Говорят ветераны
Вспоминаю людей, с которыми пришлось воевать. Отличные, крепкой закалки были люди. Близко знал комиссара 932-го полка Александра Ивановича Антропова. Рабочий с Урала, с 1929 года в армии, он прошел путь от курсанта до полковника. В составе нашей дивизии, будучи комиссаром полка, участвовал в битве под Москвой, в боях за освобождение города Калинина.
И он, и комиссар дивизии Ростовцев, и начальник политотдела Васягин были коммунистами, что называется, до мозга костей. Им верили, за ними шли. Они всегда были на самых ответственных участках переднего края, среди бойцов. Комиссар Антропов, общительный по натуре, умел шуткой, а то и острым словом поддержать настроение бойца. Умел и ободрить, ц выслушать, и помочь. Перед ним невозможно было ни солгать, ни словчить, ни показаться трусом. Даже слабые люди рядом с ним становились сильнее.
Позже, в дни тяжелых боев под Сталинградом, вместе с комиссаром мы давали клятву не сдать волжскую твердыню, [238] драться по последней капли крови, и эту клятву сдержали. Антропов там уже командовал полком. В районе Пяти курганов в тяжелом, кровопролитном бою был ранен. Потом работал в Генеральном штабе.
...Вспоминаю войну. Многих помню. Комиссар Антропов для меня — эталон коммуниста.
Очень трудно писать о боях на Калининском фронте, участником которых я был. Мы тогда отступали, порой в условиях полного или частичного окружения. И теряли людей...
Командиром 2-й батареи был мой добрый товарищ — старший лейтенант Гузеев. Вступая в поединок с вражескими танками и пехотой, батарейцы не раз выходили победителями. Нужно ли говорить, что личный состав батареи с каждым боем редел. Сам Гузеев всегда был рядом со своими бойцами, умело руководил боем.
Однажды, в окружении, командир батареи вызвался идти в разведку с группой красноармейцев. И хотя смельчаки не вернулись назад, перестрелка между ними и немцами, которую мы слышали, позволила командованию выбрать наиболее удачный участок для прорыва. Мы тогда вырвались из окружения. Женя Гузеев и его товарищи, видимо, погибли.
Уже потом, под Сталинградом, получил я письмо от матери Жени из Ярославля. Русская женщина, убитая горем, называла меня сыном и приглашала после войны приехать на Волгу. Она желала мне, другу ее сына, вернуться из пекла живым. Кто знает, может быть, я остался живым и потому, что на свете были такие замечательные люди, как мама Жени, как сам Женя...
Никогда не забуду командира 3-го дивизиона Василия Михайловича Бусыгина. Я у него учился искусству побеждать. В калининских лесах, в оборонительных боях у Чер-толина, Мончалова, Дворкова, Тархова его 76-миллиметровые пушки хорошо делали свое дело.
Бусыгин был мужественным человеком. Поступком, личным примером, словом мог вселить уверенность, предотвратить панику. На Калининском фронте мы называли это «бусыгинской школой».
Погиб Бусыгин уже на подступах к Харькову. Для меня это была невосполнимая утрата. Я потерял наставника.
...И еще одно имя. [239]
Мы сдерживали натиск противника у реки Двинка. Немцы загнали на плоты стариков, женщин и детей и, прячась за их спинами, попытались форсировать реку.
Командир нашего дивизиона капитан Геннадий Петрович Белов принял решение: огонь вести только по скоплению вражеских солдат на противоположном берегу реки. Ни один снаряд не был выпущен по плотам.
— Разве могли мы стрелять по своим матерям и детям, — волнуясь, говорил он после боя.
Позднее майор Белов воевал заместителем командира полка. Погиб в 1942 году при выходе дивизии из окружения.
Я рассказал только о трех павших товарищах. А скольких мы тогда потеряли... Память о них священна.
Впервые я встретилась с нею в дни формирования нашей дивизии в Серпухове. Навстречу мне шагнула девушка с красивыми, добрыми, немного грустными глазами. Она улыбнулась. Меня покорила приветливая и доброжелательная улыбка, которая и украшала ее, и располагала к себе.
Звали девушку Клавой Степановой. Родилась она в 1921 году. Жила в Москве, работала фельдшером, мечтала поступить в медицинский институт и быть детским врачом.
— А ты? — спросила она меня.
— Если война закончится быстро, — ответила я, — будем поступать вместе.
Но война была долгая... Клаву назначили в терапевтический взвод медсанбата, а меня оставили при штабе дивизии. Вскоре наша дивизия вступила в бой. Раненые пошли потоком. Я понимала: медики прежде всего нужны там, где идет бой. И обратилась к генералу Забалуеву с просьбой отправить меня на передовую.
И вот я в 928-м стрелковом полку, во 2-м санитарном взводе. Вместе с фельдшером Людой Сисюниной эвакуируем раненых.
