В рубашке родился
Поиск плавсредств противника в отдаленных южном и северном секторах Черного моря с целью наведения на них подводных лодок продолжался непрерывно. Утром вылетали два самолета, после обеда их сменяли два других.
Как-то в третьей декаде апреля мы должны были принять эстафету на коммуникации от Сулины до пролива Босфор. Многочасовой полет над морем навстречу шквалистому ветру, сквозь нескончаемую пелену облачности, проливные дожди. Для экономии горючего шли на высоте семь тысяч. Высотный полет сопряжен с рядом [271] сложностей. Особенно трудоемким делом становится наблюдение. Когда тело спеленуто привязными ремнями, шлемофон плотно прижимает к шее ларинги, а кислородная маска обхватывает нос, рот, подбородок, для расширения обзора приходится использовать маневренность самолета.
Вообще разведка дальних коммуникаций предъявляла высокие требования к экипажу. Задания приходилось выполнять, как правило, в одиночку. Экипаж должен обладать развитым тактическим мышлением, уметь самостоятельно преодолевать противовоздушную оборону врага, сноровисто работать с фотооборудованием, хорошо знать вероятные цели и точно определять их координаты и элементы движения в морском пространстве. Все делать точно и в кратчайший срок — от этого зависит успех последующих действий ударной группы.
Три часа под крылом пустынное море. Затем более часа — поиск. И вот — успех! Транспорт в охранении четырех сторожевых катеров идет курсом на Бургас. Быстро радируем нашим подводным лодкам о конвое противника...
Поиск продолжается. Не раз меняем курс и высоту полета. Трижды встречаемся с истребителями противника и успеваем уйти от них в море...
Восемь часов полета над водным пространством, более двух тысяч километров позади.
Только на земле по-настоящему почувствовали усталость. Длительное напряжение внимания, нервная нагрузка, отсутствие физических движений...
Но — не зря. Цель отыскали, задание выполнили.
29 апреля экипаж Скробова обнаружил в бухтах Севастополя три транспорта, девять сухогрузных барж, двадцать катеров. После дешифрирования фотоснимков было принято решение: нанести бомбоудар по двум транспортам в Южной бухте. На другой день утром девятка [272] бомбардировщиков во главе с Осиповым взмыла в воздух.
Экипажи Лобанова и мой заступили в пятнадцатиминутную готовность к вылету на торпедный удар. У нашей «пятерки» заменялись моторы, предстояло лететь на чужой машине.
Накануне я уже вылетал на ней. По возвращении дал указание технику выверить точность бензомеров. При полетах на полный радиус приходится возвращаться буквально на последних литрах бензина; неточность в показаниях приборов может привести к роковым последствиям — ведь летаем над морем.
Техник доложил, что бензомеры проверены. Само собой — и о готовности машины вообще.
Расположившись в разных позах на брезентовых чехлах под крылом самолета, мы лениво перебрасывались словами, вспоминали мирное время, кто чем занят был вот в такие весенние дни в последний год перед войной. Здесь, на Кавказе, уже почти наступило лето, было жарко, солнце слепило глаза...
— Дежурные экипажи, к командиру эскадрильи! — послышался голос неутомимого капитана Матяша.
Воспоминания как рукой сняло. Бежим со штурманом в эскадрильский домик, неподалеку от нашей стоянки.
— По данным воздушной разведки, — чеканит майор Чумичев, — сегодня в тринадцать часов тридцать пять минут из Севастополя вышел транспорт в сопровождении четырех быстроходных барж и трех тральщиков. Направляется на Констанцу. Дежурной паре самолетов-торпедоносцев — потопить транспорт! Вопросы есть?
— Все ясно!
— По самолетам! Вылет немедленный.
Взлетаем. С ходу пристраиваюсь к машине Лобанова, ложимся на курс. После жары на земле с удовольствием ощущаю прохладную свежесть. Телу возвращается [273] бодрость, движениям — легкость и быстрота. Машина чутко послушна рулям, ровно гудят моторы...
И вдруг — перебой в левом. Еще перебой...
— Командир, слышишь? — с беспокойством оборачивается Володя.
Перебои становятся все чаще, длительней. Изменяю режим. Не хочется возвращаться, такая цель...
