И снова — в бой!

В последних числах мая наш новый штурман полка Герой Советского Союза майор Лобанов получил команду подготовить карты до Краснодара. Значит, на Кубань! И сразу — вылет. Прощайте, сальские степи, аэродром, на котором мы провели почти три месяца. После взлета собираемся поэскадрильно, держим курс на станицу Усть-Лабинскую.

Радостно бьется сердце при виде грозного строя штурмовиков. Было время, когда волновал вид девятки, а сейчас наша эскадрилья стала мощнее еще на три самолета. Конечный пункт — станица Елизаветинская, западнее Краснодара.

Следом за нами приземлился подполковник Г. М. Смыков, известный летчикам как работник штаба дивизии. Теперь он будет у нас командиром полка. Майор Еськов, бывший наш комполка, получил назначение инспектором техники пилотирования в гвардейскую Сталинградскую штурмовую дивизию. Спустя год он погиб на Украине в боях за Никополь. Новый командир для подчиненных всегда загадка. Особенно в авиации. Летчики не признают авторитетов на слово, они ценят командира по делам. Им надо знать: и как сам летает, и какой у него характер, и как относится к подчиненным. Нам, ветеранам полка, было известно: Георгий Михайлович владеет высоким летным мастерством. В то время мало кто знал, что летчик Смыков уже шестнадцать лет служил в авиации, освоил свыше двадцати типов самолетов — от легких матерчатых этажерок разведчиков Р-1 до тяжелых бомбардировщиков ТБ-3.

35-летний командир полка был сыном рабочего-металлиста из Алчевска. Отец его, Михаил Иванович Смыков, с 1905 года состоял членом РСДРП, был соратником и другом К. Е. Ворошилова. В годы гражданской белогвардейцы расстреляли М. И. Смыкова на глазах его жены и детей. После победы советской власти в Донбассе мать с четырьмя детьми переехала в тихий украинский городок Тульчин. Егорка, как звали в семье Георгия Михайловича, с четырнадцати лет начал трудовую жизнь, помогал матери растить младших братьев и сестер. В 1927 году Смыков по путевке комсомола поступил в Ленинградскую летно-теоретическую школу. Летную программу закончил в Оренбурге, там же работал инструктором Оренбургской летной школы. Вот где могли сойтись наши дороги, но к моменту нашего прибытия в Оренбург Георгий Михайлович уже учился в высшей тактической летной школе. Перед войной работал заместителем командира авиаполка, потом создавал летную школу на Украине.

В первые недели войны майор Смыков водил тяжелый бомбардировщик в тыл врага, участвовал во многочисленных воздушных боях. И стал закаленным опытным летчиком. Оперативная работа в штабе тяготила Смыкова, Он скучал по полетам и, когда потребовался командир полка, ускоренным темпом овладел самолетом Ил-2 и на нем вылетел нам вдогонку. После первого знакомства сложилось впечатление, что новый командир нетороплив, общителен, любит шутку и умеет заразительно смеяться. Но это было чисто внешнее впечатление. А вскоре мы почувствовали и его многоопытную командирскую руку. Георгий Михайлович дотошно вникал в летную работу, интересовался жизнью летчиков.

Это сразу понравилось. Острым глазом подметили и другое: "Батя" любит порисоваться, Давая распоряжение, неторопливо, смачно произносит? "Я р-решил..."

Вот это характерное "Я р-решил" мне пришлось услышать через несколько дней после перелета на новый аэродром. Вначале подполковник Смыков вызвал старшего лейтенанта Заворыкина, потом меня и объявил:

— Я р-решил, товарищ Пальмов, назначить вас командиром первой эскадрильи. Старший лейтенант Заворыкин возглавит воздушно-стрелковую службу полка. Приступайте к исполнению своих обязанностей.

