Война и лёт воинов

Летуны — разведчики и метатели бомб

Последние маневры во Франции дали ценные указания на сравнительную пригодность для разных целей маленьких, одноместных самолетов и больших, двух-, трех — и многоместных.

Для производства общих разведок, для отыскания неприятельских масс, обнаружения их обходных и иных движений могут отлично служить одноместные самолеты, где летчики и управляют, и наблюдают.

Во время боя под Ватерлоо Наполеон увидел облако пыли на горизонте, и ему надо было знать, кто за этим облаком: его ли генерал Груши с помощью или прусский генерал Блюхер. Наполеон решил, что это был Груши, ошибся и проиграл сражение. Тут Наполеона выручил бы летчик и на одноместном самолете.

Армию Мак-Магона для Мольтке также живо бы разыскали летчики-одиночки. Несложные наблюдения они могут отлично передавать сверху, не спускаясь на землю, простыми сигналами.

Преимущество одноместного самолета заключается в том, что он дешев, легко перевозится и быстро собирается.

Одна лошадь может отлично возить уложенный одноместный самолет со всеми принадлежностями и с запасом топлива.

Во Франции батареи уже имеют автомобили с самолетами. Лишь 11 минут нужны летчику, дабы снять свои крылья, собрать их и полететь — руководить огнем батареи. Скоро и штабы корпусов, дивизий и бригад будут снабжены отрядами самолетов, кои до боя могут служить разведке, во время боев — артиллерии.

Чем лучше знать силы врага, тем легче уничтожить его. Посему перед вступлением в серьезный бой важно произвести точную подробную разведку, определить и количество, и расположение неприятельских сил.

Здесь летчики-одиночки недостаточны. Рули, вихри ветра мешают подсчету, снятию планов, записи. Надо иметь на самолетах особых, для сей цели подготовленных наблюдателей, преимущественно офицеров Генерального штаба. [185]

Такие наблюдатели делали чудеса на французских маневрах. Они определяли неприятельские силы до одной роты, орудия подсчитывали точно.

Враги, конечно, будут стараться расстреливать самолеты снизу. Для избежания сего летчики должны будут делать свои самолеты неуязвимыми для снарядов и пуль, поднимаясь на высоту до двух верст. Это уже испытано во Франции. Обозревая с большой высоты, наблюдатели давали в своих донесениях ясную, точную картину, словно фотографию, снятую с армии неприятеля.

Донесения их столь подробны и сложны, что немыслимо передавать их сигналами, и наблюдателям приходится для сего спускаться на землю. Сие замедление будет устранено. Опыты с беспроволочным телеграфом показали, что он отлично устраивается на самолете.

Это важно для главнокомандующего. Его летчики, наблюдая за боем, будут все время, без минуты опоздания, доносить ему и его штабу о ходе дела. Можно без преувеличения сказать, что летчики станут вполне глазами командующих армиями.

Французский генерал Бональ после маневров сказал про помощь летчиков: «C'est un regard infaillible jeté dans l'armée ennemie»{17}.

Один русский военный, присутствовавший на французских маневрах, бывший раньше на Русско-японской войне и переиспытавший большие беды от неумения знать силы и движения врага, сказал:

— С летчиками слепой командующий становится зрячим.

Но для сего, оказалось, необходимы наблюдатели, подготовленные и не занятые ничем, кроме обзора и записывания наблюдений или передачи их по беспроволочному телеграфу.

Хорошие наблюдатели особенно нужны во время боя. Главнокомандующему важно быть зорким. Глаза его должны видеть ясно, быстро, точно.

