Два комдива

В оперативных сводках октября — декабря 1941 года, публиковавшихся во фронтовой газете «Вперед на врага», в сводках Совинформбюро с Калининского фронта, в воспоминаниях военачальников чаще других встречаются два [248] имени: Березин и Терещенко. У этих очень разных людей была общая военная судьба, общая слава, оба погибли на калининской земле.

Гвардейцы

В книге «Рубеж великой битвы» бывший командующий 31-й армией генерал-майор В. Н. Долматов пишет:

«Не могу не напомнить о 119-й стрелковой Красноярской дивизии, вписавшей не одну яркую страницу в летопись героической борьбы Красной Армии с превосходящими силами врага в 1941 году. Сибиряки показали пример беззаветной преданности любимой Родине, образцы мужества и отваги».

Дивизия была сформирована в 1939 году в Красноярске из воинов-сибиряков. Старшие командиры и политработники дивизии в большинстве своем прошли большую школу жизни и армейской службы. Были среди них участники гражданской войны, старые партийцы. Общим уважением и любовью пользовался в дивизии ее командир генерал-майор Александр Дмитриевич Березин. Был он многоопытен и умен, суров и справедлив, прост и прям.

Военное дарование и незаурядная храбрость проявились в нем еще в годы первой мировой войны, благодаря чему выходец из простой рабочей семьи в условиях царской армии за три года вырос от рядового до штабс-капитана.

С началом революции Березин сразу перешел на сторону Советской власти, а в 1918 году вступил в ряды большевиков. Воевал на разных фронтах с белогвардейцами и интервентами, а после гражданской войны остался в кадровой армии, отдавая делу защиты отечества весь свой опыт.

Под его командованием на полигонах, стрельбищах и учебных полях мужала и училась воевать 119-я. Днем и ночью, в мороз и зной — марши, форсирование рек, отработка тактических задач. На всех инспекторских проверках дивизия неизменно получала отличные оценки.

...В сентябре 1941 года 119-я дивизия выгрузилась на станции Сычевка, до которой уже докатилось адское дыхание войны, и сразу стала зарываться в землю. К концу сентября оборонительный рубеж ощетинился надолбами, завалами, двумя рядами проволочных заграждений, опоясался минными полями, оделся в бетон дотов. Штабы, склады, землянки укрылись под тройным накатом, и все пространство, которому предстояло стать полем боя, расчленилось на сектора плотного огня. [249]

Первое боевое крещение дивизия Березина приняла 8 октября. Вот как описывает этот день автор книги «Красноярская гвардейская» бывший комиссар одного из полков дивизии И. Сенкевич:

«...на узкий участок фронта — три-четыре километра — обрушился шквал огня. Казалось, горел каждый метр земли. Через минуту вообще не стало ни земли, ни неба — лишь сплошной огонь и дым. Это был штурм... Когда враг перенес огонь на следующий рубеж, началась атака. Сквозь редеющий дым вырастали зеленые силуэты — первые фашисты, которых сибиряки увидели в лицо. Артиллеристы, минометчики, стрелковые подразделения встретили врага мощным прицельным огнем. Зеленая цепь распалась, но за ней появилась вторая, третья... Пьяные фашисты бежали почти не пригибаясь, падали, сраженные нашим огнем, а по их трупам бежали все новые и новые цепи. Это была психическая атака... Откровенно скажу — было страшно. Казалось, встают мертвецы и снова с остекленевшими глазами бросаются в атаку... Но они не были знакомы с сибиряками... Под градом пуль и снарядов немцы отошли... Было отбито девять атак».

Вся долина перед позициями дивизии была усеяна трупами врагов. На четвертый день, потеряв более четырех тысяч убитыми, противник на участке дивизии прекратил атаки.

Поредели и ряды сибиряков, но дивизия была полна решимости продолжать бой.

В те дни одна из шведских газет писала: «Германские части были брошены в ночную атаку против наводящих на них ужас сибирских войск... Когда бой кончился, немцам пришлось признать, что сибиряки сражаются с нечеловеческим презрением к смерти. Эти был беспощадный бой».

