Истоки

Я, Санберг Людмила Васильевна, урожденная Лукина, нахожусь в том преклонном возрасте, когда, наконец, приходит осознание необходимости оставить своим близким воспоминание о семье. Каждому человеку нужно помнить истоки своей семьи, ее корни. Пусть память, образы людей, дорогих и близких сердцу оживут на этих страницах.

Мой дед по отцовской линии Иван Лукин, выходец из простой семьи рабочих испытал голод, лишения, безработицу, которые сопутствовали русско-японской войне. В это время многие безработные в поисках лучшей доли покидали родину. Мой дед с молодой женой переселился (по-видимому, из Брянской губернии) на Украину, где не так остро ощущался голод. Устроился работать шахтером в поселке Брянский рудник, на Донбассе. Здесь у Лукиных родилось пятеро детей — две дочери: Марфа и Мария и три сына: Андрей, Василий и Яков. Дети подрастали. Семья так и не смогла освободиться от тисков жестокой нужды. Иван Лукин участвовал в стачках, где вместе с другими шахтерами требовал у властей лучшей доли. За участие в забастовках в 1907 году он арестовывался царской охранкой.

Мой отец Василий Иванович Лукин родился 29 декабря 1907 года. (Здесь и далее даты приведены по новому стилю). Свою трудовую деятельность начал с 14 лет. Работал шахтером наравне со взрослыми по 12–14 часов в день. Выбиваясь из сил, выгребал из забоя уголь, нагружал вагонетки, попадал в обвалы. Особенно тяжело было работать салазачником, надо было надеть пояс с цепями, к которым было приковано огромное корыто с углем, и тащить его на-гора по наклонному штреку. Этот штрек был настолько узким, что лезть по нему мог только ребенок. На всю жизнь угольная пыль въелась в поры его тела. Когда отцу исполнилось 18 лет, один шахтер предложил обучить его грамоте. Жил этот шахтер в деревне, расположенной в 15 километрах от поселка. Так мой отец начал учиться грамоте. После рабочей смены, превозмогая усталость, спешил он в соседнюю деревню, проходя за день 30 километров и, кажется, готов был преодолеть любые преграды, чтобы только учиться. Это были первые годы Советской власти. Кончилась гражданская война, большевики призвали трудящихся покончить с неграмотностью, овладевать знаниями, чтобы в короткий срок создать народную интеллигенцию. Без этого невозможно было построить новый социалистический уклад экономики. Отец стал комсомольцем. Окончил рабфак. Поступил в Луганский политехнический институт. Мечтал стать инженером-электриком. Однако после окончания второго курса обучения ему пришлось оставить институт. Комсомол призвал тогда молодых людей помочь социалистическому отечеству в создании советской авиации. И мой отец вместе с однокурсниками-юношами принимает решение поступить в летное училище. 1 мая 1933 года в числе лучших курсантов он окончил обучение в 7-й Одесской летной школе и получил назначение в 8-й тяжелый бомбардировочный авиационный полк, который дислоцировался под Киевом. Летал на самолетах У-1, У-2, Р-1, Р-5, ТБ-1, ТБ-3, ТБ-3рн, ДБ-3.

Старая довоенная фотография помогает представить, как он выглядел в те годы: широкоплечий, сильный, смуглый, стройный, крупные черты лица, серо-голубые добрые и ясные, как чистый родник, глаза. Совершенной формы уши. Чистый высокий лоб. Черные вьющиеся волосы. Он, должно быть, производил сильное впечатление своим внешним обликом. Летная форма очень шла ему. Характеристика с места службы блестящая. Отмечаются такие черты его характера, как скромность, доброта, жизнелюбие, мужество, воля, спокойная уверенность в себе, надежность, физическая выносливость, высокая работоспособность, общительность.

В 1934 году отец был командирован в Киев на курсы командиров кораблей. В Киеве он познакомился с моей будущей матерью Вальтер Марией Карловной. Ей тогда шел 21-й год. Родилась она 18 августа 1913 года в г. Одессе, о чем свидетельствует метрика от Настоятеля Одесского Римско-Католического Приходского Костела. Ее отец Вальтер Карл Теодорович был немцем. Он родился в 1873 или 1874 году в Либавской волости Курляндской губернии. Примерно в 1908 году Карл женился на польке Анне О. Рачковской, 1883 или 1885 года рождения 19 января. Полностью отчество Анны мне неизвестно.

Молодая семья первоначально проживала в Одессе, затем переехала в Николаев. Родились дети: Виктория (1909 г.), Леонид (1911 г.), Мария (1913 г.). В годы гражданской войны семья переехала в Киев, там жили родственники жены Карла Анны Вальтер: три ее родные сестры, двоюродные братья и сестры, племянники. В годы первой мировой войны ее родной брат служил офицером на Черноморском флоте, участвовал в военных действиях.

Бабушка Анна и дедушка Карл Вальтеры были выходцами из скромных интеллигентных семей, которые до революции добились относительного материального благополучия своим собственным трудом. В 1912-1915 годах дедушка работал помощником лаборанта на государственном судостроительном заводе имени Андре Марти (сохранилась об этом периоде его жизни справка). А в 1919 году он работал в Николаеве директором хлебного завода. В Киеве семья снимала хорошую пятикомнатную квартиру. Старшая дочь Виктория училась в гимназии. Это была очень красивая девочка с большими карими глазами, вьющимися темными волосами. Ее веселый озорной нрав доставлял родителям немало хлопот. Однажды она получила от родителей в подарок на день рождения красивые дорогие туфли. Заперлась в своей комнате, начала швырять туфли в стену и занималась этим до тех пор, пока они не стали выглядеть как старые. Ей не хотелось вызывать у подруг горького сожаления о том, что такая дорогая обувь, как у нее, не по карману их родителям. Несмотря на заступничество бабушки, которая ее обожала и баловала, отец строго наказал дочь, выпоров ее ремнем. Витя училась плохо, убегала с уроков, дралась с мальчишками и вообще была сорви-голова. Директор гимназии часто жаловался отцу Вити на ее проделки. Когда отец снимал на кухне с гвоздика ремень с намерением применить его в качестве воспитательного средства, Витя убегала в комнату бабушки под ее защиту. Бабушка всегда защищала внучку, когда ей доставалось от родителей. Зять уважал мать своей жены за острый природный ум и практицизм в хозяйственных вопросах.

Немецко-польская семья отличалась строгостью нравов. В семье был культ порядка и чистоты. Глава семьи имел свой кабинет, куда дети не имели право входить в его отсутствие. Пожалуй, хозяйкой здесь чувствовала себя огромная овчарка. Она была предана хозяину до самозабвения: провожала на работу, ходила на почту за газетами, а во время отсутствия хозяина не пускала в кабинет даже его жену. Когда дедушка выходил с собакой на прогулку, Витя в его кабинете вытирала пыль с мебели, старалась не переставлять вещи с места на место. Дедушка не любил перемен. Когда он отдыхал после обеда, все в доме ходили на цыпочках и шикали друг на друга. Дедушка любил детей и часто в воскресные дни играл с ними в подвижные игры. Бабушка смеялась и говорила: «Ну, это уже слишком, Карл, ты как ребенок». Дедушка тоже смеялся. Смех у него был необычайно красивым и заразительным.

По праздникам в доме собирались гости. Витю одевали в праздничное платье, завивали волосы. Она читала гостям стихи на немецком, польском и русском языках. В памяти Вити надолго осталось одно стихотворение Гёте:

Ей аплодировали как в театре. Она мечтала стать артисткой.

В марте 1922 года семья Вальтеров выехала в Москву. Это было время разрухи и голода. Карл заболел в поезде тифом и 22 марта скоропостижно скончался. Похоронен был в Москве. Его жена с тремя детьми оказалась в чужом городе без средств к существованию. Она приняла решение вернуться обратно в Киев, рассчитывая на помощь родственников. Матери ее к тому времени уже не было в живых. Умерла от тифа. Похоронили ее на окраине Киева на Кастопальском кладбище. Моей маме было тогда 8 лет. В поезде она сильно простудилась. Лекарств для лечения не было, и на всю жизнь остался у нее тяжелый хронический бронхит и сопутствующие ему болезни сердца, печени и почек.

Витя окончила 5 классов и вынуждена была с отроческих лет зарабатывать на жизнь. Нужно было помогать матери, которая после перенесенного тифа совершенно ослабела и не могла работать. Витя взяла на себя заботу о семье. Она обладала жизнестойким характером и не падала духом, стремилась найти работу в столовых, в продовольственных лавках, где были продукты — главный источник жизни. Как ребенку, хозяева платили ей мизерную заработную плату, семья отчаянно голодала. Чтобы спасти детей от голодной смерти, бабушка вынуждена была отдать своих детей в семьи брата и сестер.

В отроческие годы моя мама проживала в городе Николаеве. Воспитывалась в семье своего дяди Сигизмунда Рачковского, потомственного моряка, капитана дальнего плавания.

Его жена Мария отличалась энергичным характером, красотой и умом. В числе ее знакомых до замужества были В.И.Ульянов и Н.К.Крупская. Знаменитый русский авиатор Уточкин предлагал ей руку и сердце.

Отец и дед Марии, как и ее муж, были капитанами дальнего плавания. Служили на Черноморском военном флоте, участвовали в русско-турецких войнах.

В семье Рачковских подрастали два сына: Виктор и Эдуард. Мальчики мечтали продолжить семейную традицию, изучали историю русского морского флота, мастерили модели и макеты кораблей.

В семье дяди мама чувствовала себя неуютно. Крутой нрав тети Мани доставлял ей немало горьких минут. В середине 20-х годов мама вернулась в свою семью в Киев.

У дяди некоторое время проживал также брат мамы Леня.

В конце 20-х годов семья Рачковских переехала в Одессу. Поселилась в старинном доме недалеко от центра города. Квартира их напоминала собой музей и свидетельствовала о том, что ее обитатели связаны с морем. В шкафах и сервантах стояли на полках модели кораблей, лежали старинные курительные трубки, морские фуражки с огромными «крабами» на тульях, ядро от турецкой пушки.

Однажды во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов турецкие корабли напали на русскую эскадру, стоявшую на рейде. Ядро от турецкой пушки пробило обшивку корабля, пролетело над койкой деда Марии, который в ту ночь сошел на берег повидаться с семьей.

Впоследствии Виктор и Эдуард Рачковские связали свою судьбу с морским флотом.

Портреты моих бабушки и дедушки всегда занимали в квартире моих родителей почетное место. Дедушка на портрете был запечатлен в возрасте 30 лет. Тонкие вдохновенные черты лица. Высокий, благородный формы лоб, переходящий в лысину. Светлые волосы на висках. Необычайно красивые глаза. Умный спокойный взгляд. Тонкой, изумительной формы нос. Небольшая бородка. Усы красиво подстрижены, и кончики их загнуты вверх по тогдашней моде начала XX века. Весь его облик являл собой образец совершенной классической, вдохновенной красоты. Казалось, что природа исчерпала все свои возможности, чтобы создать такой шедевр.

Лишения и невзгоды рано состарили бабушку. А в молодости, как свидетельствует ее портрет, она была редкой красавицей. В раннем возрасте я долго не хотела верить, что на этом портрете изображена не моя мама, а бабушка. Так удивительно они были похожи. У бабушки было тонкое благородное очаровательное лицо. Она носила высокую прическу, одевалась в платья со стоячим воротником, отдавала предпочтение одежде строгого стиля.

Для меня, очевидно, что бесценное сокровище юмора, сверкающие краски иронии и каламбуров, бодрое изящество души, доброту, преданное сердце моя мама, несомненно, унаследовала от своей матери и от бабушки.

После смерти отца, несмотря на слабое здоровье, она окончила 3 класса начальной школы «на отлично». Больше ей учиться в школе не пришлось. Обладая хорошими способностями, острым умом, трудолюбием, пристрастилась к чтению, занялась самообразованием. В 16 лет в Киеве окончила курсы бухгалтеров. Работала в конторе торфокомбината. (Сохранилась справка). Научилась считать так ловко и так быстро, что вызывала восторг и изумление у товарищей по работе. С квартальными отчетами справлялась легко и быстро, охотно помогала другим. От работы получала большое удовольствие. В считанные часы справлялась с объемом работы, на который у других уходили недели. Это свидетельствовало о ее высоком профессионализме и таланте.

Среди сверстников, с которыми общалась, ей не было равных. Это была богатая, цельная натура. Общение с ней награждало ощущением праздника, радостной легкости, восторга, желанием подняться до ее нравственной красоты. Материальные лишения, к счастью, не затемнили ее высокого интеллекта, яркого темперамента, нравственной интеллигентной сути, блеска мышления, изысканных манер, остроты реакций. Она была незаурядной личностью, обладала неотразимой обаятельной силой и целостностью характера, тонким артистизмом, волшебной магией красивой и правильной русской речи, искрящейся остроумием, иронией, тонким вкусом. Чувство собственного достоинства, неприятие любого проявления цинизма и пошлости не могли не ограничить круг ее общения. Она знала цену дружбы. Всю жизнь испытывала сердечную привязанность к подругам юности, сохраняла верность друзьям.

Одна из фотографий начала 30-х годов запечатлела мою маму в возрасте 18-ти лет. Круглый овал лица. Чуть тронутые грустью большие выразительные глаза. Прямые брови. Тонкий маленький изящной формы нос, четко очерченные губы. Овал лица нежный, женственный. Густые темные волосы зачесаны на косой пробор, челка скрыла правую половину лба. Пленительная красота ее облика трогала душу тонким очарованием, производила неизгладимое впечатление. Говорили, что она очень похожа на кинозвезду и оперную певицу Милицу Корьюс, исполнительницу главной роли Карлы Доннер в кинофильме «Большой вальс» — довоенной жемчужине Голливуда.

Итак, мои родители познакомились и полюбили друг друга. Спустя многие годы, вспоминая о своей молодости, отец признался, что ему однажды пришлось прыгать со второго этажа, чтобы доказать своей будущей жене силу своей любви. Мои родители гармонично подходили друг другу, представляли прекрасно сложенный душевный дуэт. У мамы было слабое здоровье, а папа, как нельзя лучше, восполнял этот ее недостаток тем, что представлял собой образец здоровья поистине прекрасного и помогал ей во всем. Недостатки образования и культуры отца прекрасно восполнялись изысканностью манер и интеллигентностью мамы. Пробелы у отца в области гуманитарных знаний мама восполняла своими обширными знаниями в области классической литературы. Ошибки в речи и письме, которыми грешил часто отец, мама исправляла мягко, с любовью, юмором и так мило, что папа не обижался. Мама отличалась быстротой реакции, знания схватывала, что называется, на лету, но нуждалась, подчас, в том, чтобы освежить их в памяти. Папа же обладал основательностью, неторопливостью, новые знания усваивал не спеша, но на всю жизнь, — так они были прочны и надежны. Памятью обладал феноменальной, мог пересказать содержание книг буквально постранично. Много общего было в их интересах и пристрастиях: оба были жизнелюбы, умели наслаждаться красотой, любили природу, обладали тонким вкусом, чувством гармонии и меры, отличались добротой, обожали детей, умели быть прекрасными рассказчиками, любили литературу и искусство, обладали той бодростью духа, которой чуждо состояние уныния, лени. Оба обладали редким талантом мягко и ненавязчиво дать понять друг другу и почувствовать переполнявшие их души чувства глубокой нежности, любви и признательности. Им не хватило жизни, чтобы налюбоваться друг другом. Их любовь с годами становилась только сильнее.

Запорожье

Мои родители поженились в Киеве в 1934 году и, спустя несколько месяцев, переехали в город Запорожье Днепропетровской области на место службы отца. Жили в военном городке в коммунальной квартире на две семьи на 4-м этаже.

20 августа 1935 года родилась я. В грудном возрасте я была на редкость слабым и болезненным ребенком. У меня рано прорезались зубы. По словам мамы, я «умирала на каждый зуб». Кричала, как сумасшедшая, и днем и ночью. Родителей лишала покоя и сна, а маму — остатков здоровья.

Хорошо помню себя с 3-х лет. Помню обстановку комнаты, в которой мы жили. Комната была большая, квадратной формы с высоким потолком, большим окном. На стене слева от окна висел большой персидский ковер. У этой стены стояла двуспальная кровать родителей. У противоположной стены — детская кроватка. В центре комнаты стоял большой обеденный стол, накрытый белой льняной скатертью. Над столом висел абажур. У стены рядом с дверью стоял шифоньер с двумя дверцами, одна из которых была зеркальной. У окна был детский уголок. На детском столике лежали игрушки.

Однажды машина скорой помощи увезла маму в больницу. Ее долго лечили от воспаления легких. Во время пребывания мамы в больнице со мной оставалась ее подруга Реброва Геня. Это была маленького роста, полная и смешливая еврейка. Муж ее был тоже летчиком и погиб в Финскую войну (1940 г.). Когда мама, наконец, вышла из больницы, мы с папой обрадовались несказанно. Дети Гени Ребровой, с которыми она к нам приходила, к тому времени мне изрядно надоели: годовалый Вова ломал мои игрушки, а трехлетняя Люда постоянно капризничала.

Однажды, возвращаясь из магазина, мама замерла на полпути, увидев меня, трехлетнюю, на подоконнике открытого окна. Я пыталась дотянуться рукой до гнезда ласточек в углу оконной рамы. Бегом бросилась мама домой на четвертый этаж, сняла меня с подоконника и отшлепала. Я долго переживала обиду. Потом мама уехала в Крым в санаторий, чтобы продолжить лечение. Папа взял отпуск и занялся моим воспитанием и закаливанием. До сих пор помню его вкусную манную кашу и яйца всмятку, перемешанные с мякишем вкуснейшей французской булки. Я ела, не отрывая взгляда от окна, где в углах оконной рамы резвились ласточки. Там они свили себе гнезда. Папа оставлял для них на подоконнике крошки хлеба. Вскоре ласточки так к нам привыкли, что перестали обращать на нас внимание. Они влетали в комнату, делали круг над столом и вылетали в окно к неописуемому моему восторгу.

С папой мне было легко и счастливо. Я постоянно чувствовала его заботу, ласковую нежность. За месяц я поправилась, окрепла, научилась делать зарядку. Потом приехала тетя Витя, старшая сестра мамы. К этому времени она развелась с мужем Михаилом Ильченко. У них было двое детей, Владимир и Лидия. Папин друг лейтенант Минькевич, поляк, красавец, был в нее влюблен и хотел на ней жениться, но Виктория не хотела обременять его заботами о своих детях. Ее дочь с неприязнью относилась к лейтенанту. Любовь их продолжалась несколько лет. В конце 40-х годов, когда он уже был генералом, я узнала, что эта любовь оставила в его душе след на всю жизнь.

Приезжала тетя Витя в те годы к нам часто, оставляя подросших детей у своей мамы. Каждый ее приезд приносил в нашу размеренную жизнь радостное оживление и суету. Она любила пошутить, посмеяться, поозорничать, была изобретательна на веселые проделки. Помню, папа поехал ее встречать на вокзал и оставил меня одну. Я села за стол и начала рисовать. Незаметно прошел час. Скрипнула дверь, однако в комнату никто не вошел. Я оглянулась на дверь и замерла: в щель приоткрытой двери протискивалась прекрасная кукла и делала непонятные знаки руками. Я вскочила, побежала к двери. Дверь распахнулась и на пороге появилась веселая и красивая тетя Витя. Я обняла куклу и ту часть дорогой гостьи, которая поместилась в мои объятия. Следом за гостьей вошел улыбающийся папа. Тетя Витя была удивительно похожа на маму, была старше ее на 4 года. У нее были такие же, как у мамы, красивые карие глаза, такой же маленький изящный нос и красивые губы, такой же нежный овал лица.

Вечером гостья устроила настоящее представление. Вывернула наизнанку папин лётный комбинезон мехом наружу, влезла в него, опустила руки в меховые унты и начала бегать вокруг стола и рычать, как медведь. Пришел Минькевич. Теперь вокруг стола бегало два медведя. Я визжала от восторга. Сбежались соседи: Наталия Романовна, ее муж и дочь Лида (старше меня на три года). Все хохотали, как сумасшедшие, убегали от прытких зверей, опрокидывая стулья. Веселились до глубокой ночи. Вот такая она была, наша тетя Витя. Мы ее очень любили за доброту и веселый нрав. Потом вдруг на полгода исчез Минькевич. Он был репрессирован. Кто-то позавидовал тому, что он получал от своей мамы из Варшавы посылки, и возникло у этого завистливого человека подозрение, а не посылает ли ему мать драгоценности, например, в кусках мыла? В НКВД лейтенанта пытали. Все эти гнусные подозрения не подтвердились, и его выпустили на свободу, взяв слово не разглашать обстоятельств его ареста и заключения. Сильно похудевший, в лохмотьях, он пришел сразу из тюрьмы к нам. Помылся, переоделся, поел и до утра рассказывал моим родителям, как над ним издевались и пытали. Спал на раскладушке. Утром солдат принес ему новую форму. Его восстановили в звании.

А потом началась война с Финляндией. В разговорах появились новые для меня слова: «фронт», «потери», «бои», «противник». Мама ходила по комнате строгая и молчаливая, ночами плакала. Было очень грустно без папы. Однажды, играя с соседской девочкой в прятки, я спряталась в шкаф и прислонилась лицом к папиной парадной военной форме, сшитой из английского габардина серого цвета. Вдохнув тонкий запах его любимого дорогого одеколона, и вдруг почувствовала такую острую сердечную тоску по его ласке, его улыбке и добрым теплым рукам, что разревелась. Плакала долго, безутешно, не в силах объяснить, что же меня так расстроило. Я очень скучала по отцу. Мне захотелось написать ему письмо. Раскладывая на полу газеты, я спрашивала у мамы: «А это какая буква, а эта...?», и вскоре выучилась читать заголовки газет. Научилась писать печатными буквами. Мне было тогда пять лет. В первом своем письме отцу писала: «Дорогой, любимый папочка! Возвращайся поскорей с войны. Мы очень ждем тебя и скучаем по тебе...». Это мое первое письмо отец много лет носил в верхнем кармане френча вместе с фотографией мамы.

Военные действия с Финляндией начались 26 ноября 1939 года. Советские наземные войска несли большие потери на резко пересеченной местности, поэтому командующий Северо-Западным фронтом С.К.Тимошенко и руководитель Военного Совета фронта А.А.Жданов возлагали большие надежды на действия бомбардировочной авиации.

В ноябре 1939 года мой отец служил в 6 тяжелом бомбардировочном авиаполку 13 авиабригады командиром звена. В начале февраля 1940 года звено было поднято по тревоге и, выполняя приказ командования, прибыло на аэродром Кричевцы Новгородской области. С этого аэродрома с 13 февраля 1940 года отец совершил 14 боевых вылетов на самолете ДБ-3.

Дальний бомбардировщик ДБ-3 имел скорость 280 километров в час, дальность полета 2470 километров, имел 6 пулеметов, бомбовая нагрузка его составляла 2000 килограмм.

В воздухе на боевом курсе во время советско-финской войны отец находился около 60 часов, сбросил на позиции противника 11800 килограммов бомб, пролетел 11962 километра. Бомбить приходилось не только глубокие тылы противника, но и знаменитую укреплинию Манергейма. Мощная линия укреплений состояла из тысячи дотов и дзотов, из 296 долговременных железобетонных сооружений на общей глубине обороны в 90 километров. Экипаж отца произвел также боевые вылеты в районы Куопио, Ювяскюля, Темперса, Выборга, Сорталавы.

Финское командование рассчитывало сковать главные силы советских войск, а затем при поддержке союзников перейти в контрнаступление и перенести военные действия на советскую территорию.

Тяжелые бои шли на переднем крае главной полосы линии Манергейма. Начальник штаба ВВС Ленинградского военного округа полковник А.А.Новиков распланировал силы авиации так, чтобы они оказали максимальную помощь наступающим наземным войскам.

17 февраля 1949 года командующий ВВС Северо-Западного фронта объявил отцу благодарность за образцовое выполнение боевых заданий.

С 11 по 19 февраля, тесно взаимодействуя с наступающей пехотой, танками и артиллерией, авиация нанесла ряд сильных ударов по обороняющемуся противнику, помогла артиллерии разрушить опорные пункты линии Манергейма.

18 февраля командир 13 авиабригады объявил отцу благодарность за отличное выполнение боевых заданий.

11 марта экипажи звена, которым командовал отец, совершили два боевых вылета, сбросили на огневые позиции противника бомбы весом более 50 тонн. С помощью авиации войска Северо-Западного фронта развернули бои за Выборг.

12 марта состоялось утверждение условий мирного договора. 13 марта военные действия были прекращены.

Советское правительство высоко оценило мужество советских воинов, участвовавших в боях с белофинами. Около 50 тысяч человек были награждены орденами и медалями.

8 апреля 1940 года за образцовое выполнение боевых заданий на фронте с белофинами и проявленные при этом мужество и отвагу Президиум Верховного Совета СССР наградил отца орденом Красного Знамени. Командование авиабригады досрочно присвоило ему звание капитан.

Советско-финский договор имел большое значение для укрепления северо-западных границ СССР в условиях разгоревшейся в Европе Второй мировой войны.

Финская война на долгих два месяца разлучила меня с отцом.

Какое же это было счастье прижаться лицом к папиной груди! Наконец-то он вернулся домой. Похудел. А в остальном был такой же, как всегда: красивый, стройный, бодрый, ласковый. Несколько дней мама и я не отходили от него ни на шаг, а он все рассказывал о войне. И мы ему рассказывали все домашние новости: сколько раз я болела и сколько мама. Я сидела у папы на коленях, крепко обняв его за шею одной рукой, а другой прижимала к себе огромного гуттаперчевого пупса, которого он привез мне из Ленинграда, и в тот момент не было счастливей меня на свете. Помню, словно это было вчера, как трепетало мое сердце от переполнявших его чувств гордости и любви. Какая это была непостижимая уму радость слышать любимый папин голос, вновь вдыхать приятный аромат папиной кожи и волос, аромат чистоты и свежести, исходивший от папы. И вдруг ощущение счастья померкло, когда прозвучали его слова об одном из летчиков полка: «Сбит над территорией противника». Я поняла, что не все летчики, как мой папа, вернулись с войны живыми. В жизнь их жен и детей ворвалась непоправимая беда.

Шли недели, месяцы. Жизнь вошла в свою привычную колею. 1 мая 1940 года отец участвовал в первомайском параде. Провел свой самолет лучше других и получил благодарность командира бригады.

Однажды мы всей семьей пошли в Дом офицеров, где демонстрировался художественный звуковой кинофильм Г.Александова «Цирк». У кассы стояла длинная очередь. Орден Боевого Красного Знамени на груди моего отца произвел на очередь сильное впечатление. «Товарищ орденоносец! — прозвучали слова, обращенные к нему, — мы просим вас подойти к кассе и купить билеты без очереди. Поздравляем вас с правительственной наградой!» Папа смутился, стал пожимать протянутые к нему руки. Щеки его порозовели. Я взглянула на маму. Она задумчиво улыбалась и была так мила, так элегантна в шелковом сером платье в полоску и белом берете (он был ей к лицу), что я залюбовалась ею. Папа купил билеты. Мы вошли в кинозал. Погас свет, и на экране замелькали кинокадры. Так мы впервые увидели кинофильм «Цирк».

Вскоре я заболела дифтеритом и попала в больницу. Держали меня в отдельной палате, где ночами бегали крысы. Я боялась, что они меня съедят, и бросала в них игрушки, которые мама приносила. Едва успела я выздороветь, как заболела мама. Ей делали операцию на почке. К середине июня 1941 года папа получил очередной отпуск. После известного сообщения ТАСС о нерушимости дружбы между СССР и фашистской Германией многим летчикам предоставили отпуск. Семье предложили санаторные путевки: папе — в Кисловодск, а маме — в Ессентуки. На семейном совете было решено отвезти меня в Киев на месяц к дальней родственнице тете Кате Кастопальской. (Она жила на Кастопальской улице).

Мы приехали в Киев. Сели на трамвай и доехали до конечной остановки. Зашли на Кастопальское кладбище, положили цветы на могилку маминой бабушки и через четверть часа были у тети Кати. Она жила на тихой, дачного типа улице, утопающей в садах, вблизи аэродрома. Вечером приехала Надя Липавская, мамина подруга, очень красивая еврейка. Она так очаровательно картавила, что ее речь производила неизгладимое впечатление. Утром приехала бабушка Анна, серьезная, деловитая, с ворохом новостей и кипой газет. Рассказывала, что каждое утро выстраивается длинная очередь в киоск за свежими газетами.

«Обстановка в мире сложная, — говорила она, — я сомневаюсь, что можно доверять Договору с немцами». Журила молодежь за то, что мало интересуется политикой. На следующий день мои родители уехали. Я стала осматриваться на новом месте. У тети Кати было две дочери: Оля 11-ти лет и Лена 13-ти лет. Я с ними подружилась. Во дворе по грядкам и цветникам бегала дворняжка Джек. Меня кормили варениками, поили молоком. Я помогала тете Кате поливать огород.

Война

Ранним утром 22 июня немцы стали бомбить военный аэродром. Задрожала земля. В окнах домов зазвенели стекла. В небо поднялись шлейфы черного дыма от пожарищ. Началась война, Великая Отечественная. Днем, закутанные в ватные одеяла, мы дрожали от страха в погребе в саду, наивно полагая, что он может сойти за домашнее бомбоубежище. Тетя Катя кричала бабушке из погреба: «Аня, иди к нам, не рискуй жизнью!». Бабушка отмахивалась: «И не подумаю, уж если бомбе суждено сюда упасть, то никакой погреб не спасет». В открытую дверь мне видно было, как, прислонив ладонь ко лбу, она всматривалась в синее июньское небо. С волнением следила она за ходом воздушного боя и рассказывала нам о своих наблюдениях: «Один наш самолет ведет бой против трех немецких! Миленький, — обращалась она к нему, словно он мог ее услышать, — не пропусти немцев к городу. Держись!». И заплакала, когда наш самолет, объятый пламенем, рухнул на землю. Мы в погребе тоже плакали. Тетя Катя молилась. Бабушка считала религию добросовестным заблуждением наивных натур. Не обращая внимания на бомбежку, она собралась в город, где были ее внуки. Никакие уговоры остаться ночевать не могли ее остановить. Волевая, смелая, она утешала себя мыслью, что чему быть, того не миновать.

Тети Вити в то время в Киеве не было. Накануне войны она была репрессирована за неосторожные высказывания в адрес советских руководителей. Отбывала наказание в лагерях. Бабушка осуждала ее: «Это подвел ее острый язык. Говорила я ей, шути-шути, да знай меру. Да где там, ради красного словца и детей не пощадит».

Ночью мы перебрались в дом. Я спала на диване за старинной китайской ширмой. Над диваном висела картина в бронзовой раме. На ней была изображена красивая грустная женщина на фоне вечернего пейзажа. Я очень полюбила эту картину. Другая картина в золоченой раме — пейзаж фламандского художника XVII века, висела над буфетом красного дерева. Все дверцы буфета были украшены деревянной резьбой. На полках стояла красивая старинная посуда, которую тетя Катя называла остатками прежней роскоши.

Муж тети Кати умер в начале 30-х годов. До революции он служил управляющим у графа Разумовского, вместе с ним совершил кругосветное путешествие, подолгу жил во Франции, Италии, в Японии и Китае. Граф подарил своему управляющему две маленькие из розового атласа наволочки. Они были вышиты тончайшими шелковыми нитками императрицей Екатериной II. Тетя Катя подарила моим родителям эти бесценные вещи, и они долгие годы хранились в нашей семье. А сейчас они находятся в музее города Балашова Саратовской области.

Тетя Катя подарила мне китайский веер, детскую фарфоровую посуду, надеясь, что это меня отвлечет от тревожных дум о родителях. Но меня ничто не могло утешить. Я отчаянно тосковала, тихо плакала в подушку.

23 июня мы получили телеграмму от мамы. Она выехала из Ессентуков за мной. Мы все стали считать часы до ее приезда. Бабушка ежедневно ходила на вокзал встречать маму. Поезда по расписанию уже не ходили, так как железнодорожные пути были разбиты бомбежками. Наконец, мама приехала. С трудом она добралась до Киева, где поездом, где машиной. Из Киева эвакуировались предприятия, советские учреждения. На следующий день после приезда, мама поехала в военную комендатуру города хлопотать о разрешении эвакуироваться вместе со мной. Без справки военкомата выехать было невозможно. Ежедневно в течение шести недель мама ходила пешком в город в военкомат, где сотни людей в очередях ждали своей участи.

Трамваи тогда уже не ходили. К ночи мама возвращалась голодная, с потемневшим от усталости лицом, со стоном снимала с отекших ног белые лакированные туфли на высоких каблуках.

Наконец, справка была получена. (Она сохранилась). Мы могли выехать в одном из последних поездов. Немцы сжимали вокруг Киева кольцо окружения. Провожала нас бабушка. Идти до Киева нужно было 10 километров. Бабушка несла наш маленький чемоданчик с вещами и продуктами. На прощание крепко нас поцеловала и заплакала. Мы тоже плакали. Неимоверных усилий стоило залезть в вагон. Стояли мы в тамбуре, зажатые телами таких же эвакуированных. По очереди присаживались на наш чемоданчик. Сидеть больше было не на чем. Войти в переполненный вагон было невозможно. Так мы доехали до Белой Церкви. Впереди бомбами были разрушены железнодорожные пути. Шли ремонтные работы. Мама вспомнила, что в этом городе живут родители папиного сослуживца. В ее записной книжке был записан их адрес. Под проливным дождем мы решили отправиться на их поиски. Когда перебегали вокзальную площадь, у мамы оторвался каблук. Она обрадовалась, без каблуков ходить было легче. Легко оторвала и второй каблук. И вот, мы нашли тех, кого искали. Узнали адрес папы, номер его войсковой части. Это было замечательно! Мама хотела дать ему телеграмму, но почта не работала. В первый день войны мама получила от папы телеграмму из Кисловодска, в которой он сообщал, что выезжает в полк. Теперь мы узнали, что он жив-здоров, воюет. Нас накормили, просушили одежду, проводили на вокзал. Как жаль, что память моя не сохранила фамилию этих добрых людей, которые отнеслись к нам, как к родным. Когда будет отправление поезда, никто не знал. К ночи ждали новой бомбежки. И вдруг, на перроне мы услышали знакомый высокий старческий голос: «Граждане! Я разыскиваю дочь Марию Лукину и внучку. Дочь моя красивая, с темными волосами, в белом платье. Девочке 6 лет». «Мама!!!, — закричала моя мать и рванулась на голос, — мама, мы здесь!». Это бабушка разыскала нас. Шла целый день по железнодорожным путям. Она рассказала, что в Киеве пошли слухи, что наш поезд разбомбили, и она пешком отправилась нас разыскивать. В руках держала круглый украинский хлеб, завернутый в белый платок, для нас. Лицо бабушки постарело и осунулось, видно было, что она едва держится на ногах от усталости. Решительно запротестовала, когда мама предложила ей половину этого хлеба. Как жаль, что бабушка не могла поехать с нами. Ее второй муж был смертельно болен, кроме того, она должна была заботиться и о детях старшей дочери Вити. Мы крепко обнялись на прощанье и заплакали. Бабушка вытерла слезы уголком черного кружевного платка, повязанного на голову, улыбнулась сквозь слезы и пошла назад. Мы долго смотрели ей вслед, пока вечерние сумерки не поглотили ее маленькую фигурку. Ночью поезд тронулся. Ужасно хотелось спать, но стоя или сидя на чемоданчике, спать было невозможно. К утру началась бомбежка. Люди выбегали из вагонов и прятались в воронках от бомб. Бытовало мнение, что бомбы два раза в одно и тоже место не попадают. Вдоль состава бежали две женщины с носилками в руках и спрашивали: «Товарищи, раненые есть?». Раненые были. Появились мужчины с лопатами, чтобы захоронить убитых. Вновь долго ремонтировались пути, и движение продолжилось. Долго мы добирались до Азербайджана. Выручала справка о том, что мама являлась женой военнослужащего и эвакуировалась из Киева. Киев к тому времени был уже оккупирован гитлеровцами. Люди нам сочувствовали, расспрашивали о Киеве. Мы ехали в Азербайджан, в маленькое местечко близ Евлаха, где, по нашим сведениям, должен был находиться папин полк. На одной из крупных железнодорожных станций мама отправила отцу телеграмму. Чем ближе мы продвигались к югу, тем легче было с продуктами. Местные жители выносили к поездам фрукты, вареные овощи, яйца, хлеб, продавали дешево, иногда отдавали даром.

Где-то вблизи Евлаха

И вот, наконец, наша конечная станция. Маленький домик, окруженный песками на полустанке. Ни единого деревца. Мама поставила чемоданчик на землю и в растерянности стала осматриваться. Едва мы успели выйти из поезда, как он тронулся. Замелькали мимо нас вагоны. Вот прогромыхал по рельсам последний вагон, и тогда мы увидели легковую машину черного цвета «Эмку» и двух офицеров, которые приветственно замахали руками и побежали к нам. У мамы подкосились от волнения ноги и она села на чемоданчик. «Васечка, — прошептала она побелевшими губами. Я не могу без слез вспоминать эти мгновения. Я помню, что вцепилась в папин рукав худыми грязными руками, словно боялась, что его у меня отнимут. Отца трудно было узнать. На нем была полевая военная форма, на голове брезентовая тропическая панама с круглыми полями, усеянными металлическими дырочками для воздуха. Лицо загорело до черноты. Веселый, бодрый, красивый до умопомрачения. Мы сели в машину и поехали по проселочной дороге. За машиной клубилось огромное облако белой пыли. Спустя час проехали мимо аэродрома, где по его краям стояли спрятанные в ямах самолеты. Они были накрыты сверху маскировочными сетями под цвет песков.

Наша комната находилась в длинном бараке — одноэтажном строении. Рядом в таких же домах помещались солдатские казармы. Комната наша была совсем маленькой. Красноармейцы принесли нам еще одну кровать и стол. Где-то раздобыли керосинку. Мы начали осваиваться на новом месте. Рядом была деревня, где мама приобрела кастрюлю, купила овощи, гранаты. Двери комнаты выходили на общую веранду. В бараке жили еще четыре семьи. Рядом с бараком был разбит большой цветник. Жара стояла ужасная. Воду брали из арыков, грязную до черноты, несколько раз фильтровали ее через ткани и выливали на пол, чтобы освежить воздух. Мы с мамой ложились на влажный пол, наслаждаясь мгновениями прохлады, но вода быстро испарялась. Закрывали окна и двери влажными простынями, но от жары не было спасения. Вспоминали, что раньше мы не имели обыкновения экономить воду. Ночами, страдая от жары, я вспоминала, как еще до войны в один из наших приездов в Киев в отпуск в разгар лета тетя Витя и Минькевич затеяли во дворе дома, в котором она жила с детьми, веселую игру. Началось с того, что тетя моя шутки ради вылила на Минькевича кружку воды. Они обливали друг друга водой и хохотали без удержу. Все население двора разбилось на две половины: одна помогала тете Вити и доставляла ей воду из колонки, а другая — Минькевичу. Я тоже смеялась, когда Минькевич делал вид, что ему не хватает ловкости увернуться от воды. Когда вода попала на меня, папа поднял меня на руки и унес в дом. Переодел. Вытер полотенцем волосы. Ощущение от холодной воды запомнилось остро.

Воды для питья не было. Папа ездил на железнодорожную станцию и в вагонах-ресторанах проходящих поездов покупал ящиками газированную минеральную воду «Боржоми» и торты в больших коробках. Сладкие жирные торты в такую жару есть не хотелось. Супы и каши мама варила на минеральной воде, что, естественно, не придавало им изысканный вкус. Вскоре один офицер раздобыл где-то кусок песчаника и смастерил из него настоящий фильтр. По капле грязная вода просачивалась через камень и чистыми каплями падала в армейский котелок. Эту воду пили маленькими порциями. Процесс очищения был длительный. Ночью духота не давала спать. Двое офицеров устроили себе постели на веранде и смастерили навес из марли от москитов и комаров. Ночами слышен был лай и вой шакалов. Подходить к дому шакалы боялись.

Однажды ранним утром мама открыла дверь настежь, взяла в обе руки полотенца и, размахивая ими, освободила комнату от мух. Случайно полотенце задело гнездо ос в верхнем углу наружного дверного проема. Всем роем осы устремились на маму. Она едва успела захлопнуть дверь. Меня и папу осы не трогали, на нас они не обращали внимания, но стоило маме приблизиться к двери, как они начинали возбужденно жужжать и вылетать из гнезда. Так продолжалось несколько дней.

Наш маленький гарнизон жил, как одна семья. Все знали обо всех и об их близких, оставшихся во вражеском тылу. Помогали друг другу. Вместе отмечали дни рождения.

Однажды вечером в небе над аэродромом появился объятый пламенем самолет. Летчик, делая смелые маневры, безуспешно пытался сбить в воздухе пламя. Самолет падал. Женщины выбежали из барака и бросились к аэродрому. Обезумев от отчаяния, каждая из них кричала имя своего дорогого мужа. За женщинами бежали дети и ревели. Каждое сердце страдало от боли и страха за своих мужей и отцов. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, озноб ужаса пробегает по коже. Несколько суток врачи лазарета вели борьбу за жизнь экипажа, но летчики сильно обгорели. Похоронили их вблизи аэродрома. Обложили могильные холмики розами с нашего общего цветника. Все выражали сочувствие жене одного из погибших летчиков, которая за эти несколько суток поседела и постарела до неузнаваемости. В ее глазах застыла пронзительная боль. В эти глаза невозможно было смотреть, люди отводили свой взгляд. Вскоре она уехала с маленьким сыном к своим родителям в Орловскую область. Тогда всем казалось, что это глубокий советский тыл. Провожали ее все, кто был свободен от полетов. Вручили букеты цветов, пакеты с продуктами, просили написать, как доедет. Через месяц получили от нее первое письмо. Она писала, что в дороге попала под бомбежку и чудом осталась жива, описывала, как живут и трудятся люди на Орловщине. Ответ писали коллективный, сидя за столом на веранде при свете керосиновой лампы. За этим же столом вечерами играли в шахматы, в домино, читали вслух книги. Развлекались часто тем, что подшучивали над медведем, воспитанником парашютоукладчиков. Солдаты подобрали медвежонка в лесу совсем маленьким. Медвежонок вырос в огромного медведя, жил в деревянной будке около солдатской казармы. Солдаты привязывали его длинной цепью к дереву, однако это не мешало ему срываться с цепи и навещать наш барак. Появление медведя на веранде оглашалось визгами женщин и детей, которые прятались по своим комнатам, закрывали двери на ключ и, для верности, придвигали к двери шкафы и кровати. Однажды медведь появился на нашей стороне барака так неожиданно, что я его заметила только тогда, когда почувствовала на своем затылке его горячее и шумное дыхание. Я сидела на корточках в песочнице и играла с детьми. Дети и их матери исчезли со двора в мгновение ока. Только моя мама с белым от волнения лицом осталась на веранде. Прижимая руки к груди, срывающимся от волнения голосом она просила меня не волноваться. Осознав весь ужас моего положения, я вскочила на ноги и перепрыгнула через низкий заборчик. Медведь поднялся на задние лапы и, недовольно заревев, легко повторил мой трюк. В это мгновение из-за угла выбежали два солдата и потянули его за цепь. Мама бросилась с веранды и судорожно обняла меня. Вечером папа принял решение отвезти медведя в лес, так как зверь стал опасным. Больше мы медведя не видели. Солдаты увезли его в лес и оставили ему продукты на несколько дней.

Папа заботливо ухаживал за розами, просил женщин в его отсутствие поливать цветы, ветки не ломать, срезать аккуратно садовыми ножницами. Вокруг барака и казарм требовал соблюдать чистоту. Везде был идеальный порядок. Папу побаивались. Он не терпел небрежности ни в чем. Солдаты посыпали дорожки песком, посадили деревья, поставили скамейки для отдыха, разбили клумбы. Стало вокруг красиво и уютно.

Днем в жару женщины ходили по веранде в одном белье, одежда прилипала к телу от пота. Платья надевали к вечеру. Ждали с нетерпением возвращения мужей после боевых вылетов, считали часы, прислушивались к звукам авиационных моторов в небе.

Отец успокаивал маму, говорил, что некоторые полеты совершает с учебной целью, с целью отработки маневров, тренировки, обучения летчиков. Называл боевые вылеты работой. И работал он, как видно, плодотворно, был командиром эскадрильи. В газетах появились заметки о его боевых действиях. Мама аккуратно вырезала ножницами эти заметки и складывала в папку. Я очень гордилась своим отцом. Однажды, войдя в штаб, впервые увидела его плачущим. В руке он держал письмо. В письме сообщалось о гибели его младшего брата Петра, рядового артиллериста. Петр погиб смертью храбрых в боях на московском направлении. Так в нашу семью пришла первая утрата.

Запомнилась поездка на охоту группы офицеров на двух легковых машинах. Охота, правда, не удалась. Собственно, охотник был только один, остальные, в том числе и мы с папой, были болельщиками. Охотник, приняв дикого рыжего кота за лисицу, подстрелил его, ранил в голову. Папе дали охотничье ружье, указали на зайца под кустом, закричали: «Стреляй!». Папа зажмурился, отвернулся, выстрелил поверх куста. Заяц высоко подскочил и, прижав уши, бросился наутек. Только его и видели. Все рассмеялись. Радовались, что заяц остался жив. Возвращались с охоты затемно. В нашей машине спустило колесо. Пока водитель занимался заменой колеса, офицеры расстелили на земле плащ-накидку, открыли несколько банок консервов, поужинали. Шутили, рассказывали забавные охотничьи истории. Жертву охоты — огромного кота — положили в машину у моих ног, для верности связав ему лапы. Всю дорогу он пугал меня своим рычанием.

Запомнилась поездка в гранатовый лес. На многих деревьях от жары оболочка плодов потрескалась и сок густыми темными каплями падал на землю. Один офицер стал под дерево и ловил ртом эти сладкие капли. Гранаты срывали с деревьев и укладывали в парашютную сумку. Папа встал на толстую ветку в метре от земли, и она медленно и плавно стала опускаться и поставила его на землю. Это было удивительно.