Французским Генеральным штабом были выработаны требования военным самолетам: они должны поднимать трех людей — летчика, наблюдателя и метателя бомбы, который служит также заместителем первых двух в случае нужды. У последнего рули под рукой, и он тотчас замещает летчика, если его поразила вражеская пуля. Если затем выбывает из строя заместитель, то его заменяет наблюдатель. [186] Потерпев урон, самолет возвращается в свою армию. Если наблюдатель ранен или убит, то заместитель выполняет его дело, пока урона на самолете нет, заместитель может быть телеграфистом. Прежде двигатели на самолетах отчаянно шумели. Трудно было слово сказать соседу. Теперь к ним приспособляют глушители, как на автомобилях, и экипажу самолета можно отлично беседовать.

Наблюдатель будет приказывать летчику, куда и как высоко лететь, а заместителю говорить, что телеграфировать. Все трое будут заняты делом.

Военное министерство во Франции осенью, после маневров, начало состязания самолетов на приз больше миллиона, причем только для принятия участия в состязаниях самолет должен был выполнить много требований, между прочим следующие: иметь место для троих — летуна, наблюдателя и заместителя, нести груз не менее 300 килограммов и иметь способность быстро подниматься.

Четыре фирмы — «Ньюпор», «Депердюссен», «Бреге» и «Фарман» — блестяще выполнили эти требования и даже превзошли их.

Самолеты поднимают ныне более 400 килограммов груза. Это большой шаг вперед военного лёта.

Грузом на войне будут сильные бомбы. Третье лицо экипажа самолета, которого мы назвали заместителем на случай урона, будет метать бомбы в особо чувствительные места неприятелей: в мосты и в узлы железных дорог, в склады боевых припасов, в лагерь главнокомандующего, в его штаб и т. д.

Кроме нанесения страшного урона на войне подобное применение самолетов необыкновенно замедлит мобилизацию, разрушит всю стройность ее, сделает врага слабым еще до начала военных действий на земле.

Это важно, ибо, кто медленно идет на врагов, на войну, тот имеет много вероятия быстро вернуться с нее побежденным.

Лёт родит совсем новые условия, новые военные картины.

Война будет начинаться в воздухе. Первым делом полетят к врагам быстрые, грозные стаи летчиков.

Старое слово Святослава: «Иду на вы» — будет заменено криком птиц-летчиков: «Летим на вас!» — вслед за коим, через час после перелета границы, уже станут падать бомбы на самые важные части военного тела неприятеля, на его двигательные нервы, а при удаче и в сердце.

Хорошо, легко будет воевать той стороне, впереди войск которой будут лететь мощные стаи летчиков. [187]

Летуны — глаза армии

Вспомним наши беды на японской войне и спросим: могли ли мы избегнуть, если б Куропаткин имел летчиков, их глаза? Это важно знать, понять теперь же, дабы решиться спокойно на воспитание большой стаи летчиков.

Быв при Ляоянском бое, беседовав с сотней из участников его, и генералов, и офицеров, прочтя про этот бой все, что мог, я продолжаю быть убежденным, что Куропаткин был введен в заблуждение донесениями видевших плохо командиров корпусов, начальников дивизий и других генералов и отступил в тот момент, когда бой шел удачно для нас.

Несмотря на отступление, всегда утраивающее урон, наши потери были невелики, и мы, конечно, закончили бы бой, как и начали, отражением всех атак японцев, если б Куропаткин видел его, но он был слепой и окружен слепыми.

Да не подумают, что этими словами я хочу оправдать всех маньчжурских генералов. Наши прежние военачальники умели побеждать, несмотря на плохое зрение, ибо их не покидала настойчивая решимость победить, какой у Куропаткин — увы! — не было.

Я хочу лишь указать, что наша армия провела Ляоянский бой столь хорошо и удачно, что даже маньчжурские генералы, со своей слабостью воли и нерешительностью, и то не уступили бы японцам, если бы видели ясно бой, весь ход его, при помощи летчиков.

Войска в центре, в Ляояне, блестяще отбивали все атаки японцев с большими потерями для них. На смену погнувшейся на левом фланге 54-й дивизии шли два корпуса, 10-й и 3-й. Потерь у них было мало. Порядок образцовый. Обходящая колонна Куроки была полурасстроена. Для нее были взяты последние резервы. Бой шел всюду хорошо для нас.

