Здравствуй, Молдавия!

После ликвидации корсунь-шевченковской группировки противника линия фронта на Украине сократилась почти вдвое. Это позволило высвободить значительные силы для новых операций. Однако следовало помнить, что сокращение фронта и врагу дало те же преимущества.

Пешим порядком в составе 4-й гвардейской армии мы были переброшены в район южнее Звенигородки и заняли оборону. В эти дни на нашем гвардейском Знамени прибавился еще один орден. Указом Президиума Верховного Совета СССР дивизия была награждена орденом Богдана Хмельницкого. Теперь полное ее наименование звучало так: 62-я гвардейская Краснознаменная, ордена Богдана Хмельницкого Звенигородская стрелковая дивизия.

Многие солдаты, сержанты и офицеры за бои в районе Корсунь-Шевченковского получили ордена и медали, я был награжден орденом Красного Знамени.

Нам предстояла очень небольшая передышка, так как готовилось новое наступление, цель которого состояла в том, чтобы полностью освободить Украину от немецко-фашистских оккупантов и выйти к Государственной границе Советского Союза.

Немцы, стабилизировав фронт, стремились привести в порядок свои части, подтянуть резервы, создать новые ударные группировки. Враг надеялся, что мы не рискнем наступать в условиях весенней распутицы, которая на Украине была в самом разгаре. Дороги стали совершенно непроходимыми. Не только машины и повозки застревали в раскисшем, липком черноземе, но и пешком нельзя было сделать двух шагов без риска оставить в грязи сапоги. Однако именно отсутствие погодных условий и давало нам в руки лишний шанс для нанесения внезапного удара. [168]

В один из последних дней февраля я сидел в хате, где разместился командный пункт, и размышлял над картой. Дивизия занимала полосу обороны всего в два километра по фронту. Небывалая плотность! Летом 1942 года 106-я стрелковая бригада, по численности почти в два раза меньшая, чем дивизия, оборонялась в полосе более пяти километров.

Перед нашей дивизией была поставлена задача: прорвать оборону противника, в течение дня овладеть деревнями Поповка, Тамное, Заняково, захватить переправы через реку Горный Тикач и наступать на городок Тальное.

Дивизия, сосредоточенная на таком узком участке, — большая сила. Не растопыренные пальцы, а мощный кулак. Но ведь и немцы способны противопоставить нам столь же мощный кулак, узнай они о готовящемся ударе.

Я опять взглянул на карту. Два километра фронта. Масса войск. Насыщенные тылы. Любому ясно — готовится наступление.

Вызвал начальника штаба, посоветовались. Он полностью согласился со мной, что надо усыпить бдительность врага. Я тотчас отправился в штаб 4-й гвардейской армии, доложил свой план командующему генерал-лейтенанту И. К. Смирнову. Он его одобрил.

И вот подразделения 184-го и 186-го полков стали покидать свои траншеи и отходить в тыл. Большая часть артиллерии также потянулась прочь от линии фронта. Батальоны 182-го полка рассредоточивались по траншеям, приняв на себя двухкилометровую полосу дивизии.

Теперь я мечтал о том, чтобы на участке дивизии побывали разведчики противника.

— Уж не пропустить ли нам в свой тыл, Иван Никонович, немецкую разведгруппу? — усмехнулся начальник штаба Бисярин.

Это говорилось, конечно, в порядке шутки, а вот зенитчикам я всерьез приказал стараться не попадать в немецкие разведывательные самолеты «рамы», стрелять только для видимости.

Между тем подготовка к наступлению шла полным ходом. В 182-м полку, занимавшем оборону, и в 184-м, отведенном в тыл, сколачивались штурмовые батальоны — оба полка в наступлении составят первый эшелон. Задача этих батальонов заключалась в том, чтобы стремительным броском захватить первую траншею гитлеровцев, расстроить [169] их боевые порядки и дать возможность главным силам нанести удар в глубину.

На прежние позиции 184-й и 186-й полки я подтянул лишь за сутки до начала наступления. Теперь, даже если бы вражеская разведка узнала о готовящейся атаке, у немецкого командования не осталось бы времени для создания на нашем участке достаточно сильной обороны.

Накануне наступления разведчики на флангах потревожили противника, завязали бой, чтобы точнее установить передний край вражеской обороны и систему огня.

Весь день я провел в полках первого эшелона и в артдивизионах, еще и еще раз проверял их готовность. Вечером лег пораньше спать, чтобы завтра иметь свежую голову.

Поднялся я затемно и отправился на наблюдательный пункт. Снова и снова все продумал до мелочей. Кажется, сделано все, что нужно. Штурмовые батальоны возглавляют Герои Советского Союза капитан Данько и майор Зубалов — офицеры надежные, бывалые. На направлении главного удара — километр по фронту — сосредоточено 260 стволов артиллерии и минометов.

Светало. День 5 марта 1944 года обещал быть ясным. Раньше мы не любили ясные дни — они давали возможность авиации противника бомбить нас. Теперь такие дни нам на руку: в воздухе господствовала наша авиация.

Часовая стрелка двигалась к семи. Я попросил адъютанта Смирнова вызвать моего заместителя полковника Пырялина и начальника разведки майора Кустова.

