Под прикрытием истребителей
Никшич 1944 года...
Я познакомился с ним в Никшиче. Это было в сентябре 1944 года. Собственно, мы и говорили мало, но Виктор Муромцев как-то сразу пришелся мне по душе. И встреча с ним накрепко осталась в памяти. Впрочем, по порядку.
Командиры трех транспортных кораблей — Василий Алексеевич Шипилов, Дмитрий Сергеевич Езерский и я получили боевое задание: лететь днем на побережье Югославии в расположение партизанских отрядов и частей НОАЮ. Предстояло вывезти больных и раненых.
И до того, как знает читатель, мы летали по довольно трудным маршрутам. Однако в подавляющем большинстве это были ночные рейсы, сложные и опасные, но ставшие уже привычными. Сейчас дневной рейс под прикрытием истребителей сопровождения, очередной воздушный бросок с итальянского побережья через Адриатику на противоположный берег — в Черногорию. Неудивительно, что командир группы не раз говорил о бдительности и нашей ответственности...
И вот впереди Никшич, освобожденный частями НОАЮ от [130] гитлеровских оккупантов. Сколько лет прошло, а я прикрою глаза и все совершенно явственно вижу... Три транспортных весьма внушительных для своего времени корабля, до отказа загруженные мешками с мукой и военным снаряжением. Самолеты стартовали почти одновременно. Набрали мы 600 метров высоты и, взглянув на летное поле, увидели, что вслед за нами в небо взлетают шесть краснозвездных истребителей Як-9. Таким образом, на каждый корабль пришлось по паре «яшек». Такое соседство в воздухе, конечно, нас радовало: «яшки» любую стаю фашистских стервятников могут разогнать... Многие летчики-истребители уже имели опыт воздушных боев с врагом под Сталинградом, на Курской дуге. Одним словом, как у нас тогда говорили: «яшкам» палец в рот не клади...
Что же было дальше? Поначалу ничего особенного — набрали заданную высоту, легли на боевой курс — разошлись и «пошли» своими воздушными дорогами. Я глядел через стекло пилотской кабины моей «десятки» — невдалеке висела пара истребителей.
Мы уже привыкли к полетам над темными водами Адриатического моря, поэтому навигация не составляла большого труда. Весь экипаж был предельно внимателен, готов к необходимым действиям — ведь в любой момент можно встретить неприятельские самолеты или натолкнуться на противовоздушную оборону врага на побережье.
Мы спокойно достигли югославского побережья. И только было взяли курс на Никшич, как дело осложнилось: облака окутывали вершины и складки горных хребтов. Полет вступил в новые, непредвиденные условия. Что делать? Надо вне видимости земли, за облаками, строить новый расчет и находить цель — посадочные сигналы возле города. Беру у штурмана бортовую полетную карту и всматриваюсь в район расположения цели... По данным синоптиков, разрывы в облаках должны быть замечены до основных горных барьеров — Дурмитор, Синявина гора. А сам Никшич расположен в речной долине Зета, в окружении хребтов, отдельные вершины которых достигают 1721–1926 метров. Эти грозные пики словно специально проткнули облачный шатер. Внешне картина выглядела весьма декоративно [131] и живописно. Но в эти секунды нам было не до того — меня беспокоила цель. Надо было искать облачный разрыв — «окно» — и нырять в него. Но не так это просто «нырнуть», не зная, что нас ждет там. Пришлось возвратиться назад; выйти к озеру Скутари и там пробиваться в облачный провал. Теперь уже низом, по долине, вместе с истребителями, мы направлялись к цели, которая была всего в пятнадцати минутах полета от берега.
