Один против восемнадцати

В годы Великой Отечественной войны автор служил на Северном флоте. Он был рулевым и комендором на малом охотнике за подводными лодками и участвовал во многих боях. Награжден орденами Отечественной войны I и II степени и медалью «За отвагу». Ныне проживает в Ташкенте. Старший лейтенант запаса активно участвует в военно-патриотическом воспитании молодежи.

Воспоминания Василия Михайловича Нечаева посвящаются первым боям экипажа катера «МО-121» с воздушным противником.

Шел восьмой день войны.

Вечером катер «МО-121» — охотник за подводными лодками — был отозван из ближнего дозора, который он нес почти бессменно вот уже третьи сутки. Короткий переход в Екатерининскую гавань — и мы ошвартовались к борту «Маяка»{6} — плавучей базы дивизиона.

Гавань защищена скалистым островом от штормовых ветров. А на материке, в лощине, по которой пробивается ручей, еще до войны североморцами был сооружен стадион — едва ли не самый северный в мире. Зрители футбольных баталий, возникавших на игровом поле, размещались прямо на скалах. Теперь же стадион пустовал.

День назад мы на короткое время заходили в гавань, заправлялись провизией и питьевой водой. В тот раз в паре с соседним катером мы открыли огонь по черно-желтому «мессеру», буквально изрешетили его. Случилось так, что самолет, удирая от краснозвездных истребителей, выскочил прямо на плавбазу из-за многоэтажного, самого высокого в Полярном дома, полукругом огибавшего скалу и потому названного «циркульным». [372]

Экипаж «МО-121» был готов к встрече с врагом. Командир носового орудия Иван Свистунов, плечистый и крепкий парень, словно боксер перед атакой, весь напрягся и исподлобья смотрел на приближающегося противника, выбирая момент для нокаутирующего удара. Спокойно работал штурвальчиками невозмутимый наводчик носовой пушки Виктор Бальмели. Он, говоря его же словами, уже «положил мертвый крест» прицела на «мессера» и теперь негромко повторял:

— Ноль... Ноль...

Доклады наводчиков сливались с грохотом пушечных выстрелов. Мы отчетливо видели, как снаряды ударили по мотору и фюзеляжу, как длинная пулеметная очередь боцмана Анатолия Сафронова прострочила вдоль всю машину. Над нашими головами с ревом пронесся истребитель, разодранный сталью и свинцом. С сигнального поста сообщили, что машина упала на скалы за губой Оленьей.

Бой с воздушным противником произошел на глазах многих жителей Полярного. Это было вчера. А сегодня едва мы закончили утреннюю приборку, как из штаба на катер вернулся чем-то взволнованный лейтенант Иосиф Айзикович Кроль. Всего три дня назад он был назначен командиром звена катеров. Одновременно лейтенант замещал командира нашего катера лейтенанта Михаила Михайловича Миронова, не успевшего вернуться из отпуска. Видать, из Архангельска — родины Миронова, откуда в Полярный удобнее добраться морем, не оказалось попутной оказии.

Прозвучала команда:

— Катер к походу изготовить!

Нам предстояло принять боезапас и горючее и, не медля ни минуты, выйти в Мотовский залив и там ждать дальнейших распоряжений.

— Что ж, это лучше, чем болтаться в дозоре, — сказал старший сигнальщик Андрей Михайленко. — Только надо бы в Варангерфиорд — там идут бои.

Михайленко когда-то был формарсовым на черноморском линкоре «Парижская коммуна». Уж так повелось: обо всем, что касалось своего катера, Михайленко обычно узнавал одним из первых. Вот и теперь, поправив бескозырку, он вопросительно взглянул на помощника командира лейтенанта А. В. Бородавко, надеясь поговорить с ним по душам, но лейтенант, видимо, спешил и, махнув рукой, направился в каюту командира катера.

Каюта командира... На катере она небольшая, можно сказать, крошечная. Слева, как войдешь, — стол-тумбочка, над ним зеркало, справа — шкафчик для одежды и обуви. Вдоль борта — две койки: нижняя служит диваном, верхняя, при откидывании, становится как бы его спинкой. В каюте кроме двух сидящих может вместиться третий, но он вынужден стоять. Приходившие к командиру обычно застревали в дверях. Так удобнее было разговаривать. [373]

Такой же игрушечной выглядела и кают-компания, да и все другие помещения.

Попав на малый охотник, я поначалу недоумевал: как может экипаж — более 20 человек — разместиться внутри, да еще и уложить снаряжение, боеприпасы, да так, чтобы все это лежало удобно, под рукой? Но, освоившись, понял, что конструкторы, инженеры и рабочие создали отличный корабль, где все подчинено организации повседневной и боевой службы. Обычно в походе часть экипажа находится на боевых постах. А свободные от вахты могут отдохнуть в компактных внутренних помещениях. Ведь назначение корабля — бой! Быть готовым к нему — задача экипажа в любой обстановке. Что касается различных удобств, то они вполне обеспечиваются плавбазой.

Перед выходом в море командир катера лейтенант М.М.Миронов всегда ставил перед экипажем четкие боевые задачи. И к этому мы все привыкли. А сегодня какая-то неопределенность: «Выйдем в Мотовский залив — узнаем!»

Время торопит. Мы грузим на катер боезапас. Черные цилиндры больших и малых бомб аккуратными рядами выстраиваются в стеллажах, трюмы заполняются ящиками со снарядами и коробками с патронами. Слышу, как командир БЧ-5 главный старшина Павел Степанов докладывает помощнику командира, что в цистерны принят полный запас горючего. Теперь катер грузно осел по верхнюю кромку отбитой белилами ватерлинии.

С плавбазы «Маяк» на борт катера прибыл радист — старшина 1-й статьи Павел Параничев, человек уже немолодой, год назад оставшийся на сверхсрочную службу. За плечами у него — полевая радиостанция «6-ПК». Андрей Михайленко попытался узнать, зачем он ее прихватил, но Параничев ответил уклончиво:

— Приказали — взял. А зачем — начальству виднее.

Вскоре на катер прибыл флагманский артиллерист флота капитан 2 ранга А. Д. Баринов.

— Он будет руководить действиями, — пояснил помощник командира. А какими — не сказал.

Михайленко недоумевал, о чем и поделился со мной. Как могу, успокаиваю его. И тут же бегу в штурманскую рубку, чтобы подготовить карту Мотовского залива, а также прокладочный инструмент, необходимые штурману. Как только вышли в море, говорю Андрею, куда направляется катер. Он молча кивает «Понял!»

Часы в штурманской рубке показывали 22.50, когда наш катер покинул гавань. На улицах Полярного, среди бело-розовых его домов, освещенных мягким светом не заходящего в ту пору солнца, не было ни души: город-воин спал чутким сном. Пустынно было и в Кольском заливе. По небу проплывали редкие, одиночные полоски перистых облаков. Воды Мотовского залива, разделявшие полуостров Рыбачий с материком, также были на редкость спокойны.

Безмятежная, первозданная тишина лежала вокруг. Оберегая [374] ее, катер шел на подводном выхлопе, чуть подрагивая всем своим стройным корпусом. В такую теплую летнюю ночь легко нести вахту на руле: катер, не рыская, идет точно по заданному курсу. На какой-то миг я стал спиной к компасу — проверил направление движения по кильватерной струе. Она, словно белая ковровая дорожка, ровно стелется по изумрудной шири залива. Руки мои, отдыхая, лежат на ручках штурвала. От форштевня усы-волны, словно покрытые лаком, плавно катятся к затихшим в ночной дремоте безлюдным берегам. Комендоры, привалившись к зачехленным пушкам, тоже молча любуются чудесной картиной спящей природы.

Но вот позади остался мыс Лазаря, и мы поворачиваем в губу Мотка, что между полуостровами Рыбачьим и Средним. Теперь по корме видны белесые дымы, отвесно поднимающиеся из труб домов рыбацкого поселка Титовка, скрытого прибрежной сопкой. Один из дымов плотнее и темнее — это от парохода «Енисей», стоящего у причала. Он еще накануне ушел туда с красноармейцами на борту — пополнением для частей, стоявших близ государственной границы.

А вот и точка рандеву. В ожидании подхода эсминцев командир звена швартует катер к западному причалу, у входа в бухту Озерко. Эта бухта и впрямь похожа на маленькое сонное озерко.

Наступил последний день июня. Время на часах — 01.25.