12 октября гитлеровцы обнаружили слабое место в нашей обороне левее позиций дивизии, прорвались к станции Осуга и затем к Зубцову. Возникла угроза окружения. Выполняя приказ, дивизия оставила занимаемый рубеж, оторвалась от противника и в районе Ржева заняла оборону на левом берегу Волги.

18 октября командующий армией поставил перед Бере-зиным новую задачу: выйти в район Медное — Некрасово, разгромить противника, закрепившегося на левом берегу Волги, после чего сковать его боем в районе Старицкого шоссе. [250]

В скоротечном яростном бою сибиряки опрокинули гитлеровцев, и те, потеряв более 600 человек убитыми, поспешно очистили левый берег Волги.

23 октября, получив приказ во взаимодействии с другими соединениями выбить врага из Калинина, дивизия под покровом ночи переправилась на подручных средствах на правый, занятый немцами берег и завязала бой в районе деревни Некрасове. Изведав уже силу 119-й дивизии, немцы спешно сняли с других участков свои части, стянули артиллерию и вызвали авиацию. Шесть дней, под непрерывной бомбежкой, осыпаемая снарядами, атакуемая с трех сторон пехотой и танками и сама непрерывно контратакуя, сражалась дивизия. Потери были велики. Но была за эти дни обескровлена и лучшая в группе «Центр» 161-я немецкая пехотная дивизия.

По приказу штаба фронта дивизия организованно отошла к переправе. Генерал Березин перешел понтонный мост с одним из последних своих подразделений.

В самой сложной обстановке командир дивизии оставался для всех примером самообладания и бесстрашия. Как-то в ходе боя немецкие автоматчики прорвались к командному пункту.

— Занять круговую оборону! — приказал комдив взводу охраны. Автоматы трещали рядом, блиндаж содрогался от взрывов гранат, а он продолжал хладнокровно управлять боем дивизии.

Отправляясь в батальон, Березин брал с собой только одного солдата. Появлялся в траншеях в солдатском полушубке и в ушанке, без знаков различия.

Случались при этом и курьезные истории. Об одной из них рассказывает И. Сенкевич:

«Однажды после отражения атаки Березин направился на наблюдательный пункт минометного дивизиона. Только подошел, как у НП появился старшина верхом на лошади. Увидел солдата и громко крикнул:

— Что болтаешься? Возьми лошадь и привяжи! А сам побежал к огневому расчету. Березин принял лошадь, подвел к сосне и привязал. Вернувшись, старшина увидел этого «солдата» за разговором с командиром дивизиона и спросил у бойца:

— Кто это?

— Как кто? Наш генерал!

У старшины вытянулось лицо...

Потом Березин все обратил в шутку. [251]

Высокая человечность комдива была известна в дивизии не меньше, чем его личная храбрость.

Как-то в одной роте бойцы его спросили, почему он не ложится, когда свистят пули.

— Пуля, которая свистит над головой, — не твоя, — ответил генерал.

И потом, когда кто-нибудь из необстрелянных новичков кланялся каждой пуле, ему говорили: «А генерал не ложится...»

К началу декабрьского контрнаступления дивизия сосредоточилась в районе деревни Поддубье. Одной из первых форсировав Волгу, 5 декабря штурмом овладела сильно укрепленной деревней Горохове и стала продвигаться вперед.

...Эти первые отобранные у противника километры ооа-грены кровью наших воинов. Каждый шаг оплачен многими жизнями. У И. Сенкевича есть такой эпизод. Дивизия вела бой за деревню Марьино.

«...Бой шел весь день, а захватить деревню так и не удалось. Наступление приостановилось... А сверху требовали быстрее овладеть деревней. Комиссар дивизии Д. И. Шер-шин решил лично проверить положение полка... Пополз вперед по почерневшему от взрывов снегу и увидел замершую цепь солдат.