Бои шли жестокие. Раненых много. Мы работаем, что называется, без сна, без отдыха. А вскоре в дивизионной газете «Боевая красноармейская» я не без чувства гордости прочитала заметку, в которой говорилось: «...фельдшерицы Лисицкая и Сисюнина, находящиеся на передовых позициях, спасли жизни десяткам раненых бойцов и командиров». Нас наградили медалями «За боевые заслуги». А на следующий день после вручения награды Люда погибла... [240] Тогда к нам и прислали Клаву Степанову.
Под огнем солдата укрывает земля. Фельдшер под самым жестоким огнем должен думать только о других.
Так мы и работали с Клавой — и только чудом остались живы.
Затем всех женщин отозвали с передовой в медсанбат. Меня назначили командиром эваковзвода, Клаву — фельдшером.
Сотни раненых. Своего транспорта нет. Стоим с Клавой на дороге, останавливаем попутные машины. Клава едет в госпиталь и, сдав раненых, возвращается. Не успеешь эвакуировать — погибнут люди. Тут не до отдыха, не до сна. И так дни и ночи.
Я думаю: откуда у девушек бралась такая самоотверженность, такая сила? Помню, медсанбат перебазировался, а мы с Клавой остались с ранеными. Слышим нарастающий гул немецких самолетов. В какие-то минуты Клава перенесла раненых из машины в укрытие. Самолеты прошли прямо над нами на бреющем полете, машину изрешетили, но все наши раненые остались живы.
Когда дивизия попала в окружение, нам удалось выйти, а Клава ждала ребенка и вынуждена была остаться в одной из деревень. После рождения ребенка Клаву связали с калининскими партизанами. Вместе с малышом она пришла в отряд, где очень нужен был врач.
Она не только лечила партизан. С ребенком на руках, не вызывая подозрений, разносила по деревням листовки. Собирала сведения о немецких гарнизонах, была связной. Когда потребовалось доставить в отряд взрывчатку, она завернула желтые брикеты в пеленки и так и несла на виду у всех вместе с ребенком. Таким же способом доставляла в отряд медикаменты.
В отряде «доктора Клаву» уважали и любили. Простая, скромная моя подруга в тяжкую для Отечества пору героически выполняла свой патриотический долг...
Осталась у Клавы от того времени медаль «Партизану Отечественной войны».
После войны она возвратилась в Москву, работала заведующей детскими яслями. Была полна сил и энергии. Состояла в совете ветеранов дивизии, разыскивала однополчан. Ее доброта, человечность не имели границ, к ней тянулись все и с горем, и с радостью. Жить бы да жить...
Потом тяжелая болезнь — и Клавдии Васильевны Степановой не стало. [241]
После освобождения Калинина и Старицы наша дивизия воевала подо Ржевом и Сычевкой. Ситуации были трагические. В одну из июльских ночей 1942 года нас подняли по тревоге и объявили приказ — выходить из окружения. Мне предстояло вывозить оставшееся в полковом артиллерийском складе имущество.
Наступил рассвет, машин не было, а к деревне уже подходила колонна немцев. Снарядов, гранат в полках остро не хватало, но другого выхода не было — рвать.
Склад был уже заминирован. Оставалось поджечь бикфордов шнур. Я это сделал...
Мы уходили оврагами, догоняя своих, а позади, отдаваясь болью, грохотали взрывы.
...Никогда не забыть эту дорогу. Немцы нас видели и били непрерывно из дальнобойных орудий. По обочинам валялись опрокинутые машины, убитые лошади...
Офицеры и сержанты, выходившие вместе с нами из окружения, как правило, не отвинчивали от гимнастерок и шинелей знаки отличия — «шпалы», «кубари», «треугольники». Запомнился младший лейтенант с орденом Красной Звезды. На закаменевшем лице были вызов и непреклонность.
Помнится, в последний день мы отсиживались в лесу. Немцы были близко. Костров не разводили. Комиссар полка Антропов сказал: впереди враг и позади враг. Остается только прорыв...
Во второй половине дня началась стрельба поверх наших голов. Как узнал я впоследствии, стреляли наши автоматчики, чтобы поднять нас в атаку. И вот лавина в несколько тысяч человек тронулась с места с криком: «Ура! За Родину! За Сталина!» — и пошла на прорыв.
Это было как во сне. Помню деревню. На окраине стояла немецкая зенитка. Мы ее опрокинули. Ворвались в немецкие окопы...
Надо ли говорить, что не всем было суждено встретиться со своими...
Но это было...
В боях под Калинином многим нашим солдатам и офицерам спас жизнь санинструктор Пушкин. Несколько лет [242] назад в газете «Московская правда» были напечатаны мои заметки о воинах 252-й стрелковой дивизии. Публикация попала на глаза Пушкину. Он, естественно, обрадовался: родная дивизия! Прислал письмо в редакцию. Созвонились, условились о встрече.
Живет Василий Андреевич возле метро «Сокол» на Ленинградском проспекте. Поднимаюсь на четвертый этаж. Дверь открывает уже основательно поседевший, выше среднего роста человек, с неожиданно тихим голосом, с ясными глазами, чуть застенчивой улыбкой. На пиджаке ордена Ленина, Отечественной войны первой и второй степени, Красной Звезды.
