Мы — пулеметчики{76}

В январе 1942 года, находясь в госпитале, а следовательно, располагая свободным временем, я написал нечто вроде дневника о событиях прошедших трех месяцев. Записи были предельно лаконичные, но все-таки они, да еще мои письма с фронта, сохраненные матерью, помогли восстановить в памяти события тех далеких лет.

* * *

В начале октября 1941 года 185-я стрелковая дивизия после прорыва из окружения вошла в состав новгородской группы войск. Часть подразделений заняла оборону по реке Волхов. Дивизия получила технику, пополнение.

Все понимали, что передышка будет недолгой. И то, что нас отвели, дали отдохнуть, — было благом.

Как всегда, приказ о выступлении был внезапным. Станковый пулемет погрузили на тачанку, и мы в составе колонны 2-го батальона 1319-го стрелкового полка двинулись в направлении станции Крестцы.

Дороги, дороги и дороги... Они-то запомнились, как и многие километры отрытых траншей, ячеек, ходов сообщения, блиндажей... [134]

Посадка в эшелон в Крестцах прошла без сутолоки и толкотни. По доскам на платформы затащили тачанки и завели лошадей. Выставили часовых, а все остальные повалились спать. Проснулся от страшного удара: впечатление было такое, что кто-то гигантской палкой рубанул по вагонам, едва не сбросив их с рельсов. Все скрипело, трещало, удар следовал за ударом. И тут я понял, что это рвутся рядом с железнодорожным полотном авиабомбы. Осколки расщепили доски вагонной обшивки, выбили из них длинные лучины. Мы вповалку лежали на полу. Бомбежки в движущемся эшелоне — одно из самых неприятных положений: деться некуда, какая-то оголенность, беззащитность, беспомощность... Но на этот раз пронесло, ни одна бомба не попала в наш эшелон. Немецкая авиация бомбила весь участок железной дороги от станции Крестцы — Валдай, Вышний Волочек, особенно Бологое, Спирово, Лихославль. Нас спасла плохая погода, ограничивавшая действия самолетов противника. А вокруг, куда ни посмотри, — воронки большие и малые, иногда совсем рядом с железнодорожным полотном.

Выгружались в Спирове. Станционные пути были забиты застывшими паровозами, лица железнодорожников, других гражданских выражали крайнее беспокойство. Проходя какую-то деревню, поздно вечером мы увидели далекое зарево огромного пожарища, то разгоравшееся ярче, то исчезающее. Это горел Калинин. А ведь от Калинина до Москвы — рукой подать...

Ночной привал был не более двух часов, на сей раз в какой-то деревушке. Кажется, только закрыл глаза, и уже: «Вставай, пошли!» Под утро уставшие минометчики свалили на тачанку ротные минометы, самые ослабевшие шли, держась за тачанку. Младший сержант Бондаренко ругался, кричал, но так и пришлось везти минометы и лотки с минами.

Низкие тучи укрывали нас от немецкой авиации, хотя отдельные самолеты пролетали где-то близко. Проходим мимо крайних домов одной из деревушек, а на огородах, видим, лежат убитые женщины и дети. Видимо, бежали к лесу и полегли, расстрелянные с воздуха. Сколько приходилось видеть погибших солдат и офицеров, а убитые крестьянки калининской деревушки запомнились на всю жизнь.

Ночь была не просто темная, а темнущая, такая, про которую говорят — хоть глаз выколи. Отдельные очаги пожаров, далекие, у горизонта, казалось, делали ночь еще [135] темней. Перед рассветом — привал в лесу. Настало утро, а команды идти вперед не было. Станковые пулеметы — станками, как мы их называли, сняли с тачанок и подтащили к лесной опушке, к кромке, где кончался лес.

Подошли командир роты, политрук: «Там, впереди, в тумане, село Медное, в нем немцы. Надо узнать, есть ли они на нашей стороне реки, где-то здесь мост через Тверцу...» Надо так надо. Пошло 5–6 бойцов. Спускались как бы вниз, с горы, шли по какой-то промоине или лощинке. И темнота, и туман рассеивались медленно. Показалась какая-то изгородь, мы вышли на дорогу. Шедший впереди остановился, что-то увидел. Подошли последние, сгрудились... У дороги лежал убитый. Две «шпалы» — майор, в петлицах значки связиста, сапоги сняты, брюк нет, офицерская добротная шинель распахнута, на животе, видимо, была медицинская грелка. Командир сказал: «Посмотрите документы». Я нагнулся: один глаз убитого смотрел в небо, а вместо второго вспучился кровавый пузырь. Стреляли из пистолета в упор, в затылок. Нагрудные карманы командирской гимнастерки вывернуты, карманы шинели — тоже. Так мы и не узнали, кто был этот застреленный майор. Позднее я услышал из рассказа комиссара нашего 1319-го стрелкового полка Н. В. Дыхно, что в селе Медном был госпиталь, захваченный немцами, которые зверски расправились с ранеными и больными: были трупы с распоротыми животами, отрубленными головами, выколотыми глазами. Найденный нами майор был из этого госпиталя.

