Командир "счастливой девятки"

Этот Ил-4 — единственный в полку — прослужил в нем со дня поступления на вооружение до Победы. А затем, украшенный шестью звездами и двадцатью пятью силуэтами кораблей — символами "личных" побед его в воздухе и на море, — стал на выставке победоносного оружия, организованной в 1945 году в Симферополе, как вечно живой экспонат.

За двадцать восемь месяцев боевой жизни этого самолета на нем было заменено тридцать семь моторов. Менялись узлы, механизмы, приборы, части. Менялась обшивка, лист за листом...

Неизменно бессменным оставался лишь его бортовой номер.

Почти бессменным — его экипаж. Командир — Александр Иванович Жесткое. Штурман — Иван Григорьевич Локтюхин. Воздушный стрелок-радист — Андрей Васильевич Засула. (Впоследствии — Иван Васильевич Чумичев). Воздушный стрелок — Иван Тарасович Атарщиков. Воинские звания? Тоже менялись. Не как моторы, конечно. Пореже, куда. Жесткое — вначале младший лейтенант, к концу войны — старший. Локтюхин — сержант, в конце лейтенант. Атарщиков с Чумичевым прибавили на погонах по паре лычек. Засула успел лишь одну.

Так же примерно и с должностями. Командир экипажа — командир звена. Соответственно тоже и штурман. Стрелки — так стрелками и остаются, будь машина хоть во главе полка, разве что еще зорче обязаны глядеть в оба.

Своя логика у войны- Своя, можно сказать, справедливость. Не всегда поднимается вверх тот, кто больше несет. Другой столько возьмет, что и некем его заменить, на его-то месте.

Жестков на своем скромном месте был незаменим всю войну.

Потому что сам себе сотворил это место. А значит, и наилучшим образом соответствовать ему мог.

То есть место такое нашлось бы, пожалуйста, и еще. Лишь бы только еще человек на него нашелся.

Много отличных летчиков довелось мне узнать за войну. Кто-то в чем-то, возможно, бывал и искусней Жесткова. Но безотказнее? Нет, не встречал.

Командир — в идеале — как в зеркале, отражен в экипаже. В летном, в первую очередь, боевом. Если еще и в техническом — это уже идеал идеалов.

Кораблики, звездочки на фюзеляже действующего экспоната — результат, главным образом, первого отражения. Самим же существованием в живом виде экспонат больше обязан второму.

Главным образом, меньше — больше... И еще — с оговорками в адрес судьбы. Но это уж тонкости, речь теперь не об этом.

Техник самолета Григорий Михайлович Гармаш, механик Николай Гаврилович Воротников, моторист Иван Нефедович Хлызов... Вот их безотказные руки сменили на экспонате все эти моторы, числом тридцать семь. И гору приборов. Частей. Механизмов. И чуть ли не все из обшивки дюралевые листы. Меняли, чинили, латали, меняли, опять чинили. С неба встречали машину — не примут в утиль. А через день она снова взлетала — живая и не калека. Та же "девятка" Жесткова, все та, все она.

Вот уж, действительно, птица-феникс! Если бы не родилась легенда бог знает где и когда, то все равно бы родилась на нашем аэродроме.

Однако продолжим о месте. О месте Жесткова в боевой деятельности полка.

Ну вот хотя бы по виду работы. Торпедирование и бомбардировка вражеских кораблей в открытом море и в базах, постановка минных заграждений на морских коммуникациях и речных, штурмовка живой силы и техники в походных колоннах и в боевых порядках, бомбовые удары по железнодорожным узлам, эшелонам, аэродромам, артиллерийским позициям, переправам, мостам, "свободная охота" в качестве бомбардировщика, торпедоносца, штурмовика, воздушная разведка, доставка грузов партизанам, сбрасывание разведчиков в тыл врага... То есть все, что возможно? И несколько больше. Если что и забыто — ну как же, конечно же, и оно!

Это — по виду. А по характеру, что ли... Место Жесткова — где нужен Жестков. Где ожидается непроходимый зенитный огонь, встреча с "мессерами", изнурительный поиск, скверная видимость, грозовой фронт, где требуются внезапность и дерзость, хладнокровие и умение, терпение и настойчивость, куда летали и не долетали, где бомбили и не разбомбили, атаковали и промахнулись или и вовсе торпеды обратно домой привезли.

Так что ж это за богатырь такой — летчик Жестков? И что у него за ребята?