Но мотор продолжает барахлить. Ничего не поделаешь, докладываю ведущему. Лобанов разрешает выйти из строя и вернуться на аэродром.
На обратном пути мотор продолжает капризничать, возникает опасение, как бы не заглох совсем. В этом случае пришлось бы сбросить в море дорогостоящую торпеду. Да и после разгрузки пилотирование самолета на одном моторе над морем представляет порядочный риск.
И вдруг мотор заработал ровно. Ровно и сильно, будто с ним ничего не случалось!
— Как нарочно! Перед посадкой... Что будем делать, командир?
— Будем садиться, Володя. На земле разберемся.
Когда были выпущены шасси и закрылки и оставались считанные минуты до земли, поступил доклад Панова:
— Наша кабина наполнилась дымом!
Быстро окидываю взглядом моторы, крылья. Огня нигде не видно.
— Скоро приземлимся, потерпите!
— Нечем дышать! — поступает приглушенный кашлем ответ.
Но машина уже коснулась земли. Энергично торможу. В конце короткого, сокращенного чуть не вдвое пробега раздается взрыв. Самолет встряхивает, левого крыла как не бывало. Пламя на капоте, на фюзеляже, бензин горит и вокруг на земле...
Моментально выключаю моторы. Открываю кабину. [274]
Вижу, как Володя через астролюк спрыгивает с пятиметровой высоты. Закрыв лицо полой реглана, вываливаюсь на центроплан, перекатываюсь через огонь, падаю на землю. Вскакиваю, выбегаю из огненного кольца, бушующего вокруг самолета. Подбегают Панов и Жуковец, перчатками сбивают пламя с моей одежды...
Потом все трое бежим обратно к самолету. Метрах в десяти от него находим лежащего на земле Володю.
— Что с тобой?
— Ноги... Должно быть, сломал...
От стоянки к нам спешат люди. Приказав Панову и Жуковцу оттащить штурмана в сторону, бросаюсь вместе с техниками к горящему самолету: надо сбросить торпеду и откатить ее, рядом капониры...
Первый подбежавший к машине техник дотянулся отверткой до механизма сброса, торпеда рухнула на землю. Несколько человек принялись откатывать ее. Вдруг крик:
— Торпеда работает!
Техники, мотористы, оружейники бросились врассыпную. К счастью, появился минер полка Терехов, успокоил:
— Ничего страшного!
Торпеду покатили к ближайшему капониру. Подоспевшие пожарники сбили пламя с самолета. Его трудно было узнать: почерневший, с одним крылом...
Прибывший на аэродром командир полка, выслушав мой доклад, сказал коротко:
— В рубашке родился, Минаков!
Это мне было не вновь. Как и самому Канареву. Кто на войне остается жить, тот родился в рубашке. Только до коих пор...
Было расследование. Предполагалось замыкание электропроводки крыльевого бензобака. В предыдущем вылете нас интенсивно обстреляла зенитная артиллерия. Не исключено, что один из небольших осколков повредил электропроводку, и от встряски при выпуске шасси [275] и закрылков она замкнулась. Что касается перебоев мотора, то причина была установлена точно — неисправность магнето.
Счастье, что замыкание не произошло минутами раньше. Тогда бы гибели не избежать.
Володя отделался трещиной кости голени и разрывом голеностопных связок. Это вывело его из строя на полтора месяца.
Расставаться было грустно: с ним мы сделали вместе сорок пять боевых вылетов. После госпиталя ему предстояло направиться в другой полк...
Пока мы выступали...
На другой день, 1 мая, меня вызвал командир полка.
— Как себя чувствуете после вчерашнего?
— Нормально.
— Завтра в составе группы из пяти экипажей полетите за новыми машинами в Иркутск. Старший — капитан Саликов. Штурманом к вам назначаю капитана Кравченко.
— Есть!
В тот же день мы попрощались с отбывающими на Тихоокеанский флот Чумичевым, Бесовым, Козыриным, Василенко, Андриевским, Шильченко, Крыхтиным... Командиром нашей эскадрильи назначили капитана Осипова.
Утром 2 мая командир Ли-2 полковник Кошелев подал нам команду занимать места. Майкоп, Куйбышев, Челябинск, Новосибирск, Иркутск... Мы удивлялись неутомимости нашего пилота. На каждом аэродроме, едва успевали остановиться моторы, он кричал:
— Где бензозаправщик? Срочное задание...
