Арктика

На второй год войны оперативная зона флотилии значительно расширилась, и капитану 1 ранга А.И. Дианову поручили сформировать военно-морскую базу на Новой Земле. Под его руководством моряки в короткий срок на голых скалах, где еще вчера обитали белые медведи и дикие гуси, построили служебные и жилые здания, склады, причалы, аэродром и необходимые для обороны базы морские батареи.

Во всех базах и бухтах Арктики, где укрывались от штормов и фашистских подлодок наши транспорты и где мог высадиться десант противника, устанавливались береговые батареи флотилии, а также армейские батареи Архангельского военного округа, с которым флотилия тесло взаимодействовала. Всей нашей береговой обороной руководил генерал-майор П.И. Лаковников.

Виктор Платонович Боголепов докладывал мне о составе флотилии. Я попросил его показать границы нашей оперативной зоны. Начштаба хитровато улыбнулся, посмотрел на члена Военного совета В.Е. Ананича, подошел [260] к большой карте, висевшей на стене, и повел указкой. Да, вот это масштабы! Указка скользила от горла Белого моря к Новой Земле, очертила Карское море и море Лаптевых — до самой бухты Тикси.

— Только по берегу арктическая зона тянется на четыре тысячи километров, — сказал начштаба.

На первом же этапе войны флотилия оказалась в особом положении: фашисты перерезали Кировскую железную дорогу и Беломорско-Балтийский канал. Союзные конвои с военными грузами из Англии и США могли выгружаться только в Архангельске. Пришлось здесь спешно строить новые причалы и склады, создавать команды для быстрейшей разгрузки транспортов.

Первый конвой в составе семи транспортов прибыл в Архангельск без потерь 31 августа 1941 года, а до конца года в обе стороны благополучно прошло еще 10 конвоев. Фашистский флот на Севере тогда не проявлял особой активности. Фашисты все силы бросали на сухопутное направление, стремясь захватить Мурманск и Архангельск — главные порты, через которые осуществлялись наши морские связи с союзниками. Но планы врага рухнули. Всю войну порты на Севере оставались в наших руках. Убедившись в неудаче, фашисты стали сосредоточивать в фиордах Северной Норвегии свои военно-морские силы с задачей срыва наших коммуникаций. Нам пришлось совершенствовать систему конвойной службы. В этом направлении много сделало управление военно-транспортной службы флотилии, возглавляемое капитаном 1 ранга Богаевым. Это был образованный и инициативный офицер.

Масштаб конвойной службы возрастал. Если в первый год транспорты из Архангельска в конвоях ходили лишь до новоземельских проливов, а далее, в Карское море, шли самостоятельно, то в 1944 году для противодействия фашистским подлодкам мы вынуждены были распространить конвойную службу не только по всему Карскому морю, но и за его пределы — в море Лаптевых и до островов «Комсомольской правды». На каждый наш транспорт назначался морской офицер в качестве помощника капитана по военной части и специальная военная команда, состоявшая из комендоров, пулеметчиков, сигнальщиков и радистов. Формирование этих команд, связанное с непрестанным перемещением людей, как и создание [261] разгрузочных команд на берегу, требовало большой организационной работы, с которой отлично справлялся капитан 2 ранга Бабинский. Внешне медлительный, а на деле быстрый, расторопный, Бабинский везде успевал побывать, увидеть и устранить неполадки.

Командиром небольшого конвоя обычно назначался старший из командиров эскортных боевых кораблей. Командовать особо ответственными конвоями поручалось кому-либо из командиров соединений или начальников штабов военно-морских баз. Часто в этой роли выступали начальник штаба Карской базы капитан 2 ранга Васильев, командиры соединений капитаны 2 ранга Котенко, Дударев и Агафонов. Когда я принял флотилию, командовать большими конвоями, направлявшимися в Арктику, чаще всего поручал командиру архангельского ОВРа капитану 1 ранга Н.А. Пьявченко — прекрасному моряку, волевому и решительному. Несмотря на частые и упорные атаки фашистских подлодок, Пьявченко проводил конвои без потерь. Он с готовностью шел в любой поход, продолжавшийся иногда по многу недель. Не баловала нас погода: осенние холодные штормы застигали корабли на переходе и трепали их неделями. Все выдерживали наши люди. Помню, рассказывал мне Пьявченко: — День идешь, два идешь. Никто тебя не беспокоит. И вдруг акустик с надрывом кричит по трубе: «Справа сорок пять слышу подлодку!» Все на мостике разом приходит в движение, командую: «Право руля». Даю курс, минеры кидаются к бомбометам. Но лодки не видно и не слышно, контакт утерян... А сзади идущий тральщик поднял сигнал «Подлодка противника» и отворачивает в сторону. Слышим глухие взрывы глубинных бомб. Корабль чуть вздрагивает. Все взоры сигнальщиков и офицеров устремлены на воду. Ищем след торпеды или перископ подлодки... Очень неприятно не видеть врага, но чувствовать, что он где-то совсем близко, того и жди, ударит тебя в борт торпедой... Даже в мороз жарко делается, расстегиваю ворот реглана. Проходит десяток минут. Понемногу успокаиваемся, а через час-два все начинается снова. И так каждый день.

Не всегда поход завершался благополучно. В августе 1944 года в Карском море погиб командир конвоя капитан 1 ранга А.3. Шмелев. Он шел на «ТЩ-114». Фашисты в эту навигацию стали применять гидроакустические электрические [262] торпеды, которые бесследно мчались на звук работающих винтов, преследовали и настигали корабль. Уклоняться от таких торпед было очень сложно. Теоретически следовало бы застопорить ход, но это по обстановке не всегда возможно, ведь не знаешь, какой торпедой атакует противник. Гибель тральщика удручила нас. Но решимости нашей не поколебала. Моряки еще тщательнее стали изучать тактику врага. Было установлено, что в конце арктической навигации с появлением в Карском море льдов фашистские подлодки переходят в юго-восточный район Баренцева моря с тем, чтобы перехватывать конвои на подходах к горлу Белого моря. Мы это учли и усилили охрану конвоев.

24 октября 1944 года наш конвой шел из Карского моря в Архангельск. В районе Канина Носа его атаковали несколько фашистских подводных лодок. В числе прочих кораблей в охранении транспортов шел тральщик «ТЩ-116» под командованием капитан-лейтенанта Б.А. Бабанова. Моряки этого корабля в августе были свидетелями гибели своих товарищей на «ТЩ-114». Они горели жаждой отомстить врагу. Обнаружив подлодку, Бабанов решительно пошел в атаку и сбросил серию бомб. Видимо, лодка получила повреждение и легла на грунт. Сопровождавший конвой противолодочный самолет обнаружил на воде масляное пятно, снизился и сбросил еще несколько глубинных бомб, за ним этот район пробомбили сторожевой корабль, малый охотник «МО-251» и, наконец, эсминец «Доблестный». Соляровое пятно расплылось, из глубины вырвались воздушные пузыри, а затем всплыли какие-то деревянные обломки.

Обрадованные удачей, мы немедленно донесли в штаб флота и, пользуясь прямым телефоном с Москвой, — также Наркому ВМФ. Но из Полярного и Москвы услышали один и тот же вопрос: «Где доказательства, что лодка уничтожена?»

Несколько дней на поверхности держались масляные круги и лопались воздушные пузыри, но все это еще не считалось неопровержимым свидетельством гибели лодки, и обижаться на начальство не приходилось. Что скрывать, ведь часто боевые донесения о потерях противника грешили, мягко говоря, неточностями. Этим мы сами вынуждали высшее командование требовать веских подтверждений результатов атаки. [263]

И надо же такому случиться: через неделю при следовании очередного конвоя в том же самом районе «ТЩ-111» и «ТЩ-113» снова атаковали фашистскую лодку.

На мой новый доклад опять в телефонной трубке прозвучало: «Где доказательства?» Но на этот раз все было в порядке. Мы в район атаки послали эсминец «Дерзкий», имевший надежную гидролокацию. Обследовав детально место боя, наши моряки обнаружили лежащие на грунте обе подводные лодки, еще раз сбросили на них глубинные бомбы. На поверхность всплыли деревянные предметы и труп гитлеровца. Теперь уже мы с полным правом докладывали: «Потоплены две вражеские подлодки. Имеются вещественные доказательства!» Я с удовлетворением подписал наградные листы на ордена и медали нашим скромным героям — офицерам и матросам тральщиков.

Кстати, у Бабанова это была не первая победа. 26 августа 1941 года исчез гидрографический корабль «Норд». Командир Карской базы капитан 1 ранга С.В. Киселев выслал на поиск самолеты и один из лучших в базе тральщиков — «ТЩ-116» Бабанова. Несколько дней продолжались безрезультатные поиски пропавшего корабля. А 5 сентября, утром, моряки обнаружили у острова Мон подводную лодку. Бабанов открыл огонь из многоствольных бомбометов. После четвертого залпа лодка пошла ко дну. Всплыли различные предметы. Вскоре прибыли водолазы и обнаружили на грунте немецкую лодку «U-362» с пятью большими пробоинами в корпусе.

В числе моряков, удостоившихся высокой правительственной награды, был юнга с тральщика «ТЩ-116» Володя Коткин. Я вручил ему только что учрежденную медаль Ушакова — в память выдающегося русского адмирала, прославившего еще в 18 веке наш флот в морских сражениях на Черном и Средиземном морях. Эта медаль пользовалась особой популярностью среди наших моряков, заслужить ее хотелось многим. И вот она оказалась на груди пятнадцатилетнего Володи — всеобщего любимца корабля. Несмотря на юный возраст, он выполнял обязанности под стать многоопытному моряку. Сигнальщик по специальности, он всегда исправно нес службу. Глаза у него были зоркие, и не раз он первым обнаруживал перископ вражеской подводной лодки. А кроме того, он [264] был превосходный горнист, считался в этой роли просто незаменимым.

