах. Здесь нас ожидала встреча с группой пограничников — каким-то шестым чувством угадали, что это участники первых боев на границе. Так и оказалось. Это были остатки 5-й заставы, принявшей на реке Прут первый бой с противником. Возглавлял группу пограничников капитан Агарков — начальник 5-й заставы. Пограничники рассказали, что нападение фашистов их не застало врасплох: примерно за неделю до начала войны на румынском берегу Прута было замечено необычное оживление. Население со всем скарбом и домашним скотом угонялось в глубь страны. Стволы орудий были повернуты в нашу сторону. Пограничники требовали от румынской стороны [25] объяснений. Румыны ответили, что предстоят учения. Однако было ясно, что они хитрят. Пограничники, сообщив обо всем командованию, приняли необходимые меры предосторожности. Поэтому, когда в ночь на 22 июня румынские войска начали на лодках переправляться на наш берег, они были встречены сильным огнем пограничной заставы и, неся потери, отступили. Пограничникам было нелегко, многие погибли, но застава стойко держалась и отошла только тогда, когда их сменила регулярная часть Красной Армии.
...Едем дальше. Двигаться трудно: вся дорога запружена беженцами. Люди уходили от врага пешком, неся на руках маленьких детей или толкая перед собой ручные тележки, нагруженные домашним скарбом. Изредка попадались и конные повозки с вещами. Иногда, обгоняя беженцев, двигались по обочинам и военные машины.
На подступах к Кишиневу заехали в один из авиаполков, о героических делах которого были наслышаны. Не успели представиться командиру части, как была объявлена воздушная тревога. Самолеты, стоявшие на аэродроме в полной боевой готовности, немедленно взмыли в воздух. Буквально через минуту в районе аэродрома начали рваться бомбы. Ударами с воздуха и земли фашистские самолеты были отогнаны. Но передышка оказалась непродолжительной. Над горизонтом снова появилось больше двух десятков «юнкерсов» и несколько сопровождавших их «мессершмиттов». Наши истребители врезались в их ряды. Строй фашистских самолетов нарушился, но они все же продолжали полет.
Внимание находившихся на аэродроме привлекла схватка двух самолетов: нашего «МиГа» и немецкого «мессершмитта». Каждый из них пытался зайти в хвост другому, но оба летчика отлично владели искусством высшего пилотажа и ловко маневрировали в воздухе. Наконец «МиГу» удалось выбрать удобную позицию для атаки, и мы увидели, как «мессершмитт» круто пошел к земле, а в воздухе раскрылся купол парашюта. К месту приземления немецкого летчика уже мчалась машина с нашими бойцами. Позже узнали, сбитый летчик оказался одним из опытнейших асов гитлеровских воздушных сил. Под нашим небом ему недолго довелось летать! Его сбил советский летчик-истребитель старший лейтенант Морозов. После допроса фашистский ас захотел взглянуть на него, но Морозов отказался встречаться с фашистом.
Случилось так, что мне за полчаса до этого воздушного боя довелось беседовать со старшим лейтенантом Морозовым. Он был очень расстроен: не вернулся из боевого полета его друг, летчик этого же полка. И Морозов поклялся отомстить за смерть друга...
Под впечатлением только что отгремевшего воздушного боя мы попрощались с летчиком и двинулись к Кишиневу. И вот мы в столице Молдавии. Обычно оживленный город был малолюден, фашисты по нескольку раз в день бомбили его. Тротуары были сплошь покрыты битым стеклом... Бои шли уже на ближних подступах к Кишиневу. Командир стрелкового полка, расквартированного в Кишиневе, ознакомил нас с обстановкой, посоветовал, о чем стоило бы написать. Беседовать пришлось в укрытии — начался очередной налет немецкой авиации. На одной из улиц города увидели вывеску: городской комитет партии. Зашли. Пустые комнаты! На наш оклик: «Есть кто-нибудь здесь?» — из глубины здания вышел мужчина средних лет. Он сказал, что является секретарем горкома, что все уже уехали, а он задержался: в одной из комнат лежат подарки, приготовленные местными организациями для бойцов Красной Армии.
Мы пообещали немедленно сообщить о подарках командиру полка, у которого только что были. Он, конечно, тут же послал машину с красноармейцами и заверил нас, что подарки будут направлены по назначению.
Возвращаясь в редакцию, мы приехали в Тирасполь поздней ночью. Редактор «Защитника Родины» сказал, что в Винницу нам ехать уже нельзя. Редакция нашей газеты перебралась в Умань, оттуда — в Вознесенск. Когда наконец мы добрались до Вознесенска, на выезде из города встретили колонну машин. Присмотревшись, увидели знакомые лица сотрудников нашей редакции. Она направлялась к новому месту назначения — в Одессу.
По прибытии в Одессу наша редакция разместилась в здании, принадлежавшем ранее областной комсомольской газете. Напротив была «Черноморская коммуна» и ее типография. В этой типографии нам и предстояло печатать газету. Сотрудникам редакции были предоставлены номера в гостинице «Красная» на той же Пушкинской улице, где была и редакция. [26]
Меня вскоре вызвал редактор и поручил писать передовую статью о назначении маршала Буденного главнокомандующим Юго-Западного направления. На следующий день моя передовица «С нами наш Буденный» была напечатана. В этом же номере были напечатаны большая статья Н. Кружкова о боевом пути маршала Буденного, стихотворение С. Михалкова и небольшой рассказ Ю. Олеши (оказавшегося в Одессе) «Отец и сын» — о том, как гордился сын, что отец его сражался под командой Буденного, а теперь батько будет гордиться тем, что под командой Буденного будет сражаться его сын.
Через несколько дней мы с Кружковым получили новое задание: выехать в одну дивизию, отличившуюся в боях с врагом, и написать о ее лучших людях.
Мы сидели в нашем гостиничном номере и готовились к отъезду.
Вдруг за окном раздался нарастающий душераздирающий визг. Последовал оглушительный взрыв, второй, третий... Из окон полетели стекла, стало темно, только вспышки от взрывов бомб и занявшиеся пожары пронизывали сумерки оранжевым светом.
Коридоры гостиницы заполнились дымом — начинался пожар. В нижнем этаже оказывали первую помощь раненым. Когда я наконец добрался до полуподвального этажа, совсем близко раздался новый взрыв, окно окрасилось в багрово-красный цвет — и все смолкло.
Решил на несколько минут выйти на улицу — от гари и дыма дышать стало трудно. Но едва выбрался из гостиницы, как примчались пожарные, здание было оцеплено, и никого обратно не впускали. Тут только я вспомнил, что на столе в номере — полевая сумка и пистолет. Оставалось лишь полагаться на то, что никому не взбредет в голову заходить в наш номер.
Куда идти? Конечно, в редакцию! Не пострадала ли она от бомбежки? Неподалеку от Пушкинской улицы горел масляный завод. Огненные языки высоко вздымались к небу. По улице шло много народа с чемоданами, узлами, с малыми детьми на руках: уходили в более безопасные места.
