Глава четвертая.

Мастера выплавляют победу

На плацдарм приезжали офицеры штаба армии: осматривали, прикидывали его возможности. Однажды побывал здесь генерал И. Т. Шлемин, командующий 46-й армией, в состав которой входила теперь 108-я гвардейская стрелковая дивизия. Внимательно выслушал доклад начальника разведки капитана А. М. Чечулина, заменившего подполковника К. С. Михальченко, который убыл по ранению. Тот докладывал без записей, все данные о противнике прочно отложились у него в памяти. Александр Михайлович определил возможный характер действий противника с началом нашего наступления.

— Можно подумать, что вы изучили план оборонительного боя в штабах противника, — шутливо заметил командарм. — Другого решения на использование резервов у них не будет.

Я тоже поддержал мнение разведчика. Часть резерва противник задействует при бое за первую позицию. Она составляет основу его обороны. Сама местность определила ее особое назначение. Траншеи протянулись над высоким крутым берегом старого русла реки. С них противник держал под огнем все междуречье, а крутизна берега, доходившая до 43 градусов, служила серьезным препятствием для наступающих. Для противника потерять первую позицию равносильно оставить этот рубеж обороны.

Начальник оперативного отделения подполковник Н. В. Попов убедительно раскрыл соотношение сил а средств сторон.

— В ходе наступления придется выделять часть сил дивизии на прикрытие левого фланга, — уверенно заключил он.

— Откуда вы знаете, что слева не будет соседа?

— Я же оператор, товарищ генерал. Местность диктует.

За годы войны офицеры штаба стали мастерами. Мыслили широко, оглядывали всю полосу армии, реально взвешивали возможности.

Один за другим докладывали офицеры. Мы здесь стали старожилами и потому лучше других знали местность, группировку [178] и возможности противника, обстоятельно изучили его оборону.

Командарм не сделал никаких выводов, ни на что не ориентировал, он просто намерен был познакомиться с мнениями старожилов плацдарма и с возможностями соединений по разгрому противника на этом направлении.

На другой день командир корпуса генерал Ф. С. Колчук в ходе штабного учения предложил попробовать прорывать оборону передовыми батальонами. Заманчиво новое, тем более оно оправдалось в Белорусской операции. Но то, что было удачным в одной операции, могло оказаться непригодным для данных условий. Исходя из условий местности первые траншеи в обороне противника заняты основными силами батальонов первого эшелона. Отсюда напрашивалось, чтобы первоначальный удар был мощным, способным разгромить эти подразделения.

— А если противник отведет свои части с первой позиции? — спросил генерал Колчук.

— Не оставит выгодный рубеж. Сомневаться не нужно, — стоял я на своем.

Командир корпуса не опровергал доводы. Отрадно, что к нашему мнению прислушивались, спорили по-деловому. Видимо, еще не все было продумано в планах фронта и армии.

Вскоре дивизия стала жить другими заботами и задачами. Плацдарм, подготовленный к обороне, как и предполагалось, явился исходным районом для наступления. Густая сеть траншей и ходов сообщения, врезанная в него, позволяла скрытно расположить на сравнительно небольшой площади наступательную группировку войск. Заблаговременно созданные дороги, мосты, наблюдательные пункты — все это теперь служило интересам наступающих.

На плацдарм прибывали новые соединения. По всему ощущалось приближение больших событий. Обороне приходил конец. Уже вступил в действие строжайший приказ о соблюдении маскировки: никакого движения в дневное время, все должно застывать перед рассветом. На дорогах обновились шлагбаумы, на просматриваемых участках со стороны противника выросли стенки из камыша и лозы. На Днестре появились подводные мосты. На плацдарме проложили новые дороги, а старые выровняли, сделали шире.

Большая группировка сбивалась на плацдарм. Все подготовленные основные и запасные огневые позиции заняли орудия, минометы, реактивные установки. В отрытых ровиках пролегли пучки разноцветных проводов. Лес наполнился новыми звуками. Машина была поставлена на холостой [179] ход, бегали механики, подливали масло, подкручивали гайки, прикладывали к корпусу ухо, выискивая неисправности и сбои.

Штаб получил фотосхемы обороны противника на всю ее глубину. При наличии такого документа отпали многие сомнения о системе построения обороны за первой позицией. Приходилось только сожалеть, что этих фотосхем штаб дивизии не получал при прорыве таких оборонительных полос, как Голубая линия, на реке Молочной, на Днепре. Там наступали, имея мало данных о противнике. Только в ходе боевых действий вскрывалась его огневая система.

С учетом особенностей построения обороны противника определялся замысел разгрома его группировки. 37-й корпус, имея в первом эшелоне 59-ю и 108-ю гвардейские стрелковые дивизии, прорывал оборону на участке южная часть Талмазов, Чобручу. По решению командира корпуса 108-й дивизии предстояло действовать на левом фланге, прорвать оборону на участке 3,5 км, разгромить противостоящие подразделения противника, овладеть деревней Чобручу, в дальнейшем наступать в направлении Слободзеи.

Без спешки, обстоятельно готовилась Ясско-Кишиневская операция. В боевых документах корпуса и армии многое было тщательно расписано, расчерчено, размечено.

В первый раз с такой подробностью определялись задачи и порядок действия войск. На чистом листе бумаги были расставлены боевые порядки дивизии и полков.

На участке прорыва дивизии местность была крайне неудобная для атаки: до переднего края обороны противника предстояло взбираться по крутым скатам. Весь расчет делался на мощный огонь артиллерии и смелый бросок пехоты. На тренировках подразделения успешно преодолевали более крутые склоны. Много раз командиры и офицеры штабов с секундомерами в руках выверяли возможный темп броска. Но под огнем врага такой стремительный рывок возможен при условий, что будет короткая дистанция. Сложность возрастала еще и оттого, что на ничейной полосе протекал безымянный ручей, который требовалось преодолеть перед атакой.

После многих прикидок и расчетов командир дивизии принял решение в ночь перед атакой преодолеть ручей и на правом берегу оборудовать исходную траншею. Расположить скрытно свой первый эшелон почти под самым носом противника — это большой риск. Но он был оправдан. За отрывкой траншеи штаб установил жесткий контроль. Никаких [180] послаблений и отступлений от требований скрытности.

Казалось, что много дней занимала подготовка Ясско-Кишиневской операции, а если внимательно присмотреться к жесткому графику выполнения намеченных мероприятий, то в нем на планирование боя в дивизии отводилось всего 14 часов. Иначе нельзя. Если штаб не уложился бы в эти сроки, то отработанные документы во многом теряли бы свою ценность. Важно было довести до подчиненных результаты планирования до принятия ими решений и до выезда их на местность для организации взаимодействия войск.

Несмотря на жесткие сроки, появилась полная уверенность, что все необходимые боевые документы будут отработаны. К этому времени неизмеримо возросло мастерство офицеров штаба. Они привыкли работать с полным напряжением сил, не считаясь с помехами и неудобствами. Ведь документы разрабатывались в тесных землянках, при слабом освещении коптилки-гильзы, на маленьких неудобных столах наряду с выполнением офицерами обычных обязанностей, вытекающих из действий войск в обороне.

Для сокращения сроков и повышения качества планирования каждый офицер штаба обычно специализировался на разработке однотипных документов, что позволяло ему хорошо освоить методику их составления. Если же исполнитель по каким-либо причинам не был на КП, то его документы чаще брал на себя начальник отделения.

Указания и исходные данные для планирования я доводил до начальников отделений и служб. Карта с решением командира готовилась в двух экземплярах: один передавался в оперативное отделение, второй оставался у начальника штаба, что давало возможность сразу же привлекать к планированию основной состав офицеров управления.

Качество планирования боевых действий — это лицо штаба, его авторитет. Требования к боевым документам были известны каждому исполнителю. Чтобы добиться их выполнения, я руководствовался суровым принципом работы начальника штаба 11-го гвардейского стрелкового корпуса полковника М. В. Глонти. Суть его состояла в том, что, какие бы сроки ни отводились на планирование, начальник штаба не пропускал и не подписывал боевой документ не только с ошибками и исправлениями, но и с неряшливо или нечетко сформулированными фразами, даже если они не искажали содержание документа и не позволяли его понять иначе. [181]

Такой порядок мною был заведен с первых шагов работы в штабе, от него я не отходил, и подчиненные привыкли к нему. Обычно я сам разрабатывал боевой приказ или плановую таблицу боя. Начальнику штаба легче подготавливать эти документы, ему с большей подробностью известен замысел командира, да и сам он в состоянии многие вопросы самостоятельно доработать и детализировать.

То, что написано начальником штаба, уже не подлежало проверке и, тем более, корректировке. Считалось, что это последняя инстанция, после которой документ можно было подписывать и отправлять адресатам. Но на этот раз порядок я нарушил. Майор Ф. А. Шаченко придирчиво, со всей строгостью выверил документы, отработанные мною, отыскал ряд погрешностей. Я изучил его пометки: все они оказались справедливыми и вполне обоснованными. Значит, подчиненные стали грамотнее, поднялись на более высокую ступеньку мастерства, а с такими и работать легче. Но и для себя пришлось сделать вывод: больше требовательности к качеству выполняемой лично работы. Чтобы в любых условиях все видели в документе, отработанном начальником штаба, образец, тот самый эталон, который могли брать для сравнения и оценки других документов. Начальнику штаба не положено отставать от суровых требований, а они неудержимо повышались от одного боя к другому.

Я не сторонник «вымучивания» документов, но и не одобрял, когда ради сокращения времени документ рождался под диктовку с карты, без изготовления черновика. Какой бы высокой квалификацией ни обладал офицер штаба, чаще всего повторялись не только форма, но и прежнее содержание. На память быстрее всего приходило то, что уже освоено, стало знакомым и привычным. Но давно было известно, что новый бой не повторял предыдущий, в нем всегда все по-иному. Если штаб не замечал этого, то он не поднимался в своей работе выше канцелярии, аккуратно учитывающей входящие и исходящие документы. Никак нельзя было допускать, чтобы исчезло из работы штаба, а тем более его начальника главное — творчество и поиски оригинальных путей решения вопросов.

Но как бы тщательно ни были разработаны документы, решающее значение все-таки имела работа командира с подчиненными непосредственно на местности. С утра 17 августа командир дивизии приступил к организации взаимодействия в предстоящем наступлении. Взаимодействие — это непоколебимая уверенность каждого воина, что сосед не подведет и сделает положенное вовремя, что артиллерия подавит [182] цели, что авиация нанесет удары по резервам и огневым позициям артиллерии врага, что перед второй траншеей противника будет введен в бой второй эшелон батальона, а после захвата первой позиции — резерв полка... Такая согласованность рождалась вначале в планах, разработанных штабом, теперь же она закреплялась на местности.

В ходе этой работы командир приводил в действие свое решение, перед глазами подчиненных протекали события предстоящего боя. Оживала тихая пока оборона врага, приводилась в действие его огневая система, выползали из траншей и балок резервы для контратак и закрытия брешей, совершали маневр подразделения, пытаясь усилить опасные участки. Шаг за шагом, минута за минутой командир вел своих подчиненных, растолковывал им, как целесообразнее действовать, чтобы не слабела, а еще больше наращивалась сила удара по врагу по мере продвижения частей в глубину его обороны. Особое внимание он уделял решению вопросов огневого поражения противника.

Вместе с ротами пойдут артиллеристы с радиостанциями, обеспечивая управление огнем из первой траншеи врага, как только пехота зацепится за нее. Чтобы быстрее тащить пушки по крутому берегу, на помощь расчетам придет пехота из второго эшелона. Уже подготовлены лямки, веревки, освоена техника втаскивания орудий. Без тренировки даже с этой простой задачей воины под огнем могли не справиться.

Нужен уверенный и смелый бросок на вросшего в землю врага. Его пехота не должна поднять оружие для стрельбы, пока наши гвардейцы преодолевают высокий и крутой берег старого русла реки. В успехе такого броска многое зависело от точного соблюдения времени, интервалов, дистанций, порядка выдвижения огневых средств и ведения огня артиллерией. Полковник Дунаев терпеливо напомнил о необходимости выдерживать установленные нормативы: фронт взвода — 55, роты — 135, батальона — 480, промежутки между солдатами — 3 м. Ни больше, ни меньше. В интервалах — огонь пулеметов и ПТР, через головы пехотинцев полетят снаряды и будут рваться в 150 м от передовой цепи{12}.

Победа всегда определялась не только силой оружия, но и высоким моральным духом. С подполковником Л. П. Вахрушевым, как обычно перед каждым серьезным боем, мы перебрали наиболее сложные вопросы в организации боевых действий, определили трудности, которые могли возникнуть [183] в ходе наступления, прикинули, где нужны совместные усилия офицеров штаба и политотдела. Заранее намеченный порядок работы всегда оказывал неоценимую помощь в бою.

18 августа во всех подразделениях прошли открытые партийные собрания. Коммунисты перед лицом своих товарищей, перед партией заверили, что они не пожалеют сил и самой жизни, чтобы достойно выполнить задачу.