Начали с облета линии фронта и бомбоштурмового удара по противнику у станицы Крымской. В этом вылете участвовал только руководящий состав эскадрилий и полка. Летели восьмеркой под надежным прикрытием истребителей. Мне в этой группе выпала особая роль — быть замыкающим. Считается, что с этим может справиться только лучший летчик. Приятно, конечно, такое доверие, но утешение невелико. Противник первым атакует если не ведущего, то обязательно замыкающего, бьет с тыла. Это был первый боевой вылет моего воздушного стрелка Анатолия Баранского. Стараюсь его подбодрить:

— Главное — смотри в оба. И постоянно докладывай обстановку.

Мы прикрываем хвост. Ну, а в случае необходимости, станем в "круг". Толя знает, что такое "круг", на полигоне мы его отрабатывали. Но то была учеба, а теперь — настоящий бой. Это понимает воздушный стрелок и волнуется, хотя держится молодцом. Ведущим группы был летчик соседней дивизии, знавший район боевых действий, как кабину своего самолета. Группу он вел легко и ровно, это особенно было заметно мне, замыкающему. Не баловался скоростями, не рыскал без нужды. Перед целью истребители прикрытия вырвались вперед, обшарили каждое облачко. Хорошо бить по цели, когда чувствуешь над головой надежный щит. А вот снизу от зенитного огня одна защита — маневр. Пришлось здорово маневрировать, чтобы не угодить под трассу "эрликонов". И все-таки они сделали отметину, раздробили законцовку фюзеляжа. Увидев совсем рядом разрывы снарядов, воздушный стрелок с тревогой в голосе сообщил о пробоине. Но самолет вел себя устойчиво, и я понял, что Толя преувеличил опасность. После посадки Баранский долго возился с парашютными ремнями и выбирался из кабины. Я не торопил, хорошо понимая состояние воздушного стрелка после первого боевого вылета.

— Ну, как в зенитном огне? Страшновато?

— Да ничего... — храбрился стрелок. Потом откровенно признался: — Вообще-то, приятного мало. А чего это все зенитки били по нашему самолету?

Я улыбнулся. Мне было знакомо это ощущение. В первых вылетах всегда кажется, что противник бьет только по тебе. Отделываюсь шуткой:

— У врага, Толя, разведка тоже работает. Вот и донесла, что ты вылетел на первое задание.

Стрелок понял шутку, напряженное лицо смягчилось улыбкой. Теперь можно и о серьезном:

— Надо нам с тобой отработать информацию о зенитных разрывах. Я слежу за всем, что делается впереди, за строем и землей. Ты — хозяин задней полусферы.

Баранский слушает внимательно. Уверен — из него получится хороший воздушный стрелок. Впереди еще немало испытаний. И надо быть готовым к ним. Теперь летчики чувствовали себя в фронтовом небе как-то уютнее, спокойнее: за спиной сидел вооруженный крупнокалиберным пулеметом надежный напарник. В какой-то кинокартине я видел, как в старину оборонялись от врагов два воина, прижавшись спиной друг к другу. Вокруг кипела рукопашная схватка, а они, орудуя мечами, действовали как единое целое, защищаясь и нападая. В этом единстве были сила и безопасность. Каждый сознавал — его тыл прикрыт друтом. Вот так же действовали в воздушном бою летчик и стрелок. Хотя их разделяли бронеспинка и бензобак, оба чувствовали свою слитность и взаимную зависимость. О войне я перечитал немало книг и в первую очередь, конечно, об авиации. Про ее фронтовые дела рассказывают летчики-истребители, штурмовики, бомбардировщики, командиры и рядовые. Но мне еще ни разу не удалось встретить книги, автором которой был бы воздушный стрелок. А ведь есть что рассказать и о чем вспомнить нашим друзьям по небу, с которыми мы вели бой, прижавшись спиной друг к другу. Среди воздушных стрелков было немало по-настоящему талантливых мастеров меткого огня, людей большой отваги. Они имели на своем счету по несколько сбитых фашистских самолетов. Впервые экипажи, укомплектованные летчиками и воздушными стрелками, прибыли в полк под Ростовом. Формировались они в запасном полку. В одну шеренгу выстраивались летчики, напротив — стрелки. Стоявшие друг против друга составляли один экипаж. Напротив Леонида Кузнецова оказался низкорослый, внешне неприметный сержант. Представился командиру экипажа.