Ребята как ребята. И сам из себя не ахти. Скромный парнишка, вперед других не лезет, ждет, когда вспомнят. А вспоминают всегда почему-то о нем. Роста не скажешь — высокого, среднего телосложения, лицом не моложе едва ли нас всех — из-за "зачеса" от самого лба, что никак лечь по моде не соглашался. На половинку швабры скорее согласен был походить. Может быть, от упрямости этого "бокса" и взгляд у Жесткова, вот именно, жестче казался, чем бы мог быть без него.

И вообще-то, о богатырстве. Были у нас в полном смысле богатыри. Не по фигуре одной и мускулатуре. По двести вылетов в первой еще половине войны за плечами имели, кой-кто и больше двухсот, боевых. И продолжали и дальше, без перерыва, кто ж на усталость пожалуется на войне. И все равно их сменяли, как только случалась возможность и если вовремя успевали заметить — пора. Если же нет...

Разные после находят причины для катастроф и аварий, на то и комиссии, авторитетные заключения, подробный анализ инструкций и отклонений от них. И вот же, пожалуйста, как на ладони причина! А для причины причину искать... Ну, это, знаете, уже роскошь, как-нибудь после войны. И только ребята, друзья нарушителя правил, все со вниманием выслушав и учтя, тоже задним числом с удивлением обронят за перекуром: "Черт его знает! Ведь видно же было, залетался Борис..."

Вот в этом смысле Жестков — богатырь из богатырей!

Простой крестьянский паренек со Смоленщины, обычный путь в небо: мальчишечья увлеченность подвигами первых героев авиации, областной аэроклуб...

Областной! Сапог не было в школу ходить и в своей-то деревне.

Отсюда упорство. Или наоборот: путь этот "обычный" как результат упорства? Впрочем, и то и другое, наверно, — счастливое совпадение, как в таких случаях говорят.

В небе войны — с первых дней. На Балтике летал больше над сушей, ходил на бомбежки вражеских полчищ, прущих безудержно на Ленинград. В сентябре перевели на Черноморский. С ходу включился и тут, принялся завоевывать "свое место" над морем.

...Немецко-фашистские войска ворвались в Крым. Получено приказание нанести удар по скоплению живой силы и техники. Командир полка майор Николай Александрович Токарев коротко добавил: нужно поспешить!

Поднявшись в воздух, три звена тяжелых бомбардировщиков быстро собрались в группу. Рядом с Жестковым — лейтенанты Федор Клименко и Виктор Беликов — надежнейшие летчики полка. Под крылом проплыли поля Кубани, Керченский пролив.

Чтобы ввести противника в заблуждение, ведущий группы майор Иван Арсеньев круто повернул к Арабатской стрелке. Пройдя над степью, вновь развернулся на цель — уже с северо-западного направления.

Расчет оправдался, появление бомбардировщиков оказалось для врага неожиданным. Гитлеровцы переправляли через горную речушку Биюк-Кара-Су большую колонну автомашин и пехоты, скопились в лощине. Последовала команда изменить боевой порядок. На удар зашли звеньями, разомкнутым строем. Противник не успел организовать огонь. Разрывы плотно накрыли цель, все потонуло в клубах дыма и пыли. Когда видимость чуть улучшилась, прошлись по остаткам колонны на бреющем. Штурманы и стрелки азартно поливали из пулеметов мечущихся среди чадных костров гитлеровцев. Расположенные по склонам гор зенитки открыли сильный огонь. Один снаряд попал в воздушную систему машины Жесткова, шасси вывалилось из моторных гондол. Самолет загорелся, скорость упала. Экипаж остался в одиночестве, группа уходила в сторону моря...

Вдобавок ко всему доклад стрелка-радиста:

— Командир, нас догоняют "мессеры"!

— Приготовиться к бою! — дал команду Жестков. — Засула, командуйте маневрированием!

Бой был тяжелый. Летчик выжимал из подбитой машины все. Скрипел металл, деформировалась обшивка...

Один из гитлеровцев поспешил: взяло верх нетерпение записать победу на свой счет. Сблизился до предела.

— Командир, чуть левей! — крикнул Засула.

Прогрохотала длинная очередь крупнокалиберного. Фашист перевернулся, вошел в крутое пике и врезался в гору.

Это и решило исход боя. Оставшиеся два "мессера" со снижением ушли на запад. То ли решили не рисковать, потеряв своего командира, то ли израсходовали запас горючего.