Папа вылетел в Тбилиси, где был авиационный завод, за новыми самолетами. Это были усовершенствованные ДБ-3Ф — дальние бомбардировщики, фронтовые.

Иранская компания

В августе 1941 года 6-й тяжелый бомбардировочный авиационный полк выполнил особое чрезвычайное задание Советского правительства по нанесению бомбовых ударов за пределами Советского Союза по целям, расположенным на территории Ирана.

Иранская компания занимает особое место в истории Второй мировой войны. В первые месяцы Великой Отечественной войны гитлеровцы развернули в Иране подрывную деятельность против нашего государства, рассчитывая подготовить удар по нашей южной границе, а также нарушить связи СССР с США и Англией. Эти связи в то время осуществлялись через Иран. Более 4 тысяч тайных агентов Германии создавали в Иране склады оружия, организовывали террористические группы для переброски их на территорию СССР. В июле-августе 1941 года в Иране побывал руководитель германской военной разведки Абвер адмирал Канарис. Гитлеровцы стремились втянуть Иран в войну против СССР, готовили в стране государственный переворот.

В случае нападения Ирана для СССР возникла бы опасность ведения войны одновременно на двух фронтах, что могло бы оказаться губительным, поскольку положение советских войск на советско-германском фронте в первые месяцы Великой Отечественной войны было крайне тяжелым. Учитывая это обстоятельство, Советское правительство обратилось к правительству Ирана с нотами протеста против деятельности гитлеровцев по превращению территории Ирана в арену подготовки военного нападения против Советского Союза. Ноты были направлены Ирану 26 июня, 19 июля и 16 августа. Однако правительство Ирана оставило их без внимания. 25 августа Советское правительство обратилось к Ирану с новой нотой, в которой сообщало о вынужденных мерах самозащиты в соответствии со статьей 6-й договора 1921 года.

В ночь на 25 августа 6-й тяжелый бомбардировочный полк, выполняя задание Советского правительства, предпринял с аэродрома Евлах перелет через государственную границу с целью нанесения бомбового удара по Экзели и аэродрому Пехвели на территории Ирана.

Командование обеспечило летный состав полка картами с обозначением боевых целей без учета особенностей гористой местности, без указания высоты гор. Это выяснилось в процессе выполнения задания, когда в условиях ночного полета самолеты врезались в вершины горных массивов. Полк нес большие потери. Папа чудом остался жив. Когда по маршруту оказались высочайшие горы, разрывы в облаках при лунном свете обозначили их черными массами, и он скорее почувствовал, чем осознал, что перед ним вершины гор. Резко взял вверх. Самолет благополучно миновал опасность в последнюю секунду. Позже карты были скорректированы, недостатки были устранены. Напрасная гибель летчиков очень остро переживалась в части. В связи с тем, что многие самолеты полка не долетели до цели, эффективность бомбовых ударов была низкой. Поэтому командование отдало приказ в тот же день 25 августа повторить бомбовый удар по тем же целям. С новым боевым грузом самолет, пилотируемый отцом, предпринял боевой вылет в район Экзели и Пехвели. В те сутки экипаж находился в воздухе почти 9 часов. Управление самолетом требовало от летчика больших физических усилий. Бессонная ночь и физическая усталость вызывали болевые угнетающие ощущения в организме. Командование вынуждено было дать экипажам сутки отдыха.

26 августа советские войска вступили в Иран. Одновременно в южную часть Ирана были введены английские войска. Англия рассчитывала воспользоваться тяжелым положением на советско-германском фронте, чтобы постепенно вытеснить советские войска из Ирана и ввести британские войска в Северное Закавказье. В тот день 26 августа в правительстве Ирана развернулись бурные дискуссии между сторонниками прогерманской внешней политики и теми, кто призывал вступить в антигитлеровский союз СССР, США и Великобритании. К исходу суток ситуация в этом вопросе не приняла окраски ясности.

Утром 27 августа экипажи 6-го ТБАП на аэродроме Евлах взяли на борт своих самолетов очередной бомбовой груз по 1000 кг каждый и предприняли третий боевой вылет на территорию Ирана. Целью бомбового удара был Казвин. Эта бомбардировка отрезвила многие горячие головы в правительстве Ирана. Усилились позиции политиков, озабоченных судьбами страны и выступавших против войны с СССР. Пока иранские правители в спешке предпринимали меры для выхода из тупика, в который сами себя загнали, прошли еще одни сутки. 29 августа полк осуществил 4-й боевой вылет в район Казвина.

Всего с 25 по 29 августа 1941 года отец совершил на Иран 4 боевых вылета, на боевом курсе находился 19 часов 47 минут, пролетел 5600 километров, сбросил 4000 килограммов бомб. (Здесь и далее при приведении данных о боевых вылетах использованы записи в летных книжках отца. Следует иметь в ввиду, что в них были зафиксированы не все боевые вылеты. Например, он вылетал с аэродрома постоянного базирования на другой аэродром. Получал там боевое задание и после его выполнения таким же образом возвращался назад). Целями были объекты на территории Ирана: Экзели, аэродром Пехвели, Казвин. В Казвине, впоследствии, находился штаб нашей группировки войск дислоцированных на территории Ирана. Бомбардировке подвергались еще и нефтепромыслы и нефтехранилища. Отец рассказывал, что ему никак не удавалось разбомбить одно из нефтехранилищ. Осколки бомб пробивали стенки огромных резервуаров. Из них вытекала нефть и сбегала в низину. Пришлось применить зажигательный фугас. Взрыв был такой силы, что у самолета чуть не оторвались крылья. А по возвращению из последнего полета ему пришлось давать объяснение, почему он бомбил цели после капитуляции Ирана. Но сотрудники «Смерш» (аббревиатура особых отделов НКВД, полностью назывались: «Смерть шпионам») быстро разобрались, что сообщение о капитуляции пришло, когда самолет отца еще находился в воздухе, но уже на обратном курсе после выполнения боевого задания.

Действия советской авиации и наземных войск вынудили Иранское правительство закрыть миссии Германии и ее союзников на территории Ирана и с помощью наших разведчиков полностью пресечь деятельность германских агентов против Советского Союза.

Так было предотвращено возникновение нового очага войны на Среднем Востоке и на советско-иранской границе. Иран стал участником антигитлеровской коалиции, предоставил свою территорию и ресурсы для победы над Германией. Через Иран в СССР вновь стала поступать военная помощь со стороны США и Англии.

В портах Пехвели, Бендер-Шах и др. принимались грузы военного назначения по ленд-лизу. Их доставляли из Казвина для дальнейшей морской перевозки в Советский Союз. Была проведена реконструкция порта Казвин, благодаря которой его мощность выросла до 1500 тонн грузов в сутки. Это были танки, самолеты, автомобили, горючее, медикаменты, продовольствие. Расходы США по ленд-лизу в 1941–1944 годах составили 46 млрд. долларов, расходы Британской империи — 30 млн. долларов.

Небольшая страничка истории второй мировой войны — Иранская компания — с особенной очевидностью показала, что в условиях величайших испытаний военного времени советские летчики, в том числе мой отец, внесли существенный вклад в устранение новой серьезной военной опасности для Советского Союза, для стран Среднего Востока.

Вскоре из летных школ прибыло новое пополнение.

Евлах

Папу назначили командиром 6-го тяжелого бомбардировочного авиационного полка 132-й авиационной дивизии 28 августа 1941 года.

Несколько недель мы его не видели. За нами приехала машина. Прибыли в Евлах днем. Нас отвели в домик деревенского типа, в котором папа снимал комнату. Видно было, что несколько дней здесь никто не спал. Порядок в комнате был идеальный. В ящике стола мама увидела стопку белоснежных носовых платков и несколько зубчиков чеснока. У папы от нехватки витаминов кровоточили десны, и врач посоветовал ему есть чеснок.

Привела нас в дом девушка в военной форме, сержант. Она работала в штабе писарем, говорила о моем отце с каким-то благоговением, в ее словах смутно угадывались нотки страха. Как видно, появление в полку женщин папа не одобрял и держал их в строгости, полагая, что они представляют угрозу дисциплине и порядку.

Девушка писарь по имени Таня была очень юной, смешливой, говорливой, любительницей сладостей. Взяв меня за руку, повела показывать поселок и место расположения штаба. Мы шли с ней по краю брусчатой дороги и разговаривали. С нами поравнялась колонна грузовых автомобилей. В кузовах стояли летчики в комбинезонах. Первая машина резко затормозила и остановилась. Не успев сообразить, что происходит, я почувствовала, как сильные руки оторвали меня от земли. Раздался звучный поцелуй в щеку. Я ахнула от неожиданности, взмахнула руками, но обхватила лишь воздух, так как в это мгновение хлопнула дверца машины, и движение колонны продолжилось. «Папа... папочка!», — закричала я вслед движению машин, и слезы потекли по щекам. Несколько секунд в воздухе держался аромат одеколона, которым папа пользовался после бритья. Я едва успела поймать взглядом смутное видение в окне быстро удалявшейся от нас машины папину улыбку на загорелом лице, трудно узнаваемом от нового шлемофона с наушниками, который я видела впервые. Острая боль пронзила сердце от сожаления, что не успела его обнять.

Вспоминаю об этих мгновениях, как самых дорогих. Бережно, как святыню, храню их в памяти всю жизнь.

С Таней я быстро подружилась. Работая писарем в штабе, она была свидетелем будничной текущей работы полка. В штабе происходили совещания, планировались операции по выполнению боевых заданий, летчики делились впечатлениями о проведенных боях, о взаимодействии с истребителями, о бомбардировщиках, о новых пулеметах и бомбодержателях, которые давали возможность самолету сбросить авиабомбу до 1200 килограмм, о ведении разведки, о воздушной и наземной обстановке на территории противника, о положении на фронтах. Я завидовала Тане, ведь ей приходилось видеть моего отца чаще, чем мне. Говорила она о нем с большим воодушевлением, восхищалась его душевными качествами: мужеством, добротой, заботой о людях, волей, физической силой и здоровьем, способностью сутками напролет сохранять бодрость духа и высокую работоспособность, восстанавливать силы в течение короткого сна. Спал он иногда на аэродроме под самолетом, на стульях в штабе, в тени деревьев у штаба, на плащ-накидке. Просыпался бодрым, с хорошим настроением. Летать ему приходилось днем и ночью. Домой приходил нередко на пару часов отдохнуть в домашней обстановке. Мы видели, как он сильно уставал, и не приставали с расспросами и разговорами. Мы были счастливы его видеть и обнять. Мама садилась у изголовья узкой солдатской койки, смотрела на него спящего с любовью и сочувствием, берегла его сон. Когда приходил посыльный с приказом, она советовалась с ним, можно ли дать мужу поспать еще хотя бы несколько минут. Вскоре у папы сформировалась способность контролировать время во сне. Если у него появлялась возможность поспать минут двадцать, он ложился на постель, не раздеваясь, укладывал ноги в хромовых сапогах на табурет и ровно через двадцать минут просыпался. Чтобы нас не волновать он редко рассказывал о своей боевой работе. Но мы и без слов понимали, как тяжело ему вести бой, отбиваться от немецких истребителей, быть ответственным за жизнь и судьбы боевых товарищей, что он чувствует, когда на всех высотах рвутся зенитные снаряды, мимо кабины проносятся трассы пулеметных очередей и скоростных пушек, когда самолет дрожит, а по его обшивке стучат, словно град, осколки разорвавшихся зенитных снарядов, как больно видеть гибель товарищей, видеть, как самолет взрывается в воздухе и превращается в огненный клубок, падающий на землю.

Удивительно, но мама и я были в курсе всей жизни полка. Мы жили общими полковыми интересами, заботами и тревогами. Мама считала, что эта наша осведомленность укрепляла душевные силы. Страшнее было не знать ничего. Летчики, свободные от полетов из-за плохих метеоусловий, легко раненые, охотно рассказывали нам о папе и его работе. Мама иногда посылала меня в штаб отнести отцу фрукты, пирожки, которые он обожал. Пекла много, понимая, что ему достанется небольшая их часть, что он угостит всех, кто будет в штабе.

В тени густо растущих деревьев около штаба солдаты поставили скамейки буквой «П», а в середине врыли в землю корпус от немецкого артиллерийского снаряда вместо урны для окурков. Здесь иногда вечерами сидели, толпились, курили офицеры и обсуждали события дня, фронтовые новости. Я подсаживалась к ним, ела шоколад, которым они меня угощали, и с интересом слушала их разговоры. Узнавала об отце много нового. Летчики считали, что командир полка внес большой вклад в разработку тактики взаимодействия бомбардировочной и истребительной авиации на разных уровнях воздушного боя. Учил летный состав тактике захода на цель, технике бомбометания на большой и малой высотах, действиям и маневрам, обеспечивающим выполнение общей боевой задачи с минимальными потерями. Сходились во мнении, что ему неведом страх. Не раз в бою он отвлекал на себя зенитные средства противника, чтобы дать полку возможность отбомбиться. Для этого делал несколько заходов на цель, сбрасывал по одной-две бомбы на небольшой высоте и подавлял пулеметным огнем зенитные установки противника. О его невероятном спокойствии и выдержке рассказывали анекдоты. Многие признавались, что подавлять в себе страх бывает подчас очень трудно, особенно когда самолет попадает под перекрестный вражеский огонь, и несколько прожекторов держат его в клещах, как живую мишень. Рассказывали, что когда осведомились у комполка, что он испытывает в такие минуты, он ответил искренне: «О таких пустяках, как страх, просто и подумать некогда, все душевные силы сосредоточены на стремлении выполнить, как можно успешнее, поставленную боевую задачу». Он придерживался твердого убеждения, что храбрость летчика должна опираться на твердое мастерство, знание техники, знание обстановки, местности, разведданных, метеоусловий в районе действий, на понимании своей задачи. Считал, что чем выше летное мастерство, подготовка к бою, тем увереннее летчик должен чувствовать себя в воздухе. Разговоры о страхе не любил, подавлял их замечаниями, вроде: «Чего нам бояться, мы на своей земле, над нами родное небо и думать мы должны о том, как быстрее освободить Родину от врагов. Это они пускай нас боятся, а нам бояться нечего».

Штурман был убежден, что у командира полка память феноменальная: карты и местность запоминает мгновенно, словно фотографирует их. Офицер метеослужбы под общий хохот тщетно пытался вызвать у летчиков сочувствие своим переживаниям. Он смущенно сокрушался по поводу того, что командир не желает рассматривать его метеокарты и использует совершенно ненаучный метод: взглянет на небо, прищурит глаза, и сообщает прогноз погоды на день на «глазок». И, что совсем интересно, не было случая, чтобы он хоть раз ошибся.

Все, что я узнавала из разговоров летчиков об отце, помогало мне лучше понять его душевные устремления и заботы, обогащало острыми волнующими впечатлениями, еще сильнее укрепляло во мне любовь к нему, как к человеку прекрасной души, помогало также понять, за какие именно качества его горячо любили в полку.

Рядом с аэродромом был КП. На сосне висел репродуктор. Иногда я приходила сюда послушать радиопереговоры летчиков в полете, по ним можно было представить себе, как проходил бой. Узнавала голос папы.

В полк прибыло пополнение. Это событие, как всегда, вызвало всеобщий интерес: новые люди, новые знакомства, новости из жизни тыла. Отец ввел новичков в курс дела, начал их обучение технике и приемам бомбометания в условиях местной боевой обстановки. Вместо убывшего по ранению заместителя командира полка на его должность прибыл капитан Новиков. На моего отца он произвел неприятное впечатление: был угрюм, скрытен, смотрел исподлобья, старался уединиться. Из данных его летной книжки видно было, что это опытный летчик, однако пробный полет он провел плохо. Самолет посадил неуверенно. Свои неумелые действия объяснил тем, что отвык от работы во время лечения в госпитале. После первого же боевого вылета не вернулся на свой аэродром. Комполка послал самолет-разведчик на его поиски. Пропавший самолет был обнаружен с виду невредимым на территории противника. Спустя месяц летчик вернулся в полк и объяснил, что из-за повреждения самолета немецким снарядом вынужден был совершить посадку на нейтральной полосе. В его отсутствие некоторые его документы были сданы в особый отдел «СМЕРШ» и там вызвали сомнение в их подлинности. Летчик был арестован. На допросе признался, что в начале войны был завербован германской разведкой, посадил самолет на территорию противника с целью передачи разведданных. Этот случай со шпионом убедительно показал, что гитлеровцы были обеспокоены тем, что 6-й ТБАП (тяжелый бомбардировочный авиационный полк) наносил им ежедневно ощутимые удары. С помощью своего агента они рассчитывали сорвать боевую работу полка или ослабить ее изнутри.

Сандары

Однажды вечером папа сообщил нам, что полк переводится на новое место. Мы быстро собрали вещи. Утром за нами приехала машина. Нам предстояла поездка в Грузию по горным дорогам в Сандары. Мама и я сидели в кузове грузового автомобиля, мотор которого надрывно ревел, поднимая машину по горным кручам, казалось, куда-то в небеса. Совсем рядом плыли облака. Ночью приехали в поселок. Поселили нас в комнате большого деревянного дома, который до войны принадлежал немецкой семье. С началом войны немцев переселили в Поволжье. В доме сохранились фотографии и часть мебели бывших хозяев. Утром я вышла на крыльцо и увидела жильцов соседнего дома — грузинских женщин, которые стоя в огромной деревянной бочке высотой в человеческий рост, босыми ногами давили сок из винограда для вина. Русский мальчик лет четырех сидя на корточках, бренчал на балалайке, на которой была одна струна. Заметив меня, сказал доверительно: «Моя балалайка по-немецки играет». Из калитки выбежала его сестра лет пяти и закричала, показывая пальцем в небо: «Пипилетик!!!» (самолетик). Ее брат вторил на октаву ниже: «Папалан!» (аэроплан). У обоих выпали передние зубы и они шепелявили. К вечеру приехал папа и привез из колхоза десять ящиков мандарин. Сказал, что на рынке мандарины продают почти даром, так как они быстро портятся, а сбыта нет.

Пришел врач полка капитан Чхиквадзе. Послушал мамины легкие. У нее был сильный кашель. Дал таблетки.

Вскоре мы познакомились со штурманом полка Владимиром Леоновым. Он принес нам чудесные груши. Пообедал у нас. С полчаса поспал на моей детской кровати, положив ноги в сапогах на табуретку. Утром следующего дня мы узнали, что ночью во время боевого вылета его самолет был сбит, упал в ущелье и взорвался. Все члены экипажа погибли. Днем в штаб полка пришла телеграмма от его жены. Она сообщала, что ей удалось эвакуироваться из блокадного Ленинграда, и она едет к мужу в часть. Двое их детей умерли в Ленинграде от голода. Все это было так ужасно, что сознание отказывалось этому верить. Через несколько дней приехала Валентина Леонова. Долго безутешно рыдала, уронив голову на стол. На нее больно было смотреть: она была так худа, что казалось, тело ее состояло из одних только костей.

Летчики окружили несчастную женщину теплом и заботой. Валентина около недели жила с нами, а затем сняла себе комнату. Работала в штабе машинисткой.

И вдруг новая беда потрясла сердца. Грузины выкрали молодую русскую женщину, красивую блондинку, жену летчика, и увезли ее в горы. Некоторые горцы враждебно относились к русским летчикам. Все усилия разыскать эту женщину так и не увенчались успехом. Ее не нашли.

В октябре 1941 года был получен приказ о переводе полка на Кубань. Самолеты вылетели на новое место. В авангарде полка вылетел отец и сразу включился в боевую работу, а мы пока остались на прежнем месте. Время тянулось томительно. Мы очень волновались: как он там? 21 февраля 1942 года отец был награжден вторым орденом Боевого Красного Знамени. Сохранилась его телеграмма. Точнее, телеграфной связи с Сандарами не было, поэтому телефонистки на телеграфном бланке написали телеграмму от руки. Она сохранилась, вот ее текст: «Мусичка, я здоров, поздравь меня вторым орденом Красного Знамени. Целую, Вася». В письме сообщал, что получил два наших письма, послал нам с летчиком Осипенко 500 рублей на питание, выслал вырезки из газетных статей о боевых действиях своего полка. «Таких статей, — писал, — было много. Люди у нас прекрасные, так и рвутся в бой. Немцев Красная Армия бьет сокрушающе. Скоро порадуемся славным победам. Мусечка, за меня не волнуйся, береги здоровье, не скучай. Деньги на питание не жалей. Скоро вышлю еще. Крепко целую свою любимую много, много раз. Твой крепко любящий Вася».

Наконец, настало время и нашего переезда. Папа распорядился, чтобы семьи летчиков были перевезены на машинах. Ехали мы в «Эмке» в колонне грузовых машин, которые везли аэродромное хозяйство: запасные детали для самолетов, баки с топливом, огнетушители, медицинское хозяйство и другое имущество. На пару часов сделали остановку в Тбилиси. Мама и я осмотрели центральную часть города. Спросили у одного грузина, как пройти на площадь Руставели. Он показал рукой направление, как позже выяснилось, противоположное тому, какое надо было нам показать. С удивлением мы наблюдали, как в магазинах выстраиваются двойные очереди. Мужчины стояли слева от прилавка, а женщины справа. Женщины мирились с тем, что продавщицы делали предпочтение мужчинам, отпускали продукты подряд нескольким человекам, поэтому мужская очередь двигалась быстрее женской.

Тбилиси остался в памяти, как один из самых красивых городов, которые я видела. На рыночной площади прямо на земле возвышались огромные кучи мандарин. Продавцы охрипшими голосами зазывали покупателей. Голова кружилась от восхитительных запахов шашлыков, чебуреков, свежеиспеченных лавашей, лимонов, персиков, винограда, молодого вина. Мы вкусно поели. Неожиданно для себя стали зрителями великолепного концерта здесь же, на рыночной площади. Впервые я услышала грузинские народные песни, увидела народные танцы. Грузинские мелодии страстью обжигали душу.

Кубань

Мы прибыли на новое место. Стали привыкать к тому, что поселки и городки на Кубани называются станицами. Жили в станицах в деревянных казацких избах и в землянках на аэродромах. Переезжали на машинах, иногда на поездах. Был случай, когда ехали на паровозе и сидели на угле. От угольной пыли и паровозного дыма кожа и одежда стали совершенно черными.

В Кубанских станицах мы жили полгода. Это было время тяжелых оборонительных боев на территории Крыма и Северного Кавказа. С кубанских аэродромов вылетали на боевые задания бомбардировщики, штурмовики, истребители. Крупнейшая авиационная база находилась в станице Кореновской.

Надо сказать, что в первые месяцы войны наши войска несли большие потери. Гитлеровцы чувствовали свой перевес в воздухе. Тяжелые бомбардировщики без поддержки истребителей часто становились добычей немецких штурмовиков. Мама читала газеты о тяжелых боях на фронте и не могла сдержать слез.

В газете «Красная звезда» от 27 августа 1977 года была напечатана статья В.Киричанского «Островок в пшеничном поле», в которой рассказывается о гибели экипажа эскадрильи отца.

«18 июля 1941 года с полевого аэродрома взлетели бомбардировщики эскадрильи под командованием капитана Лукина. Приказ гласил — нанести удар по колонне вражеских танков западнее Житомира. Летели без прикрытия истребителей, надеясь только на свои силы.

Над целью появились неожиданно для врага, зайдя с запада. Удачно отбомбились, уничтожив колонну танков противника, и взяли курс на свой аэродром. Над деревней Минейки стая «мессеров» нагнала девятку. Строй нарушился, фашисты стали преследовать машину, пилотируемую лейтенантом Ю.Кальяковым, расстреливали советский бомбардировщик почти в упор. Его пулеметы молчали: стрелки и штурман были убиты. Самолет загорелся. С трудом открыв нижний люк — мешали раны, Кольяков прыгнул. Когда белый купол остановил свободное падение, Юрий огляделся. Его товарищи, отбившись от немецких истребителей, уходили на север. Лейтенант, ударившись о землю, потерял сознание.

Житель деревни И.М. Сенько спрятал раненого летчика от немцев на пасеке в лесу, перевязал его (у летчика было 17 ран), затем перетащил на одеяле через пшеничное поле.

На месте гибели самолета местные жители нашли останки членов экипажа штурмана лейтенанта М.Е.Королькова, стрелка-радиста младшего сержанта В.С. Долженко и воздушного стрелка младшего сержанта С.Я.Мышева и похоронили их в урочище Крыничка Коростышевского района. Следопыты деревни Минейки установили имена погибших спустя 36 лет.

Судьба Юрия Кольякова оказалась трагичной. Едва успев залечить свои раны за три недели, он решил вернуться в свою часть. При переходе линии фронта погиб».

Летные книжки отца и немногие страницы его фронтового дневника, которые, к счастью, сохранились, дают возможность представить себе накал тех огненных дней.

Боевые вылеты совершались ежедневно, зачастую по два в день на самолете ДБ-3Ф. Днем 7 декабря 1941 года экипаж осуществлял бомбардировку войск противника в районе Николаевки, сбросив 10 фугасных бомб по 100 килограммов каждая, а вечером в районе Таганрога в сопровождении истребителей провел бомбометание по линии фронта. Из записной книжки:

«Уничтожили изрядно автомобилей, танков и до роты пехоты... Атаковывают «Мессершмиты». Два сбиты нашими истребителями. Нас обстреляла зенитная артиллерия. Самолеты получили большие повреждения. Враг почувствовал силу уничтожающего удара нашей авиации».

В районе Таганрога наша пехота вела тяжелые оборонительные бои с превосходящими силами противника и несла большие потери. 8 декабря экипаж самолета нанес бомбовой удар в районе Троицкого и Таганрога. Из записной книжки:

«Войска, линия фронта. Помогаем нашей славной пехоте. Наш авиаотряд из 9 самолетов нанес чувствительный удар по врагу. Зенитки противника открыли сильный огонь. Один наш истребитель был сбит. Боевую задачу выполнили отлично. Отомстил кровавому фашисту за гибель брата на фронте, вечная память славному артиллеристу. Родина о его подвигах не забудет».

Декабрь 1941 года был не только морозным, но и снежным. Снежная забота была вечной головной болью у командира батальона аэродромного обслуживания. У солдат не хватало ни сил, ни времени, чтобы своевременно очистить от снега взлетную полосу. Летчикам приходилось перед вылетом брать в руки лопаты и включаться в работу по уничтожению снежных сугробов на взлетно-посадочной полосе. В конце декабря начались новые неприятности с осадками. Пошли дожди. Самолеты теряли скорость и высоту из-за обледенения крыльев и фюзеляжа. Аэродром затягивало сплошной низкой облачностью. Летать было опасно, но боевые вылеты не прекращались. 23 и 24 декабря полк наносил бомбовые удары по войскам противника на юге Крыма, в районе Байдары, Ялты, Балакова, Дуванкоя, 27 декабря участвовал в боевой операции по обеспечению поддержки десанта в районе Керчи и Феодосии. В этих боях погибли экипажи, где пилотами были Михаев, Иванин, Конеголов. Воздушные бои приняли исключительно ожесточенный характер в начале 1942 года. В своем дневнике в те дни отец писал:

«3 января 1942 года. Встали рано, в 4. Аэродром очищали от снега. Приказ. Взлет затруднительный. Веду девятку на цель. Метеоусловия сложные, идем сверх облаков, видимости нет. Даю команду: Сбор! Сомкнись! Цель! Бросаем бомбы. Автотранспорт противника, его танки, живая сила... все скрыто дымом. Кичливые вояки летят в воздух. Задача выполнена. Вражеские истребители пытались атаковать, но организованным огнем были отогнаны. Из района Старого Крыма вернулись благополучно».

«10 января бомбили железнодорожную станцию Джанкой, где немцы производили разгрузку войск и боеприпасов. Над территорией противника попали под проливной дождь. В этих погодных условиях началось обледенение самолета, управление стало тяжелым. Враг не ожидал от нас такой дерзости. Бомбы сброшены. Громадный взрыв. Немцы в панике тушат огни. Не одна сотня фашистов была погребена. Обратный путь прошел в тумане. Сильно устал».

«23 января уничтожили автоколонну немцев в районе Владиславовки. В тот же день бомбил немцев на аэродроме Сарабуз. За этот день второй боевой вылет. Чувствую усталость. Идем в облаках. Мороз — 23 градуса. Впереди видим огромной силы взрыв, это наши работают. Заходим на аэродром противника. Самолетов много. Сбрасываем свой смертоносный груз. Летят обломки самолетов. Пожар. Ночной группой уничтожили до двух десятков немецких самолетов. Полет трудный. Сильно устал. Посадку произвели благополучно».

«27 января. Погода плохая. Встали в 4.00. Болит голова, знобит. Командир подразделения, который должен был вести группу, заболел. Приказ. Взлет. По маршруту на Кой-Асан туман, дождь, видимости нет. Цель. Сбрасываем свой груз. Атака истребителей противника. Бомбы сброшены над целью отлично. Один наш самолет сбит истребителями противника, один не вернулся. Сержант Иванов. Остальные сели благополучно».

«1 февраля. Наконец-то наладилась погода. Ведущим группы. Взлетели рано утром. Чувствую себя неудовлетворительно, болела голова, знобит, по-видимому, грипп. Над целью нас сопровождали истребители. Работают они хорошо. Фрицы боятся к нам подходить, когда наши истребители находятся в воздухе. Боевое задание по бомбардировке артиллерийских батарей и моточастей противника в районе Дальние Камыши выполнено отлично».

«21 февраля. Взлет с бетонированной дорожки. Низкая облачность. Над целью ясно. Море закрыто облаками. Идем в паре. Цель. Вот и Старый Крым, древний город. Большое оживление на дороге. Сбросили бомбы. Снижаемся до 500 метров. Две автомашины загорелись, одна взорвалась. Бросаем остальные бомбы. Враг получил изрядную порцию огня. Обстреляли из пулеметов дорогу. Вернулись благополучно».

«24 февраля получили приказ разбомбить железнодорожный узел противника в районе Ислам-Терек. Над целью появились неожиданно. Немцы открыли беспорядочную стрельбу. На станции стоял железнодорожный состав. Заходим на цель три раза. Бомбы сбросили удачно. Возник большой пожар. Идя над железной дорогой, обстреляли немцев из пулеметов в районе Владимировки. Противнику нанесен большой урон. Разведка донесла, что взорвано было 4 железнодорожных состава с боеприпасами и разрушен путь».

«25 февраля. Ночь ясная. Взлетели с бетонированной полосы. За мной взлетел Медведев. Пошли с набором высоты. Над целью делаем три захода. Нас обстреливает зенитка. Бросаем бомбы. На железной дороге взрывы, пожар. Осветило населенный пункт. Обстреляли из пулеметов зенитную установку противника».

«26 февраля получен приказ разбомбить немецкий аэродром в районе Мариуполя. Идем над Азовским морем. Приближаемся к цели. Все знакомое, не раз летал в этих местах. Сигнал, разворот на цель. Штурман сообщает, что видит аэродром и самолеты. Сбросили груз. Пожар на аэродроме. Зенитки открыли ураганный огонь. В воздухе стала светло, как днем. Мы снижением уходим от цели. Задание выполнено. Уничтожено до 10 самолетов противника».

«1 марта получен приказ уничтожить немецкие аэродромы в районе Николаевки и Херсона. Заходим. Командую штурману сбросить на цель часть бомб. Высота 2700 метров. Гидроаэродром немцев. Пожар. Бросаем остальные бомбы. У меня стал давать перебои правый мотор. Несколько скучновато. На базу вернулись благополучно. Задание выполнили».

Аварии и поломки мотора были не менее опасны, чем прямое попадание вражеского снаряда. Был случай, когда во время старта в результате аварии взорвался самолет, экипаж сгорел. Техники и младшие специалисты в условиях аэродромных мастерских делали все возможное, чтобы исключить аварии из-за поломки моторов.

Самолеты основательно были потрепаны в боях, и их не хватало. Задача была такая: выжать все, что возможно из тех машин, которые были, грамотно эксплуатировать технику и относиться к ней бережно.

Погода в районе боевых действий всегда беспокоила отца. Туман, низкая облачность, снегопад не позволяли помогать наземным войскам в полную меру. Каждый вылет в таких условиях сам по себе требовал от каждого летчика высочайшего мужества.

В конце 1941 года отец особенно сдружился с начальником штаба полка старшим лейтенантом Калиниченко и комиссаром полка Барановым. Втроем им удалось сплотить коллектив летчиков в одну дружную боевую семью. На страницах газеты «Крымская правда», ежедневной красноармейской газете Крымского фронта «Боевая Крымская», «За нашу победу» и многих других часто печатались материалы о боевых действиях полка, фотографии отца и его боевых товарищей. Особенно мне понравилась статья «Летчик товарищ Лукин» старшего политрука Джидаряна, напечатанная в газете «За нашу победу» в сентябре 1941. Я ее перечитывала десятки раз. Статья была небольшой по размерам, больше походила на заметку. Мне она нравилась тем, что кратко и четко в ней были обозначены главные черты отца, как воина и командира. Начиналась она так:

«Заслуженным авторитетом пользуется среди личного состава летчик товарищ Лукин. С первых дней прибытия части на фронт он проявил себя смелым, отважным и находчивым летчиком. Днем и ночью в любых метеорологических условиях он умеет водить свою боевую машину и без промаха разить врага. За боевые заслуги в борьбе с финской белогвардейщиной в 1940 году он был награжден орденом Красного Знамени.»

Автор статьи подчеркивает те качества отца, которые помогали ему воспитывать и обучать подчиненных своим примером.

«Сейчас, когда наша страна подверглась разбойничьему нападению германских захватчиков, летчик тов. Лукин все делает для того, чтобы скорее разгромить ненавистного врага. Ему ничто не может помешать в выполнении боевого приказа. Какая бы не была погода, он всегда находит цель и на отлично выполняет задание.

Несколько раз во время выполнения боевого задания экипаж т.Лукина подвергался яростной атаке фашистских истребителей. Но благодаря выдержанности, стойкости, находчивости и высокому летному мастерству летчика, бомбардировщик всегда уходил от фашистских истребителей и благополучно возвращался на свой аэродром.

Но не только громить врага умеет летчик тов. Лукин. Он также хорошо умеет воспитывать вверенных ему людей. Личным примером он обучает командиров летному мастерству, практически показывает им, как нужно вести самолет в сложных метеорологических условиях, делать взлеты и посадки.

Примеру своего командира стараются следовать все летчики части. Как и он, они стремятся к тому, чтобы всегда на отлично выполнять боевые задания, быть смелыми, решительными и уметь летать в любых метеорологических условиях».

Насколько трудные и ответственные задания выполнялись лично командиром полка можно судить по такому боевому эпизоду.

В феврале 1942 года после неудачи первого штурма Севастополя начальник немецкого генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер приказал отправить самое мощное орудие второй мировой войны «Дора», названную так в честь жены главного конструктора Э. Мюллера, в Крым и передать в распоряжение командующего 11-й армией для усиления артиллерии. (Тактико-технические характеристики: калибр — 800 мм, масса в боевом положении 1350 т, габариты в боевом положении: длина — 42976 мм, ширина — 7010 мм, высота — 11600 мм, длина ствола — 32 480 мм, скорострельность — 3 выстрела в час, дальность стрельбы фугасным снарядом 28–47 км, масса снаряда бетонобойного 7,1 т, фугасного 4,8 т, длина снаряда с гильзой 8260 мм). Гитлер возлагал на «Дору» большие надежды. Он намеревался использовать орудие такого же типа «Густав» под Ленинградом. Группа немецких штабных офицеров заранее вылетела на место и выбрала огневую позицию в районе поселка Дуванкой. Инженерная подготовка позиции, расположенной на расстоянии около 20 километров от Севастополя, закончилась к июню 1942 года. К позиции пришлось проложить от основной железнодорожной линии специальный подъездной путь длиной в 16 километров. Охрана позиций возлагалась на караульную роту численностью в 300 человек и большую группу военной полиции, усиленную сторожевыми собаками. Для маскировки с воздуха придавалось подразделение дымозавесчиков численностью в 500 человек. Усиленный артиллерийский дивизион численностью в 400 человек обеспечивал огневое прикрытие от воздушного нападения. «Дору» доставили в Крым тремя железнодорожными составами, имевшими более 60 вагонов, и за неделю собрали с использованием двух кранов по 1000 лошадиных сил в каждом. Обслуживание орудия осуществлял специально сформированный в 1942 году 672 тяжелый артиллерийский дивизион «Е» численностью около 350 человек под командованием полковника Р. Бохма. К нему прикомандировали 20 инженеров фирмы Круппа. В состав штабной батареи входили вычислительные группы, производившие все необходимые расчеты для стрельбы, и взвод артиллерийских наблюдателей, использовавших наряду с традиционными средствами инфракрасную технику. Общая численность личного состава, привлекаемого к обслуживанию орудия, достигала более 4000 человек.

Партизаны-разведчики сообщили советскому командованию о том, что в этом укрепленном районе немцы устанавливают в обстановке строжайшей секретности сверхмощную пушку. Советское командование, получив разведданные от партизан, приняло решение уничтожить немецкое орудие. Однако в течение трех месяцев все предпринятые для этого меры и на земле и в воздухе оказались безуспешными. Для выполнения этой задачи был послан взвод военной разведки. Однако пробиться к Дуванкою через усиленные заслоны немцев разведчики не смогли.

А. Широкорад в статье «Дора» и «Густав», опубликованной в журнале «Военные знания», писал, что к началу июня орудие было готово к применению и сделало первый выстрел 5 июня 1942 года. «Дора» уничтожила на берегу Северной бухты на глубине 27 метров склад боеприпасов защитников Севастополя, артиллерийскую башню 305 мм орудия батареи номер 30 и ряд других целей. С 5 по 17 июня 1942 года орудие сделала 48 выстрелов по 7 целям. Горизонтальное его наведение осуществлялось перемещением по искривленной ветке двумя локомотивами по 1000 л.с. Только 13 дней мог использовать противник свое смертоносное оружие. А ведь наши войска оставили Севастополь 7 июля, только через 20 дней после того, как замолчала пушка. Что же помешало немцам использовать орудие после 17 июня?

Отец хорошо знал Дуванкой. 24 декабря 1941 года в этом районе он бомбил скопление немецких войск, танков и автомашин. Тогда он был ведущим девятки. Память у него была удивительная, местность запоминал хорошо. На подходе к цели видимость стала нулевой, так как немцы, несмотря на ночь, применили дымовую завесу. Они были уверены, что уж если авиационные отряды русских летчиков из 9 и более самолетов не смогли уничтожить их объект, то 2 самолета тем более не смогут нанести ему сколько-нибудь серьезный урон. То, что не смогли сделать другие летчики, сделали два смелых экипажа. Их бомбы точно легли в цель. «Дора» больше не смогла сделать ни одного своего выстрела на советско-германском фронте. (Не в силу своего износа, как пишет автор в своей статье, а в результате повреждений от бомбового удара). Орудие было отправлено на ремонт в Эссен на завод Круппа. Лафет и все оборудование по приказу Гитлера начали перевозить под Ленинград. Туда же отправили отремонтированный ствол. Однако использовать свое сверхмощное орудие немцам так и не удалось. Советские войска начали прорыв блокады, и немцам пришлось вывезти пушку в Польшу.

Но это было потом. А в Листке боевой работы летчика Лукина Василия Ивановича (он хранится в летной книжке) под грифом «Cекретно» появилась запись:

«17 июня 1942 года. Боевой вылет ночью. Ведущим пары. Время полета 3 часа 50 минут. Полет совершен с аэродрома Кореновская. Сброшено 10 фугасных авиационных бомб по 100 килограммов каждая. Задача — бомбардирование огневых средств в долине Бельдек-Дуванкой. Задание выполнено».

Шли тяжелые бои на подступах к Севастополю. Наши войска несли большие потери. Однажды самолеты полка приземлились на разбитый полевой аэродром для дозаправки. В непосредственной близости к аэродрому шли бои. Взрывы артиллерийских снарядов разрывали воздух. К аэродрому подъехала «Эмка». Из нее вышли представители комсостава 41-й армии, развернули карту и стали обсуждать обстановку. Среди военных был представитель Ставки Верховного Главнокомандующего маршал Советского Союза С.М. Буденный. В июле он был назначен командующим Северо-Кавказкого фронта. Отец отдал честь, отрапортовал. Буденный, не дослушав, сокрушенно махнул рукой: «Видишь, что творится, забирай своих соколов, и чтобы через 5 минут вас тут не было. Аэродром же насквозь простреливается!». Отец спросил, держится ли Севастополь? Буденный сказал, что держится Севастополь из последних сил. За него, — сказал он, — армию положили, а придется, к сожалению, его сдавать немцам. Отец вздрогнул, он и мысли не допускал, что главная черноморская база страны будет сдана противнику.

Самолеты быстро подготовились к взлету. Начальник штаба, по-хозяйски оглядев территорию, обнаружил 200-литровую бочку с белым фосфором. Такие бочки использовались как зажигательные бомбы. Когда они при сбрасывании с самолета ударялись о землю, то на воздухе фосфор воспламенялся и очень ярко горел. Со словами: «Немцам ничего не оставлять!», — начштаба достал ТТ и выстрелил в бочку. Из пулевого отверстия в стенке бочки фосфор брызнул сильной струей и задел начальника штаба. Он упал на землю и прижал горящую кожанку к земле. Огонь погас. Но как только он поднялся, то на воздухе фосфор загорелся снова. Офицер заметался. Недалеко был одноэтажный домик, и под крышей стояла бочка для сбора дождевой воды. Она была полна воды. Он запрыгнул в нее. Но как только поднялся выше уровня воды, как фосфор опять загорелся. Пришлось загрузить начштаба в самолет вместе с бочкой. Времени на другое не хватало. Немцы вот-вот могли обстрелять самолет. Уже в воздухе прямо в бочке начальник штаба снял кожаную летную куртку и покинул свое убежище.

Все летчики полка восприняли сдачу Севастополя, как личную трагедию. За 250 дней обороны Севастополя полк в воздушных боях потерял половину своего состава. Известие о сдаче Севастополя отец получил в штабе по телефону 5 июля 1942 года. Я видела, как он побледнел, снял пилотку и, прижав ее к лицу, разрыдался.

Родина высоко оценила действия летчика Лукина в защите Севастополя. Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 22 декабря 1942 года за участие в героической обороне Севастополя отец был награжден медалью «За оборону Севастополя».

Вскоре он улетел в Москву за новыми самолетами. Прибывали новые летчики, молодые, необстрелянные. Отец проверял летные характеристики каждого в деле, в тренировочных полетах в дни, когда из-за плохих метеоусловий боевые вылеты отменялись. Приучил весь личных состав полка к строгому соблюдению правил рассредоточения самолетов и вспомогательных средств, разбивки старта. Порядок в полку был образцовым, все дела делались быстро, четко, вовремя.

Отец был спокоен, деловит, не терял присутствия духа в самых критических ситуациях, служил для летчиков наглядным примером выдержки, стойкости, воли. Наладил работу, исключающую суету, нервозность. Ночами изучал карту боевых действий, чертил схемы подхода эскадрилий на цели. Схемы были выполнены цветными карандашами и имели эстетичный вид. Требовал, чтобы летчики знали карты наизусть. Такое знание карты облегчало выполнение задачи бомбардировки целей в ночное время суток. Тщательно готовился к каждому совещанию по разборке действий полка во время выполнения боевых заданий. Ни один промах летчиков не оставался без его внимания. Авторитет его был непререкаем. В полку складывались легенды о том, что небесные силы оказывают ему поддержку и покровительство. Основанием для таких легенд служило то обстоятельство, что он ни разу не был ранен. Члены его экипажа получали ранения. Пули и осколки снарядов разбивали часть кабины, но отец оставался невредимым. Много раз самолет возвращался на аэродром после боевого вылета, что называется, «на честном слове и на одном крыле», на последней капле горючего и, как решето, был продырявлен осколками снарядов. А однажды осколок зенитного снаряда застрял в запасном парашюте отца.

Авиационные техники в недоумении разводили руками, обследовали и обсуждали характер повреждений:

— Ну, не мог самолет, имея такие повреждения, долететь!

— Не мог.

— Не мог, а долетел.

— Другой ни за что бы не долетел.

— Другой-то, конечно, а командиру, как видно, само небо помогает. Видать, летчик от Бога.

Подобные разговоры приходилось слышать часто, особенно когда мы жили на аэродромах в землянках и поэтому чаще общались с авиационными техниками и вооруженцами. В свободное время, дожидаясь возвращения самолетов с боевого задания, техники отдыхали в тени деревьев на зеленой траве и рассказывали немало занятных историй из жизни полка. Эти рассказы они слышали от летчиков, но и от себя щедро добавляли недостающие, по их мнению, детали и подробности, отчего эти истории приобретали занимательный, а иногда комический акцент.

Однажды летчик-ведомый был легко ранен в голову. Кровь заливала глаза, он стал хуже видеть землю и стал нервничать. Отец ласково подбодрил его и, как дитя малое, повел к земле, подсказывая каждое движение. Надежная опека командира помогла летчику взять себя в руки, и он смог посадить свой самолет.

В один из ночных боевых вылетов полк на подходе к цели был встречен плотным заградительным огнем зениток противника. Разрывы в небе ослепляли вспышками света. Некоторые из молодых летчиков, незаметно для себя, рискуя столкнуться в воздухе, приблизились к папиному самолету «под крылышко бати, отца родного, чтобы не так страшно было», как потом шутили они. В наушниках вскоре раздался звучный баритон командира. Он распекал молодых, приказывал немедленно рассредоточиться и соблюдать дистанцию и боевой порядок. О том, как им досталось от отца на земле, история умалчивает, однако остряки считали, что после такого командирского разгона обстрел противником молодежь будет бояться гораздо меньше, чем гнева бати.