Вот наконец и Никшич. Возле него заманчиво ровная долина... Всматриваться долго в стартовые костры, дым которых тянул к озеру, не пришлось. Садились с ходу и тотчас попали в горячие объятия партизан и двух советских офицеров. Один из них был Герой Советского Союза Петр Коваленко, который еще в первые дни войны прибыл в Югославию в качестве советского офицера связи. Видно, много отшагал он по горным тропам Югославии!.. Внешне он напоминал югославского партизана: обмундирование изрядно потрепанное, китель без пуговиц (отдал друзьям — «как сувениры»), на ногах — сыромятные туфли опанки. Загорелое лицо было отмечено усталостью — след походов... Таким я впервые увидел и запомнил Петра Коваленко.
А другой офицер был весь увешан снаряжением. Поначалу я подумал: вот так вооружен — и пулемет, и автомат!.. А когда он на мгновение что-то вскинул в руках, я даже решил, что он собирается стрелять... Скоро мое недоумение рассеялось. Закончив съемку очередного сюжета — прибытие нашего самолета, знакомство с Коваленко и югославскими партизанами, — офицер представился:
— Кинооператор Виктор Муромцев.
Я не успел толком поговорить с ним, а он снова прильнул к кинокамере — в воздухе были наши истребители, и оператор хотел их запечатлеть.
А на аэродроме тем временем царили радость и ликование.
Легко понять любопытство партизан и жителей здешних мест. Они звали к себе в гости, чтобы послушать русскую речь, а главное, узнать о происходящем на фронте, в мире. Вопросы задавали самые неожиданные, можно сказать, обо всем — и мы были рады этому. Правда, летчики на войне всегда спешили. И тут, [132] конечно, дорога была каждая минута. А наши друзья, югославские партизаны, вместо того чтобы быстро разгрузить самолет... обсуждали социальные проблемы и мировую политику! Мы внесли ясность: заученных двух-трех десятков сербских слов было достаточно, чтобы «соединить» схожие с русскими слова...
Югославов до крайности удивило, что на наших транспортных самолетах даже пулеметы не установлены.
— Как же вы воюете, другови, на невооруженном самолете? Видно, для этого нужна особая храбрость...
Это был сложный вопрос, но некогда было объяснять, что, помимо смелости, необходима боевая выучка, находчивость, умение идти на разумный риск. Да, самолет наш не был вооружен. Каждый экипаж вырабатывал свою тактику действий, свой маневр, проявлял изобретательность. И все же это не было «художественной самостоятельностью», во всем чувствовалась направляющая рука, соединившая боевой опыт каждого из нас и всех вместе. Конечно, не все полеты заканчивались благополучно. При выполнении заданий мы несли и потери. Как говорят французы, на войне — как на войне.
Мы торопили партизан — надо было побыстрее освободить самолет от доставленных грузов — медикаментов и муки, — взять на борт раненых — и в путь. Мешкать нельзя — истребители барражируют под облаками, ждут нас.
Виктор Муромцев, я вижу, снова пустил камеру. Он снимал живописную местность — красивую долину, горы и виртуозные полеты истребителей. Капитан Щукин даже умудрился закрутить на четырехсотметровой высоте двойную «бочку». Я ахнул, когда на втором витке произошла какая-то вялая с просадкой раскрутка... Потом Щукин говорил мне, что могло случиться непоправимое — мотор дал перебои. Тем временем местные жители и партизаны в честь прибытия советских летчиков устроили концерт, который тоже «взял» на пленку Муромцев. Наши хозяева пели и плясали с таким задором и увлечением, что веселью, казалось, не будет конца. Но наше время уже истекло: с очевидным нетерпением в воздухе нас ждали истребители... [133]
Старые знакомые
В древнем и поэтичном городе Дубровнике, который мне довелось посетить после войны, в 1961 году, на торжественном приеме, устроенном в честь делегации Советского комитета ветеранов войны, ко мне подошла уже не очень молодая женщина и спросила:
— Узнаете меня? Я с вами виделась во время войны в Никшиче. Мы тогда были актерами...
— Вы актриса? — спрашиваю ее.
— Нет, сейчас я домохозяйка, у меня двое детей... Зовут меня Соня.
— Вы оставили свою бывшую профессию?
— Нет, по специальности я агроном...
— Значит, пришлось переквалифицироваться?