Для меня встреча даже и с незнакомым доселе однополчанином — большая радость. Общность того боевого дела, что вершилось нами почти полвека тому назад, — нерасторжима. Фронтовые дороги сделали нас побратимами. И сердце бьется учащенно, и рождаются воспоминания, и молодеет душа.
И вот я слушаю его рассказ.
Родился Василий Андреевич в 1912 году в Бежецком районе Калининской области. Там учился, потом работал. В тридцать четвертом году призвали в армию, служил на Дальнем Востоке, приобрел специальность санинструктора. После увольнения жил в Москве, работал на «Трехгорке» ткацким мастером.
В дивизии с первого дня.
Прошу рассказать о боях за Калинин.
— Бои носили крайне ожесточенный характер, — вспоминает Василий Андреевич. — Особенно врезался в память первый день нашего наступления. Пехота спустилась на волжский лед и пошла на штурм береговых укреплений. Вот туда — в самое пекло боя — и поползли санинструкторы моего отделения. Под огнем мы перевязывали раненых, вытаскивали их в безопасную зону. Вокруг все рвалось. Свистели пули и осколки. В одном месте нас прижал ко льду огонь пулемета из дома на том берегу. Обстановка создавалась критическая. Раненых много, они могут замерзнуть — декабрь стоял суровый. Командир медсанроты Фекелян связался по телефону с комиссаром полка Антроповым и попросил уничтожить огневую точку. Вскоре дом окутался дымом и пулемет замолчал.
Пушкин задумался о чем-то, видимо, вспоминая.
— А знаете, мне долго везло. Да, да — везло! Кое-кто из моих друзей даже говаривал: этот везучий Пушкин. В конце [243] концов досталось и мне: получил в боях два легких ранения, контузию. Отлежался в своей медсанроте и — снова в дело...
Василий Андреевич знакомит меня с письмами Ивана Ивановича Гири — своего командира. Живет он в Свердловске. После увольнения в запас работал в горздравотделе, затем более четверти века — главным врачом стоматологической поликлиники.
В одном из писем Иван Иванович вспоминает такой случай: «Шел бой за Калинин. Медсанрота полка расположилась в изрядно потрепанном войной здании школы. Окна были выбиты, — мы их, как могли, заделали. Протопили печь. И вот что запомнилось... Санинструкторы доставляли раненых. Я оказывал им первую медицинскую помощь, готовил к эвакуации в тыл. Многие лежали на полу. Приближалась ночь. И вдруг один из раненых рванулся с пола: «За Родину — вперед!» Он и в забытьи продолжал громить ненавистного врага. С трудом успокоил я его тогда, а вскоре и эвакуировал в тыл. Да, мужественные были люди, патриоты...
Василий Андреевич много рассказывал мне об однополчанах. С болью вспоминал о тех, кто не вернулся из боя. Среди них фельдшер Иван Переверзев, врач полка Владимир Кан, фельдшер Иван Потапенко, санинструктор Тимофеев... Все они пали в боях за Калинин и Старицу. Скольких спасли от смерти! А вот сами не убереглись. ..
— Вспоминается еще один человек, — продолжал Пушкин. — В нашей медсанроте был санинструктор Лермонтов. Храбрый и находчивый врач Кан порою шутил, увидев нас вместе: «Вот они — наши классики». О дальнейшей судьбе этого мужественного человека, носившего знаменитую фамилию, ни я, ни мои товарищи, к сожалению, ничего не знаем. Не знаю я ничего и о судьбе врача Шота Гваселия. Помню, в свободное время он частенько брал в руки гитару и пел «Где же ты, моя Сулико?» А вот с Клавдией Ананьевной Левшиной, в то время фельдшером полка, переписываюсь. Нелегкая ноша легла тогда на плечи не только мужчин, но и женщин. И Клавдия Ананьевна с честью несла эту ношу...
Тогда же, в 41-м, Пушкин был награжден орденом Ленина. Редкая для того времени награда.
— А в партию я вступил позже, в 42-м, — рассказывал Василий Андреевич. — И раньше думал об этом, но вот [244] такой случай. Несу на себе раненого офицера, — обе ноги перебиты, боль страшная — я знаю, но терпит, ни разу не застонал. Вдруг спрашивает: «Ты член партии?» — «Нет», — отвечаю. «Подавай заявление, вернусь из госпиталя, дам рекомендацию».
Больше я его не встречал, а рекомендовали меня мои боевые товарищи. Сказал на собрании несколько добрых слов комиссар полка Александр Иванович Антропов. Кстати, Клавдия Ананьевна Левшина — его жена. Живут в Москве. Партийный билет мне вручал начальник политотдела дивизии Семен Петрович Васягин, ныне генерал армии, тоже живет в Москве. Поистине, мир тесен! Многие эти годы я так и не знал, что рядом со мной живут мои дорогие однополчане, с кем довелось в то грозное время делить и горькие, и радостные минуты. И очень рад сегодняшней встрече.