Жестков довел горящий самолет до своих, посадил в поле. Выскочивший экипаж вступил в схватку с огнем. Сбросив регланы и не обращая внимания на ожоги, сумели сбить пламя. Осмотрели машину. Хвостовое оперение изрешечено, обшивка обгорела, в фюзеляже зияют две огромные пробоины...

Тут показал свой характер техник Григорий Гармаш. Через несколько дней самолет был в строю.

Экипаж — тоже.

...Приказание уничтожить колонну пехоты, артиллерии и танков, двигающуюся по шоссе в направлении на Старый Крым. Жестков назначен ведущим левого звена девятки. Летели на бреющем: в воздухе сновали "мессершмитты". Перед целью перешли в набор, на боевой курс легли на высоте шестьсот. Немцы успели открыть ураганный огонь. Никто не вильнул на курсе. Первые бомбы разгромили голову колонны, образовав на дороге пробку. Остальные довершили дело. В заключение девятка перестроилась в цепочку и прочесала шоссе пулеметным огнем.

И вновь пострадала машина Жесткова. Осколки снаряда попали в мотор, он оказался заклиненным. На такой высоте это грозило почти неминуемой катастрофой. Выручило хладнокровие пилота. Жестков уверенно удержал машину от сваливания на крыло, избежал столкновения с землей, использовав рельеф местности. Затем сумел даже набрать высоту. Борьба за жизнь экипажа и самолета продолжалась около часа. Самообладание командира передалось молодому штурману Ивану Локтюхину. Искусно обходя холмы и горы, тяжелораненая машина в одиночку пробиралась к востоку. Благополучно перевалила передний край, совершила посадку на берегу Кубани...

С тех пор прошло два года.

Не стану перечислять, кто остался в полку из вступивших в войну в сорок первом. О погибших, понятно, здесь речи нет. Но и почти все оставшиеся в живых — а были среди них богатыри, повторяю, — успели смениться, улетели на Тихий океан делиться боевым опытом. А кто и остался, так все же имел перерывы: ранение, отпуск, командировка за самолетами в тыл, приглашение "погостить" у милейшего доктора Челушкина, поиграть в шахматы, послушать его интереснейшие рассказы и, между делом, проверить свою "матчасть"...

Жестков летал бессменно. И эти два года, и после — считай, до конца войны. В любое время года и суток, на любое задание и цель, с любым вооружением или грузом. В любую погоду — лишь бы разрешили взлет. Все на той же счастливой своей "девятке" и с тем же все экипажем, таким же надежным и безотказным, как и она. Сменился за это время один лишь стрелок-радист — о нем расскажу после.

Были в полку и стабильные экипажи. Слетанные, дружные — не разольешь водой. К ребятам Жесткова присказка эта как-то не подходила. Что-то в ней было чуть ли и даже не оскорбительное для них. А зачем разливать, в самом деле?

"Командир у меня — железо!" — без этой фразы у Вани Локтюхина не обходился ни один рассказ об очередном потоплении транспорта, прорыве с торпедой сквозь заградогонь. "Лейтенанта нашего кто не знает", — вторили штурману оба стрелка, целиком относя очередной сбитый "мессер" исключительно на счет командира, который им выложил фрица под самый прицел. "Только и оставалось — нажать на гашетку..."

Сам "командир-железо", не говорун (кстати, о том, что не довелось мне еще на войне, — это повстречать летчика скромней Саши), выражал свои чувства и того проще. "Спасибо ребятам, ребята не подвели..."

Точно так же — и о "старушке-девятке".

В канун высадки Эльтигенского десанта, 31 октября, в полк поступило целеуказание: два транспорта в охранении десяти кораблей в сорока километрах восточнее порта Сулина. На удар была послана тройка высотных торпедоносцев, возглавляемая Жестковым.

— В районе цели возможны грозы, — предупредили синоптики.

— А также "мессеры", — как бы между прочим напомнил ведомым Локтюхин. — Держаться как на веревочке, хлопцы!

Напоминание было нелишним: до цели тысяча километров, ястребков на прикрытие не пошлешь. Ольховой и Синицын, как и их штурманы, — в общем обстрелянные бойцы, но для такого задания опыта маловато.

