В главном штабе ПВО

Около четырех лет службы Покрышкина заместителем главкома ПВО страны были до предела заполнены командировками. В этом плане примечательным было уже одно наше возвращение в Москву. Временно, пока дадут квартиру, мы решили пожить на даче за городом. Вечером приехали с аэродрома, выгрузились. А уже утром, оставив меня с детьми сидеть на ящиках и чемоданах, наш отец на три недели улетел в командировку.

Ровно на полгода мы застряли на даче к великой радости нашего пятого «члена семьи» — ирландского сеттера «сплошь голубых кровей». Его прислали нам незадолго до переезда в Москву из Ленинграда на Ту-104, в маленькой корзиночке. Вся собака тогда состояла из ушей и хвостика с мизинец величиной. Попробовали пустить это беспрерывно пищавшее и что-то требовавшее существо на пол, оно тут же расползлось всеми четырьмя лапами в разные стороны и никак не могло собраться опять в одно целое. [117]

Сеттера мы приобрели по рекомендации художника Ю. Н. Ятченко в подарок ко дню рождения Александра Ивановича. Однако «подарок» с появлением на свет задержался. А когда, наконец, прибыл к нам в своей корзиночке, юбиляр оказался в командировке, в Чехословакии. Поездка была неудачной, и глава семьи вернулся домой не в лучшем настроении.

Встретив мужа в прихожей, я незаметно подала знак детям — собаку пока убрать, а папу накормить, памятуя известную французскую поговорку, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Это правило оказалось верным и для данного конкретного случая.

Ужин и привычная домашняя обстановка подействовали на нашего папочку. Он уже спокойно взял с полки какую-то книгу и устроился в своем любимом кресле. Момент наступил! Дети передают мне щенка, я сажаю его на плечо мужа и... пес тут же присасывается к его уху!

— Это еще что такое?

— Как что? — говорю я. — Ты только посмотри, какая прелесть!

Животных Александр Иванович очень любил, и они отвечали ему взаимностью. Так и в этот раз совсем еще глупый и беспомощный щенок с первой же минуты и на всю жизнь определил для себя «кто есть кто». И больше никогда не отходил от своего любимого хозяина.

В сопроводительной записке ленинградцы умоляли нас не дать щенку — красе и гордости своей породы — какого-нибудь банального имени.

— Лучше бы они вместо просьбы само имя прислали! — воскликнула после целого вечера мучительных и безуспешных поисков клички Светлана.

На следующий день я отправила детей в охотничий клуб. Оттуда они принесли длиннющий перечень собачьих имен. Кого тут только не было! Гобои и Тромбоны, Лорды и Леди, Никки и Чарли... Словом, нам не подходило, Тогда мы обратились к художественной литературе. У Толстого — гончие: Ругай, Карай и прочие, у Чехова — Каштанка, у Тургенева — Муму, у Куприна в «Гамбринусе»... Принялись за зарубежных классиков. В книге Сеттона Томпсона нашли чудный рассказ о щенке по кличке Чинк и уже совсем решились назвать [118] так своего друга человека, как раздался глас нашего папеньки:

— Отставить и, как говорят в Одессе, слушать сюда!

Мы с ребятами бежим к нему. За нами ковыляет на дрожащих лапах все еще безымянный щенок.

— Говори же быстрее, что ты придумал?

— Помните Чингачгука у Фенимора Купера?

— Конечно.

— Как звали его сына — гордость и надежду могикан?

— Ункас!

— Правильно. Вот и будет наш ушастик вождем рыжих сеттеров.

Действительно, потомство Ункаса со временем стало довольно многочисленным: 86 детей, а внуков — не сосчитать!

Как же этот пес любил Александра Ивановича! Конечно, он жаловал своим вниманием всех членов семьи, но по-настоящему признавал только своего дорогого хозяина и был предан ему беззаветно.

В шутку я не раз говорила Александру Ивановичу, что по Ункасу мы могли безошибочно выбирать себе друзей. Он удивительно верно разбирался в людях. Иным оказывал высший знак внимания — клал голову на колени пришедшего. На других лишь взглянув, со вздохом отходил в сторону и ни за что не приближался, как бы его не звали. За все двенадцать лет, что он прожил с нами, он не допустил ни одной бестактности.