Коммунисты штаба участвовали в проведении таких собраний в разных подразделениях. Я побывал в первом батальоне 305-го полка. Воины собрались под высокими и густыми кронами деревьев. И смотрел на них и радовался. Они старательно побрились, выстирали гимнастерки, подшили к ним подворотнички.

Запомнилось выступление красноармейца Прокопчука. Высокий, с широкой грудью, размахивая перед собой тяжелым кулаком, он говорил:

— Очистим землю от врага — в этом можно не сомневаться. Звание члена партии не посрамим.

Он обращался к однополчанам с призывом полнее использовать в ходе атаки свое оружие, поливать на ходу огнем из автоматов траншеи врага, не давать фашистам вести прицельную стрельбу по наступающим. Воин, закаленный в боях, хорошо усвоил: сила атаки в огне. Не только артиллерия, но и каждый воин в ответе за огневое поражение противника.

Выступления были короткими, бодрыми, в них звучала твердая уверенность, что группировка противника на этом направлении будет разгромлена. Коротким было и принятое решение.

К вечеру состоялось партсобрание в управлении дивизии. Здесь также много не говорили. Коммунисты придирчиво вглядывались в то, что ими сделано, находили слабинки в решении ряда вопросов, вместе искали пути для устранения недоделок...

К исходу 19 августа все было готово для наступления. Спать, до утра не тревожить солдат и офицеров — таков приказ командира дивизии. Привыкли засыпать однополчане в любой обстановке сразу же, без долгих приготовлений, так же легко, без раскачки вставали они, услышав команду или вспышку стрельбы.

Только саперам предстояло трудиться всю ночь. Свои мины они сняли раньше, но еще оставались заграждения противника. За месяцы обороны фашисты наставили их много. В саперном батальоне — опытные мастера. Много раз [184] проделывали они проходы для пехоты и танков. Всегда уверенно шли подразделения в атаку, не опасаясь, что может прогреметь взрыв от случайно оставшейся мины.

Трудной задачей для саперов являлся пропуск войск через безымянный ручей. Ширина его небольшая — всего 20 метров, но для пехоты и артиллерии ручей представлял препятствие. Противник держал его всегда под огнем. В эту ночь саперам предстояло навести через ручей 60-тонный мост и пешеходные мостики. За несколько дней до этого саперы отработали все действия по наводке мостов. В тылу был подобран похожий ручей, на нем собирали в темноте элементы мостов. Работали без команд, каждый исполнитель делал то, что ему положено. Ни одного лишнего движения, ни одного слова и резкого стука. Появились кувалды, обвернутые в тряпки, молотки с деревянными набойками, готовились сборные секции, чтобы в короткие сроки под огнем врага установить мосты на месте.

Я уже начал дремать, когда пришел подполковник Н. В. Попов, доложил о приезде авторитетной комиссии для проверки нашей готовности к наступлению.

На КП все в движении. Полтора десятка проверяющих. Люди опытные, знали, как и что проверять. Начали с боевых документов. Уже через полтора часа проверяющие определили, что существенных замечаний по содержанию и оформлению документов у них нет. Отмечались мелкие недопеты в отработке отдельных второстепенных деталей. Комиссия решила проверить 311-й полк. Часы показывали 2 часа ночи. Я попытался отговорить их от такой затеи. Тем более что штаб дивизии проверял уже все вопросы не только в полках, но и в батальонах. Старший группы был неумолим, напомнил ленинский принцип: доверяй, но проверяй.

Впервые заметил, что под густыми кронами деревьев вроде спрессовано дневное тепло, а на полянах бодрящая свежесть ночи. На протоптанных дорожках ни души. За мной цепочкой двигались проверяющие. Разбудили штаб полка, а через полчаса и батальонное начальство. Пробивался слабый рассвет. Через час должны подняться командиры, офицеры штабов и политработники. Начнется боевой день.

Члены комиссии ходили по траншеям. Солдаты спали, прикрывшись накидками и шинелями. Около пулеметных точек дежурили наводчики. Проверяющие придирчиво спрашивали командиров подразделений о содержании задач, с кем нужно держать взаимодействие, кто из артиллеристов пойдет рядом, какие сигналы установлены для управления... [185]

На рассвете зашли на наш НП. Здесь небольшой блиндаж, в нем два топчана, столик, на котором телефон, карта и лампа-гильза. Полковник С. И. Дунаев уже прибыл сюда, тормошил по телефону артиллеристов. Члены комиссии не обнаружили недочетов в подготовке наступления.

В конце августа даже здесь, на юге, чувствовалось приближение осени: ночами остывала вода в реке и озерах, а утром плавни и речные поймы окутывал густой туман. И только после того как солнце прорезало пелену, оживал лес, пробуждались птицы, привыкшие к грохоту войны. Так было и в этот день, 20 августа. К утру выпала обильная роса и густой туман окутал плацдарм. На небе ни облачка. Позади поднималось солнце, обещая жаркий день.

В 8 часов сотни орудий обрушили огонь на оборону врага. В 8.55 артиллерия перенесла огонь в глубину, сразу же затарахтели пулеметы и автоматы, мощное «ура» накатилось на оборону врага, закачались над нашей передовой траншеей 108 макетов, заранее подготовленных саперами. Они обозначали якобы начавшуюся атаку. После этого огненный смерч снова взметнулся над передним краем. Если какой-либо ретивый фашист рвался из-за укрытия к пулемету, чтобы отражать атаку, то он снова попадал под губительный огонь артиллерии. Под прикрытием огня группы разграждения завершали проделывание проходов в минных полях и проволочных заграждениях противника. С какой бы ювелирной точностью ни вела огонь наша артиллерия, но есть законы рассеивания, которые допускали отклонения от цели. Взрывы снарядов ложились совсем близко от этих групп.

Огонь бушевал над окопами врага, а в 9.43 двинулись вперед наши солдаты из первой траншеи. «За Родину! Вперед!» — призывно звучали во всей полосе наступления голоса командиров и политработников. В этих словах — большая взрывная сила, в них слились воедино удары сердец тысяч воинов, поднявшихся на схватку с врагом.

Пошли! Успех определялся обычно в первые минуты. Если подразделения с ходу врывались на передний край и, не останавливаясь, проскакивали его, то всякие сомнения в исходе боя отпадали. По всему крутому берегу бежали солдаты. Смельчаки уже вскочили в первую траншею и, не задерживаясь в ней, двинулись дальше. Дым от взрывов медленно уплывал влево. На маленьком кургане правее Чобручу затрепетал небольшой красный флаг. Пехота перевалила за гребень. Слева слышался огонь вражеских пулеметов. Из глубины обороны била тяжелая батарея, разбрасывая [186] снаряды по прежнему району, занимаемому частями дивизии.

Штабы двинулись за войсками. Рядом с Чобручу — курган с отметкой 129,0, где, по нашим данным, НП противника. Отсюда отчетливо просматривалась местность на плацдарме. Оккупанты бежали впопыхах: валялись оружие, кабель, разная рухлядь, а чуть дальше виднелись разбитые повозки, машины, кухни.

311-й полк, смело маневрируя огнем и подразделениями, решительно продвигался с боями вперед. Труднее развивались события в полосе 305-го полка. Противник удерживал на открытом фланге опорные пункты. Сосед слева — 34-й стрелковый корпус переходил в наступление только на второй день, когда наши части завершали разгром группировки противника в первой полосе и тем самым создавали ему условия для форсирования Днестра. Поэтому приходилось выделять часть сил на прикрытие левого фланга.

Через час появились первые пленные. Грязные, напуганные, в изодранных мундирах. Офицеру — оператору штаба дивизии противника показали карту с данными, которые были вскрыты нашей разведкой. — Точная копия нашей, — улыбнулся он, словно встретил в далеком и неожиданном месте своего хорошего знакомого. Приглядевшись к карте, уточнил: — Одна рота вчера была выведена в резерв. Остальное точно...

Это была высшая похвала нашим разведчикам. Их большой труд оправдал себя. Весь огонь пришелся по заранее намеченным целям. Вот почему такими обезумевшими выходили навстречу пленные и быстро продвигались наши подразделения в центре полосы.

Но даже при успешном развитии наступления прорыв никогда не являлся легким делом. Не все фашисты бросили оружие и стали сдаваться в плен. Нашлись и такие, которые стреляли, стремясь задержать продвижение наступающих.

Командир полка подполковник И. П. Рудко выехал в батальоны. Начальник штаба майор И. Ф. Тарханов, как всегда при докладе, оставлял про запас самый последний рубеж, достигнутый подразделениями. Но теперь не было смысла скромничать, части успешно продвигались.

За короткий срок Иван Федорович стал хорошим начальником штаба. Никогда не спешил с доведением новых данных. Только убедившись в их правильности, передавал в штаб дивизии. [187]

305-й полк заметно снизил темпы. Противник усилил перед ним сопротивление. Открытый левый фланг доставлял много неприятностей. Сил одного полка оказалось мало, чтобы разгромить здесь группировку врага. Командир полка подполковник А. Я. Ермоленко ввел в бой свой второй эшелон.

311-й полк продолжал упрямо и смело продвигаться в глубину обороны. Полковник С. И. Дунаев принял решение ввести в бой второй эшелон, чтобы двумя полками, вместе с соседом — 59-й гвардейской стрелковой дивизией, развивать успех, но командир 37-го стрелкового корпуса не согласился с таким решением и приказал направить резерв на левый фланг, где вел напряженный бой 305-й полк. Туда комкор нацеливал еще один полк 320-й дивизии. Он опасался за фланг армии, обеспечение которого было возложено на него.

308-й полк с ходу врезался в опорные пункты врага, частью сил стал обтекать район Фигурной рощи, где располагались резервы противника, создавая угрозу их окружения.

Успех в таких маневренных боях во многом зависел от смелости комбатов и командиров рот. Командиры батальонов майор В. А. Чмель, капитаны А. С. Корниенко и И. Н. Павленко, адъютанты старшие капитаны А. А. Чигрин и И. Н. Заворохин смело осуществляли маневр огнем артиллерии, минометами и расчетами ПТР, обеспечивая надежное подавление оживших огневых точек врага.

Переместились вперед сначала наблюдательный, а затем и командный пункты дивизии. Батальон связи под командованием капитана Г. Я. Ямушева поддерживал устойчивую связь со всеми полками. В обороне все средства связи были отремонтированы, а значительная часть законсервирована с расчетом использования в ходе наступления. Такая предусмотрительность начальника связи майора К. М. Татуры и его помощника майора Г. И. Проценко обеспечивала теперь безотказную работу связи.

Весь день не стихал бой и не уменьшалось напряжение схватки. Теперь, когда противник стал отходить, особенно нужны были данные о его замыслах. Разведчики поздно ночью вышли на связь. Подтвердили начертание переднего края второй полосы, указали районы опорных пунктов и огневых позиций артиллерии. О себе — ни слова.

Только днем, когда вернулись с задания, стала известна причина задержки передачи данных. В одной деревне они наткнулись на колонну пехоты врага и открыли по ней [188] огонь. У фашистов поднялась паника. Вдруг из-за поворота выскочил бронетранспортер и врезался в машину разведчиков. Пришлось поджечь и машину, и бронетранспортер, а самим уходить. В другом конце деревни совершили нападение на штаб, захватили рацию и с ее помощью вышли на связь.

К исходу дня штабы подсчитали: 409 гитлеровцев взяли в плен. Успех большой и радостный. Пробитую брешь враг уже не мог залатать. С утра дивизия, имея все полки в первом эшелоне, обрушила удар по второй полосе обороны. Противнику удалось выдвинуть сюда резервы и остатки отошедших ночью подразделений. Основные усилия враг сосредоточил на удержании Слободзеи, превращенной в сильный узел сопротивления.

Положение дивизии значительно облегчилось: появился сосед слева — 353-я стрелковая дивизия, отпала необходимость выделять силы на прикрытие левого фланга.

При захвате Слободзеи два полка направлялись в обход ее, а один сковывал противника с фронта. К 14 часам удалось зажать в клещи этот узел. Враг не выдержал натиска, и к исходу дня вся его группировка была разгромлена и городок оказался в наших руках. За два дня дивизия продвинулась на 30 км.

Противник побежал, эфир огласился паническими докладами. Одни искали своих подчиненных, другие вызывали вышестоящие штабы. Если кому-то удавалось войти в связь, то тут же без всяких кодов раздавались требования о помощи, сообщались данные о неслыханных потерях, слышались просьбы указать, куда бежать дальше.

У нас же по радио раздавался спокойный, твердый голос командарма генерала И. Т. Шлемина:

— Темп! Не сбавлять! Смелее вперед, не оглядывайтесь назад. Не отвлекайте силы!

Он знал: чем глубже продвинутся вперед наши части, тем скорее наступит полный разгром врага.

Отдельные группировки противника пытались еще наносить удары. Такую контратаку отбил 311-й полк. Одна блуждающая группа наскочила на колонну тыла дивизии. Майор А. И. Гребницкий и капитан Б. Я. Савельев организовали своими силами отражение вражеской атаки.

