Тоня

После освобождения Калинина была назначена специальная комиссия по розыску жертв гитлеровской оккупации. Состоял в этой комиссии и бывший работник Пролетарского райисполкома Семен Егорович Махоркин. От него в конце пятидесятых годов я и услышал имя Тони Шпа-риной.

— Помню я это время очень хорошо, — рассказывал Махоркин. — В Калинин мы вернулись 16 декабря, как только немца отсюда вышвырнули. Всего два месяца прошло, а города было не узнать: развалины да пепелища. Стали искать погибших людей. Население помогало, слышали по выстрелам, где казни совершались. Хоронить их гитлеровцы не успевали. Так, чуть копнут да снежком притрусят.

От исполкома у меня было задание: находить эти страшные ямы и хоронить замученных наших товарищей по-человечески. Насмотрелся тогда, до конца жизни хватит... Особенно страшная яма была найдена в Первомайской роще. Было здесь среди замученных несколько девушек. Подошел к одной — руки скручены проводом, на щеках вырезаны звезды, ногти сорваны, глаза выколоты, тело изрезано ножами. Не люди, звери... Пальтишко было на ней, и в подкладке я нащупал паспорт. Достал. На фотографии улыбающееся лицо, глаза смеются, носик чуть вздернут. Прочел: Антонина Михайловна Шпарина, год рождения 1921, место рождения — город Калинин.

...Как оказалась Тоня в руках гестапо, за что гилеровцы подвергли ее нечеловеческим истязаниям, — ни ему, ни другим в ту пору узнать не удалось. Потрясенный этим рассказом, я разыскал семью Тони — мать и сестру. Тогда же записал их рассказ.

Мать — Матрена Алексеевна:

— Горше такого горя не бывает... Пятеро у меня их было, детей-то. А Тоня ближе всех к сердцу. Душевная, веселая. Семья у нас рабочая.

Мы с отцом век на «Пролетарке» проработали. И дети, как стали подрастать, туда же пошли. Тоня до войны на ситцевой работала. А в сорок первом, как мужчины наши ушли на фронт, и она загорелась: «Пойду и я!» Я ей говорила тогда: «Куда тебе, ты девушка, не твое это дело...» Но хоть говорила так, а знала — не послушает она меня. Если что решила — не повернешь. Характер. Мы [332] в ту пору из города ушли в Старое Чопрово, рядом с Кулиц-кой. Тоня с нами. Молчит, но по глазам вижу: не забыла свое. А война — вот она, рядом. Пришли в деревню военные. И сразу Тоня к ним. Сперва белье бойцам стирала. А как-то раз под вечер в военной машине домой приехала. Вошла в избу, глаза светятся. «Пришла — говорит, — проститься!» И командир у порога стоит, ее дожидается. «Вы, — говорит, — не плакать, а гордиться дочкой, мамаша, должны, что она у вас такая...» Так больше Тонечку мы и не видели, живую-то...

Сестра — Анна Михайловна Матросова:

— В нашей семье Тоня была любимицей. Любили ее мы за характер — бодрый, неунывающий. За сердечность. И за песни. Жили мы тогда в своем доме на 7-й улице Красной Слободы. Не больно богато жили, но дружно и весело. Старшие работали, младшие учились. Наш дом был все равно что молодежный клуб. А Тоня была его душой. Растормошить могла кого угодно. У Тони весь мир состоял из хороших людей. Не было у нее не только плохих людей, но и скучных дел, неприятных обязанностей. Все выходило у нее легко, для всех сияла щедрая улыбка.

Тоня пела на клубной сцене. Охотно шила сестрам платья, азартно играла в волейбол, возилась с соседскими ребятишками, работала на фабрике, наводила блеск в доме и делала десятки других дел.

Смелая она была, не умела отступать. Помню, как купались мы на Волге. Тоне тогда исполнилось десять лет. Большие ребята сговорились плыть на ту сторону. Поплыли четверо, среди них Тоня. От бакена двое повернули назад. Потом отстал третий. Тоня осталась одна. Мы кричим ей, чтобы вернулась, а она плывет. Из последних сил, но доплыла.

Вот какая наша Тоня была в мирной жизни. А что было в военной — ничего мы об этом не знаем...

Мать и сестра запомнили только одну фамилию — Журавлев.

— Буду в штабе у Журавлева, — сказала, прощаясь, Тоня. И ушла... навсегда.

...Образ девушки, муки, которые ей выпали, обязывали к поиску. В районе Кулицкой дислоцировался штаб 252-й стрелковой дивизии. Если Тоня выполняла задания войсковой разведки, была надежда, что ее не забыли. Пошли запросы в архив, письма бывшим офицерам штаба. Увы, — никаких следов. [333]

Впору было прекратить переписку, когда пришло последнее письмо. Москвич М. И. Лев писал:

«...случайно встретил товарища по войне, и он рассказал мне о Ваших запросах... В октябре 1941 года меня назначили офицером связи при штабе 252-й стрелковой дивизии. Штаб находился в районе станции Кулицкая. Мне часто приходилось доставлять пакеты на командные пункты полков. И вот однажды, прибыв в полк подполковника Журавлева, встретил я в блиндаже начальника штаба трех девушек. Знакомый офицер рассказал мне, что девушки эти из Калинина, сами вызвались идти в тыл, в разведку, и теперь ждут задания.

Девушки были в ватниках, в солдатских ботинках, оди-наково коротко острижены. Они сидели, обнявшись, на низких земляных нарах и негромко пели. Одна из них мне особенно запомнилась: уверенный взгляд, волевое лицо. Я тогда не узнал ее имени. А теперь, взглянув на фотографию Тони, не сомневаюсь: это была она.

На КП я пробыл тогда недолго. И девчат этих больше не встречал. Начались бои. Я был контужен. И только вернувшись в свою часть из госпиталя, узнал об их трагической гибели. В полку рассказывали: девушки, выполнив ряд заданий, не раз побывав в Калинине, доставили командованию ряд ценных сведений о враге. Но в конце концов их немцы схватили и замучили. Наши солдаты горевали о них, как о родных сестрах».

...И еще одно свидетельство. После того как о Тоне Шпариной рассказала областная газета, к автору этих строк пришла пережившая оккупацию Лидия Семеновна Абали-хина и, дополняя это скорбное повествование, рассказала: — О последних днях Тони я узнала случайно. На третий день после освобождения Калинина возвращались мы домой. Шли по разрушенным кварталам. Вдруг меня окликнули. Я не сразу узнала в солдатской шинели Витю из 70-й казармы. Фамилии его не помню. Сбивчиво, наспех он мне рассказал вот что.

Когда пришли немцы, из Калинина он уйти не успел. В начале декабря его схватила немецкая полиция по подозрению в краже овса у немецкой армии. Посадили его в подвал дома, где до оккупации был городской Совет. На следующий день сюда привели Тоню. Ее он хорошо знал. В первую же ночь ее взяли на допрос и избили. О себе она Виктору ничего не рассказывала, только раз обмолвилась:

— Все равно ничего не добьются. Узнать бы, кто им обо мне рассказал! [334]

Избили ее очень сильно, но она находила силы смеяться, подбадривать Виктора. Даже пела. Ее вызывали на допрос еще дважды. А в третий раз она не вернулась...

* * *

Вот, пожалуй, и все о девушке с «Пролетарки», которая пела в хоре и азартно играла в волейбол, а в час испытаний рванулась по велению сердца на линию огня...

Похоронили Тоню в братской могиле на берегу Волги вместе с воинами, павшими в боях за Калинин.

Вечная память...

М. Яковлев