Если я принималась за уборку квартиры, Ункас без единого напоминания находил себе такое место, где явно не мешал мне. И сколько бы времени ни продолжалась уборка, терпеливо дожидался ее конца. Любил наблюдать, когда мы собирались в гости. Ложился на пол и внимательно смотрел за нами. Если надевали то, что он уже видел, — продолжал лежать. Но стоило появиться в какой-то обнове, он тут же подходил, тщательно ее оглядывал, обнюхивал и, если вещь ему нравилась, одобрительно лизнув ее, смотрел в глаза: мол, хорошо, все нормально.

Однажды в мое отсутствие (я была в Трускавце) к нам приехал Николай Леонтьевич Трофимов, Герой Советского Союза, любимый ученик и последователь Александра Ивановича. Мне много раз доводилось слышать [119] от мужа о его несравненном хладнокровии и расчетливом мужестве в бою.

Судя по рассказам мужа, на фронте всякое бывало. Иной раз по радио раздавался взволнованный крик кого-нибудь из молодых летчиков: «Справа (или слева) мессы!» «Мессершмитты» слева (или справа)!» Ни количества вражеских самолетов, ни их высоты, ни направления полета. Услышав в наушниках такой вопль, пилот невольно теряет уверенность в себе. Если же гитлеровцев замечал Трофимов, по радио раздавался спокойный, четкий и исчерпывающий доклад, будто Николай Леонтьевич не летел на смертельную схватку с врагом, а прогуливался по весенней лужайке.

Жена Трофимова, Вера Васильевна, тоже была фронтовичкой. Прошла всю войну в танковом корпусе, а затем армии Михаила Ефимовича Катукова. Эти замечательные, скромные и кристально чистые люди не раз бывали у нас.

Николай Леонтьевич однажды привез мне в подарок огромную коробку конфет и положил ее на телефонный столик в прихожей.

Мужчины сидели на кухне, когда услышали, как в прихожей что-то упало на пол, а через несколько секунд в дверях появился Ункас, держа в зубах за ленту коробку конфет. Подошел к Николаю Леонтьевичу и положил коробку ему на колени: привез, мол, угощай!..

Наш близкий друг Борис Андреевич Бабочкин утверждал:

— Человек, не любящий детей и животных, — плохой человек.

Если исходить из этого определения, то Александра Ивановича следует отнести к очень хорошим людям. Он обожал и детей, и животных. Но думается, этого мало, чтобы с достаточной достоверностью судить о личности человека. Я приводила немало примеров, раскрывающих те или иные стороны характера мужа: его моральную чистоту, честность, принципиальность, готовность прийти на помощь другому, даже незнакомому человеку. О его профессиональных качествах военного, наверное, убедительнее слов свидетельствуют заслуженные им награды.

Приведу еще два случая, в какой-то мере дополняющих его духовный портрет. Первый из них произошел в Новосибирске, куда Александр Иванович, будучи в то [120] время заместителем главкома Войск ПВО страны, заехал повидать свою многочисленную родню.

Так как цель его поездки не имела отношения к служебным обязанностям, он не счел возможным обращаться за помощью к местным руководителям. О его приезде никто не знал.

В Новосибирск он прилетел ночью и, не желая никого беспокоить в поздний час, решил до утра отдохнуть в гостинице. Одет был в летную кожаную куртку. И хотя погон и Золотых Звезд под ней не увидишь, по широким голубым лампасам на брюках легко можно было догадаться о его высоком воинском звании.

Тем не менее, обратившись в одну из гостиниц, Александр Иванович получил категорический отказ. Не споря, отправился в другую — то же самое. Тогда муж попросил позвать администратора гостиницы. Спустя некоторое время тот, явно недовольный тем, что его потревожили, вышел:

— Гражданин, в чем дело? Вам же ясно объяснили, что свободных мест в отеле нет.

— Ну и что же мне теперь делать? Может, пойти и заночевать у своего бюста на парапете?

— У какого бюста? — насторожился администратор.

— Да у своего, установленного на родине трижды Героя.

— Господи, Александр Иванович! Как же это я вас сразу не узнал! Ну, конечно, какой разговор! Сейчас же вас поселим в самый лучший номер.

— Меня-то вы поселите. А что делать другим, кому бюсты не установлены?

...Отдыхали мы в Кисловодске. Как-то собрались подняться на «Большое седло». Дойдя до поворота на Красное Солнышко, увидели лежащего на земле мужчину. Многочисленные прохожие равнодушно огибали его, шествуя вверх и вниз по дороге. Александр Иванович тут же подошел к мужчине. Оказалось — тяжелый сердечный приступ. Не раздумывая, муж сказал мне:

— Мария, займись пока человеком, помоги ему. Я — за «скорой помощью».