Военный совет флотилии всегда с особым вниманием следил за юнгами — их службой и воспитанием. Оно понятно, если учесть, что многие из этих ребят в войну лишились родителей. Мы считали своим долгом поставить их на ноги. Командиры кораблей и политработники с отцовской заботой относились к юным морякам. И благодаря этому большинство наших воспитанников, как говорится, вышли в люди.

Володя Коткин окончил войну с тремя медалями на груди, затем его след потерялся. И вот не так давно, уже в 1971 году, я прочел в газете заметку о нем. Оказывается, Владимир Андреевич Коткин после войны окончил Харьковское училище связи, затем Ленинградский электромеханический техникум и уже много лет работает старшим мастером участка на заводе «Волна» в Новгороде. Его имя занесено в Книгу почета предприятия, он награжден медалью ВДНХ. Работа у него интересная, часто ездит в командировки. И не только по нашей стране, но побывал и во Франции, и в Швеции, и в Югославии. Хочется сказать ему: молодец, юнга, так держать!

Гитлеровское командование понимало значение Северного морского пути, особенно во время войны. Из арктических портов мы морем транспортировали печорский уголь, из Амдермы — руду, с Енисея и Оби — тоже различные народнохозяйственные грузы, столь необходимые стране. Велико было и стратегическое значение этого пути: он связывал нас с Дальним Востоком, с Тихоокеанским флотом, от которого мы получали корабли.

Как-то на очередном оперативном совещании начальник разведки флотилии капитан 2 ранга А.Н. Сидоров предупредил, что нам следует ожидать усиления деятельности фашистских подлодок в Арктике.

— Посудите сами. На всех фронтах фашистов бьют, они отступают. А в Северной Норвегии собралось более тридцати лодок. С какой целью? Ясно, для действий у нас на Севере...

Да, в нашей зоне активность противника возрастает. В 1942 году фашистские лодки в зоне флотилии появились 99 раз, на следующий год — 198, в текущем году было [265] отмечено уже 300 случаев обнаружения подводного противника. Было над чем подумать.

Начальник оперативного отдела штаба флотилии капитан 1 ранга Н.Ф. Богуславский сказал:

— Я согласен с начальником разведки. В нашей зоне пройдет в этом году триста пятьдесят конвоев, большая часть из них — арктическим путем. Несомненно, враг не пожалеет усилий, чтобы нанести нам здесь удары, причем не только атаками подводных лодок, но и минными постановками. По нашим данным, он выставил в нашей зоне уже более трехсот мин.

Богуславский подошел к карте и показал мне районы, засоренные фашистскими минами. Все они были перед входом в Белое море, на подходах к нашим базам и проливам.

Тральщики флотилии беспрерывно проводили траление фарватеров. Их команды вели себя героически. Я хочу особо отметить «ТЩ-109» старшего лейтенанта Я.С. Величко и «ТЩ-110» старшего лейтенанта В.В. Михайлина (ныне адмирал и командующий дважды Краснознаменным Балтийским флотом). Мы посылали их на самые ответственные задания для проверки фарватеров и для сопровождения конвоев. В.В. Михайлин в 1943 году прошел с тралом более 4000 миль, уничтожив многие десятки мин, и провел около 60 транспортов. Эти цифры говорят сами за себя. Так же доблестно действовал экипаж Михайлина в 1944 году. «ТЩ-110» удостоился ордена Красного Знамени.

Что касается числа конвоев, то мы в своих расчетах ошиблись. В 1944 году в Белое море пришли не 350, а 487 конвоев (из них 142 союзных), что в общей сложности составляло около 1000 транспортов.

Учитывая, что в светлое время года, в полярный день, союзники воздерживались посылать конвои, фашисты летом 1944 года основные силы бросили на наши арктические коммуникации. Только в Карском море постоянно действовали 7 немецких подводных лодок. Но мы к тому времени получили новые корабли и могли теперь значительно увеличить эскорт — до трех-четырех боевых кораблей на каждый охраняемый объект, а в особых случаях и больше. Гидросамолеты «Каталина», полученные от союзников, производили дальнюю разведку по всему театру. Перед проходом конвоев они осуществляли поиск [266] подлодок, а также плавающих мин, сорванных штормами со своих якорей (эти мины были весьма опасны, ибо осенней ночью да и днем в плохую видимость разглядеть их в море было очень трудно). Перед выходом конвоев мы теперь все чаще производили решительное очищение нужных нам районов от фашистских подлодок, направляя сюда крупные силы авиации и сторожевых кораблей. Кроме того, в конвои включались так называемые ударные группы кораблей, у которых была одна цель: искать и уничтожать врага. Такой тактический прием полностью себя оправдал. Теперь эскортные корабли ни на минуту не отвлекались от своих подопечных транспортов. Результаты не замедлили сказаться. Потери транспортов прекратились. Фашистам пришлось менять тактику. Убедившись, что непосредственные атаки конвоев становятся все более трудными и рискованными, гитлеровцы переключают свои лодки на постановку мин, приказывают нападать на наши радиостанции и посты наблюдения, обслуживающие судоходство в Арктике. В зоне флотилии таких постов, расположенных подчас на необитаемых островах, было более двухсот, и, естественно, мы не располагали силами, чтобы обеспечить надежную оборону каждого из них.

Однажды в конце сентября утром пришли ко мне начальник связи флотилии капитан 1 ранга Красносельский и капитан 2 ранга Голосин, ведавший в штабе вопросами противолодочной обороны. Вид у обоих озабоченный.

— Товарищ командующий, — сказал Красносельский, — пост наблюдения и связи на мысе Стерлегова, передавая сводку погоды, настойчиво просит срочно сообщить места конвоев. Что-то тут неладное.

Приглашаю Боголепова. Смотрим на карту. Мыс Стерлегова находится в Карском море, восточнее полуострова Михайлова. Задачи у поста определенные, зачем ему потребовались сведения о конвоях? На полуострове Михайлова стоит наша батарея. От нее до поста более сотни километров. Посылать с нее матросов, пожалуй, нецелесообразно: когда-то они доберутся. Начальник штаба предлагает ничего посту не отвечать, а командиру Карской военно-морской базы дать указание направить к мысу Стерлегова корабль. Так мы и сделали.

В эти дни в Карском море должен был идти конвой [267] с четырьмя транспортами. На протяжении суток рация мыса Стерлегова настойчиво запрашивала о его движении. Мы молчали. Вечером 26 сентября уполномоченный Главсевморпути на Диксоне сообщил, что рация Стерлегова больше на запросы с Диксона не отвечает. Командир Карской военно-морской базы приказал всем батареям и постам наблюдения в Карском море повысить бдительность. Не вызывало сомнений: на радиостанции что-то произошло.

Тайна раскрылась прежде, чем к мысу подошел посланный туда корабль. Доложил о случившемся сам начальник радиостанции Бухтияров. Дело было так. 24 сентября он с матросом-сигнальщиком Нагаевым на собачьей упряжке отправился осмотреть побережье: нет ли выброшенных волнами мин и каких-либо предметов с погибших кораблей. Вечером он вернулся на станцию и внезапно был схвачен фашистами. Оказалось, гитлеровцы с двух подлодок высадили десант из 25 автоматчиков и захватили станцию. Зимовщики, кроме двух вахтенных, спали. Силой оружия фашисты заставили радиста Главсевморпути передавать все радиограммы, положенные по нашему расписанию, и, кроме того, запрашивать данные о движении конвоев. Подводные лодки для скрытности легли на грунт в соседней бухточке.

Связанного Бухтиярова гитлеровцы привели на станцию и начали допрашивать. Моряк предпочитал погибнуть, чем выдать военную тайну. Он долго препирался с переводчиком — русским белогвардейцем, часто повторялся, тянул время, внимательно присматривался к обстановке. Наконец, улучив удобный момент, Бухтияров бежал. Хорошо зная местность, он трое суток пробирался по тундре, пока, совсем обессиленный, не достиг соседнего поста, пройдя около ста километров.

Фашисты в дикой злобе разгромили станцию, захватили с собой пленных и вернулись на подлодки. О движении конвоев в Карском море они так ничего и не узнали, лишь вынудили нас сменить все кодовые таблицы связи. Отремонтированная станция вскоре снова вступила в строй.

Как известно, во время войны мы получали от наших союзников по ленд-лизу продовольствие, вооружение, военные [268] материалы. Большой грузопоток из Америки и Англии шел, как я уже говорил, через Архангельск и Мурманск. Для организации этого дела и решения многих вопросов, связанных с пребыванием у нас иностранных моряков, были созданы иностранные военно-морские миссии. Поскольку конвойной службой ведало британское адмиралтейство, английскую миссию в Архангельске возглавлял офицер в чине коммодора (капитан 1 ранга). В Полярном при штабе Северного флота размещалась такая же военно-морская миссия, но во главе ее всегда был адмирал. Он подчинялся главе английской военно-морской миссии в Москве. Такой была система руководства конвойной службой союзников на Севере.

Штаб флотилии поддерживал повседневную связь с офицерами миссии, вместе с ними решал вопросы разгрузки судов, снабжения их топливом и продовольствием. Перед выходом конвоя в море обязательно проводилась конференция капитанов кораблей, на которой в присутствии представителей миссии штаб флотилии информировал всех об обстановке на море, сообщал курсы движения конвоя в нашей зоне, а также знакомил с составом эскортных сил, выделенных флотилией, порядком взаимной связи. Капитаны кораблей задавали множество различных вопросов, на которые тут же получали ответ.

Работали мы дружно, при полном взаимопонимании. Английские и американские офицеры из миссии много плавали, хорошо знали морское дело. Видя, какие жертвы несет в войне наша страна, как героически сражается советский народ, английские и американские моряки относились к нам с должным уважением, они искренне желали скорейшего разгрома общего врага. По случаю наших успехов на сухопутном фронте или на море глава миссии — коммодор обычно приходил ко мне с бурными поздравлениями. Мы отвечали тем же.