Без одной минуты семь. Снимаю трубку полевого телефона и приказываю открыть огонь.

Землянка заходила ходуном, зазвенел стакан на столе, с потолка и стен посыпалась земля. Все четверо — Пырялин, Кустов, мой адъютант и я — стояли и, улыбаясь, слушали этот давящий на барабанные перепонки грохот — для нас он звучал музыкой, гимном, воспевающим мощь Красной Армии. Впервые довелось нашей дивизии перед наступлением обрабатывать позиции противника огнем такой плотности. Не привыкли еще.

С НП было видно, как немецкие позиции вздыбились черной стеной, подсвеченной оранжевыми сполохами. Стена эта стояла все время, пока длилась артподготовка. Когда до окончания ее осталось две-три минуты, я кивнул Смирнову:

— Давай. [170]

Тот взял со стола ракетницу и вышел. Хлопка выстрела я не слышал, но тотчас увидел, как из нашей передовой траншеи выскочили солдаты и бегом устремились к позициям противника.

Орудия смолкли. Черная стена начала оседать. Утренний ветер сносил дым в нашу сторону, и наступающие штурмовые батальоны вскоре словно бы растворились в нем. Только слышалось издалека:

— ...а-а-а-а!!!

Первое донесение: противник, подавленный нашим минометно-артиллерийским огнем, потерял способность к организованному сопротивлению и откатывается ко второй полосе обороны. Я связался с правым и левым соседями. Они также прорвали первую полосу обороны. Позвонил Грозову, затем Могилевцеву:

— Вводите в прорыв главные силы, а то соседи наступят на пятки.

— Не беспокойтесь, ноги у нас длинные, а кругом степь привольная, — отшутился Могилевцев.

Весел был подполковник. Еще бы — штурмовой батальон его полка прошел через передовые позиции гитлеровцев, как нож сквозь масло.

Через два часа Грозов сообщил, что штурмовой батальон Данько занял господствующую высоту и глубоко вклинился в оборону противника. Остальные батальоны встретили упорное сопротивление и ведут бои. В целом полк продвинулся на три километра.

На НП появился подполковник Новиков. Недавно он был назначен командиром артиллерийского полка. Поздоровавшись, спросил:

— Ну как сработали мои пушкари?

— Как боги, — улыбнулся Кустов.

— Продвигайтесь за частями, подполковник, — приказал я Новикову. — Грозов на правом фланге завяз, помогите ему огнем.

Новиков по телефону передал мое распоряжение на свой КП и ушел.

Могилевцев доносил: штурмовой батальон Зубалова отразил несколько контратак и овладел высотой. Полк, преодолев минное поле и инженерные заграждения, продвигается по шоссе. Впереди деревня Поповка...

К исходу дня Поповка была в наших руках. Батальоны Борисова и Зубалова завязали бой за следующий населенный пункт — Гусаково. [171]

182-й полк при поддержке артдивизиона, который бросил ему на помощь Новиков, сломил сопротивление противника и устремился к реке Горный Тикач. Батальоны 184-го полка ночью овладели Гусаковом и форсированным маршем двинулись к Горному Тикачу. За первые сутки наступления дивизия в условиях распутицы продвинулась на 10—15 километров — темпы невиданные.

Еще вечером я со своим штабом двинулся вслед за наступающими войсками. Свой НП я организовал на склоне высоты, с которой просматривалась долина реки Горный Тикач и левее, в дымке, крошечные домики городка Тальное.

По пути из штаба на НП мы с адъютантом зашли на пункт сбора раненых. Медсанбаты из-за бездорожья отставали, и тяжелораненых пока разместили в палатках, легкораненых — прямо под открытым небом, благо было тепло. Они сидели на кирпичах, на досках и обгоревших бревнах, курили, вели неторопливые беседы.

Я шел, вглядываясь в бледные, с серым налетом, будто дорожной пылью присыпанные, лица. Завидев меня, некоторые пытались встать, но я приказывал сидеть.

Один из бойцов, глядя на меня, почему-то улыбался. У него была до пояса распорота гимнастерка, грудь забинтована, левая рука держалась на перевязи. Лицо бойца показалось мне очень знакомым. Я остановился.

— Мы с вами, товарищ боец, не встречались?

— Так точно, встречались, товарищ гвардии полковник. Рядовой Петров Василий Васильевич.

— Васек! — обрадованно воскликнул я.

И сразу вспомнилось, как год назад, в первые дни моего вступления в командование 62-й гвардейской стрелковой дивизией, мы с полковником Антоновым пришли в расположение 3-го батальона 182-го полка и услышали в землянке шутливый разговор комбата капитана (теперь он уже майор) Сентюрина с бойцами... Вспомнились тактические учения и рядовой Петров, вызвавшийся первым сесть в траншею, через которую должен пройти настоящий танк. За это я предоставил Петрову отпуск на родину.

— Здравствуйте, товарищ Петров. — Я пожал бойцу руку, присел рядом на бревно. — Были тогда дома? Видели свою Машу?

— Так точно, товарищ гвардии полковник. Неделю дома жил, можно сказать, на гражданке. Теперь, выходит, [172] мальчишка у нас родился... Да вот... — Здоровой рукой поправив растерзанную гимнастерку, Петров достал из нагрудного кармана фотографию, протянул мне. С карточки смотрела на меня миловидная молодая женщина с грудным ребенком на руках, у которого во рту торчала соска.