С небольшого кургана, где временно остановился штаб дивизии, отчетливо просматривались наши полки, стремительно продвигающиеся на запад. Густые шлейфы пыли тянулись над проселками. Прорыв свершился. Путь на запад был открыт. По своему опыту каждый понимал, что [189] отходящие войска противника остановить наши части уже не могли.

Дивизии предстояло закрыть кольцо окружения. Протяженность рубежа, который следовало занять, составляла 25 км. Мы подсчитали, что если даже перехватывать только дороги, населенные пункты и высоты, то и в этом случае дивизия растянется в маломощную цепь, неспособную отразить на решающем направлении сильный удар вражеской группировки, вырывающейся из окружения. Не вызывало сомнения, что противник не станет наносить удары по всему фронту, а выберет небольшой участок, где сосредоточит свои основные силы. Где же мог быть этот участок? Здесь нельзя было допустить просчета. Его потом уже не исправить: противник, выскочив из кольца, стремительно побежит на запад.

Командир дивизии по своему опыту знал, что остановить и разгромить такую группировку — задача не из легких. Как ни в каком другом виде боя, здесь мысли и чаяния вражеских солдат сливаются с приказом командования: разорвать обруч и выскочить из окружения. Любой ценой. Такой противник не замечает в ходе атаки больших потерь, его не останавливает сильный огонь обороны, не смущает, что на поддержку его действий привлечено мало артиллерии и танков. Он пробивается изо всех сил вперед, падает, снова подхватывается и, задыхаясь, бежит к тому заветному рубежу, за которым, как его уверяют, нет больше русских и можно считать себя вне опасности.

Но ни командир, ни штаб дивизии не знали, где тот рубеж. Впервые при выработке командиром решения оказались ненужными расчеты соотношения сил и средств. Опыт подсказывал, что в сложившейся обстановке не годились общепринятые слагаемые и показатели. Они были настолько разными для каждой стороны, что терялся всякий смысл для их сравнения. У противника боевые возможности основывались на одном — инстинкте самосохранения. Количество войск, принимающих участие в атаке, уже не оказывало решающей роли на исход схватки.

Командир дивизии терпеливо выслушал мнения своих ближайших помощников и офицеров штаба. Все сошлись на том, что решающим фактором для противника являлось время. Ему нужно как можно быстрее преодолеть кольцо окружения. Посоветовавшись с подчиненными, командир дивизии решил сосредоточить основные усилия на направлении Плахтеевка, Лихтенталь, то есть там, где лежал самый короткий для противника путь. [190]

В соответствии с таким решением полки заняли свои участки и приступили к их оборудованию. Сергей Илларионович присел на край канавы, подвинул к себе карту с обстановкой. Его беспокойство было понятно: вдруг противник нанесет удар правее или левее рубежа, занятого частями дивизии, — что тогда? Я подсел к полковнику Дунаеву, доложил о том, что уже сделано... Выехали на машинах две группы разведчиков, через час они должны были передать первую информацию о противнике. Я допросил двух пленных офицеров, оба подтвердили, что командование поставило задачу выдвигаться в направлении Плахтеевки, где, по их данным, не отмечалось русских. Начальники штабов полков донесли, что вторые эшелоны обеспечены машинами и в случае необходимости могут быть в короткие сроки переброшены на другое направление. В двух километрах в стороне к утру будет отрыт еще один НП. Предложил выдвинуть два саперных взвода с запасом мин ближе к правому флангу в готовности перекрыть заграждениями участок местности за безымянным ручьем...

Командир слушал, временами уточнял отдельные детали. Видимо, только сейчас у него появилось дополнение к своему решению.

— Надо загонять сюда противника, — сказал он. — Оставить ему коридор. По сторонам, на дорогах, набросать мин. Если фашисты свернут влево или вправо — наскочат на них. Разминировать некогда, вынуждены будут бежать по намеченному нами маршруту. Разведчикам больше стрелять, не жалеть патронов.

Такие мероприятия вполне были обоснованны и помогали успешнее реализовать принятое решение.

Проходила беспокойная ночь. Командир не сомкнул глаз. По разным каналам в штаб стекались данные о движении колонн врага. Слышались короткие вспышки стрельбы.

Саперы доложили о перекрытии ряда участков дорог минами, разведчики держали под контролем большой район. По всем данным, группировка врага двигалась в направлении Плахтеевки.

Как только забрезжил рассвет, со стороны леса и деревни Плахтеевки на всем широком поле показались серо-зеленые цепи. Не сотни, а тысячи людей быстрым шагом, с оружием в руках шли на наши оборонительные позиции. До двух дивизионов артиллерии противника открыли огонь, снаряды ложились перед этой толпой, словно подбадривали ее. [191]

Сергей Илларионович впервые улыбнулся при виде атакующего противника. Предвидение его оправдалось. Победа была сконструирована заблаговременно, теперь оставалось завершить разгром.

Командир дивизии по рации дал команду на переброску сюда и 305-го полка. Наша артиллерия била залпами. Все стрелковое оружие было приведено в действие. Толпы фашистов редели и расползались по полю, но фанатики продолжали упрямо продвигаться в западном направлении, они видели за этим широким полем свое спасение.

Два часа продолжался бой. Поле покрылось трупами врагов. Подошел 305-й полк, с ходу развернулся перед нашим НП. Три стрелковых и два артиллерийских полка били всей своей мощью по обезумевшим фашистам. Оборона прочно перекрыла дорогу врагу. Фашисты метались в поисках выхода, но везде встречали огонь. Вначале одиночки, а затем сотни, понимая безрассудство такой атаки, стали поднимать руки, выкидывать вверх белые тряпки. В 11 часов подразделения 308-го полка захватили командира и начальника штаба вражеской дивизии. Они надеялись выскочить из окружения. Короткими перебежками и ползком добрались до копны соломы, поставленной на убранном хлебном поле. Там решили переодеться в солдатское обмундирование и отсидеться в копне до темноты, чтобы потом проскочить невредимыми через это страшное поле и ускользнуть от нас.

Генерал успел надеть только солдатские ботинки, когда появились около копны русские. Командир дивизии показал, что с первых дней наступления русских он потерял связь с командованием, не знал положения соседей. Говорил тяжело, с одышкой, как после трудного бега:

— По своей инициативе, видя полный развал фронта, дал приказ пробиваться на запад и выходить из окружения. Почти всю артиллерию, а также автомашины из-за нехватки горючего пришлось бросить. Атаковали на узком фронте, — невнятно бормотал он, пугливо оглядывая нас. — Не знали, что у вас здесь такая стойкая оборона. Расчет наш не оправдался. Мы рассчитывали, что ваши части скованы боем в стороне, а здесь неприкрытый участок.

Подошел полковник Дунаев. Около низкорослых пыльных кустов на полевой дороге встали два командира дивизии: невысокого роста, крепкого сложения полковник Сергей Дунаев и рослый, пожилой гитлеровский генерал. Фашист стоял, как вкопанный столб, напряженно, вытянув руки по швам. Бросились в глаза его белые, длинные, грязные [192] пальцы: они дрожали от усталости. Генерал ведь не привык ползать под огнем.

Командиры дивизий молча посмотрели друг другу в глаза. Победитель и побежденный. О чем говорить? Все уже сказано оружием на поле боя. Кто кого? — вопрос решен. На дорогу сгоняли сотни пленных. Но стрельба еще продолжалась: отдельные группы упрямо пробивались в глубину обороны. Задавать генералу вопросы, которые обычно ставили пленным, было бесполезно. Его дивизия как боевая единица перестала существовать. В штабах на ней поставят красным карандашом крест — похоронят навсегда.

— Если можете, то прикажите, чтобы прекратили огонь, — тихо проговорил Дунаев, указывая рукой на кукурузное поле, где слышалась стрельба.

Генерал, не отнимая от бедер рук, послушно поклонился. Распоряжение передал через офицера своего штаба.

Рядом с генералом стоял офицер штаба — пожилой, жилистый, с взглядом затравленного волка. Он держал в руках портфель, большой, кожаный, тяжелый. Как в былое время побежденный вручал победителю шпагу, так этот преподнес мне портфель с набитыми бумагами. Старательно вытянув по швам руки и подобострастно, слегка склонив вперед голову и выгнув спину, не мигая, вглядывался в мое лицо. Он был готов, отвечать на любой вопрос, не скрывая никаких секретов.

— Документы мною сохранены, — быстро говорил он переводчику. — Все налицо. Подлинники. Можете проверить и убедиться.

Хотелось сказать ему, что всегда вызывает уважение офицер, сохраняющий свое достоинство, в каких бы условиях он ни оказывался. Меня интересовал не портфель, а почему они все-таки выбрали направление выхода из окружения на Плахтеевку.

— Самый короткий путь. Свернуть нам нельзя было. Нам уже наступали на пятки другие ваши части, В самый последний момент поняли, что совершили ошибку, — Он тяжело вздохнул и даже зажмурился. — Надо было двигаться левее. Разведчики подвели, они уверили, что здесь нет обороны... Но мы довольны, что попали к вам.

По дороге шла пленные. Их много. Увидев колонну, выходили из леса с поднятыми руками другие солдаты, становились в строй. Разномастная колонна длинной кишкой протянулась через небольшой лес, рассекла широкое пожелтевшее поле. Голова ее уже вползала на взгорье с видневшейся [193] вдалеке деревней, а хвост только что готовился к движению. Эти оккупанты отвоевались.

В связи с капитуляцией Румынии румынские солдаты, весело улыбаясь, шли толпами домой. Они вышли из войны целыми и невредимыми.

Шесть дней продолжались бои. Сделано за это время дивизией много. По проверенным данным штабов, истреблено более 3000, взято в плен 7068 солдат и офицеров противника{13}. Всю Ясско-Кишиневскую операцию в целом можно смело назвать блестящей и поучительной. Остались считанные километры до нашей государственной границы.

* * *

Прут — небольшая река с большими поймами, поросшими камышом. Мост взорван. Государственная граница! Война вернулась к старым исходным рубежам через три о лишним года. Восточная мудрость гласит: дни проходят, месяцы бегут, годы проскакивают. На войне не так — и годы, и месяцы, и дни, и даже часы и минуты ползут тяжело и медленно. Для меня вдвойне радостно: вернулся на рубеж, с которого начинал войну. Далекий путь проделал за это время. Если его измерять привычными километрами, не избежать просчетов — ведь невозможно выделить трудные участки пути, где не шли, а ползли под огнем врага, где продвигались короткими перебежками не по прямой, а путаными зигзагами.

На берегу реки возникли митинги. Начальник политотдела подполковник Л. П. Вахрушев, поднявшись в кузове грузовой машины, произнес речь, короткую, бодрую, зажигательную. Красноармейцы сбились плотнее, стояли затаив дыхание. А потом разом, словно вода, прорвав плотину, взметнулся клокочущий выдох: «Ура-а!»

К машине выходили солдаты. Говорили коротко, слова звучали, как выстрелы. Чуть подальше, на перекрестке дорог, расположился дивизионный оркестр. Старательно дирижировал капитан И. Г. Балахонов, будто перед ним стояли не два десятка музыкантов, а весь сводный оркестр Большого театра, в составе которого он был до войны. Счастливого пути! На Запад! Освобождать Восточную Европу от фашистских захватчиков!

Рядом шли румыны, приветливо махали руками, вроде и не воевали с нами три долгих года. Только три дня прошло, как Румыния вышла из войны, а уже изменились отношения. [194] Конечно, сразу не тает лед, тем более его накопилось за войну очень много. Но если с обеих сторон пойдет тепло, то он растает...

Дивизия успешно продвигалась на юг между реками Сирет и Прут. Погода стояла жаркая. Густая пыль висела над дорогами. Части прошли небольшой городок Слобозию, на окраине которого был лагерь военнопленных. Длинные бараки, обнесенные колючей проволокой, вышки для охранников. Видя свое поражение, фашисты в последний день пошли на очередное преступление. Если до этого они неторопливо, методически, расчетливо выдавливали из пленных жизненные силы, растягивая на месяцы убийства попавших в эти бараки людей, то, удирая, они это делали в короткий срок. Танки ворвались на территорию лагеря и, развернув башни, стали давить людей, мечущихся между бараками в поисках укрытия.

Танки также стремительно, боясь, что их могут застать здесь, на месте преступления, исчезали за воротами. Когда последняя машина покинула лагерь, он погрузился в тишину. Из-под развалин выползали узники, уцелевшие после разгрома. Все еще не веря в свое спасение, они пугливо оглядывали лагерь. Без охраны, пулеметов, сторожевых собак. Наружные ворота были распахнуты настежь. Когда далеко в городе послышался снова шум моторов, люди опять убежали в свои укрытия. Они боялись, что опять сюда ворвутся немецкие танки. Но это были советские машины. Пленные выходили робко, но как только распознали своих, то с радостными криками ринулись навстречу. Трудно было поверить, что перед нами стояли наши сверстники, они были стариками.