Как-то на одном из приемов в миссии я обратился к коммодору с вопросом о злополучном конвое «РQ-17». Коммодор вздрогнул и промолчал. Я понял, что бывалому моряку, который сам не раз командовал большими конвоями, трудно говорить на затронутую тему. А меня давно интересовала эта печальная история. В 1942 году я служил в Москве помощником начальника Главного морского штаба и принимал участие в решении вопросов конвойной службы на Севере. И вот мы узнали, что [269] 27 июня из Исландии вышел в Мурманск конвой, имевший литер «РQ-17», в составе 37 транспортов в непосредственном охранении 25 кораблей. Конвой, кроме того, имел мощное оперативное прикрытие из двух отрядов, куда входили два линкора, один авианосец, шесть крейсеров, семнадцать эсминцев, целая завеса из девяти подводных лодок. Прикрытие более чем достаточное, если учесть, что в северных фиордах Норвегии находился всего лишь один фашистский линкор, три тяжелых крейсера и двенадцать эсминцев.

Мы внимательно следили за движением конвоя. Северный флот и Беломорская флотилия с целью его прикрытия развернули свои подводные лодки и легкие силы, а также подготовили авиацию для поиска и уничтожения подлодок противника. Из перехваченных телеграмм мы знали, что фашисты провели несколько воздушных атак по конвою, но все они были отбиты, потерь в судах не было. Это, конечно, нас обнадеживало. И вдруг мы узнали, что 4 июля, не предупредив советское командование, адмиралтейство приказало английским кораблям эскорта покинуть конвой и срочно следовать на соединение с главными силами прикрытия, а транспортам рассредоточиться и добираться до наших портов самостоятельно, без всякой охраны. В чем дело? В Москве были поражены таким решением. Транспорты везли военные грузы, так нужные нам в те трудные дни. И вдруг они брошены на произвол судьбы... Чудес на войне не бывает. Противник не упустил возможности, и 24 транспорта пошли ко дну от ударов его авиации и подводных лодок. После этою англичане долго не решались посылать к нам конвои.

Я вновь повторил свой вопрос:

— Господин коммодор, чем же это объяснить? Мне хотелось бы знать ваше мнение...

Коммодор еще более нахмурился. Наконец проговорил:

— Адмиралтейство узнало о выходе в море фашистской эскадры во главе с линкором «Тирпиц». Мы не могли рисковать своим флотом. Такое решение приняли наши адмиралы...

Я понял, что имею дело со строевым офицером, который не силен в дипломатии, и нет смысла мучить его своими вопросами. [270]

Многим английским морякам было стыдно за поведение адмиралов из «гранд-флита». В 1956 году в Лондоне вышла книга Алистера Маклина «Корабль его величества «Улисс». Автор пишет: «Получив приказание, отряд прикрытия каравана тотчас отделился к весту, бросил караван на произвол судьбы... Переживания команд торговых судов при этом предательстве военных кораблей ради спасения собственной шкуры легко себе представить». Адмиралтейство, разумеется, знало о значительном превосходстве своих сил над фашистской эскадрой, но не хотело рисковать крупными кораблями.

Адмирал Н.М. Харламов — мой давний друг и сослуживец — был в то время главой советской военно-морской миссии в Лондоне. Он рассказывал о своих неоднократных беседах на эту тему с первым морским лордом адмиралом Паундом. Однако и от него не удалось получить вразумительного ответа.

Не могли мы примириться тогда и с требованием инструкции, разработанной английским адмиралтейством: при малейшем повреждении транспорта команда обязана немедленно покинуть судно. Брошенный командой транспорт поспешно топили, не пытаясь спасти ценнейший груз. Так, при разгроме конвоя «РQ-17» пять судов получили небольшие легко устранимые повреждения. Их расстреляли и потопили свои же эскортные корабли. На дно моря ушли самолеты, пушки, сотни тонн боеприпасов. И это в период самых жарких боев на советско-германском фронте!

Двадцать дней корабли Беломорской флотилии и Северного флота собирали уцелевшие суда. Нашли и привели в Архангельск одиннадцать транспортов. Это все, что осталось от огромного конвоя.

По-иному вели себя команды советских транспортов. Об их героизме, о том, как они спасали свои суда, можно написать целые книги. Помню, один английский капитан, старший в группе транспортов, явился ко мне с визитом и, вспоминая судьбу конвоя «РQ-17», восторженно рассказывал о мужестве моряков советского теплохода «Азербайджан»:

— После атаки фашистской авиации теплоход загорелся, накренился. К вашему судну подошел мой друг -командир английского тральщика, чтобы снять команду. Но моряки отказались покинуть свой корабль. Советский [271] капитан Изотов ответил на тральщик: «Благодарю за помощь, но, пока судно на плаву, мы его не оставим». Дружными усилиями экипажа пожар был потушен, крен выровнен, и «Азербайджан» малым ходом добрался до Новой Земли, а затем прибыл в Архангельск, отразив на переходе еще несколько воздушных атак противника. Все считали «Азербайджан» погибшим. И вдруг он появился в порту. Стоявшие здесь английские и американские корабли приветствовали его сигналами «Поздравляю» и «Чисто сделано».

Да, так оно и было. Наших союзников изумил подвиг капитана В.Н. Изотова и его подчиненных, которые с риском для жизни тушили пожары, заделывали пробоины, отстаивая свое израненное судно.

Собираюсь на Новую Землю. Я давно хотел там побывать, да все не получалось, а тут назрела неотложная необходимость. Капитан 1 ранга А.И. Дианов получил назначение на Тихий океан, в Новоземельскую базу прибыл новый командир. Хотелось посмотреть, как он осваивается с делом, помочь. Командовать соединением после офицера, пользовавшегося доброй славой, всегда нелегко. Тут нужен большой такт, особо чуткий подход к людям, умение сохранить стиль своего предшественника, поддержать и продолжить все ценное в его работе.

В ту пору регулярного сообщения с Новой Землей не было. Людей и грузы везли на транспортах под эскортом боевых кораблей и только почту доставляли на самолетах. Мастерами полетов в сложных арктических условиях считались у нас летчики капитан Таран и старший лейтенант Купчин. Но нас набралась солидная группа, на их небольших самолетах мы не разместились бы. Решили лететь на «Каталине». Этот морской двухмоторный противолодочный гидросамолет американского производства имел неплохие тактико-технические данные: скорость 314 километров в час, дальность полета 3600 километров. На вооружении — пушки, пулеметы, восемь стокилограммовых бомб. Самолет был оснащен радиолокацией. Сейчас эти данные покажутся скромными. Но тогда мы радовались, получив возможность сменить наши устаревшие одномоторные МБР-2 на большую морскую машину. [272]

Ранним сентябрьским утром мы прибыли на аэродром. Машина была боевая, не рассчитанная на пассажиров, поэтому удобств для нас было мало. Начальник тыла флотилии генерал-майор Павел Селиверстович Гавриков, довольно тучный по комплекции, с трудом протискивался в узкие люки. Я пристроился на мешке с почтой неподалеку от столика штурмана. Рядом со мной уселся командующий авиацией флотилии генерал-майор Г.Г. Дзюба. Сопровождавшие нас офицеры приткнулись кто где.

Загруженная «Каталина», гудя моторами, отплыла от берега. Аквадромом служило большое озеро. Машина начала разбег, вся содрогаясь от ударов воды. Они были настолько сильными, что казалось, вот-вот корпус разлетится на куски. Удары все оглушительнее, в иллюминаторе промелькнул флажок — граница аквадрома, а машина все не отрывалась. Генерал Дзюба недовольно хмурился, но вот удары прекратились. Дзюба облегченно вздохнул:

— Наконец-то!

Он объяснил, что самолет перегружен, да и ветра нет. Вот и разбегались дольше, чем надо.

Управлял машиной заместитель командира полка опытный морской летчик капитан С.М. Рубан. Поначалу все шло хорошо, но чем дальше, тем видимость становилась хуже. Облака постепенно слились в сплошную молочную массу. Машину начало трясти, словно телегу на плохой дороге. А Дзюба, поглядывая на иллюминатор, затянутый белой пеленой, довольно говорит:

— Хорошо! В этой мути фашисты нас не найдут. А то ведь летим мы без истребительного прикрытия.

В самолете холодина. Ежимся. Штурман докладывает, что подходим к Новой Земле. Однако по-прежнему ничего не видно. Спрашиваю Дзюбу:

— Как же мы будем садиться? Дзюба невозмутим.

— Не беспокойтесь, садиться будет капитан Рубан.

Шум моторов стих. Самолет опустил нос. Смотрю на высотомер. Стрелка отклоняется влево, прошла отметку «200», а за иллюминатором все та же вата. Вижу, командир самолета повернулся и что-то тихо сказал генералу Дзюбе. Тот кивнул в знак согласия. Лица обоих серьезны и строги. Оказывается, командир базы сообщил, что бухту накрыло туманом. Капитан Рубан принял смелое [273] решение: сесть в открытом море, а затем под моторами вырулить в бухту.

Стрелка высотомера уже у самого нуля. Немножко жутковато... Но вот резкий удар, как о что-то очень твердое, самолет, показалось, даже затрещал. Еще удар — и резкое торможение. Послышались всплески воды. Все-таки сели! Моторы опять загудели. В тумане показались еле заметные очертания берега. Рывками, припрыгивая, самолет проскочил в бухту. Да, не зря все хвалят летчика Рубана!

К самолету подошел маленький катерок. Жму руку новому командиру военно-морской базы капитану 1 ранга Д.Г. Жмакину. Я его знаю давно. Он из подводников. Смелый, рассудительный, неутомимый, к тому же неистощимо жизнерадостный. Именно такие нужны здесь, на Крайнем Севере.

Штаб и политотдел базы помещались в одноэтажном деревянном доме, очень ладно и крепко посаженном на высоком берегу бухты. В кабинете командира базы уютно, тепло. На стене большая карта Новой Земли.