— Ну, как дела? — дернул он за шинель первого бойца. Тот молчал. Комиссар взял руку — холодная. Подполз к другому, третьему, — солдаты были мертвы... Вдруг слева стеганула, как хлыстом, короткая очередь пулемета. «Значит, есть живые», — подумал Шершин и, поднявшись во весь рост, не обращая внимания на огонь, пошел на выстрелы. В небольшом сарае лежал раненый командир роты, а рядом у пулемета — сержант с забинтованной головой. Как выяснилось, это было все, что осталось от роты...»

Не пощадила судьба и Александра Дмитриевича Березина. Случилось это позже, когда 119-й дивизии уже было присвоено звание 17-й Гвардейской. В ходе жестоких боев под Белым дивизия оказалась в окружении. Ей и до этого не раз приходилось драться в кольце и прорываться к своим. В первый год войны многие соединения, отрезанные от своих войск, расчлененные и деморализованные, теряли управление и рассеивались по лесам и болотам. Сотни тысяч окруженцев либо гибли, либо оказывались в плену.

Сплоченная, сильная духом, закаленная в боях дивизия Березина избежала этой горькой участи. [252]

К этому времени Березин был уже заместителем командующего армией. Зная о бедственном положении бывшего своего соединения (в полках уже кончились снаряды, орудия и минометы замолчали), Березин, рискуя жизнью, добрался в один из окруженных полков.

«...Подробно изучил сложившуюся обстановку, — пишет в своей книге И. Сенкевич, — и долго молчал, постукивая карандашом по карте. А потом негромко, но твердо продиктовал приказ — любой ценой продержаться до вечера, чтоб дать возможность другим частям вырваться из фашистской западни. А потом отходить в район Кукуйского леса.

Березин уехал от нас под вечер — куда-то в направлении Шиздерева. И больше его никто и никогда не видел. Генерал исчез...»

Этим и объясняется длительное замалчивание в периодической печати, в мемуарных изданиях имени командира прославленной дивизии. Невыясненные обстоятельства его исчезновения порождали разные слухи, ставившие под сомнение все его заслуги перед отечеством.

Надо ли говорить, как остро переживали эту неопределенность ветераны дивизии и каким важным явилось для них неожиданное, сделанное ими же открытие.

Это была поистине счастливая случайность. Группа бывших командиров и политработников 119-й дивизии (и среди них автор книги «Красноярская гвардейская»), отдавая долг памяти павшим однополчанам, отправилась в поход по местам боев. Поседевшие комбаты, комиссары, разведчики с волнением находили следы заросших окопов, обвалившихся землянок, в скорбном молчании склоняли головы у разбросанных по всей области обелисков, втайне надеясь встретить на одном из них дорогое имя — Березин. Но его не было.

Последний митинг состоялся у братской могилы в г. Белом. Пора было ехать домой, в Красноярск. Прощаясь с провожавшими их людьми, посетовали: так и осталась загадкой судьба генерала Березина.

— Генерала, говорите? — переспросил один из присутствовавших. — Есть тут недалеко, в Демяхах, могила какого-то генерала...

...Сразу нашлись машины и провожатые. В великом волнении помчались в Демяхи, где и состоялась скорбная встреча...

...Холмик в лесу обнаружили юные следопыты. Внимание привлекла сплетенная из прутьев пятиконечная звезда. [253] Раскопали и увидели останки человека в генеральском мундире. Останки перенесли в Демяхи, к братской могиле, и похоронили отдельно, рядом.

Сомнений быть не могло: именно здесь дралась в окружении дивизия. В этом лесу, видимо, и произошла трагедия. Какая? Кто знает. Спутники Березина наспех похоронили генерала и успели еще сплести звезду. И, скорее всего, сами разделили затем участь комдива.

«Но одно стало ясно теперь, — пишет И. Сенкевич, — генерал-майор Березин до конца сдержал клятву, данную перед алым гвардейским знаменем, — до последнего дыхания, до последней капли крови бить врага, посягнувшего на родную землю... Мы стояли над его могилой с обнаженными головами, и нам очень хотелось, чтобы навеки светилось в мраморе памятника его мужественное лицо над спасенной им землей, чтобы люди знали, приходя к этой могиле, как жил и умер похороненный здесь суровый и добрый человек».