На его кителе красовались два ордена Красного Знамени и знак «Открывателю воздушного пути Якутии». [276]
По слухам нам было известно, что еще в годы гражданской войны он отличился в боях против врангелевцев и иностранных интервентов в Крыму.
В Иркутске мы тепло распрощались с прославленным летчиком — он спешил на очередные перевозки...
К вечеру вернулся с завода Саликов.
— За самолетами очередь. Придется ждать.
Старинный русский город жил напряженнейшей трудовой жизнью. Самолеты и много другого вооружения посылали иркутяне защитникам Родины. Фронт и тыл сжались в могучий кулак, страна стала единым боевым лагерем, жила одной мыслью: «Все для победы!»
Нас, фронтовиков-орденоносцев, приглашали выступить перед рабочими разных заводов и фабрик. Мы, понятно, смущались: какие из нас ораторы... Но, оказалось, ораторами быть и не требуется. Достаточно было нам появиться в цехе, как беседа завязывалась сама собой. Нас буквально засыпали вопросами, и думать об агитаторском мастерстве становилось некогда. Да и некого было агитировать, дело зачастую оборачивалось так, что агитировали нас самих.
— Бейте фашистских гадов! А мы вас не подведем. Будем работать хоть вовсе не уходя из цеха...
Особенно интересно было с мальчишками-ремесленниками — в некоторых цехах они занимали едва ли не половину рабочих мест. Ребята застенчиво поджидали нас на выходе, спрашивали, как попасть на фронт, иногда прямо просили помочь. Пожалуй, только тут нам и приходилось мобилизовывать все агитаторские способности.
Но вот подошла наша очередь. Ровный ряд грозных «илов» выстроился на заводском аэродроме. Трудно было поверить, что они более чем наполовину созданы трудом женщин и этих подростков...
Из осторожности администрация настаивала, чтобы [277] машины перегнали на большой аэродром заводские летчики-испытатели, а уж оттуда взлетали мы.
Мы возмутились. Саликов отправился в дирекцию, чтобы рассказать, с каких аэродромов нам приходилось взлетать на фронте. Не знаю уж, какой агитаторский талант он там проявил, однако вопрос был решен в нашу пользу.
Проводить нас пришло много рабочих. Один за другим выруливаем, поднимаемся в воздух. Над аэродромом выстраиваемся, заходим пятеркой на прощальный круг. Проносимся на малой высоте, покачивая крыльями.
Нам приветливо машут руками снизу...
Перелет на Черное море прошел благополучно. Под крылом проплыли тайга, сибирские степи, седой Урал, Поволжье, Кубань, Кавказские горы. Пять с половиной тысяч километров позади, мы на своем аэродроме. Двадцать дней прошло с тех пор, как улетели.
И в первые же минуты после посадки — печальные вести. Погиб экипаж командира второй эскадрильи Дмитрия Михайловича Минчугова. Не возвратились с боевого задания экипажи Александра Зайцева, Аркадия Соловьева, Анатолия Шевченко.
Всего двадцать дней...
Постепенно узнавались подробности. То, что возможно было узнать.
К маю 1943 года для группировки противника на Тамани сложилась тяжелая обстановка. Немцы стали подтягивать войска. Морские перевозки производились в основном на быстроходных десантных баржах. Они обладали хорошим ходом и отличной маневренностью, были сильно вооружены зенитной артиллерией, пулеметами. С горизонтального полета бомбить их было трудно, они буквально вертелись на воде, уклоняясь от прицельных ударов. [278]
14 мая шесть бомбардировщиков заступили на дежурство. Ведущим был назначен Минчугов со штурманом Будановым. Вскоре комэска вызвали в штаб полка. Возвратившись, он собрал экипажи.
— В районе мыса Меганом обнаружены плавсредства противника. Приказано нанести бомбоудар по трем быстроходным десантным баржам, которые следуют в сторону Феодосии в охранении пяти сторожевых катеров. Штурманом со мной полетит майор Бениваленский. Буданов — с заместителем командира полка майором Корниловым.
Корнилов и Бениваленский прибыли в прошлом месяце с Тихоокеанского флота. У обоих это был первый боевой вылет, чем и объяснялась замена.