Начальник штаба базы капитан 1 ранга П.М. Раздобудько докладывает обстановку. Район большой. Новая Земля состоит из двух островов, разделенных проливом Маточкин Шар. Острова протянулись почти на тысячу километров. Ширина их до ста километров. На суше — полное бездорожье. Сообщение между гарнизонами только морем.

На Новой Земле много глубоких, хорошо укрытых бухт, но в то время не все они были освоены. И хотя уже во многих местах, включая даже самую северную точку Новой Земли — мыс Желания, были размещены наши посты наблюдения и связи, некоторые из этих бухт до недавнего времени служили пристанищем для фашистских подводных лодок. Когда наша новоземельская база окрепла, незваным гостям стало крепко доставаться. Разъяренные фашисты участили нападения на наши посты наблюдения и радиостанции, выставляют мины в проливах Маточкин Шар, Карские ворота, Югорский Шар, на подходах к губе Белушьей. Теперь мы разбогатели и можем выдвигать дозоры на наиболее угрожаемые участки, да и батарей на побережье прибавилось.

Подробно о боевых делах моряков базы рассказал Жмакин. Это не только хороший командир, он еще и [274] пытливый историк. За короткое время собрал и обобщил множество данных об освоении Новой Земли, ее коренном населении — ненцах, о героизме защитников далекого района нашей страны. Кое-что из этого я уже знал по рассказам первого командира новоземельской базы А.И. Дианова. Например, о том, как на второй или на третий день после прибытия наших моряков в бухту Белушья сюда пожаловали две фашистские подводные лодки. Они чувствовали себя тут вольготно, всплыли без всяких предосторожностей и попали под огонь наших кораблей. Поспешно нырнули фашисты под воду и еле ноги унесли. Другие «визиты» вражеских кораблей оканчивались для них более печально. Об этом свидетельствуют пометки на карте командира базы — черные кружочки с крестиками. Вот один из таких кружков — к северу от мыса Желания.

В 1942 году в Карское море пробрался фашистский тяжелый крейсер («карманный» линкор) «Адмирал Шеер». Он пытался уничтожить порт Диксон, но помешали ледокольный пароход «Сибиряков» и наша батарея на берегу. Слабовооруженный «Сибиряков», конечно, не мог нанести серьезного урона бронированному великану, но все же сражался до последнего. Так же стойко дралась береговая батарея. Несколько ее снарядов достигли цели. Фашистский рейдер не выдержал и отступил.

Наши моряки задумались: как мог такой крупный корабль незамеченным проникнуть в Карское море? Проливы контролируются нашими постами. Оставался один путь — севернее мыса Желания. Сюда стали посылать наши подводные лодки. Подводники невзлюбили эту позицию: условия плавания трудные, все время среди льдов, а за весь поход ни одного вражеского суденышка не встретишь. В начале августа 1943 года сюда пришла подводная лодка «С-101». Командовал ею капитан-лейтенант Е.И. Трофимов. Это был первый поход молодого командира и поэтому его сопровождал опытный наставник — командир дивизиона капитан 3 ранга П.И. Егоров, ранее командовавший этим самым кораблем. Неделю, другую, третью бороздили подводники море — ничего и никого. А экипаж лодки — боевой, на счету уже не один потопленный вражеский корабль. Бесплодность поиска кое-кого начала выводить из себя. Но Егоров оставался спокойным и призывал всех к терпению и выдержке. Настойчивость [275] принесла успех. На восемнадцатые сутки акустик комсомолец Ларин услышал шум винтов. Командир поднял перископ. Налетел снежный заряд, видимость ухудшилась, но все же Трофимов разглядел силуэт немецкой подводной лодки. Она в надводном положении шла из Карского моря на север.

Учитывая серьезность момента, командование кораблем принял Егоров. Ему удалось незаметно сблизиться с противником и выпустить торпеды. Произошло то, что случается нечасто: в лодку попали все три выпущенные торпеды. Фашистский корабль разнесло вдребезги.

На месте гибели фашистской лодки наши подводники увидели огромное пятно соляра, в котором плавали разные обломки, обрывки одежды. Моряки подобрали сигнальную книгу, дневник командира лодки и другие, очень ценные документы. Из них стало известно, что это была большая подводная лодка «U-639». Она возвращалась от устья реки Обь, где поставила мины заграждения. У восточного берега Новой Земли фашистская лодка потопила совершенно беззащитный гидрографический корабль «Академик Шокальский». Людей, плававших на воде, гитлеровцы варварски расстреляли из пулеметов. Предположения о том, что фашистские корабли проникают в Карское море, огибая Новую Землю с севера, полностью подтвердились. Оставалось лишь сожалеть, что в двухсотмильную полосу чистой воды между островом и кромкой льдов мы посылали лишь одну подводную лодку, не учитывая при этом каверз природы — частых туманов и снежных зарядов. Наших подводников насторожило то, что фашистская подлодка уходила не на запад — к норвежским шхерам, а на север. Секрет этот раскрылся, к сожалению, уже после войны. Оказывается, фашисты еще в 1942 году тайно основали базу для своих лодок в проливе Кембридж, на Земле Франца-Иосифа. Здесь лодки, действовавшие в Карском море, заряжали аккумуляторы, ремонтировались, экипажи их отдыхали и перед выходом в море получали последние разведывательные данные об обстановке. Увы, эту базу мы так и не смогли вовремя обнаружить, хотя район островов Земли Франца-Иосифа неоднократно посещали наши корабли и самолеты. На войне бывало и такое...

На маленьком «газике» выезжаем осмотреть хозяйство базы. Побывали на батарее, прикрывавшей бухту, и на [276] недавно построенном сухопутном аэродроме. Поражало отсутствие дорог в общепринятом понимании. Острова Новой Земли состоят в основном из сланцев и известняка. Ледники, проутюжившие в свое время острова, а затем беспрерывные ветры так отполировали поверхность, что порой казалось — под нами чисто подметенный и вымытый асфальт. Правда, асфальт не отличался ровностью: машина то бежала, как по мостовой, то вдруг ныряла в рытвину или круто задирала нос, взбираясь на каменистый выступ. Вокруг все голо — ни деревца, ни травинки, только лишайники кое-где облепили камень. Ко всему привыкает наш человек, везде умеет пустить корни. И в этом суровом краю он тоже чувствует себя хозяином.

Приятно было разговаривать с матросами — здоровыми, бодрыми ребятами. Жалоб не было. Все говорили, что живут хорошо, ни на жилье, ни на питание не обижаются. Вот бы почту и кинокартины чаще присылали — тогда был бы и вовсе полный порядок. И как всегда, неизменный вопрос: «Скоро ли разобьем фашистов?» Золотой народ служит у нас за семидесятой параллелью!

На батарее майора Седова мы поужинали. Матросский ужин был вкусный, сытный, чем очень порадовал начальника тыла флотилии Гаврикова. Это его стараниями сюда доставлялись лучшие продукты. Он же заботился, чтобы здесь не иссякал запас витаминных препаратов, изготовлявшихся нашими медиками под руководством начальника санслужбы флотилии полковника медицинской службы Любарского. Флотилъские медики многое сделали, чтобы и в этих суровых условиях люди наши не знали цинги — злейшего бича Севера.

Вечером нас повели в матросский клуб и Дом офицеров. Построены добротно, красиво — и на материке такие не часто встретишь. Мы не смогли сюда завезти мебель — ее сделали сами матросы. Стены украшены картинами местных художников. Мы побывали на концерте художественной самодеятельности — ничуть не хуже, чем у нас в Архангельске. Смотришь, слушаешь, и трудно поверить, что все это происходит у черта на рогах, на самом северном краю нашей земли.

Я от души пожал руку начальнику политотдела капитану 2 ранга Спиридонову — вдохновителю и руководителю всей культурно-массовой работы на островах. [277]

Ненастная погода не дала мне побывать на северной оконечности Новой Земли — на мысе Желания. Но зато Жмакин познакомил меня с интереснейшим человеком, безусловно, исторической личностью — бессменным председателем островного Совета Тыко Вылкой. Его дед еще в прошлом веке со своей семьей перебрался на лодке с материка и стал первым постоянным жителем Новой Земли. Затем еще несколько ненецких семей осели на островах. Здесь они оказывали неоценимую помощь русским исследовательским экспедициям. Тыко Вылка вырос на Новой Земле, здесь выросли его дети и внуки. Многие из них учились на материке, а потом снова возвращались к родному очагу. В 1909-1910 годах известный исследователь Новой Земли геолог В.А. Русанов часто обращался за помощью к Вылке. Вот как отзывался Русанов о своем помощнике: «Читает книгу природы так же, как мы с вами читаем книги и газеты... Он — живая карта Новой Земли... Обладает большим запасом душевной деликатности».

И вот мы сидим с Вылкой. Коренастый, широколицый. Высокий лоб, опущенные вниз усы, такие же маслянисто-черные, как густые волосы на голове. После разгрома белогвардейщины на Севере в губе Белушьей образовался островной Совет. Председателем его избрали Тыко Вылку. С тех пор он возглавляет Советскую власть на Новой Земле. В 1944 году ему было под шестьдесят. Но выглядел он моложе. Разговаривал Вылка медленно, негромко.

— Не обижают вас наши моряки? — спрашиваю.

— Меня никто никогда не обижает, — улыбается Вылка, — а твои люди хорошие, я с ними дружу...

Вылка курил трубку, аппетитно затягиваясь, и вспоминал многие научные экспедиции, которые побывали в этих краях. Особенно тепло отзывался о Русанове: «Большой был человек, любил Новую Землю, хороший был». Вылка рассказывает, как уже в советское время водил он неизведанными тропами многих исследователей Новой Земли. С гордостью показывал свои подарки, в том числе флотский китель и фуражку с «крабом». Потом извлек из сундука толстую книгу громадного формата, переплетенную в плотную шкуру какого-то зверя. Книга была вложена в парусиновую сумку с наплечным ремнем.

— Тут все люди Новой Земли, — с гордостью говорит [278] председатель. — До революции их было всего сто человек, сейчас больше трехсот.