Советский воин представал перед Европой во всем своем величии и красоте. Гражданские люди не представляли нашего солдата на поле боя, не знали, каков он в бою, но зато видели его в походной колонне, на повозке, в машине, около колодца, оценивали по внешнему виду, манере говорить, общаться с жителями. По этим данным у них создавался собирательный образ советского воина — мужественного солдата, разбившего отборные фашистские дивизии, человека красивого, привлекательного, умного, воспитанного на новых идеалах. Части уйдут дальше и, может быть, никогда сюда не вернутся, но в памяти местных жителей именно таким навсегда останется образ русского человека...

Боевые действия приобретали все более маневренный характер. В этих условиях изменились задачи и характер действий разведчиков. Им требовалось в первую очередь [195] отыскивать промежутки в оборонительных рубежах, не занятые противником, в более сжатые сроки вскрывать группировку и замыслы врага.

Активные действия разведчиков способствовали тому, что дивизия успешно прорвала оборону на румынско-югославской границе, в начале октября в высоком темпе форсировала грозную Тису. Возросла активность авиации противника, которая действовала группами по 15–20 самолетов. При очередном налете была разбита радийная машина, серьезно ранен майор Г. И. Проценко, партийный вожак штабной парторганизации, человек исключительной скромности.

Я заехал в медсанбат, чтобы увидеть Проценко. Хирург уверил, что у раненого почти перебита осколком нога и нужно ампутировать, вторая поддается лечению без хирургического вмешательства. Лицо у Георгия Ивановича было бледным, только глаза, большие, светлые, блестели бодро. Чувствуя мое присутствие, он смелее атаковал врачей:

— Нельзя резать, нога живет, пульсирует, значит, она не отмирает.

А если есть один шанс из согни, то надо его использовать.

Раненых уже выносили для погрузки в машины. Впереди у них длинный путь на Родину. Для тяжело раненных, видимо, война уже закончилась. Я пожелал всем скорейшего выздоровления.

Заканчивался еще один боевой день — 22 октября сорок четвертого. Подразделения 311-го стрелкового полка, преодолев за сутки с боями более 20 километров, овладели городом Алпар и участком железной дороги с небольшой станцией Тиса-Уй Фала. Казалось, ничто не предвещало осложнений в обстановке. Но ночью фашисты, выдвинув из резерва пехотную дивизию, провели контратаку по 311-му полку. Критическая обстановка создалась в районе станции, где находилась в отрыве от главных сил одна малочисленная рота, а также разведчики и саперы. Они могли рассчитывать только на свои силы.

До полка с танками окружили станцию со всех сторон. Наши бойцы отбивались гранатами, огнем пулеметов и автоматов. Выходили из строя гвардейцы, уменьшалась интенсивность огня. Уже проскочили через рубеж вражеские танки. За ними прорвалась пехота. Стрельба вспыхнула среди пристанционных построек. Бой распался на отдельные очаги. Всю ночь шла перестрелка. Утром фашисты обнаружили только раненых. Их девятерых согнали в одно [196] место. Тех, кто держался на ногах, били кулаками в лицо, лежащих избивали ногами. Спрашивали, где основные силы, которые вели бой, куда они отошли. Фашисты не могли поверить, что полк сражался с горсткой раненых солдат.

Над бойцами учинили дикую расправу. Рядовому П. И. Писецкому прикладом раскроили череп. Рядовому И. А. Бурличенко вывернули руки до перелома плечевых костей, на лице вырезали пятиконечную звезду. Солдаты В. Подмаско и А. М. Мишин погибли от штыковых ударов в спину...

Выдержали гвардейцы все пытки. Ни стона, ни просьб о пощаде. Только проклятия фашистам срывались у них с языка.

Палачи не ушли от расплаты, они были атакованы нашими бойцами и понесли суровое наказание за свои злодеяния...

Все полки наступали в первом эшелоне, на широком фронте, не имея между собой даже огневой связи. Нередко появлялись в тылу наших войск мелкие группы противника. Салашист, пойманный в кустах, нагло заявил:

— Мы партизаны. У вас их было много. Теперь мы осваиваем ваши формы борьбы.

Небольшой, жирный, с усиками, в сапогах с твердыми голенищами, он был похож на откормленного клопа. Когда его схватили, на поясе висели нож и две гранаты, в кармане лежал пистолет, на шее болтался автомат. Вооружился, можно сказать, до зубов. Но не удалось ему повоевать. Пошел повар с ведеркам за водой к ручейку, заметил крадущегося вдоль берега человека. Спрятался за куст и, как только подошел тот поближе, грохнул кулаком по ведру. Вояка поднял руки, не видя даже своего противника. Так и привел его повар к кухне. Партизан оказался очень пугливым. После громких слов он понял, что малость перебрал, начал оправдываться:

— Черт попутал. Курицу боюсь зарезать. Стрелять не умею, кинжал в руках никогда не держал.

Когда почувствовал, что ему не поверили, упал на колени, сцепил на груди руки, стал вымаливать себе пощаду. Этот «партизан» был обезврежен, но на свободе оставалось немало фанатиков, которые, не решаясь на открытый бой, нападали на одиночные машины, стреляли из-за укрытий в спину нашим солдатам и офицерам.

Так случилось с первым помощником начальника штаба 305-го полка капитаном А. В. Небылицей. На машине с пятью автоматчиками он был направлен в артиллерийские [197] подразделения — и не вернулся. Так же безвестно пропали и солдаты из его группы. Видимо, наскочили на засаду.

Неприятно, что в личном деле, как шлагбаум на жизненном пути, встала поперек листа запись: «Пропал без вести». В этой фразе много оттенков, широк диапазон: мужество без свидетелей и безволие перед врагом, бесстрашный бросок в огонь или непозволительная беспечность, которая обезоружила смельчака и без боя оборвала жизнь. Жил человек — и неизвестно куда исчез, вроде провалился сквозь землю, не оставив никаких следов. Что заставило его ночью разыскивать артиллерийские подразделения? На войне об этом не спрашивали. Надо! Иначе нельзя. В боевой обстановке жизнь каждого в опасности. Никто не сомневался, что А. В. Небылица бился отважно и враги дорого заплатили за его жизнь.

* * *

Развивая наступление в направлении на Будапешт, дивизия в первых числах ноября за два дня овладела городами Надькереш и Цеглед. В каждом из них гарнизон не уступал по численности нашей дивизии. Эти города противник подготовил к обороне, создал высокую плотность огневых средств и живой силы. Но кто же будет проламывать оборону фронтальным ударом? Напрашивалось решение: сковать небольшими подразделениями противника о фронта, а главными силами обходом города ночью нанести удары во фланги и с тыла вражеской группировки, обороняющейся в городе.

Такой замысел требовал серьезной подготовки. В светлое время командиры и штабы изучили местность, систему обороны, отработали вопросы взаимодействия. Штаб дивизии изготовил крупномасштабные планы города, на которых были выделены заметные ориентиры — большие дома, перекрестки, нанесены квадраты с цифровыми обозначениями. Большую задачу решили разведчики. В первую половину ночи они отыскали промежутки в обороне, проникли в глубину оборонительного рубежа, вскрыли основную часть районов огневых позиций артиллерии.

Противник не ожидал, что наступающие проявят дерзость, в кромешной темноте проникнут в их оборону и нанесут удары по флангам и с тыла. К утру наши части завязали уличные бои. Враг был скован с фронта, он не мог маневрировать и вынужден был вести бой на широком фронте.

Тем же способом захватили мы и второй город. Цели [198] была достигнуты с самыми малыми потерями и без серьезных разрушений.

В последних числах ноября дивизия получила задачу на форсирование Дуная южнее Будапешта. Замыслом командующего 46-й армией предусматривалось после форсирования направить основные силы в обход Будапешта с юго-запада. 37-й корпус, действующий в составе главной группировки армии, планировалось направить на создание внутреннего фронта окружения будапештской группировки врага. 108-я дивизия, входившая в состав 37-го корпуса, действовала в его первом эшелоне. Штаб подсчитал: наличными плавсредствами можно переправить полки первого эшелона за четыре рейса. Каждый рейс займет два часа. За ночь будут переброшены два полка, а утром можно начать переправу артиллерийского полка и противотанкового дивизиона. Полк второго эшелона переправится на следующий день по наплавному мосту, который обещали навести армейские саперы. На берегу уже не пришлось собирать плоты — саперные части армии доставили лодки, паромы, баркасы заводского изготовления. По нескольку раз в сутки измеряли скорость течения и ширину реки. В верховьях прошли дожди, и река разлилась, набрала скорость. Противник был насторожен, на внезапность форсирования не приходилось рассчитывать.

Мы с командиром дивизии долго всматривались в слегка приподнятый далекий берег: что за противник, как поведет себя, какая создана там оборона? На картах штаба к исходу дня появлялись новые участки траншей, огневые точки противника. Данные об обороне врага всегда наращивались постепенно. Учитывали прошлый опыт. При наличии широкой реки обычно противник оставлял на переднем крае часть сил, которые занимали оборону на широком фронте, а в глубине размещал подвижные резервы, способные в короткие сроки выдвинуться на угрожаемое направление. Только быстрый бросок через реку мог облегчить решение задачи.

Форсирование Дуная планировалось на широком фронте тремя дивизиями. Наша 108-я должна была действовать в центре. Даже если бы противник сумел отразить атаки на одном участке, то все равно наши части могли захватить плацдарм на другом. К тому же бросок через реку совершался глубокой ночью, в кромешной темноте, когда трудно определить группировку десанта.

Вдвоем с полковником Дунаевым перебрали возможные варианты решения. Наибольшее беспокойство приносил выбор [199] участка форсирования для 311-го полка. Попадал в него город Эрчи, расположенный на самом берегу. Городок небольшой, в нем около 10 тысяч жителей, но, по данным разведки, многие дома подготовлены для обороны. Пытались исключить его, направить полк в обход города, но не получалось: справа, вплотную к окраине его, форсировали реку части 99 сд, слева — на середине реки выступала над водой узким длинным клином песчаная отмель. Предстояло направлять полк на город, чего в нашей практике еще не встречалось. Но и противник вряд ли мог предполагать такой рискованный шаг с нашей стороны.

После того как штабы полков завершили разработку такого важного документа, как таблица переправы, и представили его в штаб дивизии, мы, прежде чем составить сводную таблицу, заново пересчитали данные. Кое-где, обнаружив просчеты штаба полка, внесли необходимые исправления. Такой порядок не ущемлял штабы полков, давал им инициативу в решении вопросов форсирования, в то же время позволял осуществлять строгий контроль.

При отработке документов я невольно обращал внимание на таблицу, показывающую превосходство наших сил и средств над противником. Оно было крайне скромным, особенно если сравнивать с боями, проведенными на Кавказе, Днепре, под Яссами. За счет чего дивизия наращивала мощь ударов? Каждый бой обжигал характеры воинов, командиров и офицеров штабов, закалял их мужество, вырабатывал и совершенствовал мастерство в организации и ведении боя. За их плечами остались тысячи километров с боями пройденных дорог, позади были Днепр, Южный Буг, Днестр, Тиса и множество небольших водных рубежей, форсированных с ходу на подручных средствах. Теперь гвардейцам была по плечу задача любой сложности.

* * *

В первом эшелоне действовали у нас 305-й и 311-й полки. Начальники штабов полков подполковник П. А. Кондрашев и майор И. Ф. Тарханов, их помощники майоры И. П. Круглов и П. А. Руденко в деталях отрабатывали вопросы форсирования с командирами батальонов, адъютантами старшими, командирами рот. Десятки вопросов цеплялись друг за друга: кому и когда выдвигаться к причалам, где подготовить щели на случай сильного обстрела противником берега, кто и на какие средства грузится, где размещается оружие, кто старший и кто комиссар лодки?

Начальники связи полков капитаны М. П. Масленников и М, В. Ефимов были заняты подготовкой средств и организацией [200] связи. Для них давно стало аксиомой: рядом с первым бойцом, высадившимся на плацдарм, должен быть связист.

Основной объем работы пришелся на операторов. Начальник отделения подполковник Н. В. Попов с капитаном П. М. Фесуненко взяли на себя разработку плановой таблицы переправы и согласование вопросов планирования в полках и с соседями. Майор Ф. П. Шаченко занимался организацией переправы спецподразделений и пунктов управления дивизии. Ему предстояло спланировать, кого, когда и на чем переправлять, при этом без ущерба и снижения темпа форсирования.

Федор Петрович уже давно зарекомендовал себя опытным офицером штаба. Вопросы он решал обстоятельно, вдумчиво, с глубоким знанием дела.

Организация комендантской службы возлагалась на помощника начальника оперативного отделения капитана А. К. Бабича. Ему нужно было не только спланировать эту работу, но и подготовить за два дня личный состав наряда к выполнению им обязанностей по поддержанию строжайшего порядка на подходе к реке, переправах и на участках высадки. Нельзя было упускать и переправу частей по мосту, который планировалось навести на следующий день. Другие виды обеспечения разрабатывал один из опытных операторов майор Н. В. Варламов.