Тем временем у здания редакции собрался почти весь ее коллектив. Не досчитались мы в те часы двоих — ответственного секретаря редакции Ильи Друза и девушки-практикантки из Ленинграда, застрявшей в Одессе и временно работавшей у нас в редакции. Только через несколько дней саперы нашли под обломками здания труп Ильи Друза. О судьбе девушки долгое время не было никаких вестей. Лишь через несколько месяцев, когда мы были далеко от Одессы, дошли слухи, что ее подобрали с тяжелой травмой и отправили в тыловой госпиталь.
Ночью во время второго налета фашистской авиации погиб шофер редакции. Он успел добежать до ворот, когда услышал вой падающей бомбы. Взрывная волна ударила его о бетонную стену, и он упал замертво.
Поздно вечером, когда выяснилось, что Друз пропал без вести, редактор поручил мне заняться текущим номером. Прочитав и выправив полосы, я доложил редактору, что все в порядке, и газета была сдана в печать.
К этому времени из гостиницы привезли наши вещи. Я устроился спать в типографии на столе, подстелив под голову шинель. Заснул крепко, но окончательно проснулся уже на ногах. В типографию вносили раненых, тут же оказывали им первую помощь.
Вышел на улицу. Уже светало. Был поражен, увидев, что молодые деревца, росшие на противоположной стороне, оказались у типографии. Взрывная волна вырвала их с корнями и перебросила через дорогу.
В здании редакции были выбиты стекла, вырваны рамы. Через провалы окон виднелись поваленные столы, разбросанные по полу бумаги и папки.
Утром поступил приказ: редакции переехать на бывший Французский бульвар, в здание, принадлежавшее Одесскому военному округу.
Мне было поручено на первых порах взять на себя обязанности секретаря редакции, но к концу нашего пребывания в Одессе я не без радости передал эти обязанности батальонному комиссару А. Замотаеву, утвержденному вместо Ильи Друза.
Печатали мы газету по-прежнему в типографии «Черноморской коммуны». Между редакцией и типографией бегала редакционная машина с оригиналами для набора, гранками и сверстанными полосами. Макеты полос мы готовили вместе с большим мастером этого дела, тоже правдистом, А. Путиным. (Забегая вперед, хочется сказать, что после войны он снова вернулся в «Правду» и много лет был ее выпускающим.) Всеми же типографскими [27] работами руководил начальник типографии «Во славу Родины» И. Воробьев. Неподалеку от нашей редакции стояла батарея тяжелых зенитных орудий. Стоило только вражеским самолетам показаться в этой части города, как наши соседи открывали по ним огонь, и нам приходилось работать под музыку «бога войны».
К 5 августа Одесса была уже почти со всех сторон окружена. Оставалась еще только одна возможность выехать сухим путем — по дороге на Николаев. 7 августа редакция прибыла в Николаев и сразу приступила к выпуску газеты. В Одессе были оставлены для обеспечения редакции материалами о ходе боевых действий против вражеских войск, сжимающих кольцо блокады, фотокорреспондент Егоров и спецкор майор Клавдиев. Вскоре Клавдиев был ранен, и основная нагрузка легла на Егорова. Он не только обеспечил газету интересными снимками, но и подробной информацией об обороне славного города. На основе материалов, доставленных А. Егоровым, был выпущен специальный номер газеты «Во славу Родины» о героических защитниках Одессы.
В Николаеве мы пробыли всего одну неделю. Обстановка на Южном фронте складывалась так, что нам пришлось срочно покинуть этот город. Выехали на рассвете 13 августа, когда из-за Бугского лимана доносились артиллерийские залпы, а в городе рвались снаряды.
У переправы через Днепр в районе Херсона скопилось множество машин. Переправляться приходилось на паромах, которые часто подвергались бомбежке. Зенитчики непрерывно держали самолеты врага под огнем, мешали их прицельному бомбометанию.
Машинам редакции удалось довольно быстро пробиться к переправе. Группу машин, где ехал и я, возглавлял Борис Горбатов. Паром, на который мы погрузились, благополучно переправил нас на левый берег, и скоро мы уже были в Каховке, где решили сделать привал. Горбатов, Кружков и я зашли в местную столовую и услышали, как под аккомпанемент гармошки зазвучала светловская «Каховка». Не знаю, хорошо или плохо пел ее местный певец, но на нас она произвела огромное впечатление. У меня комок подкатил к горлу. Взглянул на Горбатова — у него слезы стояли в глазах. И все мы, не сговариваясь, посмотрели в запыленное окно, словно ждали, что вот сейчас в нем возникнет девушка в солдатской шинели, которая «горящей Каховкой идет».
После короткого привала снова двинулись в дорогу и к вечеру следующего дня были в Запорожье. Там мы разместились в здании местной газеты.
Я редко бывал в городе — все время разъезжал по заданиям редакции. Часто приходилось видеть, как по железной дороге нескончаемой чередой двигаются на Восток эшелоны со станками, машинами, оборудованием запорожских заводов. Ведь одной из задач Южного фронта было сдерживать яростный напор противника, рвущегося к крупнейшим промышленным центрам, чтобы помешать вывезти в глубокий тыл оборудование важнейших заводов. И фронт эту задачу выполнял. Уходили один за другим поезда с демонтированным оборудованием предприятий, которые в кратчайший срок должны были возобновить работу на новых местах, обеспечивая фронт оружием и боеприпасами.
Как-то вечером после знойного дня несколько работников редакции остались ночевать на свежем воздухе. Расстелив шинели прямо на песке в палисаднике у входа в редакцию, мы улеглись на них и, тихо беседуя, любовались ночным небом. Вдруг раздался страшный взрыв, и в полнеба вспыхнуло зарево.
— Вот дьяволы! — выругался Горбатов. — Бомбят тяжелыми...
Заслышав тарахтение мотоцикла, я вышел за калитку.
— Что это за взрыв? — спросил я у подъехавшего мотоциклиста.
— Это мы взорвали плотину Днепрогэса, чтобы немцам не досталось, — ответил он и умчался.
Мы все молчали. Вспоминали, с каким энтузиазмом строил советский народ эту гигантскую гидростанцию, как радовались все, когда был ее пуск. Многим из нас приходилось писать об этих незабываемых днях.
— Ничего, ребята, — скороговоркой сказал Горбатов, — разобьем фашистов — снова возродим Днепрогэс. Будет он еще сильнее и краше!
Из Запорожья редакция переехала в Сталино (ныне Донецк). Здесь она обосновалась на более продолжительное время. Сначала сотрудники жили в здании «Социалистического Донбасса», а потом, когда участились [28] бомбежки, перебрались на окраину города в какое-то то ли эвакуированное учреждение, то ли в школу. Печатались же по-прежнему в типографии «Социалистического Донбасса».
Во второй половине августа я и Николай Кузьмин были командированы в 18-ю армию. Кузьмин и раньше был корреспондентом фронтовой газеты «Во славу Родины» в этой армии, я же ехал туда впервые. Свободной легковой машины не оказалось, и мы выехали на грузовой полуторке. Обстановка на фронте была тяжелая. Нам порекомендовали даже оставить свои партбилеты у секретаря парторганизации. Мало ли что могло случиться!