— Поздравляю, Василий Васильевич. — Мы опять обменялись рукопожатиями. — Хороший парень. Как назвали?

— Иваном — в вашу честь, товарищ гвардии полковник.

— Спасибо. Только за что мне такой почет?

— А как же? Не предоставь вы мне тогда отпуск — и Ванюшки не было бы. Так что вам большое спасибо...

Меня смутила и почему-то больно отозвалась в душе искренняя благодарность бойца. Идет жестокая война. Командуешь тысячами людей. У каждого своя жизнь... И у скольких Петровых, которым я не предоставлял отпуска, она отнята, и они никогда не имели, или не видели, или больше не увидят своих детей. Ах, проклятая воина, проклятый фашизм...

На гимнастерке Петрова, повыше кармана, я заметил все ту же желтую полоску за ранение, которую видел год назад.

— Повезло тебе, Василий Васильевич,— за год первое ранение.

— Никак нет, товарищ гвардии полковник, второе.

— А чего ж нашивку не носишь?

Петров замялся... А нас уже постепенно окружали раненые, прислушивались к разговору, и лица их теплели.

— Тут, товарищ гвардии полковник, такая штука получилась... За Днепром уже, когда вперед пошли, чиркнуло меня осколком вот сюда. — Петров погладил ладонью голову над правым виском, шапка чуть сдвинулась, и я увидел белый шрам. — Ну, меня, ясно, в медсанбат, полежал два дня, в тыл собираются отправлять, в госпиталь. Значит, со своей частью распрощайся... Ну-у... — Петров помедлил и сказал, как в холодную воду прыгнул: — Я и смылся из медсанбата в свой батальон.

— Как смылся?

— Ребята принесли форму, я пошел вроде бы по нужде, переоделся — и деру.

Раненые рассмеялись, не удержался от улыбки и я.

— И что же дальше? [173]

— Пришел, значит, доложился взводному. А голова, ясно, в бинтах, и бинты из-под каски, как я их ни поправлял, вылезают. Взводный — к ротному. Тот, конечно, к комбату, товарищу гвардии капитану Сентюрину. Вызвал меня товарищ гвардии капитан, говорит: «За то, что нарушил воинскую дисциплину, утек из санбата, даю тебе двадцать суток гауптвахты, но, поскольку ты ранен, пролил кровь за Родину, взыскание отменяю. Будешь, Васек, у меня ординарцем взамен Кольки — его в тот же день, что и тебя, ранило. А за моей широкой спиной спрячешься — никакая медицина не сыщет. Только уж я раненым тебя считать не буду, и, значит, нашивка тебе не положена».

Дружный смех раненых развеселил и меня.

— Так-так, вон, значит, какие номера выкидывает гвардии майор Сентюрин...

Петров испуганно посмотрел на меня, приложил руку к сердцу, просительно заговорил:

— Товарищ гвардии полковник!.. Вы уж... Прошу вас... Я ведь во всем виноват... Не взыскивайте с него... Эх, вот проклятый язык...

— Успокойся, Василий Васильевич. — Я положил руку ему на здоровое плечо. — Дело прошлое. Да и за что взыскивать, посуди? Рана-то воевать не мешала?

— Быстренько затянулась, я ее и не чувствую, — заулыбался Петров.

— Ну, а это как тебя угораздило? — Я взглядом показал на бинты.

— Это нынче на рассвете в рукопашной. Спрыгнул я с товарищем гвардии майором в немецкую траншею. Он по фрицам из автомата — в одну сторону, я — в другую. А тут один гад увернулся — и головой мне в живот. Вместе упали. Я его за шею, а он ножом как полоснет — плечо чуть не до локтя распахал. Спасибо товарищу майору. Он его автоматом по кумполу — тот и копыта откинул.

— Спас, значит, тебя гвардии майор Сентюрин?

— Так точно.

— А как дальше жить думаешь, Василий Васильевич? Опять из медсанбата удерешь?

Петров потупил взгляд.

— Никак нет, товарищ гвардии полковник, не удеру... Второй раз не получится.

Убежденности в его тоне я, однако, не почувствовал. [174]

Во взаимодействии с 7-й гвардейской стрелковой дивизией части 62-й дивизии вышли к реке Горный Тикач, не мешкая, переправились через нее и с ходу овладели городком Тальное. Над гитлеровцами нависла угроза окружения в районе Тальное, и они, побросав технику, начали откатываться к Южному Бугу. Отходя, немцы непрерывно контратаковали, стремясь оторваться от наших передовых частей. Но сделать это им не удалось. Преследуя гитлеровцев, дивизия за пять дней продвинулась вперед на восемьдесят километров и на плечах противника ворвалась в город Гайворон. Передовые батальоны, совершив обходный маневр, вышли к Южному Бугу. Немцы в панике бежали за реку, даже не успев взорвать мосты. Этим воспользовался командир 2-го батальона 184-го полка Герой Советского Союза капитан Асташин. Он сразу же перебросил батальон на правый берег Южного Буга и занял на плацдарме оборону. В течение нескольких часов подразделения батальона отражали ожесточенные контратаки противника, пока через реку не переправились основные силы полка.