По мере завершения своей работы офицеры штаба направлялись в части для оказания помощи и осуществления контроля за выполнением намеченных мероприятий.

Согласованно решали мы вопросы организации работы управления и с начальником политотдела подполковником Л. П. Вахрушевым. Ни одно серьезное дело не обходилось без него. Работал он без спешки, но оперативно. Леонид Петрович много времени проводил в подразделениях, вникал во все детали боевой жизни. Он считал, что снизу яснее просматривались упущения и промахи и в то же время быстрее можно было найти пути их устранения. При всей своей занятости он находил возможность поговорить с человеком, выяснить его нужды и пожелания. Рядом со строгостью у него была чуткость, забота о человеке, способность прислушиваться к дельным советам подчиненных.

Когда в один из дней подготовки к форсированию я зашел к нему, он беседовал с парторгами рот. Это был подготовленный резерв, сержанты и красноармейцы, показавшие себя с лучшей стороны в предыдущих боях, — авторитетные и бесстрашные коммунисты. Теперь им предстояло [201] делать свои первые шаги в новой нелегкой должности в сложных условиях форсирования и боя на плацдарме.

Я остался, чтобы послушать простые, ясные, наполненные теплом и заботой слова начальника политотдела. Он беседовал с коммунистами, как с особенно близкими ему людьми. По-разному можно расположить собеседников и включить их в разговор. Леонид Петрович объемную и важную тему как бы расчленил на небольшие порции, отделив каждую из них четким вопросом. Он не ждал от своих собеседников ответа на каждый, но давал им время подумать. Сам же отвечал коротко и ясно.

Вопросы текли взаимосвязанно, один за другим. Главным в них было: с чем встретятся парторги в бою и как им действовать в этих условиях? Л. П. Вахрушев рисовал разные ситуации. Брал только самые сложные и трудные, можно сказать, переломные, требующие самостоятельных решений и действий.

Как поступить парторгу, если вышел из строя командир взвода или роты во время переправы? Как вести себя, если противник открыл огонь по переправочным средствам? Как лучше действовать ночью? Где место парторга на плацдарме? На каждый вопрос он давал четкий ответ. В конце беседы попросил, чтобы они заглянули к нему на плацдарме, поделились своим опытом, рассказали о трудностях в работе, Леонид Петрович не заверял их, что они невредимыми пройдут через огонь, но, сказав, что он надеется на встречу с ними на плацдарме, уже вселял веру в успех предстоящего боя.

Когда парторги ушли в полки, он не удержался, похвалил их:

— Замечательные гвардейцы. Такие всегда впереди. Они куют победу. Главное оружие — личный пример.

Разговор зашел о проведенных в ротах разборах действий воинов в минувших боях. Леонид Петрович на некоторых из них побывал. Вывод сделал один: польза от них большая. Однако он заметил, что, к сожалению, командиры ряда рот больше ругали, меньше хвалили, чаще видели плохое, реже — хорошее. Видимо, не все офицеры умели объективно подойти к оценке действий своих подчиненных и неохотно брали грехи на себя.

— На плацдарме, когда появится окно в боях, придется поправить ход этих разборов. Они полезны, — снова подтвердил Вахрушев.

Перед выполнением большой задачи у штаба и политотдела немало общих забот. Все их надо решать. [202]

Вместе с Вахрушевым расставили людей. Важно не дублировать одни и те же мероприятия и в то же время действовать согласованно, по одному плану.

В самый разгар подготовки к форсированию прибыл на должность командующего артиллерией дивизии подполковник П. А. Коннов. Ни с кем из должностных лиц управления не приходилось начальнику штаба работать так много, как с командующим артиллерией. Вместе с ним мы находились на НП. Целый день, а иногда и ночью следили за полем боя, собирали данные, доводили распоряжения до подчиненных, помогали командиру вырабатывать решения в ходе боевых действий. Доверие, единые взгляды на обстановку всегда положительно сказывались на состоянии управления.

Трое суток заняла подготовка к форсированию Дуная. Основная часть времени пришлась на боевую учебу — практическую отработку с личным составом действий в предстоящем бою. Подразделения тренировались в тылу на реке Чепели Дунааг. С секундомерами в руках командиры полков, батальонов, офицеры штабов выверяли расчеты времени на погрузку техники, посадку людей, переправу, выгрузку, возвращение переправочных средств к левому берегу. Мы настойчиво искали пути для сокращения сроков форсирования. Они складывались из сэкономленных минут.

Большая и трудная работа командиров и штабов по организации ночного броска через широкую реку была завершена днем 4 декабря, и я направился в один из батальонов 305-го полка.

Вместе со мной был и подполковник А. Я. Ермоленко. Подошли к солдатам, разговорились.

— Дунай — широкий, глубокий и холодный, — по-домашнему заговорил А. Я. Ермоленко. — Такую речушку нам один раз уже приходилось преодолевать. Будет тяжело, особенно вам, дорогие друзья. Вы первые прокладываете дорогу, за вами пойдут другие.

Это душевный разговор с близкими, в нем переплетались добрые советы, пожелания, веселые шутки, и во всем, что говорилось, чувствовались большая забота старшего о судьбе каждого воина и твердая вера в то, что поставленная задача по плечу гвардейцам. Такая направленность беседы удачно соответствовала душевному настрою солдат перед большим испытанием, которое предстояло им выдержать.

Мудрость приходит с годами, вместе с боевым опытом. [203]

Ермоленко, воспитывая молодых офицеров, нередко напоминал им, что важно вовремя принять правильное решение, но еще важнее подготовить бойцов к схватке с врагом, вдохнуть в них уверенность в победу. Я вслушивался в его простые слова о том, как нужно садиться в лодки, как следует грести, как действовать в случае, если противник откроет огонь. Об этом уже говорили другие офицеры, все это десятки раз отработано в ходе тренировочных занятий. Командир же полка не поучал, а делился с подчиненными, как с хорошими мастерами своего дела, некоторыми профессиональными секретами, которые всегда есть у опытного начальника.

— На Днепре под Гавриловкой рота погрузилась в лодки, — негромко говорил он. — Противник произвел артиллерийский налет по берегу и реке. Конечно, страшновато в такие минуты на воде. Две лодки поплыли на огонь, а одна — не оторвалась от берега. Из девяти человек в ней трое были ранены. Среди вас — один из тех, кто был в этой лодке.

Встал сержант — невысокий, с широким лицом.

— Дело-то прошлое, скажи по-честному, люди свои, никому больше не передадут, как получилась тогда осечка?

— Побоялись. Сомнение взяло, что через огонь не проскочим, — тихо проговорил он. — Теперь осечки не будет, Рванем через огонь. Назад хода нет. Поверьте, товарищ подполковник.

— Молодец, сказал правду. Верю, что прошлое не повторится, — заключил командир полка. — А две лодки, которые смело двинулись вперед, без потерь достигли западного берега, — продолжал он. — Какая же отсюда мораль?

Даже если бы Ермоленко и не сказал о морали, то и без этого каждому было понятно, что в любых условиях нужно двигаться только вперед, другого решения на раке не могло быть. Воодушевлять воинов на подвиг — это большое и трудное искусство. Не каждый сможет по-деловому, без нравоучений и надоедливых призывов, с глубоким уважением к личности воина и признанием его мастерства вдохнуть бодрящую силу, заставить смелее смотреть на грозную реку, которую предстояло им форсировать.

К вечеру густой туман повис над рекой, наползли тучи и видимость совсем пропала. В пяти шагах ничего нельзя было различить. Противник постреливал. Наша артиллерия молчала.

Передовые подразделения выдвинулись к берегу. Все офицеры штаба разошлись по ротам. Они подбадривали [204] гвардейцев, поясняя, что сотни орудий ждут команды на открытие уничтожающего огня по врагу. Ротам же необходимо быстрее преодолеть реку, а затем, зацепившись за берег, стремительно продвигаться, не оглядываясь назад и не беспокоясь за отставание соседей. А если сосед опередит, то постараться выскочить на его уровень.

Я смотрел на суровых, молчаливых воинов. Как всегда, перед большим и трудным делом они ушли, не показывая своих чувств и переживаний. Я присел к насыпи, закурил. Вода тихо плескалась о берег. Рядом стояли две лодки, небольшие, просмоленные, готовые к спуску на воду. Солдаты подвинулись ближе. Заговорили о лодках. Из детства я вспомнил переправу через Волхов. Большой неуклюжий баркас, скрипучие уключины. Бывало, вкладываешь все силы, а он ползет медленно, как черепаха.

— У нас на Волге, — поддержал разговор сапер, — лодки делают небольшие, устойчивые и легкие на плаву. Они скользят по воде.

Разговор потек неторопливо, о мелочах, не имеющих никакого отношения к форсированию. Я думал: пусть воины эти минуты побудут со своими воспоминаниями, среди близких им людей, расскажут, как рыбачили, каких щук привозили домой...

Вечером, за три часа до начала форсирования, комдив серьезно заболел. На листке написал: «Оставляю за себя начальника штаба». Болезнь на него обрушивалась внезапно, а скорее всего, терпел до последней минуты, пока она не сбила с ног. Врачи уже знали, чем нужно натирать и разогревать больное плечо. Я пожелал ему скорейшего выздоровления. Больной человек должен лечиться.

П. А. Коннов заверил, что выдержим, не то, мол, переживали. Пока мы с ним ничего вместе не переживали — это же его первый бой в нашей дивизии в должности командующего артиллерией. Он старше меня, опытнее, сдержан, более рассудителен. Стало легче. Оба смотрели в темноту, на тот берег, на редкие вспышки выстрелов. Холодный ветер взбивал легкую зыбь на реке. Не похож декабрь на зимний месяц. В этих краях все не так, как у нас на Родине.

В 22 часа разведчики и группы заграждений заняли места в лодках. В эти группы были отобраны самые лучшие, смелые. Они много раз испытаны огнем. Здесь нет новичков. Среди первых двенадцати человек младший лейтенант И. А. Бабанин, сержанты Н. Гулимов, В. Разумов, М. Немчинов. [205]

Тихо поплыли от берега лодки. Я шепнул:

— Счастливого пути!

Потянулись долгие минуты ожидания.

Только через сорок минут — долгожданный сигнал: «Высадились, приступили к работе!» Его передал Николай Гулимов. Тот берег стал намного ближе. Задача этих групп — подготовить места для высадки десанта, разминировать причалы и проделать проходы в инженерных заграждениях.

— Не медведем, а кошкой подбираться к обороне врага, — наставлял заместитель командира дивизии подполковник Н. П. Никитин, тренируя подразделения на Чепели Дунааг.

Он был строг и требователен, любил порядок и четкую организованность во всех делах, особенно когда предстояло решать сложную боевую задачу.

Вечером на второй день стало известно, что Николай Гулимов в эту ночь был несколько раз ранен, мог лежать только на животе и работать одной правой рукой. Однако он не оставил радиостанцию и продолжал передавать на левый берег данные об обстановке. Гулимов истекал кровью, слабел голос, в глазах появлялись радужные отсветы, с трудом распознавал цифры на панели рации. Он передавал данные, пока жизнь не покинула его.

Николай навсегда остался в нашей памяти — мужественный радист, человек высокого долга. На войне не только тот герой, кто с риском для жизни уничтожил огневую точку, первым ворвался в оборону врага, в одиночку схватился врукопашную с набросившимися на него фашистами, кто сжег танк, самолет, штурмовое орудие, но и тот, кто мужественно выдержал страшные боли, не покинул своего поста и остался верен своему воинскому долгу.

Почти одновременно с Гулимовым о начале работ групп разграждения донес радист 311-го полка. Это был сержант С. Т. Огонян. О его подвиге узнали не сразу. Противник провел контратаку. Огонян вместе со всеми стал отражать ее. Осколком снаряда ему раздробило ногу. Враг наседал. Превозмогая боль, он руками отрыл в окопе яму и спрятал в нее радиостанцию. Солдаты нашли его через 11 часов без сознания.

Штабы фиксировали для истории только самую суть подвига. Не забуду реляцию на сержанта Д. Я. Остапенко на звание Героя Советского Союза: «7.11.42 в боях под Новой Санибой Остапенко командовал расчетом ПТР. Лично уничтожил 13 вражеских танков, бился до последнего патрона [206] и погиб смертью храбрых»{14}. Что же еще писать. 13 танков поразил из бронебойки. Добавлю: представление должно было быть немного короче, воин остался в живых.

Первые подразделения захватили два маленьких клочка земли, обосновались в отбитых у врага окопах. Без шума не получилось. Но слишком медленно и осторожно действовал враг, услышав на двух участках стрельбу и взрывы. За полчаса он не принял решительных мер. Скорее всего, не понял, что эти короткие вспышки огня означали начало большой бури.

В 23 часа от берега отплыли первые четыре роты во главе с заместителями командиров батальонов капитанами И. Р. Якименко и Я. А. Анисимовым. Почти следом за ними двинулись оперативные группы управления полков, возглавляемые помощниками начальников штабов майорами П. А. Руденко и И. П. Кругловым. Есть такие люди, которых направляют туда, где трудно, ибо командиры знают, что они сумеют справиться со своими сложными обязанностями.