— Нет, нет! Тогда, во время войны, мы, девчонки, все были актрисами. Как и другие соотечественники, мы радовались каждому вашему прилету и хотели сделать приятное советским друзьям. Помню, как первый советский самолет прилетел в Никшич — встретили мы его песнями и плясками. Тогда мне было всего шестнадцать лет, — вздыхая, вспоминала милая Соня.
Гляжу на нее, и, словно в рассеивающемся тумане, все четче и четче проглядывают штрихи той встречи... Сильные партизанские руки. Полевые цветы и девичьи песни. Несколько стройных девчушек стояло у самого самолета. Помню, конечно, помню! Разве это можно забыть?..
А Муромцев все снимает и снимает. Сколько он еще переведет пленки? Видно, наш прилет для него сущая находка: прелестный пейзаж и суровая боевая обстановка — в горной долине виртуозно барражируют истребители. Лихие танцы партизан. Размещение раненых в самолете... Ведь это могут быть кадры будущей картины, которую, вероятно, Муромцев уже задумал...
Отснятые ролики кинопленки он передал мне.
— Пожалуйста, переправьте их в Москву на студию кинохроники... Хорошо? — застенчиво сказал он.
— Постараюсь. Пожалуйста, не беспокойтесь.
Почему я так легко запомнил этот короткий разговор? Наверное, потому, что Муромцев понравился мне с самых первых минут.
Немного позже мой экипаж снова летел на задание [134] под прикрытием истребителей. Только теперь по другому маршруту и в другое место — в город Гацко. И опять мы встретились с Муромцевым, который к этому времени отснял уже не одну сотню метров пленки. Он передал мне полный ящик металлических кассет и вновь попросил переправить «эту работу» в Москву.
То была моя последняя встреча с Муромцевым на югославской земле. Выглядел он усталым, чуть возбужденным. Дел у него было много и планов — тоже. Но говорил об этом мало — стеснялся.
Встречи с Муромцевым — очень дорогие моему сердцу воспоминания о боевой работе в горах Югославии.
Одни, обычно поседевшие, ветераны говорят: «Война, война...», словно она закончилась не в мае 1945 года, а только вчера. Другие, обычно сыновья ветеранов, толкуют: «Опять старики завели про войну». Но ведь и молодые стареют — повзрослеют и эти. И тогда непременно поймут, что минувшая война была особая, Отечественная. Линия фронта пересекала не поля и реки, а наши сердца и судьбы нашей Родины...
Вот и сейчас я вспоминаю московского кинооператора Муромцева... К великому горю, он, как и миллионы других, не дожил до победы — погиб, как солдат, в бою. А я с ним недавно опять свиделся: в который раз глядел фильм «Югославия», в который вошло много чудесных съемок Муромцева... Сидел в зале и чувствую, как под сердце подкатило: неужели Муромцева нет? На следующий день кинулся искать — написано что-нибудь об этом славном, милом, застенчивом и отважном воине? Не нашел, и так мне стало неловко...
А почему я снова смотрел кинофильм «Югославия»?
После войны я написал книгу воспоминаний «10000 часов в воздухе». В ней немало страниц о полетах к югославским партизанам. Мне хотелось проиллюстрировать книгу. Я вспомнил Виктора Муромцева и его съемки. Рассказал об этом в издательстве «Детская литература», которое готовило книгу к выходу в свет. Художественный редактор М. Д. Суховцева разыскала в киноархиве эти ленты и отобрала нужные кадры, которые теперь представляют несомненную ценность.
О Викторе Муромцеве хочется, нужно рассказать подробнее — люди не вечны, книги — да... Как он попал в Югославию, что с ним там было? [135]
Чуково поле
Ночью 25 июня 1944 года на бомбардировщике Б-25 под управлением Героев Советского Союза К. М. Кудряшева и штурмана Ф. С. Румянцева они пересекли Карпатские горы, многоводный Дунай, Восточно-Сербские горы, высокий Дурмитор и, придя наконец в долину Чуково поле (Черногория), стали искать цель № 5, обозначенную кострами.