— Сержант Михаил Устюжанин!

Кузнецов — летчик молодой, в полку недавно, почти ровесник своему стрелку, обоим чуть больше двадцати.

— Летать приходилось? — спросил летчик. — Стрелять умеете?

Сержант неспешно рассказал, что в армии с тридцать девятого года, служил в бомбардировочной авиации мастером по вооружению. Родом с Урала, из рабочей семьи. Отец на одном из заводов кует оружие для фронта, а три его сына воюют. Михаил — самый младший. Окончил школу воздушных стрелков в Сибири. Комсомолец с 1940 года. Летчику понравился обстоятельный рассказ сержанта. Первый совместный вылет подтвердил — Кузнецов приобрел надежного друга в бою. Михаил Устюжанин за войну совершил 158 боевых вылетов, грудь воздушного стрелка украсили два ордена Красного Знамени, ордена Красной Звезды и Отечественной войны I степени, многие медали,

Мне тоже приходилось летать с этим опытным и умелым воздушным стрелком. Это был поистине виртуоз своего дела. Он отличался богатырской отвагой, всегда старался первым увидеть врага и открыть по нему огонь. Помню, как-то перед вылетом мы получили информацию: враг использует трофейные истребители Як-1, которые нападают под видом "своих" на наши штурмовики. У вражеских истребителей красные коки. За одну ночь коки на всех наших "яках" были перекрашены в защитный цвет. Было приказано открывать огонь по красноносым истребителям. В одном из вылетов Михаил увидел, как во фланг нашей группы зашел Як-1 с красным коком. Не дожидаясь, пока он откроет огонь, воздушный стрелок дал по вражескому самолету пулеметную очередь. Враг понял — его провокация разгадана.

А сколько было случаев, когда бдительность стрелка, его мастерство спасали экипаж от беды! Для боевых действий нашей авиации на Кубани были характерны массированные удары. Инициатором таких ударов был командующий 4-й воздушной армии К. А. Вершинин. Это были дни, когда разгоралась битва за "Голубую линию" — основной оборонительный рубеж гитлеровцев. Предстояло разгромить кубанскую группировку противника и освободить Таманский полуостров. Летчикам нравились массированные удары, когда одновременно поднималась почти вся воздушная армия — целые полки и дивизии истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков. Такая воздушная армада подавляла все на земле и в воздухе. Шла ожесточенная борьба за господство в небе Кубани. Советская авиация все увереннее брала инициативу и на других фронтах войны. Враг упорно сопротивлялся, пытаясь сохранить превосходство над полем боя. Массированные удары наносились в районе станиц Крымской, Молдаванской, Неберджаевской. Когда мы садились в самолеты, над аэродромом уже шли к линии фронта бомбардировщики. Впереди них для "расчистки воздуха" улетели истребители. Штурмовая авиация расчищала путь наступающей пехоте. Массированные удары не исключали действий в составе полка и эскадрильи, Такие действия чаще использовались там, где оживали очаги сопротивления противника. Наш полк располагался по центру фронта и мог наносить удары по его любому флангу — от приазовских плавней до Новороссийска. Мы не раз вылетали на помощь защитникам Малой земли, били по базе отдыха фашистов в совхозе Абрау-Дюрсо, штурмовали позиции на Тамани. Мне запомнилась цель, которая носила название Калабатка: одинокий домик на западном берегу водосточного канала. Здесь был узел обороны противника, и командование решило нанести по нему удар силами двух штурмовых эскадрилий. Стояли первые дни кубанского лета — теплого, ясного, алевшего спелой черешней. Возвратишься с задания, а механик тащит полную пилотку спелых ягод. После жаркого боя особенно приятна сочная мякоть кубанской черешни, тем более, что пробовал я ее впервые, в наших северных валдайских краях нет такой ранней благодати. На Калабатку уходили поэскадрильно. Я вел первую группу. Сверяясь с картой, точно выходим на цель. Зенитный огонь слабый, воздушный стрелок изредка сообщает по переговорному устройству о разрывах снарядов. Захожу на пикирование, тщательно ловлю в перекрестие прицела домик на берегу канала. И в этот момент самолет сотрясает сильный удар по мотору. Еле успеваю вывести внезапно отяжелевший штурмовик из крутого пике. Вижу, как мимо меня один за другим проскакивают ведомые, а мою машину словно кто-то держит за хвост.