В полку считали, что командир полка является хорошим воспитателем, заботится о быте личного состава, обычно берет на себя выполнение самой трудной задачи и давно заслужил честь носить звание Героя Советского Союза. Многих летчиков он представил к правительственным наградам. По числу Героев Советского Союза полк держал первое место в дивизии. Полк был на хорошем счету в Военно-Воздушных Силах. Командующий авиацией Крымского фронта доверял полку выполнение наиболее ответственных заданий. Одно время полк подчинялся не командиру дивизии, а непосредственно командующему авиацией фронта генералу К.А.Вершинину для выполнения особых заданий и получил статус «полка особого назначения».

Почти во всех книгах о действиях советской авиации в годы Великой Отечественной войны упоминается станица Кореновская Краснодарского края. Здесь, на юге страны, была крупная авиационная база. В начале лета 1942 года аэродром в станице Кореновская работал с огромной нагрузкой. Хорошо помню этот городок с его живописными кипарисами и пирамидальными тополями.

Снимали мы две комнаты в большом одноэтажном кирпичном доме, который возвышался на фундаменте из крупных блочных камней. В доме был огромный погреб и подвал, высокое крыльцо в десять ступеней. Комнаты большие, светлые, пол из широких досок был окрашен масляной краской ярко-вишневого цвета и покрыт лаком. Солнечные блики, падающие из окна, отражались на полу, как в зеркале и сияли, и играли светлыми пятнами на стенах. Над крышей дома свисали ветки трех высоких шелковиц. Ягоды были крупные и сладкие белого, красного и черного цветов. Папин ординарец часто брал у мамы кружку, поднимался на крышу и срывал с верхних веток самые крупные ягоды для меня и мамы, и сам с наслаждением лакомился сочными плодами.

Мама здесь, в Краснодарском крае, чувствовала себя лучше, чем раньше. Теплый южный климат Краснодарского края был полезен для ее легких. Она меньше кашляла. Это тем более радовало, что в конце лета ей предстояло родить. Папа очень тревожился за ее здоровье.

Немцы несколько раз бомбили наш аэродром. Советские войска вели изнурительные бои, чтобы удержать Кубань. Положение на Южном фронте было тяжелейшим. Войска Северо-Кавказского фронта отступали, неся большие потери.

30 июля 1942 года около 11 часов утра к нашему дому на большой скорости подъехала папина легковая машина «Эмка». Шагая через две ступеньки папа поднялся на крыльцо и войдя в комнату сказал глухим спокойным голосом: «Через двадцать минут здесь будут немцы». Вытащил из-под кровати чемодан, засунул в него постельное белье, снял мамино пальто с вешалки. Мама побледнела. Молча, не задавая лишних вопросов, сложила в сумку продукты и пакет с бельем для будущего ребенка. Через три минуты мы уже ехали в машине на железнодорожную станцию Станичную. В машине папа познакомил нас с новым адъютантом лейтенантом Чадием, которому поручил сопровождать нас в дороге. Дал маме все деньги, которые у него были, и пропуск от Кореновского районного отделение НКВД на проезд от станции Станичной до Ташкента. (Этот пропуск сохранился в семейном архиве). Он считал, что там мы будем в безопасности. Крепко расцеловал нас на перроне и уехал на аэродром, где его ждал самолет.

Весь полк был уже в воздухе и взял курс на новое место базирования. Папа задержался, чтобы спасти нас. Немцев в станице он увидел с воздуха, понял всю опасность положения, отдал приказ полку немедленно взлетать, и позаботился о нас.

Железнодорожный состав состоял из товарных вагонов, набитых военной техникой и открытых платформ с углем, бревнами, цистернами с топливом. Вместе с другими семьями офицеров мы устроились на платформе на полу. Над нами сияло жаркое южное солнце. Поезд тронулся. Слышны были разрывы снарядов и бомб, пулеметная стрельба, на окраине станицы уже шел бой с немцами. Мы очень волновались за папу, успеет ли он взлететь? Было очень страшно, хотелось плакать, но я держалась изо всех сил, чтобы не расстраивать маму. Взяли с собой только самые необходимые вещи. Долго перед моим взором стояла картина сваленных в углу моих любимых игрушек, которые достались теперь врагу. Мысленно я прощалась с игрушками, не сознавая еще, что прощаюсь с детством навсегда. Война лишила меня детства, как и многих других советских детей.

Мы уезжали из станицы в последнем эшелоне. Только через несколько месяцев узнали, что папе удалось спастись. После того, как он простился с нами на вокзале, машина на максимальной скорости доставила его на аэродром к самому самолету. Двигатели давно уже были запущены, но взлететь не удалось, так как самолет был перегружен солдатами аэродромной службы и штабным имуществом. На борту самолета было Знамя полка. Нужно было облегчить самолет, так как хвост самолет не мог оторваться от земли. Угрожая пистолетом, отец приказал нескольким солдатам выйти из самолета. Солдаты плакали, умоляли спасти их от смерти, от гитлеровского плена. На взлетной полосе рвались снаряды немецкой артиллерии. Рискуя угодить в воронки от бомб и снарядов, отец мой трижды прогонял самолет по взлетной полосе, стремясь оторвать его от земли. Тем временем на территории аэродрома появился взвод немецких автоматчиков на мотоциклах. Немцы, смеясь, гонялись за самолетом по широкой взлетной полосе, стреляя в него из автоматов. Они были уверены, что самолет не может взлететь потому, что поврежден, а, значит, все равно станет их добычей. Неимоверными усилиями, навалившись всем своим телом на штурвал, отец оторвал самолет от земли в самом конце взлетной полосы, но хвост продолжал тянуть вниз, создавая опасность перевернуться вверх шасси и врезаться в землю. Нарушая все законы аэродинамики, отец старался удержать самолет в воздухе, но понимал, еще несколько секунд и самолет рухнет на землю. Ох, как нужно было ему его знаменитое везение! Обернулся к солдатам, приказал немедленно перенести ящики с документами с хвостовой части самолета в центр и самим передвинуться ближе к центру. Солдаты старались выполнить приказ, но из-за наклона самолета в сторону хвоста сползали вновь к хвосту. Кто-то сообразил снять ремень и, зацепив его за скобу, создать себе опору в центре. Так солдатам удалось удержаться в центральной части самолета на некоторое мгновение. Они легли друг на друга, и центр тяжести сместился. Из последних сил отец выровнял самолет. Теперь надо было отбиться он немецких автоматчиков. Стрелок был ранен. Его место у пулемета заняли два солдата. Обстреляв опешивших немцев, самолет быстро набирал высоту.

Так отец спасся сам, спас полковое Знамя и полковые документы, водителя, солдат аэродромной службы. Вспоминать об этом эпизоде своей военной биографии не любил. Видно, тяжело было вспоминать. Сотни раз он был на краю гибели, рисковал своей жизнью, но это не ожесточило его характер, не лишило уверенности в своих силах, не сломило воли, душевного здоровья и оптимизма, научило еще больше ценить жизнь и любить людей.

Мой отец был человеком большой силы духа и большого мужества, ни при каких обстоятельствах не терял трезвости головы. Его спокойный уравновешенный нрав в критических ситуациях становился препятствием для принятия скоропалительных неверных решений. Свою точку зрения умел настойчиво и убедительно доказывать начальству. Терпеть не мог нытиков, подхалимов и лицемеров, не выносил хамов и грубиянов, быстро их ставил на место. В дивизии его ценили и уважали. В связи с тем, что полку особого назначения приходилось выполнять особые задания командующего, отца часто вызывали в штаб фронта, где он встречался с видными военачальниками. По их приказу полк летал к партизанам, доставлял им оружие, боеприпасы, забирал раненых, садился в горах и вывозил с отдаленных поселков местных жителей, дабы они не попадали в руки немцев, бомбил цели, имеющие важное стратегическое значение. Отцу приходилось ездить на военные заводы за новыми самолетами. По просьбе КБ заводов он писал замечания о недостатках конструкций самолетов, выявленных в процессе их боевого применения. Выступал на армейских совещаниях о тактике бомбометания на разной высоте, о боевом опыте полка по взаимодействию с истребителями. Командование придавало большое значение повышению эффективности воинских подразделений в условиях, когда перевес техники был у противника. Имя отца становилось известным не только на фронте. В газете «Красная Звезда» был напечатан о нем очерк. В кинохронике был показан материал о боевой работе полка. В полку после событий в станице Кореновской никто уже не сомневался в том, что отец родился в белой сорочке. Солдаты стали относиться к нему с каким-то благоговейным чувством. А в полк зачастили артисты. Отец часто вспоминал, как Клавдия Ивановна Шульженко замечательно выступила перед личным составом полка. Песня «Синенький скромный платочек...» запомнилась навсегда.

Отец совершал боевые вылеты из аэродрома Кореновская с 6 декабря 1941 года по 1 марта 1942 года. Затем с 1 марта по 23 марта из аэродрома Керчь, с 26 марта по 31 июля 1942 года снова с аэродрома Кореновская и с 11 августа по 14 августа 1942 года из аэродрома Кызыл-Юрт. Всего с этих аэродромов было совершено 55 боевых вылетов.

За образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с фашистскими захватчиками на юге нашей страны Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 22 декабря 1942 года отец был награжден медалью «За оборону Кавказа».

Едем в Туркмению

Поезд увозил нас, маму и меня в Туркмению, все дальше и дальше от линии фронта. В первую же ночь разразился невиданный, тропической силы ливень. Вода обрушилась с неба, словно океан. Крыши над головой у нас не было, и в считанные секунды мы промокли до нитки. Вещи и продукты пропитались водой. Две женщины везли с собой ведра меда, вода залила их, сладкие струи текли по полу, где мы лежали. Хлеб разбух и впоследствии раскис, его ложками приходилось вычерпывать из сумки. А потом мы пережили налет немецкой авиации, но, к счастью, не пострадали. Солдаты обстреляли немецкие самолеты из всех огневых средств, которые были на платформах, в том числе и из зенитки.

Соня Дорохова, жена летчика, уговорила маму ехать с ней в Туркмению, где жили ее родители, отец работал директором совхоза в 20 километрах от Байрам-Али. Дороховы были нашими соседями по дому в станице Кориновская. (Из записной книжки отца: Дорохов Григорий Петрович. Старший лейтенант. 1908 г.р. Рабочий. Образование 7-летка. 1 курс совпартшколы. 3-я ШВЛ Оренбург 1936 г. Член ВКПб 1931 г. С 1933 г. в Красной Армии. Аттестован на командира звена в 1940 г. Требовательный.) Соню мы знали давно и могли ей доверять. Она обещала позаботиться о маме в период ее родов, предоставить комнату в доме ее отца. Мама подумала и решила последовать ее совету. После того памятного ливня мама простудилась, у нее обострился бронхит, она тяжело и мучительно кашляла, чувствовала себя все хуже и хуже. Ноги отекли, не могла надеть обувь. Поднялась температура. Чтобы защитить маму от палящих лучей солнца, Чадий устроил нас в тени зенитной установки рядом с ранеными солдатами. Один пожилой солдат с забинтованной головой старался подбодрить маму, называл ее дочкой. Когда раненым принесли еду из походной кухни, солдат протянул свой котелок с горячим борщом маме и уговорил ее немного поесть ради будущего ребенка. Когда мама попросила разрешения поделиться со мной, солдаты сказали, что обо мне они позаботятся. Мы не ели горячей пищи больше недели. Солдат, раненый в плечо, взял у мамы пустой котелок и ушел, а минут через двадцать принес мне борща и большой ломоть свежего хлеба. Я и сейчас помню вкус этого солдатского борща, никогда его не забуду. Нас окружали прекрасные добрые люди. Глядя на меня, солдаты вспоминали своих детей, оставленных в далеком тылу, своих жен и близких, которых не видели с начала войны. О нас заботились, как могли. К поезду был прицеплен санитарный вагон. К раненым пришел фельдшер сделать перевязки. Вечером привел к маме врача. Медсестра поставила маме банки на спину, дала аспирин и микстуру от кашля. К утру маме стало легче. Она постепенно начала выздоравливать.

В Грозном мы сделали пересадку на другой поезд. Ехали до Махачкалы. Перед нами засияло голубизной Каспийское море. Несколько дней ждали парохода. На пристани мы вновь встретились с Соней, она ехала в другом вагоне. Узнали от нее, что восемь семей летчиков сошли с поезда еще в Грозном. Соня радужными красками рисовала картины райской жизни в Туркмении, рассказывала о богатом совхозе, о тысячных стадах баранов и верблюдов, о бескрайних хлопковых полях, об экзотике Востока, о древних городах Туркмении, об обычаях населения края.

Огромных усилий стоило Чадию добыть нам четыре билета на пароход. Море я увидела впервые в жизни и полюбила его всей душой. С палубы парохода мы любовались солнцем, воздухом, полетом чаек. Я радовалась и тому, что впервые за несколько недель мама улыбнулась. О папе мы старались не говорить, но очень волновались за него и постоянно о нем думали.

Чадий водил меня по пароходу и даже показал машинное отделение. Кочегар, черный от угольной пыли, охотно отвечал на наши вопросы о работе машин. Мы прибыли в Красноводск. Дальше следовали по железной дороге вглубь Туркмении. Наш вагон был чудовищно грязным. Поезд двигался медленно. Вагоны были набиты людьми сверх всякой меры. Солнце раскаляло вагон так, что мы чувствовали себя как на сковородке. Безумно хотелось пить. Пот заливал глаза. Окна в вагоне не открывались. По бледному лицу мамы было видно, что она задыхается и может потерять сознание. Чадий каким-то камнем выбил стекло в окне. В дыру хлынул раскаленный воздух. А ночью стало так холодно, что пришлось эту дыру затыкать скрученным в несколько раз моим пальто. К утру пальто непостижимым образом исчезло. Чтобы нас не обокрали, взрослые спали по очереди. Чадий шутил, что пока мы доедем до цели нашего путешествия, я вырасту, и меня придется выдавать замуж за туркмена. Я не соглашалась. Он смеялся.

Среди пассажиров было немало туркменов, казахов, таджиков, киргизов, было немало русских и представителей кавказских национальностей. Они везли на рынки сушеные фрукты в больших мешках, сушеную рыбу, солонину. Угощали нас арбузами. На одной из станций Чадий купил две дыни. Необычайно ароматные и сладкие. Мама с наслаждением поела дыни, ее мучила жажда. Чадий приуныл, он выяснил, что за литр воды здесь требуют такое же количество денег, сколько просят за барана. Соня, как видно, забыла нам сказать, что в Туркмении вода на вес золота, что туркмены не моются вообще со дня своего рождения и до смерти.

Мы задыхались от тяжелых запахов гнилого мяса, лука, сушеной рыбы, грязных человеческих тел. Я не могла понять, почему в такую адскую жару туркмены мужчины не снимают с головы меховые шапки-папахи из черного каракуля. Когда один туркмен снял с головы шапку и вытер ладонью пот с лысого черепа с воспаленной кожей, я про себя взмолилась, чтобы он опять надел эту свою шапку. Мимо окон проплывали песчаные барханы, аулы, хлопковые поля. «Смотрите, какая странная лошадь», — не могла я сдержать своего изумления, увидев первого верблюда. Мои слова привели Чадия в веселое расположение духа. Наконец, пассажиры заволновались, загалдели на разных языках. Мы подъехали к Ашхабаду. Здесь на вокзале Чадий купил несколько бутылок «Боржоми», того «Боржоми», который опротивел нам еще в бытность жизни в Азербайджане. Теперь его теплую соленую воду мы пили с наслаждением.

Туркмения

Наше бесконечное путешествие продолжалось дальше, до Байрам-Али, захудалого районного центра. Отсюда на попутной машине мы выехали в совхоз. Приехали поздним вечером. Родители Сони жили в добротном деревенского типа доме в центре деревни, если можно было назвать деревней несколько строений непонятного назначения, то ли для людей, то ли для скота. Ни одного деревца вокруг, ни травинки. На некоторое время мы лишились дара речи. В нашем представлении рай должен был выглядеть иначе. Контраст с богатыми, утопающими в зелени садов кубанскими станицами был потрясающим. Даже Соня изменилась в лице, поджала губы. В кромешной тьме мы стали стучаться в дверь дома. Родители Сони приняли нас хорошо. Накормили. Расстелили толстое верблюжье одеяло на полу. Мы легли спать. В середине ночи проснулись от непонятной стрельбы, в голове мелькнула мысль, что за то время, что мы ехали, фронт докатился и сюда. Хозяева объяснили, что эти выстрелы по сути выстрелами не являются. Эти звуки издают булыжники на мостовой, когда трескаются от резкого перепада температуры от дневной жары к ночному холоду.

Мы начали осваиваться на новом месте. Чадий выехал обратно в полк. Мама должна была показаться врачу, купить кое-что из вещей для будущего малыша и кухонную утварь. Автобусного сообщения с районным центром не было и пришлось нам двадцать километров идти пешком до Байрам-Али. Мимо нас проезжали машины, обдавая густой пылью. Мы поднимали руки, надеясь, что водители подвезут нас, но ни одна машина не остановилась. Одна туркменка сжалилась над мамой, глядя на ее большой живот, предложила сесть на осла. Я шла рядом, с интересом поглядывая на это экзотичное животное. Потом я ехала на осле, а мама шла рядом. Пришли мы на рынок. Мне не забыть его никогда. Туркменки пронзительными голосами зазывали покупателей. Некоторые женщины носили паранжу. Ходили босыми. Обувь носить не имело смысла, так как ноги по щиколотку утопали в пыли.

Старая туркменка в национальном костюме сидела в пыли, окруженная широкими юбками, продавала сметану в двух поллитровых банках. «Апа, Апа, купи кизилке сметану», — сказала она. Мы подошли ближе. Сметана была сверху обильно припорошена серой пылью. Мама задержала на ней свой тоскливый взгляд. Старая женщина истолковала этот взгляд по своему, сунула грязный указательный палец в банку, быстро помешала им сметану, затем облизала палец и для верности помешала им сметану еще раз, после чего, удовлетворенная своими действиями, протянула нам банку, заломив невероятную цену, превышающую наши возможности. Здесь на рынке мы увидели, как туркмены пекут свой хлеб — вкусные лепешки-чуреки. В земле выкапывали яму, обмазывали стены глиной, на дне разжигали костер. Когда он прогорал, на раскаленные глиняные стены бросали куски хорошо замешанного теста. Они приклеивались к стенам и пеклись. Молодые парни носили на голове большие подносы с чуреками, выложенными горой. Здесь бегали нищие дети, добывали себе пропитание воровством, получали тумаки и подзатыльники. На прилавках под навесом из фанеры стояли сотни стаканов с мацони. Один стакан мацони стоил 10 копеек. Ничего вкуснее я не ела в жизни. Опустошила несколько стаканов. Нам рассказали, что мацони готовят из простокваши. Простоквашу разливают по стаканам. В каждый стакан добавляют по столовой ложке сметаны. Мацони затем ставят в печь и томят около суток. Во время томления в стаканах образуется запеченная пленка ярко оранжевого или светло-коричневого цвета. Затем мацони ставят в холодный погреб. Едят с помощью чайной ложки, так как масса достаточно плотная, тает во рту, освежает, как мороженое, но намного его вкуснее и без сахара.

Маме очень понравились сушеные дыни, сладкие как карамель, скрученные жгутами. Продавали щербет, халву, кумыс, вина. Восточный базар — зрелище совершенно уникальное. Казалось, что здесь время остановилось. Тысячу лет тому назад в этих местах продавали такие же лепешки, такую же халву и сушеные фрукты.

В больнице маме сказали, что необходимо подлечиться перед родами. У нее еще не прошла пневмония, болели почки. Беспокоила врачей и ее сердечная недостаточность и бронхиальная астма.

Возвращались мы домой поздним вечером. Темнота наступила неожиданно, словно упало сверху черное покрывало и погрузило все во тьму. В свете фар мы увидели фигуры туркменов мужчин и женщин, которые шли посередине дороги, не обращая внимания на автомобильные сигналы. Туркмен упал на колени, протянул руки в сторону захода солнца и начал молиться. Водители, чертыхаясь, вынуждены были объезжать его. Женщина с размаха села в пыль, ее юбки вздулись парашютом, обнажив голую нижнюю часть. Достала из мешка арбуз, стукнула его об колено, расколов на несколько частей. Поела, встала, сбросила с юбки арбузные корки и семечки и, удовлетворенная и облепленная мухами, двинулась дальше. Для чего существуют у дорог обочины туркмены тогда еще, наверное, не знали. Говорили, что когда туркмен совершает намаз, его можно обокрасть, но он не сдвинется с места, а потом догонит и зарежет.

На следующий день мама уехала в больницу. 24 августа 1942 года в Байрам-Али родился мой дорогой брат Юрий. За три дня до его рождения мне исполнилось 7 лет. Я очень скучала, волновалась за маму. Спала у Дороховых в чулане на жестком сундуке, с которого у меня свисали ноги. Родители окружили Соню заботой, обожанием, пичкали лакомствами. Вскоре она вообще перестала обращать на меня внимание. Ее отец жил как бай. Погреб его ломился от продуктов и товаров. В доме были две служанки и старшая сестра хозяина. Они трепетали перед ним как рабыни. Хозяин по-хамски обращался с женщинами, позволял себе рукоприкладство. Я его панически боялась, сидела в чулане, как мышка, поджав под себя ноги. Мне сказали, что иногда в дом заползают змеи. Подчас меня забывали покормить. Я знала, что мама дала хозяйке деньги на мое питание.

Наконец, приехала моя дорогая мамочка, сильно похудевшая, но такая же прекрасная, как всегда. Мой братик оказался просто очаровательным ребенком с ярко-синими глазками. Соня заявила маме, что ее родители не намерены сдавать нам комнату. Мама обнаружила, что из наших двух чемоданов пропали вещи, детское белье и все деньги. Хозяйка потребовала немедленно покинуть их дом, так как маленький ребенок своим плачем будет беспокоить ее мужа, никаких объяснений по поводу пропажи денег и вещей она давать была не намерена, кричала, что мы сами воры и клеветники, что отвечаем ей злом на ее великие милости и добро. Что было делать? Вышли мы из дома, сели на землю, загрустили. Подошли две женщины, работницы совхоза, посочувствовали, полюбовались на младенца и посоветовали поселиться в одном из недостроенных строений, предназначенном для конторы. Так мы и сделали. Заняли маленькую комнатку. Пришел пастух, муж знакомой работницы, вставил в окно стекло. Его друг смастерил из металлолома печку, которая совершенно доконала нас тем, что поглощала неимоверное количество колючек и сухих палочек от стеблей травы. Палочки я собирала на сухой, покрытой глубокими трещинами земле.

Работницы совхоза раздобыли где-то для нас ржавую кровать, собрали немного денег и белья на пеленки малышу, подарили почти новую цинковую ванночку, которая служила Юрочке не только по прямому назначения, но и для сна вместо кроватки.

Жили впроголодь, тяжело привыкая к климату. Ночью дрожали от холода, а день изнывали от жары. У мамы вновь поднялась температура. Чтобы не застудить малыша, ночью она согревала на своей груди холодные пеленки. Вскоре у нее пропало молоко. Юрочка плакал, хотел есть. В совхозе была молочная ферма, однако заведующий фермы отказался маме помочь. Старый туркмен, работник фермы, отозвал маму в сторону и сказал: «Не плач, апа, хороший у тебя баранчук, ему нужно молоко. Я помогу».

Каждую ночь, подавляя в себе страх, мама уходила в аул, расположенный в двух километрах от нашей деревни, и этот рабочий выносил ей тайком маленькую бутылочку — четвертушку молока для Юрочки. Просил никому не говорить об этом, так как за воровство ему грозил в условиях военного времени расстрел. Этот добрый человек, рискуя жизнью, спасал от голодной смерти русского мальчика.

Совхоз сдавал молоко государству для Красной Армии. Я вспоминала, что в погребе в доме родителей Сони лежали десятки головок сыра и стояли бидоны со сметаной и сильно сомневалась, что они предназначены были для бойцов Красной Армии. План по сдаче молока государству совхоз не выполнял. Не хватало кормов.

К нам часто приходили женщины русские, туркменки, казахи. Приносили кто морковку, кто луковицу, кто горсть изюма. Этим мы и жили. Ужасно хотелось есть, но я старалась не жаловаться, чтобы маму не расстраивать. Она кашляла днем и ночью, худела, кожа на лице приобрела землистый оттенок, глаза лихорадочно блестели. У мамы быстро развивался туберкулез, ей необходимо было хорошее питание. Никто из Дороховых ни разу не зашел к нам, не поинтересовался, как мы живем в нашем сарае. Стены нашего жилища были обмазаны тонким слоем глины и совершенно не держали тепло. Ночью от нашего дыхания на окне образовывалось большое количество льда в виде кристалликов колючего снега, я складывала его в таз. Днем он таял, и мы использовали его для питья и приготовления пищи. Воду для стирки пеленок брали в колонке, вода была грязно-мутного цвета. Чтобы вскипятить молоко для Юрочки, я должна была собрать огромное количество колючек, палочек от стеблей высохшей травы. Сырое молоко нельзя было давать ребенку из-за опасности дизентерии, эпидемия которой была в совхозе. Я смотрела с отчаянием, как вспыхивали, словно порох, мои колючки, не успевая обогреть печные бока. Глотая слезы, уходила опять в поле и опять собирала палочки до вечерних сумерек. Уставала так, что к ночи даже о голоде забывала. Спала до утра крепко, не слыша, как издают звуки выстрелов булыжники на дороге. Вскоре женщины посоветовали собирать в качестве топлива кизяк, научили, как его высушивать. Я узнала, что бедные коровы, как и верблюды, ходили по полю и ели колючки за неимением травы. Колючки эти плохо переваривались в их желудках и выходили наружу вместе с калом. Кал в виде нашметок подсушивался на земле под горячими лучами солнца, становился легким и напоминал по внешнему виду торф. Легко горел в печи и давал больше тепла, чем колючки и палочки. Мне стало легче выполнять задачу по заготовке топлива. Я нашла дырявое ржавое ведро и собирала в него кизяк, приносила к дому, складывала на землю под окном для просушки и шла за следующей порцией топлива, в день делала около десяти ходок. Этого количество хватало для приготовления пищи. Мама готовила еду, стирала пеленки, ходила больная за молоком. Так у нас были распределены обязанности. Когда ей бывало особенно плохо, всю эту работу приходилось выполнять мне. Я научилась готовить пищу вполне сносно. Научилась Юрочку пеленать и кормить из бутылочки. На втором месяце жизни количество молока ему не хватало, и мама стала прикармливать его протертым хлебом с водой.

От папы не было никаких вестей. Мы не знали, жив ли он. По нашим расчетам Чадий должен был уже прибыть в часть, но шли месяцы, а известий от папы не было. Мы очень тревожились.

Однажды вечером прибежали к нам две русские женщины с газетой «Правда» в руках. Перебивая друг друга, стали говорить, что в Москве М.И. Калинин от имени Президиума Верховного Совета Союза ССР вручил в Георгиевском зале Кремля орден Ленина летчику майору Лукину Василию Ивановичу. Женщины спрашивали: «Не о Вашем ли муже здесь сообщается, Мария Карловна?». Что тут началось! Мы с мамой схватили газету. Газетные строчки расплывались в глазах от слез: «...награжден за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленную доблесть и мужество». «Это мой папа, — закричала я не своим голосом, — он жив и воюет!!! И еще как воюет, орденом Ленина награжден!». (Сохранилась вырезка из газеты с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 февраля 1943 года «О награждении начальствующего состава Красной Армии»). Как радостно было сознавать, что папа жив. Мама плакала и смеялась. Наши гости плакали тоже. Начали строить предположения о том, как, не зная адреса папы, сообщить ему, что мы находимся в Туркмении. От переполнявших всех чувств приняли решение совершенно невероятное — послать телеграмму в редакцию газеты «Правда» с просьбой сообщить, если это возможно, нам его адрес или ему наш адрес. Вскоре к нам пришло еще несколько человек. Нас поздравляли, принесли продукты, вино, накрыли стол и выпили по рюмочке вина за папино здоровье. Произносили речи и пожелания, чтобы он и дальше бил врагов, сберег себя для своей семьи. Плакали и пели довоенные советские песни. Разошлись глубокой ночью. А через два дня пришла телеграмма из Москвы. Это казалось чудом. Незнакомые нам работники редакции сообщали по данным Наркомата Обороны номер полевой почты отца. В нашей деревне не было почты. Шофер совхоза вызвался поехать в Байрам-Али и дать за нас папе телеграмму. Спустя несколько дней пришли от папы сразу две телеграммы. В первой телеграмме он сообщил, что жив, а во второй, что высылает нам деньги и продукты. Весь совхоз радовался за нас. Мама повеселела, смеясь, ласкала Юрочку. Через несколько недель приехал по поручению папы летчик капитан Осипенко. После ранения и лечения в госпитале он получил десять дней отпуска, чтобы проведать свою семью в Воронежской области. Папа попросил его по дороге заехать к нам, передать деньги и посылку с продуктами. Сначала речь шла о посылке в десять килограмм, а когда выяснилось, что по «дороге» — это значит заехать в Туркмению, делать невероятной длины крюк, летчик схватился за голову и категорически отказался, тем более, что после ранения в бок ему нельзя было поднимать большие тяжести. Но папа так горячо его просил, что он дрогнул и, проклиная себя за слабость и уступчивость, дал согласие. Все это рассказал он сам. От него мы узнали, что Чадий в полк не прибыл, то ли погиб по дороге, то ли не смог найти свою часть, так как она постоянно меняла место дислокации. Только теперь нам стало понятно, что папа не знал, где мы находимся. Десятки телеграмм он посылал в Ташкент в адрес военкомата, горисполкома, городского отделения милиции с просьбой разыскать нас и сообщить наш адрес.

Осипенко привез письмо Сони от ее мужа. Ушел к Дороховым, провел у них два часа. Его хорошо угостили, предложили переночевать, но он отказался и пришел к нам. По его возбужденному лицу можно было догадаться, что у него был крупный разговор с хозяевами о нас. Охватив взглядом всю нашу убогую обстановку он вдруг разрыдался. По-видимому, контраст нашего жилья с богатым домом директора совхоза поразил его до крайности. Сказал, что теперь не жалеет, что приехал к нам, что никогда не думал, что семья его прославленного командира живет в таких тяжелейших условиях, что его дети голодают, когда рядом живет и жирует семья директора совхоза, и могла бы помочь. «Такие люди, словно фашисты», — возмущался он. Всю ночь мы проговорили. Летчик снял было шинель, но в нашей тесной комнатке было так холодно, что он вновь ее надел, потом ушел на поиски дров, чтобы протопить печь. Принес две большие доски, которые отломал от забора Дороховых. Весело заиграл огонь в печке. Стало тепло. Мама сварила кашу из настоящей крупы, из гречки, вкус которой мы успели забыть.

Папина посылка весила больше 30 килограмм. В парашютной сумке были очень плотно и аккуратно уложены жестяные банки с мясными и рыбными консервами, банки со сгущенным молоком, пачки сухого молока, крупы, мука, шоколад, масло, два меховых комбинезона, свитер, меховые носки, парашютная ткань на пеленки, лекарства и целая пачка писем.

Папа писал, что долго нас разыскивал в Узбекистане. В октябре 1942 года его однополчанин летчик Крошнер был командирован в Баку и около военкомата лицом к лицу встретился с Чадием, который второй месяц разыскивал часть. Когда, наконец, Чадий прибыл в полк, он рассказал папе, что оставил нас в Туркмении в доме родителей Сони, что они нас приняли хорошо, и что у мамы родился сын Юрочка. Папа просил передать от его имени большую благодарность родителям Сони за то, что нас приютили. Он писал, что на адрес Дороховых писал 8 писем и очень волнуется, почему от нас нет ответа. Дороховы не передали нам ни одного письма. Сознание отказывалось понимать, почему они с нами так поступили. Папа передал нам через Осипенко одну тысячу рублей, обещал скоро выслать столько же и забрать нас к себе. Советовал маме пошить для меня и Юрочки шубки из меховых комбинезонов.

На следующий день после своего приезда Осипенко заготовил настоящие дрова из досок забора Дороховых на несколько дней. Доски разрубил топором и сложил у печки. Заботился о нас, как о родных. Обнял на прощанье и уехал.

После его отъезда мама решила поделиться всем нашим сокровищем в виде денег и продуктов со всеми, кто нам помог выжить. Получилось около 10 пакетов, которые я разнесла по домам.

Вскоре мы получили от папы еще одну тысячу рублей. За деньги шофер совхоза привез нам из Байрам-Али дрова. Мы стали хорошо питаться, покупать продукты в соседних аулах. У нас появилась настоящая сковородка. На сковородке мама обжаривала муку, заваривала ее кипятком и получалась очень вкусная похлебка. Юрочка ел ее с большим аппетитом. Он пополнел, окреп, и, что удивительно, не болел, не смотря на холод. Мама сшила мне и братику по шубе, а также нижнее белье. Я выросла из старого платья, которое сильно износилось. Мама пошила мне новое из старой гимнастерки. От папы приходили письма почти каждый день. Мы их читали и перечитывали. Послали ему фотографию Юрочки. Папа писал из Кутаиси: «Мусечка! Сегодня я получил от тебя сразу два письма, за что сердечно благодарю. Ты не представляешь, как я скучаю, мой изумрудик, как хочу видеть тебя, дочку, сына. Обо мне не беспокойся. Работаю я, как и прежде, день и ночь, чувствую сильную усталость. Условия работы сложные, да и погода скверная в этом районе. Наше положение стабилизировалось, противника бьем крепко, успеха он не имеет, бьют его на всех фронтах. Скоро увидимся, радость моя».

Быть в разлуке двум любящим сердцам было тяжело. Война продолжалась.1942 год подходил к концу. Юрочка подрастал, потешно агукал, очаровательно смеялся и доставлял нам большую радость. Все наши друзья его любили и баловали сладкими сухофруктами. У него рано прорезались острые зубки и он учился жевать твердую пищу. Ел все подряд, что дают. Радовался всему: и солнышку, и пище, и гостям. Мама его обожала. Это был ребенок ослепительной прелести. Агукал все время бодрствования. Очень был общительный. Если его на минуту оставляли одного, начинал протестовать. В качестве предупреждения произносил короткие: «Хе...хе...хе», а потом начинал плакать от обиды, что его оставили. Одиночество не любил, предпочитал любое общество, лишь бы было с кем поговорить, то бишь поагукать. Все наши знакомые агукали с ним до самозабвения. В нем было столько очарования, что и на десятерых хватило бы. Какое счастье, что он ни разу не простудился, а ведь в комнате нашей температура к утру падала до нулевой. Если бы он заболел, мама, такая больная, не пережила бы этой беды.

В нашей деревне такого культурно-просветительского объекта, как школа, не было и в помине. Учитывая это обстоятельство, мама начала заниматься со мной русским языком и математикой.

В начале зимы в соседнем ауле разыгралась страшная трагедия. Бандиты вырезали две многодетные семьи. Однажды ночью неизвестные пытались проникнуть к нам в комнату, дергали за ручку двери, которую мама на ночь привязывала проволокой к спинке кровати. Замка в двери не было и негде было купить. Мы пережили настоящий ужас. В открытую форточку мама пыталась кричать: «Помогите!», но от волнения у нее пропал голос. Рядом с дверью стоял лист стекла, от сотрясения он упал и с оглушительным звуком рассыпался вдребезги. Шум этот, как видно, спугнул бандитов и они ушли.

Вскоре к нам приехал ординарец папы старшина Латевич. Он полюбился нам сразу своей деловитостью и остроумием. Заявил, что все хозяйственные дела отныне берет в свои сильные руки и что намерен выполнить приказ командира с честью доставить нас к нему в целости и сохранности. Я запрыгала и завизжала от радости.

Прощай, Туркмения!

Наконец-то мы едем к папе. Уложили вещи, простились с друзьями и на совхозной машине поехали в Байрам-Али на вокзал. Наш путь лежал в Кутаиси. Ехали долго. Латевич освободил маму от многих хлопот, и она впервые за долгие месяцы могла отдохнуть, выспаться. Однажды ночью бандиты проникли в соседний вагон, ограбили пассажиров и застрелили проводницу. Латевич выстрелил из пистолета в тамбуре, чтобы показать бандитам, что мы вооружены. Бандиты побежали по крыше вагона и не посмели сунуться к нам. До утра в вагоне никто не спал.

В один из дней на небольшой станции к вагону подошла цыганка. Увидев маму в окне, сказала, что ночью она встретится с мужем. Мама рассмеялась и отрицательно покачала головой: «Не может быть». Удивительно, но цыганка оказалась права. Ночью поезд остановился на какой-то большой узловой станции. Латевичу не спалось. Он вышел на перрон покурить. К Латевичу подошел военный и попросил угостить его папиросой. Латевич с удивлением узнал в этом военном своего однополчанина. «Ты как здесь оказался?», — спросил он. Тот ответил: «Наш полк перебазируется на новое место дислокации, следует по железной дороге, поезд стоит на соседнем пути». Латевич хлопнул в ладоши: «Ну и чудеса! Зови скорее командира. В этом поезде, — он указал на наш состав, — едет его семья». Однополчанин издал вопль и скрылся в своем вагоне. Через пару минут нас уже обнимал папа. Несколько полусонных солдат схватили наши вещи, и мы перешли в папин поезд, стоящий на соседнем пути. Только мы устроились в купе, как поезд тронулся. Никакими словами не передать нашу радость. Мы наконец-то вместе, можем обнимать папу, сколько душе угодно, рассказывать о нашей жизни в Туркмении, о всем хорошем и тяжелом, что нам пришлось пережить. Какое это было счастье снова видеть папу и теперь уже не расставаться с ним. Утром следующего дня весь полк узнал об удивительной нашей встрече. Папа всем показывал сына, и счастливая улыбка не сходила с его лица. Юрочка охотно шел на руки к офицерам, смеялся и чувствовал себя прекрасно. Угощали его шоколадом, конфетами, подкидывали к потолку, носили на плечах и баловали всеми доступными средствами из арсенала антипедагогических. Летчики скучали по своим детям и рады были понянчить малыша. Вспоминали свои семьи, и лица их теплели. Ведь в Кутаиси им пришлось много пережить и испытать. Полк там летал с полной нагрузкой. За период с 15 августа 1942 года по 17 февраля 1943 года отец из аэродрома Кутаиси совершил 51 боевой вылет. Бомбил хваленую немецкую горную дивизию «Эдельвейс», знаменитый приют 11-ти, немецкие войска на горных перевалах, аэродромы противника и другие цели. Полк не давал немцам перебросить свои войска под Сталинград. В Феврале 1943 года за участие в героической обороне Сталинграда Президиумом Верховного Совета ССР отец был награжден медалью «За оборону Сталинграда».

В первом вагоне была походная кухня. По вагонам отсюда разносили бачки с приготовленной пищей. Повара разливали по мискам наваристый мясной борщ, на второе давали настоящий плов или котлеты с картофельным пюре. Все это казалось мне пищей богов, сказкой, волшебным сном.

Ехали мы в Рыбинск. Поезд часто останавливался. Не хватало топлива. Офицеры и солдаты с пилами и топорами выходили в лес, заготавливали дрова для паровозной топки, и движение продолжалось.

В полку было десять девушек: телефонистки, радистки, писари. Несмотря на свой юный возраст, они уже повидали войну и немного огрубели. Мужчины относились к ним с уважением и суровой нежностью. Папа запрещал девушкам курить, но они тайком от него курили.

Папин адъютант Михаил Фролов, старший лейтенант, брал в руки видавший виды баян, и в вагоне затихали разговоры. Заядлые картежники разбирали самодельные столы из парашютных сумок, подсаживались к баянисту поближе. Замолкал треск домино, похожий на щелканье орехов и в притихшем вагоне начинала звучать песня. Чаще всего пели старинные русские песни: «О чем задумался детина», «Когда я на почте служил ямщиком», «Бродяга Байкал переехал», «Есть на Волге утес». Пели с большим проникновенным чувством. После последних аккордов баяна тянулись за папиросами, закуривали и некоторое время смотрели друг на друга посветлевшими глазами. Никогда мне не забыть эти прекрасные мужские лица, эти добрые глаза.

Рыбинск

Мы приехали в небольшой районный городок Рыбинск. Сняли комнату в частном доме. Вскоре папа вылетел в Москву на курсы по изучению и освоению новой техники. Обещал вернуться через месяц. В Рыбинске я тяжело заболела воспалением легких, у меня была высокая температура, я бредила. Папа раздобыл в Москве в военном госпитале первый в истории медицины антибиотик сульфадимезин. Это меня спасло. Выздоравливала долго, до самой весны.

17 апреля 1943 года папе было присвоено очередное воинское звание подполковник (приказ Народного Комиссара Обороны № 02640), и он был назначен командиром 840-го бомбардировочного авиационного полка (войсковая часть, полевая почта 45167), входившего в состав 113-й отдельной бомбардировочной авиационной дивизии. Полк базировался в лесах под Рязанью.

Рязань

2 мая 1943 года мы выехали в Рязань. Жили в военном городке в четырехэтажном доме в двухкомнатной коммунальной квартире на четвертом этаже (дом 2, кв. 31). Это был единственный дом в военном городке, который не был разрушен бомбежками. По сигналу воздушной тревоги каждую ночь мы быстро одевались и выбегали из дома, чтобы не быть погребенными под развалинами в случае попадания бомбы. Немцы бомбили военный аэродром и военный городок методично в одно и тоже время.

Часто на машине «Виллис» приезжал Латевич. Он ездил с мамой на рынок в Рязань за продуктами для семьи. Рязань была расположена в 12 километрах от военного городка. Автобусного сообщения не было. Уезжали обычно на рынок по воскресным дням. Я брала на руки маленького Юрика и отправлялась в солдатский клуб смотреть кино. Первый этаж почти не пострадал. Вместе с другими детьми я усаживалась на пол перед самым экраном. Братик сидел у меня на коленях. Мы смотрели тогда замечательные кинофильмы: «Большой вальс», «Подруги», «Два бойца».

Без Латевича нам пришлось бы туго. Он обладал редкими способностями добытчика. Продавщицы не могли устоять перед его обаянием, из-под прилавка дефицитные продукты попадали в его сумку, а затем на наш стол. Да, Латевичу мы обязаны многим. Именно он обратил внимание на то, что Юрочка берет игрушки левой рукой. Латевич добывал для нас дрова. Складывал возле печки для просушки. Печь была железная — «буржуйка». Труба выходила в окно. В проходной комнате мы не жили, в спальне было теплей. На этой печке мама готовила пищу. К Латевичу она относилась как к члену нашей семьи, советовалась с ним по многим хозяйственным вопросам. Латевич раздобыл среди развалин соседних домов необходимые вещи из кухонной утвари и мебели: две кастрюли, три табуретки, стол, детскую кровать. Из соседней казармы привез две койки, отремонтировал их.

Однажды во время бомбежки в нашей квартире вылетели стекла. Мама прибила солдатское одеяло на окне в спальне, а чтобы ветер не сорвал с окна одеяло, на нижний конец для тяжести положила топор. В следующую ночь взрывная волна сорвала с окна одеяло вместе с топором. Пришлось перебраться к соседям до следующего приезда папы. Он приехал с Латевичем. Они раздобыли стекла, вставили их в оконные рамы и для прочности обклеили их тонкими полосками бумаги.

Быт постепенно налаживался. У нас появилась керосинка, стеклянная посуда.

Юрочка бойко ползал по полу, проявлял любознательность, жизнерадостность и прелестное обаяние, благодаря которому он покорил все женские сердца в доме.

Летом 1943 года мне пришлось познакомиться с немецкой бомбой поближе. Мое знакомство произошло в июньский день, когда я играла с детьми в песочнице. Неожиданно в небе появился немецкий самолет. Он снизился, сделал над двором на небольшой высоте круг и сбросил зажигательную бомбу. Бомба угодила прямо в песочницу и наполовину врылась в песок. Дети с криком разбежались. Я сидела в песочнице на корточках. Пытаясь вскочить на ноги, зацепилась ногой за камень и упала на четвереньки. Бомба лежала в метре от меня, из нее выскакивали искры. Я вспомнила, что зажигательные бомбы жильцы нашего дома тушат на крыше песком. Плача от страха и боли (колено было разбито в кровь), я стала бросать песок на бомбу. Увидела, как искры зашипели и начали гаснуть. Тогда я утроила свои усилия, чтобы полностью засыпать бомбу песком. Дети наблюдали за моими действиями из подъезда дома. Они поняли, что бомба не представляет серьезной опасности, прибежали к песочнице и помогли закопать бомбу полностью, благо она была небольшая. С плачем прибежали матери, растащили нас по квартирам, сообщили о бомбе в штаб гарнизона. На полуторке приехали саперы и увезли бомбу.

Шел третий год войны. В июне 1943 года на фронтах наступило относительное затишье. Обе стороны готовились к летним решающим битвам. Мы стали чаще видеться с папой. Прилетал он обычно ранним утром по воскресным дням на самолете ПО-2. Делал круг над нашим домом. Немцам так и не удалось разбомбить нас. Мы жили на верхнем этаже, из открытого окна хорошо было видно папу в кабине самолета. Он махал нам рукой, давая понять, что направляется на аэродром и скоро будет дома. И уже минут через 20 мы обнимали его. Папа доставал из парашютной сумки гостинцы. Мама готовила хороший обед, приглашала соседей. Соседи, две семьи, питались скудно, мама их подкармливала, делилась продуктами. Однажды папа приехал на «Виллисе» поздним вечером с адъютантом и ординарцем. Втроем они втащили в квартиру две парашютные сумки, полные свежей речной рыбы. Рассказывали, что с помощью гранаты глушили рыбу в Оке. Рыба была необычайно крупных размеров. Два судака сами выскочили из сумки и запрыгали по полу. Юрочка завизжал от восторга и на всякий случай спрятался под кроватью. Под руководством Латевича, пока мама готовила умопомрачительный ужин, рыба была рассортирована. Такого лакомства мы не ели с начала войны. Огромный сом едва поместился в Юрочкину ванночку. Сом шевелил усами и показался мне чудовищем. Я боялась, что он меня укусит. Таких огромных рыб я еще не видела. Было решено рыбу распределить между семьями погибших летчиков. Часть рыбы Латевич засолил впрок. Остальную рыбу я до глубокой ночи разносила по квартирам. Никогда не забуду, как вдовы благодарили. Теперь каждого прилета папы ждали не только мы, но и многие жильцы дома. Женщины прибегали со двора и кричали маме: «Мария Карловна! Летит! Василий Иванович летит!». Из открытого окна мы махали папе рукой, давая понять, что видим его, ждем. Спустя час запах жареной рыбы и кипящей ухи наполнял весь дом. Когда папа уезжал на аэродром к своему самолету, десятки женщин окружали его машину, сердечно благодарили и потом долго не расходились, обсуждая события минувшего дня.