Задание разработали так: на первом заходе с каждого самолета сбрасываются по две бомбы, пристрелочные, на втором — все остальные.
Корабли были обнаружены на траверзе Судака. Ведущий пошел на сближение сразу, без противозенитного маневра. Противник встретил его интенсивным огнем.
О дальнейшем Буданов рассказывал так:
— Сбросив две бомбы, я наблюдал, куда они упадут. Однако не упускал из виду ведущего. Перед ним вспыхивали разрывы. Трассы «эрликонов», пересекая друг друга, неслись прямо к машине. Мы шли в правом пеленге, почти рядом. Вдруг — взрыв страшной силы! Меня ослепило. Кабина вся разбита, изрешечена осколками... Очнувшись, я понял, что ранен в руку. Ранило и Корнилова. Машина Минчугова исчезла, строй распался. Я дал летчику курс на аэродром, и мы дотянули...
Из всех рассказов было ясно: один из вражеских снарядов попал в бомболюк ведущей машины, и она взорвалась на своих бомбах...
Так погиб один из отважнейших ветеранов полка, заслуженный боевой летчик флота, опытнейший командир и воспитатель воздушных бойцов майор Дмитрий Михайлович [279] Минчугов. Погибли штурман майор Александр Николаевич Бениваленский, начальник связи эскадрильи капитан Лев Антонович Покревский, воздушный стрелок сержант Алексей Дмитриевич Горбоконь.
Эскадрилью Дмитрий Михайлович принял в конце 1941 года. С тех пор под его руководством воспитались десятки умелых воинов, такие замечательные летчики, как Жестков, Василенко, Федоров, Андреев...
Трудно перечислить все подвиги, совершенные им лично и группами под его командованием.
В октябре 1942 года экипаж Минчугова вместе с другими участвовал в обеспечении высадки воздушного десанта на аэродром Майкоп. В течение часа самолет находился над целью, отвлекая на себя огонь вражеских зениток. Бомбы, метко сброшенные Петром Будановым, уничтожили на аэродроме два самолета противника...
Майор Минчугов одним из первых в полку начал осваивать полеты на «свободную охоту» с торпедой. В конце ноября 1942 года звено низких торпедоносцев, выведенное им на цель, нанесло меткий удар по транспорту в порту Феодосия...
Боевые дела Дмитрия Михайловича Минчугова были высоко оценены командованием. Он был дважды награжден орденом Красного Знамени, ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
В тот же день, 14 мая, с боевого задания не возвратился экипаж в составе летчика младшего лейтенанта Аркадия Федоровича Соловьева, штурмана младшего лейтенанта Александра Григорьевича Кабяшина, воздушных стрелков старшего сержанта Петра Лаврентьевича Давыдкина и младшего сержанта Владимира Дмитриевича Сергачева.
Это был девятый боевой вылет молодого экипажа. Аркадий Соловьев с первых полетов зарекомендовал себя как храбрый и умелый боевой летчик. Его брали на самые ответственные задания, он с честью их выполнял. [280]
Экипаж старшего лейтенанта Зайцева не вернулся с задания еще раньше — 3 мая. Он вылетал на фотографирование удара бомбардировщиков по миноносцу в порту Констанца и, по всей вероятности, был сбит истребителями противника. Вместе с Александром Алексеевичем Зайцевым погибли штурман старший лейтенант Михаил Абрамович Зимин, воздушные стрелки старшие краснофлотцы Владимир Николаевич Гулик и Сергей Николаевич Курасов. Это был их седьмой боевой вылет в западную часть Черного моря. Экипаж всегда доставлял ценные разведданные, успешно наводил наши подводные лодки на вражеские конвои и корабли...
21 мая экипажу Анатолия Шевченко поставили задачу: произвести воздушную разведку морских коммуникаций у южного берега Крыма. Одновременно он должен был через каждые тридцать минут сообщать на землю сводку погоды. Первое сообщение поступило из района мыса Пицунда. Второе должно было последовать из района Лазаревской. Но прошел час, второй, третий... восьмой... Связи не было. Вероятно, самолет был сбит вражескими истребителями над Лазаревской: там, как стало известно после, как раз завязался воздушный бой между «мессершмиттами» и «яками»...