За первым эшелоном поплыли основные силы.

Подошел начальник штаба подполковник П. Е. Кондрашев. Все распоряжения отданы. Рядом стоял баркас с мотором, на котором в скором времени должен был отчаливать основной состав штаба полка. Прошло 18 минут. Стрельба вспыхнула сразу же по всему фронту. Застрекотали пулеметы. Ночь осветилась вспышками выстрелов. Задрожала земля на острове от взрывов снарядов. Над рекой легла разноцветная сетка трассирующих пуль. Противник обнаружил на воде наши переправочные средства. На проверку огнем встали воля и мужество воинов. Добраться до берега! Не сворачивать в сторону!

Вся артиллерия одновременно ударила по берегу. Включилась в стрельбу артиллерия соседей. Темп стрельбы нарастал. Сплошное языкастое пламя бушевало на нашем берегу.

Кондрашев пожал руку: трогаюсь. Из-за гула артиллерии трудно разобрать слова. Но ясно, что он доволен огневым налетом. Два снаряда легли вблизи баркаса, обрушив на него высокий столб воды.

П. А. Коннов дернул меня за рукав, указывая на окоп. Противник мог повторить налет на этих установках. Предвидение опытного артиллериста оправдалось: огонь не менее двух дивизионов обрушился на берег. Взлетели доски [207] от лодки, около которой мы с ним стояли минуту назад. Огонь отсекал дорогу для наших подразделений, выдвигающихся к переправе.

Заговорил плацдарм. Слышимость хорошая, вроде совсем рядом сидел собеседник. На плацдарме — связисты.

— Мы — здесь. Противник бьет через наши головы. Пехота зацепилась за берег. Подходят лодки и паромы. Плацдарм растет, — на одном дыхании сообщал командир батальона связи капитан Г. Я. Ямушев.

Командир корпуса обрадовался, когда его соединили с плацдармом.

— Ты же герой, — радостно восклицал генерал Ф. С. Колчук, разговаривая с Ямушевым.

Бодро звенел голос Григория Яковлевича Ямушева:

— Здесь все готово для встречи. Плацдарм захвачен. Смелее переправляйтесь, — затем: — Поднимаю связистов — надо уходить от берега. Огонь противника не ослабевает.

Около года Ямушев возглавлял батальон связи. Командир он деловой, строгий, беспокойный. Такой не растеряется, какая бы трудная обстановка ни сложилась, не попятится назад, какие бы силы врага ни атаковали, и будет настойчиво выполнять поставленную задачу, показывая пример выдержки и бесстрашия.

Рядом с ним мужественно действовал помощник командира взвода связи старший сержант И. А. Щипакин. Когда провод был перебит и течение его унесло, он снова переправился через реку и навел новую линию. При подходе к правому берегу лодка была пробита осколком снаряда, а провод намотался на винт катера. Щипакин бросился в воду, размотал кабель и дотянул линию до берега.

Вместе с передовыми батальонами на том берегу также были связисты. Много сноровки и отваги проявляли они, чтобы своевременно установить связь. Еще при форсировании Чепели Дунааг отличились связисты одного из батальонов 308-го полка, где начальником связи был старший лейтенант Г. И. Бондарик. Линия, наведенная ими через реку, стала основной артерией связи и для штаба дивизии. Смело действовали связисты на плацдарме. В. Т. Копалейшвили, будучи раненным, не ушел в медпункт, пока не дотянул нитку связи до командира подразделения. До 20 порывов устранили за день на плацдарме связисты М. В. Филиппов, А. Г. Мешков, Б. С. Боянюк.

Никогда так не нужна связь с противоположным берегом, как при форсировании ночью. Связь — это прожектора, [208] которые высвечивали объекты для прицельной стрельбы артиллерии, освещали рубежи и действия атакующих подразделений. Связь воспроизводила все перипетии боевых действий. Вот почему так дороги были первые связисты на плацдарме.

Одновременно со связистами на плацдарме обосновался передовой НП артиллеристов, возглавляемый помощником начальника штаба артиллерии капитаном Н. Е. Левченко. Вместе с ним были командир дивизиона 245-го артполка капитан Н. В. Поддубный, командир взвода управления лейтенант К. Старостин. Выявленные огневые точки противника стали более эффективно поражаться огнем артиллерии.

Лодки и паромы подходили к берегу на широком фронте. Успех решала скорость: с лодок — в бой, ни минуты задержки на песчаной кромке берега. С самой лучшей стороны показали себя старшие и комиссары лодок. Они смело бросались в атаку, увлекая вперед товарищей.

Более сложные условия для форсирования, как и считалось при планировании, оказались в 311-м полку. Его подразделения штурмовали город. Одной из первых на берегу была рота лейтенанта Г. И. Папуашвили. Быстро выскакивали воины из лодок. Впереди с высокого берега почти в упор ударил пулемет. Бил длинными очередями, поливая свинцом весь участок берега, где высаживалась рота. Атака могла захлебнуться. Кому-то надо было сделать решительный бросок и уничтожить пулемет врага.

Папуашвили оказался ближе к огневой точке. Он стремительно метнулся вперед, гранатой поразил пулеметный расчет. Рота продолжала атаку. Через полчаса командир роты уничтожил еще один пулемет врага, фашисты были смяты, и наши подразделения захватили первые дома на окраине города. Но с ними не было мужественного командира: вражеская пуля оборвала его жизнь.

Вслед за третьим батальоном высадились на городские пристани и причалы гвардейцы первого батальона. С каждым рейсом все больше сил прибывало на плацдарм, но вместе с тем уменьшалось количество переправочных средств, возвращавшихся обратно к левому берегу.

Дивизионный инженер подполковник Н. Ф. Фетисов, казалось, все учел, даже оставил небольшой резерв. В расчет он брал вариант, когда после рейса выходят из строя каждая пятая лодка и четвертый паром. Но противник внес серьезные поправки, и к левому берегу возвращалось меньше плавсредств, чем ожидалось. Вдоль насыпи скопилось немало гвардейцев и техники в ожидании переправы. Требовалось [209] на ходу вносить коррективы в распределение переправочных средств и в очередность переброски подразделений на другой берег. Все эти вопросы оперативно решал заместитель командира полка вместе с офицерами штаба.

Противник обстреливал остров из тяжелых орудий, несколько раз разрушал причалы. Но вот на том берегу к выстрелам наших противотанковых орудий прибавились залпы дивизионных пушек. Четвертая батарея 245-го артполка, которой командовал старший лейтенант Д. И. Карманов, заняла огневые позиции. За ней готовились к отплытию другие. Плацдарм набирал силу.

Командир корпуса был доволен успехами, но требовал действовать энергичнее, чтобы за ночь полки как можно дальше продвинулись по берегу. Не выдержал и командир дивизии, позвонил, узнал о ходе форсирования.

Армейские саперы развернули подготовку к наведению мостовой переправы. По ней без задержки потекут силы и средства на плацдарм.

Части упорно вгрызались в оборону. Враг проводил одну контратаку за другой. Обычно в них участвовало до батальона пехоты с танками. Противник явно не знал наши силы и ставил перед своими войсками невыполнимую задачу. Плацдарм неотвратимо расширялся. Переломить ход событий и тем более сбросить нас с плацдарма фашисты уже не могли. На правом берегу расположились штабы полков первого эшелона. До рассвета перебрался ближе к частям и основной состав штаба дивизии.

Сколько раз приходилось убеждаться в простой истине: где тяжелее и опаснее — там коммунисты. Как будто ничем не выделялись они среди других, но были они людьми высокого долга.

Но тут хотелось бы сказать еще об одном. Парторг третьей роты 305-го полка старший сержант II. С. Ковалев формально был единственным коммунистом в роте. Но так ли это? В кармане гимнастерки младшего сержанта бронебойщика из этой роты Н. Дзюбы лежала короткая записка: «В случае если погибну, прошу считать меня коммунистом. В бою буду находиться на самом трудном и опасном участке». На плацдарме Дзюба сражался по-богатырски, уничтожил из ПТР 2 пулемета и расчет орудия.

Таких, как Дзюба, в роте — добрая половина. Они не успели перед форсированием оформить вступление в партию, а душой, своими помыслами были с ней вместе. Разве их можно считать беспартийными? Они так же отважно дрались [210] на плацдарме, как и сам парторг. А когда появилась возможность, подали заявления и были приняты в ряды ВКП(б).

Успех в бою во многом зависел от непрерывного управления подразделениями. Стало хорошей традицией, не ожидая приказа старшего, брать на себя обязанности командира, если тот ранен. Погиб лейтенант Г. И. Папуашвили, в командование ротой сразу же вступил командир взвода лейтенант С. Т. Мирошниченко. С особой силой прозвучал его взволнованный призыв:

— Отомстим за смерть нашего командира!

Противник не выдержал натиска роты и вынужден был оставить занимаемые позиции.

Отважно действовал на плацдарме адъютант старший второго батальона 311-го полка капитан К. А. Викулов. Лодка, на которой он плыл, удачно проскочила стену огня, вставшую на ее пути. Он первый с автоматом в руках бросился на врага, увлекая за собой воинов. В бою Викулов всегда находился на самом горячем участке. Вместе с ротой в одной цепи шел в атаку, если случалась заминка, выходил вперед, зная, что за ним поднимутся другие. В самый тяжелый день на плацдарме — 5 декабря — получили ранения мужественные офицеры, близкие друзья, с которыми он прошел большой путь войны — заместители командира батальона капитан Я. А. Анисимов и старший лейтенант И. Ф. Нестеров. (Обоим им посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.) Капитон Александрович был рядом с ними и действовал так же отважно. Через день погиб и он, человек исключительной скромности и бесстрашия. Его заменил капитан С. Г. Темиров, кабардинец; к этому времени он уже был пять раз ранен...

Объем работы штаба в такой обстановке наращивался. Часть офицеров обеспечивала переправу войск, другая была занята на плацдарме. Успешно справлялись со своими задачами на переправе начальник топослужбы капитан А. С. Борисов, офицер строевого отделения капитан М. В. Поляков, а также начальник химической службы майор М. И. Тяжких. Они вместе с офицерами политотдела капитанами М. И. Смирновым и А. А. Коркиным обеспечивали поддержание должного порядка во время переправы. От их решительных действий во многом зависела высокая организованность в ходе форсирования.

Основной состав штаба уже переключился на обеспечение управления войсками на плацдарме. Начальник разведки капитан Л. В. Кондратьев допросил пленных, обобщил [211] данные, поступившие от разведки. Более сильную группировку противник создал против 311-го и правофланговых подразделений 305-го полков, пытаясь удержать Эрчи и железнодорожную станцию. Здесь было сосредоточено до двух полков пехоты с танками, которые, цепляясь за подготовленные позиции и укрепленные дома, оказывали отчаянное сопротивление. Если в первые часы фашистское командование бросало против нас каждый раз не более батальона с танками, то с рассветом отказалось от мелких контратак. Пленные подтверждали, что в скором времени сюда подойдут резервы с целью нанесения удара и ликвидации нашего плацдарма.

Операторы выдвинулись в полки первого эшелона, чтобы на месте уточнить положение и состояние подразделений после ночного боя. Все офицеры штаба работали с полной нагрузкой. Обстановка взломала перегородки, воздвигнутые между отделениями и службами. Принцип взаимозаменяемости, который был положен за последнее время в основу подготовки офицеров штаба, себя оправдал.

Днем вернулся и приступил к работе командир дивизии. Штабу стало намного легче.

Много сделали для обеспечения успеха форсирования и захвата плацдарма политработники. Вместе с бойцами, в одной цепи шли они в атаку, сами били врага, видели тех, кто воевал рядом. Сведения об отличившихся воинах они доводили до всех через агитаторов, комсоргов, парторгов, через боевые листки. Короткие призывы, горячее слово одобрения и похвала — все это сказывалось на боевом настрое личного состава. На самых опасных участках, там, где решалась судьба боя, мужественно действовали офицеры политотдела Э. Ф. Герасимюк, М. И. Збарский, Н. С. Горбунов, М. Г. Романов. Они были на плацдарме с первыми подразделениями. Среди погибших геройской смертью при форсировании и бое на плацдарме были четыре парторга батальона, а их всего в стрелковых полках девять. В этих трудных условиях все важнейшие работы выполнялись совместно офицерами штаба и политотдела.

За четыре дня дивизия продвинулась от реки на 7 км. Противник продолжал контратаки силами вновь подошедшего соединения, но все они успешно отражались. С юга подоспели дивизии 3-го Украинского, и плацдарм слился с полосой фронта.

Видимо, сказалось напряжение последних дней. Ночью я свалился. Будто захлопнулась над головой крышка. Даже звонок телефона не произвел нужного воздействия, а он [212] обычно встряхивал лучше всякого будильника. Если кто станет рисовать на полотне начальника штаба, то, пожалуй, самой характерной его принадлежностью, с которой ему нельзя расставаться, являлась не карта, а телефонная трубка. Часто приходилось докладывать обстановку, не пользуясь картой. В памяти была вся местность в полосе боевых действий дивизии, особенно когда части продвигались медленно. Тогда каждый бугорок и овражек, не говоря уже о населенных пунктах, высотах и рощах, становились хорошо знакомы.