Но мы не знали... мы не видели... мы ушли. Мы были слепые!

Бой под Шахэ. Мы перешли в наступление и начали обходное движение на левом фланге.

Беда наша была в том, что Генеральный штаб не приготовил карты позади Ляояна в те долгие месяцы, когда мы были впереди его. Обходящая колонна наша встретила крутые сопки и неприступные позиции японцев на них. Отличные атаки наши были шутя отбиваемы. По карте на месте сопок была ровная гладь, но это было лишь на карте. [188]

Если бы были летчики, то они облетели бы перед боем фронт и рассказали бы Куропаткину, что на левом фланге — сопки, неприступные под защитой даже ничтожных сил, а на правом — отличная для обходного движения долина. Бой был бы иной! Отсутствие карт, хороших разведок и многие другие злополучия были бы вполне исправлены летчиками.

Бой под Мукденом был самый ужасный и самый доказательный той истины, что летчики, дав зрение, создали бы более счастливую картину войны.

Об этом бое лучше всего мог бы рассказать генерал Каульбарс, понесший тогда огромный урон со своей армией и теперь ставший горячим поклонником военного лёта.

Этот бой был настоящая каша — толчея, смятение всего. Японцы показывались всюду, где их не ждали, с боков и с тыла. Военные знают, что когда враги нежданно-негаданно появляются как раз там, где их не ждут, где к их приходу не готовы, то происходит не бой, а побоище, каким и был для наших войск злосчастный бой под Мукденом.

С летчиками весь бой был бы иной, ибо с ними была бы сломана главная причина наших бед, именно то, что мы о японцах не знали ничего, а они о нас при помощи шпионов — все.

Разведки кавалеристов, и дневные и ночные, превратились ныне в нуль, давая материал только для корреспонденции. Наша прекрасная кавалерия оказалась бесполезной.

Японцы имели сведения о нас не через свою ничтожную и числом и качеством кавалерию, а через шпионов. Под видом китайцев шпионы, отлично понимавшие и говорившие по-русски, разгуливали среди нас и узнавали все, что им было нужно и что мы от них — на наше горе — и не думали скрывать. Когда мы собирались наступать под Шахэ и совершать обходное движение на левом фланге, то об этом знала вся армия, до иностранных корреспондентов включительно, за четыре дня. Японцы узнали вовремя.

Наши шпионы среди японцев, что дали нам они? Василия Рябова, который величием своей смерти, настоящей русской смерти, тронул даже врагов и записал память о себе в сердце у нас.

За плохую постановку дела шпионства не хватает силы упрекнуть наше слабое начальство, ибо, став даже и хорошим, оно немного улучшило бы дело. Мы, русские, к нему малоспособны.

Посему мы можем радоваться, что сие дело упраздняется и что тайных шпионов заменят ныне видимые всеми летчики, которые, [189] глаз не спуская, и днем и ночью будут следить за врагами, за каждым движением их, и немедленно доносить все главнокомандующему и его штабу быстрее и точнее шпионов.

У Мориса Фармана уже отлично летали в темноте с электрическими прожекторами, ярко освещавшими землю и для наблюдателей, и для спуска. Свет давал двигатель через динамо, в случае же внезапной остановки — аккумуляторы.

Всегда хорошо вспомнить великого Петра, учившегося воевать, терпя поражения.

Наши учителя за прошлую войну не японцы, а наши собственные недостатки, повлекшие за собой поражения. Из них мы должны учиться тому, что сделает нас сильными вновь.

Кто любит нашу армию, солдат, офицеров, тот должен был идти на войну, видеть их, смело, спокойно бившихся и тихо, без ропота, умиравших за Русь.

Смятение 54-й дивизии в Ляоянском бою и других под Мукденом не было их виной. Под Ляояном только что прибывших из России солдат, без первого обстрела, поставили перед гаоляном под сильнейший огонь японцев, неизвестно откуда поражавший их. Даже отвечать на огонь наши солдаты не могли, ибо не знали куда. Под Мукденом были еще более тяжкие обстоятельства, приводившие наши ряды в смятение.