Здесь должен был находиться майор П. Коваленко. К нему и направлялись два кинооператора: Владимир Ешурин и Виктор Муромцев. Первый был уже широкоизвестным и опытным мастером своего дела, он снял не одну документальную картину, начиная с испанских событий 1936 года. Второй в войну только закончил институт кинематографии. Молодой оператор начал свою боевую и творческую деятельность у ленинградских партизан, а затем, в 1944 году, вместе с Ешуриным прилетел в Югославию.
Как тогда десантники летали на бомбардировщиках, хорошо рассказал поэт К. М. Симонов. Будучи военным корреспондентом, он летал через территорию Югославии в Бари и написал об этом запомнившееся мне стихотворение:
Мы летели над Словенией,Достигнув цели № 5, самолет круто пошел на снижение, описывая своеобразную «воронку». Высота — 600 метров. Прозвучал сигнал, раскрылся бомболюк, и вниз полетели один за другим два кинооператора. Над их головами были белоснежные купола парашютов и темно-синее небо Черногории...
Ешурин первым ощутил ногами высохшую землю — он умело приземлился на ровном поле. Их здесь ждали. Вслед за операторами на парашютах сбросили пять грузовых мешков с киноаппаратурой и пленкой.
Мешки хотя и падали последними, но место приземления было известно, их сразу подобрали. А Виктор все не появлялся. Представляете, как переживали старший кинооператор и встречающие? Всю ночь они ждали Муромцева, но так и не дождались. Стряслась беда, не иначе.
Он обнаружился лишь на третьи сутки. Из деревни Жобляк местные жители привели его на костылях в лагерь партизан.
Муромцев неудачно приземлился: под ногами оказалась терраса скального грунта, и он крепко повредил ногу. На месте приземления и лежал.
Югославы встретили советских товарищей по-братски. Здесь в то время формировался второй пролетарский корпус, командиром которого был Пеко Дапчевич.
Советские операторы снимали партизан, рядовых и командиров, в походах, в боевых засадах, пленки не жалели.
Три дня верхом на лошадях, с вьюками снаряжения, козьими тропами они переваливали Синявины горы, чтобы пробраться в город Калашин, где был расквартирован штаб части НОАЮ. На горном пути было [137] много интересных встреч и впечатлений, которые кинооператоры не пропускали.
На пленке был запечатлен, в частности, георгиевский кавалер старик Чича Секулев, который еще в первую империалистическую войну служил знаменосцем в старой югославской армии, за что и был удостоен русской награды — Георгиевского креста. Он гордился этой наградой, так как здесь он был, пожалуй, первый югослав, который имел контакт с русскими...
Вскоре пути кинооператоров разошлись: Ешурин двинулся в сербском направлении, а Муромцев пошел со вторым корпусом, вдоль далматинского побережья.
Вот тогда-то и состоялись мои, можно сказать, дружеские встречи с Виктором. Однажды он пожаловался, мне, что у него нет «настоящих боевых кадров», а другим операторам везет — у них всегда все в наличии: танки крушат здания, рота разит врага в штыковом бою и прочее.
Поэтому Муромцев поставил перед собой задачу: снимать и снимать, как можно больше снимать фронтовую жизнь. Бои, походы, штурм городов, дерзкие вылазки разведчиков, наши полеты по оказанию помощи партизанам. И делал это Виктор увлеченно, с огоньком, как обычно трудится человек, обладая высокоразвитым чувством долга.
Двигался Муромцев с войсками НОАЮ, в походной колонне. Шли трудно. Петляя ущельями, временами отступали в горы и уже затем нападали на врага. Однажды в узком ущелье колонну потрясли внезапные выстрелы из засады. На головы партизан с воем летели болванки и мины, вокруг рвались гранаты. Было трудно, но духом не пали. С боем прорвались вперед. Колонна в триста человек имела винтовки, автоматы, противотанковые ружья и дала отпор врагу.