А стоит кому-то отстать, потеряться — считай, что насмарку и весь полет. Высотное торпедометание — высокое искусство, от штурмана требует ювелирного мастерства. Сбросить стальные сигары так, чтобы они приводнились точно по курсу движения цели, в двухстах-четырехстах метрах от нее. Вынос точки приводнения зависит от скорости корабля и его маневренных возможностей. Торпеда, спустившись на парашюте в воду, принимается циркулировать вокруг цели по расходящейся спирали. Если торпеда одна, даже и не особенно опытный противник, ориентируясь по ее следу, может легко избежать роковой встречи. Несколько — почти неизбежно запутывается в сплетении циркуляции, теряется, напарывается на сокрушительный взрыв...

Трехчасовой полет над морем. Небо ясное, три самолета на нем — три жука на стекле. Вражеских истребителей, к счастью, не видно.

Решили выйти на остров Сакалин, возле Георгиевского гирла, оттуда и начать поиск. У озера Синое развернулись на север, потянули вдоль румынского побережья. Грозовой фронт, о котором предупреждали синоптики, видимо, сместился к югу. Внизу рваная облачность, сквозь нее неподвижными полосами просвечивают накаты волн. Справа на берегу аэродром Мамайя, на нем — полк вражеских истребителей.

— Район поиска, — докладывает командиру Локтюхин.

— Штурману следить за морем, стрелкам — за воздухом и аэродромом врага.

— Цель вижу, — через несколько минут Локтюхин.

— Взлетают, командир! — почти одновременно Засула.

Впереди, в море, в окружении черных точек, — два четких пунктирных штриха. Справа, над береговой полосой, — несколько желто-оранжевых пылевых вихрей...

С этой минуты все действия летчика обретают особенную быстроту и четкость.

— Штурман, курс на цель!

Еле заметным движением рук и ног Жестков ставит самолет на расчетный режим. Оглядывается на ведомых — Синицын и Ольховой точно повторяют маневр. Стрелки молчат — истребителей пока нет. Заходят со стороны солнца?

— На боевом, командир!

Теперь что бы там ни было — ни одна стрелка приборов не шелохнется. Это имеет в виду Локтюхин, когда говорит о своем командире — железо.

Первыми открывают огонь зенитки: в чистой голубизне неба повисают грязные комья, взвиваются дымные шнуры "эрликонов". Силуэты транспортов растут с каждой секундой. Вот уже различаются палубные надстройки, вспышки орудий... Машина вздрагивает от близкого разрыва. Стрелки приборов как бы настораживаются, но прочно остаются на месте.

— Повреждена правая консоль, — деловито-спокойный доклад Засулы.

— Торпеда сброшена, командир! — голос штурмана. С ноткой извинения — за секундную задержку доклада.

Резкий маневр облегченной машины, сектор обзора — стрелкам.

— Ведомые?

— Сбросили, командир! Все парашюты раскрылись! Больше маневров не надо: противник перенес огонь на торпеды. Уж лучше бил бы, как бил.

— Зажгли один парашют...

— Следить за остальными!

Остальные две торпеды, несмотря на интенсивный огонь, достигают воды, отцепляются от парашютов, начинают циркулировать...

— Взрыв! — наконец-то Засуле изменяет его спокойствие. — Цель, командир!

Доворот самолета. Видно: взрывом одной из торпед разнесло сторожевой катер.

— Еще один!

Транспорт-трехтысячник. У него оторвало корму, над накренившейся палубой поднимается черный столб дыма...

Несколько вылетов. Всех не опишешь. Всего их за годы войны было совершено Александром Жестковым более двухсот. И таких, как описаны здесь. И труднее. И легче. Хоть в общем-то легких их не бывает. И если экипаж возвращается на аэродром, не сбросив бомбы или торпеду по цели, так это еще тяжелей. Какие бы ни были к тому причины. Тем более для такого летчика, как Жестков. Тяжелее, чем самый ожесточенный воздушный

бой, чем прорыв сквозь любой многослойный огонь зениток.

Впрочем, у Жесткова таких случаев было немного. И лучшим свидетельством этому служат те двадцать пять символических силуэтов на фюзеляже его боевой машины, реальные прототипы которых ржавеют на черноморском дне. И шесть звездочек. И не нашедшие выражения в символах десятки разбитых и сожженных самолетов на вражеских аэродромах, десятки танков, орудий, автомашин на полях и дорогах, многие сотни потопленных в море и уничтоженных на земле офицеров и солдат бесчеловечного гитлеровского рейха...

Скромный смоленский паренек с непослушным зачесом и жестковато-упрямым взглядом...

5 ноября 1944 года морскому летчику старшему лейтенанту Жесткову Александру Ивановичу Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Советского Союза.