Но где можно было биться, у нас бились дивно. Порт-Артур, Ляоянский бой, Путиловская сопка дали незабвенные примеры, как в былое время.

Как нарисовать в трех строках справедливо и точно картину истекшей войны?

Военачальники, ничего не видя перед собой, ведая весьма мало о японских силах до боя и еще меньше во время боя, незрячие, слепые, водили наших солдат не биться, а... умирать, что последние безропотно исполняли.

Дайте глаза, было бы иное. Даже наши слабовольные, салонные и канцелярские генералы были бы принуждены держать себя иначе, если б видели все ясно.

Я ни слова не сказал о полководцах старого русского типа — ясность зрения делала бы их победы лишь еще быстрее, еще решительнее.

Так или иначе, с военачальниками старого типа — Драгомировым, Скобелевым — или с новыми маньчжурскими генералами нашей армии необходимо иметь летающие глаза. Они неслыханно увеличивают [190] силу. Они сделают хорошего, храброго солдата нашего неодолимым.

Главное зло за прошлую войну — незрячесть, слепота — будет уничтожено летчиками.

Тогда — Бог милостив — вернется наше былое славное время.

Бой в воздухе

Летуны — страшные враги. Их надо уметь уничтожать.

От пуль снизу, обессиленных высотой, отлично защищают двигатель и летчика легкие блиндажи.

У Круппа придумали орудия, снаряды коих, разрываясь, должны производить сотрясение воздуха близ самолета, нарушать устойчивость и ронять его.

Орудия поставлены на быстрые автомобили, дабы, гонясь за самолетом, стрелять по нему. Дееспособность сих орудий пока не испытана за неимением летающих искусственных мишеней. Она не может быть велика на большой высоте: самолеты нынче устойчивы, сильны. Нужен близкий взрыв, дабы опрокидывать их. А легко ли попасть в птицу, летящую на высоте двух тысяч с быстротой 170 верст в час? Спросите любого охотника. Из миллиона снарядов, выпущенных в такую цель, будет опасен один, чисто случайный.

Придется летчикам уничтожать летчиков.

В начале войны, при ломке мобилизации, при порче путей сообщения бомбами с самолетов, между ними будут происходить схватки над всей страной. Над всеми серьезными пунктами должны будут без устали кружить летчики и отбивать стремительные вражеские налеты.

Но особенно будет важен бой в воздухе перед главным сражением на земле.

Летчики — крылатые наводчики меткой артиллерии, метатели сильных бомб в неприятеля, глаза главнокомандующего и всей армии — должны быть уничтожены у врагов перед началом серьезного боя.

Кто победит в воздухе, тот победит и на земле. Выколи глаза врагу, и он, слепой, будет твой. Таковы начала новой тактики. Они неоспоримы, как аксиомы. Превышение силы армии с летчиками над армией без них слишком велико и очевидно. [191]

Для войны в воздухе самолеты должны быть быстры и многоместны.

Метатели, спутники летчика, должны стрелять из ружей или пулеметов впредь в стороны и назад во время лёта и бросать бомбы вниз.

Быстрый самолет быстро поднимается. Находясь над вражескими самолетами, он будет ронять на них бомбы, сам оставаясь неприкосновенным. Бомбу кверху рукой не закинешь.

Летчики-итальянцы много вредят туркам в Триполи, несмотря на малую умелость и великую осторожность.

У итальянцев наилучшие самолеты — Блерио и Депердюссена старой постройки, летающие со скоростью всего 100 километров в час.

Предположим, туркам удалось раздобыть хорошего летуна Веймана на «Ньюпор». Он принудил бы итальянских летунов не вылезать из сараев.