Могилевцев уже из-за реки сообщил мне по рации о своем успехе и похвалил Асташина.

Я спросил, не ранен ли капитан. За год, что я командовал 62-й гвардейской, Асташин уже три раза побывал в медсанбате.

— Цел и невредим, — ответил Могилевцев. — Сам удивляется, говорит: «Наконец-то осколки и пули начали обходить меня».

— Посоветовали бы ему трижды плюнуть через левое плечо, — сказал я. — А вообще — молодец Асташин. Передайте ему и его бойцам мою благодарность. Бить врага — похвально, при этом остаться невредимым самому — похвально трижды.

По-видимому, командир 184-го полка запомнил эти мои слова и передал их своим комбатам. Потому что, когда в одном из последних боев в Германии, буквально накануне Победы, командира 1-го батальона Бориса Степановича Борисова тяжело ранило, он, лежа на носилках, сказал, словно бы извиняясь:

— Плохо, видно, запомнил ваш наказ, товарищ гвардии полковник.

Оптимизм подполковника Могилевцева, который, переправившись через Южный Буг, уже видел себя на берегу Днестра, оказался преждевременным. За Бугом немцы [175] стали оказывать нам отчаянное сопротивление, дрались за каждую деревушку, за каждый дом.

Десять бойцов 2-го батальона 182-го полка во главе с младшим сержантом Александром Третьяковым, ветераном дивизии, закаленным в боях воином, далеко опередив свою роту, ворвались в небольшой хутор. Немцы поняли, что против них действует всего одно отделение, и окружили бойцов. Те укрылись в каменных хозяйственных постройках, заняли круговую оборону. Как только гитлеровцы поднялись в атаку, Третьяков приказал пулеметчику Крюкову открыть огонь. Атакующие были прижаты им к земле, Тогда немцы начали обстреливать ту часть хутора, где укрылись наши бойцы, из орудий. Загорелись скотный двор и жилой дом.

Неподалеку от Третьякова разорвался снаряд. Когда едкий дым рассеялся, оглушенный командир отделения увидел рядом стонущего пулеметчика, лицо которого было залито кровью. Перевязав Крюкова, младший сержант лег за пулемет.

Из-за пригорка опять показались гитлеровцы. Они шли густой цепью, пригибаясь, полукольцом охватывая хутор. Артобстрел прекратился. Третьяков приказал бойцам без команды огня не открывать. Наступила тишина. Слышно было, как мирно позванивает капель. Только зловещие фигуры приближавшихся врагов да стоны Крюкова напоминали о том, что идет бой и тишина вот-вот взорвется грохотом выстрелов. Немцы осмелели, перешли на скорый шаг, потом побежали к хутору. Возможно, они решили, что там никого из наших бойцов не осталось в живых. Уже были слышны команды фашистского офицера:

— Лос!.. Лос!.. Шнеллер!..

Уже можно было различить лица вражеских солдат...

— Пора, Саша, — не выдержал кто-то из бойцов. «Да, пожалуй, пора», — подумал Третьяков. Скомандовал себе и другим:

— Огонь!

Из окон каменных построек навстречу атакующим грянули пулеметные и автоматные очереди. В первые же секунды десятка два гитлеровцев были срезаны ими. Остальные залегли. Попытки фашистского офицера поднять солдат ни к чему не привели. Вновь обстрелять хутор из орудий немцы не решались, боясь поразить своих. И тут на правом фланге грянуло дружное «Ура!», Это на [176] выручку бойцам Третьякова подошла вся рота. Гитлеровцы бежали...

Чтобы не снизить темпов наступления, пришлось ввести в бой второй эшелон дивизии — 186-й полк Колимбета.

Утром, после получасовой артподготовки, полк атаковал противника и за день продвинулся на несколько километров. Однако ночью гитлеровцы успели подтянуть свежие силы и перешли в контратаку. Чувствовалось: немецкое командование прилагает все силы, чтобы не допустить выхода наших войск к Днестру.

Но бойцы и командиры 62-й гвардейской неудержимо рвались вперед. Немецкая оборона, создаваемая наспех, трещала по всем швам. То там, то здесь наши батальоны заходили гитлеровцам в тыл, отрезали им пути отхода.

Батальон майора Зубалова, опередив остальные подразделения 184-го полка, занял деревню Осиевка. Немцы, бросив против батальона пехотный полк с танками, окружили его.

Целые сутки батальон сражался в окружении, отражая многочисленные атаки танков и пехоты противника, пока на помощь не подоспели подразделения 182-го и 186-го полков. Все мы .знали Героя Советского Союза майора Зубалова как опытного командира, человека большого мужества. Его батальон был всегда впереди.