Приехав утром, побывали у политотдельцев, а затем направились к командующему 96-й горнострелковой дивизией, в то время еще полковнику Ивану Михайловичу Шепетову. Вскоре он одним из первых на Южном фронте был удостоен звания Героя Советского Союза, и ему было присвоено звание генерал-майора. С первых дней войны эта дивизия находилась в непрерывных боях. Меньше чем за два месяца она разгромила немецкую пехотную дивизию, венгерскую мотодивизию и наголову разбила полк немецкой мотодивизии СС. Противник за это время потерял убитыми и взятыми в плен 7 тысяч солдат и офицеров. Было захвачено много вооружения и боевой техники.
В середине августа дивизия получила приказ: преградить фашистам путь к важной железнодорожной станции, чтобы успеть вывезти скопившееся там большое количество хлеба, задержать дальнейшее продвижение противника.
Двое суток полки дивизии сдерживали крупные силы врага. Двое суток шел жестокий бой, в котором было разгромлено около двух фашистских полков. Затем дивизия получила приказ выйти в район реки Ингулец. Немцам удалось сманеврировать и окружить дивизию. В сложившейся обстановке бойцы и офицеры не дрогнули перед врагом. Зная, что гитлеровцы не выдерживают ночных атак, командование дивизии решило идти на прорыв окружения именно ночью. Было известно, что противник сосредоточил крупные мотомеханизированные силы. Иван Михайлович Шепетов решил создать своеобразный таран. Он выдвинул вперед противотанковую артиллерию, а в промежутках между орудиями поставил танки и бронемашины. За ними шли артиллерия и подразделения пехоты. Первое место среди пехотинцев занимали саперы, а по бокам и сзади остальные подразделения. Связь между подразделениями поддерживалась по радио.
Под грохот перестрелки на командном пункте Шепетова кто-то сказал: «Если нам удастся сблизиться с немцами и ударить в штыки, можно будет считать сражение выигранным!»
И словно в ответ на эти слова в воздухе прокатилось дружное «ура». Фашисты продолжали стрелять трассирующими пулями, рассчитывая посеять в рядах красноармейцев панику. Но наши бойцы уверенно продолжали атаку под огненными трассами, добирались до вражеских окопов, забрасывали их гранатами, а затем переходили в штыковые атаки. Восемь раз за ночь атаковали они противника. Во время одной из атак вражеская пуля сразила командира саперов капитана Гамзу. Из темноты донесся возглас: «Отомстим за нашего любимого командира! Смерть фашистским собакам!» С новой силой обрушились бойцы на врага, усеивая землю трупами гитлеровцев из частей СС. Фашисты не выдержали и отступили к железнодорожной станции. Наша пехота ринулась следом за ними, ее не остановил пулеметный и минометный огонь. С ходу бойцы ворвались на станцию и штурмом овладели ею.
Взяв железнодорожную станцию, дивизия завершила лишь первую часть задачи по выходу из окружения. Нужно было занять еще одну станцию и открыть выход к переправе через Ингулец. Не успев как следует отдохнуть от тяжелого боя, дивизия в полночь снова пошла в наступление. На подступах к станции опять завязалось жестокое сражение. Наша артиллерия с ходу разворачивала орудия и вела по врагу сильный огонь. Пехотные подразделения смело шли в атаку, уничтожая солдат неприятеля. Он не выдержал, вынужден был разомкнуть кольцо окружения. Отбросив противника, дивизия загнула свои фланги, открыв пути для выхода окруженным частям. Они начали переправу через реку, радостно приветствуемые находившимися на противоположном берегу частями Красной Армии. Обо всем этом мне рассказали И. М. Шепетов, офицеры и солдаты дивизии. В номере [29] «Во славу Родины» от 3 сентября 1941 года была напечатана большая моя корреспонденция «Из вражеского кольца», где приводилось немало примеров массового героизма воинов этой дивизии.
После выхода из окружения 96-я горнострелковая дивизия стала называться просто стрелковой и продолжала активно сражаться с врагом. Но генералу Шепетову не суждено было дожить до нашей великой Победы — он погиб.
Передвигаясь на своей полуторке по частям 18-й армии, мы решили побывать у артиллеристов. Батарея, куда мы приехали, стояла на левом берегу Днепра в районе Никополя. Дорога к ним вела через широкое поле, изрезанное вдоль и поперек колесами грузовых машин и гусеницами танков.
У артиллеристов мы узнали, что на высоком берегу Днепра, в кустарнике, расположились их наблюдатели со стереотрубой. Мы подползли так тихо, что даже сами наблюдатели, следящие, как фашисты вывозят со склада захваченное зерно, не заметили нас. Они предложили нам по очереди поглядеть, что там вытворяют фашисты.
— Сейчас мы им зададим перцу! — сказал парень с двумя кубарями.
Он передал по полевому телефону на батарею расчетные данные, и через несколько минут батарея открыла огонь. Прильнув к окулярам стереотрубы, я с удовольствием наблюдал, как снаряды накрыли цель: одна машина загорелась, неприятельские солдаты выпрыгивали из машин и валились в кюветы, а снаряды продолжали рваться в расположении машин, нагруженных зерном. Нагнав панику на фашистских ворюг, батарея умолкла, но ненадолго.
— Как только снова начнут грузить зерно, мы опять дадим им прикурить! — сказал артиллерийский наблюдатель.
Утром мы двинулись домой, в Сталино. Перед отъездом сориентировались в штабе полка, как лучше ехать. У нас были только карты-двухверстки да компас. А фронт не был стабильным. Надо было двигаться очень осторожно, чтобы не напороться на фашистов.
Вернувшись в редакцию, узнал, что четверо наших работников, в том числе и я, направляются в 12-ю армию, чтобы на первых порах помочь возрожденной армейской газете «Звезда Советов».
Здесь надо пояснить, чем это было вызвано. 6-я и 12-я армии с начала войны входили в состав Юго-Западного фронта. Отступая с тяжелыми боями, обе армии понесли большие потери и, находясь в полуокружении, были переданы в состав Южного фронта. В начале августа они были полностью окружены. Личный состав обеих армий геройски сражался, пытаясь прорвать кольцо окружения. Но все усилия были тщетны. Вырваться из окружения удалось лишь немногим, а большинство погибли или попали в плен. Перестали существовать и армейские газеты. «Звезда Советов» была газетой 6-й армии. Когда стало ясно, что выхода нет, ее работники закопали шрифты и часть оборудования, а остальное уничтожили. Большинство сотрудников редакции разделили участь всех окруженных воинов. Об этих трагических днях известный поэт и бывший сотрудник «Звезды Советов» Евгений Долматовский написал книгу «Зеленая Брама».