...Пока мы шли вперед, стрельба стала сильней. Слышались орудийные выстрелы с нашей стороны, хлопки немецких минометов, редкий винтовочный огонь, стрекот станковых пулеметов и быстрое «та-та-та-та» немецких автоматов, иногда переходящее в сплошной треск. Появились сараи и домишки, видимость улучшилась. Дорога привела нас к мосту. С одной стороны нас прикрывала насыпь дороги, а с другой могли заметить из-за реки. Последние 100 метров пришлось ползти вдоль канавы. Поочередно заползли наверх, прикрываясь мостовой фермой, залегли. Потом — рывок по мосту на ту сторону. Немцы не успели заминировать мост. Боевое охранение могло спокойно расстрелять нас, но немцы бросились к машине, сразу вильнувшей в проулок под нашими выстрелами. Несколько, видимо, неисправных машин остались на площадке у моста.

Меня послали доложить об успехе. Шинель я оставил ребятам и налегке побежал обратно. В полукилометре [136] встретил наших пулеметчиков, а потом группу всадников, в которой выделялся человек в кавказской бурке. Это был командир нашего 1319-го стрелкового полка майор Д. В. Казак. Он с усмешкой выслушал мой не очень военный, но наполненный пафосом доклад, изрек: «Молодцы, пулеметчики! Двигать всех в Медное!» Я рванул к своим...

Тачанки уже подошли из леса. Погрузили «максимы» и двинулись к мосту. Нас обогнали два или три наших танка, спешившие туда же. Это были боевые машины из прославленной 8-й танковой бригады, которой командовал полковник П. А. Ротмистров, впоследствии Главный маршал бронетанковых войск.

...Из Медного мы форсированным маршем двинулись дальше. Догадывались — на Калинин, хотя были фантазеры, уверявшие, что нас отведут на переформировку не то в Вологду, не то в Ярославль.

Ранним утром, быстро продвигаясь по шоссе, наша колонна подходила к Калинину. На горизонте то там, то здесь появлялись столбы дыма, доносилась артиллерийско-минометная пальба, рядом с шоссе догорали какие-то домишки. У пожарища погрелись, стали строиться, а ко мне подбежал мой знакомый Кольча. «Дальше наших нет, — сказал он мне. — Наш заградотряд оседлал шоссе, впереди деревня, а за ней окраина Калинина, там — немцы. Минометы гвоздят и справа, и слева».

До деревни мы не дошли, пулеметчики получили приказ занять оборону в пойме Тверцы. День мы трудились, сооружая дзот, — врылись в небольшой обрывчик, сделали отличный накат, засыпали все песком, укрепили дерном, а потом от дзота долго копали в полный рост ход сообщения в тыл, к запасной пулеметной площадке.

Деревня оставалась левее и впереди. У шоссе второй пулемет, а на поле отрыли несколько стрелковых ячеек с норами-укрытиями. Тут мы по очереди дежурили, чтобы закрыть щель в обороне.

...Мы целый день рыли дзоты, ячейки, хода сообщения. Сильно уставали, поэтому нужен был какой-то приварок, добавление к солдатскому рациону. Им прежде всего была картошка, ее мы выкапывали на полях, находили в подвалах оставленных жителями домов.

Ужесточались требования караульной службы: немецкие резведчики, используя пойму Тверцы, проникали на наши позиции. У соседей зарезали часового. Пошли слухи что это орудуют белофинны, подразделение которых [137] якобы было в Калинине. Я вызвался стоять в самое трудное время — перед рассветом.

Стоишь, слегка переминаясь с ноги на ногу, думаешь о далеком доме, вспоминаешь самое приятное, а время, кажется, остановилось. Фронт живет своей ночной жизнью, время от времени донесется пулеметная очередь — это ведет огонь дежурный немецкий пулеметчик, так, в белый свет, на всякий случай, знай, мол, что не сплю. Наша оборона безмолвствует, мы берегли патроны...