В боях за населенный пункт Ольшанка, прикрывавший подступы к Днестру, отличился батальон Героя Советского Союза капитана Борисова. В каменных домах немцы расположили много огневых точек. Они не давали возможности нашим подразделениям подойти к Ольшанке. Борисов приказал 1-й роте старшего лейтенанта Коновалова уничтожить огневые точки, расположенные в двух крайних домах и особенно мешавшие продвижению батальона. Эта задача была возложена на сержанта Ермакова. Запасшись гранатами, Ермаков вместе с несколькими бойцами скатился в канаву, которая шла вдоль улицы. Ползти по ней было очень тяжело, но сравнительно безопасно. Локти увязали в жидкой грязи, шинели и гимнастерки тотчас промокли. Подобравшись к первому дому, ребята прямо из канавы забросали его гранатами. Двинулись дальше. Немцы что-то заподозрили, над канавой засвистели пули. Но Ермаков и его товарищи продолжали ползти, вжимаясь в холодную грязь.

Вот и второй каменный дом. И опять в окна полетели [177] гранаты. Вражеские пулеметы замолчали. Рота сразу же поднялась в атаку и заняла восточную окраину Ольшанки.

Гитлеровцы, однако, не собирались уступать Ольшанку без боя. Их танки двинулись в контратаку. За танками шла пехота. Рота Коновалова оказалась отрезанной от основных сил батальона. Бойцы засели в развалинах домов. Огнем они отсекали пехоту от танков. Две вражеские машины удалось подбить гранатами. Но танки били по развалинам из пушек,, и ряды обороняющихся таяли.

До вечера длился этот неравный бой. Многие воины погибли, многие получили ранения, но те, кто мог держать в руках оружие, продолжали сражаться. Основные силы батальона подошли сюда, когда уже начало смеркаться. К утру Ольшанка была полностью в наших руках.

В тот же день мы с командующим артиллерией полковником Палладием побывали в Ольшанке. Там я решил расположить штаб и командный пункт. Дорогу так развезло, что двигались мы очень медленно, а вскоре и вовсе пришлось остановиться — машина увязла в жидкой грязи.

— Пойдемте пешком, — предложил я Василию Матвеевичу.

Как только мы вылезли из машины, сапоги мои тотчас на две трети голенища погрузились в грязь. Двинулись обочиной к окраинным домикам. Где-то в стороне, примерно в километре, слышались пулеметные и автоматные очереди.

— Добивают фрицев, — сказал Палладий.

В это время из-за домов показалась большая группа бойцов, около роты. Впереди с автоматом в руках бежал подполковник Новиков.

— Куда это вы? — окликнул его Палладий.

Подполковник приостановился, махнул рукой в поле:

— Там, в балке, на дивизион двести пятьдесят второго артиллерийского полка напали немецкие автоматчики. Надо помочь!

— А роту где взял?

— Да это не рота — тут и обозники, и повара, и легкораненые, — торопливо объяснил Новиков.

Мы задержались около одного из крайних домов, решили узнать результат боя. Вскоре стрельба усилилась, потом стала удаляться и затихать. Через некоторое время из балки начали выползать машины с прицепленными [178] к ним орудиями. Поравнявшись с вами, первая машина остановилась. Из кабины вылез капитан, командир батареи, подошел ко мне, отрапортовал. Его левая рука висела на перевязи, сквозь грязный бинт просачивалась кровь.

— Сильно ранен? — спросил я.

— Пустяки, царапина, — ответил капитан. — Спасибо подполковнику. Вовремя подоспел...

— А где сам подполковник? — спросил Палладий.

— Ранен в ногу.

Вскоре подошли артиллеристы с носилками, на которых лежал Новиков. Его скуластое, широкое лицо, еще недавно румяное и оживленное, потемнело, глаза лихорадочно блестели.

Полковник Палладий наклонился к Новикову:

— Поправляйся, дорогой мой.

— Я скоро вернусь, товарищ гвардии полковник. Март месяц у меня всегда невезучий. В прошлом году тоже в марте стукнуло...

Новикова унесли.

— Жаль, что попал под пулю, — отличный артиллерист, — вздохнул Василий Матвеевич.

Начинало смеркаться. Издалека доносились редкие пулеметные очереди. Подошла машина, и мы с Палладием поехали в Ольшанку.

* * *

Март перевалил за середину. С юга, с Черного моря, влажный теплый ветер гнал тучи, быстро подметал снега. Серые горбыли его — остатки бывших сугробов — уцелели только в лощинах и лесных оврагах. Мне вспомнились мои родные края. Март в Кулундинских степях ничем не напоминал здешний. Там в эту пору вовсю гуляют метели и люди ходят в шубах. А здесь легкая шинель просится с плеч долой — жарко в ней.

На командном пункте собрались офицеры штаба в политотдела. Все радостные, все улыбаются: 182-й и 184-й полки дивизии юго-восточнее города Ямполь вышли к Днестру. Теперь надо было обсудить вопрос, как с ходу форсировать Днестр и развивать наступление в глубь Молдавии. Опять мешала распутица. Она преследовала нас с самой зимы. А теперь и вовсе земля плыла под ногами. Бойцы наступали буквально по пояс в грязи, с трудом вытаскивая боевую технику и транспорт. Чтобы [179] форсировать Днестр, требовалась уверенность, что пушки, танки, машины с боеприпасами вовремя будут переброшены через реку вслед за передовыми частями.

Совещание было коротким. После того как я рассказал о положении частей, о существующих трудностях, слово взял начальник политотдела дивизии подполковник Санин:

— Наступательный порыв бойцов очень высок, — сказал он. — Они настроены форсировать Днестр сегодня ночью. Думаю, что для этого у нас есть все возможности.