Лейтенант Кроль попросил всех собраться у мостика. Маленький ростом, он на возвышении почему-то казался еще меньше, да и моложе. Впрочем, мы не обращали внимания на молодость многих командиров и старшин — наших ровесников-комсомольцев (среди нас были специалисты, в свое время служившие в торговом и ледокольном флоте и имевшие отсрочки по призыву). Каждый выбирал в жизни свой путь. Кроль стал морским офицером. Он окончил Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе в один год с лейтенантом Мироновым.

Командир звена рассказал о сложившейся обстановке на приморском участке фронта так, как его, вероятно, информировали в штабе флота.

— Немецкое командование понимает, — подчеркнул лейтенант, — что тот, кто владеет полуостровом Рыбачьим, тот и контролирует Кольский залив, а с ним и незамерзающий порт Заполярья — Мурманск. А без Мурманска, без Кольского залива, без баз не могут существовать ни катера дивизиона, ни наш Северный флот...

— Это мы тоже не хуже фашистов знаем! — насупив белесые брови и не поднимая головы, заметил боцман Сафронов.

— Противник начал наступление, — продолжал, не обратив внимания на реплику боцмана, лейтенант Кроль. — На границе идут упорные бои. Горнострелковый корпус «Норвегия» рвется к Мурманску, а также на Рыбачий. У Титовки врага сдерживают пограничники полковника Синилова и части 14-й стрелковой [375] дивизии, состоящие в основном из призванных на переподготовку запасников.

Нашим частям приходится очень тяжело. От них требуется выстоять, не пустить немца дальше. Командование флота решило послать на помощь пехотным частям подвижную артиллерию — два эсминца. В их охранение кроме нас назначен также «сто двадцать третий» лейтенанта Лозовского. Корабли вот-вот должны подойти.

Мы молча разошлись по боевым постам и кубрикам. Признаться, всей серьезности положения, которое сложилось на фронте, в тот момент мы еще не прочувствовали. Да и представление 6 войне как тягчайшем бедствии для страны еще не выкристаллизовалось.

Добрая треть экипажа «МО-121» только-только возвратилась из отпусков. И в каждом из нас жило тепло родительского дома.

...Прохлада незаметно сменилась легким утренним теплом. И так же незаметно появились светло-серые низкобортные эскадренные миноносцы «Куйбышев» и «Урицкий». Их сопровождал «МО-123» лейтенанта Василия Михайловича Лозовского.

На «Куйбышеве» состоялось короткое совещание командиров кораблей. Лейтенант Кроль вернулся с совещания один: флагманский артиллерист капитан 2 ранга Баринов остался на эсминце, комендоры которого будут первыми вести огонь по врагу.

Колокола громкого боя сыграли на эсминцах сигнал боевой тревоги. Краснофлотцы и старшины в парусиновых робах привычно разбегались по боевым постам. Слышались громкие доклады о готовности к бою. Боевую тревогу сыграли и на обоих катерах. Мое место по тревоге — у носовой пушки, специальность — установщик прицела.

Единственный, кто из верхней команды «сто двадцать первого» не готовил к бою оружие, — это стоявший на мостике рулевой старшина 2-й статьи Борис Векшин. Дело свое он знал отменно. Уроженец Мурманска, Борис до военной службы плавал на рыболовных судах. Он участвовал в переводе на Дальний Восток плавбазы рыболовного флота «Комсомолец Арктики». Борис охотно делился штурманскими знаниями со всеми катерниками — будь то сигнальщики или мотористы.

— Всем пригодится! — обычно говаривал при этом старшина.

Помнится, на одной из таких бесед Векшина присутствовал командир катера лейтенант Миронов. И в тот же день, как бы невзначай, озадачил секретаря комсомольского бюро Леонида Панченко:

— Вы беседы Векшина слушали?.. Нет? Почему?.. Полезно.

Совет командира — это все равно что приказ. И Панченко выкроил время, побывал на очередной беседе старшины группы рулевых. Вскоре комсомольский вожак доложил командиру, что он с интересом познакомился со штурманской практикой рулевого, его наблюдениями за погодой и морскими течениями. Но очень неудачно заключил: [376]

— Так это же его дело!

— Вы все же не поняли меня, — заметил командир.

На вечерней поверке лейтенант объявил перед строем благодарность старшине 2-й статьи Векшину за проявленную инициативу. А затем М. М. Миронов, вообще-то не любивший долгих речей, обратился к нам:

— В этом начинании старшины Векшина заложен большой смысл для всех. Представьте: обстановка потребовала подменить или заменить любого из вас. А сможете ли вы выполнять то, что делал ваш товарищ из другой боевой части? Теперь, вероятней всего, нет. Но каждому из вас, а не только мне или моему помощнику надо уметь обращаться с любой техникой, имеющейся на корабле. С любой! Подумайте об этом серьезно.

— Мы постараемся... — ответил за всех покрасневший комсомольский секретарь.

Экипаж поддержал замысел командира. Началось движение за овладение смежными специальностями. Теперь уже беседы и занятия, подобные векшинским, проходили в свободное время у мотористов и минеров. Все мы учились сигнальному делу. Мой друг Ваня Бородулин ознакомил меня обращению с мотором, научил запускать его. Краснофлотцы готовились к использованию всей мощи вверенного им оружия и механизмов.

На отчетно-выборном собрании члены ВЛКСМ единогласно избрали Векшина заместителем секретаря комсомольского бюро. [377]

Примечательно, что уже в первые месяцы службы на флоте Борис Векшин стал отличником боевой и политической подготовки, а через год — старшиной 2-й статьи. Одновременно с ним это звание было присвоено боцману Анатолию Сафронову и старшему мотористу Леониду Панченко. Не скрою: кое-кто из старослужащих пытался было подчеркнуть свое превосходство над молодыми младшими командирами. Но Векшин весьма тактично дал понять (и прежде всего личным примером), что на высоте положения остается тот старшина, который по крупицам приобретает и накапливает необходимые командирские качества, умело их применяет. А возраст и срок службы не всегда являются критериями в служебном росте моряка.

Таким был старшина рулевых Векшин.

...В 04.13, как об этом свидетельствует запись в вахтенном журнале, «МО-121» подошел к эсминцу «Куйбышев», на борту которого значился номер «08». Нам предстояло принять артиллерийских корректировщиков и вместе с радистом старшиной 1-й статьи Параничевым высадить их на берег. Катер резко качнуло на своей же волне, догнавшей его. И тут случилось непредвиденное: деревянная верхушка фок-мачты ударилась о шлюпку эсминца, вываленную за борт, отломилась и упала на штурманскую рубку.

— Что ж, обойдемся пока и без мачты, — рассуждал Андрей Михайленко. И он тут же прикинул, как станет поднимать флаги на руках, без фал.

Доложили лейтенанту Кролю. Решили убрать и оставшуюся часть (не ходить же катеру с мачтой-обрубком). Но этим не ограничились. Корабельных комендоров давно волновала кормовая мачта: она мешала ведению пушечной стрельбы. Позднее, уже после войны, я прочел в архивах: «В процессе эксплуатации катеров, в особенности в военное время, была снята кормовая мачта для увеличения угла обстрела кормового орудия и пулеметов»{7}. Не смею утверждать, что в этом отношении пионером был наш катер. Но именно в тот день, 30 июня, по приказанию командира на катере «МО-121» была срублена грот-мачта. Без нее катер как бы удлинился, сохранив стремительный боевой вид.

Михайленко был даже рад.

— Так-то лучше, — доверительно шептал он мне, помогавшему уложить мачты к леерам.

— Это тебе с таким ростом удобно, — возразил я. — А радисту?

— Да и радисту! Вон, смотри, он уже приспособился!

Радист старшина 2-й статьи Иван Измалков и в самом деле не сидел без дела. Обнаружив неполадки с приемом, он выскочил из радиорубки на палубу и уже натягивал аварийную антенну. Для нее он использовал один из футштоков, закрепив [378] его у ходового мостика. Доложив командиру о готовности поста к бою, Измалков в тон сигнальщику заявил, что и без мачт обойдется. А лейтенант Бородавко, привыкший, как всегда, засекать действия секундомером, с удовлетворением отметил, что норматив на замену поврежденной антенны был значительно перекрыт.