Как только выдастся хорошая погода, Вылка запрягает собак и объезжает все становища. В первую часть своей большой книги записывает родившихся. В середине — пометки о браках, а в конце книги — запись умерших. В отдельном чехле хранится печать островного Совета. Так без всякого канцелярского аппарата регистрировал Вылка жизнь ненцев на Новой Земле. Он же был главным советчиком и судьей во всех их делах.

За активную помощь флотилии я с особым удовольствием подписал приказ о награждении Тыко Вылки медалями «За боевые заслуги» и «За оборону Заполярья».

Легли мы поздно и никак не могли заснуть, прислушиваясь к дикому вою ветра за стенами дома. А потом ожил репродуктор:

— Внимание, внимание, говорит радиоузел базы. Хождение по территории прекратить. По служебным делам разрешаются только групповые переходы по установленным маршрутам с предварительного разрешения дежурного офицера...

Значит, задула новоземельская бора. Мокрый снег облепил окна. Утром мы не могли открыть дверь, пока подоспевшие на выручку матросы не разгребли сугроб с крыльца.

Выглянули на воздух и глазам не поверили. Сияет солнце, будто и не было ночной бури. С обрывистого берега доносится оглушительный птичий гомон. Птичий базар! Неисчислимое скопище диких гусей, уток, гагар, кайр, чаек облаком вьется над водой, кипенью облепило скалы. На завтрак нам подали яичницу из яиц кайры. По вкусу эти яйца трудно отличить от куриных, но они в два раза больше. Желток на сковородке чуть ярче, а белок бледнее, с синеватым оттенком. Яичница превосходная.

Яйца и мясо диких птиц, рыба, водящаяся здесь в изобилии, были существенной и очень полезной добавкой к пайку матросов.

В Архангельск снова летели на «Каталине» без особых происшествий, если не считать сильной болтанки. [279] Жизнь на флотилии шла своим чередом. Авиация облетывала море в поисках подводных лодок и плавучих мин, тральщики беспрерывно тралили фарватеры. Конвои шли в обе стороны по Карскому морю.

Однажды во время утреннего доклада оперативной обстановки — это было вскоре после нашего возвращения с Новой Земли — Боголепов сообщил:

— В районе Диксона пропал тральщик. Ни самолет, ни специально посланный корабль его не нашли.

Что случилось с тральщиком? Приказываю передать на Диксон: штабу Карской военно-морской базы продолжать поиски. Но в течение нескольких дней мы ничего нового не узнали. Только в конце сентября пришла телеграмма, что за командой «ТЩ-120» высланы корабли. Почему за командой? А где же сам тральщик?

Карская военно-морская база на Диксоне сформирована была всего лишь несколько месяцев назад. Возможно, не все еще притерлось в управлении, а фашисты упорно чинят всякие каверзы в этом районе.

С группой офицеров штаба вылетаю на Диксон, чтобы на месте разобраться в происшествии. Путь далекий, более двух тысяч километров. На счастье, в Арктике установилась ясная погода, и «Каталина» летела хорошо.

Создать военно-морскую базу на Диксоне было значительно проще, чем на пустынной Новой Земле: здесь издавна существовали порт, обслуживавший торговые суда и ледоколы, крупный поселок работников западного сектора Главсевморпути. Полярники радушно встретили военных моряков и помогли им разместиться. Командир базы капитан 1 ранга С.В. Киселев, по натуре человек спокойный, неторопливый, хороший организатор и прекрасный моряк, быстро сработался со старожилами. Для начальника штаба базы капитана 2 ранга П.Н. Васильева море и корабли тоже были родной стихией, он уже не раз бывал в этих краях, недаром ему часто поручали командовать конвоями.

От руководителей базы я услышал драматическую историю. Хотя на войне гибель людей и кораблей почти роковая неизбежность, но по-разному гибнут корабли, по-разному ведут себя люди в трагической обстановке. Поведение экипажа «ТЩ-120» останется примером в назидание потомству.

Тральщик шел на Диксон в составе эскорта крупного [280] конвоя, в который входили четыре транспорта с ценными грузами. В Карском море несколько раз на конвой нападали фашистские подводные лодки, но все атаки благополучно отражались.

На траверзе острова Кравкова снова появилась подводная лодка, и командир конвоя капитан 2 ранга П.Н. Васильев приказал «ТЩ-120» атаковать ее. Тральщик направился в сторону противника и скоро скрылся в тумане. Конвой продолжал путь и на следующий день пришел в порт Диксон. А командир «ТЩ-120» капитан-лейтенант Д.А. Лысов все докладывал, что продолжает поиск вражеской лодки.

Лысов только в 1940 году окончил военно-морское училище, но быстро продвигался по службе и уже в 1943 году стал командиром большого тральщика. Тогда же его приняли в члены партии. Это был храбрый и умелый командир, уже дважды награжденный боевыми орденами. Матросы его любили.

Когда конвой достиг Диксона, Лысову отдали приказ возвращаться в базу, но в 10 часов утра он вновь напал на след лодки и ринулся в атаку. Погода к этому времени засвежела, над морем проносились снежные заряды. В этих условиях не разглядеть ни перископа, ни следа торпеды. К тому же, как после выяснилось, враг на этот раз применил бесследные акустические электроторпеды. Прогремел взрыв. Винты и руль сорвало, корабль получил деформацию всего корпуса, вышла из строя радиостанция, погас свет. Потеряв ход, корабль беспомощно закачался с креном на левый борт. Дисциплинированная, отлично обученная команда, несмотря на огромные волны, беспрерывно захлестывавшие палубу, под руководством командира электромеханической части корабля инженер-капитан-лейтенанта Н.А. Сосницкого сумела выровнять крен и прекратить доступ воды. По переносной рации радист комсомолец Порохин настойчиво передавал донесение в базу. Капитан-лейтенант Лысов распоряжался четко, деловито. Но он, конечно, понимал, что неподвижный, беспомощный корабль в случае нового нападения противника будет обречен. Поэтому командир принял решение переправить на берег раненых и большую часть экипажа, оставив на борту только артиллеристов и команду, обслуживающую бомбометы. Без всякой суеты офицеры разместили 26 человек на моторно-парусном катере [281] и 20 человек на спасательном понтоне. На катер и понтон были погружены рации, анкерки с водой, продовольствие. Отправлявшихся на берег по приказу командира возглавил штурман старший лейтенант В.А. Дементьев. Прощаясь, Лысов передал ему свой партийный билет и ордена. Старшим на понтоне шел старшина 1-й статьи А.К. Дороненко, человек деловой и энергичный. Лысов отдал ему свою шинель:

— Возьмите, пригодится укрыть раненых.

Командир назвал курс, которым следует идти к берегу, и приказал немедленно отваливать от борта.

Вместе с командиром на тральщике остались его помощник старший лейтенант Ф.А. Демченко, артиллерист лейтенант К.К. Наконечный, механик Н.А. Сосницкий и еще 34 моряка.

Едва катер и понтон отошли от тральщика, как все увидели перископ. А вскоре в снежной пелене показалась и рубка подводной лодки. Тральщик открыл огонь. Снаряд попал в надстройку лодки, и она поспешно погрузилась. Это видели моряки на катере и понтоне и очень обрадовались удаче. Но через несколько минут они услышали сильнейший взрыв. На их глазах тральщик переломился и пошел ко дну. Заливаемые поминутно волнами, катер и понтон повернули к месту его гибели, но никого не нашли. И вдруг снова увидели всплывшую фашистскую лодку, к счастью, она вскоре исчезла в снежном заряде и не заметила их...

Так погибли 38 моряков «ТЩ-120» во главе со своим командиром, до последней минуты доблестно выполняя свой воинский долг. Выдержка, с которой действовали молодой командир корабля Дмитрий Алексеевич Лысов и его подчиненные, останется примером для потомков.

Донесения о гибели «ТЩ-120» ни на Диксоне, ни в штабе флотилии не получили: не хватало дальности действия небольших переносных раций, которыми пользовались моряки. Посланный на помощь корабль вернулся ни с чем.

Тем временем моряки на катере и понтоне сквозь шторм пробивались к берегу. Вскоре их оторвало друг от друга. В тумане Дементьев не смог разыскать понтон, а тут еще на катере отказал мотор. Штурман Дементьев приказал поднять парус. Матросы беспрерывно откачивали [282] воду чем попало, вплоть до бескозырок. В ночь на 25 сентября после 12 часов плавания катер приблизился к скалистому острову. Дементьев убрал парус. На веслах подошел к берегу, в темноте высадился с матросами. Это был небольшой остров Подкова, затерявшийся в шхерах Минина, в трех десятках километров от материка. Матросов встретили промышлявшие здесь зверобои. Они отогрели моряков в своей избушке и тех, кто был покрепче, доставили на материк, на мыс Входной — в контору промысла. Оттуда и донесли на Диксон о прибытии одиннадцати матросов, остальные пока еще находились на острове.

А где же те, кто был на понтоне? Плот мотало на волне, его заливало. На двух веслах беспрерывно сменялись матросы. Но двигались еле-еле. Старшина 1-й статьи А.К. Дороненко подбадривал обессилевших товарищей, уверял их, что берег совсем близко. Видя, что гребцы совсем вымотались, он приказал из двух весел соорудить мачту. Подняли парус из связанных шинелей. Понтон пошел быстрее, но он мог двигаться только по ветру, шел не на юг, а на юго-запад, удлиняя себе путь. Почти трое суток продолжалось тяжелое плавание. 27 сентября моряков прибило к необитаемым островкам Скотт-Гансена. Было ясно, что в такую плохую погоду ни самолет, ни корабль их не найдут. Дороненко принял правильное решение: высадил на берег восемь наиболее ослабевших матросов, укрыв их от ветра в скалах и оставив запас продовольствия и воды, а с остальными отправился в дальнейший путь. Опять выручил парус из шинелей. 1 октября двенадцать смельчаков достигли материка. Неподалеку оказалась наша батарея. С нее и сообщили о новой группе спасенных.