Начальник политотдела выразил наше общее мнение. Оставалось немедленно заняться подтягиванием техники и транспорта. На это дело я направил всех офицеров, не занятых непосредственно на передовой.

Тотчас же я приказал командирам полков ночью перебросить штурмовые батальоны через Днестр.

У подполковника Грозова первым шел на правый берег 2-й батальон Героя Советского Союза капитана Данько. На его участке разведчики обнаружили брод.

Как только сгустились сумерки, реку закрыл туман. Бойцы без шума, соблюдая полную тишину, держа оружие над головой, рота за ротой переправились через Днестр и под носом у врага, всего в каких-нибудь тридцати метрах от его переднего края, заняли исходное положение для атаки. Лежать в мокрой одежде на холодной земле было, конечно, тяжело. Но атаку намечалось провести только после артиллерийской подготовки, которая начнется, когда на правый берег переправится штурмовой батальон 184-го полка под командованием Героя Советского Союза майора Зубалова. Его бойцам повезло больше. На участке батальона разведчики обнаружили мост. Саперы сумели быстро и скрытно разминировать его, и батальон немедленно перебрался по нему на правый берег.

Когда Грозов и Могилевцев доложили мне это, я приказал батальонам Данько и Зубалова по возможности бесшумно окопаться, глубже зарыться в землю, чтобы, чего доброго, не пострадать от огня собственной артиллерии. Промокшим до нитки бойцам Данько такая работа пришлась, пожалуй, по душе.

Вся ночь прошла в хлопотах. Находившимся на НП офицерам я разрешил спать по очереди, по два часа. [180]

Начало светать. Над землей курилась дымка. В той стороне, где была река, стеною стоял туман. Это хорошо — значит, переправляться подразделения будут под прикрытием тумана и авиация противника не появится.

Утро 18 марта выдалось на редкость тихим. Молчали обе стороны. В такое утро с удочкой бы посидеть на реке... А мне приходится посылать в бой против злобного врага сотни славных советских парней. Сколько матерей и жен после сегодняшнего боя получат серые конверты с извещением о гибели их сына или мужа? Чтобы меньше было этих конвертов, надо нанести по врагу мощный и точный артиллерийский удар.

Однако утреннюю тишину раскололи залпы не наших, а немецких орудий. Противник, видимо, ожидал нашего наступления и один за другим сделал несколько огневых налетов по районам, в которых еще вчера были сосредоточены батальоны Данько и Зубалова. Но так как оба подразделения находились уже на том берегу, удар пришелся по пустому месту. Единственной неприятностью, которую доставил нам артобстрел, было то, что нарушилась связь между штабом 182-го полка и батальоном Данько. Подполковник Грозов приказал срочно восстановить связь. Для этого требовался хороший пловец. Через бурную реку вызвался переплыть один младший сержант, фамилию которого я, к сожалению, не помню. Он взял телефонный кабель и нырнул в воду. Вскоре связь была восстановлена.

Совсем рассвело, когда заговорили наши пушки. Сорок минут долбили они вражеские позиции. И вот опять наступила тишина. Но на сей раз ненадолго. Из-за реки донеслись автоматные и пулеметные очереди — штурмовые батальоны поднялись в атаку.

Наиболее трудную задачу предстояло выполнить батальону капитана Данько. Он должен был овладеть городком Сороки — главным опорным пунктом обороны противника на участке 62-й гвардейской дивизии.

Первой траншеей, развороченной нашей артиллерией, батальон овладел в первые же минуты боя. Оглушенные огнем, напуганные неожиданным появлением наших бойцов перед своими позициями, гитлеровцы потеряли способность к организованному сопротивлению. Они были смяты и бежали после короткой рукопашной схватки, многие из них бросали оружие и поднимали руки. [181]

Через час после начала атаки батальон капитана Данько находился уже в двух километрах от берега. Такая стремительность позволила Грозову и Могилевцеву сразу же перебросить через Днестр главные силы своих полков и артиллерию.

Батальон Данько между тем с ходу атаковал Сороки. Но атака сразу же захлебнулась — две роты попали под губительный огонь и залегли. Местность была открытая, ровная, спрятаться не за что. То один, то другой боец недвижимо застывали на земле — достала вражеская пуля. Некоторые начали отползать назад.

Огневые точки, прижавшие к земле две роты, находились в каменных домах железнодорожной станции. Данько приказал сосредоточить огонь минометной батареи и подошедшего артдивизиона по станции. Пока велся обстрел, комбат одну роту направил в обход станции, а другие сам поднял в атаку. Услышав возглас командира батальона «За мной, славяне!», бойцы бросились вперед. Преодолели открытую местность, ворвались на станцию, гранатами закидали пулеметные гнезда. Во второй половине дня батальон освободил от противника город Сороки.

Между тем гитлеровцы пришли в себя и, введя в бой резервы, начали контратаковать. Главные силы 182-го полка вели тяжелый бой. Темп наступления замедлился.

Я находился на наблюдательном пункте, когда по радио со мной связался командир корпуса генерал-майор Н. И. Бирюков. Он спросил, перешагнули ли мы «голубую линию» (так была зашифрована река Днестр). Я сказал, что перешагнули.