Связист прибежал в комнату, с трудом растолкал меня. Начальник штаба армии требовал данные о состоянии дивизии. Я выехал на доклад и вечером, возвращаясь назад, задержался около переправы. Сплошным потоком шли по наплавному мосту машины, орудия, повозки.

Когда завершалось выполнение поставленной задачи, всегда появлялось желание узнать, какова же оценка действий войск и штабов. Лучше всего качество управления войсками можно было увидеть в маленьких табличках, которые штаб готовил за каждую пятидневку. По сравнению с боями по прорыву Голубой линии, оборонительных рубежей на Молочной и Днепре потери были намного меньше. Река покорилась смелым. 17 Героев Советского Союза прибавилось в дивизии. Когда стих вражеский огонь, полыхавший над водой и по берегам, Дунай уже не казался грозным и неприступным великаном, он стал похожим на обычную широкую реку с настывшей водой.

* * *

26 декабря 1944 года с выходом войск 46-й армии к западной окраине венгерской столицы сомкнулось внутреннее кольцо, наглухо замкнувшее будапештскую группировку противника. Дивизия, действуя в составе 37-го стрелкового корпуса, в этот день рано утром с ходу ворвалась с запада в городские кварталы Буды.

Для захвата укрепленных домов нужна была своя тактика не только для подразделений, но и для каждого воина, орудийного расчета. Штабы вместе с начальниками родов войск и служб сформировали штурмовые группы. В их состав включались стрелки, саперы, а также огневые средства. Дивизия уже имела опыт создания штурмовых групп. Они появлялись не только при бое в городе, но и когда возникали трудные условия в ходе прорыва сильно укрепленных оборонительных полос противника.

Ядро штурмовой группы составляла стрелковая рота. [213]

Наиболее сложным оставался вопрос, какие огневые средства включать в ее состав. Раньше ограничивались включением противотанковых орудий и 82-мм минометов. Резон был: не утяжелять группу, сохранить ее высокую маневренность, а главное — управляемость. Ведь у командира роты никаких технических средств для управления не было, только посыльные и свой голос. Не мог он, собрав вместе командиров приданных ему огневых средств, двигаться где-то позади, не видя своими глазами, как развертываются события на поле боя.

Артиллеристы стояли за прежний, опробованный раньше вариант: выделять минимальное количество огневых средств в группу. Они уверяли, что командир роты окажется неспособным управлять огнем артиллерии, и придется артиллеристам самим искать себе в бою работу.

Штаб стоял на том, чтобы создать мощные штурмовые группы, которые могли бы самостоятельно вести бой по захвату укрепленных домов и кварталов. Если же оставить артиллерию вне штурмовых групп, то она окажется не в состоянии эффективно поддержать их действия, и тогда вся тяжесть боя придется на стрелков. Если в полевых условиях мы стремились централизовать управления артиллерией, чтобы массировать ее огонь на подавлении важнейших объектов, то в городе оправдало себя использование ее повзводно и даже поорудийно.

Командир дивизии согласился с доводами штаба. Впервые в нашей практике в состав штурмовых групп были включены помимо 82-мм минометов и 45-мм орудий по два орудия 76-мм дивизионной или полковой артиллерии, две 122-мм гаубицы, два самоходных орудия из приданного 1505-го самоходно-артиллерийского полка, два — четыре огнемета. В таком составе штурмовые группы могли успешно решать свои задачи.

Командирами групп были назначены офицеры, имеющие большой боевой опыт, прошедшие суровую школу форсирования Дуная. Среди них отличались смелостью и находчивостью капитан П. С. Ермаков, старшие лейтенанты Г. Д. Никитин, С. Н. Раскин, С. Т. Мирошниченко.

Нельзя было рассчитывать, что командиры недавно сформированных штурмовых групп сами, путем проб и ошибок, отыщут лучшие способы управления силами и средствами, поступившими в их распоряжение, обеспечат эффективное использование огневых средств. Но и штаб не располагал готовыми рекомендациями. Поэтому в первый же день наступления были направлены в каждую из штурмовых [214] групп представители штабов дивизии и полков, штаба артиллерии и специалисты других родов войск. Им предстояло на месте изучить, как лучше организовать в условиях городского боя приданную артиллерию.

К вечеру штаб дивизии обобщил выводы и предложения офицеров и на их основе выработал рекомендации. Было признано целесообразным иметь в каждой группе офицера-артиллериста, отвечающего за использование и действия приданных орудий. Через него командир группы мог более эффективно управлять огнем артиллерии. Учитывая своеобразие боя за укрепленные дома, предлагалось смелее продвигать вперед артиллерию, вести огонь только прямой наводкой, по видимым целям. При необходимости выделять стрелков для прикрытия орудий и оказания помощи расчетам в быстром выдвижении их на новые огневые позиции.

Давались рекомендации по тактике действия штурмовых групп по захвату домов, превращенных в сильные опорные пункты. Подчеркивалось, что в этих условиях успех зависит от быстроты маневра силами и средствами, настойчивых и смелых действий каждого воина, твердого и непрерывного управления со стороны командира группы. Вместе с тем отмечалось, что создание штурмовых групп повышает роль и ответственность командира и штаба батальона за организацию и поддержание взаимодействия при захвате укрепленных домов.

Боевая практика убеждала: мало написать хорошие рекомендации, важно добиться, чтобы они были реализованы. В течение нескольких дней офицеры штаба дивизии не ослабляли контроль за действиями штурмовых групп, пока не убедились, что все они приняли к исполнению основные рекомендации. В ходе боевых действий в городе появлялись новые, более рациональные приемы и способы в тактике действий штурмовых групп, которые дополняли и развивали разработанные штабом.

Бой в городе усложнялся тем, что противник оборудовал в кирпичных зданиях большое количество амбразур для пулеметов и орудий. Все непригодное для организации обороны взрывалось, битым кирпичом перегораживались улицы. Бои развернулись не только на земле, но и под землей. Всю систему подземных ходов предстояло вскрыть и освоить, иначе нельзя было использовать ее в интересах наступающих частей и избежать просачивания групп противника в наше расположение. Инициаторами борьбы под землей стали саперы. Они, используя подземные ходы, проникали [215] к объектам атаки. На плане города вырастала сложная паутина подземных сооружений. Она наносилась на планы города так же тщательно, как и опорные пункты противника.

Успешное продвижение штурмовых групп во многом зависело от эффективности огня артиллерии. Полковник П. А. Коннов с командиром 245-го артиллерийского полка подполковником А. И. Адаменко, начальниками артиллерии полков майорами Г. Ф. Гальверсиным и В. А. Араджиони опробовали разные варианты выбора и оборудования позиций. Тяжелейший труд втаскивать противотанковые пушки на вторые и третьи этажи зданий. Ничем не легче выкатывать гаубицы на перекресток улиц. Сколько надо натаскать камней, чтобы обложить позицию и обезопасить расчет от поражения пулеметным огнем.

Какой же выгоднее принять вариант, чтобы вести огонь прямой наводкой по целям, избегая разрушения зданий? Опыт и мастерство рождали новое. Мы убеждались, что артиллерии любых калибров надо быть ближе к переднему краю, а вернее, находиться на одном уровне с пехотой. Если штурмовые группы пошли вперед, то незамедлительно за ними через груды кирпича и камня, через проемы в стенах домов, пробитые снарядами, расчеты должны продвигать орудия.

Как-то поздно ночью вместе с заместителем начоперотделения майором Ф. П. Шаченко мы пошли на передний край. Артиллеристы продвигали вдоль улицы орудия. Вен тягачей, на руках. На перекрестке стоял начальник штаба 245-го артполка подполковник М. И. Логашев. Михаил Иванович следил за работой расчетов. Все они действовали старательно, с полным напряжением сил. Начальник штаба был доволен, хвалил бойцов за сноровку и находчивость.

На этот раз штурмовые группы отдыхали. У окон, обращенных к противнику, лежали наблюдатели. Враг совсем близко — через неширокую улицу. Редко слышались автоматные очереди. Расчеты с помощью пехотинцев втаскивали по лестнице на лямках два 57-мм орудия на второй этаж. Отсюда можно поражать все огневые точки в противоположном доме, занятом противником.

Встретились с командиром штурмовой группы капитаном П. С. Ермаковым. Он один из тех, кто всегда искал новое, ему не нравились кем-то пробитые тропинки, опробованные приемы в решении боевой задачи. И он прав: то, что повторялось часто, не приносило успеха. Противник заблаговременно готовил ответные меры. Ермаков искал и [216] обычно находил новое. Днем его группе захватила большой дом, приспособленный к обороне. В группе у него 16 человек, а гарнизон противника насчитывал 85 фашистов с 10 пулеметами.

Ф. П. Шаченко поинтересовался, как удалось выполнить задачу.

— Взяли на испуг, — пояснил Ермаков. — Два сапера с тыльной стороны дома, по пожарной лестнице, подняли взрывчатку. Представляете: ночью взрыв — и часть стены рушится. Каково! Страх охватил весь гарнизон. А вдруг взлетит и вторая стена, где пробиты амбразуры? Паника в доме, а здесь наша группа с двух сторон нанесла удар. Всех схватили, ни один фашист не сумел убежать.

Теперь он снова искал изюминку, чтобы без потерь и малыми силами захватить другой укрепленный дом. Можно было верить, что Ермаков найдет ее и обеспечит выполнение задачи.

В другом доме лежали 12 изуродованных трупов воинов из батальона майора Б. С. Медоева... Группа младшего лейтенанта А. Н. Сулаева ворвалась в большой дом, где засели фашисты. Гвардейцы захватили несколько комнат. Весь день бой не прекращался ни на минуту. Но вот у группы кончились боеприпасы. Ни патронов, ни гранат. Фашисты осмелели, поняв, что группа беззащитна. Они ворвались в комнату. Воины не подняли руки, не сдались на милость захватчиков, а бросились на врага. Одним из первых погиб младший лейтенант А. Н. Сулаев. Отбивались прикладами автоматов и карабинов. Даже тяжелораненые поднялись на ноги, чтобы принять участие в рукопашной. Схватка была короткой, злой, беспощадной. Фашисты победили. Но эта победа вызвала у них не радость, а страх, и, чтобы его заглушить, они набросились на погибших и смертельно раненных воинов. Выкалывали им глаза, отрезали уши, ножами вспарывали животы, прикладами разбивали головы, на лицах и спинах вырезали звезды.

Днем в 305-м полку состоялся митинг. Над могилами своих товарищей воины поклялись бить фашистов, не щадя своей жизни...

При наступлении в городе успех нередко добывался ночными атаками небольших групп смельчаков. Первыми начали такие вылазки подразделения 305-го полка. Штаб дивизии подхватил разумную инициативу, разработал порядок проведения и обеспечения ночных атак, наметил сроки и места ударов. Ночью на широком фронте загрохотали взрывы ручных гранат, застрочили автоматы, и группы [217] смельчаков, как кинжалы, вонзились в оборону врага. Их сила — в смелом и внезапном налете. Угроза нанесения таких ударов заставляла противника быть все время на страже, держать нервы и силы в напряжении, в готовности к внезапной схватке.

Но успех приносили не только штурмовые группы, созданные из штатных частей и подразделений дивизии и полков. Совместно с ними решали задачи приданные и поддерживающие части. От них многое зависело в достижении успеха. Чтобы согласовать их усилия с действиями штурмовых групп, мы организовали взаимные посещения перед боем тех подразделений, с которыми им предстояло действовать. Короткие беседы с целью знакомства помогали в дальнейшем вместе сражаться с врагом, быть уверенными, что боевые друзья не подведут.

Артиллеристы, минометчики, саперы, огнеметчики рассказывали о своем оружии, боевом пути, о том, что они могли сделать в бою в интересах пехоты. От таких бесед вроде прибавлялось сил у стрелков. После боя представители штурмовых групп приходили к артиллеристам, минометчикам, саперам и высказывали им свои претензии. Все это делалось по-дружески и преследовало только одну цель — лучше организовать очередной удар по противнику.

Накал боев в городе не ослабевал. Днем и ночью не смолкал гул. Передний край часто перемещался, и каждый раз изменялась система огня противника, не выявив и не нарушив которой трудно было рассчитывать на успех.

В этих условиях намного возрастала роль разведки. Тем более что перед фронтом дивизии отмечались не только соединения и части, но и разные отряды, отдельные батальоны и группы. Начальник разведки капитан Л. В. Кондратьев вел строгий учет всех этих формирований и их боевого состава. Так было заведено в штабе давно, и эта традиция не нарушалась: врага, с которым воевали, требовалось знать обстоятельно. Каждое утро Кондратьев докладывал об изменениях, которые удалось установить за ночь в группировке и расположении противника.