И побежал вниз к ресторану, где был телефон. Вскоре он вернулся уже вместе с врачами, которые увезли больного, а мы продолжили наш путь.

Весной 1969 года мы наконец-то получили квартиру. До этого, как я уже упоминала, больше полугода с мужем [121] жили на подмосковной даче. А дети, студенты МГУ, — у брата Александра Ивановича, хотя в его двухкомнатной квартире и без них проживало пять человек, плюс не умолкающий ни на минуту горлопан-попугай. Переезд в новый дом совпал с днем рождения мужа. Ему исполнилось пятьдесят шесть лет. Но все мы были такие замотанные и уставшие, что накануне начисто забыли об этом. Наконец перебрались: вещи — в узлах, коробках и чемоданах. Еды в доме никакой. Муж с детьми заняты обустройством, я — тоже. И тут вспомнила о Сашином дне рождения. Начала лихорадочно соображать, как бы ухитриться и в комнатах навести хоть видимость порядка, и день рождения мужа отметить. Кажется, нашла выход. Отозвала потихоньку помогавшего нам водителя:

— Димочка, вот тебе деньги. Съезди, пожалуйста, в Елисеевский, купи всего самого вкусного, что там увидишь, на ужин и быстренько возвращайся.

Дима уехал, а спустя час с чувством хорошо выполненного задания привез... двадцать калорийных булочек и пять пакетов молока.

— Я думаю, хватит, Мария Кузьминична. Куда больше-то?

Что было делать? Опять бежать в магазин — уже поздно. Так мы одним разом, благодаря Диминому «размаху», отметили сразу два больших семейных события.

Работа в Главном штабе Войск ПВО страны не приносила морального удовлетворения Александру Ивановичу. О причинах могу только догадываться, так как муж не имел привычки делиться с кем-либо, в том числе и со мной, своими служебными заботами. Думаю, однако, что поводов для его неудовлетворенности было несколько.

Во-первых, по своему складу характера и всему опыту предыдущей службы он привык к самостоятельности, к полной ответственности за порученное дело. Будучи командиром эскадрильи, полка, дивизии, а после войны командуя крупными соединениями Войск ПВО, Александр Иванович мог полностью реализовывать свои незаурядные организаторские способности и принимать самостоятельные решения.

Назначение же на должность заместителя Главнокомандующего Войсками ПВО страны оторвало его от практической работы в частях и соединениях, лишило [122] возможности непосредственно руководить событиями и низвело до положения высокопоставленного инспектора, не решающего каких-либо серьезных вопросов самостоятельно.

Во-вторых, конечно же, тут сыграла немалую роль и личные отношения с непосредственным начальством. Они, что называется, не сложились. Любое приспособленчество мужу претило. А его прямота, принципиальность и независимость суждений явно пришлись «не ко двору». Впрочем, несовместимость характеров мужа и его начальника проявились задолго до перевода Александра Ивановича в Главный штаб Войск ПВО страны.

В то время он заканчивал академию Генштаба. Оставалось только сдать экзамены, когда его вызвал вышестоящий товарищ и заявил:

— Слушай, Александр Иванович, зачем тебе при твоих трех Золотых Звездах нужна еще одна академия? Меня не устраивает нынешний командующий авиацией. Вот я и предлагаю тебе: бросай свою академию и пиши рапорт о назначении на его должность. Только не говори ему пока ничего.

Естественно, пойти на такой вариант Александр Иванович не мог.

— Спасибо за предложение, — ответил он. — Однако вынужден отказаться от него. Первое — если уж меня направили в академию, я обязан ее закончить. Иначе вы же сами сместите меня потом, сославшись на отсутствие диплома. Второе — закулисное подсиживание своих товарищей считаю для себя недопустимым.

Конечно, такой разговор не мог не сказаться на дальнейших взаимоотношениях его участников. Впоследствии товарищи мужа не раз спрашивали у него, почему тот вышестоящий начальник так плохо к нему относится. Муж мало значения придавал этим расспросам: мало ли кто как к кому относится? На службу личные симпатии и антипатии влиять не должны. И вот он оказался в непосредственном подчинении у этого человека.