— Вы сами видите это? — захотел уточнить Бирюков.

— Так точно, вижу.

Туман над рекой рассеялся, и я действительно видел на том берегу наши подразделения, двигавшиеся в глубину плацдарма.

— Тогда поздравляю, вы первые ступили на землю Молдавии. Как двигаетесь?

Не приятно было сообщать начальству, что наступление застопорилось из-за сильных контратак противника, но что поделаешь — доложил.

— Уточните причины задержки и примите меры к их устранению, — приказал командир корпуса. — Двигаться вы должны с той скоростью, какую набрали раньше.

Ночью я перебросил на плацдарм еще оставшиеся на левом берегу подразделения 182-го полка. Утром Грозов [182] бросил полк в атаку, разгромил батальон гитлеровцев и продвинулся за день на 15 километров. Об этом я доложил Бирюкову с удовольствием.

К вечеру 19 марта 182-й и 184-й полки дивизии полностью переправились через Днестр. Перебрался на правый берег и я со своим штабом.

Незадолго до этого начальник разведка дивизии Кустов (недавно его повысили в звании, и он стал подполковником) сообщил мне, что между городками Сороки и Оргеев противник не имеет укреплений и сплошной линии обороны. Оргеев был расположен километрах в восьмидесяти юго-восточнее Сорок. Если между городками мысленно провести прямую линию, то она окажется почти параллельной линии фронта.

Сведения Кустова были очень важными. Отсутствие сплошной линии обороны у противника позволяло частям дивизии совершить обходный маневр, отрезать врагу пути отхода. Переправившись на правый берег, я связался с командиром корпуса, доложил данные разведки и свой замысел. Он согласился со мною, заметив, что необходимо прикрыть правый фланг со стороны города Бельцы. Таким образом, перед дивизией была поставлена задача наступать в направлении Бельцы, Оргеев, нанося главный удар на Оргеев. Немедленно вызвал по рации Грозова и Могилевцева, сообщил им обстановку и цель наступления в сторону Оргеева. Частные задачи сводились к следующему: 184-му полку предстояло обойти справа село Флорешти, отрезать противнику пути отступления, а 182-му полку ударить с фронта.

Чтобы вовремя оказаться в тылу противника, полк Могилевцева должен был за два часа преодолеть около двадцати километров.

Поставить-то задачи я поставил, а вот под силу ли уставшим, сутки не выходившим из боя солдатам совершить такой марш-бросок с артиллерией, да еще по разбитым дорогам, — в этом я сильно сомневался. Чтобы действовать наверняка, я должен быть уверен, что в назначенный срок полк выйдет в намеченный район, юго-западнее Флорешти. Оставалось проследить за движением полка самому и в случае необходимости потребовать от Могилевцева ускорить движение, не считаясь с усталостью людей. Это был тот случай, когда солдат обязан найти в себе силы, хотя, кажется, все они давно исчерпаны. [183]

Оставив на командном пункте начальника штаба и своих заместителей, я вскочил в машину и в сопровождении вездехода с автоматчиками охраны помчался к шоссе, по которому двигался полк. Проехав по шоссе менее километра, я встретил колонну полка. Впереди 1-го батальона шагал Могилевцев. Я вышел из машины. Могилевцев остановил колонну. Поздоровались.

— Вы что, на грузовиках умудрились подскочить сюда? — удивленно спросил я. Ведь мой приказ он получил по рации всего полчаса назад.

— А мы теперь на своих двоих двигаемся быстрее любой машины, — улыбнулся он. — Солдаты мне на пятки наступают. — И убежденно добавил: — Гвардия!

Я почувствовал неловкость перед ним за свою недоверчивость, и вместе с тем было радостно наблюдать такой энтузиазм гвардейцев. Об истинной причине моего появления здесь пришлось умолчать. Я попросил Могилевцева достать карту, сам вынул из планшета свою. Мы расстелили их на капоте автомашины, уточнили маршрут, пункты возможной встречи с противником. Я приказал немедленно произвести разведку в направлении Флорешти.

— Желаю успеха, — сказал я на прощание.

— Не принуждайте посылать к черту, товарищ командир дивизии, — улыбнулся Могилевцев.

Возвратившись на командный пункт, получил его донесение: передовые подразделения полка вошли в соприкосновение с противником, который, используя выгодную для обороны местность — высоты, каменные дома в населенных пунктах, оказывает упорное сопротивление. Такие же сведения поступили и от Грозова. Либо гитлеровцы ожидали подхода подкреплений — еще не все пути к Флорешти были нами перекрыты, — либо прикрывали отход главных сил. Действовать требовалось без промедления.

Я приказал командиру 186-го полка Колимбету обойти Флорешти с востока, а Зубалову, батальон которого замыкал колонну 184-го полка, перерезать дорогу на Бельцы с запада.

Теперь все необходимые распоряжения были даны, все остальное зависело уже не от меня, а от командиров частей и подразделений. А на мою долю, как это уже случалось не раз, оставалось ожидание — самые мучительные часы в жизни командира дивизии. Не успеет Колимбет — [184] во Флорешти к гитлеровцам подойдут части, отступающие перед фронтом нашего левого соседа; не успеет Зубалов — того хуже: для противника окажутся открытыми пути отхода на запад, где, вне всякого сомнения, срочно возводится новая сплошная линия обороны.