Мы вместе с ним были в одном из полков. Штурмовая группа старшего лейтенанта Я. П. Никитина готовилась к захвату опорного пункта. Начальник разведки на местности растолковал командиру, как лучше действовать:

— В здание врываться выгоднее через второй подъезд, там нет охраны. Пулеметы установлены в угловых комнатах на втором этаже, а до взвода автоматчиков обнаружено на третьем. На четвертом — сквозной проход через весь дом. [218]

Дом был захвачен почти без потерь. Успех штурмовой группы был подготовлен разведчиками.

Рано утром разведчики привели пленного офицера, холеного, в новом френче и начищенных сапогах. Разведчики по подземному ходу вышли в центр котла и там схватили его. Оказалось, что он прибыл в город из вышестоящего штаба для поднятия морального духа солдат. Он сообщил известные ему данные о положении и состоянии частей. Но долго не мог оправиться от испуга. Я напомнил ему, что фашистам придется отвечать за свои зверства, что война ими давно проиграна. Офицер быстро подскочил, лицо побледнело, задергались губы.

— Мы солдаты. Приказали — воюем, — торопливо оправдывался он.

Я вытащил из планшета фотоснимки, сделанные нашим фотографом в комнате, где лежали 12 воинов 305-го полка, изуродованные фашистами. Он долго рассматривал карточки. Вдруг подскочил со стула, вытянул руки по швам и, коверкая русский язык, стал выкрикивать:

— Гитлер капут! Долой войну! Смерть фашистам! Да здравствуют коммунисты!

Смеялись мы от всей души. Отчего не закричал он этих слов там, в котле? Почему же только в плену полюбил коммунистов?

Очень метко сказал о фашистах отважный разведчик К. Н. Приказчиков: «Без автоматов они страшно пугливы». Но пока они держали в руках оружие — несли смерть и разрушения. До последнего шага они уродовали, жгли, взрывали ухоженную землю, убивали наших людей.

Нам трудно понять психологию этих зверей, сотворивших душегубки, фабрики для сжигания людей, находивших удовольствие в жестокости с безоружными, поставивших целью испепеление жизни и создание зон пустыни на землях, где жили народы...

Иногда разведчики захватывали не только пленных. Как-то они схватили воров, самых настоящих, которые взламывали двери домов, расположенных вблизи переднего края. Временами, когда линия фронта задерживалась на одном месте, жители заходили к себе в квартиры, брали самое необходимое и снова закрывали на замок двери. Эти трое вламывались в них и, пользуясь отсутствием хозяев, выбирали ценные вещи.

Грабителей доставили к штабу. Они стояли понурив головы. Что же с ними делать? У них свои законы. Чем беспомощнее жертва, тем легче достается добыча. Таких [219] людей нельзя без намордников и смирительных рубашек отпускать на свободу. Мы уже были знакомы с венграми, которые формировали национальные подразделения. К ним и отправили этих проходимцев.

Вскоре из центра организации венгерской армии поступили в состав нашей дивизии две роты. Перед тем как направить их в бой, мы провели с ними занятия по боевой подготовке. Роты были укомплектованы добровольцами. На подготовку к бою им потребовалось мало времени. Рядом с нашими воинами встали венгры. Не большая беда, что разный язык и не всегда могли передать солдаты друг другу свои мысли и чувства, но они были заняты одним общим делом — били врага, и это сплачивало их.

* * *

Фашистское командование предприняло новую попытку выручить свои окруженные в городе войска. 18 января сильная танковая группировка, имевшая свыше 550 танков и штурмовых орудий, нанесла внезапный удар из района Секешфехервара. Через два дня танки противника вышли к Дунаю и повернули к Буде. Город тревожно притих. Не вызывало сомнения, что фашисты готовили встречный удар из котла.

Тылы нашей дивизии оказались в зоне боевых действий; часть из них мы спешно подтянули ближе к полкам. Снялись и ушли из дивизии все приданные артиллерийские и зенитные полки. Затихла стрельба. Штурмовые группы закрепляли достигнутые рубежи. С командиром дивизии разобрали возможные действия на случай, если танки противника прорвутся с тыла. Вывод один: важнее для наших частей сдержать удар из котла. Наш НП располагался в большом полуразрушенном особняке. Уцелевшая угловая комната вмещала также и связистов. Особняк — на высоте, в ясный день отсюда видна значительная часть города.

Бои на нашем участке продолжались. Штурмовые группы настойчиво продвигались вперед. Кольцо неотвратимо сжималось. Однако при наступлении в широкой полосе всегда имелись участки, где выставлялось прикрытие и не предпринимались активные действия. Противник сумел создать против небольших подразделений прикрытия сильную группировку и рано утром 30 января нанес удар.

Наступал сплошной поток солдат. Расчет на огонь стрелкового оружия. Горы трупов оставались в полосе их продвижения. Прямой наводкой по толпе били артиллеристы. Фанатики не могли остановиться. Ослабшая волна людей [220] накатилась на последний рубеж огня, созданный в районе расположения командного пункта и спецподразделений дивизии. За оружие взялись все офицеры штаба, писари, ординарцы. Улица Бела-Кирай, где располагался штаб дивизии, покрылась трупами врагов.

Противник не проскочил через этот последний рубеж обороны и вынужден был снова откатиться назад. Урок ему преподали хороший. Он уже больше не пытался днем пробиваться из окружения. Теперь следовало ожидать ночных атак.

Используя успех, на плечах противника наши подразделения сумели продвинуться и захватить большой район, в котором оказался крупный госпиталь. Госпитальные здания находились в полосе наступления 308-го полка. Что делать с ранеными?

С начсандивом майором М. И. Семеновым я направился туда. Одно здание большое, мрачное. В вестибюле стоял в грязном халате сгорбленный, старческого вида человек, он услужливо поклонился, показывая рукой на лестницу, ведущую в полуподвальный этаж. Тяжелый, неприятный запах полз навстречу. Кто-то невидимый бесшумно распахнул узкую, но высокую дверь. В полумраке на койках, столах, на полу, в проходах лежали люди, одетые в солдатское обмундирование, гражданские костюмы, раздетые, в одном нижнем белье, прикрытые шинелями, одеялами и тряпками или совсем неприкрытые. Первое, о чем невольно подумалось, все ли здесь раненые.

Пожилой человек, исхудавший, с густой грязной щетиной на бороде, прижимая руки к бедрам, доложил о количестве раненых. Один раз он назвал цифру 1007, а когда я удивился, он торопливо поправился, сообщив, что раненых 1137. Видимо, он и сам точно не знал количество своих пациентов. Его беспокоило другое: нет медикаментов, мало врачей и много тяжелораненых и больных, которые нуждались в немедленной квалифицированной врачебной помощи. Совсем неожиданно этот эскулап изрек:

— Мы находимся под охраной Красного Креста.

Об этом нам не нужно было напоминать. Помнили бы лучше о том изверги в фашистских мундирах. Наши же люди всегда человечны, тем более к раненым. М. И. Семенов остался в госпитале, чтобы определить размер помощи, которая требуется госпиталю, о чем он доложил своему начальству...

На пути дивизии оказались полицейские казармы. Здания прочные, построены на века. Здесь сбилась не одна тысяча [221] фашистов: десятки огневых точек изрыгали огонь навстречу наступающим. Ничего не оставалось, как выкатывать на прямую наводку тяжелые орудия. Только такими снарядами можно было поражать укрытые за толстыми стенами пулеметные точки. Два полка направлялись в обход этих казарм с целью зажать в клещи всю группировку. Разведчики отыскали слабо прикрытые участки в обороне, через них они вывели полки для нанесения ударов с тыла. Штурм начался в 2 часа ночи. С фронта активно обозначали наступление подразделения 308-го полка. Удар с тыла решил исход боя. Ни один фашист не убежал из казарм. Оставшиеся в живых сдались в плен.

11 февраля части вышли к Дунаю и развернули наступление вдоль реки.

Из штаба 311-го полка майор П. А. Руденко доложил обстановку.

— Враг вот-вот начнет пробиваться из окружения, — заключил он. — Другого выхода у него нет.

Павел Андреевич никогда не спешил с выводами, но если сказал, то можно верить — к этому есть основания.

В ночь на 12 февраля густой туман опустился на город. Прибыл из полка подполковник Н. В. Попов, который был там на проверке. Всегда точный солдатский барометр показывал: быть буре. Вражескую группировку, захваченную в стальные тиски, сжали до предела. Всякий материал выдерживает сжатие определенной силы, после чего наступает взрыв. Все сходились на одном: стрелка встала на красную черту, наступило критическое состояние. Противник, скорее всего, мог пойти на безумный шаг — будет прорываться своими силами, не надеясь больше на помощь извне.

По всем телефонам офицеры штаба доводили распоряжение командира:

— Всех поставить на позиции. Привести все в готовность к бою. Немедленно.

Предстояло выставить заслон на пути врага. Поздно ночью позвонили из штаба корпуса:

— У соседа фашисты прорвались в район станции, — сообщил офицер. — Принимайте меры. 308-м полком перекройте улицу Будакеси.

Захватчики уже двинулись и в полосе дивизии. По всем улицам. Толпой. Стрельба вспыхнула на всем фронте. Город — фронт. Все взялись за оружие. На пулеметы и орудия лезли сотни и тысячи гитлеровцев. Они шли с оружием, они не хотели сдаваться. Задние напирали на передних, каждый старался быстрее проскочить город, ставший для [222] него самым страшным и ненавистным местом. Но город не намерен был выпускать их с оружием.

По горам трупов фашисты карабкались вперед. Вскоре они появились возле штаба. Ни в коем случае не пропустить их дальше. С командиром дивизии мы заняли одно большое окно, из которого открывался широкий обзор.

Ощетинились дома. По врагу били со всех окон. Темные фигуры заметались по улицам, между зданиями. Последняя позиция опять выдержала удар. Враг не прошел. Части дивизии захватили несколько тысяч пленных.

Пленный офицер восстановил детали выхода из окружения.

— С первых минут, — пояснял он, — от огня русских нарушилась вся организация, все перепуталось. Никто не пытался наводить порядок. Офицеры, генералы, солдаты, гражданские лица перемешались, стали неуправляемой толпой. Каждый беспокоился о себе. У всех было одно желание: выскочить быстрее из города. Такой силы огня не встречал за всю войну. Со всех сторон, везде нас ждали пулеметы.

Он несколько раз повторял, что командование потеряло рассудок, что из-за его глупости решились на прорыв и потеряли много людей на улицах города.

Один гитлеровский капитан пробился к начальнику разведки Л. В. Кондратьеву вне очереди. Ему хотелось сообщить «очень важные данные». Оказалось, что он был включен в состав личной свиты командующего будапештской группировкой и потому знал маршрут выхода ее из города. Если дадут ему, мол, группу наших солдат, то он захватит командующего и приведет его в наш штаб.

— Очень крупная личность. Русские останутся довольны мною.

Известно, что, попав в банку, пауки пожирают друг друга. Помощь этого «паука» уже не требовалась: генерал-полковник Пфеффер-Вильденбрух со своим штабом был захвачен нашим соседом.

К 10 часам 13 февраля столица Венгрии была полностью очищена от врага. Закончилась Будапештская операция. На город опустилась тишина.

Сорок восемь суток тяжелейших боев за освобождение венгерской столицы остались позади. За мужество и отвагу, проявленные в боях за освобождение Будапешта, были награждены орденами и боевыми медалями сотни воинов. 308-й гвардейский стрелковый полк и 110-й гвардейский отдельный истребительно-противотанковый дивизион получили почетное название Будапештских. [223]

4 апреля позади осталась Венгрия. Противник подготовил оборону по австрийской границе. Весь день 9 апреля штабы изучали систему огня и инженерные сооружения на этом рубеже.

6 мая получили приказ наступать. Все документы отрабатывались с особой тщательностью. В них мы вкладывали все мастерство и весь опыт, накопленный за долгие годы войны. Как перед большим праздником, шли хлопотливые, но приятные приготовления. По всему чувствовалось, что отработанные боевые документы окажутся последними страницами в делах штаба. В этих папках была представлена правдивая и суровая история войны, в них строгим языком боевых приказов и донесений изо дня в день писалось, что нужно сделать войскам и что они реально свершили в ходе боевых действий.

С утра 8 мая местность затянуло густым туманом. После короткого огневого налета двинулся вперед передовой отряд. Противник не выдержал удара, начал отходить. Следом за передовыми отрядами пошли в колоннах главные силы. На дорогах валялись брошенные врагом машины, орудия, пулеметы. Грозный поток наших частей катился к рубежу встречи с союзниками.

В ночь на 9 мая штаб принял сообщение о капитуляции Германии.

«Победа! Ура-а!» — этот боевой клич мощным водопадом обрушился на поля, леса, города и деревни.

Позади было четыре года тяжелейшей битвы. Воины расправили плечи, весело оглядывая рощи, поля, облака, улыбаясь друг другу. Начиналась мирная жизнь — без грохота, взрывов, без стонов раненых, без окопов, без противника. Начиналась мирная жизнь...