Ежедневной моей обязанностью было стоять в очереди за хлебом с 6 часов утра и до 14 часов. Не знаю, как это случилось, но вор украл хлебные карточки из кармана моего платья. В слезах я пришла домой без хлеба. За мое ротозейство мама меня отшлепала. Месяц только начинался. Женщины, узнав о наших хлебных страданиях, стали делиться с нами своим хлебом. Приносили маленькими кусочками. Папа в полку перестал есть хлеб в летной столовой, сушил для нас сухари. Штурман и радист отдавали ему свой хлеб для нас. Через неделю папа передал нам большой пакет с сухарями и письмо. В письме сообщал, что летает ежедневно, готовит полк к предстоящим боям, учит летчиков отработке маневров в воздухе. Полк живет в лесу, в землянках. (До сих пор в этом лесу сохранились следы от землянок, окопов охранения, больших капониров, где стояли самолеты). Предлагал мне на один день приехать на машине. Как я была рада!...

Вечером я ехала к папе на автомобиле по шоссе в сторону Москвы. Ветер, по-летнему теплый, теребил мои волосы на голове. По обе стороны дороги мелькали деревья. Ехали более часа по шоссе и около часа по лесной грунтовой дороге. Остановились на большой поляне, затянутой сверху маскировочной сеткой. Здесь на поляне было несколько землянок. В одной из них был штаб. Папа встретил меня, крепко обнял, расспросил о маме, Юрочке, о том, как я доехала, отвел меня в летнюю столовую на ужин. Столовая размещалась в большой землянке. Очень добрые женщины-повара угостили нас прекрасным ужином. Я с наслаждением съела две котлеты с томатным соусом, вермишелью, сарепской горчицей и свежим огурцом. Вкус этого памятного ужина я помню и сейчас. Спать меня отвели в землянку девушек-радисток.

Ранним утром папа зашел за мной, и мы пошли на аэродром. Вышли на большую поляну. Самолеты стояли под деревьями по краям поляны и накрыты были маскировочными сетками. У каждого самолета стоял часовой с винтовкой. Мы подошли к ПО-2. Девушка-радистка доложила о готовности к полету. Сняли с самолета сетку, ветви.

Папа посадил меня с девушкой, младшим сержантом Олей во вторую кабину, сам сел в первую, снял пилотку, вывернул ее наизнанку и опять надел низко на уши. Заработал двигатель. Самолет побежал по траве, набирая скорость, оторвались шасси от земли и мы поднялись в воздух. На самолете я летела впервые и переживала смутные чувства страха и восхищения одновременно. Хотелось петь, обнять чистое голубое небо и сделать что-нибудь еще вроде этого. В этом сложном аккорде чувств едва ли не главной нотой прозвучало понимание того, почему в полете летчик видит наивысшее наслаждение своей жизни.

Пролетели мы над лесом, речкой, деревней. Из изб высыпали дети, прыгали, махали руками. Самолет снизился над ними, сделал круг. Детвора пришла в необычайное волнение. Мне захотелось помахать детям рукой. На мне был папин кожаный реглан коричневого цвета, очень красивый. Рука моя была короче рукава реглана, и когда я высунула руку из кабины, движением воздуха рукав ударил по левому борту и туго прижался к нему. Удар получился неожиданный и сильный. Руку выворачивало, я ойкала и пыталась втянуть руку с рукавом обратно в кабину. Оля помогла мне. Папа почувствовал, что что-то произошло, обернулся в тот момент, когда мы пригнули головы, защищаясь от сильного ветра. Нас не увидел, приподнялся на ноги и, заглянув в нашу кабину, спросил, не холодно ли нам? В ответ я кивнула головой. Папа развернул самолет, и мы полетели назад. Приземлились на той же поляне. Не знаю, была ли на всем фронте от Баренцева моря до Черного моря еще хотя бы одна авиационная часть, которая базировалась в лесу, в чаще многолетнего лиственного леса. Чтобы добраться после приземления до своей стоянки папе пришлось метров двести осторожно рулить по выложенной бревнами извилистой дороге. Раскидистые ветви деревьев делали ее совершенно невидимой сверху. Поэтому полк не нес потерь на земле от налетов авиации противника. Ей предоставлялась возможность бомбить и штурмовать фанерную бутафорию, расставленную у старой разбитой дороги в двух километрах от аэродрома. А полк в это время занимался своими текущими делами по подготовке к боевым вылетам.

Пообедали в летной столовой. (Бывают еще столовые для технического состава и солдатские. У этих всех столовых нормы довольствия были разные). Съели по тарелке красного украинского борща со сметаной, по куску рыбы с жареной картошкой и сырники. Запили обед компотом из лесных ягод.

Поварихи сказали мне, что если бы не папа, кормить летчиков так хорошо не удалось бы. Это он организовывает доставку для столовых свежих продуктов в виде ягод, грибов, рыбы. В свободное от полетов время весь полк занимается заготовкой продуктов в лесу и на реке. Разнообразная пища, обогащенная витаминами, покончила с заболеваниями цинги.

Пока папа был занят делами, девушки-радисты предложили мне погулять с ними в лесу. Мы нарвали большие букеты полевых цветов, украсили ими столы в столовой. Свой букет я отнесла папе в штаб и поставила в банку с водой. Папа проводил совещание с командирами эскадрилий и штурманами. Спокойным деловым тоном объяснил детали летного задания. Подошел с указкой к карте, которая висела на стене и была разрисована цветными карандашами, показал маршрут полета. Летчики и штурманы достали из планшетов свои карты и нанесли на них маршрут.

Вечером папа провел совещание летного состава прямо под деревьями. Еще раз было уточнено полетное задание. Ночью прошел сильный дождь, к рассвету небо очистилось. В лесу полным ходом шла подготовка к вылету: техники готовили материальную часть, оружейники подвешивали бомбы и заряжали пулеметы, ползали, выворачиваясь среди деревьев автозаправщики. Тревожный треск пробных пулеметных очередей заставил меня зажать ладонями уши. От звенящего рева моторов часть листьев слетала с деревьев. Воздушные струи от вращающихся винтов подхватывали их, превращаясь в зеленую метель, с неба на землю или от земли к небу. Это были замечательные самолеты конструкции Сергея Владимировича Ильюшина, знаменитые бомбардировщики Ил-4. Отец первым освоил этот самолет. Обучил летать на нем свой полк и сейчас поднимал его для перелета на аэродром под Тулой, откуда полк должен совершить свой первый боевой вылет.

Папа тепло простился со мной и первым вылетел на своем самолете, за ним последовали другие. Я некоторое время наблюдала за их полетом. Самолеты построились в воздухе девятками и взяли курс на запад. Водитель отвез меня домой к маме.

В июле 1943 года началось одно из самых крупных сражений Второй мировой войны Курская битва. Днем и ночью полк бомбил танковые соединения и артиллерийские части противника в районе Орла, Курска, Белгорода, крупнейшую авиационную базу немцев в Сеще, хорошо известную по художественному фильму «Вызываем огонь на себя». Полк сопровождали «Яки» и Ла-5. Немецкие войска с воздуха прикрывались «мессершмиттами» и «фокке-вульфами». Их задачей было не допустить к целям советские бомбардировщики. Наши истребители завязывали с ними воздушные бои. Прорываясь сквозь зенитный и пулеметный огонь, полк сбрасывал на немецкие объекты свой смертоносный груз. Выполнив задачу, наши самолеты возвращались на свой аэродром за следующей порцией бомб. В ходе Курской битвы начался коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны. Отец потом рассказывал, что эта битва продолжалась 50 дней. Было разгромлено 30 немецких дивизий, уничтожено 1500 танков, 3 тысячи орудий и минометов, много самолетов. В небе теперь чувствовался перевес советской авиации.

На машине командира дивизии отец объехал часть территории, где проходили ожесточенные бои. Земля, изрытая бесчисленными воронками, напоминала на лунный ландшафт. Бесформенные груды железа чернели в поле, валялись тысячи неубранных трупов.

Линия фронта передвинулась на запад. В конце августа в полку чувствовалась большая усталость. Ощущались перебои в материальном обеспечении. Необходимо было провести ремонт самолетов и подготовиться к сражениям за освобождение Крыма и Северного Кавказа. Отдыхать было некогда. В августе и сентябре полк пока базировался на старом месте в лесу. Перебои с привозом продуктов вынудили столовые почти целиком перейти на грибной рацион. Пока шел ремонт самолетов, летчики отсыпались, в свободные минуты собирали грибы. Они росли всюду в невероятных количествах, даже на крышах землянок, на протоптанных тропинках, под самолетами. Папа часто привозил нам белые грибы в парашютных сумках. Мы их резали на куски и нанизывали на нитки. В верхней части оконной рамы прибивали несколько гвоздей, ни них вешали нитки с грибами. В начале осени дождей не было, и грибы сохли быстро. Насушили так много, что их хватило на два года. Мама делилась грибами со всеми жильцами. В конце лета папа прислал грузовую машину с рыбой и грибами. У машины быстро выстроилась очередь женщин и детей с ведрами, корзинами, кастрюлями. Два солдата, стоя в кузове, раздавали женщинам эти дары. Крупные рыбы рубили топором на куски. Вскоре нитки с грибами увесили все открытые окна. На всех этажах запахло свежими грибами и рыбными блюдами. Папа старался обеспечить нас продуктами впрок, так как его полк перебазировался на новое место. Скорее всего, это была Тула, а потом аэродромы Спаск и Шаталово. Это под Смоленском. Оттуда полк продолжал совершать боевые вылеты. 17 октября 1943 года, проведя в воздухе 4 часа 50 минут, отец бомбил крупный железнодорожный узел Невель.

В Рязани стало относительно спокойно. Немцы теперь бомбили город редко. Около нашего дома были разбиты грядки огорода. Женщины выращивали на зиму овощи. Маленькая грядка была и у нас. Когда пришло время убирать картошку, мама и я вооружились лопатой, ведром и взялись за дело. Мама выкапывала из земли клубни, насыпала их в ведро до половины и вручала мне. Я относила скудный урожай на нашу квартиру на 4-м этаже.

На третьем этаже, под нашей квартирой, жил с семьей Герой Советского Союза Александр Васильевич Беляков, тот самый, который в 1937 году был штурманом в экипаже Валерия Чкалове во время знаменитого перелета через Северный полюс в Америку. Генерал Беляков в 1943 году был начальником Рязанской школы военных штурманов, которая находилась в нашем военном городке Дягилево. Идя со службы домой, он увидел меня на лестнице с ведром картошки и помог мне донести ведро до дверей нашей квартиры. Расспросил про отца, просил передать ему в письме привет.

1 сентября 1943 года я пошла в школу. В военном городке школы не было. Ее разбомбили немцы. Мама отвела меня в ближайшую школу, расположенную в трех километрах от городка в деревне Дягилево, откуда и пошло название нашего военного городка. Школа размещалась в бывшем барском двухэтажном доме. Рядом был пруд, который до сих пор называют барским, был еще барский сад. Говорили, что дети и внуки бывшего помещика живут во Франции. К осени у меня отросли волосы, и мама завязала их лентами в два пучка около ушей. Я мечтала о косах. Директору школы я понравилась. Хлопот особых со мной у учительницы не было. Я бойко читала, писала и сносно считала, в то время, когда одноклассники учились писать еще палочки. В тетрадях были одни пятерки. Мама сшила мне тетради из оберточной бумаги, разлинеила их карандашом. Учительница часто подходила ко мне, гладила по голове, хвалила.

У здания школы росли три старые раскидистые липы. Подруг и друзей у меня стало больше. Однажды, играя в подъезде нашего дома с детьми, я споткнулась о ногу девочки (она поставила мне подножку) и упала на ступеньки лестницы. Лицо было разбито в кровь. Два передних зуба выбиты. Это было ужасно!

6 ноября 1943 года советские войска освободили Киев. Папа послал телеграмму бабушке на старый киевский адрес. В ответной телеграмме (она сохранилась) бабушка сообщала: «Мы живы и здоровы». Вскоре пришло от нее письмо. Она писала, что очень волновалась за нас, плакала. Внуки по-прежнему жили с ней. Муж умер. Тетя Катя осталась одна. Ее двух дочерей немцы угнали в Германию. Киев трудно узнать, он сильно разрушен. От Вити известий не было. Мама послала бабушке деньги и продуктовую посылку.

От папы приходили письма часто, каждые три дня. На одном из армейских совещаний он встретился с бывшими однополчанами Барановым, Калиниченко, Чекаловым и другими. Они передавали нам привет, рассказали папе о своих семьях.

Я писала папе о своих успехах в школе. На каждое мое письмо он отвечал. Одно письмо было написано красным карандашом и начиналось так: «Любимой дочке и умнице моей — крепкий поцелуй от папы. Письмо получил, рад безмерно, чумазик мой, за успехи в учебе, так учись и дальше. Тетради, альбом и книжки купил. Сегодня привезли мне игрушки из Москвы для Юрика. Скоро вышлю посылкой».

Чтобы нас не волновать, о своей работе он писал мало. Его доброе любящее сердце не забывало о наших заботах и нуждах. Маме писал: «Мусечка! Я очень скучаю и жду с нетерпением скорой встречи. Скоро будем вместе. Ты потерпи еще немного, детка моя, не скучай, живи спокойно, за меня не волнуйся, береги свое здоровье и здоровье детей. Видел Баранова и Калиниченко, передают тебе привет. Баранов назначен начальником политотдела и едет на курсы. У нас сильные снегопады, прибавилось работы по расчистке аэродрома. Латевич топит печь день и ночь». Командующим авиацией фронта папа был представлен к званию Героя Советского Союза, однако звезду Героя он не получил. Документы о его представлении могли затеряться в штабе фронта или сгореть с другими документами, когда в здание штаба фронта попала бомба. По счастливой случайности в самом здании мало кто пострадал. За несколько минут до того закончилось совещание летного командного состава и участники совещания стали разъезжаться по своим частям. Услышав крики: «Воздух!...», папа и водитель вышли из машины и, отбежав от нее метров на тридцать, упали на землю. Они видели, как заместитель командующего ВВС фронта и командир дивизии, продолжая начатый на совещании разговор, встали под защиту стены сарая. Через секунду, там, где они стояли, дымилась свежая воронка от бомбы.

Не исключено, что работники особого отдела умышленно задержали представление к званию Героя Советского Союза, а затем это представление погребли в архивах. Они неоднократно настаивали, чтобы он развелся с женой, немкой по национальности на том основании, что гитлеровская разведка Абвер могла использовать ее в качестве своего агента. Доводы отца о том, что она не знает немецкого языка, не общалась с людьми немецкой национальности, что отец ее Карл Теодорович Вальтер не был уроженцем Германии, умер в 1922 году, когда ей было всего 8 лет и родственников в Германии у нее нет, не могли их убедить отказаться от желания разрушить замечательную семью, потрепать нервы хорошим людям. Отцу угрожали задержать должностной рост, исключить из партии, уволить из армии, отдать под суд. А в личном деле отца девичья фамилия мамы и ее национальность были подчеркнуты красным цветом. Это, видимо, для того, чтобы компетентные товарищи обратили на этот факт особое внимание.

Все эти угрозы не могли сломить волю отца. Командование штаба ВВС взяло его под свою защиту, не хотело лишиться опытного храброго летчика, талантливого командира, настоящего патриота. Его характеризовали с самой лучшей стороны, как хорошего коммуниста, члена ВКП(б) с 1931 года, патриота, ничем не запятнавшего своей чести.

Отец не рассказывал маме о своих переживаниях, чтобы ее не расстраивать, но находились сердобольные приятельницы, которые спешили посочувствовать маме и преподнести слухи об опасности существования семьи в искаженном свете.

Когда мама спросила отца, не лучше ли будет для него, если он с ней разведется, чтобы не рисковать своей жизнью, он сказал, что без нее и детей не может прожить ни дня. Больше никогда к этой теме они не возвращались. Их любовь выдержала много испытаний, но в горниле этих испытаний становилась еще сильнее и прекраснее.

Генерал Беляков проявил заботу о нашей семье, приказал солдатам привезти нам дрова. Солдаты сложили поленья в кухне до самого потолка.

Однажды ночью вновь завыли сигналы воздушной тревоги, но бомбы упали где-то за военным городком. Утром я, как обычно, шла в школу. На мне была шубка, пошитая мамой из летного комбинезона еще в Туркмении. На голове вязаная шапочка. Я торопилась. Шла вдоль забора и вдруг почувствовала, как земля провалилась под ногами. Раздался треск льда. Я оказалась в ледяной воде. Провалилась в воронку из-под бомбы, заполненную водой. Шуба намокла и своей тяжестью потянула меня на дно. Мальчик-третьеклассник услышал мой крик, лег на снег, подполз поближе к воронке и хотел ухватить меня за воротник, но я исчезла под водой. Как только мои ноги коснулись дна, я тут же оттолкнулась ногами от дна, моя голова оказалась над водой. Мальчик протянул мне свой портфель, я вцепилась в него руками и выбралась на землю. Мороз в то утро был не меньше 20 градусов. Я побежала домой. Увидев меня, мама пришла в ужас. Вся моя шуба покрылась ледяной коркой, валенок где-то потерялся, наверно остался в воронке. Я дрожала и тщетно пыталась объяснить, что же со мной произошло. Мама сняла с меня одежду, растерла спиртом, напоила чаем и уложила в постель. К утру у меня поднялась большая температура. Полтора месяца я болела воспалением легких и когда уже начала выздоравливать, соседские дети и Юрочка заболели корью. Юрочка корь переносил легко. Весь покрытый сыпью бегал по квартире и лопотал на своем очаровательном труднопонятном детском языке. Я заразилась корью и тяжело болела до самой весны.

Вскоре, в конце весны, начальник гарнизона принял решение открыть школу для детей в военном городке. В солдатском клубе для школы выделили комнату, поставили столы. (Потом этих комнат-классов стало больше. В эту школу ходил Юрочка, а затем пошел и младший братик). В 1944 году в школе детей было пятнадцать. Учительница вела урок одновременно для 1–5-х классов. Дети были разного возраста. 1-й и 2-й классы я окончила «на отлично».

На несколько дней прилетел папа. Он был в командировке в Москве в штабе ВВС. Привез нам много подарков: книги, альбом, карандаши, продукты, одежду, маме — туфли, мне — пальто, Юре — костюмчик. Он рассказал, что по служебным делам был на Украине, виделся со своими родителями и младшей сестрой Марусей. Они вернулись на Украину из эвакуации. Папа привез им деньги и продукты. Маруся работала рентгенологом в военном госпитале. Мама и я написали им письма. Из денежного содержания папы на семью по аттестату удерживалось 1650 рублей. Часть денег родители мои посылали бабушке в Киев, дедушке в Стахановск, тете Марусе в Ворошиловград, где она училась.

Вскоре нашлась тетя Витя. Виктория Карловна приехала в Киев к своей маме и детям. Старшему ее сыну Владимиру исполнилось 18 лет и он пошел в армию. Был направлен рядовым на фронт.

Мамин брат Леонид тоже был на фронте, служил военным водителем. Из писем Вити мы узнали о тяжелой болезни бабушки. Она получила тяжелую травму. Ее сбила лошадь и переехала телега.

Папа был командирован на московский авиационный завод. Изучал новые самолеты, которые должен был получить его полк. Мы поехали в Москву с папой на три месяца. Жили на частной квартире. Я ходила в женскую школу. (Тогда девочки и мальчики учились отдельно). Вместе с родителями и братом побывала в кукольном театре Сергея Образцова на спектакле «По щучьему велению». Затем мы вернулись в Рязань. А папа улетел на фронт, где принимал участие в боях за освобождение Белоруссии.

В конце мая 1944 года Витя сообщила, что в состоянии здоровья бабушки наступило резкое ухудшение. В это время папа был командирован в Киев. На семейном совете было принято решение ехать и нам с ним. Сохранилось разрешение N 662 от 9 июня 1944 года Киевского горисполкома на въезд и проживание в Киеве нашей семьи.

Бабушка выглядела плохо, тяжело дышала, была очень худа. Лежала на узкой кровати в окружении такой нищеты, что сердце сжималось. Дом был старый, одноэтажный, запущенный. Милое лицо бабушки было покрыто густой сетью морщин, словно ей было 80 лет, а ей недавно исполнилось 60. Прекрасные глаза на измученном лице сияли теплотой и лаской. Было понятно, что дни ее сочтены. Мы не могли сдержать слез.

Мы посетили тетю Катю, которая жила там же, на Кастопальской улице. Она показала мне в заборе четыре дырочки от пуль. Рассказала, что 22 июня 1941 года во время бомбардировки Киевского аэродрома немецкий шпион стрелял из пулемета вдоль улицы. Дырочки правильной формы расположены были по горизонтали на близком расстоянии друг от друга.

Навестили мы мамину подругу Надю Липавскую. Она жила с маленьким сыном в бараке. Муж ее погиб на фронте. Побывали в семье маминого брата Леонида. Я познакомилась с его детьми. Встретилась с двумя сестрами бабушки. Одна из них полная дородная женщина жила с двумя детьми в старинном многоэтажном доме на четвертом этаже, зарабатывала себе на жизнь тем, что пекла пончики с кремом. Ее старшая дочь продавала их на улице.

Мама написала письмо своей любимой подруге Гени Ребровой на ее старый адрес в Запорожье, с ней она дружила еще до войны. Она надеялась, что Геня жива.

Мама показала мне тихую улицу, на которой стояли старинные дома ХIХ века. На этой улице еще до революции жили ее родители. Их дом, одноэтажный, каменный, к сожалению не сохранился. Улица утопала в цветущих садах. Мы шли по узкому брусчатому тротуару, вдыхали аромат буйно цветущих вишен. Мама плакала. Киев был любимым ее городом. Здесь прошли ее детство и юность, здесь она встретила свою единственную большую любовь — моего отца. Говорила, что в Киеве ей легче дышится, что воздух здесь особенный, настоянный на ароматах цветов. Цвели каштаны, ее любимые деревья. Вспоминала забавные случаи из жизни своей матери, связанные с этой улицей. Некоторые молодые люди, влюбленные в Анну Вальтер, долго не могли примириться с тем, что она вышла замуж. Помногу раз прохаживались по ее улице с единственной целью увидеть красавицу в окне или на прогулке. Чаще других под окнами мелькал один знакомый, у которого был курносый нос. В то время Анна ждала второго ребенка. Заметила, что знакомый ищет ее своим взглядом, и решила подразнить его: указательным пальцем приподняла кончик своего очаровательного носика. Когда у нее родился сын Леня, к ее ужасу, у него оказался курносый нос. «Это тебя Бог наказал», — заявила ее мама.

У Лени на бедре было темно-красное родимое пятно величиной с вишню. Мама рассказала мне еще одну забавную историю, которая случилась с ее матерью в период беременности. Однажды во время прогулки Анна увидела над самым тротуаром ветку со спелыми вишнями чужого сада. Ей очень хотелось сорвать и съесть вишенку. Огляделась по сторонам, нет ли поблизости людей, и только успела сорвать ягоду, как в тот же момент дверь соседнего дома распахнулась, и на улицу вышел мужчина. Она испугалась и прижала зажатую двумя пальцами вишню к бедру. На этом самом месте у Лени и было родимое пятно.

В годы юности и молодости Анна доставляла своей маме немало огорчений своим озорством.

На Киев я стала смотреть мамиными глазами, и он мне казался прекрасным, несмотря на руины. До революции Киев называли вторым Парижем.

С тяжелым чувством мы уезжали в Рязань. Грустным было прощание с близкими, с милой бабушкой. Ко времени нашего отъезда она чувствовала себя лучше, но с постели не вставала.

Умерла бабушка 2 декабря 1945 года и была похоронена на Кастопальском кладбище рядом со своей мамой.

После нашего возвращения в июне 1944 года в Рязань отец выехал в полк. На вооружение в часть поступили новые самолеты конструкции Туполева ТУ-2. Пришлось отцу в кратчайшие сроки освоить новую машину и научить летчиков полка летать на ней и громить врага. Полк воевал в составе 1-й воздушной армии, возглавляемой генерал-лейтенантом Т.Т.Хрюкиным, участвовал в боях за освобождение Белоруссии и Прибалтики. Командование требовало, чтобы бомбардировщики наносили ощутимые удары по оборонительным рубежам противника, чтобы облегчить действия советской пехоты. Полк работал с полным напряжением сил. На железнодорожные узлы и укрепрайоны сыпались бомбы, круша подвижные составы, склады, подъездные пути, аэродромы, артиллерийские батареи. Противник основательно был засыпан бомбами, исхлестан смертельным ливнем пулеметного огня, но продолжал оказывать отчаянное сопротивление. Вокруг наших самолетов густо ложились багровые вспышки разрывов. В одном из полетов немецкий истребитель пытался пристроиться в хвост папиному самолету и ударил из пулемета с дальней дистанции. Стрелок ответил короткой очередью, но она прошла мимо, немец успел нырнуть в облака, а через минуту вынырнул, как ни в чем не бывало. Патронов больше не было. Стрелок, увидев, что немецкий самолет делает маневр, чтобы опять пристроиться в хвост, от отчаяния открыл люк и стал бросать пачки листовок. Немец очень удивился, наверно подумал, что это какое-то новое оружие русских. Пока он соображал что к чему, папа увел самолет в спасительные облака.

Во время боевого вылета в район Орши штурман сказал папе, что в этих краях под Оршей находится его деревня, где до освобождения жили его родители, и он надеется, что они живы. В этот полет, когда бомбардировщик подвергся нападению «мессершмитта», штурман заслонил своего командира, и немецкие пули раздробили ему руку, снесли верхнюю часть кресла пилота и разбили часть приборной доски. Только очень опытный летчик мог посадить самолет с такими повреждениями, почти вслепую. Папа благополучно посадил самолет в Сеще. Штурмана увезли в госпиталь. Встретились они через три года в Орше, но об этом будет речь идти ниже. Все чаще и чаще командование отзывало отца из полка в командировки на авиационные заводы, в штабы и части. Его опыт необходим был для переучивания летного состава частей. В то время авиационная промышленность поставляла в полки и дивизии новые самолеты, на которых еще никто из армейских летчиков не умел летать. А ведь именно эти самолеты были рассчитаны на действия на завершающем этапе войны. От старых тихоходных машин они выгодно отличались большой скоростью, лучшей маневренностью, большую несли бомбовую нагрузку, могли действовать на дальних расстояниях от своих аэродромов.

В декабре 1944 г. отца назначили командиром 208 бомбардировочного полка.

Проблемы, связанные с процессом переучивания летчиков, волновали тогда многих военачальников, начиная с Верховного Главнокомандующего и кончая командирами авиационных дивизий. Отцу приходилось выполнять функции летчика-инструктора и летчика испытателя, так как некоторые из новых самолетов требовали заводской доработки. Он доказывал конструкторам, что машина в боевой обстановке ведет себя подчас совершенно иначе, чем над заводским аэродромом. По поручению командования испытывал новые типы самолетов в боевых условиях. Давал характеристики боевых качеств новых самолетов в своих рапортах командующему ВВС. Часто вызывали его на совещания и в Наркомат обороны. За массовый героизм летного состава полка, образцовое выполнение заданий командования 208-му полку было присвоено звание гвардейского. 208-й гвардейский бомбардировочный авиационный полк входил в состав 19-й гвардейской бомбардировочной авиационной дивизии. Дивизия входила в состав 9-го гвардейского авиационного корпуса.

3 ноября 1944 года отец был награжден медалью «За боевые заслуги».

Генерал-лейтенант Н.Шиманов в статье «Офицеры авиации» на страницах газеты «Красная звезда» характеризовал отца как хорошего методиста, инструктора и воспитателя летных кадров:

«В воспитании офицерских кадров особое значение имеет личный пример командира, умение старших офицеров передавать свой опыт молодым. Как правило, в период самых напряженных боев в наших частях идет постоянный процесс совершенствования летных кадров. В этом отношении характерным является опыт боевой работы и учебы полка бомбардировщиков, которым командует подполковник В.И.Лукин. Здесь каждый боевой вылет подвергается детальному анализу с оценкой общей обстановки, вражеской тактики и поведения в бою экипажей. На полевом аэродроме появляются в таких случаях на стендах схемы боя и полета, возможные варианты, которыми не воспользовался тот или другой летчик. Боевой командир и воспитатель своих летчиков подполковник Лукин не только сам ходит в бой, но и постоянно учит мастерству своих подчиненных, не страшась никакой «черновой» работы. Это и есть то, что движет вперед творческую мысль наших офицеров, совершенствует их умение воевать».

В сентябре 1944 года мама случайно узнала, что у нашего отца вновь возникли конфликты с начальством. Работники особого отдела вновь выразили недовольство по поводу национальности мамы и требовали, чтобы отец с ней развелся, угрожали дисциплинарными взысканиями, даже тюрьмой и расстрелом. Папа обожал свою жену, любил свою семью и отказался категорически выполнить требование особистов. Спасло отца то обстоятельство, что крупные военачальники хорошо знали его, уважали и ценили и не дали его уничтожить, дали ему блестящие характеристики.

Стрессы, нервное напряжение отразились на здоровье отца. У него возникла острая сердечная боль.

Знаменитые фронтовые сто грамм помогали летчикам снять нервное напряжение после боя, защитить свою психику, расслабиться. Но наш отец не любил водку и не позволял себе расслабиться с помощью алкоголя.

20 сентября 1944 года отец был направлен в Москву в Центральный госпиталь ВВС для заключения к годности к летной работе с диагнозом неврастения и невроз сердца.

После месяца лечения боли в сердце прошли, и отец продолжил свою службу в авиации, без которой не представлял своей жизни.

В моем детском представлении он был самым добрым и сильным человеком на свете, как богатырь из сказки, который защищает и спасает слабых. Всегда спокойный, волевой он производил впечатление несгибаемого человека.

Могилев

В марте 1945 года 208 полк был переведен в Могилев. Улетали мы на транспортном самолете ЛИ-2. Провожать нас вышли жильцы дома с цветами. Много прекрасных слов сказали моим родителям, о том, как много значила их помощь в трудные времена, желали счастья.

В Могилеве мы жили в частном доме на улице Быховской в нижней части города. Я пошла в третий класс. На уроке белорусского языка учительница провела диктант. Не зная языка, я написала, как могла и получила единицу. Это меня очень расстроило, но еще больше расстроилась, когда получила задание написать по картинке сочинение на белорусском языке. Мама посоветовала обратиться к хозяйке за советом и помощью. Хозяйка мне посочувствовала, но призналась, что за 50 лет проживания на белорусской земле так и не освоила, в достаточной степени, белорусский язык. В полной растерянности от этого грустного обстоятельства высказала такую точку зрения: «Людочка, мне кажется, как по-русски будет неправильно, так по-белорусски будет правильно». Я поверила ее сединам и сочинение написала. Когда учительница зачитывала мой труд, ликованию класса не было границ. Узнав о моих страданиях, директор школы приказал освободить меня от изучения белорусского языка.

Война проходила теперь по территории Западной Европы. Полк в непосредственных боевых действиях участвовал теперь редко. Помню, что папа летал в Польшу. В начале 1945 года его часть по приказу командования целиком занялась освоением новых самолетов.

День Победы 9 мая 1945 года помню хорошо. На центральной площади города народ собрался на митинг. Люди плакали от счастья, кричали «Ура», дарили военным цветы. Председатель Могилевского горисполкома долго говорил о величии ратного и трудового подвига советского народа в Великой Отечественной войне, о тяжелой горечи утрат и скорби миллионов матерей, вдов и сирот, о великой освободительной миссии Советской Армии в странах Европы и о предстоящих задачах по восстановлению народного хозяйства. Выступал и мой дорогой отец. Ярко блестели золотые погоны, ордена и медали на его гимнастерке. Майский ветерок нежно теребил прекрасные вьющиеся черные волосы. Прищуренные глаза улыбались. Чтобы лучше его видеть, я приподнималась на кончиках пальцев. Хотелось запомнить этот исторический день навсегда. Папа говорил о боевом пути своего гвардейского полка, с честью выполнившего свою боевую задачу и со славой пронесшего свое Боевое Знамя по фронтам Великой Отечественной войны. Он говорил красиво, вдохновенно. Его стройная ладная фигура, богатырские плечи, доброе мужественное лицо произвели сильное впечатление не только на меня. Девочка рядом со мной сказала: «Какой красивый этот военный, правда?». Я тихо ответила дрогнувшим голосом от переполнявших меня чувств: «Это мой папа». В этих словах, по-видимому, прозвучало столько любви и восхищения, что девочка пристально посмотрела на меня, коротко вздохнула и, опустив голову, сказала: «Какая ты счастливая...». А потом бросила на меня острый взгляд: «А мой папа тоже был красивым. Только я его не помню, он погиб… в Восточной Пруссии».

Вечером родители ушли на праздничный концерт в офицерский клуб. Папа взял с собой пистолет, так как в темное время суток в городе орудовали бандиты. Чтобы нам, детям, не было страшно оставаться одним, прислал солдата с автоматом. Солдат был совсем юным, из весеннего призыва. Мы с увлечением играли в прятки. Он спрятался в шкаф. Мне это не понравилось, но я считала себя не вправе делать замечания взрослому человеку. Утром мама обнаружила, что из шкафа исчезли все деньги, которые папа получил накануне — две с половиной тысячи рублей. У нас к тому времени был установлен телефон. Мама позвонила в штаб папе. Он вызвал командира роты. В казарме под матрасом деньги были найдены. Солдат не успел их потратить. Отделался он легко — 15 сутками ареста. Попросил прощения. Был прощен. Жаль, испортил он папе праздничное настроение.

28 июня 1945 года папа был награжден орденом Александра Невского. Этот орден был учрежден для командного состава за особые заслуги, за боевое мастерство в сражениях. Летчики поздравляли папу. Вечером у нас были гости. Отметили награду.

Указом Президиума Верховного Совета ССР от 9 мая 1945 года отец был награжден медалью «За победу над Германией». Эта медаль была вручена отцу 1 октября 1945 года командиром 9 гвардейского бомбардировочного авиационного корпуса генерал-лейтенантом авиации Георгиевым.

За время Великой Отечественной войны отцом было совершено 165 боевых вылетов с общим налетом 504 часа 20 минут, из них 86 вылетов были совершены днем и 79 вылетов ночью. А всего, с учетом Финской войны и Иранской компании, папа совершил 190 боевых вылетов, сбросил на головы врага более 115000 килограмм бомб, на боевом курсе пролетел более 110000 километров, то есть более чем в два раза обогнул земной шар по экватору. И на каждой минуте боевого вылета, на каждом километре боевого маршрута отца подстерегала смерть. Каким же мужеством надо было обладать, чтобы пройти через все это! Я напомню, что это неполные данные. Не все полеты были занесены в летную книжку.

Распорядок дня в семье был такой. Вставали рано, а папа раньше всех. В 4 часа утра он уходил на полеты, перед уходом целовал нас спящих. В 7 часов утра просыпалась я. Мне нужно было к 8 часам утра в школу. В 8 часов вставала мама. В 9 часов просыпался Юрочка. Папа не обедал в летной столовой, а приходил на обед домой ровно в 13 часов 30 минут. К этому времени и я приходила из школы. Мама умела превратить обычный обед в маленький семейный праздник. На обеденном столе возвышалась ваза с цветами, пища выглядела праздничной, была украшена цветочками, вырезанными из овощей, зеленью. Мама старалась окружить папу домашним теплом, заботой, хорошо организованным бытом, чтобы восполнить то, чего он был лишен в военные годы. Она умела отвлечь папу от мыслей о работе, вела занятный, остроумный разговор. Время обеда было очень дорогим для нас временем. В это время я делилась с родителями всем, что меня волновало. Смешно перевирая слова, лопотал Юрочка. Мы смеялись и чувствовали себя счастливыми. После обеда я помогала маме убрать со стола, помыть посуду, выносила мусор и садилась за уроки. Папа ложился на диванчик, просматривал газеты и засыпал минут на двадцать, затем уходил на службу до 19 часов. Вечером мы любили гулять по улице Быховской. Красивые многолетние деревья росли по двум ее сторонам. По другую сторону от нашего дома было городское кладбище. Однажды во время прогулки нам встретился знакомый офицер, начштаба. В руках он держал папиросу. Взглянув на Юрика, подмигнул и сказал: «Что, Юрик, курим?» Мама ахнула и быстро выдернула изо рта сына грязный потухший окурок. Когда он поднял этот окурок с земли и сунул в рот, никто из нас не заметил.

В конце лета в Могилеве мы пережили страшные сутки, в течение которых в городе бушевал ураган. Ветер был невероятной силы. Шатался и скрипел наш дом. С соседних домов снесло крыши. Деревья вдоль дороги были вырваны с корнем, телеграфные столбы упали, провода перепутались. Вода грязными потоками текла по улице, словно океанская волна, сметая на своем пути сараи, собачьи будки, заборы. Мы очень волновались за папу. Понимали, что он в эти страшные часы на аэродроме спасает самолеты, привязывает тросами к бетонным балкам, чтобы они не сорвались с креплений и не бились друг о друга. Все кончилось утром. Мы остались целы. Телефон не работал. Вышли на крыльцо. Всюду, насколько хватало глаз, была вода. Она поднялась над уровнем земли на целый метр. В стоячей воде плавала собачья будка, доски, ветки, на лодке плыли мужчины, спросили у нас: «Все ли целы, нет ли раненых?». К ночи вода спала. Пришел папа, безмерно уставший. Сутки ничего не ел. Сказал, что все обошлось, что принятыми мерами техника была спасена, только один легкий ПО-2 отнесло на край аэродрома. Остальную технику успели надежно зашвартовать. На территории гарнизона в верхней части города от урагана были большие разрушения. Вода к концу третьих суток совсем спала, оставив после себя мусор и грязь. Город трудно было узнать.

Спустя несколько дней, в воскресенье группа офицеров с папой отправилась на охоту в лес. Вернулись к ночи, разбудили нас. Возбужденные, захваченные азартом охоты, голодные. Привезли восемь тушек зайцев. Сняли их шкурки. Вымачивали в воде в тазах. Мама потушила зайчатину в ведре. Мясо оказалось нежным на вкус, сладковатым. Мужчины выпили по рюмочке водки, до утра рассказывали веселые охотничьи байки.

Зайцев в лесах развелось в то лето много. Они забегали в город, перебегали улицу ночью перед фарами машин. Маленький зайчонок забрался в папин самолет. Солдаты его поймали и папа принес его домой. Зайчик был премиленький, забился в угол под диван и отказывался от угощений, от морковки и капусты. Укусил меня за палец. Пришлось его отпустить на волю.

Потом у нас появился пернатый жилец — галчонок. Бедняга выпал из гнезда, сломал крылышко. Папа его пожалел, подобрал под деревом около штаба и принес домой. Птенец имел несчастный вид, выглядел уродцем, на нем почти не было перьев. Я сделала ему перевязку, устроила теплое гнездо в большой картонной коробке. Вскоре он у нас освоился, бегал по квартире и оглушал воздух задиристым: Кра! кра!». Хуже всего, что он просыпался слишком рано, в 5 часов утра, выпрыгивал из коробки, направлялся к моей кровати и начинал оглушительно орать у изголовья. Мне ужасно не хотелось вставать, я не в силах была открыть глаза, поворачивалась лицом к стене и укладывала подушку на ухо. Но не тут-то было! Этот хитрец прыгал на подушку, выискивал щелочку между подушкой и ухом и издавал такой пронзительный звук, что я вскакивала пулей и бежала на кухню его кормить. Он бежал за мной. Кормила я его крошками хлеба. Птенец отказывался их клевать, приходилось бросать крошки прямо в открытый клюв в моменты, когда он произносил свое «Кра, кра!». После приема пищи, умиротворенно замолкал, прыгал в свою коробку и не беспокоил нас до 12 часов. Когда я была в школе, и наступало время его кормить второй раз, он не давал маме покоя, ей приходилось откладывать все свои дела и кормить его. Галчонок по-хозяйски прохаживался по полу, зорко следя за дверью, где в сенях возились хозяйские котята. При малейшей их попытке перейти государственную границу в виде двери и проникнуть на нашу территорию, галчонок отважно бросался наперерез и изгонял противника с позором. Вид у него был устрашающий: он расправлял крылья в стороны, издавал воинственный клич, распускал перья, задирал кверху хвост. Даже кошка его боялась в такие минуты и искала место, где бы спрятаться. Умный, хитрый, ловкий, нахальный, он стал нашим любимцем. К весне у него зажило крыло, отросли перья, он стал красивой, взрослой птицей, но есть самостоятельно категорически отказывался. Смешно было смотреть, как он приставал к маме с просьбой, чтобы она его накормила. Усаживался на ее тапок и задрав голову смотрел на ее лицо черными бусинками глаз, кричал: «Кра!» и сновал на мамином тапке вместе с нею по маршруту от плиты до кухонного стола, а от него до обеденного стола и обратно до плиты. После сотого «Кра» мама не выдерживала и сдавалась, начинала его кормить, рискуя не успеть приготовить обед вовремя. Летать пернатый не хотел. По двору бегал, как курица. Увидев первый раз курицу с цыплятами, обомлел от удивления, подошел к курице поближе, подпрыгнул и клюнул ее в лоб. Курицу чуть инфаркт не хватил. С перепуга она пыталась спрятаться в собачью конуру, прыгнув прямо на спящую собаку. Курицу он невзлюбил, гонял ее по всему двору. В комнате ему нравилось играть в прятки. Прятался обычно под диван, за шкаф, за подушки на кровати. Прятал только голову, считая, как видно, что все остальное вместе с хвостом значения не имеет. Папин звучный баритон повергал его в ужас. Спрыгивал со стола, бежал к своей коробке на полусогнутых ногах, по пути пряча голову под крыло. Папа хохотал до слез. Мы пробовали научить галчонка летать, но дальше вишневого дерева во дворе летать он отказывался.

Вскоре мне подарили очаровательного черного цвета щенка, толстенького. Я назвала его Шариком. Галчонок и щенок подружились. Они носились по кухне и комнате, затевали возню в предрассветный час и не давали нам выспаться.

В воскресные дни мы ездили в лес, на речку. Папа любил отдыхать со всей семьей на природе. Брали с собой и наших питомцев.

Однажды, когда отец возвращался домой после ночных полетов, на него напали бандиты. Он пришел домой очень расстроенный. Рассказал, что бандитов раскидал, как котят, а затем провел с ними политбеседу. Они обещали на людей не нападать, улицу Быховскую охранять от других уголовных групп.

Мама просила нашего отца носить пистолет с собой ежедневно, хотя бы в кармане брюк, но отец по-прежнему ходил без оружия.

С тех пор по его приказу на улицах стали ходить военные патрули. Они и помогли горисполкому и милиции справиться с бандитами.

Я на отлично окончила 3-й класс.

Первый спектакль в настоящем профессиональном драматическом театре по пьесе А.Н.Островского «Поздняя любовь» я смотрела с отцом в Могилеве в конце 1945 года. Мне было тогда десять лет. Я до сих пор помню этот спектакль во всех подробностях — такое сильное впечатление он на меня произвел. Я полюбила театр на всю жизнь.

Папину часть перевели на новое место базирования в Городню, небольшой городок на границе Белоруссии и Украины. Улетали мы с военного аэродрома на самолете «Ил-4». По просьбе наших бывших хозяев, которые очень подружились с нами и плакали при расставании, папа сделал круг над домом, в котором мы прожили счастливо больше года. Хозяева вышли на крыльцо и долго махали руками вслед. Прощай, Могилев! Мы увозили с собой Шарика. Галчонка оставили на дереве под присмотром хозяев.

Городня (1946–1948 гг.)

В Городне мы снимали две комнаты в одноэтажном частном доме. Первая комната служила кухней. В ней я спала. Комнаты были большие и светлые. Вся мебель была хозяйской. Во дворе хозяева вырыли большой погреб, похожий на землянку. Во дворе был большой гараж. В этом гараже находилась папина служебная «Эмка» черного цвета. В углу двора хозяева аккуратно сложили доски. Они казались мне невероятно интересными сооружениями в форме треугольника высотой три метра. Между досками были щели равные толщине доски, поэтому не доставляло большого труда влезть по ним до верха и спуститься вовнутрь. Лучше места для военных игр и представить себе было трудно. Штаб! — меня осенило, — можно было смотреть в щели и вести наблюдение, не привлекая к себе внимания. Я начиталась тогда повестей Гайдара и Катаева и мечтала о военных играх. Спустя две недели детвора всей улицы толпилась в нашем дворе. Все были разделены на отряды по месту жительства: разведчики, санитары, связные, штабные работники, часовые. Войти в штаб можно было, только зная пароль. Главной целью игры было совершать, как можно больше добрых дел по примеру тимуровцев. Детвора соседних улиц чуть не помешалась от любопытства. Там тоже образовались разновозрастные отряды, которые не знали чем заняться, но которых объединяло жгучее стремление любой ценой выведать наши военные тайны.

Все лето мы играли с большим увлечением. В воскресные дни все семьи военнослужащих и горожан спешили на стадион. Здесь проводились настоящие спортивные праздники. Организаторами этих праздников были спортсмены полка. Вопли болельщиков и почитателей спортивных игр сотрясали тихие улочки городка и ввергали в ужас старушек.