В тихий день (итальянские летуны не любят ветра) поднимаются 10 самолетов с бомбами, против турок. Вейман вылетает также и несется вверх. Пока он поднимается, уже реявшие высоко итальянцы стараются пролететь над ним и бросить в него бомбу. Неудача. Не могут догнать, поймать, пролететь над ним. Вейман летит на 50 верст скорее в час, нежели они. Но как только Вейман поднимается выше их, картина сразу меняется. От него никто улететь не может. Он догоняет по очереди всех, пролетает то над одним, то над другим. Два его метателя роняют каждый раз несколько бомб, и скоро все итальянские летуны либо падают как камни на землю, либо, предпочитая жизнь, садятся на землю и прячутся куда кто может.

У нас инженерное ведомство покупает для военных целей разнообразные самолеты, порой хорошие, порой же очень средние.

Для боя в воздухе это грех, грубая ошибка. Как броненосцы, орудия, ружья, так же и военные самолеты должны быть лучшие из всех существующих.

Тихолеты в воздушном бою будут всегда обреченными жертвами быстролетов, они не могут ни догнать врага, ни улететь от него, ни подняться над ним, чтобы сбросить бомбы, словом, у них нет силы ни нападать, ни защищаться.

Вспомним море, бои между океанскими тихоходами со слабыми пушками и быстроходами с дальнобойными орудиями. Первые были простой мишенью последних. [192]

То же будет и с тихолетами.

Это очень важный вопрос, который может стать больным для стран с военным министерством, ленящимся хорошо оснащать воздушный флот.

Уничтожив летчиков врага, даже малая армия победит большую.

Скажу кратко. Зрячий карлик убьет слепого великана.

Летчики врага брошены на землю, погибли. Неприятель ослеплен. Остается только добивать его ничего не видящую армию на земле.

Дайте крылья России!

Последние два года друзья-летуны часто писали мне об упадке интереса в России к лёту и к ним.

У одного отличного летуна износился самолет, а купить новый было не на что, и денег никто не давал.

Трех других летунов взяли для показных полетов предприниматели, но скоро рассчитали, объявив, что кормились интересом к лёту в стране, а он угас.

Эти и многие другие жалобы поражали меня. Я не мог их расследовать, ибо лежал больной за пределами России.

Я верил писавшим, и вместе с тем мне не верилось, что в России угасло доброе чувство к сынам ее, учащимся лёту на ее защиту.

Это невозможно, чувствовал я, ибо судьба дала мне пережить в 1910 году счастливые дни любви чужих людей точно к родному. Я сломал свои самолеты. Мне тотчас собрали денег, чтобы я мог летать на новом, лучшем, что я и сделаю с великой радостью в тот день, когда поправлюсь.

Помогли мне все, начиная с высших кругов и кончая крестьянами, солдатами.

Помню, как простой Ванька отказался взять рубль за провоз и сказал добрые слова, кои навеки не забываются. Это было трогательно.

Не перескажешь всего, что бесконечно радовало, и не столько за себя, сколько за лёт в России, в коем я ясно видел ее крепкую защиту от врагов и на суше, и на море, и на западе, и на востоке.

Начав летать в милой Франции, я привык к помощи отовсюду, но у нас было несравненно больше ширины и доброты во всем. Приходилось каждый день отказываться от лучших предложений помощи [193] за избытком их. Хорошее чувство русских людей сердечно поддерживало своего летуна.

Вспоминая все это, я решил просить ныне особо широкой помощи русскому лёту. Ведь он служит теперь не забаве, а защите нашей родины.

Нести помощь надо двумя путями, старым и новым.

Необходимо пожертвованиями оказать серьезную поддержку воздушному флоту, созданному Великим князем Александром Михайловичем.

Все страны, как наши близкие западные соседи, так и далекая Япония, все сильно помогают развитию воздушных сил всенародной подпиской. В Германии брат императора принц Генрих собирает миллионы.

Я объяснил в предшествовавших главах, как неоценима на войне зрячая армия со стаями самолетов, бросающими бомбы в слепых, растерянных врагов.