Услышав похвалу в свой адрес, коммунист Измалков лишь слегка улыбнулся и тут же поспешил в «радиоскворечник» — так острословы называли его боевой пост. Радиорубка была заставлена различной аппаратурой, среди которой умещался небольшой столик. Через кругляш иллюминатора радисту было удобно, не покидая боевого поста, передавать прямо на мостик, в руки командиру, принятые радиограммы.

Катер Лозовского направился к выходу из залива, а наш «МО-121», приняв на борт корректировщиков, шел к берегу. Справа по борту открылось полукружие небольшой губы Кутовой. Она лежала между каменистым берегом материка — хребтом Муста-Тунтури и отлогим склоном полуострова Среднего. На западе, за песчаным перешейком, виднелся простор Варангер-фиорда.

Вслед за нами шли эсминцы. Они застопорили ход и легли в дрейф, как только глубины пошли на убыль. Мелководье и подводные камни не позволили нам подойти вплотную к берегу. Пришлось спустить на воду тузик — крошечную шлюпку. При штилевой погоде, какая стояла теперь, в нее могли поместиться трое бойцов. Но и тузик не смог достичь берега, к тому же оказавшегося болотистым. Боцману Сафронову пришлось лезть в воду и, как бурлаку, тянуть шлюпку за собой.

Так на полуостров Средний были переправлены старшина 1-й статьи Параничев с полевой рацией и корректировщики с эсминца: командир батареи лейтенант Песков и краснофлотцы Ильичев и Лобанов{8}. Все они теперь шагали по песчаному перешейку, пересеченному проволочными заграждениями, к первому от моря пограничному знаку. Их фигуры четко выделялись на сугробах еще не растаявшего снега. Вскоре группа скрылась в одной из лощин у подножия хребта Муста-Тунтури, круто взметнувшегося на высоту более четырехсот метров.

Со стороны поселка Титовка, от которого до границы считанные километры, доносился гул разгоравшегося боя. В бинокль было видно, как на склонах сопок восточнее поселка мелькали вспышки орудийных залпов. Там располагались батареи артполка.

Мы были одеты как на парад: во все черное, суконное... Именно так наши отцы шли в бой, защищая революцию. Катерники во всем подражали им. И лишь на головах вместо бескозырок были каски. К ним мы еще не успели привыкнуть. К тому же, несмотря на мягкий шерстяной подшлемник, каска давила [379] на голову. От постоянного напряжения тупо болели мускулы шеи. Снимать же каски командир категорически запретил.

Артрасчеты не отходили от пушек. Мотористы, высунувшись по пояс из люков, старались вдохнуть в легкие чистый морской воздух. Они были готовы мгновенно нырнуть вниз, к не остывшим еще моторам.

Неподалеку от нас готовились к стрельбе моряки «Куйбышева». Другой эсминец держался чуть поодаль, время от времени подрабатывая машинами для возвращения в начальную точку дрейфа.

Но вот старшина 2-й статьи Измалков установил радиосвязь с Параничевым.

— Дайте огня! — передал тот радиограмму лейтенанта Пескова с указанием координат цели.

Михайленко семафором передал радиограмму на эсминец. Впрочем, радисты эсминца и сами вошли в контакт с корректировщиками. До нас донеслись звонко репетуемые комендорами команды. Развернулись стволы орудий. И хотя мы видели приготовления расчетов, все же вздрогнули от первого залпа. Лейтенант Песков дал поправки и вскоре сообщил: «Накрытие!» Он попросил дать плотный огонь по одному из квадратов. «Куйбышев» засверкал частыми вспышками.

Три с лишним часа рвались снаряды «Куйбышева» в боевых порядках пехоты противника, пытавшейся прорваться к Муста-Тунтури. Параничев радостно доложил о накрытии шрапнелью скоплений врага.

А в районе Титовки продолжался ожесточенный бой. До нас доносился непрерывный гул стрельбы. В небо поднимались дымы от пожаров. Армейские части и подразделения с трудом сдерживали натиск противника.

Михайленко, наблюдавший за обстановкой на берегу, обнаружил на склоне хребта трех фашистских солдат. Они не спеша устанавливали пулемет на треногу.

— Цель поймана!

Лейтенант Кроль приказал кормовому расчету открыть огонь. Наводчик Виктор Бальмели (переведенный из носового расчета) размеренно и спокойно, как привык делать все, навел орудие. Резко рванул выстрел. Первый снаряд лег с перелетом. Лейтенант Бородавко дал поправку, и второй снаряд угодил точно в цель. Чувствовалось, что стрельба по неподвижной береговой цели была хорошо отработана комендорами.

— Что ж, таким отбойным молотком можно выдавать фрицев на-гора! — похлопывая по стволу пушки, сказал командир расчета Иван Свистунов — в недавнем прошлом шахтер из Донбасса.

...Отстрелявшийся эсминец уступил свое место другому — «Урицкому». Постройки 1915 года, этот корабль под именем «Забияка» известен как участник Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. Но он принимал участие и в Моонзундском [380] сражении против немецкого флота. И вот теперь, спустя четверть века, эсминец снова встречается с тем же противником. Артиллерийские расчеты «Урицкого» действовали подчеркнуто четко, словно на показательных стрельбах. Гильзы, вылетая из дымящихся казенников, скатывались к натянутым вдоль бортов предохранительным сеткам: комендоры берегли цветной металл. Меткость огня «Урицкого» подтверждали донесения группы корректировщиков.

Корабельные часы показывали 10.06, когда Борис Векшин обнаружил в воздухе маленькие точки.

— Воздух!

Над головой расторопного Михайленко тут же появляется флаг. Это — сигнал воздушной тревоги. Ее одновременно объявляют все корабли. Наш «сто двадцать первый», выписывая пологую кривую на зеленоватой глади губы, сближается с эсминцами.

Не ошибусь, пожалуй, если скажу, что у каждого из нас впервые появилось какое-то необычное возбуждение. (Оно бывало и потом, но лишь в тягостном ожидании начала боя и как-то незаметно исчезало с первыми залпами.)

— Есть!.. Ноль!.. Ноль!.. — слышались доклады наводчиков.

Комендоры, держа наготове трассирующие снаряды для очередного залпа, нетерпеливо поглядывали то на приближавшиеся бомбардировщики, то на командира, ожидая его команды. Боцман Сафронов всей своей сутулой фигурой как бы врос в наплечники пулемета. Закусив губу и прищурив глубоко сидящие под белесыми бровями глаза, он медленно разворачивал вороненый ствол «дэшэка», ведя его чуть впереди головного самолета.

В обязанность помощника командира лейтенанта Бородавке входило управление огнем. Он успел выбрать из книжек-таблиц и передать на орудия исходные данные для стрельбы по горизонтально летящим самолетам. Расстояние и высоту до воздушной цели определил, как обычно, на глазок.

По боевому расписанию я входил в расчет носового орудия. Установив на прицеле исходные данные, наблюдал за тем, что происходило в воздухе и на кораблях.

Эсминцы, завершив стрельбу, развернулись и на полной скорости покидали опасную для них здесь узость залива. Для маневрирования им требовался простор. В момент, когда они оказались на траверзе Титовки, первая тройка «юнкерсов» вошла в стремительное пике. Но еще стремительнее снаряды с эсминцев и катеров — головная машина ярко вспыхнула и, не выходя из пике, отвесно врезалась в воду. Бомбы двух ведомых легли позади кораблей.

Между тем «юнкерсы» тройка за тройкой входили в пике на маневрировавшие эсминцы. Отбомбившись, самолеты делали левый разворот и на бреющем полете устремлялись в атаку на наш «сто двадцать первый». Катер лейтенанта Лозовского [381] шел впереди эсминцев и помочь нам ничем не мог.

Пушки, клацая замками, посылали снаряд за снарядом навстречу «юнкерсам», которые пикировали с включенными сиренами. Отбиваясь, мы успевали взглянуть на охраняемые нами эсминцы: целы ли они? И беспокоились не зря. Бомбы с сухим треском рвали шелк воды, падая все ближе к кораблям. А эсминцы вели стрельбу из всех калибров и уходили все дальше в сторону открытого моря.

Наконец бомбардировщики ушли восвояси. Наступила тишина. Но мне казалось, что вокруг уже не было ни тишины, ни покоя — их уничтожил враг. Ощущение тревоги и томительного ожидания охватило всех. Мы вольно или невольно всматривались в ту часть горизонта, откуда вновь могли появиться «юнкерсы».

— Радиограмма! — послышался голос Измалкова, и его рука с голубым бланком протянулась из иллюминатора к мостику.