Прорыв

... В бой он вступил в первый день войны. 54-я стрелковая дивизия, в которой полковник Терещенко был начальником штаба, дралась в окружении. В этой сложнейшей обстановке, когда, поддаваясь панике и растерянности, теряли головы не только рядовые, проявились все его лучшие качества кадрового командира: воля, выучка, собранность, приобретенный опыт войны в Финляндии. Прикрывая в тяжелых боях отход других соединений, дивизия вышла из окружения организованно, со знаменем и оружием. В сентябре 1941 года М. С. Терещенко принял 262-ю дивизию, державшую оборону в районе Валдая. Перед началом наступления под Москвой Ставка приняла решение усилить Калининский фронт этой дивизией. По численности, вооружению и боевому опыту дивизия превосходила другие соединения фронта, и ей предстояло сыграть важную роль в предстоящей операции.

Надо полагать, соединение было переброшено на важнейший участок фронта не без учета личности комдива. Придя добровольно в армию в 1921 году, Матвей Семенович Терещенко в предвоенные годы уже работал в Генштабе. В характеризующих его документах есть строки, которые могли бы сделать честь любому военачальнику: «Недюжинный талант... Замечательный командир... Волевой воин... [254] Бесстрашный большевик... Мужественный, храбрый, инициативный и решительный офицер...» Было у Матвея Семеновича еще одно важное качество, за которое его любили и старшие, и младшие, — человечность. Пройдя путь от рядового до командира соединения, он знал душу солдата. В прошлом крестьянин из Полесья, он хорошо понимал чувства и думы смоленских, рязанских, тульских парней, которых был вынужден посылать в бой, под пули, иногда на верную смерть.

Комдив часто бывал в батальонах. Оставлял штаб и с одним адъютантом уходил вперед, в подразделения. Бекешу его видели то у разведчиков, то у артиллеристов, то в медсанбате. Там однажды вышел курьез. Медсестер обрядили в шинели до пят и в великанские сапоги. «Комдив увидел, — вспоминает ветеран 262-й дивизии С. А. Лихачев, — и такой интендантам устроил разгон. Дал им один день. К вечеру все у девчат было по росту. Терещенко пришел, проверил, пошутил: «Ну вот, совсем другое дело! Разве можно теперь рядом с такими красавицами плохо воевать?» Покуривая у пулеметчиков, вспоминал июльские бои: «Вот когда тяжко было — землю свою фашистам отдавать. Теперь сами вперед пойдем, скоро уже. Как, не подведут станкачи?» ...В первый день наступления, 5 декабря, село Эммаус — важный опорный пункт в немецкой обороне на правом берегу Волги — было в кровопролитном бою взято и в тот же день потеряно. Наши части отошли на левый берег, на исходный рубеж. Для успеха операции требовался решительный прорыв. И тогда командующий 31-й армией бросил в бой находившуюся в резерве 262-ю дивизию Терещенко.

Это был кульминационный момент сражения. Теперь все решали боевой дух красноармейцев, стойкость, верность долгу. Батальон капитана Леуса, атаковавший Эммаус в лоб, клином врезался в немецкую оборону, и за ним, расширяя прорыв, пошли вперед другие.

«Удар был так силен и стремителен, — писала «Правда», — что немцы, бросив сильно укрепленные позиции, стали удирать. Они бежали через деревню и через поле, бросая оружие».

После трагического первого дня в эту желанную победу трудно было поверить, и когда Терещенко доложил о взятии Эммауса по телефону командующему 31-й армией генералу Юшкевичу, командарм, не сразу поверив, потребовал: «Повторите!» [255] Немецкая оборона была прорвана.

Передо мной фотокопии декабрьских номеров фронтовой газеты. Заголовки, которых столько ждали: «Суворовский удар», «Сокрушить сопротивление врага», «Враг истекает кровью». Освобождено... Уничтожено... Захвачены трофеи... И почти в каждом номере имя Терещенко.