Но ведь мы именно и будем несчастными побежденными, если у нас не будет мощного воздушного флота...

Посему все должны щедро, широко помогать созданию великих воздушных сил в России.

Ведь если даже война и не разразится, то без них мы будем столь слабы, что громовые тучи не станут сходить с нашего политического горизонта. Нам достанется на долю горькая судьба народа хотя с большой, но со слабой армией, вследствие недостатка в ней современного оружия и современных приспособлений. Судьба сия — подчиняться и подчиняться и на западе, и на востоке.

Это совершенно ясно военным и государственным людям во Франции, Германии, Англии и Японии, где все, не отрывая глаз, следят за движением вперед военного дела.

Лишь у нас это не сознают. И правительство, и общество дают на воздушный флот столь мало, что он все время нуждается в средствах.

Между тем он создается отличный.

Это новое дело, новое оружие поставлено в России лучше, чем даже во Франции — матери его. Беда лишь в том, что оно недостаточно велико. В нем силы нет.

Когда я беседовал с севастопольскими летчиками, то мне невольно вспоминались рассказы о русском парусном флоте прежних, славных времен. [194]

В памяти вставали старые моряки, ибо у летчиков ныне, как в давнее время у них, единственная основа службы — живая любовь к работе, к делу осуществления дорогой мечты — создать неодолимую мощь родной страны.

Помогите им добиться сего! Эта мечта легко осуществима, лишь надо дать им средства. И средства сравнительно небольшие!

Это чувство преданности делу двигает в воздушном флоте всеми — и младшими, и... вплоть до главы его.

Среди летчиков царит строгая дисциплина. Ей подчиняются охотно, с радостью. Истинный военный легко поймет значение, всю силу сего.

Я много писал о военном деле в России во время войны и после нее. К сожалению, редко приходилось говорить хорошее о нем.

Но тем более отрадно сказать теперь доброе и справедливое слово о вновь создающемся столь важном, необходимом России оружии. Жертвовать на него надо по следующему адресу: Контора двора Великого князя Александра Михайловича. Санкт-Петербург, Офицерская, дом 35.

* * *

Новый путь помощи русскому лёту развертывается так.

Одного военного воздушного флота мало нам. Надо добиться того, чтобы у нас было много не военных летунов. Пусть они будут из народа, как в былое время ямщики. У нас благодатная нива!

Когда меня взяли военным инструктором, то я и выбрал первым учеником солдата Сергея, и уверен, он был бы прекрасным летчиком.

Перевидав тысячу летунов всех наций, я знаю двух лучших, кои перед опытным глазом творят чудеса не слепой смелости (этого свойства у всех избыток), а сноровки, похожей на волшебную. Эти двое: мичман Андре Конно во Франции и Михаил Ефимов, из крестьян Смоленской губернии.

Было бы долго рассказывать, сколько труда стоило сильному волей Ефимову преодолеть все препятствия и стать летуном. Но эти препятствия ныне еще возросли, и надо их срыть. Надо создать у нас хорошие условия родиться и жить и летунам, и строителям самолетов.

Для создания хорошего числа русских летунов и самолетов необходимо назначить призы за хорошие полеты. [195]

Русские люди, не пожалейте дать средства на это! Щедростию вы укрепите крылья России! Моей лептой на призы будет доход с этой брошюры: «Война и лёт воинов».

Мы назначим их русским летунам на самолетах, выстроенных в России, из русского материала, лишь с французскими двигателями, за неимением пока наших.

Назначим первый приз за перелет из Петербурга в Москву с 7 пудами груза скорее, нежели в 5 часов 55 минут. Требования скорости и груза легко выполнимы. Грузом мы назначим газеты для полета.

Летуны станут разносчиками газет, летящими из столицы в столицу.