Немедленно высылаем туда корабли. 6 октября моряков доставили в базу. Двоих, получивших тяжелые ранения при взрыве корабля, спасти не удалось. Остальные, крайне истощенные и измученные, оказались на попечении медиков и вскоре встали на ноги. Я долго беседовал со штурманом Дементьевым и со старшиной Дороненко, подробно записал их рассказ. Очень жалко, что по условиям военного времени нам не разрешалось обнародовать сведения, связанные с гибелью кораблей. Так и оставалось в неизвестности имя доблестного командира капитан-лейтенанта Дмитрия Алексеевича Лысова и его [283] подчиненных. Рад, что хотя бы сейчас я могу воздать должное их мужеству.

Ознакомившись с делами военно-морской базы, я пришел к выводу, что она справляется со своими задачами неплохо. Деловые отношения и полное взаимопонимание, установившиеся у наших моряков с работниками Северного морского пути, и прежде всего с А.И. Минаевым, способствовали успеху. И хотя фашистские лодки еще рыскали в Арктике, они не в силах были хоть сколько-нибудь повлиять на наши морские перевозки.

А радио приносило все более радостные вести. Советские войска продвигаются на всех фронтах. Боевые действия идут уже за пределами нашей Родины.

В августе из войны вышла Румыния, в начале сентября сложила оружие Финляндия. 7 октября началось победоносное наступление и на нашем, северном фланге. Войска Карельского фронта во взаимодействии с Северным флотом освободили весь Печенгский район. Флотский десант захватил порты Лиинахамари, Печенгу и Киркенес.

Действия эти свершались далеко от нас, готовились в секретности, но кое о чем мы догадывались.

Как-то я получил секретную депешу: немедленно отправить в Полярное столько-то открытых катеров. Об этом распоряжении знали только я, член Военного совета и начальник штаба. Мы позаботились, чтобы даже непосредственные исполнители ничего не ведали. Вдруг на другой день приходит запрос уже открытым текстом: сообщите время отправки катеров. Еще через день или два начальник тыла флотилии получает из Полярного распоряжение проверить исправность моторов на посылаемых катерах, хотя до этого он вообще ничего не знал о злополучных катерах. Вечером генерал Гавриков доложил мне:

— Товарищ командующий, все необходимое для десанта будет обеспечено.

— О каком десанте вы говорите? — возмутился я. Гавриков обиделся:

— А я не знал, что это секрет, в том числе и для меня... Между прочим, сегодня я по телефону разговаривал с тылом флота. Мне приказано вместе с катерами послать [284] рыбачьи шлюпки и проверить, чтобы уключины и весла были в порядке. Все распоряжения я сделал инженер-капитану 1 ранга Дорофееву и начальнику инженерного отдела инженер-полковнику Никанорову. Я не выдержал и рассмеялся. Вот тебе и военная тайна! А перед добряком-генералом извинился, объяснил, что иначе поступить не мог, и вовсе не из недоверия к нему...

Через несколько дней утром начальник Главного морского штаба адмирал Алафузов сообщил мне:

— Слушайте сегодня по радио приказ по случаю разгрома фашистской группировки в Норвегии.

Только я, обрадованный, положил трубку, в кабинет вошли В.Е. Ананич, В.П. Боголепов и наш разведчик капитан 2 ранга А.Н. Сидоров. По выражению лиц я понял, что пришли с чем-то важным.

Начальник штаба молча положил на стол карту и указал карандашом на Мезенскую губу.

— Вот здесь сидит фашистский самолет и по радио взывает о помощи.

— Откуда он взялся?

— Это нам и предстоит выяснить, — сказал В.Е. Ананич. — Надо быстрее послать туда корабль.

Дежурный эсминец отправился в море. Но в это время к сидевшему на воде самолету-амфибии подоспел наш гидрографический корабль, высланный из Иоканги. Самолет он взял на буксир, а экипаж в составе пяти человек пересадил к себе на борт. Летчики — совсем юнцы, перепуганные насмерть. «Не тот пошел фашист!» — рассказывал потом наш разведчик А.Н. Сидоров. Эсминец встретился с гидрографическим кораблем, принял пленных, Сидоров допросил их. Те охотно рассказали, что они летели из Норвегии в Баренцево море для связи с подлодками и для разведки льда, но в темноте и снежных зарядах заблудились, горючее кончилось и им пришлось сесть на воду и взывать о помощи.

Арктическая навигация заканчивалась. Оставалось перевести в Архангельск наши ледоколы из моря Лаптевых. В декабре они понадобятся здесь, чтобы расчищать дорогу конвоям, следующим с Запада. В том году Советское правительство получило от США в порядке ленд-лиза новый мощный ледокол «Северный ветер», который [285] следовал к нам с Тихого океана Северным морским путем. Сопровождал его флагман нашего ледокольного флота «Сталин» («Сибирь»). Мы уже не раз убеждались, что фашисты следят за каждым нашим ледоколом, понимая значение этих мощных кораблей для судоходства на Севере. Можно было ожидать, что и сейчас враг попытается нанести удар по ним. Начальник оперативного отдела капитан 1 ранга Н.Ф. Богусловский и его заместитель капитан 2 ранга Б.С. Окунев, казалось, рассчитали каждую мелочь.

Все тревожились за судьбу конвоя. Меня вызвал в Москву Нарком ВМФ. Докладываю ему план похода. Дело мыслилось так: когда ледоколы в Карском море выйдут из сплошного льда, их встретят одиннадцать боевых кораблей эскорта под командованием начальника штаба флотилии контр-адмирала Боголепова, который уже вылетел на Диксон. На переходе через Карское море конвой будет выбирать большие глубины, где малоэффективны донные мины, и районы с битым льдом, препятствующим действиям подлодок. У пролива Карские Ворота отряд встретят еще семь эсминцев, таким образом, эскорт станет насчитывать 18 боевых кораблей охранения. Сила внушительная!

— Хорошо, — согласился нарком. — Учтите, руководство всей операцией возлагается на вас лично. Что еще предпринимается для безопасности конвоя?

Я ответил, что запрещу пользоваться радиостанциями. Корабли ночью пойдут без огней и не будут пользоваться никакими световыми сигналами. Выход в эфир разрешается лишь в крайних случаях, когда кораблю потребуется экстренная помощь.

Такой порядок не мы придумали. Он рекомендован во всех наших учебниках тактики. Но, к сожалению, выполнялся далеко не всегда. Причем, как это ни странно, первыми его нарушали некоторые старшие начальники. Командир корабля в море вряд ли скоро заскучает и захочет связаться со своим начальством по радио. Наоборот, начальник, не получая долго сведений о подчиненном, начинает беспокоиться о его судьбе и нередко властно требует по радио «показать свое место», забывая, что тем самым место корабля будет открыто не только нашему штабу, но и противнику, который беспрерывно следит за эфиром. [286]

Свернув карты, я еще раз спросил наркома:

— Так вы разрешите соблюдать полное радиомолчание?

— Конечно, конечно! — ответил адмирал.

За несколько дней до подхода ледоколов к Карским Воротам отправляюсь в Иокангу, где готовится к походу отряд эсминцев. Вместе со мной сюда прибыли Ананьич и мой походный штаб. Флаг командующего флотилией поднят на лидере эсминцев «Баку». В назначенный час снялись с якорей. Прогноз погоды был неважный, ожидался северо-западный штормовой ветер и снежные заряды. Дозорные корабли в горле Белого моря доносили о неоднократных контактах с подводными лодками. Значит, наши опасения верны, враг только и ждет случая напасть на ледоколы.

Мы должны были встретить конвой на выходе из Карских Ворот. Радиосвязи мы с ним не имели, известно было только время его отправления с Диксона. В остальном приходилось полагаться на приближенные расчеты.

Ветер дул попутный, эсминцы плавно покачивались, но в целом вели себя сносно. Небо, как всегда на севере в ноябре, затянуто мрачной серовато-синей пеленой. Скорость у нас все время менялась, ибо иногда набегали длительные шквалы. Флагманский штурман флотилии капитан 2 ранга Цесаревич не отходил от карты, проверяя свои расчеты. Это был серьезный и спокойный офицер. Он понимал, что прибыть в точку встречи нельзя ни раньше, ни позже назначенного времени: конвой ни на минуту нельзя оставлять без движения, иначе он станет легкой целью для вражеских подводных лодок.

Ночью не спалось. Я уговаривал контр-адмирала В.Е. Ананьича спуститься в штурманскую рубку и вздремнуть, а он так же настойчиво то же самое рекомендовал мне... В итоге мы оба всю ночь провели на мостике. К слову сказать, умение флагмана и в походе находить время для отдыха — великое дело, но, увы, мы часто об атом забываем. Чувство ответственности убивает и сон, и все остальные желания...

Медленно светает. Бинокли устремлены вперед на восток. Хорошо видны высокие берега Карских Ворот, но не долго — через мгновение их скрыл снежный заряд. Флагманский штурман Цесаревич предупреждает меня:

— Сейчас должны показаться ледоколы. [287]

Он еще что-то хотел добавить, но его перебил звонкий голос сигнальщика:

— Вижу мачты и трубы кораблей!

Цесаревич расплылся в широкой довольной улыбке. Его расчеты точны, встреча состоялась в назначенное время, на выходе из пролива. Теперь вся сложность заключалась в том, чтобы, не сбавляя скорости и уж, конечно, не останавливаясь, восемнадцать боевых кораблей как можно быстрее заняли свои места в противолодочном и противовоздушном ордере. Старожилы-североморцы уверяли, что за всю войну это был первый случай совместного плавания такого количества боевых кораблей.

На мачте «Баку» поднят сигнал «Построиться в ордер № 1». Корабли начинают двигаться в разных направлениях. Прибывшим с нами эсминцам предстояло лечь на обратный курс и кольцом окружить ледоколы. Тральщики и большие охотники удалялись в стороны и создавали внешнее кольцо охранения. Перестроение прошло быстро и хорошо. Во главе ордера встал лидер «Баку».