То был приказ командира дивизиона эсминцев. Нам предстояло вернуться в губу Кутовую и снять корректировщиков.

Корабль развернулся на 180 градусов. К месту высадки корректировщиков подошли как нельзя вовремя: выполнив приказ, группа лейтенанта Пескова уже показалась на перешейке. За нею был отправлен тот же тузик.

Тем временем сигнальщик катера обнаружил немецких солдат, спускавшихся с заснеженного склона холма. Они, как видно, пытались выйти в тыл нашим стрелковым подразделениям, начавшим отход от Титовки по прибрежной дороге на полуостров Средний. Лейтенант Кроль приказал открыть по вражеской группе беглый огонь. Накрытие было исключительно точным. Нескольких пушечных выстрелов оказалось достаточно, чтобы уничтожить или рассеять фашистов.

Прошли считанные минуты, и наблюдатели обнаружили вражескую пулеметную точку на склоне хребта Муста-Тунтури, круто спускавшегося к губе Кутовой. Вражеские пулеметчики успели пристреляться и прижали к береговому срезу раненых советских стрелков, шедших к Среднему.

Покончив с вражеским пулеметом, комендоры катера обстреляли беглым огнем дальние лощины. Почувствовав поддержку, красноармейцы махали нам руками и пилотками...

...Боцман жестами торопил и без того спешивших корректировщиков. Они чуть не валились с ног. Старшина 1-й статьи Параничев, весь мокрый от пота, сам уже не в силах был освободиться [382] от навьюченной на него полевой рации. Когда же боцман снял ее, Параничев почти без сил свалился в шлюпку. На борт катера старшину еле втащили, уложив его в коридорчик штурманской рубки. Трое моряков с эсминца разместились рядом с Параничевым.

«МО-121» малым ходом шел по заливу, придерживаясь высокого берега Рыбачьего. И тут порывы свежего ветра с шелестом пронеслись над нами. А через несколько минут они сменились нарастающим посвистом разыгрывавшейся непогоды. Это было обычным явлением для Мотовского залива, и мы не обращали особого внимания на его выходки. Зато пристально смотрели на южный берег. Там, в зеленеющей долине, горели деревянные строения Титовки — первого в этом краю поселка, оставляемого врагу. А «Енисея» там уже не было — вернулся в Кольский залив.

Последний раз наш «сто двадцать первый» ошвартовывался у причала Титовки в конце апреля, когда потребовалось доставить в Мурманск, к отходу скорого поезда, командира 14-й стрелковой дивизии генерал-майора А. А. Журбу. Его вызвали в Москву. В мае в Кремле Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин вручил генералу орден Ленина. Снимок, запечатлевший этот торжественный момент, поместили центральные газеты{9}. А теперь, в последний день июня, части 14-й дивизии вели трудный бой с горнострелковым корпусом «Норвегия».

...Неожиданно из облаков, прямо над катером, вывалилось восемь двухмоторных «юнкерсов». И закружилась над нами осиная карусель!

Упустив эсминцы, гитлеровцы, как видно, решили всю свою злобу обрушить на наш маленький кораблик, уничтожить хотя бы его. Команда с мостика «По самолетам!.. Огонь!» потонула в грохоте взрывов. Все это произошло так внезапно, что я не сразу разобрался в происходящем. В ушах — непривычный, дикий до боли вой самолетных сирен, нарастающий свист падающих бомб, надрывный рев моторов, отрывистые выстрелы наших орудий, визг пролетающих осколков. Перед глазами, вверху — «юнкерсы», с черными крестами на крыльях.

Наводчик Николай Волков спешил развернуть пушку навстречу опасности. То же самое делал Виктор Бальмели, наводчик кормового орудия. Раньше, во время учений, огнем обоих орудий обычно управлял помощник командира корабля. Но теперь интенсивность стрельбы настолько велика, что необходимые для централизованного управления данные не успевают поступать. Положение атакующих пикировщиков и маневрирующего на большой скорости катера меняется каждую секунду. Комендоры бьют по тем машинам, которые в данный момент оказываются опаснее других. [383]

Нашим ребятам не изменяет самообладание. Не действует на них и вой сирен, рассчитанный на слабонервных. Уже после боя нам станет понятным, как много значила довоенная подготовка расчетов к самостоятельным действиям. Труды дивизионного артиллериста лейтенанта Дмитрия Михайловича Бубынина, много уделявшего внимания обучению комендоров, теперь окупались сторицей.

Как бы ни менялось положение «юнкерсов», память мгновенно и, можно сказать, автоматически подсказывала заранее отработанные данные, а руки устанавливали их на оптическом прицеле. Глядя на трассы снарядов, решил: лучше бить по пикировщикам без поправок на целик. Кричу об этом наводчику. Волков сразу же понял, одобрил. Появившийся рядом с нами помощник командира лейтенант Бородавко тоже одобряет наши действия:

— Правильно! Давай крой так!

Уже с первых минут боя лейтенант Бородавко находится непосредственно у пушек. Обычно спокойный, неторопливый, он и в бою отличается выдержкой, завидным самообладанием. Его команды звучат лаконично и точно. Корректируя стрельбу, он подойдет то к пулеметчику, то к кормовому орудию, то к нам, на бак. И обязательно похвалит кого-нибудь, подскажет, куда необходимо перебросить огонь.

Катер огрызался огнем. И в то же время маневрировал, уклоняясь от вражеского удара. В этом немалая заслуга Бориса Векшина. Старшина 2-й статьи четко выполнял команды командира, да и сам соображал, когда и как надо повернуть руль. А руки у него здоровые, крепкие, способные сдержать на заданном курсе корабль. Но вот катер неожиданно застопорил ход, и мы буквально полетели с ног. Зато вражеская бомба, нацеленная на охотник, упала впереди форштевня. Наш корабль опять набирал скорость, сделал рывок: на этот раз авиабомба взорвалась за кормой. Так раз за разом, маневрируя курсом и скоростью хода, катер избегал прямых попаданий. Я тепло думал о мотористах — они мгновенно выполняли команды с ходового мостика, обеспечивали маневр корабля.

А кругом — грохот и потоки вздыбленной воды, горящая краска на раскаленных стволах орудий и вой пикирующих «юнкерсов» — настоящий ад! Номера расчета словно не замечали всего этого. Командир орудия Иван Свистунов, ловко досылая снаряды в патронник пушки, подбадривал нас, задавал высокий темп стрельбы.

Над катером появился еще один «юнкерс». Он развернулся, зашел со стороны моря и, чтобы затруднить наше маневрирование, вышел в атаку на малой высоте. О намерениях противника вовремя предупредил сигнальщик Андрей Михайленко, и по «юнкерсу» разом ударили обе сорокапятки. Боцман Сафронов выпустил из ДШК по самолету всю ленту бронебойно-зажигательных. Ю-88, так и не сбросив бомбы, тяжело рухнул [384] на прибрежный склон сопки, полыхнул черно-красным огнем взрыва.

Успех ободрил всех. Мы сознавали: экипаж — это сила!

«Юнкерсы» прекратили атаки, ушли, потеряв две машины. Наступила тишина. Командир звена сбавил ход катера. Какое-то время мы молча рассматривали друг друга, как бы убеждаясь, что все целы. Лейтенант Бородавко обходит боевые посты, хвалит за удачный бой, за стойкость. Заглянул и к нам на бак. Спрашивал каждого:

— Не ранен? Как самочувствие? Чем помочь?

Отвечали одно и то же: все в порядке.

Мы сразу же занялись осмотром оружия. Покрытые пузырями подгоревшей краски, стволы пушек еще дымились.

Привычка к флотскому порядку берет свое. На кормовой палубе, как после учебных стрельб, появились поданные из трюма банки с маслом и пушечным салом, ветошь, щетки и банники. Свистунов посылает меня за всем этим на корму. Там комендоры уже смазывали движущиеся части пушки, убирали стреляные гильзы и ящики из-под снарядов. Минер Петр Пшеничный — хозяйственный «хлибороб з миста Знаменки», что на правобережье Днепра, — зажал длинными ногами одновременно три ящика и, чередуя зажигательные пули с бронебойными и трассирующими, аккуратно набивал патронами черные сороконожки металлических лент для пулемета. Он громко приговаривал:

— Ось це — для фрица, це — для ганса...