Папа все свои силы и возможности направлял на организацию работы по боевой и политической подготовке личного состава, освоению техники, ремонту аэродрома и служебных строений, на развитие спорта и художественной самодеятельности. Спортивные соревнования между эскадрильями, выставки художественного творчества, концерты, коллективные выезды на речку, в лес — все это делало жизнь полка необычайно насыщенной и увлекательно-интересной. Многие летчики девиз Валерия Чкалова «Если быть, то быть лучшим» считали и своим девизом. По всем показателям полк в 1946 году занял первое место в дивизии, а в 1947 году был одним из лучших полков в Белорусском военном округе. Сохранилась составленная командиром 19-й гвардейской авиационной дивизии полковником Омельченко летная характеристика на отца:

«В должности командира полка работает с 1941 года. Много уделяет внимания летной подготовке полка, лично сам много летает с молодыми летчиками в качестве инструктора.

В 1947 году полк имеет хорошие показатели в учебно-боевой подготовке и не имеет летных происшествий.

Лично сам дисциплинирован, к подчиненным требователен, по характеру спокоен. Пользуется у подчиненных здоровым авторитетом. Летать любит, летает о т л и ч н о. Здоров, в воздухе чувствует себя хорошо, вынослив. Имеет общий налет 2554 часа, из них ночью 519 часов.

Делу партии Ленина-Сталина и Социалистической Родине предан.

В Ы В О Д: Должности командир полка вполне соответствует».

Художественной самодеятельностью в полку руководили офицеры, которые до войны были профессиональными артистами, певцами, музыкантами. Были организованы два оркестра — духовой и струнный оркестр народных инструментов. В офицерском клубе заработали студии художественного творчества. Гордостью полка был офицерский хор. Исполнение «Ноченьки» из оперы «Демон» А.Рубинштейна офицерским хором вызывало невероятное воодушевление у зрителей.

Талантливым солистом и лучшим тенором полка был старший лейтенант Саша Бергнер, высокий, с густой шапкой вьющихся волос, со странной прыгающей походкой. Это был всеобщий любимец. Когда он запевал песню «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» у слушателей трепетали сердца, текли слезы из глаз. Такого проникновенного исполнения песни В.Соловьева-Седова на стихи А.Фатьянова я никогда больше не слышала. В концертах принимали участие жены и дети офицеров. На смотре художественной самодеятельности частей Авиации Дальнего Действия (так тогда назывались части Дальней Авиации) полк занял первое место. В следующем 1948 году занял первое место во Всеармейском смотре-концерте. Концерт коллектива художественной самодеятельности полка транслировался по Всесоюзному радио. Прильнув к приемнику и, затаив дыхание, мы с волнением слушали голоса любимых наших певцов. Их голоса теперь звучали на всю страну. Телефон в нашей квартире едва не раскалился от звонков. Начальствующие лица поздравляли папу. Выглядел он именинником. Скоро артисты приехали из Москвы не только с ворохом впечатлений, но и с зарядом новых идей и новых творческих планов.

Спортивные игры были не меньшей страстью полка, чем различные виды художественной самодеятельности. Среди частей Авиации Дальнего Действия наша футбольная команда вышла на 1-е место.

В Городне я проучилась два учебных года: 4-й и 5-й классы. Подружилась с одноклассницей Инной Гончаренко, полюбила ее. Наша дружба продолжалась долгие годы. Я активно участвовала в школьной художественной самодеятельности.

Впервые за долгие годы отец получил отпуск. Ему предложили с супругой подлечить здоровье в Сочи в санатории Военного Министерства (так тогда называлось Министерство Обороны) имени К.Е.Ворошилова. Мама написала в Киев тете Вите с просьбой пожить с нами — детьми во время папиного отпуска. Ответ пришел положительный. Приехала тетя Витя. Рассказала, что демобилизовался из Советской Армии брат Леня и стал работать в Киеве водителем такси. Демобилизовался и старший сын тети Вити Владимир Ильченко. Он участвовал в форсировании Вислы, в Берлинской наступательной операции. Был награжден медалью «За отвагу». Я показала ей почтовые открытки, которые он присылал нам из Берлина к праздникам. Лида окончила школу и работала на обувной фабрике.

Тетя Маня Рачковская в годы войны жила в Одессе. В годы оккупации помог ей выжить мадьярский майор, который квартировался в одной из ее комнат. Он делился с ней продуктами. Вечерами подолгу беседовал с ней. Когда немцы покидали Одессу, майор, прощаясь с хозяйкой, сказал, что русские в этой войне победят.

Оба сына тети Мани, Виктор и Эдуард, участвовали в Великой Отечественной войне, воевали в морской пехоте. Виктор раненым попал в плен к немцам. Был заключенным концлагеря Бухенвальд. В концлагере действовало антифашистское подполье. Антифашисты делали все, что могли в тех ужасных условиях неволи, для спасения жизней заключенных. Они укрепляли в них мужество, надежду на спасение, готовили восстание, чтобы сорвать планы гитлеровцев по уничтожению заключенных при подходе армий-освободительниц. Виктор Рачковский принимал активное участие в деятельности антифашистского подполья. Ему удавалось передвигаться от барака к бараку и поддерживать связь с антифашистами-подпольщиками из разных стран. Он отпарывал на своей полосатой арестантской куртке кусочек ткани с шестизначным номером и подгибал несколько цифр. Виктор был похож на немца. В концлагере находились заключенные немецкой национальности с конца 30-х годов. У них на куртках были трехзначные номера. Гитлеровцы делали им «снисхождение», как правило, от безделья не подстреливали. При подходе американских войск концлагерь был освобожден повстанцами.

Дальнейший боевой путь Виктора прошел в составе войска Польского, созданного на территории СССР. В звании поручика Виктор воевал до конца войны.

Работал в Одессе заместителем начальника морского порта.

Морской музей тети Мани пополнился в годы войны осколками бомб и снарядов, которые падали на балкон во время героической обороны Одессы.

По рассказам тети Вити жизнь в Киеве в первые послевоенные годы была трудной. Горожане страдали от нехватки хлеба и других продуктов питания, нуждались в одежде и обуви. Тяжелее всего приходилось детям. В Городне с продуктами было не легче. Я ежедневно выстаивала в магазине многочасовые очереди за хлебом. Если бы не папин продовольственный паек, в который входили крупы, мясо и масло, нам было бы совсем худо. Постепенно к концу 1948 года положение стало исправляться к лучшему. Были отменены карточки на хлеб, проведена денежная реформа.

После отпуска отца вызвали в штаб ВВС. Вновь ему предстояли командировки на авиационные заводы в качестве эксперта, методиста и инструктора по авиационной бомбардировочной технике. Изучал и летал на американских бомбардировщиках Б-24 и Б-25, давал характеристики их боевым качествам и возможностям, летал на наших самолетах ЩЕ-2 и других самолетах.

В 1947 году мы всей семей ездили в Киев. В канун нового 1948 года отец прилетел из Москвы в хорошем настроении. Новые образцы самолетов, пока еще в чертежах и на стапелях, с которыми он ознакомился на заводах, произвели на него сильное впечатление. Перспектива в скором времени осваивать их самому и переучивать личный состав радовала. Новые бомбардировщики превосходили старые по всем показателям, но, самое главное, новые машины могли успешно действовать в сложных метеоусловиях днем и ночью, на предельно малых и больших высотах, преодолевать огромные расстояния. Об этом любой летчик мог только мечтать. Это были новые бомбардировщики, которые тогда еще не имели своего традиционного названия и именовались изделием «Р» (Ту-4). Я напомню, начался период холодной войны. США стали смотреть на своего недавнего союзника через прицел бомбосбрасывателя атомной бомбы. Наша страна, обессиленная тяжелой войной, старалась дать армии самое современное оружие, чтобы защитить себя от возможной агрессии.

Папа привез из Москвы маме, мне и Юрику обувь, одежду, белье и много разного вида продуктов к новогоднему праздничному столу. Он не забыл даже про елочные игрушки. Поехал на машине в лес и привез елку необычайной красоты, высокую, с пушистыми и густыми ветвями. Сам из досок сделал крестовину. Поставил елку на середину комнаты. Новогодний праздник был самым любимым в нашей семье. Украшали елку всей семьей. В течение всего декабря мама, я и даже четырехлетний Юрочка вечерами делали игрушки на елку из ваты, цветной бумаги и фольги. Как была прекрасна наша елка! На самой ее верхушке сияла звезда, на верхних ветках висели большие блестящие шары и гирлянды, нижние ветви были украшены самодельными игрушками и флажками.

Эта елка запомнилась нам на всю жизнь. Папа подарил мне общую тетрадь. Я решила вести дневник и первую запись сделала в этой тетради 1 января 1948 года. Вела дневник 25 лет. Многие страницы дневника пригодились мне и сейчас, когда я пишу историю нашей семьи.

Новогодний стол запомнился на всю жизнь. Московские деликатесы из Елисеевского магазина были прекрасны и по виду и по вкусу. Колбаса, ветчина, кетовая икра, масло, сыр, копченый лещ, конфеты, орехи, мандарины — все это мы ели впервые с довоенного времени. Мама испекла торт «Наполеон». Праздник удался на славу. Рассматривали подарки, новые книги редкой красоты. Ни до, ни после я таких красивых сувенирных книг не видела. Их было пять. Одна из них называлась «Великие географические открытия». Тисненый золотом переплет, плотная белейшего цвета бумага, крупный черный шрифт, яркие цветные иллюстрации, переложенные тонкой прозрачной бумагой, картонная коробка для хранения книги. Такие книги в магазинах не продавались. Папа купил их на складе госиздательства «Художественная литература» по записке заместителя директора издательства Бурцева Михаила Матвеевича. Познакомился с ним через его сына Володю, который служил в полку писарем. Володя часто писал родителям о нашей семье, и у них возникло желание познакомиться с нами. Жили Бурцевы около Курского вокзала на улице Чкалова. Мы подружились семьями, и эта дружба продолжалась 25 лет. Все эти годы была переписка. Бывая часто в командировках в Москве, отец всегда останавливался у Бурцевых. Привез из Москвы прекрасные сувенирные книги: «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма, «Консуэлло» Жорж Санд, «Сказки» Бажова и другие.

Культ книги безраздельно господствовал в нашем доме. Постепенно у нас создалась библиотечка русской и зарубежной классики. Вечерами и в выходные дни мы поочереди читали книги вслух, обсуждали прочитанное, делились впечатлениями. Эти читательские вечера были мне дороги. Родители воспитывали во мне любовь к литературе, вырабатывали художественный вкус, развивали способности и интеллект.

Мы были счастливы, и казалось, ничего не хотели бы менять в своей жизни. Юрочке было тогда 5 лет. Он задавал нам тысячи «почему?» на все явления жизни. Не было случая, чтобы папа проявил признаки раздражения на эти «почему», терпеливо отвечал сыну на все вопросы. Когда мы уставали отвечать, то отсылали его к тете Вите. «Объясните мне, как это болеют гриппом?» — приставал он к тете Вити с очередным вопросом, — «в животе у нас что, лес, и там грибы растут?». От таких вопросов у нас надолго повышалось настроение. В мамином дневнике записаны интересные высказывания Юрочки, например: «Мама, в некоторые дни ты мое счастье, а в некоторые дни ты мое несчастье». «Я в Светку влюблен, именно влюблен». Эта четырехлетняя Светка — дочь соседей, укусила его за щеку, оставив след на всю жизнь. Однажды Юра пришел с улицы после драки с мальчишками. Витя пришла в ужас: «Кто тебя исцарапал?». Юра ответил: «Это я сам, чтобы меня не узнали».

Мои родители очень любили детей. Не могли на улице пройти равнодушно мимо ребенка, непременно останавливались, затевали с ним разговор, старались рассмешить. Мама хорошо знала внутренний мир детей и обладала удивительной способностью пробудить в детской душе доверие и искренность. Кроме того, она обладала талантом совершенно уникальным. По выражению младенческого лица умела сыграть драматический монолог от лица этого младенца о том, что он в данный момент думает о жизни, о взрослых, о своих потребностях. Это было так уморительно-смешно, тонко, остро и умно, что все свидетели этих драматических миниатюр хохотали до упада. Несомненно, наша мама обладала артистизмом высокой пробы.

Мы были счастливы, и, казалось, ничто не предвещало грозы. Это случилось в феврале 1948 года. Днем, в выходной день, в нашей квартире зазвонил телефон. Мужской голос представился: «Командующий ВВС». Я позвала папу. Начало разговора взволновало меня. Папа не соглашался с командующим, спорил, настаивал. Я ничего не могла понять. Когда кончился разговор, мама спросила «Что случилась, Васечка?». Дрогнувшим голосом папа ответил: «Штаб ВВС принял решение наш полк расформировать, а меня повысить в звании и перевести на повышение на должность заместителя командира дивизии в Болбасово Оршанского района Витебской области.

Мама и я в один голос спросили: «Почему? Расформировать один из лучших полков ВВС!». Папа объяснил нам, что это решение командования вызвано следующими соображениями: технику, которая отслужила свое, не было смысла ремонтировать, военное министерство приказало авиационным заводам больше не выпускать к ним запасных частей и двигателей. Конструкторские бюро и НИИ авиационной промышленности плодотворно работали над новыми типами машин. Освоение их требовало от летчиков безупречного здоровья, которое присуще, прежде всего, молодым. Летный состав, прошедший войну, испытавший стрессы, ранения, по возрасту своему в 35–37 и более лет не мог освоить новую сложнейшую технику. Она требовала особых знаний и особых умений, многолетней подготовки в течение 3–5 лет. В 40 лет летчиков по возрасту списывают в запас. Переучивать людей, чтобы сразу уволить их в запас не имело никакого смысла.

Мама и я расстроились до слез. Представили, как тяжело будет летчикам, блестящим специалистам и мастерам своего дела уходить на гражданку в относительно молодом возрасте, имея маленьких детей, но не имея гражданской специальности. Разъедутся по всей стране наши дорогие друзья, талантливые артисты, футболисты, художники и мы никогда больше их не увидим. Я рыдала навзрыд.

Спустя неделю пришел посыльный из штаба полка, принес пакет с новым обмундированием и в разговоре с мамой назвал отца гвардии полковником. Папе присвоили очередное воинское звание приказом Министра Вооруженных Сил от 21 февраля 1948 года N 0188. Мама угостила посыльного чаем с пирожками, апельсинами. Апельсин он стал есть, как яблоко, вместе с кожурой — никогда еще в своей жизни не ел цитрусовых. Мама взяла нож и срезала кожуру. Солдат сказал, что в штабе отец провел совещание и рассказал о приказе штаба ВВС. Летчики восприняли приказ мужественно. Слушали молча, опустив головы, у некоторых были слезы на глазах. У начальника штаба гвардии подполковника Фещенко начались боли, обострилась язва желудка, и его сразу после совещания увезли в лазарет. Приказ командующего всем нанес тяжелую душевную травму. К маме прибежали жены летчиков, ища сочувствия. В полку привыкли жить как одна семья. Радости и беды были общими. Приходили из штаба писари, телефонисты, посыльные, водители, прощались с мамой, приносили ей цветы, вспоминали, как угощала она их пирожками, блинчиками, борщами. Она знала их семьи, родителей, живущих в разных республиках, переписывалась с ними, поздравляла с праздниками. Солдаты относились к ней с большим уважением, советовались с ней в сердечных делах, охотно помогали в хозяйстве: рубили дрова, приносили воду в ведрах для стирок. когда водитель Николай Дудко задумал жениться, он привел свою невесту в наш дом и просил у мамы благословения на брак. Отец ценил и уважал солдат, проявлял сердечную заботу об их быте. Когда в обеденное время приходил солдат-посыльный из штаба с приказом, приглашал солдата к столу и просил маму налить пожирнее борща, да побольше положить мяса. Сам ел всегда мало, но с аппетитом, имел слабость к мучным блюдам и выпечке.

Молодые летчики готовились к отъезду в другие части, летчики постарше готовились к увольнению. В летной столовой, привычной и уютной, был прощальный банкет. Произносились тосты. Вспоминали погибших однополчан, в последний раз спели любимые песни. В порыве благодарности десятки рук подняли отца и подбрасывали кверху, подарили ему десятки букетов цветов. Вся наша квартира была завалена цветами. Отец был взволнован, растроган и расстроен. Жаль ему было прощаться с людьми, которых полюбил, к которым привык, которых уважал за высокий профессионализм, мужество и талант. В полку называли его батей.

Пришел приказ о новом назначении отца. Приказом командующего Дальней Авиации от 22 мая 1948 года N 02871/ук он был назначен на должность заместителя командира 45-й тяжелой бомбардировочной Гомельской дивизии Дальней Авиации.

Провожали нас все летчики полка. На прощание сфотографировались на аэродроме у Знамени полка. Я смотрю на эту фотографию. Какие замечательные лица! На обороте надпись: «От офицерского состава полка на память Командиру 208го гвардейского полка гв. полковнику Лукину Василию Ивановичу. 30.05.48 г.» Слово «Командир» написано с большой буквы. Это много значит.

Последние рукопожатия, последние объятия, добрые пожелания, и вот мы уже летим на Ил-14 в Болбасово. Прощай Городня, мы тебя не забудем никогда.

Болбасово Оршанского района Витебской области. 1948–1951 гг.

Здесь базировалась 45-я бомбардировочная авиационная Гомельская дивизия Дальней Авиации (войсковая часть 18378). Почетное наименование «Гомельская» она получила во время войны за успешные действия при освобождении Гомеля.

Во время оккупации немцы военный городок не уничтожили, а использовали его для своих авиационных частей, поэтому сохранилась значительная часть жилых домов и казарм. За три послевоенных года был отремонтирован аэродром и дороги к нему, был построен офицерский клуб. С трех сторон городок был окружен лесами.

Наша двухкомнатная квартира была на втором этаже четырехэтажного дома. В доме был водопровод. В этой квартире мы прожили долгих три с половиной года. Училась я в Болбасово с 6-го по начало 9-го класса. Юрочка пошел здесь 1-й класс. Теперь в нашей семье было уже два школьника. Я была старше брата на 7 лет.

Отец моей подруги Инны Гончаренко, подполковник, военный инженер, тоже получил перевод в Болбасово. И мы с Инной оказались в одном классе. Учились хорошо. Подружились с одноклассником Борисом Гарцевым. Он был талантливым музыкантом, играл на баяне и аккордеоне профессионально. Хорошо учился, был одним из лучших спортсменов школы. Отец его тоже летчик. Дружба наша продолжалась больше 10-ти лет. Мы активно участвовали в художественной самодеятельности, выезжали с концертами в окрестные села.

Отец исполнял должность заместителя командира дивизии по летной части. Однажды он по делам ездил в Оршу и случайно встретил своего бывшего штурмана Фомина. Крепко обнялись. Папа привез его к нам домой. Мама накрыла стол. Мужчины выпили по рюмочке водки, закусили и, затем, начались рассказы и воспоминания о войне. Фомин после ранения не вернулся в полк. Своим телом он закрыл нашего отца от пуль немецкого истребителя. В госпитале ему ампутировали руку. Вспоминали со слезами на глазах тех, кто не дожил до нашей Победы. Их разговор в течение более 3-х часов я слушала с захватывающим интересом. Поняла тогда, что кроме прочих своих талантов наш отец обладает выдающимися способностями рассказчика. Очень жаль, что я не записала тогда в свой дневник эти впечатления.

18 марта 1949 года командир дивизии генерал-майор авиации Набоков вручил отцу медаль «XXX лет Советской армии и Флота».

Летом 1949 года я отдыхала впервые в пионерском лагере. Начальник лагеря попросил отца выступить перед школьниками с воспоминаниями о своем участии в Великой Отечественной войне. Около двухсот детей слушали его два часа, затаив дыхание. Завораживала манера речи: сдержанная, скромная, полная достоинства. Она была исполнена ярких красок, неожиданных оборотов, юмора, иронии. Я слушала отца с тайным восторгом, с наслаждением. Душа моя пребывала где-то в районе 7-го неба.

Отец быстро освоился в дивизии. Учил летчиков летать на новых самолетах. Однажды летом я вместе с братом играла на стадионе. Над нашими головами раз пятнадцать взлетал с аэродрома и садился один и тот же самолет с бортовым номером 5. Вечером я спросила отца, кто это был, какой экипаж? Оказалось, что это он учил летчика не допускать ошибок во время взлета. Это был его самолет. Я поняла, что отец относится к своей работе с чувством высокой ответственности, не жалеет сил и труда, чтобы подготовить из летчиков настоящих мастеров своего дела.

Не будет преувеличением, если скажу, что отец вскоре стал душой дивизии. Жизнь гарнизона изменилась до неузнаваемости. Центром спортивной жизни военного городка стал стадион. По воскресным дням все население городка пребывало на стадионе. Здесь шли соревнования между эскадрильями, между полками, проводились товарищеские встречи с футбольными командами Орши, Витебска, с командами других дивизий. Спортивным играм отец уделял большое внимание потому, что они как нельзя лучше помогали решению важнейшей задачи — укрепляли здоровье, физическую выносливость летчиков, ведь инструкторов по спорту тогда в частях не было. Мне кажется, что вся страна в те первые послевоенные годы обожала футбол. Миллионы людей, примкнув к радиоприемникам, с необычайным воодушевлением слушали трансляции футбольных матчей из Москвы. Любимым спортивным комментатором на Всесоюзном радио был Синявский. По моему глубокому убеждению, это был величайший юморист всех времен и народов. Такого второго не было и никогда не будет. Вся страна хохотала над его шутками, искренне разделяла его пламенную любовь к спортивным кумирам.

В офицерском клубе заработали кружки драматический, хоровой, танцевальный, музыкальный, открылась студия изобразительного искусства.

Начальником офицерского клуба был капитан Аграновский, в прошлом профессиональный драматический артист. Высокий, стройный, благородной наружности, он очень хорошо смотрелся на сцене. Его жена, высокая шатенка, славилась в гарнизоне своей красотой. Неожиданно для всех она оставила мужа и трехлетнюю дочь и сошлась с лейтенантом, совсем юным. Многие сочувствовали Аграновскому, осуждали его бывшую жену. Аграновский глубоко переживал, похудел, постарел, уволился из армии, переехал с дочерью в Минск, стал пить. Сломался, погиб красивый, талантливый человек. Искренне было его жаль.

Военный городок с каждым днем хорошел, благоустраивался. Появились тротуары, зоны отдыха, спортивные площадки, цветочные клумбы, началась расчистка леса. Ночами отец сидел за чертежами, схемами будущего парка. Он мечтал создать парк на основе леса. На субботники по разбивке парка выходили почти все жильцы гарнизона с граблями и лопатами. Были проложены дорожки в лесу, засыпаны песком, проведено электрическое освещение, посажены цветы, поставлены скамейки для отдыха. Парк стал любимым местом отдыха для всех. Людская молва негласно присвоила ему имя Лукина. Отрадно сознавать, что парк и сейчас, спустя 50 лет, по-прежнему носит имя отца.

Папа очень любил природу, красоту. Где бы мы ни жили, он организовывал работу в гарнизонах по благоустройству, посадке деревьев, цветов. Любил украшать землю. В мире красоты и добра он был свой человек. В его душе сиял свет великой любви к прекрасному. Этот свет не оставлял и меня равнодушной, освятил душу неиссякаемой потребностью наслаждаться красотой и творить красоту, обогатил жизнь разнообразностью интересов, приобщил к творчеству. И еще одно обстоятельство я хотела бы отметить. Наблюдая за отцом, восхищаясь его человеческой сущностью, нравственной красотой, я задавалась вопросом, что именно выделяло его из среды сослуживцев. Вот, например, позиция генерала Набокова была мне понятна и ясна. Заложив руки за спину, он наблюдал со стороны за работой подчиненных на субботнике. По его напряженному выражению лица, тронутого скукой, можно было судить, что ложная позиция «надсмотрщика» явно его смущала, и, тем не менее, роль начальника, строго сверху вниз взирающего на массы, была ему дорога.

В отличие от генерала, мой отец никогда не отказывал себе в удовольствии работать вместе со всеми. Лопата, кирка, грабли прекрасно чувствовали себя в его руках. Отец испытывал незабвенную радость от общего труда и заражал этой радостью окружающих. Позже я поняла, что умение одаривать себя и окружающих положительными эмоциями есть показатель эстетической и чисто человеческой одаренности. Отец обладал искусством и счастьем восторженной любви к Родине, к жизни, к людям и не мог не делиться этим счастьем с окружающими. Мне кажется, что он глубже и острее, чем другие, чувствовал красоту жизни.

Всей семьей мы часто по воскресным дням ездили в окрестные леса. С наступлением ранней осени собирали грибы. Мама наша любила готовить из грибов изысканные деликатесы, поэтому мы все очень любили грибы: и маринованные, и соленые, и тушеные в сметане. Отец учил нас находить грибные места, любить природу, чувствовать ее красоту, относиться к ней бережно. Собирал грибы с азартом. Радовался, как ребенок, каждому найденному грибку. Любовался лесом, цветами, травой, весело насвистывал любимые мелодии песен, оперных арий. Слух у него был абсолютный. Однажды мы заблудились в лесу. Водитель газика предложил использовать такой традиционный способ ориентировки на местности, как опрос жителей ближайшей деревни, но отец решительно запротестовал. Вспомнил лётную карту и вывел нас благополучно из леса на дорогу.

Часто ездили на речку большим коллективом. Купались, загорали, играли в мяч, удили рыбу, варили уху, пели песни под гитару, танцевали. Возвращались поздно вечером. Колонна грузовых машин с летчиками и их семьями двигалась к городку с зажженными фарами. В свете фар часто мелькали серенькие тельца перепуганных зайцев. Отец любил активный отдых на природе. Такой отдых давал заряд бодрости и энергии, укреплял физические силы, укреплял нервы. Мы брали на речку и Шарика. Он, по-видимому, как и мы, был поклонником природы. Носился по берегу, как безумный, зарывался носом в песок, гонялся за птицами, — проявлял все признаки счастья и доставлял нам немало веселых минут. Он быстро рос. Воспитать, однако, в нем потребность к гигиене мне так и не удалось. Эта проблема на семейном совете обсуждалась довольно остро. Я и брат взяли на себя обязательство убирать за ним поочередно. Но мой хитрый брат, которого, как и меня, тяготила эта обязанность, под всяким предлогом уклонялся от нее. Маме, наконец, это надоело, и она подарила Шарика деревенской женщине, которая искала собаку-сторожа. Прощание было тяжелым. Я и брат плакали. Долгие годы мы помнили нашего любимца. Вспоминали, как с веселым визгом Шарик бежал впереди хозяина по лестнице, усаживался в машине на заднее сиденье, чтобы прокатиться до аэродрома. Не боялся ни грузовиков, ни самолетов, — привык к ним. Маме долго не хватало Шарика на кухне. Она уже привыкла к тому, что он составляет ей компанию во время приготовления пищи. В ожидании лакомых кусочков следил за каждым ее движением и, когда она протягивала руку за ножом или вилкой, пребывал в полной уверенности, что ей необходим, прежде всего, его холодный черный нос.

В один из зимних дней папа привез мне набор масляных красок. Я стала учиться писать маслом. Первые мои картины появились на стенах нашей квартиры. Увлечение живописью я пронесла через всю жизнь.

Юрочка в 1-м классе, играя в футбол со сверстниками на стадионе, сломал правую руку выше кисти. Это было ужасно. Папа был на полетах, в воздухе, я — в школе, мама повела Юрика в лазарет. Врач-хирург сказал, что нужно перед наложением гипса сделать снимок руки, а рентгенаппарат у них сломался. И пришлось дорогой нашей мамочке везти Юрика в Оршу — 170 километров по разбитой дороге, поддерживая искалеченную руку своего любимого ребенка. Душа болит, когда вспоминаю об этом. Юрочка переносил ужасную боль с необыкновенным мужеством, говорил маме: «Ты не волнуйся, мамочка, не плачь, мне совсем не больно». В Орше ему сделали снимок и наложили гипс, а ночью рука сильно опухла, пришлось вызывать врача. Всю ночь врач снимал гипс по сантиметру, отрывая его от руки вместе с кусочками кожи. Юрочка испытывал ужасные страдания и уже не скрывал, что ему очень плохо. Температура поднялась до сорока градусов. Через день опухоль стала меньше, и гипс опять наложили. Рука заживала медленно. Эту же руку он позднее еще раз ломал. Эта травма отразилась, естественно, на его почерке.

Характер у моего брата был смелым, он быстро бегал, любил подвижные игры, был здоровым, не болел. Мама души в нем не чаяла. Шутки так и сыпались с его языка.

В Болбасово приезжали к нам дедушка и бабушка, тетя Витя, ее старший сын Володя со своей женой, тетя Катя. Гостили у нас подолгу. Тетя Витя приезжала чаще других. Сшила мне к новогоднему празднику маскарадный костюм. Пекла чудесные булочки. Сшила маме вечернее платье.

Во дворе в сарае папа сделал погреб, и вдвоем с Витей они засолили огурцы и помидоры на зиму.

Штаб ВВС предложил папе поехать в Москву на трехгодичные академические курсы, необходимые для получения повышения по службе. Мама тогда чувствовала себя плохо, врачи не советовали ей менять климат. Ей тяжело было дышать. Бронхиальная астма, инфизема легких осложнялись пороком сердца, сердечной недостаточностью. Часто при кашле слюна ее окрашивалась кровью.

В Москве воздух был насыщен выхлопными газами машин, дымом заводских труб. Для астмы это было вредным. Папа вынужден был отказаться от предложения штаба ВВС. Он возил маму в Одессу, где она два месяца лечилась, и где ей делали операцию, затем в Ленинградскую военно-медицинскую академию. Там ее обследовали и лечили астму новейшими препаратами. Мамы дома не было почти полгода. Мы научились хозяйничать. Даже Юрочка мог сварить себе еду, пожарить картошку. К труду мы были приучены с ранних лет.

Папин отпуск мы провели всей семьей на юге, в Анапе. Загорали и купались вволю. Комнату сняли в 100 метрах от моря в домике рыбака. Его семья и родственники приняли нас, как родных. Сварили большой котел борща в огромной печи под навесом из досок на открытом воздухе. Собралось человек десять. До глубокой ночи шли разговоры о войне, об авиации, о международной обстановке. Всех тревожила мысль о том, что бывшие союзники вынашивали планы третьей мировой войны. Велика ли опасность нападения? Разговоры продолжались до глубокой ночи.

Вставали мы в 6 часов утра. Бежали на пляж, делали зарядку, папа учил нас плавать. Собирали крабов на влажном песке. Папа чувствовал себя в воде превосходно. Когда уставал плавать, ложился на спину, и вода бережно и нежно покачивала его на волнах. Для меня наслаждением было смотреть, как он плавает. Мне, вообще, казалось, что земля, по которой он ходит, вода, в которой он с наслаждением плавает, воздух, в котором он летает, как птица, нежно любят его и оберегают, как свое любимое дитя. Он так уверенно, бесстрашно и спокойно чувствовал себя в жизни, словно имел в ней какую-то особую, только ему известную защищенность. Я часто об этом думала. С ним никогда не было страшно. А может быть эта его спокойная уверенность в жизни была мироощущением очень счастливого человека.

На рынке мы покупали фрукты и чудесную рыбку барабульку, внешне похожую на кильку, копченую, сладковатого вкуса. Мы очень ее полюбили. На пляже познакомились с директором совхоза по изготовлению вин для Московского Кремля, правительства. По его приглашению папа посетил совхоз, побывал на складах, в лабораториях, в дегустационном цехе. Получил в подарок ящик чудесных вин «Мускат», «Совиньон», «Черные глаза». Эта экскурсия произвела на отца сильное впечатление. С тех пор он проявлял признаки высшей эрудиции в вопросах происхождения древнейших сортов винограда и лучших виноградных вин. Директор совхоза уговорил моих родителей переехать к нему в дом, где условия жизни и быта были лучше, чем в рыбацком доме и где было не так жарко — вокруг дома были сады. С новыми хозяевами мы подружились, и лет двадцать переписывались.

На следующее лето родители на два месяца отправили меня в детский санаторий Боярку под Киев. С первого класса после тяжелого охлаждения в воронке из-под бомбы зимой 1943 года у меня развился ревматизм и компенсированный порок сердца. Лечение помогло плохо. Отец добился санаторной путевки мне и моей подруге Инне Гончаренко и на следующее лето. Мы лечились в санатории Министерства Обороны в Гурзуфе. Я очень полюбила море и знаменитые пушкинские места Крыма. На экскурсионном автобусе совершила поездки по южному побережью Крыма. Посетила Мисхор, Ялту, Бахчисарай, Севастополь. Со слов отца, который воевал в этих местах, я хорошо представляла себе, какие военные действия здесь были. Плакала, когда увидела развалины Севастополя. Город на 2/3 был разрушен. Начались работы по его восстановлению. Побывала я с экскурсантами в музеях, на Сапун-горе, в Севастопольской панораме. Память осталась на всю жизнь.

Командование вновь предложило отцу поехать на академические курсы на три года. Он вновь был вынужден отказаться по той же причине. Главный штаб ВВС высоко ценил нашего отца. 45-я дивизия, одна из первых в Дальней Авиации, освоила в кратчайший срок новые самолеты и уже на новой технике добилась больших успехов в боевой подготовке. Главнокомандующий ВВС наградил отца ценным подарком — фотоаппаратом. На его крышке был текст: «Полковнику Лукину В.И. от Главнокомандующего ВВС за успешное овладение авиационной техникой».

Министерство обороны представило отца к новой правительственной награде — ордену Красной звезды. Это был первый орден, которым он был награжден в мирное время. Вся семья радовалась его успехам.

Мама называла папу и меня отличниками. Когда отец возвращался из командировок после сдачи экзаменов по новой технике, спрашивал меня: «Милочка, как твои успехи в школе?». Я отвечала: «Как всегда, отлично». Он улыбался и говорил, что свои экзамены тоже сдал отлично. Так мы с ним в отличниках и ходили. Отец был очень ласков со мною. Называл меня Милочкой, как в раннем детстве. Беспокоился о моем здоровье. У меня часто бывала ангина, болели зубы, суставы и сердце. Но самой большой семейной заботой было мамино здоровье. Мы все трое помогали ей всем, чем могли. Я и Юра старались ее не огорчать. Работы по хозяйству и любые поручения выполняли беспрекословно. Мама находилась под наблюдением врачей. Когда ей на некоторое время становилось лучше — настроение у нас повышалось, а когда становилось хуже — падало.

Новый 1950 год мы праздновали вместе с тетей Витей. Одновременно праздновали и день рождения нашего папы (он родился 29 декабря 1907 года) и день рождения тети Вити (она родилась 30 декабря 1909 года). К Новогоднему празднику, как всегда, готовились заранее. Зимними вечерами мама учила нас, как из цветной бумаги, фольги и картона, ваты и проволоки делать чудо-украшения для Новогодней елки. Вся семья была втянута в подготовку к празднику. Делать своими руками ёлочные украшения и подарки близким было так интересно, столько радости это приносило нам! А сколько интересного было рассказано в эти теплые семейные зимние вечера! Из бесед взрослых мы узнавали о жизни наших бабушек и дедушек и всей многочисленной родни. Многие моменты, особенно значимые, комичные или скорбные, рассказывались по много раз. Эти рассказы помогали нам детям почувствовать причастность к своему роду, словно были мы листочками зеленеющего дерева, пусть поврежденного, искалеченного, но живого. Елка нашего детства, разве можно ее забыть?

Новогодний стол выглядел, как сказочное видение. На белоснежной скатерти стояли красивые тарелки с закусками, приготовленные мамиными волшебными руками. Они радовали глаз своим разнообразием и фантазией. Уникальные взлеты кулинарного вдохновения продемонстрировала тетя Витя, создав необычайно красивый и вкусный торт. В духовке дозревал шестикилограммовый гусь, фаршированный рисом и яблоками. Пришли гости, соседи, с интересом рассматривали наши новогодние поделки на ёлочных ветвях. Елка была так хороша, что мы долго не могли с ней расстаться. До середины февраля она стояла в комнате и радовала глаз, пока не стали густо осыпаться ее иголки.

Сколько елок я видела на своем веку, но елка нашего детства, украшенная самодельными игрушками, разрисованными флажками, бумажными серпантиновыми стружками, была самая красивая. Она излучала особое тепло, тепло детских сердец, которое хранила каждая сделанная детскими руками игрушка. Так было заведено в семье, что папин день рожденья мы, по обыкновению, праздновали с Новым годом, а дни рождения остальных членов семьи — в День авиации — 18 августа. Это был мамин день рождения (она родилась 18 августа 1913 года), я родилась 20 августа 1935 года, Юра — 24 августа 1942 года. Таким образом, День авиации превращался из профессионального праздника летчиков в наш семейный праздник и от этого он становился нам еще ближе и милей. И мы его, пожалуй, любили не меньше Новогоднего. В канун праздника центр семейной жизни на некоторое время перемещался на кухню. Здесь священнодействовала мама. Она выполняла роль главной скрипки, играющей уникальное соло в праздничной симфонии. Нам же отводилась роль, по-видимому, духовых инструментов, поскольку мы выполняли подсобные работы по мытью и очистке овощей и фруктов. Кроме того, Юра и я по очереди взбивали белки и желтки яиц для торта «Наполеон» и охотно предлагали вниманию мамы свою готовность пробовать на вкус, достаточно ли изысканные блюда получились у нас, и выполняли почетную роль экспертов в определении готовности буженины с чесноком, фаршированной утки, и рыбы под маринадом. Мы старались большую часть работы взять на себя, чтобы мама не сильно уставала и могла бы посидеть с нами за праздничным столом подольше.

Эта семейная и дружная работа на кухне была веселой и интересной. Мама шутила и смеялась, Юрочка сыпал остротами. Мы хохотали без удержу, и дело спорилось в наших руках. Столовый нож в маминых быстрых руках выбивал торопливую барабанную дробь, нарезая свежие овощи и под этот аккомпанемент в душе звучали в верхнем регистре праздничные ноты семейного счастья.

Следует отметить, что папины подарки, в отличие от наших, всегда были практичны с точки зрения носки, так как, в основном, это была обувь и одежда. Он приобретал их в дни своих командировок в Москве, поэтому мы были одеты вполне прилично и даже с претензией на столичный лоск, что, впрочем, нас не смущало.

В Болбасово мы жили в коммунальной квартире. Мама не только умела хорошо ладить с соседями, но и по-настоящему дружить с ними. Долгие годы она переписывалась со многими нашими соседями по коммунальным квартирам. В комнате, расположенной по коридору слева, жила бездетная семья. Летчик в звании капитана и его жена были добрыми, сердечными людьми.

Однажды ночью в коридоре раздался топот сапог. Мы крепко спали и о том, что произошло, узнали только утром. Наш сосед был арестован по подозрению в шпионаже в пользу Германии во время Великой Отечественной войны. Поводом для такого заключения, по-видимому, послужило то обстоятельство, что в одном из воздушных боев он был сбит, оказался в гитлеровском плену, бежал, затем перешел линию фронта и вернулся в свою часть.

По требованию следствия папа написал на него характеристику, где отметил его лучшие личные качества, как воина и патриота. К сожалению, больше мы нашего соседа не видели.

Его жена была потрясена свалившейся бедой и обратилась к маме с просьбой спрятать в нашей квартире три чемодана с вещами из опасения, что вещи будут конфискованы, как это обычно бывало в те годы.

Мама спрятала чемоданы под кровать, а позже смастерила из них туалетный столик. Риск был большой. За пособничество «врагам народа», семьям, грозил расстрел. Это знали все, знала и мама, но ей так хотелось верить в справедливость, в то, что суд разберется и оправдает невинного человека. Она рисковала своей жизнью, но не могла отказать в помощи несчастной женщине. Наша мама была честным, добрым и смелым человеком. Все ее друзья доверяли ей, знали, что могут на нее всегда положиться.

В начале 1951 года в ВВС была разработана система квалификации уровня профессиональной подготовки летчиков и штурманов по классам. Третий класс присваивался тем, кто летал в простых метеорологических условиях, второй — за полеты в тех же условиях, но не только днем, но и ночью. Первый класс — за полеты в любое время суток в сложных метеорологических условиях.

Наш отец один из первых в стране получил квалификацию летчика первого класса. Эта квалификация была присвоена ему приказом военного министра Союза ССР за № 24 от 15 февраля 1951 года.

На одном из аэродромов под Москвой действовал летный центр по подготовке инструкторов и приему экзаменов на получение квалификации военного летчика от третьего до первого класса по теории и практике. В этом центре отец был инструктором, принимал у летчиков экзамены на присвоение класса профессиональной подготовки.

Болбасовская средняя школа, в которой я училась около трех лет, запомнилась мне интересной внеклассной работой. Я была редактором школьной стенной печати, участвовала в художественной самодеятельности, пела в хоре, танцевала, декламировала, участвовала в драматических постановках, в спортивных соревнованиях. Со школьными концертами мы выезжали в соседние деревни на гастроли в сопровождении завуча Румановского Григория Вениаминовича, молодого историка, выпускника ленинградского университета, человека умного, ироничного, глубокого. Завуч был высокого роста, смуглый, темноволосый, с чертами лица редкой красоты. Его облик приводил в трепет немало женских сердец. В драматических постановках по пьесам советских авторов и русской классики активно участвовал десятиклассник Владимир Гусев. Он был старше меня на три года. В пьесе «Молодая гвардия» он неплохо сыграл роль Олега Кошевого. Высокий блондин с голубыми глазами, не лишенный артистического дарования, он произвел на меня сильное впечатление. Спустя 10 лет я увидела его на кино — и телеэкранах в фильмах «Следы на снегу», «Человек родился», «Карнавальная ночь», «Майор Вихрь» и других. Он стал киноартистом.

Одноклассник В.Гусева Олег Чуднов очень талантливо читал известную поэму Константина Симонова «Сын». Такого проникновенного исполнения стихов я больше не слышала.

Эти слова проникали в самую душу, пробуждали в ней острые чувства сопереживания героям.

Школьным драматическим кружком руководил солдат, в прошлом актер. Он разглядел во мне некоторые признаки артистических способностей и предложил мне роль Нины в пьесе М.Ю.Лермонтова «Маскарад». Во время репетиции он так вошел в роль, что позволил себе вольность, поцеловав меня в плечо. Я смутилась и убежала. Спектакль так и не состоялся. Меня пригласили в офицерский клуб участвовать в работе драматического коллектива, который приступил к постановке новой пьесы о деятельности советской военной разведки в Японии в годы второй мировой войны. Пьеса мне понравилась, но смущало то, что и в ней тоже были любовные сцены. Я спросила разрешения у родителей. Мама сухо бросила, что это не самая моя лучшая идея, и она не склонна разделять мой энтузиазм по этому вопросу, а по погрустневшему лицу моего милого папы я и без слов поняла, что он тоже не одобряет мое театральное пристрастие к военной разведке. Так моя артистическая карьера, едва успев удачно начаться, оборвалась на самом, как говорится, интересном месте, но она успела зародить в моей душе на всю оставшуюся жизнь неугасимую любовь к драматургии, режиссуре, ко всему волшебному миру театрального искусства.

Осенью 1951 года я пошла в девятый класс, Юрочка в третий. Папа вылетел в командировку в Москву. Его вызвали в Управление кадров ВВС. Это могло означать только одно, что нам предстоит вскоре переезд на новое место службы отца. Вернулся он из Москвы с новым назначением. Его повысили в должности, назначили командиром 45-й Гомельской дивизии. Видимо, командование учло колоссальный фронтовой и послевоенный опыт отца, его успехи в освоении новых видов техники, в качественном переучивании летчиков. Отец не заканчивал военной академии. Но в Главном штабе ВВС видимо знали, как Сталин отозвался об одном из высших военачальников, дав ему такую характеристику: «Высшего военного образования не имеет и в нём не нуждается».

Дивизия переводилась на новое место дислокации.

Мачулищи (1951–1952 гг.)

Военный городок Мачулищи был расположен в 50-ти километрах от Минска. Жили мы на втором этаже в 1-м подъезде двухэтажного дома. Он сохранился до настоящего времени. Таких жилых домов было несколько. Солдатские казармы располагались в трехэтажных домах. В старом деревянном доме была начальная школа. Средней школы в поселке не было, поэтому командование гарнизона вынуждено было выделить служебную машину, чтобы отвозить старшеклассников на уроки в школы Минска. Девятиклассников было трое: Инна Гончаренко, Дима Бакун и я. Во второй половине ноября нас начали возить в школы на легковой машине. На дорогу в оба конца мы теряли почти два часа времени, поэтому часть уроков успевали выучить в пути. Инна и я учились в 15-й школе близ Червенского рынка.

В школе я подружилась с одноклассником Наумом Санбергом, который спустя 9 лет стал моим мужем. Он был отличником, председателем учкома. Занимался в аэроклубе парашютным спортом и вождением планера, читал «Капитал» Маркса, увлекался философией, любил литературу и математику. С ним было интересно. Наум сочинял стихи и весьма недурно. Мы ходили в театры, совершали прогулки по городу.

Отец Наума работал в Министерстве сельского хозяйства в отделе заготовки. Григорий Исаакович был значительно старше моего отца. Он участвовал в гражданской войне. Мать Наума Тамара Самуиловна была тоже служащей, работала кассиршей в банке. В семье был еще один сын Леонид. Он был моложе Наума на два года.

Семья жила скромно, ютилась в одной комнате многосемейного деревянного барака. Таких бараков в послевоенные годы строилось много. Люди годами ждали переселения в квартиры. Минск во время войны был сильно разрушен. В 1951 году он казался мне гигантской строительной площадкой. Строился заново Ленинский проспект — центральная магистраль города, разбивались парки. Я участвовала в посадке деревьев у Оперного театра. Минск возрождался из руин заново.

1 сентября 1952 года я перевелась в школу номер 21. Эта школа была ближе к выезду из города, и тем самым можно было экономить время на дорогу. Во время летних каникул я научилась водить машину.