Командир корабля капитан 2 ранга Б.П. Беляев приказал вахтенному офицеру передать акустикам, чтобы внимательно прослушивали море, а сигнальщикам — чтобы зорко следили за поверхностью воды.

Контр-адмирал Боголепов с борта ледокола доложил по семафору, что весь переход прошел благополучно, но в Карском море на конвой десять раз нападали фашистские подводные лодки. Благодаря сильному охранению все атаки были отражены, и весьма вероятно, что некоторые лодки получили значительные повреждения от наших глубинных бомб.

Я уже давно заметил такую странность: стоит, например, приказать усилить наблюдение за подлодками, как уже через минуту кто-нибудь доложит: «Вижу перископ». На проверку это почти всегда оказывается ошибкой, но всех взбудоражит как следует. Так и сейчас. Едва семафор с «Баку» обошел все корабли, как один из тральщиков поднял флажной сигнал «Вижу подлодку», а затем семафором — «Имел ненадежный контакт с подлодкой». И спустил сигнал. Так было неоднократно. Кое-кто не выдерживал и предлагал отругать виновников напрасных тревог. Но я возражал: это хорошо, что люди настороже и бдительно несут вахту. [288]

Погода будто терпеливо ожидала, пока мы встретимся, перестроимся и начнем последний этап перехода — через Баренцево море. Чуть скрылись из виду берега пролива, ветер начал свежеть. Чаще проносились снежные заряды. Видимость временами вовсе пропадала. Когда заряд уносило, приятно было убедиться, что все корабли на своих местах. Это чувство переживает всякий, кому доводится водить крупные соединения.

Сигнальщики через каждые полчаса замеряют анемометром силу ветра. Уже в который раз они докладывают:

— Ветер западный семь баллов!

— Отлично! — бодро отзывается всегда жизнерадостный Беляев. Это человек, любящий трудную морскую службу. В любую погоду он чувствует себя на ходовом мостике, как у себя дома. Честно говоря, без Беляева я просто не мог представить себе ходовой мостик красавца лидера.

«А что, собственно, отличного в том, что начинает штормить?» — подумалось мне. Беляев, словно угадав мой невысказанный вопрос, добавил:

— Чем свежее ветер, тем больше волна, а чем больше волна, тем труднее будет вражеской лодке атаковать нас: ее может вынести волной на поверхность...

Беляев, конечно, прав. Но каково матросам на больших охотниках! Это ведь лишь название — «большие», а для сурового Баренцева моря это такие крохотные суденышки. Уже сейчас они купаются в сплошной пене.

Перед ужином сигнальщик доложил: «Ветер десять баллов». И, словно в подтверждение, в нос лидера ударила волна с такой силищей, что даже мостик вздрогнул и ливень ледяных горько-соленых брызг окатил нас с головы до ног. Начинался обычный зимний шторм. Быстро темнеет, но мы еще хорошо видим, как бросает, словно щепки, охотники и тральщики, как с борта на борт валятся тяжелые ледоколы, казалось, и они уже бортами черпают воду. Эти корабли строятся в расчете на плавание во льдах, а там сильной качки не бывает. В открытом море ледоколам тоже достается. Скорость отряда пришлось убавить до пяти узлов: быстрее против такой крупной волны и штормового ветра катера-охотники и тральщики не потянут.

Вскоре совсем стемнело. Ничего не видно, в глаза бьет липкий снег. Ветер злобно воет в снастях и поминутно [289] обдает нас холодными брызгами. На сердце неспокойно: двадцать кораблей идут без огней; если кто-нибудь из «малышей» почему-либо отстанет, оказать ему помощь в темноте будет очень трудно. Даже посветить прожектором нельзя. Остается надеяться на выдержку наших людей.

Моментами дух захватывает, когда узкий и длинный корпус лидера задирает нос, по палубе с шумом течет поток, а потом волны расступаются и мы летим в образовавшуюся пропасть, с треском ударяемся о воду. В этот миг форштевень скрывается в гудящей серо-белой горе. С ревом и воем эта гора мчится на орудия, на боевую рубку, гребень ее долетает до мостика. Брызги, тяжелые, как дробины, больно бьют по лицу... В такие моменты лучше на море не смотреть, впрочем, мы его и так еле различаем в темноте.

С помощью затемненного сигнального фонаря связываюсь с командирами кораблей. Ответы радуют: «Все в порядке».

Знаю, что всем сейчас тяжело. Но твердо верю: люди выдержат, сделают все, что от них потребуется. Продолжают поступать донесения о контактах с подлодками. Об этом чаще других сообщают «охотники». Кто-то из них даже сбросил глубинную бомбу. Но в такой шторм и в такой темноте вряд ли лодки смогут атаковать.

Трудная была ночь... Мы с командиром иногда спускались с ходового мостика в рубку, где стоял радиолокатор. На мерцающем экране два кольца из светящихся точек. Пересчитываем их. Все двадцать налицо. Но как-то я в очередной раз пересчитывал корабли: семнадцать, восемнадцать, девятнадцать...

— А где же двадцатый? — спохватываюсь я. Беляев озорно косится на меня.

— Товарищ командующий, а вы нас вовсе не берете во внимание?

Сразу отлегло. Все на месте. Молодцы!..

Перед рассветом мы были севернее острова Колгуев. Здесь чаще всего появлялись фашистские лодки. Я приказал изменить наш генеральный курс на 20 градусов к северу. Это, конечно, удлинит наш путь, но зато мы попробуем обмануть противника. Он ждет нас у Колгуева, а мы пройдем стороной. Отворот к северу расстроит планы фашистских подводников, они останутся далеко к югу [290] от нашего курса. Так и получилось — ни один корабль контактов с подозрительными целями больше не имел. После отворота нам стало немного легче: волна стала бить не прямо в нос, а больше в левую скулу.

Старшина-связист приносит радиограмму: «Командующему флотилией. Покажите свое место. Комфлот». Я молча протягиваю бланк члену Военного совета. Ананьич читает и покачивает головой. Настрого приказываю всем ни с какими сигналами в эфир не выходить, квитанции на поступающие радиограммы не давать.

В течение часа еще не раз береговая рация вызывала нас, но мы упорно молчали. Именно в этом месте особенно опасно выдать свое присутствие.

А между тем всякие мысли лезут в голову. Вдруг действительно начальству надо знать наше точное место? Но зачем? Что случилось? А если это вражеская провокация? Голова разламывается от мыслей, даже шторм перестаю замечать. Но вспоминаю приказание наркома о соблюдении радиомолчания и понемногу успокаиваюсь.

Перед входом в горло Белого моря акустики снова стали докладывать о шумах винтов подлодок. На всякий случай сбрасываем несколько глубинных бомб — немецкие подводники их побаиваются. Из-за малой скорости движения и отклонения от заданного курса к северу конвой прибыл к месту назначения с опозданием почти на сутки, но вполне благополучно. Я немедленно позвонил по ВЧ наркому в Москву. И первый его вопрос был:

— Почему вы не ответили на радиограмму комфлота? Я напомнил:

— Вы приказали сохранять радиомолчание. Небольшая пауза, треск в трубке и снова голос наркома:

— Правильно сделали. У меня отлегло от сердца.

В декабре конвои по Белому морю шли за ледоколами. Плавание осенью и зимой на Севере и в мирное время сопряжено с большими трудностями из-за частых туманов, снежных зарядов, льдов. А если учесть, что с началом войны снимается ограждение опасностей, выключаются маяки и навигационные огни, то трудностей еще прибавляется. И хотя наши операторы и гидрографы [291] снабдили корабли специальной лоцией военного времени, а створы оборудовали не видимыми простым глазом огнями, от командиров и штурманов требовался максимум внимания и умения. У нас на флотилии гидрографию возглавлял капитан 1 ранга Б.Н. Побат, заместителем у него был капитан 2 ранга И.В. Васильев — старейший флотский гидрограф. Они со своим коллективом много потрудились над тем, чтобы обеспечить безопасность плавания кораблей в любых условиях погоды.

Мало кто знает о службе гидрографов во время войны, работа их порой незаметная, но чрезвычайно важная. Благодаря усилиям специалистов северной гидрографической экспедиции под руководством капитана 1 ранга И.Ф. Гаркуши мы имели все необходимые карты с промеренными фарватерами, подробным описанием даже малоизвестных бухт и островов. Гидрографические корабли флотилии, которыми командовал капитан 2 ранга Н.Н. Белакшин, во время своей работы не раз попадали под вражеский огонь и несли потери.

Навигация 1944 года завершилась успешно. За год в оперативной зоне флотилии прошло более 300 конвоев — в общей сложности 615 транспортов, в том числе 142 союзных. Потери не превышали 0,4 процента. За это время в нашей зоне уничтожено 10 вражеских подводных лодок.

Замерзло Белое море. Появились новые заботы: отремонтировать корабли. Начальник технического отдела флотилии инженер-капитан 1 ранга Дорофеев и флагманский механик инженер-капитан 1 ранга Лобач-Жученко сбивались с ног. Заводы были перегружены, не хватало рабочих, производственных мощностей, материалов. Вспоминаю с благодарностью помощь, оказанную нам Архангельской областной партийной организацией. Первый секретарь обкома КПСС Б.Ф. Николаев лично вникал в ход судоремонта, всячески «нажимал» на директоров предприятий. Из директоров заводов самые добрые отношения у нас сложились с Сергеем Александровичем Боголюбовым, с которым, как помнит читатель, мы встречались на Ладоге. Он всегда был тесно связан с флотом. Боголюбов отлично понимал наши нужды, все вопросы решал быстро. Бывало, подорвется тральщик на мине, и хотя остается на плаву, но требует серьезного ремонта. Звоню по телефону директору завода: [292]

— Сергей Александрович, тралец наш пострадал, надо срочно починить.

Объясняю, что именно случилось. Пауза на раздумье. А затем следует неизменный ответ:

— Пусть приходит. Только дайте мне матросов-специалистов, чтобы побыстрее управиться.