По-разному складываются судьбы людей на войне. Один на протяжении лет ежедневно глядит в глаза смерти и остается неуязвимым. Другой погибает в первом бою. И тот и другой — доблестные сыны Родины и в равной мере достойны ее благодарности и признания.
Летчик старший лейтенант Анатолий Тимофеевич Шевченко, штурман лейтенант Павел Петрович Иванов, воздушные стрелки сержанты Алексей Кузьмич Рассихин и Николай Павлович Компанеец только начинали свой боевой путь. И начинали отлично. Первые их вылеты характеризовались самоотверженностью, высокой эффективностью ударов по врагу. Хорошие были ребята, веселые, [281] прямодушные. Быстро сдружились между собой, как-то сразу вошли в боевой коллектив эскадрильи...
Война не позволяет долго предаваться печали.
В те же дни, когда мы находились в командировке, в полк поступил приказ произвести минирование реки Дунай. Противник интенсивно использовал ее как внутреннюю водную коммуникацию для перевозки оружия, нефтепродуктов, различной техники. Узловым центром служил порт Сулина, здесь производилась перевалка с речного транспорта на морской.
20 мая пять экипажей нашего полка перелетели на аэродром подскока вблизи Геленджика. Здесь провели тщательную подготовку. Два самолета взяли по две мины, три — по одной мине и по четыре стокилограммовые фугасные бомбы. Бензобаки были заправлены под пробку. Тяжело нагруженные машины пилотировали Осипов, Бабий, Андреев, Бубликов, Корбузанов. Предстоял многочасовой ночной полет в глубокий тыл противника.
Пролетая над Румынией, экипажи были немало удивлены: города и села освещены, никакой маскировки. По-видимому, враг чувствовал себя здесь в полной безопасности.
Поставив мины на Дунае в районах Килии, Тульчи и Сулины, экипажи отбомбились по порту Сулина. Бомбоудар был нанесен для маскировки: минные заграждения эффективны лишь тогда, когда противник о них не подозревает. Обратный путь был осложнен метеорологическими условиями. Несмотря на то, что аэродром и подходы к нему были закрыты туманом, все самолеты приземлились благополучно.
Результат не заставил себя ждать. 26 мая в районе Килии подорвался и затонул пароход «Измаил» водоизмещением тысяча триста тонн. 27-го в районе Тульчи та же участь постигла речные пароходы «Михаил Витемитцу» [282] и «Кароль», а 28-го отправился на дно лихтер «Крити» водоизмещением около полутора тысяч тонн.
Первые выполненные полком минные постановки на Дунае были высоко оценены командующим Черноморским флотом. Члены всех пяти экипажей удостоились правительственных наград.
Чуть позднее теми же экипажами были поставлены мины в Днепровско-Бугском лимане в районе Очакова и на реке Днепр у поселка Войсковое.
Напряженная минная обстановка резко сократила перевозки на этих речных коммуникациях. Противник вынужден был подтянуть тральщики для расчистки фарватеров и проводки судов.
Военный совет Черноморского флота поздравил воздушных минеров с успехом и поставил их в пример всему личному составу флота.
Такие были новости. Горькие и радостные. К сожалению, горьких на войне всегда больше...
Мы, в свою очередь, поделились с однополчанами впечатлениями от наших встреч в тылу. Рассказали, с какой самоотверженностью работают люди, как радуются каждой победе на фронте, с какой гордостью вручали нам грозные боевые машины, созданные их золотыми руками...
Опять — в рубашке...
Да, много ли времени прошло с тех пор, как прибыли мы к гвардейцам, а в полку уже сменилось чуть не две трети летного состава. Боевые потери, откомандирование опытнейших ветеранов на Тихоокеанский флот...
Новые имена, новые лица...
Многие из новичков уже успели отличиться в боях, другие только становятся в строй.
Поредела и наша восьмерка из тридцать шестого. [283]
Нет Артюкова, Беликова, Дулькина, Трошина, Литвякова... Те, что остались, чувствуют себя ветеранами.
2 июня. Дежурю в ожидании вылета на бомбоудар. Вроде бы привычное дело, но... Впервые мне предстоит лететь ведущим шести самолетов. Правда, штурмана дали опытного — Василия Кравченко. До этого он летал с Бесовым и много раз водил большие группы. Мы с ним почти сдружились за время иркутской командировки. Но одно дело — на земле, другое — в воздухе. У Бесова свой почерк, который не всем был понятен, в том числе и мне...