Спустя много лет после событий, рассказанных Долматовским, читая его книгу, я вспомнил, что еще в конце сорок первого года писал в корреспонденции «Палачи со свастикой» об истязаниях советских военнопленных в районе того самого села Подвысокого, где разыгрывались трагические события, описанные Долматовским в его «Зеленой Браме». Фашисты вырезали у пленных советских воинов звезды на спинах, сжигали их живьем.
...И вот нам, четырем сотрудникам газеты «Во славу Родины», предстояло ехать теперь во вновь сформированную 12-ю армию и помочь стать на ноги ее газете, унаследовавшей имя, принадлежавшее раньше газете 6-й армии. Роли в нашей четверке распределились так: редактором был назначен батальонный комиссар А. Гнедин, его заместителем — я, начальником отдела боевой подготовки — капитан Н. Зыков, а начальником отдела партийной жизни — старший политрук А. Дун. Все, кроме А. Гнедина, должны были через месяц вернуться во фронтовую газету.
«Звезда Советов» находилась в селе Софиевка, неподалеку от Запорожья. Располагалась редакция в колхозном саду. Здесь стояли две спецмашины: в одной помещался наборный цех, в другой — печатная машина. Здесь же, в саду, было разбито несколько палаток, в которых жила часть сотрудников. Остальные [30] разместились в прилегающих к саду крестьянских хатах.
Машинистки в редакции первое время не было. Приходилось печатать на машинке самим или сдавать в набор рукописные оригиналы.
Однажды, проснувшись рано, я услышал редкий перестук машинки. Подумал: наверное, приехала машинистка и приступила к работе. Но на крылечке, пристроив машинку, одним пальцем печатал симпатичный паренек с сержантскими треугольниками на петлицах. Я поинтересовался, что это он пишет. Оказалось, стихи. Попросил показать. Парень, смущаясь, протянул листок. Стихи показались мне неплохими, я сделал несколько замечаний и сказал, чтобы принес мне в исправленном виде. Пообещал, к великой радости юноши, напечатать в следующем номере. Пройдут годы, и я снова встречу моего фронтового знакомца Дмитрия Холендро, который будет уже членом Союза писателей, автором повестей, рассказов, сценариев. А я в качестве ответственного секретаря редакции журнала «Юность» снова буду сдавать в набор его произведения.
А пока продолжаю рассказ об армейской газете «Звезда Советов». Работать приходилось в колхозном саду села Софиевка. Письменным столом мне служит перевернутый ящик, а стулом обрубок дерева. На ящике — стопка заметок и корреспонденции. В разгар работы прямо на машине к столу подъезжает корреспондент «Правды» Мартын Мержанов. У него полно новостей, которые он торопливо выкладывает. Оставляет мне и экземпляр бытующего среди фронтовой братии стихотворения «Погиб репортер в многодневном бою...». Говорят, что авторами этого стихотворения являются писатели Б. Лапин и З. Хацревин. Оба они геройски погибли в бою под Киевом.
...Но вот все готово, заработала печатная машина, выбрасывая свежий номер «Звезды Советов». Завтра ранним утром его отвезут в части, сражающиеся на земле Запорожья. А от корреспондентов, находящихся в войсках, будет доставлен новый материал, я напишу передовую, начальники отделов подбросят несколько небольших статей — и начнется работа над новым номером. А вечером, когда заработает печатная машина, мы будем сидеть у хаты, вслушиваться в отдаленную канонаду и смотреть на запад, где небо окрашено малиновым заревом пожарищ.
Как-то под вечер мы получили приказ: рано утром, выслав разведку, перебазироваться в Васильковку (есть такой поселок городского типа на Днепропетровщине). Не прекращая работы над номером, собираем свое несложное имущество и, передав для рассылки свежий номер, отправляемся в путь. Следующий номер уже выйдет в Васильковке!
В Васильковке задерживаемся недолго: истекает срок нашей командировки. Через несколько дней приходит телеграмма: мне, Зыкову и Дуну вылететь в Сталино к месту основной работы. К счастью, в Сталино летит самолет «Р-5». С трудом втискиваемся в кабину, не рассчитанную на трех пассажиров. Летчик ворчит, но что делать — не бросать же жребий.
В Сталино нам дают денек-другой передохнуть, а затем начинается обычная жизнь. Начальник отдела информации в командировке — мне временно поручено вести этот отдел. Из Москвы прибывает пополнение — двое «довоенных» правдистов — А. Шаров и Б. Галанов, который и помогает мне править материал.
Проснувшись как-то рано утром, видим, как в комнату вбегает взволнованный Б. Золотов (тоже в недавнем прошлом правдист).
— Вы что дрыхнете? Немецкие танки прорвались в районе Волновахи и идут прямо сюда!
Нас в одну минуту словно ветром сдуло с постелей, оделись так быстро, что похвалил бы самый требовательный старшина, и побежали к Погарскому. Он ничего не слышал о прорыве у Волновахи и приказал мне взять редакционную машину, немедленно ехать в Рутченково, где находился штаб фронта, чтобы выяснить истинное положение вещей.
Через несколько минут я уже мчался в Рутченково. Но не успел доехать до шоссе, ведущего к этому шахтерскому поселку, как увидел несущуюся навстречу колонну штабных машин, нагруженных доверху канцелярским имуществом. Все же я решил прорваться к Рутченково. Первым, кого я встретил, был начальник административно-хозяйственной части. Он сказал, что фашистские танки действительно прорвались, но где они сейчас, ему неизвестно, есть приказ перебазироваться в более безопасное место.
— К вам в редакцию уже направлены машины. Все инструкции у Погарского. Не задерживайся — гони обратно!
Приехав в редакцию, я действительно увидел [31] несколько грузовиков, куда укладывалось имущество редакции.
Погарский назначил меня начальником эвакуации редакционного хозяйства и личного состава.
— Моя машина пойдет последней. Вы поедете со мной, — распорядился он.
Прошло не больше полутора часов, как машины были нагружены. Определили маршрут — едем в Ворошиловград через Харцызск. В Ворошиловграде встречаемся у здания областной газеты.
Одна за другой машины двинулись в путь.
В редакции «Ворошиловградской правды» меня встретил один из ее ответственных работников, обратился по имени-отчеству, спросил:
— Не узнаете? Я же у вас в «Правде» на практике был!
Но в Ворошиловграде мы не задержались. Редакции было приказано обосноваться в поселке шахты «Парижская коммуна».
Прошло немного дней, вызывает меня редактор.
— Мне сказали, что ваша семья эвакуирована в Сталинград? — спросил он. — И еще, что вы хорошо знаете директора завода «Баррикады»?
Я подтвердил его слова, не понимая, к чему он клонит. Оказалось, есть решение, что наша редакция будет зимовать в Сталинграде и надо подготовить все к ее переезду. Уже известно, что разместится редакция в здании «Сталинградской правды», а печататься будет в ее типографии. А вот общежитие для сотрудников редакции надо было еще найти. Погарский решил поручить это мне.