Пшеничный заметил, что при скоротечном бое пулеметчик слишком много времени теряет на заправку новой короткой ленты. И он предложил соединить две ленты по полсотни патронов в одну, как он выразился, «соточку». Боцман обрадовался замыслу минера и сообщил о нем помощнику командира.

— «Соточки», говорите? — переспросил лейтенант. — Ай да Пшеничный!

Сафронов высказал и свою задумку — установить на катере второй пулемет.

— Из одного, к тому же находящегося у самого среза правого борта, нельзя вести круговой обстрел, — говорил он.

Лейтенант Бородавко ответил деловито:

— Придем в базу — доложу о втором пулемете. Возможно, добьемся. Коробки для «соточек» переделаем, увеличим. На бортах поставим легкие откидные площадки — барбеты. И тогда пулеметчику можно крутиться на все триста шестьдесят!

Лейтенант и боцман присели на корточки и тут же стали пальцами что-то чертить на палубе, оживленно обсуждая, как лучше осуществить задуманное. Чтобы не мешать им, мне пришлось, вопреки правилам, возвращаться на бак по левому борту.

Поглощенные чисткой орудий, мы все же заметили появление новой группы «юнкерсов» и «мессершмиттов». Их было [385] много: восемнадцать против одного катера! И снова заполыхал бой. По две, по три машины одновременно кидались с высоты на нас.

— Слева «юнкерс»!

— «Мессер» с кормы!

Доклады сигнальщика Михайленко шли почти непрерывно. Рукой он указывал на очередной, начинающий пикировать самолет.

После боя Андрей признался, что, поборов минутный страх еще при первом налете, он жил одной мыслью: как бы не прозевать самого важного момента — начала пикирования, когда пилоту уже нельзя свернуть с курса. И верно, сигнальщик успевал просматривать все тридцать два румба, мгновенно определяя опасные направления бомбовых ударов и предупреждая о них командира и орудийные расчеты.

Векшин слушал, о чем докладывал Михайленко, и сам следил за «юнкерсами», появлявшимися в носовом секторе. Он как бы рассчитывал точку вероятного падения бомб (вот где пригодился его штурманский глазомер!) и успевал вовремя переложить штурвал, чтобы избежать попадания. И это ему пока удавалось.

Старшина 2-й статьи Векшин хорошо знал маневренные возможности корабля. Когда-то нашему «МО-121» случалось ходить под флагом наркома Военно-Морского Флота и под флагом командующего флотом, и тогда лейтенант Миронов любил чуть порисоваться отлично отработанными действиями команды. Он лихо подходил к пирсу, с полного хода ошвартовывался к парадному трапу крупного корабля, причем при любой погоде. Флотский шик, что греха скрывать, нравился всем. При этом командир катера был абсолютно уверен в четких и быстрых действиях мотористов, да и всех других краснофлотцев и старшин, понимающих даже безмолвные, отданные жестом или взглядом, приказания. В точнейшем же расчете рулевых — в прошлом штурманов торгового флота, разбиравшихся во всех тонкостях швартовки, — командир никогда не сомневался.

Так было и в бою.

Особо хочется сказать о людях, несущих вахту в нижних помещениях катера. Они ведь не видят картины боя, лишь слышат его грохот. Что там, наверху, происходит? Неизвестность — тяжелая вещь. На плоском диске машинного телеграфа резко мечутся стрелки, застывая то в одном, то в другом секторе — указателях скорости ходов. Как в лихорадке дрожат на щитках моторов стрелки приборов. Напряженно следит за ними вахтенный моторист: одна его рука — на рычаге реверса, другая — на ручке сектора газа. В любой момент к нему готов прийти на помощь главный старшина Степанов. Он обычно стоит на облюбованном им месте — у лаза в кормовой машинный отсек. Отсюда ему лучше видно все.

Павел Степанов — опытный моряк, сверхсрочник. Это хлопотливый, тонко знающий свое дело специалист, служивший [386] прежде на Балтике. Под стать ему и все мотористы. Я уже рассказывал о старшине 2-й статьи Леониде Панченко, энергичном и подвижном харьковчанине, комсомольском вожаке катера. Назову Сергея Митягова, степенного богатыря из Бежецка, Ивана Бородулина, вдумчивого паренька из Челябинска, студента авиационного института. Все они — дружная боевая семья. Вот и сегодня мы ощущаем их точные действия. Механическое сердце корабля бьется безотказно.

Самолеты заходят в атаку одновременно с трех сторон. Это первым заметил Андрей Михайленко. Доложив командиру, он тотчас поднялся над рубкой, вровень с прожектором, и что есть мочи прокричал, оповещая комендоров о грозящей опасности. Его все поняли.

Наше носовое бьет с предельнейшей скорострельностью, в упор расстреливая ближайшую и наиболее опасную для катера машину. Наводчику Волкову через прицел (о чем он радостно сообщает), а мне и простым глазом видно, как наши снаряды один за другим впиваются в фюзеляж пикировщика, рвут его. Полыхнув пламенем взрыва, «юнкерс» куда-то исчезает.

Но схватка продолжается. По команде Свистунова наводчик Волков чудом успевает развернуть пушку, и она уже бьет по другому «юнкерсу», заставляя его отказаться от атаки. А вот и еще один самолет, задымив, выходит из боя! И все же нам приходится туго, очень туго. Немцы штурмуют нас яростно, нахально.

Труднее приходится расчету кормовой пушки, потому-то лейтенант Бородавко теперь больше всего находится там. Получилось так, что над кормой закрутился целый рой вражеских машин. Наводчик Виктор Бальмели после боя посетовал, что порой не успевал поймать на крест нитей оптического прицела [387] один «юнкерс», как надо было отбивать налет другого, более опасного. А тут еще из-за перекоса патрона в приемнике замолк пулемет. Ругаясь, боцман бьет киянкой по заклинившейся крышке приемника. Подошел лейтенант Бородавко, помог устранить неисправность.

В трудный момент проявилась взаимопомощь комендоров. Расчет носового орудия открыл огонь по машинам, заходящим с кормовых углов. Правда, угол снижения ствола ограничивал наши возможности. Иначе можно было влепить снаряд в штурманскую рубку. А там — корректировщики: Параничев и ребята с эсминца. Да и наш радист Измалков.

Один из налетчиков на предельно низкой высоте проскакивает над катером, швыряет бомбы. Казалось, нам не избежать гибели. Но с мостика в машинное отделение было вовремя дано приказание о самом полном ходе. Мотористы же сработали мгновенно: катер буквально выпрыгнул из опасной зоны. От сильного толчка подносчик снарядов Василий Прошин не удержался на ногах и ударился о рубку. Если бы не каска — разбил голову. Прошин встал, помотал головой и вновь начал подавать снаряды.

Лейтенант Кроль понимал: успех наш во многом зависел от маневренных способностей корабля. В этой связи изыскивались возможности, за счет чего облегчить катер. И командир решил освободиться от глубинных бомб, которые в бою с воздушным противником были не нужны. Но надо же так случиться, что именно в то время, когда над катером пролетал очередной «юнкерс», минеры — старшина 2-й статьи Иван Несин, в прошлом термист киевского «Арсенала», и краснофлотец Петр Пшеничный — сбросили за борт запас больших глубинных бомб, снаряженных гидростатическими взрывателями. Можно представить, сколько взрывчатки сразу ухнуло в море, если в каждой из них было по 165 килограммов! Вражеские же фугаски, взорвавшиеся за кормой мчавшегося «сто двадцать первого», явились для них детонаторами. Произошел сильный взрыв. Катер как щепку швырнуло вперед, его корма высоко поднялась, а нос врезался в морскую пучину.

— Держи-и-ись! — раздался чей-то пронзительный крик.

Мы судорожно уцепились за пушку. Иван Свистунов не успел — его отбросило к борту. Он даже и не почувствовал, как, падая, сшиб ящик для снарядов, принайтовленный болтами к деревянной подушке на палубе. И тут же под тяжело рухнувшим [388] на нас огромным водяным валом скрылись и пушка, и рубка, и весь белый свет!..

Ох и наглотались же мы соленой воды!.. Да и струхнули... Откровенно говоря, как было не испугаться? С задранной кверху кормы, сотрясаемой бешено вращающимися обнаженными винтами, людей бросило к мостику. А как никто из нас не сыграл тогда за борт — объяснить не могу...

Громадным напряжением всех гнувшихся и трещавших креплений «сто двадцать первому» удалось выдержать, пересилить тяжесть хлынувшего на его палубу зеленого вала. Еще несколько тревожных секунд — и катер как пробку выбросило на поверхность моря.