26 февраля 1952 г. в жизни нашей семьи произошло такое замечательное событие, что этому даже трудно было поверить. Мамочка родила очаровательного мальчика. И что еще более удивительно, так это то, что чувствовала она себя почти удовлетворительно. Соседи, знакомые, папины сослуживцы, — все нас поздравляли. В нашу жизнь вошло маленькое счастье, совершенно изумительное по красоте с крохотными ручками и ножками, прелестными синими глазками и очаровательным ротиком! Вся наша жизнь сосредоточилась у его кроватки. Мы часами любовались ребенком и придумывали ему имя одно другого лучше. Мы так увлеклись этим занятием, что не заметили, как пролетело 1,5 месяца. Наконец, папа потребовал внести ясность в этот вопрос и подвести некоторые итоги с учетом принципов демократии: нас было четверо, мнения разделились поровну. Двое, в лице папы и Юры предлагали назвать ребенка Василием и двое, в лице мамы и меня ратовали за то, чтобы наше маленькое сокровище носило нежное имя Евгений. В ходе горячих обсуждений некоторые участники дискуссии проявили колебания. Это придало больше веса нашей стороне. Ребеночка назвали Евгением. И тогда все поняли, что это имя ему очень подходит. Когда мы выносили Женю гулять, вокруг собирались жильцы дома, улыбались ему и называли прелестным чудом. Женечка всем щедро улыбался, но к комплиментам и восторгам в свой адрес относился еще с полным равнодушием. Поэтому все эти комплименты мы без зазрения совести относили на свой счет.

К началу весны Женечка научился агукать, проявлять интерес к игрушкам. Радовал нас несказанно. Работы мне прибавилось по уходу за маленьким братиком. Он был так мил, так чудно смеялся, что отойти от него было просто невозможно. О том, что уроки мы забыли выучить, Юра и я вспоминали поздно вечером и хватались за голову, после чего Юра шел спать, а я садилась делать уроки.

Летом мы пришли к убеждению, что нам нет нужды ездить далеко за грибами. Лес был рядом с домом, и с балкона можно было наблюдать как они быстро растут. Однажды в жаркий день Юрик прибежал домой с оттопыренной майкой на животе. Оказалось, что играя с мальчиками в футбол на лесной поляне, он наткнулся на целые колонии молоденьких маслят и собрал их в майку за неимением под рукой корзинки. Мама с сожалением смотрела на безнадежно испорченную грибными пятнами новую маечку, а Юра недоумевал, почему она не разделяет его восторгов по поводу проявленной находчивости. Потом мама долго отмывала живот сына от грибных пятен, стирала и кипятила маечку несколько раз. Молоденькие грибы я почистила и потушила с картошкой на обед. Всем очень пришлось это блюдо по вкусу. Юрика благодарили. Он чувствовал себя удовлетворенным. Про майку решено было не вспоминать. Самое большое, на что она теперь годилась, так это на мытье полов.

Папа часто ездил в Минск на совещания в штаб Белорусского военного округа. Совещания проводил командующий округа Маршал Советского Союза Семен Константинович Тимошенко. О маршале Тимошенко отец всегда отзывался с большим уважением. Говорил, что немногие из прославленных военачальников пользовались в Вооруженных Силах таким авторитетом и любовью, как С.К.Тимошенко. Несмотря на внешнюю суровость, маршал был человеком простым, сердечным, приветливым. В 1940 году он был Народным комиссаром обороны СССР. В годы войны внес неоценимый вклад в разгром гитлеровцев на разных, самых ответственных фронтах. Его близость к простым людям, высокий авторитет в войсках пришлись не по нутру власть предержащим. В Минске он находился как бы в негласной ссылке.

Когда отец бывал на совещаниях в кабинете Командующего округом, я сидела на скамейке в ближайшем сквере и ждала его. Мы уславливались заранее, что вечером пойдем в театр Оперный или Русский драматический им. М.Горького. После спектакля на машине возвращались домой, полные впечатлений и в прекрасном настроении. Отец всегда поддерживал во мне и развивал интерес и любовь к искусству, литературе, живописи, театру. Увлечение театром я сохранила на всю жизнь. Эстетические впечатления развивали душу и чувства, обогатили новыми интересами и пристрастиями, помогали острее воспринимать мир во всем его многообразии и полноте. Мне чужда была скука, весь досуг был наполнен вдохновенным трудом: я писала картины, училась вышивать, вязать, много читала, как и все в нашей семье, любила сочинять. Мое школьное сочинение «Каким я представляю будущее своей Родины» заняло на городском конкурсе в Минске I-ое место. Я получила от гороно приз — две книги Н.Островского.

Как-то я поделилась с папой озабоченностью по поводу объявленной в СШ № 15 компании по сбору металлолома. Он обещали помочь. Через несколько дней во двор школы въехал грузовик. На буксирном тросе он тащил за собой огромный самолет без крыльев. Самолет этот имел большую дыру в боку от немецкого снаряда. Директор школы Солнцев был рад тому, что школа по сбору металлолома заняла первое место в Минске.

Отец часто летал в Москву. Его вызывали то в Министерство обороны, то в штаб ВВС на совещания по вопросам состояния и перспективам развития Военно-Воздушных Сил страны. Все больший вес в военной технике придавался теперь действиям тяжелой стратегической авиации. Мнением отца командование дорожило. Наша дивизия в короткий срок добилась хороших результатов в боевой подготовке и вышла на 1-е место в Дальней авиации.

Командование ВВС присылала в дивизию многочисленные комиссии по проверке и изучению опыта летного состава дивизии. Отцу приходилось выступать на многих совещаниях в Министерстве и штабе ВВС, делиться опытом работы по эффективному использованию новой авиационной техники и переучиванию кадров.

Особый отдел был серьезно озабочен ростом известности и авторитета отца в Военно-Воздушных Силах и намеревался нанести ему предательский удар в спину. Отцу было предъявлено обвинение в том, что он скрыл от органов немецкое происхождение жены. От него потребовали немедленного развода. Время было трудное, проводилась компания по чистке летных кадров. Был репрессирован Маршал авиации А.А.Новиков, который командовал ВВС с мая 1942 года и которому принадлежит огромная заслуга в достижении победы советского народа над гитлеровской Германией. Величайший полководец Маршал Советского Союза Г.К.Жуков фактически был отстранен от командования армией.

Над нашей семьей нависла смертельная опасность. Спасло то, что именно в это время сын И.В.Сталина 27-летний генерал-лейтенант Василий Сталин вызвал отца в Москву. 1 мая 1952 года готовился парад на Красной площади. Василий Сталин в ту пору был командующим ВВС Московского военного округа и был назначен командующим воздушной частью парада. Командование ВВС рекомендовало отца как лучшего летчика страны, талантливого авиационного командира. Отцу было поручено подготовить дивизию к участию в параде.

Радовало, что из многих тысяч прекрасных летчиков страны пилотам именно нашей дивизии была доверена честь продемонстрировать перед всем миром во время военного парада на Красной площади силу и мощь новой советской авиационной техники и свое летное мастерство. Времени на подготовку было мало. Тренировочные полеты проводились в Монино и Чкаловском под Москвой. К параду отец готовил летчиков самым тщательным образом, добиваясь от них высочайшего профессионализма и мастерства, четкости, слаженности, точного расчета. Самолет отца должен был точно в определенное время находиться в воздухе во время парада над рубиновой звездой Спасской башни Московского Кремля. Все другие самолеты в колонне по три в ряд должны были равняться на его самолет.

Отцу приходилось общаться с сыном Сталина Василием в течение ряда лет, а в период подготовки к параду ежедневно. Отношения у него с ним сложились довольно напряженные. Отец не терпел над собой мелочной опеки и не позволял собою помыкать, не выносил пьяниц. Василий Сталин редко бывал трезв. Вносил в работу суету, нервозность, то становился заносчивым и грубым, то сердечным и простым. Подчиненные заискивали перед ним, он их откровенно презирал, был падок на лесть, терпел в своем окружении подхалимов. Вокруг него складывалась нездоровая обстановка. Несмотря на молодость, В.И.Сталин совершил головокружительную карьеру. Он был ветераном Великой Отечественной войны. По отзывам нашего отца был неплохим летчиком.

1 мая 1952 года авиационную часть парада над Красной площадью открывал Василий Сталин. Он вел флагманский самолет в сопровождении четырех реактивных истребителей, а за ним колонну тяжелых бомбардировщиков ТУ-4 вел наш отец. Фотография военного парада обошла страницы не только всех центральных газет Советского Союза, но и многих газет мира. Газета «Красная звезда» в числе других опубликовала сообщение ТАСС 4 мая 1952 года:

«На Красной площади проходили последние шеренги военных моряков, когда в воздухе появился многомоторный флагманский корабль командующего воздушным парадом гвардии генерал-лейтенанта авиации В.И.Сталина в сопровождении реактивных истребителей. Сталинские соколы пролетели, приветствуя своих собратьев по оружию, шагающих по земле. На площади в том же размеренном ритме двигались войска, а над их головами одно за другим проходили подразделения Военно-Воздушного флота СССР».

Рассказывая нам о своей тяжелой работе по подготовке к этому параду, отец подчеркнул для нас простым карандашом изображение на газетном снимке своего самолета, второго за самолетом В.Сталина.

После парада в Московском Кремле Советское правительство и Министерство обороны давали прием по случаю праздника. На прием был приглашен и наш отец вместе с другими представителями командного состава частей, участвовавших в параде.

В Кремле он бывал несколько раз, когда ему вручали в Георгиевском зале Большого Кремлевского Дворца правительственные награды. Награды вручал Председатель Президиума Верховного Совета Союза ССР — Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин, но на таком приеме отец был впервые. На приеме в Кремле присутствовали руководители партии и правительства, члены Политбюро ЦК КПСС, командный состав Вооруженных Сил СССР, представители Министерств иностранных дел и военных миссий многих государств мира. На приеме выступали народные хоры, балет, солисты Большого театра, артисты цирка и эстрады.

Расходились из Кремля, когда последние лучи майского солнца догорали на главах Кремлевских соборов.

Отец работал очень много, спал 4–5 часов. Приходил глубокой ночью, целовал нас спящих и ложился спать. В 4 часа утра вновь уходил на полеты. Иногда неделями я его не видела. Он добивался от каждого летчика высокого профессионализма и мастерства, от техников — слаженной безаварийной работы.

Командование высоко оценило умелые действия отца и его летчиков. Из Москвы на аэродром Чкаловский, где отец готовил дивизию к воздушному параду в честь Дня авиации, 13 июня 1952 года пришла телеграмма. (Она сохранилась). Начальник Главного штаба ВВС генерал-полковник и будущий Маршал авиации Сергей Игнатьевич Руденко сообщил, что Президиум Верховного Совета Союза ССР наградил отца орденом Красного знамени. Руденко поздравил его с награждением и пожелал дальнейших успехов в деле укрепления боевой мощи Советского Союза. Это был уже третий орден Красного Знамени. Руденко хорошо знал нашего отца в течение многих лет. В 1942 году Сергей Игнатьевич был командующим 16 воздушной армией. Отец часто встречался с ним в штабе ВВС. В послевоенные годы Руденко занимал ответственные посты, был первым заместителем Главкома, Командующим АДД (авиацией дальнего действия) и часто поручал отцу инспектирование отдельных воинских частей и соединений по эксплуатации новой авиационной техники. В начале 50-х годов он звонил нам из Москвы довольно часто, разговаривал по телефону с отцом по вопросам подготовки к авиационным парадам и по многим другим проблемам. Несколько раз я с ним разговаривала по телефону, когда отца не было дома. Судя по голосу, маршал производил впечатление простого, энергичного, обаятельного человека. Каждый раз требовал от меня подробного отчета о причинах отсутствия отца, о месте его предполагаемого пребывания в момент разговора. Был любезен, помнил мое имя, всегда передавал родителям привет и называл время, когда будет звонить отцу еще раз в этот же день.

28 июля 1952 года все центральные газеты Советского Союза и многих стран мира опубликовали сообщение ТАСС о воздушном параде на Тушинском аэродроме Москвы в честь Дня Военно-Воздушного флота СССР.

На трибуне аэроклуба парад смотрели члены правительства и политбюро: И.В.Сталин, В.М.Молотов, Н.А.Булганин, Н.С.Хрущев, Н.М.Шверник, А.И.Микоян, А.Н.Косыгин и др.

Первым отделением парада руководил Герой Советского Союза Н.П.Калинин. 15 самолетов пронесли в небе государственные флаги 15-ти союзных республик. Затем выступили планеристы ДОСААФ. 96 самолетов образовали в небе слова: «Слава Сталину!»

Группа самолетов под руководством Героя Советского Союза Марии Чеченевой показала сложный пилотаж. Групповой пилотаж осуществили 12 планеров. Во втором отделении показали свое мастерство реактивные истребители при выполнении высшего пилотажа. Затем наша 45-я Гомельская дивизия продемонстрировала мощь советской бомбардировочной авиации и отличную подготовку летного состава.

Гигантские советские бомбардировщики произвели сильное впечатление на представителей командного состава и военных миссий иностранных государств. На гостевых трибунах они быстро защелкали своими фотоаппаратами.

В третьем отделении под руководством генерал-полковника А.В.Горбатова выступили парашютно-десантные войска. Армада транспортных самолетов выбросила парашютистов. Сотни разноцветных парашютов повисли в воздухе. Зрелище было незабываемое.

Газета «Правда» от 28 июля 1952 года в сообщении ТАСС о праздновании Дня Воздушного Флота СССР писала: «Над аэродромом в парадном строю проплывает колонна тяжелых воздушных кораблей. Сорок пять огромных ширококрылых машин пролетают, кидая на землю быструю бегущую тень. Колонну тяжелых самолетов ведет полковник В.И.Лукин — один из старейших летчиков страны. Он провел за штурвалом самолета свыше пяти тысяч двухсот часов. Величественное это зрелище. Бомбардировщики идут, и могучий рокот звучит, как торжественный гимн».

Газета «Комсомольская правда» от 29 июля 1952 года в статье «Парад смелых. Празднование Дня Воздушного Флота СССР на Тушинском аэродроме в Москве» писала: «Мощный нарастающий гул заглушил все звуки на земле. Это проходит над аэродромом колонна из 45 тяжелых бомбардировщиков. Ведет самолеты старейший летчик страны

гвардии полковник В.И.Лукин. На изумрудной траве аэродрома мелькают тени самолетов. Кажется, дрожит сама земля от могучего рева моторов — это идут советские бомбовозы».

Газета «Красный сокол» от 29 июля 1952 года в статье «Воздушный парад в Тушино» писала: «Полковник В.И.Лукин провел армаду тяжелых воздушных кораблей».

Многие газеты с легкой руки ТАСС называли нашего отца старейшим летчиком страны, а ему тогда было всего 45 лет.

Для участников Воздушного парада и иностранных гостей, представителей военных миссий и высшего военного руководства армий зарубежных стран, а также дипломатических представительств Советское правительство дало в Кремле прием. На приеме произносились здравницы в честь Советской страны — родины авиации, в честь летчиков, авиаконструкторов, в честь советского народа, воспитавшего крылатое племя советских людей. И.В.Сталин и другие руководители Советского государства подходили к столикам участников парада, поздравляли с Днем авиации, расспрашивали о службе, о семьях.

С.М.Буденый знал отца с войны, встречались они на разных фронтах, на аэродромах, в штабах, на совещаниях. Он расспросил отца о семье, пожурил его за то, что не взял меня, старшую дочь, на прием. Советовал не лишать меня праздничных впечатлений от парадов в будущем. Таким образом, легендарному маршалу С.М.Буденому я обязана счастьем участвовать в праздновании Дня Воздушного Флота и в последующие годы в Москве.

И.В.Сталин спрашивал у отца и других летчиков — бомбардировщиков, не слишком ли тяжелы новые самолеты в управлении, и есть ли у них претензии к авиаконструкторам.

К.Е.Ворошилова и Н.М.Булганина рассмешил рассказ отца о том, что я в трехлетнем возрасте, показывая соседям на портрет Ворошилова, напечатанный в газете, говорила: «Вот, когда мой папа вырастет, он обязательно будет Ворошиловым».

Маршалы держали себя просто, были приветливы, обстановка на приеме была непринужденной. Лучшие артистические силы страны показали гостям замечательный концерт. После парада в Москве был замечательный салют в честь ВВС страны, во всех парках были народные гуляния, выступали артисты.

Я очень благодарна отцу за то, что он дал мне возможность увидеть празднование Дня авиации в Москве. Вот как это произошло.

25 июля 1952 года нам на квартиру позвонили из штаба и сказали, что отец предлагает мне полететь к нему в Москву и, если я согласна, то в 4.30 утра за мной заедет машина и повезет на аэродром. Я, конечно, была согласна, у мамы тоже возражений не было. В 5 часов транспортный самолет ЛИ-2 поднялся с аэродрома Мачулищ. С борта самолета наш военный городок был виден как на ладони. Он был окружен кудрявыми верхушками деревьев. Со всех сторон к городку подступал лес. Над горизонтом поднималось летнее яркое солнце. Небо было ясное, чистое, прозрачное. Через час солнце начало прогревать землю, воздушные потоки усилили болтанку самолета. Почувствовав приближение тошноты, я прилегла на длинную скамью, накрылась плащом. В салоне самолета находилось шесть офицеров, они чувствовали себя плохо, постелили куртки на пол и легли. Лица их побледнели. У меня тошнота пропала и я заснула.

В 10.30 самолет приземлился на аэродроме в Чкаловске под Москвой. К самолету подошел отец. Мы обнялись. Я чувствовала себя прекрасно. Мои попутчики по полету признались отцу, что на них произвело впечатление то, как я стойко держалась во время болтанки. О себе, к сожалению, того же сказать не могут. Я же, со своей стороны, призналась, что в борьбе с тошнотой не знаю лучшего средства в полете, как принятие горизонтального положения.

Папа показал мне Чкаловский военный городок, красивый, хорошо благоустроенный. Аллеи, скверы, цветочные клумбы, пятиэтажные дома, — мне нравилось всё. Пообедали в летной столовой. За большим банкетным столом обедал комсостав дивизии. Обслуживание было на уровне ресторанного. После обеда отец зашел в солдатскую столовую и устроил разгон директору за то, что у солдат чай был без сахара. За одну минуту сахар появился как по волшебству. Директор столовой, как видно, дорожил своим местом, так как дал слово, что подобной ошибки больше не допустит. Когда мы вышли из столовой, отец засмеялся и сказал: «Этот прохвост в третий раз дает слово. Врет, не моргнув глазом. Ворует. Придется его увольнять».

Мы зашли в гостиничный номер и, спустя час, поехали в Москву. Отец отвез меня на квартиру, где жила семья сослуживца. Квартира состояла из двух комнат на 1-м этаже 10-этажного здания и принадлежала Марии Константиновне Побейко, дальней родственнице жены майора Долганникова. Жена майора с дочерью четырех лет жили здесь уже с неделю. Хозяйка квартиры оказалась женщиной доброй, гостеприимной и странной. В течение дня к ней приходили десятки людей разных возрастов, что-то ели на кухне, разговаривали преимущественно о живописи, выставках и театрах, уходили, оставив к кухонной раковине гору немытой посуды. Одни уходили, другие приходили. Дверь не закрывалась. А посуда в течение дня не мылась. Хозяйка, как выяснилось, занималась художественной ретушью на дому от фотоателье. В молодости она дружила с Лялей Черной, знаменитой артисткой, цыганкой, женой не менее знаменитого артиста Хохлова, дружила с первой женой С.Я.Лемешева, с художником Соколовым-Скаля (пейзаж его кисти висел над буфетом в гостиной). Рассказывала, как до революции едва не согласилась выйти замуж за индийского раджу, который был от нее без ума. Она ходила по квартире в нижнем белье с сигаретой в зубах, босая, в окружении невероятного количества мух, так что я невольно подумала, что радже крупно повезло, что она ему отказала.

В День авиации тысячи москвичей участвовали в праздничных гуляниях в парках столицы. Во второй половине дня отец заехал за мной. С ним в машине были молодой 27-летний полковник — начальник медицинской службы Н.Д.Део и майор В.М.Долганников. Втроем мы пообедали в прекрасном ресторане. Впервые я попробовала лангустов с пивом. Затем несколько часов гуляли по городу. Прохожие поздравляли отца и его сослуживцев с днем авиации, дарили им цветы. Мужчины отдавали цветы мне. В парке им.Горького мы посмотрели хороший эстрадный концерт, погуляли по аллеям, посмотрели аттракционы. Отец вел меня под руку. На мне был красивый английского покроя коричневый костюм с розовой блузой. Длинные русые косы спускались до бедер. Део и Долганников шутили и спорили, кому из них двоих будет оказана честь, взять меня под руку. Мужчины ухаживали за мной, как за принцессой. Это меня забавляло.

Затем мы поехали на Красную площадь, проводили отца в Кремль на прием, Део уехал в Чкаловск, Долганников обещал папе отвезти меня на квартиру Марии Константиновны после салюта.

На Красной площади собрались тысячи людей. В честь Дня авиации был дан салют. В небо взвились разноцветные ракеты, словно гирлянды гигантских цветов, ярко вспыхивали и спустя несколько секунд угасали, оставив после себя шлейфы белого дыма. Через несколько минут появлялись снова. Зрелище было необычайно красивым. После салюта нам не удалось воспользоваться общественным транспортом. Он был переполнен людьми. Пошли пешком. Всю дорогу Долганников читал мне «Евгения Онегина» А.С.Пушкина, а я ему читала на немецком языке поэму Н.Гейне «Ein neues Lied».

С семьей Долганникова я вернулась в Мачулищи. Через день после нашего приезда прилетел домой и отец.

В городке с большим интересом читали поступившие газеты и журналы, где были освещены события прошедшего Воздушного праздника.

Многие газеты и журналы страны «Огонек», «Правда», «Советский воин», «Сталинский сокол», «Комсомольская правда», «Иллюстрированная газета» и другие дали информации об авиационном параде, об отце и его дивизии. В 1952–1953 годах были сняты и показаны в кинопрокате документальные кинофильмы о воздушных парадах в Москве. Важное место в них было отведено 45-й дивизии. Наша дивизия стала парадной дивизией.

Клуб в военном городке не мог вместить всех желающих посмотреть кинохронику перед началом показа художественного фильма. Дети кричали, показывая на экран: «Это мой папа! Это моего папу показывают!».

Теперь каждый всенародный праздник наши отцы отмечали не в семье, а в Москве.

С именем сына Сталина у отца были связаны тяжелые воспоминания об авиационной катастрофе, в которой погибли два экипажа одной из истребительных дивизий. Авиационные части в те напряженные дни базировались в Монино, Чкаловском, Жуковском. Напряжение тех дней выматывало диспетчеров, из-за ошибки одного из них над взлетной полосой произошло столкновение двух самолетов, из которых один взлетал, а другой садился. Летчики погибли.

Отец довольно редко видел сына И.Сталина трезвым, но в тот трагический день командующий находился в состоянии тяжелого похмелья. В присутствии командного состава он позволил себе рукоприкладство и нецензурную брань в адрес старого больного генерала, ударил его по лицу, а затем пнул его ногой, спустив с лестницы. Все присутствующие были возмущены выходкой В.Сталина, сообщили в Министерство Вооруженных Сил, что считают недопустимым такое поведение командующего.

Отец присутствовал на совещании в Кремле, где правительственная комиссия докладывала членам Политбюро ЦК КПСС и И.В.Сталину о причинах катастрофы. Сталин был очень недоволен. Он снял сына с занимаемой должности, отказался выслушать его объяснения. Был снят с должности и Министр обороны. Новый Министр Н.А.Булганин был тогда болен и проводил совещания с летным командным составом у себя в кабинете в присутствии врача.

Сталин любил авиацию и не хотел отказываться от парадов. Он придавал большое политическое значение демонстрации военной мощи СССР и новых видов вооружения и техники. В условиях гонки вооружения и «холодной войны» безопасность страны зависела, прежде всего, от состояния Вооруженных Сил и военной промышленности. Правительство требовало от ВВС демонстрации тяжелых реактивных бомбардировщиков. Освоение реактивной техники потребовало неимоверных усилий от летчиков. Впервые в стране создавалась стратегическая авиация. Едва успели летчики освоить четырехмоторный дальний высотный скоростной стратегический бомбардировщик Ту-4 (конструктор Туполев, испытатель Галлай), как стали поступать еще более сложные самолеты. Это были реактивные стратегические бомбардировщики Ту-16. Мы стали отца видеть еще реже. Работой своей он был очень увлечен. Его жизнь была полнокровной, творчески насыщенной, яркой.

Многие летчики дивизии за свой труд были отмечены правительственными наградами.

Теплые, дружеские отношения связывали нас с семьей Николая Даниловича Део. По национальности он был корейцем. Благодаря своей предприимчивости и изумляющей всех деловитости быстро продвигался по службе. В 27 лет стал полковником. К нам он приходил ежедневно. Приносил маме лекарства, лечил меня от ревматизма, шутил, оказывал много мелких услуг, был мил и обаятелен. Его жене Ларисе было далеко за 30 лет. Высокая, стройная, с толстой до колен косой она производила сильное впечатление классической красотой. В семье было двое детей: мальчик лет 4-х и девочка 3-х лет.

Однажды Николай и Лариса пригласили меня поехать с ними в Минск в Дом офицеров на спектакль московского кукольного театра Сергея Образцова «Под шорох твоих ресниц». Это гениальное творение Образцова создавало у зрителей иллюзию, что они видят на сцене не кукол, а живых артистов. Ничего подобного я в своей жизни не видела. Спектакль понравился очень.

Николай Данилович добился для меня и Инны санаторных путевок в Одессу в санаторий Министерства обороны, где были хорошие грязевые ванны для ревматиков. Он говорил маме с воодушевлением, с присущим ему темпераментом: «Мария Карловна! Я добьюсь! Путевки будут! Если в управлении меня выгонят в одну дверь, то я войду в другую!» И действительно, вскоре он привез путевки из Москвы.

Део отличался таким необычайным духом предприимчивости, всепроникающей бодрости и напора, что перед ним ни одна дверь не могла устоять. Его безграничная, веселая работоспособность не знала себе равных. Он всегда доставал где-то что-то кому-то через кого-то, в его методе разобраться было невозможно, но дефицитные лекарства он доставал словно из-под земли, как факир. У него всегда было то, чего еще ни у кого не было. Вот такой это был удивительный человек. По-видимому, его кровь была замешена на удивительной этнографической смеси, а поистине буйный темперамент намекал на некоторое вмешательство цыган.

Долганниковы жили в нашем доме во втором подъезде. Часто приглашали меня принять участие в их поездках на природу. Они купили машину «Москвич» и Владимир Михайлович каждый вечер обкатывая ее, вывозил семью в лес, на речку. Мы плавали, загорали, играли в мяч. В декабре Долганников уехал на новое место службы на Украину.

Летные вечера во дворе нашего дома часто собирались жильцы и до поздней ночи играли в шахматы, шашки, в лото. Стол для игр со скамейками стоял под окном квартиры майора И.Иванова. Свет от лампочки под абажуром хорошо освещал стол и игроков. В один из таких вечеров Валя, жена майора, необъятной полноты женщина с очаровательным лицом, попросила мужа сходить домой и посмотреть, спит ли их трехлетняя дочь. Если ей мешает яркий свет, завесить чем-нибудь половину абажура. Когда Иванов, выполнив поручение жены, вернулся, Валя с удивлением спросила: «Ванечка, а что ты повесил на абажур? Не мои ли это панталоны?»

Игроки на мгновение подняли головы, обратили взоры на абажур, некоторое количество голов увеличило ротовое отверстие и секунду побыло в таком состоянии. Потом все расхохотались. Летчики посоветовали Иванову брать в полет панталоны жены в качестве парашюта.

Ивановых в гарнизоне любили. Они были добрыми, обаятельными людьми. Особый отдел не давал им покоя.

В годы войны Валентина жила в Харькове. Во время гитлеровской оккупации немецкий офицер (военный инженер) влюбился в нее. Они поженились. Когда под ударами советских войск немцы вынуждены были оставить Харьков, Валя и ее муж выехали в Восточною Пруссию. Здесь она потеряла мужа. Вернулась обратно. После войны вышла

замуж за Иванова. Это была счастливая пара. Супруги нежно любили друга, ждали рождения второго ребенка. Часто вечерами во дворе раздавался звонкий Валин голос: «Ванечка, смотри за Валечкой (дочерью)!» Их так и прозвали в гарнизоне «Ванечка и Валечка».

Наш городок постепенно начал обустраиваться. Строились новые здания. Мы мечтали о водопроводе и паровом отоплении, воду брали из колонки во дворе. Зимой в нашей трехкомнатной квартире мы вынуждены были топить четыре печи. Четвертая печь была на кухне.

Такой красивой зимы как в Мачулищах я больше нигде не видела. Сосны и ели утопали в глубоких сугробах. Чистый снег сверкал на солнце бриллиантами колючих снежинок. В вечернее время при свете луны лес казался сказочным видением. В Мачулищах мы были так близки к природе, как нигде. Она была всюду рядом и создавала приятное мироощущение покоя и радости.

Барановичи

В ноябре 1953 года наша семья переехала в Барановичи, в Западную Белоруссию. В военном городке, расположенном вблизи железнодорожного вокзала, стояли такие же типовые двухэтажные дома, как и в Мачулищах. Жили мы в одном из таких домов в отдельной трехкомнатной квартире на втором этаже.

Городской рынок произвел на нас ошеломляющее впечатление изобилием продуктов и низкими ценами на них. В связи с этим наш стол преобразился до неузнаваемости. Никогда до этого мы так хорошо не питались. Мама научилась запекать в духовке фаршированных гусей, уток, поросят, рыбу. Город нам понравился тихими улицами, садами.

Я училась в 10-м классе. Зимой у меня обострился ревматизм, и пришлось пролежать в постели с большой температурой до самой весны.

Неожиданно заболел Женечка. Врачи долго не могли поставить диагноз. Две недели он был при смерти, без сознания. Военные и гражданские врачи собрались на консилиум, некоторые предположили, что у ребенка брюшной тиф. Делали уколы, чтобы поддержать

сердце. Я приносила из лазарета кислородные подушки. Несколько суток мы провели на ногах, не ели, не спали. Папа носил Женечку на руках, нежно, бережно. Мы с мамой плакали. Майор медицинской службы Берестов, прослушивая в очередной раз легкие больного ребенка, воскликнул: «Пневмония! Хрипы появились в легких. Теперь все ясно. Будем лечить от пневмонии антибиотиками». Этот врач был кандидатом медицинских наук, заместителем начальника лазарета. Он назначил уколы пенициллина. Део достал хорошие лекарства для Женечки и мамы.

Женечка начал выздоравливать. Когда к нему вернулось сознание, мама хотела сварить куриный бульон, ушла на кухню, и у нее начался острый сердечный приступ и судороги рвоты. Мы уложили ее в постель. Теперь тяжело больных у нас было двое. Нервные потрясения, которые пережила мама из-за болезни малыша, тяжело отразились на ее сердце и обострили астму. Женечка выздоравливал, а ее жизнь находилась в опасности. Однако, хороший уход и лекарства сделали свое дело. Она начала поправляться. Через несколько месяцев у Женечки повторилась пневмония. Пережил он ее также тяжело. В нашу счастливую семью опять пришла беда. Папа, похудевший, бледный, с запавшими от бессонных ночей глазами, вновь носил по комнате малыша, утешал маму и не терял надежды. Я совсем было пала духом, не ходила в школу, каждые несколько часов приносила из санчасти кислородные подушки. Антибиотики перестали помогать. По совету Берестова родители повезли больного ребенка в Минск на консультацию в детскую больницу. Минские педиатры не смогли установить диагноз. Вернулись родители из дальней поездки с Женечкой еще более расстроенные. Мама опять слегла. Медсестра, которую отец нанял за немалые деньги, делала ей уколы для поддержки деятельности сердца. У мамы сильно отекали ноги. Она тяжело дышала. Но и эти беды мы пережили. Через несколько месяцев наш любимый малыш заболел воспалением легких в третий раз. Врачи говорили, что теперь опасность для его жизни возросла втрое, так как болезнь начиналась бурно. К счастью, сознание он не терял, температура высокая была около недели, и выздоровление у него пошло быстрее, чем можно было ожидать. После его выздоровления мы долго не могли прийти в себя. Я не могла сосредоточиться, делая уроки. Вздрагивала и впадала в панику всякий раз, когда Женечка начинал кашлять. Очень тяжело было пережить эти болезни.

Помню, как мы отучали Женечку от соски. Мама действовала дипломатически: она убеждала его, что он уже вырос и должен сам отказаться от соски, если не хочет считать себя маленьким. Женя, уступив маме, забрасывал соску куда-нибудь подальше, а ночью просыпался и поднимал рев и требовал эту свою соску. Ну что тут было делать? Всей семьей мы принимались за поиски. Ползали на четвереньках, заглядывали под кровати, диван и шкафы. Почувствовав комизм ситуации, начинали хохотать, когда сталкивались лбами под столом. Обретение соски малыша сразу успокаивало, и все отправлялись по своим кроватям досматривать сны.

Папа купил Женечке трехколесный детский велосипед, и наш малыш носился по комнатам, восседая на нем и оглашая воздух воинственными возгласами. Мама улыбалась и говорила с облегчением: «Ну, кажется, мы можем перевести дух».

Командующим Барановического военного округа одно время был Маршал Советского Союза С.К.Тимошенко. Он развернул большую работу по укреплению, техническому оснащению воинских соединений и частей в Западной Белоруссии. В штабе военного округа проводил совещания с командным составом авиационных, танковых, артиллеристских и стрелковых частей. Тимошенко требовал от подчиненных тактической грамотности, высокого профессионализма, использования боевого опыта ветеранов войны, гибкости взаимодействия.

Наш отец и маршал Тимошенко были избраны депутатами Барановического исполкома. Еженедельно по понедельникам отец принимал избирателей в одном из кабинетов горисполкома. Приходилось ему выполнять и много другой общественной работы. Дивизия помогала органам советской власти в борьбе с бандитизмом, в благоустройстве города, в ремонте дорог.

Большое внимание отец уделял переучиванию летного состава на новую реактивную технику. В дивизию начали поступать новые реактивные бомбардировщики Ту-16. Мы долго не могли привыкнуть к пронзительным сиренообразным звукам реактивных двигателей, так не похожих на привычные звуки, издаваемые турбовинтовыми моторами старых самолетов. Реактивные самолеты, поднимаясь с аэродрома, низко пролетали над нашим домом, заставляли резонировать стекла в окнах, а нас — зажимать уши ладонями.

Отец изучил новые самолеты на авиационных заводах и теперь обучал летный состав дивизии навыкам вождения гигантских скоростных самолетов. Летчики работали с полной самоотдачей. Летных ЧП, аварий не было, но курьезы встречались. Летчик Пастернак сокрушался: «Ну и скорость, будь она неладна! Не успеешь моргнуть, как взлетная полоса кончается...». Новые самолеты летчикам нравились, летать на них было трудно, но интересно. Созданные по последнему слову науки и техники, эти самолеты имели свой гордый норов, свой характер, требовали от летчиков мужества, уверенности в своих силах, глубоких знаний, точного расчета, отработанных до автоматизма навыков, эмоциональной устойчивости. Секунда растерянности летчика могла стоить жизни всему экипажу или привести к тяжелой аварии.

Большое значение в дивизии придавалось не только боевой выучке летного состава, но и укреплению дисциплины и организованности. Помню, как в 4 часа утра оглушительно заревела сирена тревоги. Встревоженные голоса раздались на лестничной площадке. Все вскочили со своих постелей. Отец быстро оделся, взял в руки маленький чемоданчик, поцеловал нас, как всегда по утрам. Сказал, чтобы мы не волновались, так как тревога носит учебный характер, и ушел в штаб. Вечером рассказал нам об итогах учебной тревоги. Не многие летчики уложились в допустимое для сборов время. Большинство прибежало с опозданием в 3–5 минут. На построении начальник штаба обратил внимание на внешний вид летчиков, на разнообразие форм одежды. У одного были надеты разного цвета носки, один — свой, а другой носок жены, красного цвета в белый горошек. Другой прибежал на построение без фуражки, по дороге в темноте ее потерял, а где хранил дома тревожный чемоданчик с фонариком, спросонья не мог вспомнить.

Когда начштаба на выбор стал проверять содержание чемоданчиков, хохот поднялся такой, что пришлось дать команду «Вольно!». Из одного чемоданчика он извлек крохотный чепчик и распашонку. Жена летчика использовала емкость чемоданчика для вещиц будущего ребенка. Вопрос о том, как младенческий чепчик мог понадобиться летчику в боевом вылете, развеселил всех еще больше. Но когда из следующего чемоданчика рука начальника штаба двумя пальцами извлекла на свет женский бюстгальтер, все хохотали до слез. Вопрос о том, как с помощью этого предмета воевать с супостатом не понадобился. Хохот стоял гомерический.

Через неделю была проведена еще одна учебная тревога. Она показала, что урок предыдущей тренировки всем пошел впрок. Летный состав на этот раз уложился в допущенное на сборы время. Замечаний по внешнему виду и по экипировке чемоданов не было.

Особый отдел вновь получил директиву об укреплении бдительности. Когда отец был в командировке, органы арестовали одного из летчиков и увезли в Минск, его жену на допросе зверски избили, а имущество конфисковали. Вызвали Н.Д.Део и запретили ему дружить с нашей семьей. Напуганный угрозами расправы, Део больше не переступил порога нашего дома. Его можно было понять. Он не хотел рисковать ни своей жизнью, ни карьерой, ни судьбой семьи. Даже его жена Лариса, детский врач по профессии, не помогла нам в труднейшее время, когда врачи боролись за жизнь нашего Женечки. Мама была потрясена, считала, что Део нас предал, плакала.

Вскоре, по-видимому, по просьбе самого Део, он был переведен на новое место службы. Больше мы не встречали наших бывших друзей, но сохранили к ним теплые чувства за все то хорошее, что они для нас сделали в былые годы, часто вспоминали их с благодарностью.

Спустя 15 лет мой муж встретился с Н.Д.Део в Министерстве Обороны. Николай Данилович был уже генералом. Он возглавлял Управление санаторно-курортной службы. Был так же молод и красив, неотразимо обаятелен, как в былые годы. А что касается его служебного роста, — что тут скажешь, — этого следовало ожидать. Он достиг своей вожделенной мечты. Надеюсь, многим помог восстановить здоровье.

45-я дивизия ежегодно 1 мая, в День авиации и 7 ноября участвовала в авиационных парадах в Москве. Помногу месяцев летчики оказывались оторванными от своих семей. Готовились к парадам в Монино, Жуковском, Липецке. Иногда прилетали на два-три дня в Барановичи повидаться со своими близкими.

Наш отец много раз встречался с И.В.Сталиным на приемах в Кремле и на совещаниях высшего командного состава Вооруженных Сил СССР. В работе совещаний в кабинете у Сталина участвовали министр обороны, командующие ВВС и ДА, начальники главных штабов, авиаконструкторы, директора авиационных заводов, командиры лучших авиасоединений.

Обсуждались перспективы развития авиационной техники и вооружений, проблемы подготовки новых летных кадров и переучивания старых, ход подготовки к воздушным испытаниям ядерного оружия, работа Высшей инспекции ВВС и летных центров. Сталин поставил задачу перед авиаторами создать в кратчайшие сроки советскую стратегическую авиацию, способную осуществить атомные бомбардировки США в случае войны. Первой стратегической дивизией в ВВС должна была стать 45-я Гомельская дивизия. Она была лучшей, элитной, парадной дивизией ВВС, все летчики которой умели отлично летать в сложных метеоусловиях.

Содержание работы совещаний у Сталина представляло собой государственную и военную тайну, поэтому отец просил маму и меня никому не рассказывать об его участии в этих совещаниях.

Бывать в кабинете Сталина было нелегко. Никто не мог быть уверенным в благополучном исходе совещания для него лично. Крутой нрав «великого вождя» был известен всем. Репрессии могли коснуться каждого самым неожиданным образом. Таких примеров было немало.

Отец рассказывал, как выглядит кабинет Сталина, какая в нем мебель. У отца создалось впечатление, что Сталин глубоко осведомлен о состоянии работы в ВВС, глубоко вникает в проблемы развития Дальней авиации, знает и ценит опытные летные кадры. Сталин рекомендовал командующим не спешить с выдвижением опытных летчиков на командные посты в ВВС, если они могли принести больше пользы в практической работе в авиационных соединениях, ценить эти кадры, представлять лучших летчиков к награждению правительственными наградами, создавать им хорошие условия для эффективной работы. Сталин резко критиковал работу штаба ВВС с летными кадрами, считал эту работу неэффективной и негибкой, требовал больше внимания уделять пропаганде передового опыта в освоении новой техники. На его вопрос, почему в Дальней авиации только одна дивизия полковника Лукина, летает в сложных метеоусловиях, ни командующий ДА, ни начальник главного штаба ответить не смогли, так же, как и на вопрос, что конкретно сделано для распространения передового опыта 45 дивизии. Командующий заверил Сталина и министра обороны, что в ближайшее время эти недостатки будут устранены. Штаб ДА распечатает памятки и методички по переучиванию летного состава и методике полетов в сложных метеоусловиях на тяжелых бомбардировщиках нового типа для распространения в авиационных соединениях ДА.

На одном из совещаний у Сталина остро обсуждался вопрос безопасности полетов на новых дальних бомбардировщиках. Главные авиаконструкторы НИИ, директора крупных авиазаводов отчитывались о своей работе. Руководители правительственных комиссий докладывали о результатах расследования обстоятельств гибель авиационных экипажей по причине выявленных недостатков в конструкции новых самолетов. Разгорелись дискуссии по вопросу «кто виноват?» и о степени ответственности за летные происшествия. Конструкторы оправдывались тем, что в условиях напряженной спешки по созданию все новых и новых видов техники невозможно было провести до конца доводку самолетов.

Сталин не принимал этот упрек в свой адрес. Обосновывал тактику повышенных требований в создании новых образцов авиационной техники острым политическим и военным противостоянием на международной арене, подготовкой США к новой мировой войне за мировое господство.

По возвращению из Москвы в родную дивизию отец ночами писал методички и памятки, готовил доклады для выступления на совещаниях в Главном штабе ВВС об опыте работы по переучиванию летного состава дивизии и методике овладения летными

экипажами навыками полетов в сложных метеоусловиях.

Эти памятки и методички были затем изданы в Москве и распространены в бомбардировочных соединениях Дальней авиации.

Из материалов личного дела полковника Лукина В.И. (архив Рязанского облвоенкомата)

1953 год.

АТТЕСТАЦИЯ. Подписана командующим Дальней авиации генерал-полковником Руденко С.И.

«За полтора года командование 45-й дивизией полковник Лукин В.И. вывел дивизию на 1-е место в Дальней авиации. Достоин направления на учебу в Военно-Воздушную академию.»

ХАРАКТЕРИСТИКА. Подписана главным маршалом авиации Новиковым А.А.

«Полковник Лукин Василий Иванович имеет блестящие организаторские способности, высокие волевые и летные качества. Добился отличных успехов в обучении и воспитании летного и технического состава 45-й дивизии. Достоин направления на учебу в Военно-Воздушную академию.»

АТТЕСТАЦИЯ. Подписана Главнокомандующим Военно-Воздушными силами СССР Главным маршалом авиации Жигаревым, утверждена Министром обороны Маршалом Советского Союза Булганиным и его первым заместителем Маршалом Советского Союза Василевским.

«Командир 45-й дивизии полковник Лукин В.И. отлично организовал летную подготовку частей. Привлекался к параду 1 мая в Москве. С поставленной задачей справился отлично».

Из штаба ВВС звонили отцу часто, иногда по несколько раз в день, отвлекали от работы, отправляли в командировки в качестве эксперта на авиационные заводы и авиасоединения, включали в состав различных комиссий. Все это отвлекало отца от текущей работы в дивизии, от любимого дела, нервировало. В его телефонных разговорах с высшим авиационным начальством страны можно было заметить нотки скрытого недовольства и раздражения.

По приказу Министра Вооруженных Сил летчики дивизии вновь в Чкаловском начали готовиться к воздушному параду. В то время в Москве в Изобразительном музее имени А.С. Пушкина должна была открыться выставка Дрезденской картинной галереи, после чего отреставрированные в СССР картины должны были быть переданы Германской Демократической Республике. Советские художники-реставраторы совершили беспримерный подвиг по спасению сокровищ мирового искусства.

Отец считал своим долгом сделать все возможное, чтобы Юра и я увидели эту выставку. Он прислал самолет из Чкаловского за нами. Попросил Михаила Матвеевича Бурцова купить нам билеты.

Очередь в музей растянулась на несколько кварталов. Тысячи людей по несколько суток проводили в очереди. Сидели на тротуаре, некоторые приносили из дома стулья, раскладушки. Любители искусства прилетали даже с Дальнего Востока, чтобы увидеть полотна великих мастеров. Сказать, что эта выставка произвела на нас большое впечатление — это, значит, не сказать ничего. Эстетический восторг опрокинул все мои представления об искусстве, навел на размышления о том, что пониманию искусства нужно учиться, как чтению. Каждая эпоха видит мир по-своему. Время меняет глаз художника и зрителя.

Картины Леонардо да Винчи, Рафаэля, Рубенса, Рембранта и многих других гениев живописи свидетельствовали о недосягаемых высотах человеческого духа. «Сикстинская мадонна» находилась в отдельном большом зале. Здесь больше не было других картин. Полтора часа мы ждали, чтобы войти в этот зал. Сотни людей стояли, затаив дыхание, не в силах оторвать глаз от картины. У многих на глазах были слезы. Картина вызывала эстетическое потрясение, прилив просветляющей душевной энергии.

Из Москвы на служебной машине я и Юра выехали в Липецк, где находился отец, а оттуда на самолете вернулись в Барановичи.

В марте 1953 года умер Сталин. Многие плакали. Сталину, верили, как ни верили никому. Не все знали, что великий вождь был тираном. Перед смертью он хотел еще жертв, организовав «Дело врачей». В городе шли аресты.

В 1953 году я успешно окончила 10-й класс и мечтала поступить в Московский художественный институт имени Сурикова. Однако мне не повезло. В 1953 году институт стал филиалом Художественной Академии. Принимали теперь в Академию только дипломированных художников.