— Дадим вам в помощь Золотова, он в таких делах человек незаменимый. А вас я попрошу обратиться за содействием к директору завода «Баррикады» с просьбой помочь фронтовой газете обставить общежитие самыми необходимыми вещами. Заодно и с семьей повидаетесь! И еще одно поручение: настало время отправить в тыл кое-кого из вольнонаемных работников. Придется вам их захватить с собой.
Мне оставалось только сказать: «Слушаюсь!» — и приступить к организации этой непредвиденной экспедиции. Возможность повидать семью, конечно, очень радовала. Растрогали внимание и чуткость Погарского: он распорядился, чтобы хозяйственники редакции купили в Военторге конфет для моей маленькой дочки.
Был конец октября. Стояла холодная, дождливая погода. Дороги развезло, колеса полуторки, которую нам выделила редакция, пришлось обмотать цепями, чтобы не буксовали. И мы двинулись в путь. Ехали медленно: часто приходилось выходить и толкать машину.
В Сталинграде быстро справились с поручениями. Л. Гонор принял близко к сердцу просьбу газеты «Во славу Родины». Тут же распорядился помочь нам всем, чем только можно.
Мне надо было успеть отправить семью с последним пароходом в Куйбышев: кончалась навигация, быстро приближался фронт...
Вскоре редакция переехала в Сталинград. Но, учитывая, что штаб фронта, политуправление и узел связи были в Каменске-Шахтинском, часть работников газеты во главе с батальонным комиссаром П. Сойном была оставлена в Каменске. Здесь же был оставлен и я. К редакции были прикреплены самолеты для доставки газет в войска Южного фронта. Иногда с одним из этих самолетов можно было слетать в Сталинград — повидаться с товарищами.
Однажды, направляясь в Сталинград, я был удивлен, что кроме основного пилота с нами летит еще один летчик. Когда самолет совершил посадку на Сталинградском аэродроме, я увидел, что второй летчик — женщина. Она была одета в летный комбинезон, шлем, в теплые унты — словом, ничем не отличалась от основного пилота. Но она не была летчиком. С ней была связана романтическая история. Эскадрилья, где служил летчик, стояла вблизи колхозного поселка. Здесь он познакомился с этой девушкой, они стали встречаться, возник роман, они решили пожениться, но линия фронта приблизилась к этому селу, эскадрилье пришлось срочно перебазироваться. Пришлось молодым людям расстаться. Летчик предупредил свою подругу, чтобы ждала, он при ближайшей возможности пришлет ей весточку. Узнав, что немцев нет в селе, где осталась его невеста, летчик, направляясь в очередной полет, пролетел над знакомым селом и сбросил вымпел с запиской: в ней было сказано, чтобы девушка в точно назначенное время была в условленном месте с необходимыми вещами и ждала его. Он прилетел, приземлился, посадил невесту в самолет и [32] привез в поселок, где стояла эскадрилья. И теперь, направляясь за газетами в Сталинград, он привез с собой и любимую, чтобы отправить ее к своим родителям, где она ждала бы его до полной победы над врагом.
Зима в Донбассе наступила рано. В конце октября в степях подули пронизывающие холодные ветры. Низко над землей плыли свинцово-серые облака. Трава заиндевела и тоже была свинцово-серой.
В первых числах ноября мы трое — А. Шаров, Б. Золотов и я — были командированы в 9-ю армию. Готовилось крупное контрнаступление наших войск. Противник еще в октябре занял Таганрог, бросил крупные силы на Ростов. Он рвался овладеть «воротами Кавказа» и развивать дальше наступление на Майкоп и Туапсе.
Северо-Кавказским военным округом была сформирована 56-я отдельная армия, на которую была возложена оборона Ростова. Основные силы Южного фронта, укрепленные резервами Юго-Западного и вновь созданной 37-й армией, по плану, утвержденному Ставкой Верховного Главнокомандования, готовили наступление, чтобы нанести врагу удар в тыл и фланг.
Наступательные действия наших войск начались в районе Новошахтинска. Сюда мы прежде всего и направились. Узнали, что второй день идет бой за село Дарьевка. Противник хорошо укрепился в этом селе и оказывал нашим подразделениям упорное сопротивление. За селом был ряд высот, господствующих над местностью. Но не только за них цеплялись фашисты. Они с наступлением холодов старались удержаться в населенных пунктах, иначе их ожидали ночевки в холодной, продуваемой ветрами степи.
Наблюдательный пункт полка мы нашли на возвышенности у развороченной копны, примерно в километре от Дарьевки. Перед скирдой, опустившись на одно колено, стоял старший лейтенант Федот Васильевич Любанский и неотрывно смотрел в бинокль на холмик, за которым укрывался противник. Метрах в ста от нас раздался глухой взрыв, в воздух полетели комья мерзлой земли, поднялся столб дыма. Фашистские минометчики заметили какое-то движение у скирды и начали ее обстрел.
— Опять придется переходить, — сказал с усмешкой Любанский. — Как только они начинают бить по этому бугру, я со своим НП перебираюсь вон на тот бугор. А начнут бить по тому — возвращаюсь обратно сюда!
Рано утром секретарь партбюро полка старший политрук Кураженко и комсомольский секретарь младший политрук Селиванов ходили в разведку. Они пробрались в занятое село, установили, что там до 30 автомашин с пехотой, танки, минометы, противотанковые орудия.
— Подбросили бы танки — село было бы наше! — сказал Кураженко.
Неподалеку от НП старшего лейтенанта Любанского, в лощине, расположилась гаубичная батарея. Время от времени оттуда раздавались гулкие выстрелы — батарея стремилась подавить минометы врага. Подальше, километрах в пяти, стояли дальнобойные орудия. Снаряды с резким свистом проносились над нами. На окраине Дарьевки гулко ухали разрывы и были видны белые облачка дыма.
Пехота медленно продвигалась вперед. С окраины села противник поливал ее пулеметным и автоматным огнем. Приходилось использовать для укрытия каждую складку местности, каждый бугорок.
Внезапно мы увидели на горизонте направлявшиеся в нашу сторону маленькие, как спичечные коробки, машины.
— Танки! — оживился старший лейтенант Любанский. — Наши танки!
— Теперь дело пойдет! — радостно сказал Кураженко.
Прорваться на Шахты и Новочеркасск, как было задумано, противнику не удалось. Однако, сманеврировав, фашисты продолжали рваться к Ростову. Несмотря на все усилия 56-й армии и ростовских добровольцев, город удержать не удалось. Восемь-девять дней хозяйничали гитлеровцы в Ростове и за эти дни успели разрушить и разграбить много зданий.
Южный фронт, перегруппировав свои силы, возобновил наступательные действия. Под натиском советских войск создалась угроза полного окружения вражеских соединений. Они вынуждены были начать спешное отступление. Ростов был занят с северо-востока 9-й армией генерала Харитонова и с юга — 56-й армией генерала Ремезова. Войска Южного фронта нанесли в боях на Ростовском направлении крупное поражение врагу. Были разгромлены 14-я и 16-я танковые дивизии [33] армии Клейста, 60-я мотодивизия и другие части. Войска Южного фронта захватили в этих боях более 150 немецких танков.