Об атмосфере, в которой пришлось работать Александру Ивановичу, можно судить и по такому случаю. Он успешно защитил кандидатскую диссертацию. В то время это был первый случай присуждения ученой степени работнику Главного штаба Войск ПВО. Поэтому начальник академии, где проходила защита, обратился в штаб с предложением организовать торжественное [123] вручение Покрышкину диплома кандидата наук: «Что ни говори, а ведь у вас это — первая ласточка. Вернее, первый сокол с ученой степенью появился», — мотивировал он свою инициативу руководству штаба.

— Ну, соколом-то у нас каждый обязан быть, — ответили начальнику академии. — А что касается ученых степеней, то они штатным расписанием у нас не предусмотрены. Так что диссертация — это его личное дело, а посему и кандидатский диплом можете из рук в руки передать. Нечего спектакли устраивать!

Обескураженный начальник академии зашел к мужу в кабинет и сказал:

— Александр Иванович, оттопырь-ка свой карман, я тебе из своего диплом кандидата наук переложу. Да так, чтобы никто не увидел! Почетную грамоту и ту принародно вручают, чтобы человека воодушевить, выразить ему свою признательность. А тут... — и, махнув рукой, расстроенный, уехал.

Забегая вперед, скажу, что материалы диссертации (по единодушному мнению членов ученого совета она вполне «тянула» на докторскую, а диссертанту предлагалось присвоить звание профессора) с авторитетными рекомендациями и отличными характеристиками мне привезли как память, когда Александра Ивановича уже не стало. Более десяти лет они пролежали в Главном штабе ПВО, не представлялись в ВАК.

Три года беспрерывных командировок и явно предвзятого отношения к себе со стороны непосредственного начальства ни удовлетворения, ни радости мужу, естественно, принести не могли. Но он не жаловался, добросовестно выполнял порученное ему дело, мотаясь из конца в конец страны, знакомясь на местах с партийными и советскими органами, и, сам того не ведая, копил багаж для последующей своей работы.

Однажды вечером, это было в пятницу, муж, вернувшись со службы, сказал:

— Все, Мария, из ПВО я ухожу. Мне предлагают должность председателя ЦК ДОСААФ.

Я, честно говоря, растерялась. Как реагировать на это сообщение? Мои сведения о деятельности ДОСААФ были скудными. Знала, что это общественная патриотическая организация, а муж всю свою жизнь отдал армии. Сможет ли он без нее? [124]

— Да не волнуйся ты. Ведь я аэроклуб осоавиахимовский кончал, — шутливо сказал он. — Так что разберусь, что к чему. Думаю, все будет нормально. Давай поедем с тобой на дачу на выходные. По лесу походим и подумаем на природе. Машину я заказал, сейчас подъедет.

На даче мы провели два дня. Погуляли в лесу, сходили на озеро. Наступил воскресный вечер. Пора было возвращаться в Москву. Машина, закрепленная за Александром Ивановичем, почему-то задерживалась. Может быть, что-то по дороге приключилось? Наконец, муж связался по телефону с начальником гаража и сообщил ему о задержке машины. А в ответ услышал:

— Вы меня, пожалуйста, извините, товарищ генерал, но машина к вам вовсе не выезжала. Я получил приказ не высылать вам машину.

— Что за шутки, кто мог отдать такой приказ?

— Товарищ генерал, еще раз извините, но я не могу назвать вам этого человека. Иначе мне грозят большие неприятности по службе.

Из создавшегося положения нас выручил один близкий знакомый, доставив в Москву на своей машине. Случай, конечно же, мелкий, но горький осадок на душе он оставил надолго. Вот так по воле одного из недоброжелателей была подведена черта под двадцатипятилетним периодом безупречной службы мужа в Войсках ПВО страны.

Только месяца через полтора после ухода Александра Ивановича из Главного штаба Войск ПВО позвонил член Военного совета и попросил приехать туда для официального прощания с личным составом.

— Спасибо за приглашение, — ответил муж. — Но вы, насколько я понимаю, со мной уже «попрощались». А с товарищами и сослуживцами я попрощался в индивидуальном порядке. Так что вряд ли есть смысл устраивать эту церемонию.

Замечу, оба закрепленные за Александром Ивановичем водителя и его порученец подали рапорты с просьбой о переводе вместе с их командиром. Они еще долго служили с ним. И многие сослуживцы ро Главному штабу искренне сожалели об уходе мужа, говорили, что с ним очень хорошо и продуктивно работалось. [125]