Были ротные и батальонные комсомольские собрания, вносившие большое оживление, на них обычно командировали одного-двух комсомольцев от отделения. Я обошел все взводы и, как комсорг роты, собрал комсомольские взносы за октябрь, расписываясь в комсомольских билетах химическим карандашом. Обрывок ведомости сохранил имена комсомольцев: Андреев Константин, Бондаренко Николай, Бушуев Виктор, Бушу ев Николай, Галеев Махмуд, Кучеров Алексей, Тимохин Игнат, Фифик Владимир...

Часто приходил политрук роты Петр Ильич Пасынков — человек мягкий, заботливый, всеми уважаемый. Иногда он давал мне газету, и я обходил все расчеты взвода и читал всю ее вслух до последней строчки. На батальонном комсомольском собрании выступал комиссар полка Н. В. Дыхно — политработник исключительной энергии, умевший воодушевлять людей.

...Два наших расчета, прикрывая фланг батальона, участвовали в одном из штурмов городских окраин. Пехотинцы ворвались в город, продвинулись на два-три квартала, и мы затащили станкачи в немецкие окопы. Здесь были огневые точки с укрытиями под домами, несколько отрытых в полный рост окопов в 5–7 метров длиной. Мы установили пулемет, чтобы можно было вести огонь вдоль улицы. Кругом беспорядочная стрельба: винтовочная — наша, треск автоматов — немцев. Позади частокол разрывов минометных мин, а впереди хлопки ручных гранат и разрывы снарядов. Я лег у пулемета, а братва ринулась осматривать немецкий блиндаж, обследовать соседние доты. Пожар в доме через улицу разгорался, я оттащил пулемет в тень. Меня все время грызла мысль о возможной контратаке. Впереди нарастала стрельба, сквозь грохот пробивались крики, по дворам и огородам к нам, размахивая винтовками, бежали солдаты. Обзора справа фактически не было, все закрывали домишки, сараи, сарайчики и прочие хозяйственные постройки. И тут я увидел нечто, заставившее меня [138] вскочить: дом, обычный маленький деревянный дом городской окраины как бы лопнул изнутри, и из облака не то дыма, не то пыли просунулась лобовая часть немецкого танка.

Немцы бросили в контратаку танки, против которых мы были беспомощны. Я закричал, выпрыгивая из окопа, ко мне бежали солдаты расчета. Мы подхватили станкач, завернули за дом, перебежали на другую сторону улицы, прикрываясь дымом пожарища, повели огонь в ту сторону, где, сокрушая постройки, ворочался немецкий танк. Выпустили ленту, раздалась команда: «Отходи!» Опять волокли станкач через поле, усеянное мелкими воронками. Мы оглохли от близких разрывов, но пулемет не бросали, хотя потеряли последнюю, третью коробку с нерасстрелянной лентой. Для нас все обошлось без потерь, а у соседей из 16 человек осталось только трое...

Никакого опыта уличных боев у нас не было, выбить немцев мы могли, но удержаться не удавалось. После этого стали готовить подручные противотанковые средства: брали пять обычных ручных гранат РГД, у четырех свинчивали ручки и прикручивали эти гранаты к пятой телефонным проводом. Так получалась связка, которая, попав под гусеницу, могла ее перебить и остановить вражеский танк.

29 октября 1-й и 3-й батальоны ночью штурмовали кварталы северо-восточной окраины Калинина. Немцы бросили в контратаку танки и авиацию. Уже днем пришлось отойти на исходные позиции. В этом бою, как рассказывали, командир полка майор Казак личным примером воодушевлял бойцов.

На следующую ночь новая атака — и все вновь повторилось, опять противник восстановил положение. 2-й батальон, который мы поддерживали, тоже должен был идти в наступление, но приказ отменили, послали другой батальон, а нам приказали спешно заняться изготовлением связок гранат. Как впоследствии выяснилось, командир дивизии получил сведения, что немцы попытаются танками протаранить нашу оборону у шоссе на Бежецк, и наш батальон оставили как резерв командира дивизии, как противотанковый заслон. Но, видимо, немцам было не до наступления на этом участке фронта.

Сковав немцев под Калинином, 185-я стрелковая дивизия, не добившись большого успеха, тем не менее вместе с другими соединениями помогла другим фронтам.

...»Калининское сиденье», как потом называли бойцы [139] почти месяц боев под Калинином, закончилось. 15 ноября началось новое наступление немецко-фашистских войск на Москву. Одним из направлений главного удара был Клин. И нашу дивизию, числившуюся в резерве командующего Калининским фронтом, перебросили туда.