Как же я обрадовался, когда после часа ожидания услышал возбужденный голос Зубалова:

— Перерезал дорогу на Бельцы, отходить фашистам не даю.

Вскоре поступило донесение и от Колимбета: подразделения его полка вышли в район Флорешти, ударили в тыл отходящему противнику и успешно уничтожают его. Сопротивление гитлеровцев перед боевыми порядками 184-го полка сразу ослабло. После трехчасового наступательного боя полк Могилевцева ворвался во Флорешти. Враг заметался в поисках выхода из окружения. Остатки оборонявшихся частей бежали, минуя перерезанные нами дороги, через леса и балки. Всю свою артиллерию, машины, обозы немцы оставили нам. Лесная дорога на протяжении десяти километров от Флорешти была забита трофейной техникой.

Теперь, после того как мы овладели Флорешти, шансы для успешного развития наступления на Оргеев значительно возросли. В этом направлении по двум параллельным дорогам устремились полки Могилевцева и Колимбета. Они перехватывали пути отхода противника, уничтожали его, создавали угрозу его тылам.

182-му полку Грозова пришлось выполнять менее эффектную, но куда более тяжелую задачу — прикрывать левый фланг дивизии от натиска крупных сил противника, отходящих на запад. По рации Грозов сообщил, что атаки пехоты и танков гитлеровцев следуют одна за другой, что дело доходит до рукопашных. Враг атакует, не считаясь ни с какими потерями...

Я знал, Грозов не преувеличивает, ему тяжело, но он не просил о помощи, хотя просьба эта заключалась уже в самом докладе о положении полка. Однако главные силы дивизии решали за дачу "корпусного или даже армейского масштаба, и я не мог взять у них ни роты. С тяжелой душой сказал Грозову, что помочь ничем не могу, но задача стоять непоколебимо, прикрывая фланг дивизии, остается в силе.

— Выдержат твои орлы? Только — правду. [185]

С полминуты трубка молчала, затем негромко, будто через силу, Михаил Трофимович сказал:

— Выдержим.

Словно груз упал с плеч: если Грозов сказал, что выдержит, значит, выдержит. Часа два спустя он сообщил, что противник прекратил атаки. По-видимому, немецкое командование, потеряв надежду прорваться через боевые порядки 182-го полка, отвело свои части к югу, в поисках слабых мест в нашей обороне.

Сведения Грозова уже не были для меня новостью. За несколько минут до разговора с ним подполковник Кустов доложил, что, по данным его разведчиков, немцы отходят на юг, по направлению к Оргееву. Это грозило крупными неприятностями нашим главным силам, потому что гитлеровцы могли оказаться у них в тылу. И я опять обратился к Грозову:

— Михаил Трофимович, дорогой, знаю, бойцы твои измотаны до последней степени, но, кроме тебя, некому обезопасить тылы Могилевцева и Колимбета. Немедленно вышли два усиленных подразделения в район Оргеева. Сколько можно людей, столько и посади на автомашины, остальных направь ускоренным маршем. Противника надо упредить.

— Будет сделано, — только и ответил Грозов.

И было сделано, причем даже много больше того, что предусматривала локальная задача. Грозов сам повел усиленные отряды. Они успели перехватить колонну гитлеровцев, разгромили ее и неожиданно для Оргеевского гарнизона ворвались в город.

Когда через несколько часов Грозов сообщил мне, что Оргеев освобожден, я ушам своим не поверил.

— Ну и шустрый же ты человек, Михаил Трофимович, просто мастер блицкрига.

— Ну, мастеров-то, положим, мы бьем, — рассмеялся Грозов. — А вот задерживаться, действительно, не собираемся. Прикажете наступать навстречу сто восемьдесят четвертому и сто восемьдесят шестому?

— Займите пока оборону. Не исключена контратака. А Могилевцеву и Колимбету я сообщу, что вы в Оргееве, а то как бы они при подходе не обстреляли город.

Высокие темпы наступления воодушевляли гвардейцев, поднимали их боевой дух, удесятеряли физические силы. [186]

И в последующие дни дивизия продвигалась вперед в хорошем темпе, занимая в боевом построении корпуса положение «уступом вперед». Перерезав дорогу Бельцы — Оргеев, части 4-й гвардейской армии нависли над Кишиневом.

Стремясь остановить наше наступление, гитлеровцы на рубеже рек Кула и Реут сосредоточили шесть танковых дивизий, в их числе эсэсовскую «Великая Германия», 232-ю пехотную дивизию и другие части. Но несмотря на большие силы противника и отставание нашей боевой техники и тылов, 1 апреля 69-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора К. К. Джахуа, 41-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора К. Н. Цветкова и 62-я гвардейская с ходу форсировали реку Кула и вышла на рубеж Вережень, северная окраина Сарацеми. Здесь немцам удалось стабилизировать фронт, и мы вынуждены были перейти к обороне.

В тяжелейших условиях весенней распутицы за месяц наступления наша дивизия прошла около 320 километров, освободила сотни деревень, сел, несколько городов, уничтожила и пленила свыше 5 тысяч вражеских солдат и офицеров. [187]