Вскоре прилетел отец и отвез меня в Минск. Помог устроиться на частной квартире и уехал. Я сдала на «отлично» вступительные экзамены на исторический факультет Белорусского Государственного университета. Мама писала мне, что отец опять улетел в Липецк, где дивизия готовилась к параду.

Я училась в Минске на первом куpсе университета. Тревожилась за маму, за ее здоровье.

В Барановичах, в военном городке бандиты проникли ночью в квартиру одного летчика и вырезали всю семью из пяти человек. Бандиты пытались взломать входную дверь в нашу квартиру. Мама позвонила в штаб. Прибежал дежурный офицер с вооруженными солдатами, бандитов искали, но не нашли. Спустя несколько дней бандиты вновь предприняли попытку проникнуть в нашу квартиру, но на этот раз через балкон. Начальник штаба дивизии полковник Алексеев позаботился о безопасности семьи командира. Каждую ночь отправлял в нашу квартиру на ночлег солдата с оружием. Солдат спал в гостиной на диване, а его винтовка висела в прихожей на вешалке для одежды.

Военный патруль ежедневно обходил дворы, проверял прочность замков на чердаках и подвалах. Бесчинства бандитов прекратились, однако винтовка еще длительное время находилась в квартире.

«Людочка, — писала мне мама в Минск с присущим ей чувством юмора, — а у нас ночует винтовка!»

В дневное время суток мама вешала винтовку за ремень в спальне на ручку оконной рамы, чтобы дать понять бандитам, что она вооружена. Винтовка висела поперек окна и, по маминому убеждению, должна была действовать на них устрашающе. Оружие являло собой безмолвное, но строгое предупреждение: «Вот только попробуйте, суньтесь. Буду стрелять!» К счастью, применить оружие не пришлось. Вскоре винтовка повела себя не лучшим образом: однажды ее ремень сполз с ручки оконной рамы, винтовка упала на трюмо, разбила стеклянную баночку с баснословно дорогим французским кремом для лица. Этот крем был привезен отцом из Москвы в качестве подарка маме на день рождения.

Винтовка вновь была выставлена в коридор. Вскоре пришел из штаба писарь и унес ее в казарму.

Мой школьный друг Наум Санберг в 1953 году поступил в Рижское военное авиационное училище на техническое отделение. Это училище было филиалом Московской военной академии им. Жуковского. После сдачи очередной сессии в университете я приехала в Барановичи к родителям на летние каникулы.

Приехал Наум, объяснился в любви. Он хотел, чтобы мы поженились. Я не уверена была в том, что мы составим хорошую супружескую пару, слишком разные мы были и по характеру и по своим пристрастиям в жизни. Наум уехал в Минск к своим родителям, прожил у них до конца лета. Мы продолжали переписываться, дружить. Я высоко ценила душевные качества Наума, дорожила нашей дружбой. Письма его нравились мне искренностью, душевным теплом, юмором, влюбленностью. Я их бережно хранила, перечитывала.

Инна Гончаренко училась в Минском педагогическом институте на факультете дошкольной педагогики.

Борис Гарцев был курсантом Даугавпилского авиационного военного училища, учился на техническом отделении. Переписка с Борисом продолжалась еще долго. Его письма небольшие по объему, сдержанные по чувствам, импонировали мне тем, что были отражением его богатой талантами натуры, увлеченной музыкой, поэзией, театром, — тем чарующим миром, который давно безраздельно господствовал в моей душе.

В начале зимы отец привез маме из Москвы великолепную шубу из натурального меха, китайского производства. Она стоила 11 тысяч рублей, на две тысячи больше стоимости легковой машины. К шубе он также купил меховые сапожки, шапку, сумку, перчатки и муфту. Все подбирал в магазинах столицы в тон шубе. Маме всегда были к лицу дорогие изысканные вещи. Когда по аллеям военного городка она гуляла с Женечкой, одетым в белую шубку из лебяжьего пуха, от них трудно было отвезти глаз. На фоне белоснежного зимнего пейзажа мне они казались волшебным видением.

Папа всегда привозил нам из Москвы одежду, обувь, головные уборы. Мы одеты были хорошо.

Женечка научился бойко говорить и часто удивлял взрослых своим остроумием. Однажды я спросила его, почему он не ест кашу, а он ответил: «Я не могу кушать, у меня ротик маленький». На вопрос мамы, почему на Новогоднем утреннике он не прочитал стихотворение, ответил: «А я думал, что стихи забыл». Вечером мама уложила его спать, пожелала спокойной ночи и пошла на кухню мыть посуду, слышит, он тихо что-то напевает, крикнула ему: «Женя, сейчас же спи!». Он в ответ сказал: «Я не понимаю».

Отец задумал купить машину. В Минске записался на очередь в автомагазине. Летом 1954 года он купил машину «Победа» зеленого цвета. Сдал экзамены на водительские права. Несколько раз приезжал ко мне в Минск. Вскоре он достал мне санаторную путевку в Гурзуф. В санатории я прошла курс лечения от ревматизма.

Закончился срок военной службы водителя служебной машины мл.сержанта Аркадия. Он пришел к нам со своей беременной женой проститься. Они уезжали к его родителям на Украину. Через несколько месяцев прислали фотографию своего малыша. Переписка с этой семьей продолжалась долгие годы. Писала письма от всех нас мама.

Отец по-прежнему вел большую общественную работу. К исполнению своих депутатских обязанностей относился очень добросовестно. Люди шли к нему со своими заботами, и ни разу не было случая, чтобы он не выполнил свое обещание помочь.

3 июля 1955 года в Москве на Тушинском аэродроме состоялся воздушный парад, посвященный Дню Воздушного флота СССР. В сообщении ТАСС, опубликованном во всех центральных газетах, сообщалось об участии в параде авиационных соединений, в том числе и нашей 45 дивизии. С трибуны Центрального аэроклуба им. Чкалова парад смотрели руководители правительства и Вооруженных Сил: В.Д.Соколовский, А.М.Василевский, Г.К.Жуков, С.М.Буденный, Г.М.Маленков, М.А.Суслов, П.Н.Поспелов и др.

На параде 45-я дивизия продемонстрировала мощь советских реактивных стратегических тяжелых бомбардировщиков Ту-16 дальнего действия. Лучшие летчики дивизии Г.Яглов, А.Липашов, А.Куликов, Н.Трощинский, Н.Пастернак, К.Марусиченко и многие другие совешили стремительный полет на грозных боевых машинах Ту-16.

Главным руководителем парада был главный маршал авиации П.Ф.Жигарев. Первым отделением парада руководил генерал-лейтенант авиации Герой Советского Союза — Т.Ф.Куцевалов, вторым отделением — генерал-лейтенант авиации С.У.Рубанов, третьим — гвардии генерал-лейтенант В.Ф.Маргелов.

Газета «Правда» от 4 июля 1955 года в статье «Воздушный парад на Тушинском аэродроме в Москве» писала на первой странице: «Строем «Клин» показались эскадрильи бомбардировщиков. Их ведет один из лучших летчиков страны полковник В.И.Лукин. Экипажи этих великолепных машин в надежных руках людей, в совершенстве овладевших новой могучей техникой, которой Родина вооружила Военно-Воздушные Силы. … Парад наглядно и ощутимо показал возросшую зрелость и мастерство доблестных летчиков, дальнейший прогресс отечественной науки и техники в самолетостроении…

День Воздушного флота СССР прошел под знаком решимости всего советского народа еще больше укреплять могущество нашей авиации.»

В нашей семье бережно хранятся центральные газеты Советского Союза «Правда», «Красная звезда», «Комсомольская правда» и др. с материалами об этом авиационном параде. В журнале «Советский сокол» была напечатана большая цветная фотография нашего отца и группы летчиков 45-й дивизии на фоне огромного реактивного бомбардировщика Ту-16 с бортовым номером 39. Отец проводил у своего самолета последний инструктаж перед вылетом на парад. В его руках была карта маршрута полета. Под снимком текст: «Группа летчиков реактивных бомбардировщиков перед вылетом в Тушино. Эту группу самолетов возглавил один из старейших летчиков страны полковник В.И.Лукин.»

В сообщении ТАСС сообщалось также о приеме по случаю Дня воздушного флота СССР. Начальник Главного штаба Военно-Воздушных Сил маршал авиации С.И.Руденко 3 июля устроил прием для участников парада. На приеме присутствовали главы иностранных делегаций КНР, Индии, Югославии, Албании, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии, президент международной авиационной федерации, вице-президент авиаклуба Канады, военно-воздушные атташе Великобритании, Ирака, Италии, Турции, Франции, Финляндии, Швеции и стран народной демократии.

С советской стороны на приеме присутствовали: Главный маршал авиации П.Ф.Жигарев, генерал армии А.И.Антонов, маршал авиации В.А.Судец, ответственные сотрудники Министерства Обороны СССР, Министерства иностранных дел, представители руководящего состава Военно-Воздушных Сил.

Все участники парада были награждены ценными подарками. От имени командующего ВВС нашему отцу в третий раз был вручен фотоаппарат «Зоркий».

В 1955 году на киноэкранах страны был показан документальный кинофильм об авиационном параде на Тушинском аэродроме 3 июля. Мы увидели на экране нашего отца за штурвалом реактивного бомбардировщика, в кругу летчиков и комсостава на аэродроме. Кинокадры свидетельствовали о большой работе летного состава дивизии в период подготовки к параду и во время парада.

Сольцы (1956 г.)

В конце декабря 1955 года отца перевели в Сольцы Новгородской области. Ехали поездом в отдельном купе. Юра, свесив ноги с верхней полки, шутил и веселил нас: «Я сижу на берегу, не могу поднять ногууу. Не ногууу, а нооогу. Все равно поднять не мооогу!». Мы хохотали. Женечка был необычайно возбужден новыми впечатлениями. Я лежала с ним на верхней полке и безуспешно уговаривала его хоть немного поспать и дать поспать мне. Он вертелся, смотрел в окно на мелькавшие населенные пункты, леса, поля и был от нашего путешествия в восторге. Ему было не до сна, он боялся пропустить что-нибудь интересное. Мы привыкли к переездам и смотрели в будущее с оптимизмом.

Военный городок в Сольцах поразил нас отсутствием какой-либо растительности. В маленьком магазине были пустые полки: хлеб привозили через день. На рынке трудно было купить картофель. Я была поражена, увидев здесь крестьян в лаптях. Население жило бедно. За продуктами нужно было ездить далеко, в деревни. Мы распаковали вещи, и тут обнаружилось, что КЭЧ не имеет в запасе мебели и что нам спать не на чем. Поехали в Новгород за продуктами и мебелью. Отец купил кровати, стол, стулья, шкаф, холодильник «ЗИЛ», два ковра, приемник, проигрыватель. Продукты купили на рынке. В гастрономах на фоне пустующих полок скучали продавщицы.

Новгород похож на музей под открытым небом. Великолепные старинные храмы украшают древние улицы города.

В Сольцах мы жили в большой трехкомнатной квартире в четырехэтажном доме. Комнаты были большие, светлые. В доме был водопровод. Вода отличалась запахом йода и коричневым цветом. Очень скоро она безжалостно окрасила белые эмалированные кастрюльки. Я прилагала немало усилий, чтобы вернуть им прежний вид.

Тягостное впечатление производило запустение в военном городке. Как начальник гарнизона, отец считал необходимым заняться благоустройством военного городка. Организовал несколько субботников. Были посажены деревья, отремонтированы дороги, разбиты клумбы. Однажды грузовая машина наехала на деревце и сломала его. Отец расстроился, отругал водителя и хотел отправить его на гауптвахту, и только искреннее раскаяние солдата избавило его от наказания. Отец добился от областных властей достаточного обеспечения продуктами военного городка. Жить стало легче.

Летние студенческие каникулы я провела с родителями.

Мы полюбили эти места и реку Шелонь с необычайной водой йодисто-коричневого цвета.

Летом мы совершили экскурсионную поездку на машине «Победа» в Ленинград.

Отец считал, что его дети должны увидеть этот прекрасный город.

Ленинград произвел на нас ошеломляющее впечатление белыми ночами, величественным видом военных кораблей, стоявших на Неве, сокровищами Эрмитажа и Русского музея, красотой Исаакиевского собора, пушкинскими местами. Мы увидели парад военных кораблей Балтийского флота, посвященный Дню Военно-Морского флота.

Неповторимый облик Ленинграда с его белыми ночами глубоко запал в душу. Мы восхищались этим прекрасным городом, одним из лучших городов мира. В городе Пушкин посетили музей Царскосельского Лицея, любовались памятниками, парком, Екатерининским дворцом, который начали восстанавливать из руин. Наш дорогой отец воспитывал в нас любовь к Родине, к ее великой истории и культуре. Низкий за это ему поклон от нас, детей. Мы были в Ленинграде три дня. Возвращаясь обратно, едва не погибли, когда проезжали через разрушенный временем мост. Дорога была в плохом состоянии. Десятки машин попадали в пробки в тех местах, где без трактора из-за заболоченной местности проехать было невозможно. Много часов ждали в очереди, пока трактор перетаскивал машины по одной на сухое место.

Жизнь в Сольцах была омрачена сильными переживаниями, связанными с обострением военной опасности. Продолжалась «холодная война» и мир был на грани новой мировой войны. Ракетных войск тогда еще не существовало, поэтому единственными носителями ядерного оружия была наша стратегическая авиация, самолеты Ту-4, Ту-16. Много раз в дивизии объявляли тревогу. С оглушающим ревом в воздух поднимались самолеты. И никто не знал, учебная это тревога или боевая. Задания летчики получали уже в воздухе. Это очень волновало всех нас, заставляло сердца сжиматься от чувства опасности и беспокойства за отца, за его дивизию. Все учебные и боевые задачи дивизия решала с честью. Летчики дивизии выполняли сложнейшие и опаснейшие задачи по испытанию оружия массового поражения. Для этой цели использовались огромные территории в районе Жигулевских гор. Из деревень отселялись местные жители. Во дворы заводился скот, и с самолетов производилось распыление из ВАПов (выливных авиационных приборов) отравляющих веществ. Потом ученые на земле изучали эффективность этого смертоносного оружия.

В августе 1956 года мир оказался на грани новой мировой войны. Конфронтация между двумя супердержавами в атомный век усилилась после образования НАТО и СЕАТО. США открыто вели борьбу за мировое господство. В 1953 году американский президент Дуайт Эйзенхауэр (1953–1961) в интересах нефтяных компаний организовал интервенцию против Ирана. Великобритания и Франция не хотели терять свои колонии и стремились задушить национально-освободительное движение народов «третьего мира».

Президент Египта Насер, рассчитывая на поддержку Советского Союза, национализировал Суэцкий канал. Великобритания, Франция и Израиль начали интервенцию против Египта. Советское руководство поддерживало стремление египетского народа освободиться от полуколониальной зависимости от западных держав. Теперь исход войны зависел от позиции США.

Никогда еще наша страна не была так близка к новой мировой войне, как в те тревожные дни. Вооруженные силы в СССР были приведены в боевую готовность.

«Готовность № 1» в Дальней авиации означала, что летчики не должны были покидать самолеты в ожидании приказа о боевых вылетах для нанесения бомбовых ударов по территории США. Весь военный городок в Сольцах был охвачен тревогой. Жизнь словно остановилась. Жены и дети летчиков были взволнованы, беспокоились за своих мужей и отцов, не отходили от радиоприемников. Все ждали продолжения диалога правительств. Ждал весь мир. Было так тихо, что казалось, замерло все: не слышно было гула реактивных двигателей самолетов, такого привычного, обыденного, ни рокота моторов грузовых автомашин, даже играющих детей не видно было на улице.

И вдруг после долгих часов волнений и переживаний мы услышали по радио торжественный голос Левитана: «Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем важное правительственное сообщение...»

Замерла душа. Готовы были к худшему. Но как несказанно обрадовались, когда услышали, что США приняли решение не вступать в военный конфликт и призвали воюющие страны прекратить военные действия. Американский президент Эйзенхауэр проявил благоразумие. Он понял, что балансирование на грани мира, и войны может привести к ядерной катастрофе, к гибели человечества.

Мы плакали от радости, обнимались. Многие жены летчиков побежали с детьми к аэродрому встречать своих мужей. Если бы в этот памятный день американский президент мог услышать слова благодарности, сказанные в его адрес в каждой семье, он был бы удовлетворен.

Жизнь продолжалась. Она вновь обрела движение, звуки, краски.

Вечером мы крепко обнимали нашего дорогого отца, радовались, что он с нами, что он жив и здоров, что ему не пришлось бомбить американские города. Приготовили праздничный ужин. Выпили по бокалу вина за мир, за то, чтобы никто на земле не испытывал ужасов войны, горя и бед, потери близких. Пришли соседи. Просидели за столом да утра. Никому не хотелось спать в эту ночь. Не до сна было. Радовались, что беда прошла мимо. Думаю, что примерно такие же чувства переживались и в американских семьях.

Простые люди во всем мире были признательны американским и советским руководителям за то, что они не ввергли мир в пучину новой мировой войны.

Жизнь стала казаться еще прекрасней, еще дороже.

На следующие летние каникулы я приехала к родителям со своей подругой однокурсницей Татьяной Капосиной. Танечка была милой, доброй, обаятельной девушкой, спортсменкой-разрядницей. Она хорошо училась, обладала легким, веселым, общительным характером и очень полюбилась не только мне, но и моим родителям и братьям. Вместе мы ездили на речку Шелонь, купались, загорали, играли в спортивные игры. Этим летом мы совершили экскурсионную поездку в Новгород. Софийский собор, храмы, памятник тысячелетию России произвели на нас сильное впечатление. Здесь на Новгородской земле тысячу лет назад бушевали страсти на Новгородском вече, отсюда дружина князя Александра Невского уходила в военные походы, чтобы защитить русскую землю от шведов и немцев. Десятки средневековых церквей были немыми свидетелями героической истории наших предков.

В полки дивизии продолжали поступать новые самолеты. По мере их производства на военных заводах их становилось все больше и больше. Они проходили заводские и государственные испытания, но в процессе более длительной их эксплуатации они начали представлять угрозу для жизни летчиков. У одного самолета при взлете оторвало хвостовое оперение. Люди не пострадали. Но это летное происшествие все переживали тяжело. Безаварийная работа была важным показателем боевой подготовки. Теперь дивизия лишалась права считаться лучшей дивизией в Дальней авиации. Отец понимал, что эта авария произошла не по вине летчика. Правительственная комиссия заслушала его доводы. Представители авиационного завода, защищая свою марку и честь, настаивали на обратном, считали, что в аварии виновен летчик. Отец был очень расстроен. Уехала комиссия, и вновь в течение недели произошли две тяжелые аварии. На посадке у самолетов оторвало кабины. Летчики получили ранения, увечья. У этих огромных самолетов высота кабин относительно земли была около 10 метров. Вновь в дивизию прибыла правительственная комиссия, но теперь представители завода проявляли явные признаки смущения. Теперь у них не было сомнения, что самолет этого типа должен пройти новую доработку на заводе и, затем, новую серию испытаний. Выговор за первое летное происшествие с отца был снят. Комиссия ему поручила подготовить доклад для Министерства Вооруженных Сил о причинах аварий и обдумать предложения по улучшению работы авиаконструкторов по доработке этих типов самолетов.

Во многих авиационных дивизиях и полках участились случаи гибели экипажей по вине летчиков, которые не успевали хорошо овладеть все новыми и новыми типами самолетов. Министерство Вооруженных Сил требовало от командования ВВС повышения эффективности работы по овладению летным составом новой техники и полного исключения летных происшествий по вине слабой подготовки летного состава. Многие опытные летчики, которым было больше сорока лет, под горячую руку были уволены из авиации.

Отца вызвали в Москву в штаб ВВС. Командование обрисовало картину тяжелого положения в Дальней авиации и предложило ему взять на себя работу по переучиванию летчиков стратегической авиации, но уже не своей дивизии и отдельных частей, а всей Дальней авиации на базе одного из летных Центров. Остановились на Рязанском летном центре. Точнее, он располагался в том самом военном городке Дягилево, где мы одно время жили во время войны.

Возможно, здесь сыграло то обстоятельство, что отец, принимая экзамены у летчиков — выпускников этого центра, поставил выпуску общую неудовлетворительную оценку. В процессе приёма экзамена по технике пилотирования один за другим летчики получали от отца неудовлетворительные оценки. Дело принимало серьезный оборот. Пошел доклад в Москву. Не мешкая, оттуда прибыл офицер — инспектор ВВС и, одев обычную кожанку и заняв место в кресле сдающего экзамен, выполнил положенное упражнение. Отец не знал, что это не выпускник центра и после посадки выставил и ему двойку. Инспектор стал возмущаться: «Я инспектор Военно-Воздушных Сил!». На что отец ответил: «Хоть вы и инспектор ВВС, а летаете плохо». И расписал ему каждую минуту полета и перечислил ошибки, которые тот допустил в полете. «Позвольте, — возмутился инспектор ВВС, — ваши требования неприемлемы, так невозможно летать». Отец решил доказать свою правоту. Поднял самолет в воздух. Затем распорядился вскрыть имеющиеся в самолете боевые продуктовые пайки, которые хранились на случай вынужденной посадки самолета, и картоном от коробок, в которых они хранились, приказал закрыть стекла кабины. Только пользуясь приборами, он выполнил упражнение, которое по условиям Программы, обучения сдавалось только днем в простых метеоусловиях, выполнил его как ночное в сложных метеоусловиях. Инспектор ВВС был ошарашен: «Так, как вы летаете, никто не может летать!» На что отец ответил ему, что в его дивизии так летают все летчики.

Вскоре пришел приказ о назначении отца заместителем начальника Рязанской летной школы по летной части (войсковая часть 74386), руководителем Летного центра боевого применения и переподготовки летного состава стратегической Дальней авиации. Это означало, что мы переезжаем в военный городок Дягилево под Рязань.

Уезжали мы из родной 326-й дивизии с грустным чувством. Уложили вещи. Наш отец, по моему глубокому убеждению, был лучшим в мире упаковщиком вещей. Он укладывал одежду в чемоданы так искусно, что можно было надевать ее в полной уверенности, что услуги утюга могут не понадобиться. Хрупкие вещи, в том числе и стеклянная посуда, не испытывали заметного ущерба от частых переездов, укладывались в ящики плотно и надежно.

Когда мебель была погружена на грузовую машину, в нашу опустевшую квартиру пришли соседи, сослуживцы отца, чтобы пожелать нам счастливого пути.

Отец открыл бутылку шампанского. Шипучая струя наполнила бокалы. Хрустальный звон гулким эхом отозвался в комнате, освобожденной от мебели. Отец был уверен, что этот переезд наш будет последним, что отныне Рязань станет нашим постоянным местом жительства. Отцу было тогда 49 лет. Многие его сверстники давно были уволены из реактивной авиации по возрасту. В скором времени и ему предстояло выйти в отставку.

Когда вино было выпито, отец высоко поднял свой пустой бокал и с размаху бросил его на пол со словами: «На счастье!». Полетели на пол и наши бокалы. Осколки стекла широко разлетелись по комнате. Мне было грустно. Жаль было уезжать из большой уютной квартиры, которую полюбили.

Отъезд из Сольцов совпал с моими зимними студенческими каникулами. Солдаты, соседи погрузили мебель в грузовую машину. Мы следовали за ней в «Победе». Был на редкость сильный мороз -28°С. Река Шелонь замерзла. Толщина льда на реке составляла не менее полуметра. Чтобы сэкономить время, и не ехать через мост в объезд, отец принял решение проехать на большой скорости по льду замерзшей реки. Когда мы достигли середины реки, под колесами грузовой машины, за которой мы следовали, с оглушительным треском, похожим на пистолетные выстрелы, начали образовываться глубокие трещины. Вода появилась на поверхности льда. Озноб ужаса пробежал по коже. Мы рисковали рухнуть на дно. К счастью, все обошлось благополучно. Машины проскочили по льду быстрее, чем лед успевал разрушиться. Спустя несколько часов из-за сильного гололеда машина несколько раз провернулась вокруг своей оси, уперлась буфером в столбик ограждения на мосту и повисла над пропастью. Внизу в тридцати метрах была река. С побледневшими лицами, едва дыша, мы осторожно выбрались из машины и стали ожидать помощи. Остановилось около десятка машин. Водители привязали к буферу трос и вытянули «Победу» вновь на дорогу. Передняя часть машины была разбита, но мотор не пострадал. Грузовик с мебелью ушел далеко вперед. Водитель не видел нашей аварии. Только спустя час мы смогли продолжить движение.

Снова в Рязани

Военный городок Дягилево был расположен в 12 километрах от Рязани.

Приехали мы ночью. Наша квартира на втором этаже четырехэтажного дома №8 состояла из трех больших комнат. Нам здесь понравилось. Близко была Москва, в 300-х километрах. Можно было часто ездить в Москву за продуктами питания и одеждой.

С Рязанью имелось автобусное сообщение. За час можно было доехать до городского рынка. Постепенно наш быт начал налаживаться. Вскоре мы переехали в дом № 7 в квартиру № 39 на втором этаже. Под нами был промтоварный магазин.

Военный городок утопал в зелени. Вдоль шоссе росли старые клены.

Рязанская летная школа была создана в канун Великой Отечественной войны генерал-лейтенантом А.В.Беляковым по приказу наркома обороны С.К.Тимошенко. В своей книге «Полет сквозь годы» Беляков писал, что по распоряжению С.М.Буденного, в то время командующего Московским военным округом летной школе были переданы здания бывшего пехотного полка в Дягилево.

Беляков был одним из лучших штурманов ВВС, в свое время его высоко ценил Валерий Чкалов, в составе экипажа которого Беляков участвовал в первом в мире беспосадочном перелете через Северный полюс в Америку.

С 8 августа по 4 сентября 1941 года летчики школы по приказу командования в ответ на бомбардировку немцами Москвы и Ленинграда нанесли бомбовые удары по Берлину. Зимой 1941 года Рязанская школа штурманов была преобразована в 1-ю высшую школу штурманов и летчиков АДД (авиации дальнего действия), в 1943 году — в 1-ю высшую офицерскую школу ночных экипажей АДД.

За четыре года войны школа отправила на фронт 307 экипажей. 600 ее выпускников были удостоены звания Героев Советского Союза. В 1944 году Беляков был назначен заместителем командующего 2-й воздушной армии, участвовал в освобождении Польши, в Берлинской операции, после войны занимался преподавательской деятельностью.

Такова была история Рязанской летной школы, в которой теперь служил наш отец. Он был начальником летного центра боевого применения и переучивания летного состава Дальней авиации.

Свой богатый опыт, профессиональные знания, методические навыки он отдавал делу переучивания летчиков, освоения ими навыков полетов на новых сверхзвуковых реактивных самолетах стратегической авиации.

Отец освоил 17 типов самолетов, обучил тысячи летчиков вождению реактивных бомбардировщиков.

В 1957 году Указом Президиума Верхового Совета Союза ССР он был награжден орденом Ленина за заслуги перед отечеством в деле укрепления обороноспособности страны. Это был его второй орден Ленина, а всего это был седьмой орден. С высокой правительственной наградой отца поздравили командующий ВВС П.Ф.Жигарев и начальник штаба ВВС главный маршал авиации С.И.Руденко.

Прославленные военачальники хорошо знали нашего отца, ценили его опыт, назначали членом различных инспекторских проверок по эксплуатации новых видов техники в различных авиационных соединениях.

Отцу часто звонили из штаба ВВС, Министерства обороны, правительства, когда дело касалось посадки на аэродром Дягилево правительственных самолетов или самолетов зарубежных компаний. Московские аэродромы не всегда могли их принять из-за перегрузки или плохих метеорологических условий.

Чаще других звонил маршал авиации В.А.Судец. Звонил он из главного штаба ВВС. Когда я брала трубку телефона, то узнавала его по голосу. Знал мое имя. Довольно часто звонил также маршал авиации С.И.Руденко. Все они хорошо знали нашего отца еще со времен войны.

В Рязани врачи обнаружили у мамы затемнение легких. Обострилась астма. Мама могла выходить на воздух только в теплое и сухое время года. Перепад температуры, сырость вызывали у нее приступы сильнейшего кашля. Лопались кровеносные сосуды в легких, и мокрота густо окрашивалась кровью. Друзья и знакомые, которые знали наших родителей с военных лет, приняли горячее участие в нашей беде. Через своих родственников достали в Сибири медвежий и барсучий жир, настойки на лекарственных травах. Мама принимала эти лекарства по чайной ложке, но сетовала, что от них полнеет. Врачи требовали, чтобы мама соблюдала постельный режим. Временами ей становилось лучше. Мама настояла, чтобы отец провел свой отпуск в Сочи, в санатории Министерства обороны. Видела, что он очень устал и ему необходим отдых. Из Сочи почти ежедневно отец писал нашей больной мамочке нежные трогательные письма, очень тревожился о ее здоровье. В санатории хорошо отдохнул, загорел, много плавал в море. Привез нам из Сочи 20 килограмм цитрусовых плодов, фруктов и орехов. Надеялся, что витамины помогут маме справиться с болезнью. По два раза в год маме приходилось подолгу лечиться в рязанских больницах. Что касается Женечки, то нужно с удовлетворением признать, что особых проблем у него со здоровьем не было, если не считать диатеза от чрезмерного употребления апельсин и шоколада. Мама не раз говорила, что Женечка вырос на апельсинах и шоколаде. Судя по тому, как окрепли его легкие, это пошло ему на пользу. На остальную пищу у Жени аппетита не было, пожалуй, за исключением манной каши, приготовленной отцом. У отца она получалась уникальная, вкуснее крема.

Отец купил телевизор. Волшебная сила голубого экрана первое время представляла серьезную угрозу культу книги в нашей семье, но в противоборстве с ним потерпела поражение, — страсть к чтению ничто не могло поколебать. Телевизор, однако, взял реванш тем, что нанес урон нашему хозяйству. Во время просмотра интересных программ немало распаялось чайников на газовой плите, — мы о них напрочь забывали. Фаршированные гуси и утки по той же причине превращались в духовке в черные угли. У чайников отваливались носики. При обсуждении сюжетов телефильмов неожиданно обнаружилось, что главным экспертом в этих вопросах можно считать Женечку. Он лучше нас знал все переплеты сюжетов. А мы то наивно полагали, что ребенок спит в соседней комнате. На экран он смотрел в щель между портьерами.

В 1957 году последние летние студенческие каникулы провела у нас Танечка Капосина. Наша семья ей была рада. Она пришлась по сердцу нам тем, что вносила в нашу жизнь своей жизнерадостностью особое тепло и свет.

В выходные дни всей семьей мы ездили на речку Вожу. Эта речка памятна в истории тем, что здесь зимой 1378 года произошла знамения Вожская битва. Войска московского князя Дмитрия Донского разгромили татаро-монголов под предводительством хана Бегича. Карл Маркс писал, что Вожская битва была предвестницей Куликовской битвы. Впервые русские нанесли организованный удар по татаро-монголам. За 700 лет Вожа изменила свое русло, передвинулась на несколько километров к востоку, стала уже в несколько раз, но вода ее была достаточно глубока и прохладна. Мы плавали с наслаждением, играли в мяч, загорали.

Природа Рязанского края, характерная для средней полосы России, отличалась дивной красотой, наполняла душу восторгом, ощущением чувства родины, радости бытия. Неслучайно Рязанский край дал миру удивительного певца природы Сергея Есенина.

Поездки за грибами в леса доставляли нам большую радость. Отец приглашал в эти поездки тех знакомых, у которых не было своих машин. Все они охотно делали заготовки грибов на зиму и были благодарны отцу.

Число знакомых и друзей становилось все больше и больше. Их привлекала в наших родителях приветливость, обаяние, доброта, жизнерадостность, атмосфера семейного счастья, которая согревала сердца. В течение дня к маме приходило немало женщин. Им импонировали ее интеллигентность, умение занимательно вести светскую беседу, чувство юмора, мужество, с которым она переносила тяжелую болезнь. Признавались, что беседовать с ней было наслаждением. Соседи говорили, что восхищаются ее красивым легким смехом. Проходя мимо дверей нашей квартиры, когда слышат заразительный мамин смех, сами начинают смеяться.

Редкий праздник обходился без гостей, без прекрасного стола и не менее прекрасных вин, в которых отец наш знал толк. Свои знания об истории лучших в мире вин он почерпнул в Анапе. Рассказывал, как в течение тысячелетий виноградари совершенствовали свое искусство, улучшали сорта плодов. Виноделы создавали невиданные вина-шедевры, которые были сродни великим творениям человеческого гения в разных видах искусства. Виноделы столетиями совершенствовали красоту цвета, букет и вкусовые качества дорогих вин. Сколько трагедий, войн, приключений, авантюрных историй было связано в средневековые времена со стремлением феодалов обладать изысканными винами, равных которым не было в мире.

Отец разбирался в том, как правильно подобрать вина, чтобы они подчеркивали вкусовые качества блюд, повышали аппетит и были полезны для здоровья. Он говорил, что хорошие вина только тогда приносят пользу, когда употребляются в умеренных количествах. Белые охлажденные сухие вина подавались к закуске и рыбе, полусухие, красные, слегка подогретые — к птице и телятине, крепкие красные вина — к свинине. Охлажденное шампанское — к десерту. Много интересного рассказывал нам отец о сервировке банкетных столов в Московском Кремле по случаю авиационных парадов. Иногда по воскресным дням, когда к обеду приходили гости, на стол ставились вина «Мускат», «Черные глаза», «Золотой берег», «Совиньон» из знаменитого Елисеевского магазина.
Отец пил мало, маленькими дозами, в общей сложности не больше одной — двух рюмок, но разных вин к разным блюдам. Мамины изысканные обеды славились в гарнизоне. Немало своих приятельниц она научила прекрасно готовить.

Отец покупал в Москве дорогие, богато иллюстрированные кулинарные книги. Они были не только нашими наглядными пособиями, с ними мы чувствовали себя в роли волшебников, творивших кулинарные чудеса.

Приезжали часто родственники, друзья: мамины сестра и брат Витя и Леонид, папин отец дедушка Иван, папины сестры Мария и Марфа, двоюродный брат мамы Виктор, его мать тетя Маня, дочь маминой подруги Гени Ребровой Людмила, которую мама разыскивала почти 20 лет, — все находили у моих родителей тепло и ласку. Мама в совершенстве владела чувством юмора. Ее милые шутки вносили в нашу семейную жизнь особые краски и яркие впечатления. Маме вторил Юрочка. Его остроты вызывали радостное оживление, повышали настроение. Когда он уехал в пионерский лагерь, сразу стало заметно, как нам его не хватает. Мама, скучала о нем больше всех. Вернулся он с ворохом впечатлений. С большим юмором рассказывал, что в дождливую погоду простудился и во время линейки не мог удержаться от чихания. Его рапорт выглядел примерно так: «Отряд номер один... Апчхи... В составе двадцати человек… Апчхи...построен для вечерней линейки ...Апчхи...» Рапорт вызвал всеобщий смех и линейка превратилась в веселое представление.

Во время туристского похода Юра и его друг Смоляков решили разжечь костер, чтобы просушить одежду. Огонь долго не разгорался. Стали на четвереньках друг против друга. Дунул Юра — пепел и пыль с костра полетели в лицо его друга, вызвав на лице уморительную гримасу. Дунул Смоляков — и на лице Юры гримаса была не менее уморительной. Оба безудержно хохотали.

Мы привыкли к тому, что у Юры хорошее здоровье, и когда он неожиданно тяжело заболел — это было, как гром среда ясного неба. Он заразился в школе свинкой. Болезнь дала тяжелое осложнение — менингит. Папа отвез сына в больницу. Лекарства не помогали. Много дней Юрочка был без сознания. Папа поехал в Москву, чтобы проконсультироваться с учеными-врачами. В одной из клиник профессор медицины дал ему адрес своего друга — болгарского врача, который создал новый препарат от менингита. Родители отправили телеграмму в Болгарию с просьбой помочь. Вскоре пришла посылка с лекарством — маленькими таблетками. В них было спасение. Юрочка начал выздоравливать. Когда я приехала на каникулы, с чувством горечи увидела в прекрасных густых волосах родителей тонкие седые пряди. Юрочка чувствовал себя еще слабым, засыпал сидя. Медленно восстанавливались его силы.

Однажды мама поехала на рынок в Рязань на служебной машине. Едва машина успела проехать контрольно-пропускной пункт военного городка и выехать на шоссе Москва — Рязань, как с аэродрома стал подниматься самолет. Над деревней Дягилево летчик потерял управление самолетом. Недалеко от деревни самолет упал и взорвался. Черные клубы дыма потянулись в небо. Мама вернулась домой в слезах. У подъезда она встретила девочку 6-ти лет, которая безутешно плакала, и попыталась ее успокоить. Девочка сказала: «Мой папа разбился», — и заплакала еще сильнее.

Гробы с останками летчиков были привезены в офицерский клуб. Сюда пришли сотни людей с цветами. Воинское кладбище в Дягилево пополнилось еще одним рядом могил. Уже после войны на нем было похоронено немало экипажей.

Прибыла комиссия из Москвы, чтобы разобраться на месте в причинах гибели экипажа. Надо сказать, что отец сам определил причину падения самолета. Многолетний опыт и последние слова доклада по радиосвязи командира экипажа позволили ему определить причину трагедии. Комиссия только ее подтвердила.

Ветеран авиации Пупков А.Г. (жил в нашем подъезде на третьем этаже) вспоминал:

«Мне довелось служить в Дягилевском центре боевого применения и переучивания летного состава Дальней авиации. В начале эксплуатации на Ту-16 были серьезные отказы. В 1958 году в Дягилево после взлета упал самолет из-за рассоединения тяги руля высоты. Из экипажа спаслись лишь радист и командир огневых установок, находившиеся кормовых кабинах. Подобные происшествия были и в строевых частях» (Н.Якубович. А.Артемьев. Туполев. Ту-16. Дальний бомбардировщик и ракетоносец. М. 2001, с.75)

В ходе расследования стало известно, что начальник метеорологической службы, минуя непосредственное начальство и желая уберечь себя от неприятностей, сообщил в Главный штаб ВВС, что в день гибели экипажа погода была неблагополучной для полетов. Обман легко раскрылся. На папу все это произвело тяжелое впечатление. У него появились спазмы в сердце от нервного стресса. Трое суток он был на ногах, очень устал. Вскоре произошло еще два летных происшествия. Отказал радиокомпас у военного транспортного самолета, который летел из Югославии в Москву и просил разрешение сесть на вынужденную посадку на аэродроме Дягилево. Самолет не долетел, упал в лес и разбился. Папа организовал поиски этого самолета. Третий самолет, как и второй, не принадлежал к нашей части. Он должен был сесть в Домодедово, но разбился под Рязанью. Гибель десятков людей в течение пяти дней потрясла весь военный городок. Такого не переживали со времен войны. Поиски этого самолета заняли несколько дней. Взрыв разбросал детали фюзеляжа на большой площади леса. Военная прокуратура задавалась вопросом, не могла ли быть причиной аварии диверсия? Прибыли вторая, третья комиссии. Похоронные марши вновь и вновь раздавались у Дома офицеров. Приезжали родственники погибших.

С чувством горечи, волнением и нарастающей тревогой я видела, как папе тяжело на душе, как взвинчены его нервы, как он устал. Старалась поддержать его, накормить. Но он ничего не мог есть, и не мог спать. Болело сердце. И мама чувствовала себя плохо. Ночью я попыталась уговорить отца лечь в госпиталь на обследование. Он мне признался, что при посадке самолета в третий раз у него проявились нарушения в зрении. Приборы он видел как в тумане, самолет сажал вслепую. Я заплакала, взмолилась: «Дорогой мой, не рискуй своей жизнью, подавай немедленно в отставку. На реактивных самолетах летчики летают только до сорока лет, а тебе идет пятьдесят первый год и за плечами война. Ты все, что мог, сделал для страны, для авиации. С честью выполнил свой долг и перед Родиной и перед народом. Тебе не в чем себя упрекнуть. Мы, твои дети, любим тебя, гордимся тобою и не хотим тебя терять. Если с тобой что-нибудь случится, мама не переживет. Женечка еще маленький, останется сиротой в шесть лет. Ты ему тоже нужен живой и здоровый. Возьми отпуск, путевку в санаторий, отдохни с месяц и подавай рапорт об отставке».

Мы долго говорили, он спорил, не соглашался со мной. Слезы текли из его глаз. Он так любил летать, так любил небо, своих товарищей, беззаветно был предан своему делу. Его путь в большую авиацию был поистине героическим, он получил признание руководителей государства, командования ВВС, своих сослуживцев, о чем еще летчик может мечтать?

К утру папа успокоился и принял решение. Мы пошли на кухню. Впервые за несколько дней он нормально поел и ушел на службу как обычно, в шесть часов утра. Предстояли утренние полеты.

Я уехала в Минск, сдала госэкзамены, получила направление на работу в город Столин Брестской области. Работала директором районного краеведческого музея. Наум Санберг, окончив военное училище, служил в Заполярье инженером эскадрильи.

30 апреля 1958 года генерал-майор Подоба вручил отцу медаль «40 лет Вооруженных Сил СССР».

Вскоре я получила известие из дома о том, что мама находится в тяжелом состоянии в больнице после легочного кровотечения, что она испытала дважды клиническую смерть. Я уволилась с работы и выехала в Рязань. Мама лежала в больнице полтора месяца. Ко времени моего приезда ей было уже лучше. Когда маму выписали, мы освободили ее от всех домашних дел.

В августе 1958 года папа отдыхал с Юрочкой в Гаграх. Юрочка после болезни нуждался в лечении. Загорали, ездили на экскурсии в Сочи и другие ближайшие города, купались в море, читали. Через каждые три дня папа писал письма маме.

Отец вышел в отставку 4 сентября 1958 года в возрасте 51 года. Выслуга лет в льготном исчислении составляла 53 года. За время более чем 27-летней календарной службы он освоил девятнадцать типов самолетов: У-1, Р-1, Р-5, ТБ-1, ТБ-3, ТБ-3РН, ДБ-3, ДБ-3Ф, Ту-2, Ил-4, Б-25, Б-24, ЛИ-2, ЩЕ-2, СИ-47, ПО-2, Ту-4, Ту-16, Ту-95, совершил более 183 боевых вылетов (только по имеющимся у нас данным, по другим данным 190), провел в воздухе около 7 тысяч часов, преодолел расстояние свыше трех с половиной миллионов километров — это, значит, 9 раз облетел вокруг Земного шара по экватору, совершил 6210 посадок, обучил тысячи летчиков, участвовал в Финской войне, Иранской компании, Великой Отечественной войне, прошел путь от курсанта военного училища до командира дивизии и начальника учебного Центра подготовки летчиков стратегической авиации.

Благодаря отлично налаженной отцом системы подготовки пилотов появилась возможность готовить в Центре военнослужащих — летчиков из других государств. Последовательно в нем прошли обучение китайские, индонезийские, арабские пилоты. Среди арабских летчиков прошел у нас обучение и будущий президент Египта, а в описываемые события — просто старший лейтенант Мубарак. Таким образом, наш Центр стал международным.

Отцу была назначена пенсия в 3000 рублей. На эти деньги можно было нормально жить. Однако, в 1959 году Н.С.Хрущев сократил пенсии военным на одну треть. Пенсия теперь составила 2000 рублей и сразу появились материальные трудности. На четверых этих денег не хватало. Отец решил купить участок для дачи, чтобы обеспечить семью овощами. Дача была расположена в 27 километрах от военного городка, под Рязанью по Куйбышевскому шоссе в районе Дашков. Я помогала отцу строить домик на участке. Он посадил яблони, крыжовник, клубнику, цветы, разбил грядки для овощей. С огромным увлечением он занимался дачей. Очень любил природу, растения, небо, солнце, цветы. В душе был романтиком, искренне верил в чистоту любви, преданность друзей, благородство душевных помыслов.

Дачей занимался по науке. С книжками по агрономии в руках. Соседи шутили: «Василий Иванович, у Вас морковки на грядках стоят как солдаты в строю». Он смеялся.

Я работала старшим научным сотрудником в Рязанском областном краеведческой музее.

Однажды мы поехали с папой в лес за грибами и попали на полигон, где самолеты начали бомбометание. Задрожала земля, раздались взрывы страшной силы. Нам пришлось бежать к машине, чтобы поскорее покинуть опасное место. Мне было страшно, дрожали руки, а отец совершенно спокойно вел машину. Вся местность на несколько километров была оцеплена солдатами. Чтобы нас не задержали, отец повел машину по узким проселочным дорожкам, которые помнил по картам и с воздуха. Я была поражена. Не верилось, что мы выбрались из западни живыми и невредимыми. Долго не могла придти в себя, а отец смеялся. Если бы уехали из леса на час раньше, мы бы в такую историю не попали. Привезли грибов несколько ведер. Отец был доволен и весел. Грибов насушили на целый год.

Работа в Рязанском краеведческом музее увлекла меня. Я ездила в командировки в Москву, общалась по заданию музея с ветеранами революции и войн, деятелями культуры и науки, ветеранами Вооруженных Сил. Была в Министерстве Обороны, у начальника ПВО страны Маршала Советского Союза Сергея Семеновича Бирюзова, уроженца Рязанского края. Получила от него в дар музею книгу воспоминаний, парадный мундир и саблю. Адъютант Маршала генерал Кузьмин хорошо знал нашего отца со времен войны, расспрашивал о нем, передавал ему привет и наилучшие пожелания.

Мое возвращение из командировки домой ночью с саблей в руках повергло Женечку в изумление и восторг. Такое уникальное оружие, да еще и награжденное орденом и маршальская форма произвели на него неизгладимое впечатление. Дары маршала заняли почетное место в витринах Рязанского областного краеведческого музея.

В 1960 году в издательстве «Московский рабочий» вышли три моих брошюры из серии «Города Рязанской области», в газетах печатались мои статьи по краеведению, по радио передавались мои авторские программы по истории и культуре рязанского края.

