Старший политрук Шопан Конуспаев{98}

«3.1.42 года из Гранита в Аметист. Корреспонденту Правды батальонному комиссару Полевому тчк К вам в Аметист в качестве нашего спецкора выехал писатель бригадный комиссар Фадеев тчк Познакомьте с людьми представьте начальству введите в обстановку обеспечьте срочную передачу корреспонденции тчк Полковник Лазарев».

По коду «Гранитом» именовали Москву, «Аметистом» — Калининский фронт.

Член Военного совета корпусной комиссар Д. С. Леонов показал корреспондентам «Правды» оперативную карту. Калининский и Западный фронты, набрав силу удара в битве за Москву, продолжали наступать. Особенно упорное сопротивление врага наши войска встретили в районе Ржева, но и он был окружен красными стрелами. Казалось, [260] небольшое усилие, и Ржев снова станет советским. Западнее города наши части уже рассекли оборону противника.

— Мы поедем сюда, — сказал Фадеев.

— Не рекомендую, — ответил член Военного совета. — Части недостаточно закрепились. Танки противника рубят этот клин под основание. Мы, разумеется, отбиваем атаки, но...

Опасность — не лучший аргумент для Фадеева, и на рассвете 15 января он неожиданно появился на командном пункте 183-й стрелковой дивизии в деревне Ерзово.

— Как вы проехали? — удивился комиссар дивизии Герой Советского Союза Василий Романович Бойков.

— Мы лесами... Фашисты в лес своими танками не заходят, — усмехнулся Фадеев. — У меня просьба: я хотел бы увидеться с Конуспаевым. Старый знакомый, по довоенным годам. Прочитал его статью в «Правде», и очень захотелось встретиться.

Накинув на полушубок маскхалат, Фадеев ушел на позиции 285-го полка, комиссаром которого после освобождения Старицы стал Шопан Конуспаев. Поговорить толком не удалось: фашисты атаковали, комиссар собрался на передовую. Бой не затих на следующий день, и на второй, и на третий... Неделю пробыл Фадеев в дивизии, но обстоятельный разговор с Конуспаевым откладывался до передышки, которая так и не наступила. Гитлеровские танки подрубили клин, строгий приказ вернул на Большую землю корреспондентов «Правды». А перед их отъездом Конуспаев погиб.

Александр Александрович не написал о боях под Ржевом, комиссар 285-го полка не стал героем репортажа или очерка, хотя жизнь его давала материал и для повести.

Шопан Конуспаев родился в 1906 году в семье казаха-бедняка, в тех местах, что теперь относятся к Карагандинской области. Его отец и старший брат работали пастухами на бая. Мальчиком Шопан тоже пошел в пастухи. Какая судьба предназначалась ему, если бы не свершилась Великая Октябрьская революция? Тяжкая работа, слепое повиновение хозяину...

Шопан труда не боялся, но и не собирался мириться с байским произволом. Резкое столкновение с хозяином, и подросток уходит в поселок, поступает на завод, потом переезжает на Байконурские копи, где в то время началась разработка небольшого угольного месторождения.

В рабочей среде Шопан получил хорошую трудовую закалку, его детские мечты о справедливости, счастливой [261] жизни стали ясной целью: строить вместе с товарищами новый мир. Этим он объяснил свое желание вступить в комсомол. А в 1928 году молодого рабочего избирают председателем шахткома. Забойщикам нравились в пареньке простота, настойчивость, бескомпромиссность при отстаивании их интересов. Правда, Шопану не хватало знаний. Но и тут перед ним открылись широкие возможности. В 1929 году Шопана направляют в Москву, на учебу в Центральную школу профдвижения. После возвращения на родину он — заместитель председателя Центрального правления союза горняков Казахстана, три года работает заместителем председателя Алма-Атинского, горисполкома, а с апреля 1937 года — председателем. Член Президиума ЦИК Казахской ССР, депутат Верховного Совета СССР, он трудился самоотверженно: город после революции вырос в 4 раза, строились новые кварталы, заводы... Конуспаев был способным советским работником. Его перевели в Москву, в Наркомат торговли.

На фронт Шопан Конуспаев ушел 26 июня 1941 года добровольцем.

...Холодной октябрьской ночью Торжок разбудили гудки паровозов. Через несколько минут к ним прибавился резкий надрывный звук немецких бомбардировщиков. Раздались взрывы, заглушая крики детей и женщин; запылали дома. Фашисты бомбили город, рассчитывая, что паника среди гражданского населения вызовет хаос и смятение в советской прифронтовой полосе. Сюда, в направлении Торжка, уже устремились из Калинина по Ленинградскому шоссе вражеские танки. Во время этого воздушного налета на окраине Торжка несколько наших солдат забежали на пустырь, ничком легли в канаву.

— Встать! — на бровке стоял незнакомый старший политрук. — Там дети гибнут!

Твердые слова в неразберихе ночной бомбежки действовали успокаивающе.

— Двое со мной, остальные на соседнюю улицу. Там будет медпункт, нужна помощь.