Взятие Ростова и разгром группы Клейста показали, что наши воины научились неплохо бороться с танками противника, что не так страшен черт, как его малюет геббельсовская пропаганда!
За время наступления 9-й армии наша корреспондентская группа, находившаяся в ее войсках, опубликовала две большие корреспонденции в газете «Во славу Родины». Одну из них я передал в «Правду», где она была напечатана.
Вернувшись в Каменск-Шахтинский, мы обнаружили там всю нашу редакцию, переехавшую из Сталинграда.
Через несколько дней меня вызвал начальник политуправления Южфронта дивизионный комиссар Мамонов.
— Рассчитывали мы с тобой еще поработать, — сказал он, — да, видимо, не придется!
Он протянул мне телеграмму, в которой приказывалось немедленно откомандировать меня в Москву в распоряжение начальника ГлавПУ РККА. Я с удивлением посмотрел на Мамонова.
— Ничего больше не знаю, — сказал он. — Через пару часов летит в Куйбышев комиссия ГлавПУ РККА, проверявшая нашу работу. Я договорился, чтобы они захватили тебя. Так что быстренько собирайся!
К отлету самолета я чуть не опоздал. Когда въехал на машине прямо на летное поле, «Дуглас» уже выруливал на стартовую полосу. Машина подвезла меня к самому самолету, мне спустили лестницу, едва я взобрался на нее, меня подхватили чьи-то руки, втащили в кабину, и самолет начал предстартовую пробежку.
Я не знал, вернусь ли обратно в газету «Во славу Родины». За полгода работы на Южном фронте сроднился с коллективом редакции, расставаться было грустно. Добрую память оставили красновоинцы П. Соин, А. Замотаев, А. Костюков, вместе со мной пришедшие в газету Н. Кузьмин, Е. Бова и другие товарищи. Тепло вспоминались такие лихие газетчики-фронтовики, как А. Верхолетов, любивший повторять слова поэта о том, что у него «в каждом окопе родня», Сергей Турушин, у которого блокнот всегда был полон заметок, А. Дун и Н. Зыков, с которыми довелось работать и во фронтовой и в армейской газетах. О писателях Горбатове, Кружкове, Михалкове, Полякове, Френкеле, Шарове я уж не говорю — знал, что с ними-то судьба наверняка сведет меня еще не раз.
Прилетев в столицу, сразу направился в «Правду». Ну, конечно, объятия с друзьями, взаимные расспросы, редакционные новости. В эти дни все разговоры были связаны с победой над гитлеровскими войсками под Москвой, все спешили поделиться подробностями, особенно фронтовые корреспонденты, уезжавшие утром в войска переднего края, а к вечеру возвращавшиеся со свежим материалом в редакцию.
Вечером меня принял Поспелов. Он забросал вопросами о положении на Южном фронте, в частности о Ростовской операции. Расстелив на столе карту, попросил рассказать, где и как действовали наши войска. Потом спросил, нет ли у меня какого-нибудь готового материала. Я сказал, что перед отъездом написал для фронтовой газеты о зверских убийствах гитлеровцами пленных красноармейцев, о пытках и издевательствах, которым они подвергаются — словом, о той корреспонденции, которую я уже упоминал.
— Покажите мне эту корреспонденцию, — сказал Поспелов. Прочитав, велел отнести ее на машинку и подготовить к набору. Назавтра под заголовком «Палачи со свастикой» мой материал был напечатан. А еще через несколько дней я получил из политотдела одной армии брошюру об издевательствах фашистов над нашими пленными воинами — в брошюре была полностью перепечатана из «Правды» моя корреспонденция.
На следующий день по приезде в Москву позвонил в ГлавПУ РККА, вечером был принят его начальником, и после короткой беседы был подписан приказ о моем назначении ответственным редактором «Фронтовой иллюстрации». Одновременно мне было присвоено очередное звание — «батальонный комиссар».
Ларчик открывался просто. До войны я, по совместительству с основной работой в «Правде», был назначен заместителем редактора «Иллюстрированной газеты» (издание «Правды»). Редактора не было — газету поручили подписывать мне. В начале войны «Иллюстрированная газета» была передана ГлавПУ РККА и переименована во «Фронтовую иллюстрацию». На редакцию возложили выпуск не только [34] «Фронтовой иллюстрации», но и «Фронтиллюстрирте» — для войск противника. Поручили издавать типографским способом и большим тиражом еще и фотогазету ГлавПУ РККА. Всем этим изданиям придавалось большое значение.
В связи с трудностями организационного периода во «Фронтовой иллюстрации» начальство вспомнило обо мне. Основные кадры «Иллюстрированной газеты» во главе с ответственным секретарем Г. Н. Плеско перешли в штат «Фронтовой иллюстрации». Всех их я хорошо знал, и мне легко было с ними начинать работу. Но нужно было еще подобрать штат военных фотокорреспондентов, способных и по квалификации и по личным качествам постоянно работать в действующей армии. В конце концов у нас сложился неплохой коллектив. Я сразу же договорился о прямом подчинении нашей редакции ГлавПУ РККА — это имело большое значение для всей нашей работы. Прошло немного времени — и «Фронтовая иллюстрация» снискала себе большую популярность у фронтовиков, а «Фронтиллюстрирте» стала действенным средством нашей пропаганды в войсках противника.
Мы привлекли к постоянному сотрудничеству поэтов А. Суркова, Е. Долматовского, В. Гусева, С. Кирсанова, В. Лебедева-Кумача, Демьяна Бедного и многих других. Из прозаиков у нас чаще других печатался Илья Эренбург, каждое выступление которого встречалось читателями с огромным интересом. Привлекли мы и таких замечательных художников, как Кукрыниксы, Б. Ефимов, Ю. Ганф, В. Фомичев и др.
О «Фронтовой иллюстрации», ее интереснейших подборках и фотоочерках, ее талантливых фотомонтажах можно было бы многое рассказать. Однако это уже другая тема.
Не могу закончить свои фронтовые воспоминания, не рассказав о последних днях Берлина и победном окончании войны, о событиях, свидетелем и участником которых мне довелось быть.
Как только стало известно, что войска 1-го Белорусского фронта форсировали Одер и, взломав на редкость крепкую оборону врага на Зееловских высотах, двигаются на Берлин, я обратился к руководству ГлавПУ РККА с просьбой разрешить мне возглавить бригаду фотокорреспондентов «Фронтовой иллюстрации», освещающих наступление наших войск на Берлинском направлении. Разрешение было получено, и мы с военным фотокорреспондентом капитаном М. Редкиным выехали в расположение войск 1-го Белорусского фронта. Еще два члена нашей бригады — капитан А. Морозов и старший лейтенант А. Архипов — находились на 1-м Белорусском фронте с начала его наступления.
По прибытии в Штраусберг, я поинтересовался, где обосновались спецкоры «Правды». Нам указали скромный жилой дом, куда мы и направили свои стопы. Едва вошел, увидел Я. Макаренко. От него узнал, что здесь же, в одной комнате с ним, обитают Б. Горбатов, М. Мержанов, Я. Рюмкин. Он сказал, что для меня место найдется, а фотокорреспонденты могут разместиться в этом же доме, но этажом выше. Там же расположились и некоторые писатели.