— В соленой купели топился, да вновь на свет появился! — мрачно пошутил оправившийся Прошин и, не забывая обязанностей подносчика, еще лежа на палубе, протянул с трудом поднявшемуся Свистунову очередной снаряд. Но стрелять не пришлось. Фрицы вдруг скрылись, полагая, видимо, что на этот раз (ценой двух потерянных «юнкерсов») с нами покончено навсегда. А между тем наш катер, вопреки невероятным усилиям гитлеровцев, оставался невредимым.

Командир стопорит ход катера. Вызвав штурмана на мостик, он приказывает определить место корабля. Взяв пеленги на ближние мысы полуострова Рыбачьего, лейтенант Аптикаев нанес точку на карте и излишне громко доложил:

— Широта — 69 градусов 31 минута. Долгота — 32 градуса 39 минут. Время — двенадцать ноль-ноль!

Кроль удивленно смотрит на Аптикаева. Но, поняв, что тот оглох от стрельбы, махнул рукой: ладно, мол.

Мы отряхиваемся от воды, осматриваемся. Как будто все в порядке. По очереди заглядываем на корму. Там тоже все на своих местах. Удивительно, что никто даже не ранен, не контужен. Из отсеков на мостик поступают лаконичные доклады:

— Пробоин нет!

Лишь у радиста в передатчике оказались разбитыми почти все лампы. Рация, разумеется, вышла из строя.

— Ну, как дела, «подводники»? — спрашивает лейтенант Бородавко, заглянувший на бак.

— Пусть лучше фрицы под воду лезут, а нам делать там нечего! — отвечает командир орудия Свистунов.

Лейтенант, понимающе кивая, напоминает:

— Смотрите хорошенько по секторам. Эти паразиты еще могут прилететь...

На палубу поднялся старшина 2-й статьи Панченко. Он просит командира не запускать моторы, пока мотористы не набьют сальник левого гребного вала. Лейтенант Кроль, подумав, соглашается, но требует поторопиться: стоять долго нельзя.

После боя тишина кажется нереальной, и катерники молчат, [389] не решаясь нарушить ее. Но вот слух начинает различать плеск крутой волны, раскачивающей катер. Но тишина длится недолго.

— Идут!.. — раздается над палубой тревожный доклад охрипшего сигнальщика. — Слева — сто двадцать! «Юнкерсы»!

Со стороны Рыбачьего, над широким полукружьем Эйна-губы, показались растущие в размере черные точки. Еще одна группа пикировщиков — семнадцать машин — шла на катер. Не знаю, успели ли мотористы набить сальник на валу, но вновь работают все три двигателя. Замечаю: слегка трясет левый борт. Все-таки взрывом, вероятно, погнуло гребной вал и сальник выбило. Но все же мы идем!

На этот раз упреждаем противника, открываем плотный заградительный огонь. Налет нахрапом не удался, и враг применил, по выражению лейтенанта Бородавко, «звездный удар» — почти одновременный заход на бомбежку нескольких «юнкерсов» с разных направлений и разных высот.

Мотористы успели отработать «Полный назад!», и катер резко затормаживает, дрожит всем корпусом, приседая на корму. Через какое-то мгновение командир дает команду «Полный вперед!». По его же команде рулевой кладет корабль вправо. Этот решительный маневр и какие-то выигранные не секунды, а доли их спасают нас. Не менее полутора десятков кучно положенных бомб, метрах в пяти — восьми слева от носа и справа от кормы катера, вздыбили стены из кипящей воды. Мощной воздушной волной нас сметает с ног, и только спружинившие леера вновь спасают от падения за борт. Вскочив на ноги, бросаемся к пушке: стрелять, стрелять! Не дать произвести повторно такую же атаку.

Но что это?.. Николай Волков безуспешно пытается развернуть пушку по горизонтали. Заклинило поворотный механизм! Пробуем вчетвером провернуть штурвальчик горизонтальной наводки, но все усилия бесполезны. Свистунов и Прошин, ругаясь, всем телом налегают на ствол (рычаг!), стремятся развернуть пушку. И опять ничего не удается: заклинило намертво! Положение становится из рук вон скверным. Пушка фактически вышла из строя. Теперь катер стал наполовину беззащитным. И ты стой, как истукан, с раскрытым ртом, смотри вверх на отрывающиеся от «юнкерсов» черные бомбы.

Вижу лица вражеских пилотов. Невольно думаю о том, что одна из падающих увесистых фугасок будет «моей» или «нашей». Страшно глупая смерть!.. Лягушачий холодок ползет по спине...

Но вот где-то рядом с бортом вырастает столб воды. Бомбы рвутся за кормой катера. Трещит и грохочет! И вновь слышатся крепкие слова в адрес фашистов. Значит, ни одна из этих бомб не была ни «моей», ни «нашей».

Надо стрелять и стрелять! Нельзя же показывать противнику, [390] что пушка вышла из строя. По совету лейтенанта Бородавко теперь мы ведем огонь, когда какой-либо из «юнкерсов» сам наползет на перекрест нитей прицела. Корректируем лишь наводку высоты (хорошо, что вертикальный штурвальчик пока еще действует!).

Нам удивительно, до невероятности удивительно повезло! Может, этот самолет уже имел повреждение — не знаю. Но один из наших выжидательных выстрелов оказался для него роковым. Пикировщик, вычерчивая на светлом фоне неба черную дугу, отвесно нырнул в море. Мы даже не сразу поверили этому — так здорово получилось! А потом хотя и запоздалое, но победное «ура», долетевшее на бак с кормы, подтвердило наш успех, успех расчета комендора Ивана Свистунова.

Напряжение боя уже заметно ослабевало, когда из машинного отсека снова наверх поднялся озабоченный, в промокшей робе Леонид Панченко. Он доложил командиру, что взрывами снова выбиты сальники теперь уже двух валов и вода поступает в кормовой отсек. Мотопомпа не успевает откачивать ее. Краснофлотцы Бородулин и Митягов пытаются на ощупь уложить сальники, но при движении катера этого никак не удается сделать: ослабшие, под давлением воды, сальники снова вылезают из гнезд.

По совету помощника лейтенант Кроль объявил водяную тревогу. На помощь мотористам поспешили минеры, акустики, а также корректировщики с эсминца. В ход пошли металлические и парусиновые ведра, даже бачки с камбуза. Вскоре трюм отсека был осушен, из-под воды показались опорные подшипники гребных валов.

Я помогаю своему другу Бородулину набить сальники. Они легли не так плотно, как прежде. Сразу же выскакиваю наверх, спешу к пушке. Но стрелять не пришлось: к тому времени «юнкерсы» покинули район боя.

Свистунов с Волковым приносят ящики с инструментом и запасными деталями, вскрывают коробку поворотного механизма пушки. Они огорченно качают головами.

— Разве это исправишь? — Волков показывает на исковерканную нарезку бронзовых шестерен.

Время — 12.18. Катер резко меняет курс: от полуострова Рыбачьего идет к югу, на становище Вичаны.

— Наблюдать лучше! — в который раз слышится с мостика.

Но теперь и без командирского предупреждения каждый из нас внимательно оглядывает небосвод в своем секторе наблюдения. Мы глубоко поняли, что значит первым обнаружить противника и первым открыть точный огонь.

Катер уходил к южному берегу Мотовского залива. Из машинного отделения продолжалась откачка воды: на ходу никак не удается остановить ее поступление в трюм.

От Рыбачьего отошли всего несколько миль и невольно поразились: [391] там шла сердитая волна, а здесь, близ бухты Вичаны, на мелководье, словно в другом мире. Чуть колышется стеклянная вода, ярко светит солнце.

Нам следовало бы идти мористее. Однако лейтенант Кроль повел катер вдоль берега, через опасную отмель. На полном ходу корабль задел пером левого руля подводный камень. Векшин на штурвале почувствовал этот легкий удар. Он жестом показал мне в сторону кормы:

— Проверь!

Бегу в ахтерцик — кормовой отсек, в котором вероятнее всего возможно повреждение рулевой проводки. Лейтенант Кроль останавливает катер. На помощь мне спешит акустик Василий Прошин. В трудную минуту он как-то всегда стремится быть рядом со мной, и я благодарен ему за это. Вдвоем мы быстро отсоединяем ставшую ненужной и мешавшую тягу — рычаг поворота левого руля. Не найдя других повреждений, докладываю на мостик:

— Все в порядке!