Самым дорогим подарком в ту пору югославский войник (боец) считал наш советский автомат ППШ. Партизаны, бойцы НОАЮ были счастливы, когда наши самолеты доставляли парашютные мешки с автоматами ППШ. Командиры НОАЮ торжественно, перед строем вручали автоматы бойцам. Партизан принимал оружие, стоя на одном колене — целовал автомат и клялся бить врага до полной победы. [138]
Разве можно было пройти мимо таких эпизодов? Виктор, конечно, не упустил эти волнующие моменты.
Его старший напарник — Ешурин с кинокамерой, как боец с автоматом, тоже в пешем строю пересек всю Югославию. Они встретились в уже освобожденном Белграде. Муромцев приехал сюда за пополнением — Ешурин дал ему резервную пленку, и Виктор снова поспешил в дорогу. Это была их последняя встреча.
Замечательный кинофильм «Югославия», хорошо принятый зрителями и прессой, повествует о живописном далматинском побережье, о тучных нивах Шумадии, о бурных горных реках. Оператор запечатлел красоту югославской земли. Любляна, Мостар, Загреб и, конечно, древний Белград.
...Виктор не видел этого фильма. А я смотрел его снова и снова и не скрою: очень горько было думать о том, что Виктора нет.
На подступах к Триесту
Март 1944 года.
4-я армия НОАЮ под командованием Петра Драпшина, двигаясь по побережью, освобождала город за городом. Штаб армии находился в районе Риека — Сушак. Сюда прибыли начальник верховного штаба И. Горшняк и советский офицер П. Г. Рак, который был старшим военным советником.
Здесь решалась судьба дальнейших наступательных действий на город Триест. Решено было силы распределить так: танковую бригаду, бригаду самоходных орудий и стрелковую дивизию нацелить на штурм Триеста — этих сил хватит, чтобы разгромить гитлеровский гарнизон; остальные части армии должны были отсечь войска врага, находящиеся северо-западнее города, в крепости.
Прибывшие высшие командиры решили тоже ехать ни передовую. К этому времени войска НОАЮ и местные партизаны уже вели бои на ближних подступах, в пяти километрах от Триеста. Сам город широко раскинулся по дуге побережья.
Кинооператор Муромцев, двигаясь в первом эшелоне наступающих на Триест частей, отважно снимал ближний [139] бой танков, самоходных орудий и пехоты. Оператор был на одном из головных танков, когда в ста пятидесяти метрах от него разгорелся уличный бой между танками НОАЮ и самоходными орудиями гитлеровцев. Муромцев снимал из-за дома. Здесь его настиг осколок снаряда. Жизнь Виктора Муромцева трагически оборвалась 30 апреля 1945 года.
Одно то, что Муромцев погиб на передовой, свидетельствовало о его бесстрашии, мужестве и отваге. Муромцев не прятался в укрытие, не шел во втором эшелоне, не снимал расставленные после боя макеты. Нет, он был в гуще боя, рядом со смертью, он служил великому делу победы над фашизмом и не признавал страха...
В Триесте были организованы торжественные похороны с военными почестями. Виктора хоронил весь город. Его останки лежат в братской могиле со всеми павшими в борьбе за освобождение Триеста.
После того как Триест стал нейтральным городом, останки воинов, освобождавших город, перенесли в другое место, на югославскую территорию.
Вражеский снаряд оборвал жизнь талантливого советского оператора Виктора Муромцева. Фильм победы он не завершил, но одну из картин преддверия победы запечатлел. Муромцев оставил яркие документальные съемки войны, которая четыре года жгла югославскую землю.
Муромцев был не одним советским воином, павшим за свободу Югославии. В рядах югославских партизан сражались представители более тридцати наций. Партизанские армии пополнялись бежавшими из лагерей военнопленными и угнанными на каторжные работы советскими гражданами — русскими, украинцами, белорусами, грузинами, армянами, азербайджанцами, а также чехами, поляками. [140]