— Товарищ командир, за нами — белый дым! — кричит Толя.

Потом добавляет:

— Появились "мессеры"!

Бросаю взгляд на приборы: обороты выше предельных, давление масла — ноль. Стараюсь уменьшить угол планирования, одновременно ввожу самолет в левый разворот. Ил-2, ввинчиваясь в воздух, несется к земле.

— Толя, снижаюсь до бреющего, мотор сдал, будем садиться...

— Товарищ командир, у меня в кабине масло, пахнет горелым, — докладывает Баранский.

Потом словно утешает:

— А дым уменьшился.

— Следи за "мессерами"! — требую уже у самой земли.

Внизу мелькают окопы своих войск. Хорошо, что удалось перетянуть через их линию.. Но где сесть? Все изрыто огневыми позициями. Используя запас скорости, делаю двухсотметровый выскок. Замечаю впереди небольшую ровную площадку. Открываю фонарь, кран шасси ставлю на выпуск. Самолет плавно касается земли и, не замедляя движения, проседает все ниже. Догадываюсь: это складываются шасси. Фонарь сдвигается вперед и чувствительно бьет по локтю. Но боль не слышна. Самолет пробегает еще полсотню метров и прижимается брюхом к земле. Выскакиваю на плоскость и бросаюсь к кабине стрелка.

— Цел?

— Цел, товарищ командир! — еще не совсем верит Толя.

— Хорошо отделались...

Помогаю Толе выбраться на плоскость. Осматриваю самолет, лежащий на земле, словно птица с перебитыми крыльями. Оглядываю небо. Моя группа уходит от цели без ведущего. А над передовой, извиваясь ужами, ходят "мессершмитты". Показываю в их сторону:

— Слава богу — ускользнули от них. Раненого да подбитого они не упустят.

К нам бегут солдаты, впереди них девушка с медицинской сумкой. Еле переводя дух, красавица-медсестра спрашивает:

— Вы не ранены, товарищи летчики?

Толя при виде девушки быстро поправляет летный шлемофон и расправляет ремень на комбинезоне. Что значит молодость!

— Нет, спасибо за беспокойство, — спешу с ответом и спрыгиваю с плоскости. Внезапно в левой руке возникла жгучая боль и закапала кровь.

— А это? — бросилась ко мне медсестра.

Ловким движением она закатала рукав комбинезона и ахнула — от кисти до локтя была стесана вся кожа. "Когда это? Чем?" — удивился я. Потом догадался: очевидно, фонарем. Сестра стала искать йод, но оказалось, что он закончился. Тогда она обработала руку крепким раствором марганцовки. Толя с тревогой следил за моим лицом, не зная, как я перенесу боль. Но после посадки нервное напряжение еще не спало, и боль чувствовалась слабее. Да и в присутствии сестрички нельзя было, проявлять слабость.

Солдаты окружили самолет, охали и ахали при виде пробоин, заглядывали в кабину, живо комментируя событие.

— Такая махина, а в воздухе держится. Техника! — удивлялся здоровяк, впервые так близко видевший самолет.

— Чудно!

— Вот они какие, "горбатые"! — щупал горячую броню мотора сержант.

— Хорошая машина! Почаще бы приходили пехоте на помощь. Мы рады летчикам.

Сержант что-то сказал солдатам, и они бросились за скошенной травой. Вскоре самолет был замаскирован. Я заглянул под мотор. В картере дыра, нет нижнего бронелючка. По следу движения самолета на посадке нашел рассыпавшийся подшипник. Он был еще обжигающе горяч. Эге, похоже на обрыв шатуна! Значит, легко еще отделались: масло выбросило через пробоину, но окажись перебитым хотя бы самый маленький бензопровод, и тогда — пожар. Сдав под расписку самолет, мы с Толей взвалили на плечи парашюты, радиоприемник и пошли в сторону дороги, чтобы попутными машинами добраться в полк. В полк прибыли к вечеру. Первым выбежал навстречу Саша Карпов.