Командир кивает, давая знать, что понял. Он молча смотрит на проходящие невдалеке рыбачьи суда. На них уходили рыбаки и их семьи из становищ с побережья Мотовского залива, ставшего прифронтовой зоной. Слышу, как Векшин докладывает лейтенанту, что на судах найдется пожарная помпа для откачки воды из моторного отсека. Кроль, подумав, приказывает:

— Сигнал на ближний сейнер: «Подойти к борту!»

Андрей Михайленко выпускает красные ракеты в сторону двух близко проходящих от нас рыболовных судов. Сигнал принял сейнер «20 лет Октября». Он осторожно подходит. Рыбаки сгрудились на борту и, не скрывая своего восхищения, рассматривают нас как что-то диковинное.

— Живы!.. И корабль цел! — слышатся их возгласы.

Узнав, что нужна пожарная помпа и шланги к ней, капитан сейнера Привалов распорядился перетащить их на палубу катера. Откачка воды пошла веселее. Вскоре наверх поднялся мокрый с головы до ног моторист Бородулин и доложил, что течь через сальники ликвидирована.

— Но все же лучше будет, если остановить левый мотор: вал сильно бьет.

Командир соглашается с доводами моториста, но предупреждает: «В случае чего...»

Пользуясь стоянкой, боцман Сафронов и старшина 2-й статьи Панченко тщательно осмотрели корпус катера изнутри и снаружи и не обнаружили никаких, даже мелких, видимых повреждений. Бородавко, удовлетворенно потирая руки, доложил об этом Кролю.

Здесь уместно сказать, что в документах, хранящихся в Центральном военно-морском архиве, содержится не совсем точная запись. В ней говорится: «Выведено из строя два мотора, левый [392] и средний, рулевое устройство, пушка и пулемет. Пробоина в кормовой части. Катер хода не имеет...»{10}

В действительности с пулеметом ничего не случилось. Из строя вышло лишь носовое орудие, да оказался погнутым левый гребной вал. Моторы могли и продолжали работать на полную мощность, обеспечивая нужную скорость для движения катера. И управлялись мы двумя оставшимися рулями прекрасно.

Море снова расштормилось — северная погода изменчива, особенно в Мотовском заливе. А при крутой волне и бортовой качке отбивать атаки воздушного противника нелегко. Командир принял предложение своего помощника: решил зайти в ближайшую бухту — в Порт-Владимир. Неторопливо, чтоб вновь не выбить сальники, идем туда, сопровождаемые сейнером «20 лет Октября», и швартуемся у причала рыбной фактории.

На причале скопилось много людей, в основном женщины — с детьми, узлами, сундучками, чемоданами. Встревоженно переговариваясь и перекликаясь, они сгрудились у сходни траулера.

— От немца спасаемся, — сказала Векшину сидевшая на узлах старушка.

Старой женщине трудно было не то что с узлами, но и одной самой пройти по качающейся сходне. Когда же мы помогли ей, она протянула Борису Векшину небольшое зеркало в потемневшей самодельной рамке, видать много лет провисевшее в ее избе.

— Боюсь, разобью еще в такой кутерьме. А у вас на корабле оно в целости будет. Храните, сынки! И день этот помните...

Зеркало поместили на дверце шкафчика в большом кубрике, и оно всю войну служило нам памятью о старой северянке из Порт-Владимира.

Вражеские самолеты в тот день, как выяснилось, над Порт-Владимиром вообще не появлялись. И все же осторожный Кроль решил замаскировать катер. Под руками оказалась лишь масляная краска из боцманского неприкосновенного запаса. Пришлось пачкать идеально чистую, отливающую желтизной соснового дерева палубу, парусину белых чехлов с вооружения и обвесов ограждения мостика. Кое-кто из верхней команды радовался: легче будет драить палубу! Боцман же хмуро помалкивал, тем не менее старательно мазал чернью палубный настил — предмет его гордости и повседневной заботы.

Все запачкать, однако, не удалось: кончилась краска.

— Вот так камуфляж, черти полосатые!.. Тигр — не катер! — восклицал Андрей Михайленко, пораженный открывшейся ему с высоты рубки картиной дико размалеванного корабля.

— А сколько после драить придется... — вздохнул Прошин. — Нам же... [393]

Он оказался прав. Драить сосновый настил до блеска былого пришлось не один месяц. Зато уж после никогда не пытались пачкать краской палубу, даже при самых отчаянных положениях, в которые приходилось попадать.

Ранним солнечным утром 1 июля наш «сто двадцать первый» возвратился к борту плавбазы «Маяк». Здесь нас уже ожидал штатный помощник командира катера лейтенант Дмитрий Колотий, а также фотокорреспондент газеты «Красный флот» Евгений Халдей. По его просьбе прервали начатые было авральные работы. Специально прихорашиваться для съемок не потребовалось. Как были в бушлатах и суконных брюках, заправленных в сапоги, так и выстроились по левому борту на баке. Только каски сменили на бескозырки. Первым делом фотокорреспондент запечатлел старшину рулевых Бориса Векшина и боцмана Анатолия Сафронова на фоне развернутого боевого флага. Такого почета моряки удостаивались очень редко.

Все мы жалели, что с нами на съемке не оказалось лейтенанта Бородавко. Ему было приказано срочно перейти на другой катер, уходивший на боевое задание. Наводчик Николай Волков тоже сразу же отбыл на «МО-122», где он проходил службу.

Для экипажа катера начались будни ремонта. Но чем бы мы ни занимались, мысли неизменно возвращались к бою 30 июня. Вспоминали отдельные его моменты и даже находили смешное, случившееся с кем-нибудь. При этом пытались сообща осмыслить, проанализировать происшедшее, сделать первые выводы о враге, его тактике, боевых качествах. Понимали, что это необходимо для того, чтобы стать сильнее врага и научиться побеждать его с малыми для себя потерями.

Эпизодами схватки «МО-121» с «юнкерсами» интересовались многие моряки. Особенно после того, как во флотской и многотиражной газетах появились выступления наших ребят — Векшина, Сафронова и других, а управление политической пропаганды флота обратилось ко всем североморцам с листовкой: бить врага так, как экипаж «МО-121».

Снова побывал у нас Евгений Халдей. Он много снимал. Один из снимков, изображавший старшину 2-й статьи Бориса Векшина на мостике катера, был помещен в «Правде»{11}.

С интересом прочитали мы в газете «Красный флот» передовую статью «Доблесть и отвага экипажей катеров в бою». В ней в качестве примера была сделана ссылка на бой нашего экипажа с самолетами.

Очередное комсомольское собрание экипажа «МО-121» (а комсомольцами у нас были все, включая командира и его помощника) не было похоже ни на одно предыдущее. Скорее [394] всего, это был коллективный разбор действий каждого из нас. Каждому давалась оценка, как он сумел примениться к быстро меняющейся обстановке, как понимал свою роль, как действовал лично и какой вклад внес в выполнение общей задачи экипажа. Речь шла о новых, открывшихся в бою возможностях малого корабля. Выступить желали все. Каждому хотелось поделиться своими мыслями о том, что он видел, заметил, думал и что надо бы, по его мнению, сделать.

Мне не повезло: в тот день пришлось быть дежурным по кораблю. Признаюсь, что обход палубы корабля совершал чуть ли не бегом, зато старался подольше побыть у открытого люка большого кубрика, в котором проходило собрание. Прислушивался, о чем говорят. К сожалению, речь осипшего в бою Андрея Михайленко так и не смог разобрать. А ему даже аплодировали. За сигнальщиком выступает боцман Анатолий Сафронов.

— Если умело выбирать маневр для уклонения от бомб, как это делал Векшин, — говорит оратор, — иметь такую завидную выдержку, как у наводчика Бальмели, такую сообразительность, как у Пшеничного, такую быстроту действий и меткость стрельбы, как у расчета носовой пушки, то катера МО будут неуязвимы для «юнкерсов». А если иметь и второй пулемет... о чем мечтает старшина минеров Несин, то любой вражеский налет будет отбит наверняка...

— Верно! — раздаются голоса комсомольцев. — А Пшеничному за его «соточку» надо сказать общее спасибо!