Верный себе, комдив всегда оказывался там, где было труднее, где решалась судьба сражения. С. А. Лихачев вспоминает:

«За деревней Федосово у нас произошла заминка. Немцы нанесли ответный контрудар, ввели в бой 12 танков и стали утюжить пехоту. Погиб комбат Бозин, был смертельно ранен заместитель командира дивизии полковник Леута. И тут у железнодорожной насыпи появился комдив. Остановил пятившуюся пехоту. Выдвинул вперед подоспевшую артбатарею. Бросил в бой резервный батальон. Перелом еще не наступил, но, послушные его воле, уже поползли навстречу танкам смельчаки со связками гранат, зачастили пушки, загорелся один, второй, третий немецкий танк, и, отсекая пехоту, заработали на флангах наши пулеметы.

Деревню мы вернули. Здесь я видел нашего комдива в последний раз. Он сидел на пеньке под елью с биноклем в руках и принимал донесения».

Впереди было село Пушкино. Вспоминает ветеран 262-й дивизии командир батальона Астахов:

«...Моему батальону командир дивизии полковник Терещенко приказал обойти село Пушкино с юго-востока, а сам пошел с полком Цыбульского, который должен был атаковать в лоб. В ходе боя Цыбульский был убит. Батальоны залегли под жестоким огнем. В Пушкине было много кирпичных зданий. Немцы там засели с автоматами и пулеметами, а в церкви у них были тяжелые пулеметы. Когда мы пошли в атаку в первый раз, немцы заставили нас залечь в снегу. Невозможно было поднять голову от насыщенного пулеметного и автоматного огня».

«...Подошли наши четыре танка, — продолжает Астахов, — два тяжелых и два Т-34. Мы пошли в атаку с танками, но противник нас от танков отрезал. Т-34 вернулись, а тяжелые танки стали крушить гусеницами пулеметные гнезда немцев в кирпичных домах. И когда мы поднялись в третий раз, немцы не выдержали. Отступая, они побросали все тяжелое оружие — пушки, минометы. Но и у нас были большие потери. Я потерял в этом бою 20 процентов личного состава». [256]

В этом бою, 21 декабря, поднимая людей в атаку, погиб и командир дивизии Терещенко. Рядом с ним разорвалась мина. Адъютант, которому достался весь пучок осколков, остался жив. Кусочек металла с горошину величиной оказался для комдива смертельным.

...Есть его довоенные фотографии. Мужественное молодое лицо, веселые глаза, прямой взгляд. Подтянут, строен. Собственно, я встречался с его сыном подполковником Юрием Матвеевичем Терещенко, а он, говорят, вылитый отец. Семья хранит последнее, присланное из-под Калинина незадолго до его гибели письмо. «Я жив и здоров, — писал в Москву Матвей Семенович. — Будьте и вы здоровы! Прошу беречь Юрика, моего будущего заместителя-вояку. Воспитывайте его в моем духе».

— Пример отца повлиял на выбор профессии? — спросил я у Терещенко-младшего.

— Образ его всегда жил и живет в нашей семье, — сказал он. — Хотя и вся обстановка послевоенного детства способствовала этому. На Чистых прудах все мальчишки грезили военными подвигами. Героика Отечественной войны вошла в наши души вместе со сводками Совинформбюро, вместе с фейерверком победного салюта. Военная форма в наших глазах была символом отваги и чести, а офицер — эталоном мужества и благородства. Лично я хотел стать моряком, в десять лет даже собственноручно сшил себе китель. А стал, как видите, авиатором. Что к этому добавить? Конечно, мы все помним. Но только помнить — мало. С прошлым сопоставляешь свои дела. Так ли шагаем?

...Все верно. Отлитые в бронзе имена на главной площади Калинина — площади Ленина, среди которых есть имя Матвея Семеновича Терещенко, — больше чем память. Думается здесь о самом главном: о том, ради чего стоит жить и бороться.