А вопрос о документации, деньгах, материалах решался уже потом, когда ремонт корабля шел полным ходом. Жаль, что этот хороший обычай не всегда соблюдается сейчас. По своему горькому опыту знаю, как иногда трудно бывает в наши дни исправить самую чепуховую поломку. Телефонные разговоры теперь редко помогают. Требуются указания сверху, целые кипы бумаг...

Как-то в зимний день, когда мы были всецело поглощены ремонтом кораблей, адъютант доложил, что прибыл глава английской миссии и просит срочно его принять. Обычно такие неплановые, а тем более срочные встречи были связаны с какой-нибудь неприятностью. Я насторожился. Но распахнулась дверь, и в кабинете появился сияющий английский коммодор, а за ним — совсем юный лейтенант-переводчик. Коммодор торжественно возвестил:

— О, адмирал! Мне поручено приветствовать и поздравить вас. Я только что получил телеграмму из Лондона: наш король удостоил вас высшей награды Великобритании — ордена Бани.

— За что? — непроизвольно вырвалось у меня.

— За заслуги вашей флотилии в потоплении «Тирпица».

Глава миссии крепко сжимал мою ладонь.

Я был несколько смущен неожиданным известием. Москва об этой новости мне еще ничего не сообщала.

А коммодор радостно добавил, что командующий воздушными силами флотилии генерал Г.Г. Дзюба и начальник штаба авиации полковник Н.К. Логинов тоже награждены английскими орденами.

Ничего не оставалось, как поблагодарить за высокие награды.

Чем же было вызвано это награждение нас, беломорцев?

Фашисты к началу второй мировой войны имели четыре мощных линейных корабля, вступивших в строй [293] в 1936-1939 годах. К 1944 году трое из этих гигантов уже покоились на дне морском. Оставался один «Тирпиц». Это был огромный корабль: водоизмещением 53 тысячи тонн, восемь 361-миллиметровых и двенадцать 150-миллиметровых орудий. Линкор с 1943 года базировался в Норвегии, в Альтен-фиорде. Пребывание его здесь создавало серьезную угрозу конвоям, направлявшимся из Англии в наши северные порты. Советская авиация и подводные лодки постоянно следили за ним. 5 июля 1942 года, когда линкор попытался выйти в море и напасть на конвой «РQ-17», его атаковала североморская подводная лодка «К-21» под командованием капитана 2 ранга Н.А. Лунина. Опасаясь новых атак, генерал-адмирал Каре, командовавший с берега всей операцией, не стал рисковать линкором и приказал вернуться в базу. Наша флотская авиация продолжала изучать систему охранения линкора с моря и с воздуха. Все разведданные сообщались англичанам, которые усиленно охотились за «Тирпицем». В 1943 году они атаковали «Тирпиц» малыми подводными лодками типа «Миджей» с подводным водоизмещением всего 30 тонн. Экипаж мини-лодок состоял из 4 человек. Вооружение — два контейнерных заряда весом около двух тонн каждый. Эти заряды надо было подвести под днище линкора. Шесть мини-лодок на буксире больших подводных лодок направились к Альтен-фиорду. Две из них погибли по пути от шторма, оставшиеся в ночь на 20 сентября, отдав буксиры, начали самостоятельно форсировать фиорд. Вскоре одна из «Миджей» из-за неисправности механизмов вернулась к своему буксировщику (она погибла на переходе в Англию), еще одна была обнаружена немцами и потоплена артиллерийским огнем с линкора. Атаку продолжали две сверхмалые лодки. Дождавшись, когда немцы открыли боновое заграждение, чтобы пропустить свои катера, они проникли в фиорд. Лодка «Х-6» под командой лейтенанта Камерона после ряда неудач (садилась на мель, запутывалась в сетях) все же дошла до линкора и подвела под его днище заряд с часовым механизмом. После этого команда затопила лодку и сдалась в плен. Подлодка «Х-7» под командой лейтенанта Плейса тоже выполнила задачу, подвела заряд, но на отходе была уничтожена кораблем противолодочной обороны. Команду немцы подобрали из воды. [294]

22 сентября в 8 часов 12 минут заряды сработали. Произошел сильнейший взрыв. Линкор принял 500 тонн воды, все три главные турбины были повреждены, погас свет, рули вышли из строя. Гитлеровцам пришлось начать основательный ремонт корабля.

Авиация Северного флота пыталась сорвать ремонт. В феврале 1944 года самолеты Ил-4 36-й авиадивизии бомбили «Тирпиц». Возможно, эта атака не была особо эффективной, но она положила обнадеживающее начало. В апреле, когда ремонт линкора почти закончился, англичане, пользуясь данными нашей разведки, нанесли новый удар. Бомбардировщики поднимались с авианосцев «Викториес» и «Фьюриес», а с других трех авианосцев взлетели истребители прикрытия. Атака оказалась для немцев внезапной. Бомбардировщики подходили к цели из-за гор и поэтому не попадали в зону действия вражеской радиолокации. Шли они двумя волнами, пикировали над самым кораблем. В цель попали 15 бомб по 500 килограммов каждая. Повреждения корабль получил основательные, было убито, более двухсот фашистских моряков, еще больше получили ранения. Но даже полутонные бомбы не смогли пробить 200-миллиметровую палубную броню, и линкор еще мог двигаться, хотя и требовал нового большого ремонта.

Англичане несколько раз повторяли налеты, но особых результатов не добились, так как фашисты усилили свою противовоздушную оборону. Использование авианосцев требовало слишком большого числа кораблей охранения. Возникла мысль применить тяжелые четырехмоторные бомбардировщики «Ланкастер», взлетающие с береговых аэродромов. Но дальности полета им не хватило бы, чтобы вернуться в Англию. Правительство Великобритании договорилось с советским командованием о базировании «Ланкастеров» на наших аэродромах. В начале сентября у нас в районе Архангельска приземлился 41 «Ланкастер». Мы дружески встретили английских летчиков, позаботились о их питании, медицинском обслуживании, отдыхе, организовали материально-техническое обеспечение самолетов. Это дело было поручено начальнику штаба ВВС флотилии полковнику Н.К. Логинову и начальнику политотдела полковнику Р.И. Эренпрайсу, пользовавшемуся большим авторитетом среди летчиков. Надо признать, что с задачей они справились прекрасно. [295]

Каждый раз перед вылетом на боевое задание англичане консультировались с Логиновым по специальным вопросам и всякий раз просили командование флотилии передать ему горячую благодарность.

15 сентября шесть «Ланкастеров» вылетели для очередного удара по «Тирпицу». Самолеты несли на борту шеститонные бомбы. Хотя фашисты успели произвести задымление линкора, все же пять бомб разорвались вблизи корабля, а одна попала в носовую часть и причинила большие повреждения. Но линкор по-прежнему оставался на плаву. Глава английской миссии, сообщая нам подробности воздушной атаки, воскликнул:

— Это какое-то чудовище, а не корабль. Его даже шеститонная бомба не потопила. Но мы обязательно добьем!

22 октября англичане повторили налет на «Тирпиц» со своих аэродромов (после атаки самолеты приземлялись у нас). Увы, безуспешно.

К этому времени Финляндия уже вышла из войны, мы заняли Петсамо и Лиинахамари. Советская армия продвигалась на запад — в сторону Альтен-фиорда. Боясь, что «Тирпиц» может быть захвачен нашими войсками, фашисты срочно перевели его подальше на запад. Наша воздушная разведка обнаружила его в порту Тромсэ. Гитлеровцы собирались использовать линкор как плавучую батарею. Корабль был поставлен на мелкое место, вокруг возвели насыпи, чтобы он не опрокинулся. Летчики установили, что противовоздушная оборона здесь намного слабее, чем была в Альтен-фиорде. Все эти данные мы сообщили англичанам. 12 ноября линкор атаковали 25 «Ланкастеров». Четыре шеститонные бомбы упали у борта, а две попали в корпус корабля. Произошел взрыв боезапаса, артиллерийская башня линкора взлетела на воздух, весь левый борт разворотило, через пробоины хлынула вода. «Тирпиц» перевернулся, разломился и затонул, похоронив в своих недрах 1200 человек экипажа.

Так закончил свое существование линейный флот фашистов. Англичане были очень рады этой победе.

Премьер-министр Великобритании У. Черчилль в тот же день прислал главе нашего правительства телеграмму, в которой сообщал: «Бомбардировщики Королевских Воздушных Сил потопили «Тирпиц». Давайте порадуемся этому вместе». В ответ последовало искреннее поздравление из Москвы. [296]

В те времена англичане очень высоко оценили нашу помощь. К сожалению, сейчас английские историки настойчиво умалчивают подобные факты совместной борьбы наших народов против общего врага.

1944 год ознаменовался полным разгромом фашистских войск в Заполярье. Гитлеровцы потеряли базы своего флота в Северной Норвегии. Однако у них осталось несколько десятков подводных лодок, которые еще пытались нападать на наши конвои. Поэтому нам приходилось по-прежнему много сил затрачивать на охрану морских перевозок.

9 мая 1945 года я находился в бригаде кораблей у ветерана подводного флота контр-адмирала П.Н. Васюнина. Мы рассмотрели текущие вопросы.

На рассвете меня разбудил Васюнин:

— Скорее вставайте, читайте телеграмму!

Я выхватил из его рук листок. Это было сообщение о капитуляции гитлеровской Германии. Мы крепко расцеловались, поздравляя друг друга. В это время с реки донеслись громкие прерывистые гудки транспортов последнего союзного конвоя. «Победа, победа!» — казалось, пели сирены.

Начались митинги и собрания. Моряки горячо выражали свою радость, гордость за нашу Родину, благодарность Коммунистической партии, сумевшей поднять и вдохновить весь народ на разгром фашизма — лютого врага человечества.

Но война на море не кончилась. Фашистские лодки все еще шныряли на наших коммуникациях. Каждый конвой приходилось зорко охранять.

Вскоре меня снова перевели в Москву на должность заместителя начальника Главного морского штаба.