Старший политрук тушил пожары, разгребал, спасая людей, обломки, урывками отмечал что-то в блокноте. Когда он догнал политотдел своей дивизии, в его полевой сумке уже лежал акт о разрушениях и жертвах той ночной бомбардировки.

— Время ли скрупулезно учитывать все, что творят фашисты? — спросили его. [262]

— Люди знать должны о злодеяниях гитлеровцев. Мы на победу рассчитываем.

183-я дивизия, входившая в состав оперативной группы генерала Н. Ф. Ватутина, была брошена в бой по тревоге, с марша, хотя после тяжелых боев под Опочкой и Новорже-вом переформирование не было закончено. Враг, захвативший Калинин, пытался выйти в тыл Северо-Западного фронта. Пополнению из Казахстана и Челябинска, наскоро обученному, предстояло остановить отборные танковые части гитлеровцев.

...Пулеметы простреливали поле насквозь, солдаты залегли, стали отползать к спасительному леску.

— Мужчины не показывают спины врагу, — кто-то кричал на родном для бойцов казахском языке. — Трус умрет, смелый победит. За Родину!

И солдаты встали. Первым шел политрук с автоматом, и первая пуля досталась ему. Вечером, после перевязки, он пришел в роту.

— Я Шопан Кону спаев, секретарь партбюро полка. Знаете, что пишут из Алма-Аты?

Он читал письма из теперь уже далекого города, раздал незамысловатые подарки земляков, присланные фронтовикам. Вспоминали мирную жизнь, и ясно становилось солдатам, что сегодня за много-много километров от дома они защищают не только эти деревушки с незнакомыми названиями: Марьино, Медное, Высокое, — но и женщин, детей, стариков в родном Казахстане. Устав не предусматривал такого обращения, но бойцы-казахи стали звать старшего политрука «комиссаром Шопаном», «депутатом Шопа-ном»...

К канун контрнаступления наших войск под Москвой, 5 декабря, в «Правде» была напечатана статья Шопана Конуспаева. Он рассказал о горевшем Торжке, убитых женщинах в селе Медном, книгах, втоптанных в грязь.

«Сказать о них звери — мало, — писал Ш. Конуспаев, — фашист больше чем изверг. Людоед... Мы никогда не простим кровавому Гитлеру смерть наших отцов и матерей, истязания наших сестер и жен, убийство наших детей! Никогда! Мы отомстим за все! Биться до последнего вздоха, пока не будет уничтожен последний гитлеровец на нашей священной земле!»

Бойцы дивизии, сражавшейся на Калининском фронте, гнали врага и дрались яростно, так, как призывал их «комиссар Шопан». [263]

В январе 1942 года 29-я армия была введена в прорыв западнее Ржева. Освободив несколько деревень, полки дивизии вышли к станции Мончалово. Тогда никто не знал, что за этот выступ, протянувшийся от Юхнова до Ржева, предстоит жестоко драться больше года с врагом и что десятки тысяч советских солдат лягут в эту землю, прежде чем Ржев будет освобожден. Прорыв наших частей обернулся окружением. Позже Борис Полевой вспоминал о тех днях, о поездке на фронт с Александром Фадеевым:

«Все здесь простреливается даже не из орудий, а из минометов. Бьют по скоплению людей, бьют по кострам, по любому дымку. Не брезгуют и отдельным бойцом, если он зазевался на открытом месте.

Ходим только по лесу. Странный это лес. Он весь посечен и поломан снарядами и минами. По ночам на машинах с величайшей осторожностью, без огней, по дорогам, вьющимся по дну промерзших оврагов, подвозят боеприпасы. Продукты бросают с самолетов, но больше все мимо. Выкапываем из-под снега лошадей кавалерийского корпуса, побитых здесь еще осенью, пилим замерзшую конину, строгаем ее ножами на тонкие куски и, натерев чесноком, а на худой конец хвоей, чтобы отбить запах тления, откусываем и глотаем, стараясь не дать ей растаять во рту...

В полку по сотне, а то и по нескольку десятков активных штыков...»

А дивизия продолжала сражаться, выдержала натиск и с боем прорвалась к своим. Только рядом не было «комиссара Шопана», чье мужество так помогло в трудные дни окружения. Он погиб на поле боя. Бывший начальник штаба 183-й стрелковой дивизии Петр Константинович Рубан вспоминал: «Мы похоронили Шопана Конуспаева в воронке от авиабомбы у станции Мончалово. Артиллерия дивизии дала прощальный залп по врагу. Митинг, на котором первым выступил А. Фадеев, был коротким. В июле 1942 года, открывая первую партийную боевую конференцию, комиссар дивизии Герой Советского Союза В. Ф. Бойко сказал:

«Прошу почтить вставанием светлую память погибших за Родину: комиссара 285-го полка депутата Верховного Совета СССР Шопана Конуспаева...»

Александр Фадеев не привез в газету материал, не рассказал о людях, которых встретил в мончаловском лесу в январе 1942 года. Лишь несколько фраз осталось в записной книжке. Трудно ли было писать о тех, кто стал близок, может, хотелось, чтобы боль отстоялась, другие ль дела [264] подошли... Конечно, это из области догадок, но вернись Фадеев к тем дням, он обязательно написал бы о «комиссаре Шопане».