К середине дня грозовые облака, скатившись с гор, придвинулись вплотную к аэродрому. Мощной полосой прохлестал дождь. Как раз последовала команда на вылет. Задание — уничтожить две баржи противника, идущие в Румынию в охранении сторожевых катеров. На подготовку — считанные минуты. Кравченко развернул карту, коротко указал маршрут. Я согласился.
У мокрой взлетной полосы стоял командир эскадрильи капитан Осипов. Напутственно помахал рукой. Я взлетел первым. Подождал остальных над аэродромом. Шестерка в сборе. Справа от меня Ковтун, слева — Приходько. Затем звено Валерия Федорова из второй эскадрильи.
Летим над морем, набирая высоту. На двух с половиной тысячах команда штурмана:
— Горизонт!
Выравниваю машину, спрашиваю Кравченко, почему он выбрал именно этот эшелон полета.
— Посмотри направо. Вдоль берега на этой высоте до самого горизонта — облака. Пройдем в район Херсонесского маяка незамеченными.
Резонно. Бросаю взгляд вправо, влево. Ковтун и Приходько — как привязанные.
— Как звено Федорова? — спрашиваю стрелков.
— Идет на нормальном интервале. [284]
— Не забывайте: мы ведущие!
— Помним, — заверяет Панов.
Советуюсь со штурманом, с какой высоты будем бомбить.
— По обстановке... Через двадцать минут можно приступать к поиску.
Рассредоточив звенья, начинаем прочесывать море. Кравченко прильнул к носовому остеклению кабины.
— Вижу цель! Слева впереди два корабля в охранении трех сторожевых катеров. Будем бомбить с ходу!
Передаю целеуказание Федорову, приказываю наносить удар самостоятельно, звеном. По командам штурмана вывожу самолет на боевой курс.
Распахиваем створки бомболюка. Ковтун и Приходько повторяют все наши действия.
Кравченко прильнул к прицелу. Изредка дает небольшие довороты. Вражеские корабли держатся на курсе, надеются, что промахнемся. С них тянутся автоматные трассы...
— Сброс! — докладывает Кравченко.
— Ведомые бомбы сбросили! — вторит ему Панов.
Отворачиваю вправо, выводя звено из зоны обстрела.
— Цель накрыта! — кричит Жуковец.
— Фотографирую результат, — Панов.
Кравченко молчит, прильнув к плексигласу. В море — стена воды, дыма...
Вот уже видно: бомбы накрыли головной корабль, баржу.
— Федоров добавит, — сквозь зубы цедит Кравченко.
Среди кораблей — новая серия разрывов.
— Вот так! — вполголоса констатирует штурман. — Курс на аэродром — восемьдесят, командир.
Ишь ты, как просто! А у меня на душе — праздник.
— Панов, передай на землю: задание выполнено! [285]
Разворачиваюсь на обратный курс.
— «Гамбург»! — следует неожиданный доклад Жуковца.
Но Панов, мгновенно прервав передачу, уже успел оценить обстановку:
— Спешит спасать из воды фрицев! Ему сейчас не до нас...
— А ты как думаешь, штурман?
— Согласен с Пановым. Впрочем, снимки покажут...
Снимки показали: потоплен морской буксир, повреждены баржа и сторожевой катер.
Да, ничего не скажешь, отличный штурман Василий Кравченко! Теперь ясно, какую пару составляли они с Бесовым...
После почти месячного перерыва в полетах из-за командировки я попросил Осипова предоставить нашему экипажу возможность потренироваться в районе аэродрома. Выполнили бомбометание по щиту, торпедометание по подвижной цели, воздушную стрельбу. Я отработал упражнения в «слепой» кабине. Более часа вел машину по приборам. Нелегко столько времени находиться под шторкой, держать все стрелки на заданных делениях и верить только им. А чувства обманчивы. Поддашься иллюзиям — потеряешь пространственную ориентировку. Требуются большие усилия воли, чтобы подавить ложные ощущения.
— Тебе приходилось когда-нибудь ставить дымовую завесу? — спросил комэск.