От правдистов узнали, что наши войска, взломав оборону противника вокруг Берлина, вторглись в пределы города. Начался штурм кварталов, где фашисты создали сильные очаги обороны. Путь пехоте расчищала артиллерия и танки. Тяжелая дальнобойная артиллерия открыла огонь по центральным кварталам, где находились рейхстаг, имперская канцелярия и другие правительственные учреждения.
Мы втроем — Архипов, Редкин и я — выехали на окраину Берлина, где находились позиции дивизиона 203-миллиметровых пушек-гаубиц на гусеничном ходу. Дивизион расположился в большом фруктовом саду. Все вокруг цвело и благоухало. Яблони так бурно цвели, что, казалось, все деревья вокруг плывут в белоснежной пене.
И резким диссонансом врывались в это белое кипение тяжелые орудия, ведущие огонь по рейхстагу. Нас попросили отойти подальше от зданий, покрытых черепицей: от выстрелов они содрогались, и черепицы падали с крыш. На одном из снарядов артиллеристы вывели мелом надпись: «На, Гитлер, получай!» Прозвучала команда, и грянул выстрел — один, другой, третий... Фотокорреспонденты, конечно, не упустили возможности поснимать и огонь тяжелых орудий, и расчеты за работой.
Над Берлином висело огромное черно-белое облако. Оно не рассеивалось в течение всех дней штурма. Днем обычно мы фотографировали отдельные боевые эпизоды и отличившихся воинов, а вечером возвращались в Штраусберг. [35]
Днем и ночью не прекращался грохот боя. Со всех сторон город был охвачен нашими войсками. Из окон сотен берлинских домов свешивались белые полотнища. Но на чердаках и в подвалах еще сидели гитлеровцы с пулеметами, автоматами, фаустпатронами. Даже на улицах, уже освобожденных нашими войсками, нет-нет да и раздавался автоматный огонь по проезжавшим машинам с советскими воинами или летели фаустпатроны.
В отличие от других корреспондентов у нас были и особые задачи: для «Фронтиллюстрирте» нужны были снимки о том, как относятся советские воины к мирному населению. Однажды увидели на освобожденной улице нашу полевую кухню. Перед ней выстроилась длинная очередь немецких женщин и подростков с эмалированными кувшинами, кастрюлями, горшками. Военный повар в белом переднике с черпаком в руке наполнял протянутые посудины горячей кашей. Получившие свою порцию отходили, и некоторые тут же начинали есть. Вдруг на улице, где стояла полевая кухня, начали рваться мины, посылаемые засевшими в соседнем квартале гитлеровцами. Жители разбежались, укрылись под арками домов, а когда обстрел прекратился, вновь выстроились перед кухней. Надо же быть такими изуверами, чтобы стрелять в своих жен и детей, получающих пищу из рук советских воинов!
На всех дорогах вокруг Берлина и городских улицах не раз приходилось видеть, как советские солдаты давали немецким детям хлеб, сахар, конфеты. Во всех подразделениях велись беседы о том, чтобы отношение к мирным жителям было дружелюбное, и все предупреждались, что за нанесение им обид виновники будут строго наказываться.
С каждым днем кольцо наших войск туже стягивалось вокруг центральных кварталов, где были расположены правительственные учреждения. Но и сопротивление противника становилось жестче. В уличных боях принимали участие все виды оружия. Мы узнали, что брать рейхстаг предстоит воинам 3-й ударной армии, и решили съездить к командующему этой армией генерал-полковнику В. И. Кузнецову.
Штаб 3-й ударной находился недалеко от Берлина в маленьком городке. По дороге встретили на зеленом лугу шеренгу молодых солдат, хорошо обмундированных, занятых строевой подготовкой. Подъехав ближе, увидели, что все солдаты — девушки и командует ими тоже офицер-девушка.
Мы остановили машину, поинтересовались, что это за подразделение. Оказалось, что это армейская рота снайперов 3-й ударной армии.
— Готовимся к параду по случаю Победы! — сказала командир роты гвардии лейтенант Нина Лобковская.
На следующее утро генерал Кузнецов принял нас, разложил на столе план Берлина, показал, на каких улицах сейчас сражаются войска 3-й ударной, порекомендовал, где нам стоит побывать в первую очередь. Он подтвердил, что рейхстаг будет брать дивизия Шатилова.
Мы обещали девушкам-снайперам после встречи с генералом Кузнецовым сфотографировать их. Они нас уже поджидали. Пока М. Редкин и А. Архипов занимались съемкой, я беседовал с командиром роты.
Нина Лобковская из Таджикистана. Студентка мединститута, хотела стать врачом. Но война переиначила ее планы. Девушка решила идти на фронт. Она окончила курсы медсестер и изучила стрелковое дело. После этого заявилась в военкомат. Военком сказал, что есть путевка на курсы снайперов при ЦК ВЛКСМ и предложил ее Нине. Она с радостью согласилась.
Школу Нина окончила с отличием и в составе группы из 50 девушек-снайперов была направлена на Калининский фронт в 3-ю ударную армию, с которой прошла весь ее боевой путь до Берлина.
Прошу рассказать наиболее запомнившиеся эпизоды из ее военной биографии. Их было много. Но два случая крепче других врезались в память.
Как-то фашистский снайпер приноровился охотиться на наших солдат, когда они утром отправлялись к полевым кухням завтракать. Были жертвы. Нина Лобковская в паре с Верой Артамоновой затемно пробрались на нейтральную полосу и стали в бинокль наблюдать за передовыми позициями врага. Снайпер появился, как обычно, в час утреннего завтрака. Метким выстрелом Нина заставила его навеки замолчать. Пленные рассказали, что это был офицер, для которого охота на наших солдат была своего рода «хобби».
Второй случай произошел в Померании. Два взвода снайперской роты оседлали дорогу, по которой пытались вырваться из окружения зажатые в «клещи» фашисты. Ночью на только [36] что выпавшем свежем снегу девушки заметили ползущих немцев. Они открыли огонь из установленного на машине пулемета и снайперских винтовок. Противник решил, что напоролся на крупную воинскую часть, и с криками «Гитлер капут» сдался в плен. Снайперы быстро разоружили фашистов, связали им руки, и только тогда их офицер разобрался, что имеет дело с девушками. Он пришел в ярость, стал требовать, чтобы вызвали мужчину-офицера, но было уже поздно. 27 немецких солдат во главе с офицером были доставлены девушками в штаб.
Пройдет немного дней, закончится война, Нина расстанется с военной службой, приедет в Москву, поступит в МГУ на истфак и заглянет ко мне в редакцию рассказать о своем житье-бытье. А назавтра во всех центральных газетах появится во всю ширину полосы снимок увольняемых в запас девушек-фронтовичек с М. И. Калининым в центре. И в первом ряду мы увидим Нину Лобковскую, одну из многих патриоток, проделавших в дни войны славный боевой путь и теперь возвращающихся к мирному труду.