— Опять подбили? — в голосе Саши искреннее сожаление.

— Вот уж не везет тебе, Вася! А мы ходили на Калабатку — хоть бы один выстрел с земли!

— Значит, мы все подавили, — пытаюсь шутить.

— А по нас и зенитки, и "мессеры"! Впрочем, думаю, что у меня авария мотора. Но надо же — чтобы над целью, да еще на пикировании! — не могу никак успокоиться.

Горячий, порывистый Карпов схватил мой парашют, старается подбодрить меня:

— Иди быстрее докладывай. И сразу — на ужин! Фронтовые сто граммов всю печаль смоют. Главное, что живы и невредимы!

Как много значит доброе слово, вовремя сказанное товарищем! Сразу на душе стало легче. В штабе полка уже знали о нашей неудаче над полем боя. Начальник штаба майор Красюков, выслушав мой короткий доклад, заметил:

— Не расстраивайся, могло быть хуже. Все ваши ведомые возвратились нормально, но не группой, а то одному. Командир приказал отработать вопрос замени ведущего на любом этапе полета.

Летчики н воздушные стрелки, собравшись в столовой, обменивались впечатлениями заполненного событиями дня. Вначале — короткие реплики, а через несколько минут, знаю уже по опыту, будет в спор, и шум.

— А мы... Море зениток — летим! Огонь со всех сторон — летим! — слышится голос самого молодого стрелка, по которому "все зенитки палили". Более опытные, бывалые, сдержанно улыбаются, не перебивают — пусть выскажется. Иногда подбросят:

— Море не море, а зениток пятьсот было...

— Не-е, больше. Шестьсот пятьдесят! — поддержит другой. Кто-то из летчиков словно мимоходом обронит:

— А я удачно попал эрэсом в машину. Только щепки полетели...

Этому веришь, потому что такое — не редкость.

Утром на разборе полетов командир подтвердил свое распоряжение, переданное мне начальником штаба: в каждом вылете назначать двух заместителей. Это было логично. В авиации командир — всегда впереди, ведет в бой. Отсюда и название — ведущий. Поэтому противник и старается его сбить в первую очередь, чтобы обезглавить группу. В бою могло случиться всякое, но группа должна оставаться в кулаке. Для этого и было введено двойное дублирование. Это правило стало незыблемым законом до конца войны. Сложнее обстояло дело с подготовкой ведущих. Опыт убеждал — для ведущего мало быть хорошим летчиком. Фронтовому летчику приходилось летать чаще всего над незнакомой местностью, ориентируясь по карте. В боевых условиях он не всегда мог выдерживать заданный маршрут. Ведущий штурмовик должен превосходно ориентироваться, отыскать заданную цель и нанести удар в непосредственной близости от своих войск, уметь отличить свои войска от противника. Если успех полета зависит от мастерства летчика, ведущему такое мастерство нужно вдвойне. Теперь, когда у каждого летчика была радиосвязь, командиру стало легче управлять группой. Мы чаще поручали тому или иному ведомому на обратном маршруте быть ведущим. Такая внезапная команда заставляла постоянно следить за местностью, больше проявлять самостоятельности в полете. На земле командир обязательно спросит, что видел, какие ориентиры запомнились. Так выявлялись плюсы и минусы в штурманской подготовке молодых летчиков. Теперь с большей уверенностью можно было определить, кому, в случае нужды, можно доверить группу. На Кубани не обошлось и без потерь. Погиб мой старый товарищ Михаил Николаевич Полынов. Младший лейтенант Лаврентьев, будучи раненным, сел на подбитом самолете на Малой земле под Новороссийском. Младший лейтенант Тимофеев и его воздушный стрелок покинули горящий Ил-2 и с парашютами приземлились в расположение своих войск. Одним словом, наша молодежь понюхала пороху, познала радость побед и горечь неудач. Смотришь на иного — совсем юноша, а уже имеет с десяток боевых вылетов, на груди орден.