— Приходилось. Давно, еще в мирное время...
— Потренируйся-ка заодно, возможно, скоро пригодится.
Чтобы возобновить навык, потребовался лишь один полет. Все искусство заключалось в точном выдерживании заданной высоты и недопущении разрывов между полосами дыма. [286]
Постоянным штурманом в наш экипаж был назначен мой старый сослуживец лейтенант Николай Прилуцкий. С ним мы не раз летали в тридцать шестом, вместе совершили и памятный перелет к гвардейцам. Николай в совершенстве знал штурманское дело, обладал выдержкой, мог своевременно подсказать летчику нужные действия в сложной обстановке. Высокий, плечистый здоровяк, неторопливый и обстоятельный в движениях, он умел целиком подчинить себя делу, сосредоточить внимание на главном. Был добр, общителен, любил шутку, не обижался на острое слово.
Разумеется, я был доволен.
Вскоре выяснилось: постановка дымовой завесы планировалась для прикрытия удара наших торпедных катеров по порту Анапа. Однако новое событие заставило отложить подготовку к выполнению этой задачи.
Одному из самолетов-разведчиков на обратном пути из глубокого тыла противника удалось с моря сфотографировать аэродром Анапа. Около семидесяти самолетов запечатлелось на снимках. Сведения первостепенной важности!
В тот же день было принято решение. Одиннадцать экипажей, в том числе и наш, должны были нанести массированный ночной бомбоудар по аэродрому.
Ночью каждый экипаж действует самостоятельно. Мы с Прилуцким решили зайти на цель со стороны гор, с востока. Тщательно разработали и рассчитали маршрут. Стало известно, что для отвлечения внимания противника экипажем Лобанова вновь будет применена имитация выброски парашютистов.
Быстро темнело. Облака, наплывающие с моря, гасили последние краски заката, обволакивали аэродром. Самолеты один за другим выруливали на старт, разбегались, взмывали в небо.
Наша очередь. Все как всегда: контрольный осмотр самолета, доклад, запуск, выруливание, взлет. В небе [287] еще светло, однако плотная облачная мгла надолго берет в плен машину.
— А если и над побережьем не будет погоды? — -делюсь опасением со штурманом.
— Тогда зайдем с запада, со стороны лиманов. Если и там не выйдет, уйдем в море, пробьем облака и выйдем на цель на малой высоте.
Все предусмотрено, хорошо летать с таким штурманом.
В кабине становится совсем томно. Лишь от приборной доски струится голубоватый отсвет. Сейчас самое главное — точно выйти в район мыса Утриш.
— Вправо десять, — уверенно корректирует курс Прилуцкий.
Легкий качок, машина снова в горизонтальном полете. Внимательно слежу за приборами.
— Пересекаем береговую черту, скоро цель!
— Усилить наблюдение, — приказываю стрелкам.
Ночью в районе цели можно столкнуться даже и со своим самолетом. Ведь каждый сам выбирает курс и высоту.
Над Анапой мечутся прожектора, яростно бьют зенитки. По команде штурмана приглушаю моторы, планирую до заданной высоты. На вражеском аэродроме уже рвутся бомбы.
Вот и наши бомболюки открыты. Веду самолет строго по прямой. Трассы «эрликонов» частоколом преграждают путь. Нас не видят, но плотность огня такая, что опасность — как во время прицельного обстрела. Видимо, маневр с «десантниками» на этот раз не помог.
— Бомбы пошли!
Самые желанные слова в жизни! Бросаю самолет из стороны в сторону, взмываю вверх...
— Рвались на стоянке самолетов!
Это Панов. Вместе со мной радовался, что к нам в [288] экипаж назначили Прилуцкого. Может быть, видит то, что желает?
— А ты, Саша? Видел разрывы?
— Точно, командир! Куда надо влепили, — горячо подтверждает Жуковец.
В следующую ночь налет повторили. Из поступившей впоследствии разведсводки узнали: в результате двух бомбоударов было уничтожено семнадцать самолетов противника. А сколько повреждено?..
Днем 12 июня меня вызвал командир полка.
— Особое задание. Вот здесь, — очертил на карте кружок между Джанкоем и Владиславовкой, — надо сбросить парашютиста. Предварительно для маскировки отбомбиться по железнодорожному узлу Джанкой.