У издателей мы попросим денег на приз за быструю доставку их газет на самолетах. Так интересно выйдет! Утром в Петербурге, около Невского, выпущены газеты, а в полдень они будут раздаваться на Тверской, на Красной площади, по всем славным углам нашей старой Москвы.

Приз надо собрать в 7 тысяч рублей.

На второй приз попросим собрать деньги москвичей и дадим его за перелет из Москвы в Петербург скорее 4 часов 44 минут с грузом в 9 пудов. Москва пошлет летуна отдать воздушный визит Петербургу на более быстром самолете и с большим количеством московских газет.

Увеличение требований к самолетам есть основа успеха и пользы призов. Газеты будут грузом лишь при лёте на приз. На войне же желанной тяжестью будут бомбы, и чем больше их станут поднимать летающие бомбоносцы, тем страшнее они будут врагам.

Хотелось бы еще собрать на приз за перелет Петербург — Москва — Киев — Петербург с семипудовым грузом скорее трех дней.

Этот приз должен быть не меньше 18 или 12 тысяч рублей, дать кои могут не только петербуржцы и москвичи, но и киевляне, и другие русские люди.

Заманчиво открыть воздушную дорогу между столицами древней, княжеской Руси, старого Московского царства и великой Русской империи, рожденной великим Петром.

Было бы хорошо установить приз в 10 тысяч рублей за перелет из Кронштадта в Севастополь в один день. Взятие этого приза показало бы, что наши флоты соединены ныне летающими крейсерами, для коих Дарданеллы широко открыты, ибо в воздушном океане [196] над землей и морем, к счастию, нет проливов, ни закрытых, ни открытых.

Этот приз — всероссийский. На него могли бы жертвовать отовсюду, но я не смею надеяться. Это было бы уже очень хорошо.

Устроим пока первый приз.

Надо собрать не только деньги, но также и комитет для выработки правил лёта и контроля.

Каждый жертвователь на приз может указать аэроклуб или написать имена лиц, которым он хочет доверить выработку условий призов.

Записку с именами надо прислать вместе с деньгами либо в контору одной из газет, либо в один из аэроклубов, либо по следующему адресу: Н. Е. Попову, Солянка, дом 13, Москва.

Деньги будут собраны и переданы в аэроклуб, который возьмет на себя наблюдение за взятием призов.

Все избирательные записки будут подсчитаны. Избранный большинством голосов комитет будет созван.

Я лично прошу войти в комитет А. И. Гучкова, полковника С. И. Одинцова, М. А. Суворина, П. А. Столыпина, Н. А. Морозова, П. А. Неклюдова, В. Г. Богораза (Тана), С. С. Усова и В. В. Корна.

Я уверен, что если названные мною лица возьмутся за дело, то ему будет дан хороший ход, который завершится успехом.

Призы будут не частные, а общие. Разработка правил будет общественная.

Такие призы необходимо устроить, ибо они лучшее побуждение и хлеб хорошим строителям самолетов и летунам.

Как во Франции, так и у нас строители будут брать летуна и посылать его на приз, взять коий им будет важно, дабы показать всем, и особливо военному министерству, достоинства своих самолетов. Призы будут поддерживать, воспитывать и летунов, и строителей.

Комитет выработки правил установит ряд серьезных военных требований самолетам, летящим за призом.

Каждый приз будет строгим конкурсом.

Комитет, конечно, должен будет первым долгом просить Великого князя Александра Михайловича дать указания на требования боевых свойств, которые нужно предъявить к самолетам для допущения их к взятию призов. Таким образом вырабатывается и установится тип русского военного самолета. [197]

Надо, чтобы лёт и постройка самолетов вошли нам в кровь и плоть, чтобы призыв летчиков с самолетами на войну увеличил военный воздушный флот России втрое.

Тогда мы будем сильны, славно поборемся и беспощадно налетим на врагов, когда будет нужно.

Успех лёта — общее, широкое, народное дело огромной важности для увеличения сил защиты России.

Почему я и прошу любящих родину людей, т. е. всех нас, помочь русскому лёту.