Боцман сегодня на удивление многословен. Но говорит, как всегда, правильные вещи. Сафронова дополняет секретарь комсомольской организации Леонид Панченко:

— Следует всем нам и дальше совершенствовать свое умение владеть любой техникой. Примером в этом отношении служит Бородулин — специалист на все руки. К тому же он может встать и за пулемет. А разве плохо действовал у пушки электрик. Скатов? Так будем же добиваться, чтобы фашисты боялись каждой встречи с нами. Ну а мотористы вас не подведут! — заключает Панченко.

— Конечно, постараемся, — вставляет свое слово старший моторист Сергей Митягов. — Только вот насчет более мощной помпы, коль не учли конструктора, придется что-то придумать самим. Она очень нужна. Конечно, на всякий случай... А ремонт мы даем слово закончить досрочно!

Начала речи командира носового орудия Ивана Свистунова я не слышал, но из последней фразы понял, что говорил он о трудностях стрельбы с маневрирующего катера, да еще на крутой волне, по быстро движущейся воздушной цели, при ограниченности сектора видимости в оптическом прицеле. Вдобавок прицел часто захлестывала волна, и наводчик терял драгоценные секунды на протирание стекла.

— Нам бы зенитный автомат с визирным прицелом! Да [395] с быстрым разворотом... — высказал свою мечту Свистунов. — Тогда наш дружный расчет стрелял бы еще лучше!

Слово попросил член партии старшина радистов Иван Измалков.

— Наши комсомольцы, и это мне кажется вполне закономерным, внесли нечто новое, так сказать коллективную поправку к ведению морского боя, — неторопливо и веско говорит он. — Вернее, боя корабля с авиацией. Векшин, Сафронов, Свистунов, Панченко, Митягов своими умелыми действиями, я бы сказал, обеспечили успех боя в Мотовском. И мне кажется, что будет очень правильным, если комсомольская организация нашего катера будет рекомендовать их в партию... Да и я сам охотно дам им рекомендации!

Кубрик гремит от аплодисментов. А я продолжаю обход палубы, размышляя об истоках той закономерности, о которой упомянул старшина Измалков. Да, выходит, недаром в мирные дни и комендоры, и минеры, и мотористы — весь небольшой дружный экипаж нашего «сто двадцать первого» во главе с командиром лейтенантом Мироновым много сил, пота и времени потратил на практическую отработку учебных задач, определявших боевую готовность корабля. Каждые сутки — не день, а именно сутки, я не оговорился, — до предела насыщались учениями как экипажа в целом, так и отдельных боевых частей. Правда, нам, молодым, это казалось чрезмерно тяжелым, требовалось большое напряжение сил. Зато было и у кого учиться, и с кого брать пример выдержки, точного исполнения своего воинского долга.

До войны нашим дивизионом командовал энергичный и очень уважаемый всеми человек — капитан-лейтенант Василий Николаевич Дмитриев. По рассказам сослуживцев мы знали, что он отдал служению флоту всю свою жизнь. Балтийский моряк, прекрасный знаток минного и артиллерийского дела, В. Н. Дмитриев воспитал немало отличных специалистов.

Многому от Дмитриева научился и наш командир Михаил Михайлович Миронов, бывший механик торгового флота. На военный флот он попал по специальному набору, или, как его называли по традиции, комсомольскому. В 1939 году окончив Военно-морское училище, попросил послать его на Северный флот.

Все мои товарищи-сослуживцы, начиная с командира — лейтенанта Миронова — до самого молодого — электрика Бориса Лотоцкого, были обыкновенными воинами. Только службу морскую, как я сразу заметил, старались нести примерно. Болели, всем сердцем болели за успех каждого, за экипаж в целом. И старались тщательно изучить качества своего боевого корабля, уставы, наставления, инструкции, свои специальности. И тренировались, как говорится, до седьмого пота.

Командир наш сумел пробудить в молодых моряках желание видеть свой катер лучшим среди других, ему подобных. Громких [396] фраз от лейтенанта мы не слышали. А он, как бы между прочим, спрашивал:

— А быстрее, лучше — можете? Как?.. Подумайте. Кстати, а что вы знаете о Баренцевом море? О Севере вообще? О его боевом прошлом?.. Почитайте. Полезно. В библиотеке плавбазы есть интересные книги.

Комдив Дмитриев одобрительно отозвался о предложении лейтенанта Миронова провести состязания на лучшего в части специалиста. К этому движению проявили интерес буквально все. Дивизионный артиллерист лейтенант Дмитрий Бубынин первым провел состязания орудийных расчетов и отдельно — установщиков прицела и целика. Как мы готовились к ним! Тренировались, читали все, что требовалось для этого,и сверх того. Может, потому орудийные расчеты нашего «сто двадцать первого» чаще других выходили победителями такого рода соревнования.

Все это, вместе взятое, плюс сознательная высокая дисциплина помогли лейтенанту Миронову вывести свой малый охотник по всем показателям на первое место в дивизионе. Вслед за похвалой комдива командир ОВРа главной базы флота капитан 1 ранга Василий Иванович Платонов в своем приказе так отозвался о нас: «Катер 121 на дивизионе МО стоит на первом месте по всем видам боевой и политической подготовки и по выполнению боевых задач»{12}. А затем, после отличной сдачи всех боевых задач, когда «МО-121» получил право числиться среди кораблей первой линии, командующий Северным флотом А. Г. Головко объявил его комсомольским экипажем. И каждый из нас мог законно гордиться этим. Почетный значок «Отличник Военно-Морского флота», засверкавший на кителе лейтенанта Миронова и на фланелевках каждого четвертого из команды «МО-121», был подтверждением права на такую гордость...

Снова подхожу к люку большого кубрика. На комсомольском собрании выступает младший политрук Мацкевич — представитель политотдела ОВРа. Говорит, как всегда, энергично и немного возвышенно.

— Нашим воинам приходится встречаться с сильным, наглым и опытным врагом. К тому же фашистская армия имеет пока значительное преимущество в технике, особенно в авиации. Вы это знаете, и не мне вам говорить. Но у вашего экипажа, у комсомольцев, в этом бою было самое главное — это превосходство в нравственных качествах, высокая внутренняя выдержка, мужество и непоколебимая стойкость. Именно этого-то у фашистских захватчиков нет и никогда не будет!..

Да, младший политрук был прав. Подтверждал это сам итог боя. Нас миновали две с лишним сотни бомб, тысячи снарядов и пуль. Выдержал испытание и катер, добротно сработанный ленинградскими судостроителями. [397]

Гитлеровцы же недосчитались трех бомбардировщиков. Несколько машин получили повреждения. Бой в Мотовском заливе был полностью выигран нами. Об этом кратко сообщило Совинформбюро:

«Миноносцы Северного флота и катера — охотники за подводными лодками, содействовавшие своим огнем частям Красной Армии, подверглись атаке 18-ти пикирующих бомбардировщиков. Огнем миноносцев и катера-охотника сбиты три пикировщика. Попаданий бомб в корабли не было»{13}.

Вскоре в газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденом Красного Знамени отличившихся в боях моряков и летчиков Краснознаменной Балтики, Северного и Черноморского флотов. Среди североморцев были имена лейтенантов Александра Владимировича Бородавко, Иосифа Айзиковича Кроля и старшины 2-й статьи Бориса Николаевича Векшина{14}. Мы сердечно, тепло поздравили их.

А потом спешили с ремонтом. Трудоемкое, сложное и точнейшее дело — рихтовку вручную двух погнутых взрывами бомб гребных валов помог нашим мотористам выполнить Саша Шигаев. Он считался среди ремонтников «Красного Горна» настоящим «флагманским» специалистом по валам. Доводку и шлифовку винтов аккуратно сделали слесари Голубков и Габелок. Справедливости ради надо сказать, что все ремонтники с плавмастерской трудились на совесть, а завершив работу и пожимая руки благодарным мотористам, напутствовали:

— Можете снова идти гробить фрицев. И без победы — сюда не приходить! Договорились?

Боцман Сафронов доволен: на бортах появились полукружия откидных дюралевых барбетов, на пулемете — двойной вместимости патронная коробка для «соточек». Только второй пулемет ДШК оружейники так и не поставили: не оказалось на складах. Все оружие было направлено на сухопутный участок фронта. Мало того, для формируемых в Полярном отрядов морской пехоты (для своих же ребят!) пришлось отдать со всех катеров винтовки и ручные пулеметы. Оставили по одной трехлинейке на катер — для вахтенных.

В конце июля мы вышли в море. Предстояли новые тяжелые бои.