После окончания МГУ Нина многие годы будет работать гидом в Центральном музее В. И. Ленина, выйдет замуж за журналиста — работника партийного журнала. Мы еще не раз увидимся с ней в Москве, вспомним встречу под Берлином в те дни, когда были молоды и еще только всходило утро Победы.
...Вернувшись из штаба 3-й ударной в Штраусберг, мы собрались всей своей бригадой и порешили, что штурм рейхстага и водружение Знамени Победы на его куполе будет фотографировать А. Морозов. Снимки его, сделанные в те дни, до сих пор демонстрируются на выставках и печатаются в газетах и журналах.
О штурме рейхстага, как и обо всей Берлинской операции, свидетельствующей о высочайшем воинском искусстве наших полководцев и беспримерной храбрости воинов, написано много книг, и мне не хотелось бы повторяться. В числе других книг о штурме Берлина следует отметить книгу моего старого друга и соратника Мартына Мержанова «Так это было», где Берлинская операция расписана по дням и одновременно показано, что в это время делалось в бункере под имперской канцелярией, где находились Гитлер и все его высшее командование.
...Приближался День печати. По инициативе Бориса Горбатова решено было в этот день у рейхстага собраться специальным военным корреспондентам и фотокорреспондентам, кинооператорам — словом, всем бойцам нашего особого рода оружия, прошедшим с войсками весь тяжелый путь к победе и сфотографироваться на память. Были посланы телеграммы на 1-й Украинский и 2-й Белорусский фронты, чтобы и оттуда приехали наши товарищи. И 5 мая к 13 часам у рейхстага выстроились десятки машин, доставивших сюда с полсотни фронтовых спецкоров, фотокорреспондентов и кинооператоров.
Первым, кого я увидел, был Всеволод Вишневский. Вспомнились минуты нашего прощания на лестничной площадке в редакции «Правды» и данное друг другу слово встретиться в Берлине. Глубокой верой в победу в те трудные дни было проникнуто это обещание. Всю войну ни разу не пересеклись наши дороги, и вот наконец мы оба здесь, у стен поверженного рейхстага. Вишневский сразу увидел меня, видимо, вспомнил и заулыбался. Я подошел к нему, протянул руку и сказал:
— Ну вот мы и встретились, как обещали друг другу.
— Помню, рад, здравствуй. С Победой тебя!
На этом можно было бы закончить мои воспоминания. Но как поставить точку, если впереди еще подписание акта о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии, где мне выпало счастье присутствовать.
Через два дня после съемки у рейхстага мы возвращались с Эльбы, где фотографировали для специального номера «Фронтовой иллюстрации» жанровую сценку: донские кони пьют воду из Эльбы. Вдруг у контрольно-пропускного пункта видим: из опущенного бокового стекла военной грузовой машины высунулась по локоть рука и прогремела длинная автоматная очередь в воздух.
— Вы что патроны зря расходуете! — крикнул я водителю.
— Война сдохла! — радостно улыбаясь, ответил он.
Бойцы КПП подтвердили, что есть слух, будто германское правительство за границей согласилось на безоговорочную капитуляцию.
Приехав в Штраусберг, обнаружили, что, несмотря на поздний час, все корреспонденты бодрствуют. Сведения у бойцов КПП были точные: получено сообщение из Фленсбурга, что [37] правительство Деница готово подписать акт о безоговорочной капитуляции и завтра высылает в Берлин свою делегацию во главе с фельдмаршалом Кейтелем.
Утром — Темпельгофский аэродром, торжественная встреча представителей союзных войск, затем прибытие, под английским конвоем, немецкой делегации — и вереница машин мчится в Карлхорст, где должно состояться подписание акта о капитуляции.
Только поздно вечером представителей прессы и кинооператоров приглашают в зал столовой военно-инженерного училища, где уже собрались командармы, комкоры, комдивы и другие представители войск, одержавших победу над фашистской Германией.
Мы с Мартыном Мержановым усаживаемся рядом, прямо против стола немецкой делегации. Пресса широко представлена. Мартын переписывает всех спецкоров газет, фотокорреспондентов, кинооператоров. В его блокноте — 37 фамилий. От «Фронтовой иллюстрации» трое: я и два фотокорреспондента — А. Морозов и М. Редкин.
Едва маршал Жуков и представители союзных стран заняли свои места за центральным столом, как рядом с моим блокнотом на нашем столе появился огромный коричневый ботинок на толстой подошве. Возмущенный такой бесцеремонностью, я поднял глаза кверху и увидел нависшую над нами высокую фигуру, облаченную в костюм цвета хаки, на предплечье которого латинскими буквами было вышито слово «корреспондент». Я постучал по ботинку карандашом. Обладатель ботинка — американский фотокорреспондент — начал жестами извиняться, я тоже жестом показал ему, чтобы он убрал ногу со стола. Ботинок исчез, его хозяин поспешил искать новую точку для съемки.
Все взоры были прикованы к Жукову, произносящему краткую вступительную речь. Он спросил у вошедшей немецкой делегации, знакома ли она с текстом акта о безоговорочной капитуляции Германии, имеет ли необходимые полномочия и готова ли его подписать.
Получив положительный ответ, Георгий Константинович предложил немецкой делегации подойти к столику, приставленному сбоку у центрального стола, и подписать в пяти экземплярах акт о капитуляции.
Я с восхищением смотрел на крепкую, коренастую фигуру маршала Жукова, пронзительным взглядом следившего за тем, как Кейтель проследовал к указанному ему месту. Жуков держался с большим достоинством, как и подобало представителю великой страны, внесшей главный вклад в разгром гитлеровской Германии.
Все военачальники и мы, журналисты, сидевшие в зале, хорошо знали, какую огромную роль в разгроме гитлеровской армии сыграл лично Жуков. Не было ни одного самого тяжелого участка в минувшей войне, куда бы ставка не направляла его, и везде он принимал правильные решения. И все понимали глубокую справедливость, что именно Жукову было поручено от лица Верховного Главнокомандования Красной Армии принять капитуляцию от разгромленной фашистской Германии.
И когда по предложению маршала Жукова немецкая делегация покинула зал, он тепло улыбнулся, сердечно поздравил своих боевых соратников и представителей союзных стран с великой Победой. Он говорил так душевно, так проникновенно, что у многих боевых генералов, ведших войска на штурм Берлина, повлажнели глаза. Это были радостные слезы торжества, светлые слезы Победы.
Мы поздно ночью возвращались из Карлхорста в Штраусберг. Весть об окончании войны быстро разнеслась по Берлину. На перекрестках, когда машина замедляла ход, к нам подходили какие-то люди, спрашивали верно ли, что конец войне, и, получив ответ, радостно улыбались и приветственно махали руками.
А рано утром горизонт окрасился разноцветными огнями, гремели выстрелы зенитных орудий, автоматные очереди — воины-победители стихийным салютом отмечали первое утро Победы. [38]