Я продолжала переписываться с Инной Гончаренко, Таней Капосиной, Борисом Гарцевым и Наумом Санбергом. Инна работала заведующей детского сада в Минске. Таня была научным сотрудником института археологии Академии наук БССР. Борис служил на Украине в авиационной части инженером эскадрильи. Он хотел, чтобы мы поженились, звал к себе. Зимой 1960 года приехал Наум. 30 декабря мы поженились в Рязани и уехали в город Балашов Саратовской области, где Наум служил военным инженером на авиационном ремонтном заводе.

2 октября 1961 г. у нас родился сын Юрий. Когда ему было несколько месяцев, приехал папа. Он хотел увидеть внука и помочь мне по уходу за ребенком.

Брат Юрий окончил школу, поступил в электротехнический техникум. В 1964 году женился на Татьяне Браташевской. Таня воспитывалась без отца. Он погиб в Отечественную войну. В 1968 году у них родился сын, которого в честь деда назвали Василием. Папа был искренне растроган. Юра работал на рязанском комбайновом заводе главным электриком, а Татьяна, после окончания техникума, работала на военном заводе. Они получили квартиру в микрорайоне Рязани — Приокском поселке.

В 1962 г. отпуск Наума мы провели в Рязани у родителей. Отец предложил поехать на машине в Москву и купить нашему сыну одежду и обувь. Съездили удачно. Отец очень любил детей, носил нашего сына на плечах, играл с ним на полу и был совершенно счастлив.

Я занималась приготовлением пищи, мама и Наум играли в шахматы и разговаривали, а потом вдруг мама взглянула на доску с удивлением и спросила: «Ты какими фигурами играешь, белыми или черными?». Выяснилось, что за разговором они перепутали свои фигуры. Хохотали до упаду.

На даче росла клубника. В начале летнего сезона, когда первые ягоды на рынке стоили баснословно дорого, Женечка по поручению родителей разносил в ведерке самую крупную клубнику всем друзьям и знакомым, как я когда-то во время войны разносила соседям по дому рыбу и грибы.

На даче выросли и окрепли яблони. Папа так тщательно поливал их водой и кормил удобрениями, что они, по-видимому, просто очумели от такой заботы и все свои силы устремляли в рост. Кроны никак не могли сосредоточиться на рождении плодов. Листья выросли размером в ладонь и смахивали на пальмовые, яблок же долго не было. Потом выросло одно гигантских размеров яблоко на дереве. Соседи по даче ходили на папин участок, как на экскурсию. Такое чудо они видели впервые. На их участках яблони плодоносили ежегодно и вполне нормально. Но потом дело заладилось и у нас.

Мало, очень мало мы помогали папе на даче. Работа, учеба, семейные заботы поглощали все наше время. Плоды папиного труда на даче восполняли недостаток денежных средств в семье.

Женечка в 1959 г. пошел в 1-й класс. Здоровье его окрепло. В Рязани он приобрел себе много друзей, увлекся спортом. Когда в дни приступов астмы маме трудно было дышать, Женя приносил ей из лазарета кислородные подушки, ездил в аптеки за лекарствами.

Много хозяйственных дел лежало на папиных плечах и дома. Он стремился максимально облегчить мамины заботы по уборке квартиры, стирке, приготовлению пищи. Ходил в магазины за продуктами, ездил на рынок, выполнял работы по ремонту квартиры, уборке. Когда начальник гарнизона наградил маму почетной грамотой за отличное санитарное содержание квартиры, мама сказала, что было бы справедливым поделить эту грамоту пополам с мужем. В нашей квартире всегда поддерживался порядок. Никто из детей и взрослых не делил работу по дому между собой. Все делали сообща, но под маминым руководством. Именно она из рук генерал-майора авиации Гордиловского получила Почетную грамоту за отличное санитарно-гигиеническое состояние квартиры. Специальная комиссия домоуправления, КЭЧ, командования, политотдела и представителей общественности обходила весь жилой фонд городка, отмечала тех жильцов, которые содержали квартиры в отличном состоянии.

Врачи разрешали маме выходить на улицу только в летнюю погоду, а затем она была и вовсе лишена этой возможности. Легочные кровотечения, хроническая пневмония, астма, сердечная недостаточность лишили ее сил. Много лет она провела в стенах квартиры, не имея возможности выехать на природу, видеть солнце, слышать пение птиц, шум листвы. Мамочка мужественно вела борьбу за жизнь, не падала духом. Папа нежно и преданно ухаживал за больной, был ласков и заботлив. Его любовь, прекрасный уход, лекарства поддерживали ее силы, которых постепенно становилось все меньше.

Папа выполнял большую общественную работу в рязанском областном военкомате, участвовал в работе различных комиссий. Военкомат наградил его почетной грамотой за военно-патриотическую работу среди молодежи.

Однажды около военкомата увидел нищую, дал ей денег. Она рассказала о своей горькой жизни, о том, как погиб в годы войны муж, как лишилась средств к существованию из-за болезни, не имеет пенсии, нечем платить за жилье и негде ночевать. Отец посочувствовал женщине и привез ее домой. Сказал маме, что считает необходимым этой женщине помочь. Долго она жила у моих родителей, пока мама не разыскала на Украине ее родственников. Папа купил женщине железнодорожный билет, дал денег на дорогу и продукты, проводил на вокзал. Как тут не признать, что наши родители были добрыми и благородными людьми.

Командование Московского военного округа, командование ВВС, бывшие папины сослуживцы не забывали его, присылали поздравления в дни всенародных праздников, приглашали на юбилеи воинских частей, на торжественные собрания. Командующий войсками Ордена Ленина Московского военного округа генерал армии А.И.Белобородов поздравил нашего отца с Днем Победы Советского народа и его Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне. Командующий желал ему доброго здоровья и многих лет жизни. Один из сослуживцев в своем письме папе писал: «Дорогой Василий Иванович! Разрешите мне в этот радостный день — День Победы от всей души поздравить Вас с праздником, Вас, как бесстрашного Летчика, Летчика — руководителя. Пожелать Вам доброго здоровья на долгие годы. Пусть не померкнет Слава в веках нашей Победы».

Во время командировки в Дягилево заместитель Командующего Дальней авиации генерал-лейтенант Мамсуров побывал в гостях у наших родителей. Отец радостно встретил своего фронтового однополчанина. Мамсуров был в полку у отца инженером. Родители угостили его великолепным ужином. Фирменное блюдо мамы — грибы тушеные в сметане с картофельными котлетами привели его в восторг. Долго разговаривали, вспоминали былые годы, обсуждали судьбу авиации, ее будущее. Мамсуров предложил отцу свою помощь в устройстве на работу на авиационную ремонтную базу, которая размещалась по соседству с Дягилево. Но отец, поблагодарив, отказался. Работы ему на даче и по дому было более чем достаточно. На этой базе после окончания школы и до поступления в военное училище работал Женя.

Являясь заместителем секретаря партийной организации ветеранов военного городка, отец вел большую партийную работу. Очень серьезно подходил к своим докладам на партсобраниях. Писал доклад сам, потом вслух читал его, правил, снова читал. Он не допускал в тексте малейшей неточности.

Очень серьезно подходил к чтению книг. Читал только сидя за столом. Я не видела его читающим лежа. Шеститомник «История Великой Отечественной войны» отец читал с особым вниманием. Выписывал много газет и журналов: «Правда», «Известия», «Красная Звезда», «Труд», «Комсомольская правда», «Приокская правда», журналы «Наука и жизнь», Техника-молодежи», «Огонек». Его интересовало все.

Среди коллектива части, его ветеранов, отец пользовался большим авторитетом. Его приглашали на все торжественные мероприятия, проводимые в части. Он был в курсе всех служебных дел. Я неоднократно видела, как ветераны части, где бы это ни происходило, около дома, или у гаражей, или у подъезда дома, или в любом другом месте, обращаясь к отцу, всегда отдавали ему воинскую честь, прикладывая руку к головному убору, будь то шляпа, кепка, шапка. Он для них навсегда остался Командиром.

В 1962 году папа получил письмо от командира войсковой части 45167 и его замполита. Однополчане поздравили отца с 20-летием образования части и приглашали на юбилей.

Командование и партийный комитет Дальней авиации наградили отца Почетной Грамотой. Прислали свое поздравление. В нем говорилось:

«Уважаемый Василий Иванович! В день 20-летия Победы героического народа и его Вооруженных Сил над гитлеровской Германией в Великой Отечественной войне командование и партийный комитет Дальней авиации сердечно поздравляет Вас со славным юбилеем.

Вместе со всеми Вооруженными Силами большой вклад в дело Победы над злейшим врагом человечества внесла Дальняя авиация, в составе которой Вы защищали честь и независимость нашей любимой Отчизны.

Вы, как ветеран Дальней авиации и участник Великой Отечественной войны показали пример беззаветного служения Родине и доблестного выполнения своего воинского долга в разгроме фашизма. От всей души желаем Вам крепкого здоровья и счастья в жизни.

Командование и партийный комитет Дальней авиации. Г.Москва. 9 мая 1965 года».

Все эти годы жизнь в военном городке шла так, как она идет во всех авиационных гарнизонах. Ревут двигатели самолетов, от их грохота звенят стекла в окнах. Дневные, ночные полеты, тревоги, учения, парады, спортивные праздники, аварии и катастрофы самолетов, похороны погибших. Когда упал и разбился на взлете самолет Ту-22, то экипажу под командованием майора Гетун удалось катапультироваться. Не всем так везло. Мама долго успокаивала жену майора Гетун, которая сильно переживала за мужа, пока шло расследование этой катастрофы. К маме часто приходили женщины и подолгу сидели у ее кровати. Ко всем она находила доброе слово. Ее оптимизм заряжал женщин, и они душевно тянулись к ней.

В 1968 году пришло письмо из Тарту. Генерал-майор авиации Харин поздравил отца с 25-летием дивизии и приглашал его на торжества по этому поводу.

В 1968 году наш отец был награжден Почетной грамотой Военно-Воздушных Сил СССР. В тексте отмечалось:

«Полковнику Лукину Василию Ивановичу. В день 50-летия Военно-Воздушных Сил СССР, отмечая Ваше активнoe участие в пропаганде боевых традиций советской авиации, Военный Совет Военно-Воздушных Сил награждает Вас Почетной грамотой. Главный маршал авиации К.А.Вершинин. 7 февраля 1968 г.»

Константин Андреевич Вершинин хорошо знал нашего отца с первых месяцев войны. В сентябре 1941 года он был назначен командующим Южного фронта, в сентябре 1942 г. возглавил ВВС Закавказского фронта. Это был период тяжелых оборонительных боев в Крыму и на Кавказе. Отцу в то время приходилось часто бывать в штабе ВВС фронта, на совещаниях, которые проводил Вершинин для подведения итогов воздушных операций, обсуждения состояния дел в авиационных подразделениях. В послевоенные годы маршал авиации поручал отцу руководство различными инспекциями. Ежегодно в честь авиационного праздника отец получал от главнокомандующего ценные подарки: часы, фотоаппараты.

Начальник Главного штаба ВВС маршал авиации В.А.Судец посетил наших родителей в Рязани. Они угостили его ужином с грибными деликатесами. Маршал восхищался кулинарными дарованиями нашей мамы. Он провел у нас несколько часов. Мужчины вспоминали войну, воздушные операции на фронтах, общих знакомых и их фронтовые судьбы.

Владимир Александрович Судец начал войну в должности командира 4-го авиационного корпуса ДБА Главного Командования, затем командовал ВВС Приволжского военного округа, 1-м авиационным корпусом, 17-й воздушной армией. В послевоенные годы занимал ответственные посты в ВВС, был Главнокомандующим войсками ПВО страны.

В штабе ПВО страны служили однополчане отца. Они звонили, интересовались его жизнью, передавали приветы от общих знакомых.

В 1970 году отца наградили медалью «За доблестный труд в ознаменовании 100-летия со дня рождения В.И.Ленина». Это была его семнадцатая награда. Одевая в дни торжеств парадный мундир со сверкающими на нем семью орденами и десятью медалями, отец выглядел молодым.

В огромном в здании Учебно-летного центра начал свою работу единственный в ВВС музей Дальней авиации. Об отце там имелся стенд.

Школьники военного городка создавали музей, который был открыт к 100-летию со дня рождения В.И.Ленина. В нем сделали экспозицию о ветеранах, награжденных орденами «Ленина». Отец был единственный в военном городке, который был награжден этим орденом дважды.

По приглашению тети Мани Рачковской Женя ездил к ней в Одессу дважды: в 1967 и 1971 годах. В своих воспоминаниях он писал: «Дом, в котором жила тетя Маня, был расположен недалеко от вокзала. Это был старый трехэтажный дом. Квартира Рачковских находилась на втором этаже. Тетя жила вместе со старшим сыном Виктором и его женой, которая в то время преподавала в политехническом институте. Виктор работал в Одесском порту заместителем начальника пароходства.

Второй, младший сын Эдуард жил с женой вблизи пляжа Черноморка (бывший Люнсдорф) в частном доме в переулке Политкаторжан. До Черноморки шел трамвай. Ехать надо было 40 минут. Маршрут шел мимо здания школы пилотов, которую окончил отец в 1933 году. Тетя Маня показала мне это здание.

Эдуард работал механиком на корабле, выполняющем рейсы по всему свету. Его жена отличалась редкой красотой.

Квартира тети Мани была похожа на музей боевой славы Русского морского флота. Здесь можно было увидеть ядра времен pyccко-турецких войн, осколки снарядов и бомб периода Великой Отечественной войны. Модели знаменитых кораблей. Вместо квартирного звонка сигнал подавал морской ревун. Виктор и Эдуард установили его для матери, — тетя Маня была глуховата. Сигнал дублировался световой вспышкой. Коллекции морских фуражек и трубок поражали воображение. Одна из трубок была на колесиках. Эту трубку в старину курили, качаясь в кресле-качалке. В такт движений кресла она двигалась по полу. Длина мундштука была не менее метра. В горловину трубки входило полстакана табака. Невольно напрашивалась мысль о том, что такую трубку мог курить только один человек на свете — Гуливер.

Тетя Маня рассказывала, как одесситы в годы войны героически защищали свой родной город. Их мужеству Одесса обязана своей славой города-героя.

Прогуливаясь со мной по прекрасным каштановым аллеям города, тетя Маня останавливалась при встрече со знакомыми, указывала на меня и спрашивала: «Знаете, кто это?» Они не знали. — «Это сын Марии!» Семейство было общительным. Часто собирались гости. Первый тост всегда провозглашался за тех, кто был в море».

Женя ездил в Киев к тете Вите и дяде Лене.

Брат мамы Леонид Карлович Вольнов (в годы войны он сменил фамилию) жил с семьей на окраине Киева в поселке Стайке, работал таксистом. Его жена Нюра работала на кондитерской фабрике. В семье было четверо детей. Вольновы жили бедно, ютились в двух комнатках маленького домика-пятистенки. Рядом с домом был большой сад.

Мамина сестра Виктория Карловна Ильченко жила в центре Киева в двухкомнатной квартире большого многоэтажного дома. Работала продавщицей. С ней жила внучка Наташа, взрослая дочь Лиды. Муж тети Вити Михаил был ветераном войны, инвалидом.

Семья их была веселой, гостеприимной, открытой для общения. Гостей в этом доме было всегда много и встречали их радушно, и застолье было веселым, и песни пели.

Тетя Витя была добрейшим человеком, готовым отдать последнее, чтобы помочь нуждающимся. Характер у нее был решительный. Она подчас совершала неординарные поступки.

«В первый мой приезд, — писал Женя, — она встречала меня не в здании аэропорта, как все встречающие, а у самого трапа самолета Ту-104. Заявила служащим аэропорта, что встречает сына полковника Лукина (кто-то из аэропортовских начальников папу знал) и ей разрешили выйти к трапу самолета.

Во второй мой приезд в Киев тетя Витя встречала меня на вокзале. Она не знала номера вагона, в котором я ехал, и задержала поезд, чтобы меня найти.»

Женечка окончил школу, работал, и через год поступил в Рязанское Высшее военное командное училище связи имени Маршала Советского Союза М.В.Захарова. Когда на первом курсе он был в лагере, мы всей семьей и с его будущей женой Галей решили навестить его. Ехали на машине часа два, проезжали через село Константиново, где родился поэт Сергей Есенин, посетили мемориальный и литературный музеи. Высокий берег Оки, беспредельные заливные луга и леса, вся это сказочно-прекрасная природа оставила в душе глубокий, неизгладимый след.

Женечка нам обрадовался. Скучал по родителям. Папа гордился тем, что его младший сын избрал военную профессию.

Дальняя поездка утомила маму. Папа встревожился. Сколько любви, нежности, ласки звучало в его голосе, когда он спрашивал у нее, как она себя чувствует. Нас, детей, всегда восхищала красота, сила и нравственная высота любви наших родителей, их желание быть неразлучными всегда. Любовь освящала и согревала их души радостным светом и нежным теплом, в ней они черпали свои жизненные силы.

Летом 1967 года родители и Женя coбрались в лес. Отцу нужен был торф в качестве удобрения для дачи, и Женя хотел помочь. Мешок торфа поставили на заднее сидение машины. Отец сел за руль. Машина стояла на обочине. Казалось, ничто не предвещало трагедии. Навстречу ехал грузовой автомобиль воинской части. Вез из совхоза в военный лагерь корзины с вишнями. В кузове находилось несколько солдат. В кабине двое. Водитель ел вишни, отвлекся на мгновение и не заметил, как «Победа» тронулась с обочины и выехала на шоссе. Нa огромной скорости грузовик ударил по левому крылу «Победы». От сильнейшего удара она несколько раз провернулась вокруг оси и стала поперек шоссе. Страшная сила выбросила отца из кабины. Он пролетел несколько метров над шоссе, упал боком на асфальт и на минуту потерял сознание.

Водитель грузовика после удара крутанул руль в сторону. Машина перевернулась и замерла поперек кювета. По стеклу кабины автомобиля текла красная жидкость.

Кровь залила папе лицо. Обломок дверцы рассек ему правую верхнюю часть головы на четырнадцать сантиметров. Из разошедшейся в стороны кожи на ране белела часть кости черепа. Удар пришелся на правую сторону головы и скулу.

Мама первая бросилась к отцу. Он пришел в себя, пытался сесть. Подбежал Женя. Вдвоем они помогли отцу сесть. Женя поддерживал его, мама бросилась к перевернутому грузовику. Ей показалось, что одежда солдат в крови, но оказалось, что солдаты перепачкались соком раздавленных вишен. Корзины с вишнями были не только в кузове, но и в кабине. Все солдаты остались живы. Они выпали из кузова вместе с корзинами в пустой кювет. Это спасло им жизнь. Живы были водитесь и старшина, сидевшие в кабине. Солдаты плохо соображали от пережитого потрясения.

Папу посадили спиной к машине. Женя разорвал рубашку, и папе сделали перевязку. Женя остановил попутную машину. Отца положили на заднее сидение. Мама поддерживала его голову. Повезли отца в Рязань, в больницу. Врачи сделали ему операцию: обработали рану, зашили кожу. На такси мама привезла домой отца.

Необыкновенным мужеством обладала наша мама, не показывала мужу, что держится из последних сил, что ее слабое больное сердце не может вынести такие стрессовые переживания. Позвонила начальнику гарнизона, сообщила об аварии, просила помочь привезти разбитую машину в военный городок. Комендант гарнизона отправил за нашей машиной грузовик и подъемный кран. Машину привезли, поставили в гараж. Воинская часть, водитель которой совершил дорожно-транспортное происшествие, полгода восстанавливала «Победу».

После этой аварии мама долго болела, лежала в больнице. Состояние ее было тяжелое.

Новая беда обрушилась на нашу семью. Тяжелая, травма спровоцировала у нашего дорогого папы онкологическую опухоль. В Рязани онкологической больнице не было. Нужно было ехать на лечение в Москву, но он не мог оставить больную маму. Время было упущено. Только тогда, когда ее выписали из больницы, он поехал в Подольский военный госпиталь, где ему сделали операцию. Затем проходил курс облучения и химиотерапии в радиологическом отделении Московского военного госпиталя им.Бурденко. В госпитале ему дали максимальную дозу облучения, сожгли ткани и на месте удаленной опухоли возникла новая с метастазами.

Я приезжала к нему в госпиталь. Он очень похудел, ничего не мог есть. Рассказал, что в Подольске, выходя из вагона поезда, наступил на чей-то мешок с кочанами капусты и сломал ногу выше стопы. Незадолго до этого перелома зимой около дома поскользнулся, упал боком на заборчик и сломал два ребра. Полоса несчастий стала преследовать его, словно злой рок.

Навещали папу в госпитале сыновья, друзья. Он очень беспокоился о маме. Каждый день писал ей нежные, полные чувств любви и заботы письма, старался укрепить ее мужество.

В 1971 году наш Женя женился в 19 лет на Галине Яковлевой, студентке медицинского института, красивой, умной, обаятельной.

После окончания Женей военного училища молодая семья уехала в город Калинин, где Жене теперь предстояло служить. Галя родила дочь Леночку. Рождение внучки было большой радостью для наших родителей.

Папу выписали из госпиталя, некоторое время он чувствовал себя лучше, но затем его состояние ухудшилось. Еще дважды он проходил курсы химиотерапии в госпитале им.Бурденко. В это время семья брата Юрия жила в Приокском поселке, новом микрорайоне Рязани. Наша мама осталась совершенно одна в большой пустой квартире. Это очень ее удручало. К ней приходил Юра и помогал во всем. Ежедневно к маме приходили соседи, друзья, приносили из аптеки лекарства, относили мамины письма на почту.

Я старалась чаще писать письма маме, чтобы поддержать ее. Теперь наша мамочка жила только письмами своего любимого мужа. Письма приходили каждый день, казалось, что вся жизнь наших родителей сосредоточилась в этих письмах. Действие их обжигающее, кажется, что прикасаешься к обнаженному страдающему сердцу.

Все в этих письмах дышало трепетной любовью, нежностью. Всю жизнь наши родители были выше размолвок, ссор, понимали друг друга с полуслова. Им были чужды уколы мелкого самолюбия, обиды, недомолвки, которыми грешат многие семейные пары. Они испытывали друг к другу глубокое всепоглощающее чувство любви, единственной на всю жизнь, искреннее доверие и преданность, чуткое понимание душевных состояний. На краю гибели их любовь засияла новой силой.

Мамочка казнила себя мучительным чувством вины в смертельной болезни своего любимого мужа, в том, что своим нездоровьем наполнила его жизнь волнениями и тревогами. Она просила прощения. Папочка писал в ответ, что всегда считал ее самым прекрасным человеком на свете, своей единственной любовью, живительную силу которой не могли погасить ни годы испытаний, ни время, ни болезнь. Он благодарил за редкое счастье взаимной любви, за ее стойкость и мужество, за то, что она была его поддержкой и радостью, за хороших детей.

Осенью 1974 года я вновь поехала в госпиталь им. Бурденко навестить больного отца.

Была солнечная сухая погода, свежий ветерок теребил на деревьях листья, тронутые желтизной. Вдвоем мы погуляли в сквере на территории госпиталя. Папа любовался осенним нежно-голубым небом, улыбался солнцу, восхищался золотым убранством кленов, расспрашивал меня о работе, о спортивных достижениях моего сына, рассказывал о маминых письмах, о своей неиссякаемой любви к маме. В голосе его звучала грусть. Я изо всех сил сдерживала слезы. Проводила его на второй этаж радиологического корпуса. Мы крепко обнялись, поцеловались. Долго смотрела ему вслед, обливаясь слезами.

Он шел в свою палату по длинному коридору. Невозможно было не любоваться его изумительно красивой походкой, крепкой, сильной, ладной фигурой. Душа моя разрывалась от боли. Никого и никогда я так сильно не любила в своей жизни, как моего дорогого отца, самого прекрасного человека на свете. Никто не согревал мне душу таким чутким пониманием, любовью, заботой, как он. Только рядом с ним я испытывала чувство надежной защищенности, светлой радости и покоя.

В конце декабря 1974 года я приехала в Рязань навестить родителей. Папочка выглядел плохо, ему делали перевязки и обезболивающие уколы. Он медленно ходил по квартире и уже не помогал маме на кухне. Силы его иссякали. Мы встретили новый, 1975 год, выпили по бокалу шампанского. Посмотрели новогоднюю телевизионную программу. Всем было грустно.

9 января я уехала в Балашов. В конце февраля получила телеграмму о том, что наш папочка умирает. Всей семьей мы выехали в Рязань, но в живых его уже не застали. Приехали сестры отца, Женя и его жена Галя. Братья мои добились в исполкоме разрешения похоронить нашего папочку на закрытом кладбище в Дягилево, вблизи военного городка. Гроб с его телом был установлен для прощания в офицерском клубе. Проститься пришли сотни людей: бывшие сослуживцы, ветераны, военнослужащие, друзья, знакомые.

Взвод солдат замер в почетном карауле. Светило яркое февральское солнце. Крепкий мороз сковал землю. Снег сиял первозданной чистотой и звонко хрустел под ногами. Нашей мамочке нельзя было выходить на улицу, чтобы не опалить холодом больные легкие (мороз был -18 0 С), но она твердо заявила нам, что пойдет вместе с нами и в клуб, и на кладбище. Проводит в последний путь любимого мужа. Мы поняли, что спорить бесполезно. Поражало, с каким мужеством она держалась. Наша дорогая мамочка, как она похудела. Стала ниже ростом. Душа ее неслышно кричала от невыносимой душевной муки. Губы были синие. Все свои силы она напрягала, чтобы голову и спину держать прямо.

Военный оркестр исполнял траурные мелодии. Офицеры держали в руках красные бархатные подушечки с орденами. Взвод солдат отдал последние воинские почести нашему дорогому отцу. Оглушительно, разрывая звонкую тишину морозного воздуха, прогремели выстрелы прощального салюта. Первые комья морозной земли упали на крышку гроба. На могильный холм легли погребальные венки. Папины сестры Марфа и Мария возложили на могилу прекрасные живые цветы. Сестры старались по мере сил оказать нашей маме душевную поддержку.

Раздалась офицерская команда солдатам. Взвод покинул кладбище. Все было кончено. Все чувства были поглощены одной огромной не утихающей болью невосполнимой утраты.

Говорят, время лечит. Это не всегда так. И сегодня боль утраты так же остра и мучительна, как и тогда.

Оглушенная горем душа с трудом воспринимала слова друзей на поминках. Говорили, что болезнь привела к преждевременной гибели сильного доброго человека с открытой благородной душой. Говорили о вкладе нашего отца в достижение Победы советского народа над гитлеровской Германией в годы Великой Отечественной войны, в укрепление обороноспособности страны и ее Военно-Воздушных Сил, о благодарной памяти вдов погибших летчиков и их семей, для которых он организовал доставку продуктов питания в голодное военное время.

Говорили о нем с искренней и глубокой симпатией те, кого он охотно возил на своей машине на городской рынок за продуктами, в городские аптеки за лекарствами, в лес за грибами, кого угощал плодами своих дачных трудов. Говорили о его доброте, душевном обаянии, жизнелюбии, любви к семье, силе воли и мужестве.

Он вытерпел все ужасные мучения, которые несет с собою рак, силой воли сдерживал стоны, чтобы пощадить жену, не усугублять ее переживаний.

Полторы сотни людей побывали в этот день 26 февраля 1975 года в нашей квартире, чтобы высказать искреннее сочувствие нашей дорогой маме и нам, ее детям. Десятки людей оказали материальную помощь в организации похорон и поминок. Большую помощь оказало командование воинской части, военкомат.

Мои братья ездили в военкомат ходатайствовать о том, чтобы маме, как инвалиду и вдове военнослужащего, начислили пенсию.

Через несколько дней уехали папины сестры, Женя и его жена, уехала с семьей и я. Мамочка осталась одна. Никакими словами не передать ее душевного состояния. Она открывала в ванной воду, чтобы звук падающей воды мог заглушить ее рыдания. Не хотела пугать соседей. С жизнью папочки ушла и ее жизнь. Теперь забота о ней целиком ложилась на плечи брата Юрия. После работы старался почаще приезжать к маме, покупал продукты, приносил из гаража, где был хороший погреб овощи, консервированные грибы, убирал квартиру, ходил в аптеку. Ежедневно приходили друзья и знакомые, помогали всем, чем могли.

Мамочка едва дышала. Через месяц она уже не могла двигаться, теряла сознание. Юpa отвез ее во вторую больницу. Вызвал меня телеграммой. Две недели я провела в больничной палате у больничной койки. За это время только три дня она была в сознании. В короткие мгновения, когда она могла говорить, ее лицо становилось необыкновенно прекрасным, одухотворённым, нежным, молодым. Наша мамочка умерла, не приходя в сознание от сердечной недостаточности 7 июля 1975 года на 62-м году жизни. Она пережила папу всего на 4 месяца. Это случилось под утро, в начале 4-го часа утра. Две крупные слезы скатились с ее глаз. Прошло тридцать лет с того трагического дня, а боль души ничто не может заглушить, слезы текут неудержимо. Я понимала, что мамочка не смогла бы жить без папы, без его любви и поддержки, но эта мысль не могла служить облегчением.

Смерть дорогих и любимых родителей была сильной душевной травмой, пережить которую было очень тяжело.

Проводить нашу мамочку в последний путь пришли едва не все женщины городка. Гроб утопал в цветах. Друзья наших родителей Пупковы, Рябцевы, Профетелюки, Силкины и многие другие плакали безутешно. Они любили наших родителей, испытали на себе силу их обаяния, облагораживающее влияние их счастливого брака, в котором радости и горести смягчались сознанием неразлучной близости, возвышенной любви. Женщины восхищались нашей мамой, редкой гармонией ее красоты и ума. Она располагала к себе добротой, притягивала сердца, пробуждала в душе самые лучшие чувства.

Похоронили мамочку рядом с отцом. Поставили общий памятник. На сером камне изображены розы — символ большой любви, соединившей сердца наших родителей, любви чистой и прекрасной. Так мы хотели выразить нашу любовь к ним, наше восхищение и преклонение перед их жизненным подвигом, нашу благодарность за их великие труды, и любовь к нам, их детям.

На похороны приезжала тетя Витя с сыном Владимиром. Это была моя последняя встреча с ней. Спустя год она приезжала к Юре в Рязань на первую годовщину со дня смерти нашей мамочки.

Нас, троих детей судьба разбросала по разным городам. Мы встречались довольно редко. Женя служил в воинских частях связи в Омске, затем в Западной группе советских войск за рубежом, в Чехословакии, в Германии. Закончил службу в Брянске, вышел в отставку в звании подполковника. Его дочь, как и жена, стала врачом. У нее подрастает сын Саша (родился он в 1994 году).

Сын Юрия и Татьяны Василий женился в 1990 году. Спустя год у Василия и его жены Ирины родился сын, которого назвали Александром. В 2004 году родился второй сын Дмитрий. Василий окончил институт, работает на заводе начальником цеха, его жена — учитель начальных классов.

В течение 22 лет я жила с семьей в городе Балашове Саратовской области. Сотрудничала в газетах, написала более сотни статей по истории России, работала в средней школе №12 организатором воспитательной работы, заместителем директора. Награждена Дипломом I степени Министерством культуры РСФСР за пропаганду в печати истории революционного прошлого, Почетной грамотой Министерства просвещения РСФСР за успехи в обучении и воспитании школьников.

12-я школа стала одной из образцовых школ России, была награждена Почетным дипломом им.Гагарина за работу клуба «Космос».

Лучшие мои ученики Валентина Васюкова и Иван Прокопец стали моими друзьями на всю жизнь.

Мой муж Санберг Наум Григорьевич работал начальником цеха на ремонтном военном заводе, где ремонтировалась ракетная техника. Сдал кандидатский минимум в Новосибирском университете, писал диссертацию. В Балашове не было достаточной экспериментальной базы для завершения работы. Он подарил свои наработки одному генералу из Москвы. В 1976 году Наум вышел в отставку, в чине майора.

Наш сын Юрий хорошо окончил школу, был кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике. Успешно выступал на Всероссийских соревнованиях, учась в девятом классе, участвовал в пробеге Саратов-Балашов вместе со взрослыми спортсменами.

Женился в 18 лет на Лидии Атапиной. Юрий и Лидия окончили Саратовский авиационный техникум. В 1984 году у них родилась дочь Мария. После службы в армии Юрий окончил Саратовский университет, факультет журналистики. Лидия окончила Саратовский педагогический институт, факультет физвоспитания. В 1987 году их брак распался. Лида с дочерью переехала в Балашов, работает учителем физкультуры в школе.

В числе небольшой группы молодых журналистов России Юрий проходил стажировку в США. Побывал на всех горячих точках России, где шли национальные войны, в том числе и в Чечне, дважды ранен, контужен. Работал пресс-секретарем в администрации Саратовского губернатора Аяцкого, консультантом в комиссиях по печати в Государственной Думе Российской Федерации.

В 1993 году женился на Наталии Викторовне Шипулиной, по профессии она инженер-программист. В 1994 году у них родился сын Евгений. Семья живет в Саратове. Старшая дочь Юрия Мария живет в Балашове. В 2001 году вышла замуж за Сиятского Николая Александровича. В 2002 году у них родился сын Антон.

С 1982 года я проживаю в Минске. Работала в средней школе № 76 до выхода на пенсию. Наум до 1997 года работал на опытном заводе МКТЭИ автопрома, диспетчером отдела снабжения.

Смерть моих родителей в 1975 году огненной полосой прошлась по моей жизни. Больше я не была счастлива никогда. Личная моя жизнь не сложилась, поэтому всю душу и способности я отдавала школе, ученикам.

6 мая 1990 года мой муж Санберг Наум Григорьевич скончался от рака в возрасте 64 лет. Похоронен в Минске на Северном кладбище №1. Мои добрые соседи Кудис Станислав Петрович и Валентина Михайловна помогли мне пережить эту трагедию.

Все, кто знал моего мужа, отзываются о нем, как человеке незаурядных способностей. В течение многих лет он оказывал материальную помощь и поддержку сыну и его семье, всей душой любил внуков.

Я осталась одна.

В мае 2000 года из США в Минск приезжали брат Наума Леонид Григорьевич Санберг (родился 14 мая 1937 г.) и его жена Маргарита Семеновна, урожденная Лейкина (родилась 2 февраля 1946 г.).

Они имеют американское гражданство. С 1992 года проживают в Рочестере (штат Нью-Йорк). У них двое детей: Ирина (родилась в Минске 2 апреля 1966 г.), медицинский работник, сын Вадим (родился 21 марта 1974 года), инженер-компьютерщик. Ирина замужем. Ее муж — Ефим Новожеин. Его родители тоже живут в Рочестере. У Ефима и Ирины есть дочь Полина (родилась 6 марта 1986 года).

В августе 2003 года у Вадима и его жены Жаннет родилась дочь Виктория.

Со слов Риты я описала историю семьи Санбергов.

Мать Наума и Лени Тамара Самуиловна (девичья фамилия Гликман) до замужества проживала с родителями в городе Борисов, работала на мебельной фабрике. Ее родители работали на маслозаводе. У них было девять детей. Во время гитлеровской оккупации почти вся семья Гликманов была расстреляна, кроме двух дочерей Евгении (проживала в Москве) и Тамары, которая успела эвакуироваться с семьей в Тамбовскую область. Проживали в д. Полетаево. Григорий Исаакович был мобилизован на фронт, но вскоре был уволен из армии по состоянию здоровья. Он и его жена Тамара работали на маслозаводе. После освобождения Минска семья вернулась в столицу Белоруссии. Дети учились в 15-й школе. Григорий Исаакович окончил институт легкой промышленности и работал в Министерстве сельского хозяйства, в отделе сельхоззаготовок. Тамара Самуиловна работала в сберкассе. Однажды по ошибке она выдала клиенту 30 тысяч рублей вместо 3-х тысяч, продала все имущество семьи, чтобы вернуть эти деньги государству. До выхода на пенсию работала кассиром на заводе, изготавливающем тару.

Тамара Самуиловна имела запоминающуюся внешность: высокий рост, величественную походку, роскошные вьющиеся волосы, одевалась строго, со вкусом. Она отличалась пристрастием к чистоте.

Обожала внуков Ирочку и Вадима. Нашемy сыну привезла в Балашов детское белье в 1961 году. Пожила у нас почти месяц. Научила меня готовить блюда национальной еврейской кухни: фаршированные тестом гусиные шейки, тушенную сладкую морковь, фаршированную рыбу, кнейдели, паровые котлеты.

Несколько раз мы всей семьей приезжали в Минск к родителям Наума во время отпусков. Григорий Исаакович рассказывал о своей службе в отряде ЧОНА в годы гражданской войны, о службе в кавалерийском полку. В 1937 году он был репрессирован за критическое высказывание о книге Сталина «Основы ленинизма». В годы Великой Отечественной войны короткое время был политработником.

Григорий Исаакович любил детей, охотно играл с внуками.

Отец Маргариты Семеновны Санберг Семен Савельевич Лейкин родился в 1922 году. Его отец умер рано. Мать Ревекка вышла замуж второй раз, имела от второго брака двух детей: Марка и Иду. У Семена сложились плохие отношения с отчимом. Три сестры и четыре брата Ревекки опекали Семена. Когда началась война, ему было 19 лет. Он воевал, был ранен, участвовал в партизанском движении на территории Минской области. Во время оккупации Минска гитлеровцы создали гетто для евреев в районе Немиги. Здесь были уничтожены в газовой камере мать Семена Ревекка с дочерью Идой и сыном Мариком 6-ти лет. По заданию партизанского отряда Семен принял участие в операции по освобождению части евреев из гетто. С этой целью он добровольно пошел в гетто, предложил немцам помощь в ремонте автомашин. Немцы направили его на работу в гараж Кубе, наместника Германии в Белоруссии. Перед очередной акцией по уничтожению евреев партизанам удалось спасти 8 человек. Среди спасенных была школьная подруга Семена Эмма с ее родными. Эмма отличалась редкой красотой. Она была яркой блондинкой с голубыми глазами. Когда немецкие солдаты вели колонну узников в гетто, Эмма шла в четвертом ряду. Из окна здания ее увидел немецкий солдат и решил ее освободить. Он вышел на улицу, подошел к ней, пальцем приподнял подбородок, спросил: «Жить хочешь?» Она ответила: «Да». Он вывел ее из гетто. Она вернулась обратно, не хотела уходить без родителей. После освобождения партизанами Эмма стала женой командира. У нее было двое детей. Уже после войны в ее семье произошло несчастье: внук обварился кипятком.

Родители Ритиной мамы до войны проживали в Минске. Отец работал главным бухгалтером одного из крупных заводов. Во время эвакуации предприятия он грузил на машину документацию завода, машина не успела выехать из города. В Минск вошли немцы. Застрелили его на улице. Бабушка Риты с двумя детьми успела выехать из Минска в эвакуацию, в Узбекистан. Работала в Голодной степи. Ее дочь заболела тифом. Полуживую ее вынесли из морга. Узбекская женщина, у которой они жили, вылечила девочку настойками лекарственных трав.

Два брата бабушки Моисей и Леня воевали в рядах Красной Армии, остались живы, вернулись после войны в Минск.

После освобождения Белоруссии вернулись на родину бабушка Риты и ее детьми. Квартира их оказалась занятой, ночевали у знакомых, а старшая дочь Рая — на вокзале. Здесь ее увидел Семен, предложил устроить ее на ночлег. Потом они стали встречаться, полюбили друг друга и вскоре поженились. От этого брака было двое детей: Маргарита и Фаина.

Рита и ее муж Леня Санберги окончили в Минске радиотехнический техникум, работали на заводе «Горизонт». Фаина работала парикмахером. Фаина, ее муж и двое взрослых сыновей проживают в Израиле.

Два брата мамы Риты умерли в Америке. Жена одного брата живет в Рочестере.

Родители Риты умерли в Минске в 80-х годах, похоронены на Северном кладбище №2, участок 92. Все, кто их знал, отзываются о них с глубоким уважением. Мама ее окончила финансовый техникум, много лет работала бухгалтером. Отец был автомехаником высочайшего класса. Как врач, прежде чем установить диагноз прослушивает сердце больного, так и Семен Савельевич Лейкин по звукам мотора машины мог точно указать места поломки. Он ремонтировал машины многим представителям республиканских властей. Все, кто его знал, восхищались непревзойденным его мастерством, недюжинной силой характера.

История семей Яковлевых, Братошевских, Шипулиных еще ждет своего часа.

Когда человек берется за перо, он всегда делает это с какой-то целью. Была такая цель у меня и брата Евгения. Хотелось удержать в памяти людей, самых любимых и дорогих, события их жизни, свидетелями которых нам посчастливилось быть.

Разумеется, было бы наивным ожидать от меня беспристрастного рассказа о родителях, c которыми я прожила самую счастливую часть моей жизни.

И еще один, особый долг я чувствовала перед близкими — завещать добрую память о них внукам и правнукам.

Я думаю, что в истории каждой семьи, как в капле воды, отражается история страны, ее судьбы. По разному сложились жизненные пути наших родственников, но к чести их следует признать, что своим трудом они укрепляли силу и могущество Родины, беззаветно любили ее, не щадя жизней, защищали от врагов. Те из них, которые вынуждены были эмигрировать в другие страны, сохранили в душе горячую любовь к своей бывшей родине, искреннее желание добра своим бывшим соотечественникам.

Крушение социализма, марксистско-ленинской идеологии, возврат к капитализму привели к распаду великой державы — Советского Союза, к разрушению мировой социалистической системы. Эти глобальные перемены тяжело отразились на обществе и его малой социальной ячейке — семье, привели к резкой социальной дифференциации, к духовному кризису целого поколения. Эти перемены затронули нашу семью, которая стремилась сохранить родственные связи, верность идеалам чести и дружбы.

Маргарита и Леонид Санберги, их дети Ирина и Вадим, моя подруга Валентина Гиндлер, урожденная Васюкова, проживающие в США, в течение ряда лет оказывали бескорыстную материальную помощь мне, моему сыну, его детям, поддерживали нас в трудную годину невосполнимых потерь и материальных лишений, помогли выжить.

Мы не утратили веру в то, что наша многострадальная Родина воспрянет, обретет, наконец, силу и сможет обеспечить нашим потомкам достойное будущее.

В истории нашей семьи важную роль сыграли друзья. Неисчислимо все то хорошее, что сделали для наших родителей Н.Део, Е.Серова, А.Субботина, А.Профетелюк, М.Пупкова, Ф.Рябцева и десятки других.

Они проявляли дружеские чувства, были добрыми, отзывчивыми людьми.

Любимые подруги моей юности Инеля Михайловна Гончаренко и Татьяна Николаевна Коробушкина (Капосина) всегда были опорой в моей жизни. Я могла на них положиться в радости и печали.

Инна посвятила свою жизнь педагогике, Татьяна — кандидат исторических наук, археолог с мировым именем, автор многих книг по археологии Белоруссии. Внесла большой вклад в раскопки древнего города Берестье. Ее имя нашло достойное место в Белорусской энциклопедии.

В 2003 году она стала лауреатом государственной премии. Муж Татьяны — известный художник Евгений Коробушкин. Его картины имеются в музеях и коллекциях любителей живописи в разных странах мира.

Татьяна и Евгений поддерживали во мне интерес к науке и искусству, вовлекали в сферу художественных интересов. Благодаря им, я не потеряла веру в добрых людей, обнаружила в себе кладезь неизрасходованных, душевных сил. Выйдя на пенсию, занялась художественным творчеством: писала картины, изготавливала сюжетные сувениры и куклы, писала пьесы для самодеятельного кукольного театра, выступала в клубах, школах, по радио и телевидению, принимала участке в международных и республиканских выставках. Две композиции фигур «Вертеп» были выставлены в двух церквях в Белоруссии. Сотни моих изделий находятся в США, Испании, Италии, Индии, Дании, Германии, Польше, Мексике, Ирландии. Татьяна поддерживала меня в творческих поисках, организовала мою персональную выставку в клубе любителей искусств во дворце профсоюзов.

Когда в 1992 году возникла угроза распада нашего брака, Татьяна приложила все силы, чтобы я и мой муж осознали ценность совместно прожитых лет, и наш брак не распался. Когда мой дорогой муж тяжко страдал от рака, и я приходила в отчаяние, она первая спешила мне на помощь, не считаясь ни с какими расходами, делала все возможное, чтобы облегчить наше положение.

Татьяна и Евгений помогали не только мне, но и моей внучке Маше. Низкий им поклон за доброту, за все их заботы.

Долгие годы большая дружба связывала меня с писателями и журналистами: Н.Т.Сониным, М.К.Филиппович, Э.Олиной, Б.Н.Масленниковым.

Почти три десятка лет насчитывает дружба с Валентиной Гиндлер-Васюковой и с Иваном Прокопцом. А начиналась она в стенах средней школы № 12 г.Балашова. Тогда они были моими любимыми учениками и помощниками. Их всепроникающая бодрость и оптимизм, таланты, готовность заряжаться энтузиазмом к любому интересному делу помогали создать в школе коллектив необычайно дружный и талантливый. Работать в таком коллективе — великий подарок судьбы, счастье высокой пробы. Этим счастьем я обязана также друзьям Валерию Илясову, Светлане Красильниковой, Андрею Жигалову, Игорю Вилоннену, Виталию Будько, Александру Чупрову, Елене Гнусаревой, Олегу Кочеткову и сотням других, которые горячо стремились поставить свои способности и таланты на службу коллективу, реализовать наши совместные творческие замыслы в работе общешкольного клуба «Космос».

Шли годы, мои бывшие ученики обзавелись семьями, но дружеские связи не прерывались. Из далеких США Валя Гиндлер материально поддерживала меня не только деньгами, но и продовольственными посылками. Иван Прокопец приезжал из Витебска, звонил. Помог мне пережить тяжелую трагедию, поверить, что в моей жизни еще не все кончено. В трудное время легче живется, когда рядом друзья. Беднеет наше время на хороших людей, тем более мы должны помнить о наших близких, родственниках, друзьях. Они умели любить свой народ и свое отечество и не щадили для них своих сил, и эту любовь завещали нам. В дни скорбей и радостей пусть не покинут нас надежды на лучшее будущее. Пусть дети и внуки наши будут счастливее нас.

Пусть прекраснее и добрее будет мир для всех тех, кто будет жить после нас.

И да поможет им Бог!