Лететь я должен был на чужом самолете, который обслуживался техником Сезоненко.
За час до наступления темноты к стоянке подошла автомашина. Из нее вышли капитан Соломашенко и человек в форме вражеского фельдфебеля. Капитан объяснил, что это действительно пленный. Больше нам ничего знать не полагалось.
Взлетать предстояло в сторону строящейся бетонной полосы. Зарулив в самый конец аэродрома, поднимаю тяжело нагруженный самолет. На высоте пятьдесят метров, над морем, вдруг замечаю, что правый мотор заработал неровно. Штурвал заходил в руках, на приборной доске задрожали все стрелки. Бросаю взгляд на мотор: капот приподнят, сорвана головка верхнего цилиндра.
Авария...
Сбавляю обороты и выключаю поврежденный мотор. Разворачиваюсь обратно к аэродрому. Пытаюсь удержаться на высоте тридцать метров.
— Сбросить бомбы? — советуюсь с Прилуцким.
— Высота мала, можем на них подорваться...
Лихорадочно перебираю все возможности. Сесть на [289] воду? Но при ударе бомбы тоже могут взорваться. С огромными усилиями выхожу на прямую, тяну к аэродрому, едва не задевая за крыши домов. Закрылки не выпускаю: скорость и так упала до минимума, самолет начинает проваливаться. На границе аэродрома цепляюсь колесами за кусты. Земли все же касаюсь на повышенной скорости. Жму на тормоза, но толку мало. Машина стремительно приближается к недостроенной бетонной полосе, там кучи щебенки. Пытаюсь развернуться влево, колеса сползают на мягкий грунт, самолет замедляет бег, плавно становится на нос. Счастье, что не скапотировал! Из перегретого мотора вырывается пламя. Вижу, как из верхнего люка выпрыгивает Прилуцкий, бежит прочь. Пытаюсь сдвинуть колпак кабины, но его заклинило. Переворачиваюсь вниз головой, сапогом сбиваю фонарь. Вываливаюсь на крыло, но дальше не пускает шнур шлемофона. Нащупываю соединительные фишки, сваливаюсь на землю, бегу...
Мешает парашют. На мгновение останавливаюсь, отстегиваю лямки. Хватаю парашют под мышку, устремляюсь к кучам щебенки. В другую сторону бегут Панов, Соломашенко, пленный фельдфебель...
Добежав, ложусь за кучу щебня. Самолет уже превратился в огромный костер. Хвост высоко задран, одна плоскость на земле, другая приподнята, как у подбитой птицы. Прижимаюсь к щебенке, голову прикрываю парашютом. Взрыв страшной силы: тринадцать соток...
Встаю. На месте машины огромная черная воронка. По всему полю — горящие обломки. От капониров к нам бегут люди. Какая-то нелепость: впереди всех кинооператор Иван Запорожский. Или я на том свете? По губам угадываю: спрашивает — все живы?
— А ты? — задаю бессмысленный вопрос.
В уши обрывками прорывается объяснение: оказывается, он снимал взлеты, и вот... удалось запечатлеть аварийную посадку! [290]
— Повезло... — пытаюсь усмехнуться одеревеневшими губами.
— Ну да! Ведь все живы? — кивает Иван.
Да, живы. Соломашенко получил ранение груди от удара о борт кабины. Ушибся фельдфебель — ему пришлось падать из хвостового люка, больше десяти метров...
И — как неизбежный заключительный акт «везения» — на поле появился командир бригады полковник Токарев. На мой бессвязный доклад только развел руками:
— Ну Минаков! И как это ты умудряешься каждую свою аварийную посадку приурочить к моему приезду? Или каждый день у тебя такое?
Мне было не до шуток: в башке гудело, как в пчелином улье. Слышал еще, как полковник дивился: каким образом мне удалось привести на одном моторе перегруженный самолет на аэродром...
Да, последнее это дело — летать на чужих машинах!
Говорят: беда одна не ходит. В тот же день из воздушной разведки не вернулся самолет младшего лейтенанта Бориса Воротынцева. Молодой дружный экипаж. Ребята как на подбор, веселые, смелые: штурман Николай Былинкин, стрелок-радист Кузьма Печеницын...
Опять — крупица надежды...