Глава третья

1

Пасмурным осенним днем Ванюша добрался до станции Гнивань со своим зеленым сундучком, который он сам смастерил, когда еще помогал по столярному делу Сергею. Сундучок был добротный, сделан «на клею в замок». Он имел даже кое-какие секреты: боковой внутренний ящичек для всякой мелочи и двойное дно для хранения денег. Этот фокус с двойным дном Ванюша сам придумал, поэтому он и решил взять сундучок с собой, хотя нести его целых семнадцать верст было неудобно, углы больно резали плечо. Упрямство, свойственное Ванюше, помогло ему преодолеть тяжелую дорогу.

Купив билет до станции Юрковка, Ванюша отправился в путь. Поезд, весь состоявший из серых пассажирских вагонов четвертого класса, набитых простым людом, еле двигался. Тянул его товарный паровозик типа «Овечка». Он тяжело пыхтел, преодолевая подъемы. «Максим Горький», как народ звал этот поезд, вез людей на юг — на заработки.

В Юрковку поезд прибыл на рассвете; еще было темно, когда тетя Наташа с сыном встретили Ванюшу на полупустом перроне. Ванюша очень любил тетю Наташу, любил и Женечку, горбик у которого уже обозначился. Встреча была теплой. Оживленные и радостные, все трое отправились в село, раскинувшееся тут же около маленькой, чистенькой железнодорожной станции.

Время, проведенное у тети Наташи, было сплошным праздником. Она накопила продуктов: сала, масла, сметаны, творога, фруктов и овощей, которые юрковские девчата несли ей в уплату за сшитые блузки и платья. Тетя Наташа все время хлопотала у печки, чтобы накормить Ванюшу вкусными пирогами, гречневой кашей с салом и шкварками, приговаривая:

— Пусть дытына наистся досыта.

А вечерами начинались воспоминания и разговоры про житье-бытье. Ванюша принимал в этих разговорах горячее участие, хотя прожил на свете всего двенадцать лет. Ему казалось, что это очень много. К тому Же вся его жизнь была тесно связана с такой сердечной, славной, кристально чистой тетей Наташей, и темы для разговора находились. Ванюша чутко прислушивался к советам и поучениям Натальи Николаевны/ старался подражать ей.

— Самое важное в жизни, Ванюша, — поучала его тетя Наташа, — быть честным всегда и во всем, тогда легко будет на свете жить. А потом, — продолжала Наталья Николаевна, — никогда не давай себя в обиду, не пресмыкайся перед всякой дрянью, которой так много среди людей. Плюй на богатого и знатного, всегда держись простых людей, они куда лучше богатых и намного честней, с ними не пропадешь.

Тетя Наташа говорила эти слова твердо, с глубокой внутренней убежденностью, [42] рассекая воздух своей короткой ладонью с натруженными, исколотыми иголками пальцами.

Ванюша все это жадно впитывал в себя. Тут же сидел голубоглазый, с тонкими чертами лица Женя. Рот у него был слегка полуоткрыт, дышал он тяжело: горбик давал о себе знать — сжимал грудь.

Так они коротали вечера около теплой печи. У всех было как-то удивительно светло на душе. Мальчики с любовью глядели на раскрасневшееся, красивое лицо Натальи Николаевны, на ее пышные волосы, покрытые легонькой голубой косынкой. Ростом Наталья Николаевна не вышла, но сложения была крепкого. Энергия, здоровье сквозили во всех ее движениях.

Через неделю, счастливо проведенную у тети Наташи, отдохнувший и начитавшийся «Кобзаря», Ванюша тронулся дальше в путь. Поехал он к дяде Яше, получив от Натальи Николаевны письмо и подробные наставления, как вести себя при встрече с ним. Словом, с ее стороны было сделано все, чтобы убедить Якова Николаевича в необходимости устроить Ванюшу куда-нибудь учиться.

Тот же «Максим Горький» привез Ванюшу на станцию Бирзула. По описанию тети Наташи Ванюша быстро нашел аккуратный одноэтажный кирпичный домик с садиком и на крылечке увидел дядю Яшу. Ванюша знал его только по фотографиям, но сразу же понял, что это именно он. Тот крепко обнял и поцеловал Ванюшу, как будто обрадовался его приезду, но зато молодая жена дяди Яши — Ядя — встретила мальчика холодно и обдала каким-то пронзительным и колючим взглядом.

— А-а, это тот самый Ваня, о котором ты говорил... Какой он большой, сильный, вполне может работать грузчиком, — и протянула Ванюше свою небольшую холеную руку.

Ваня сразу почувствовал, что здесь ему не очень рады, а тетя Ядя, или Ядвига Казимировна, как звали ее все, была явно огорчена появлением непрошеного гостя. Ванюша уже немало пожил среди родственников и научился понимать, где его принимают с открытым сердцем, а где на него смотрят как на обузу, на бедняка, нуждающегося в какой-нибудь помощи, и относятся с обидным снисхождением. Кстати, так же примерно почти все родственники смотрели на тетю Наташу и Женю — их чурались.

Дядя Яша, прочитав письмо Натальи Николаевны, потер переносицу и, достав носовой платок, отдававший запахом каких-то духов, быстро смахнул им появившиеся на лбу капли пота. Ванюша сидел зачарованный значительным видом своего дяди, одетого в ладно сидящую на нем тужурку-форменку техника-смотрителя зданий. На синих петлицах блестели перекрещенные молоток и французский ключ — техническая эмблема железнодорожника.

— Ну что ж, Ваня, давай выясним, что ты знаешь, — проговорил наконец дядя Яша и протянул чистый блокнот и новенький карандаш, приятно пахнущий смесью лака и вишневого дерева, как обычно пахнут хорошие новые карандаши. [43]

О, карандаш был чудесный! Ванюша успел даже прочитать оттиснутые золотом по зеленому лаку буквы — Иоганн Фабер. А что увидел Ванюша на столе! Там в лоточке лежали цветные карандаши с золотыми полосами на гранях, покрытые пополам то красным, то синим лаком. А какие резинки — белые-белые, и на них отпечатан слон; а какие циркули и линейки!.. Вот что значит ученость!

Дядя Яша дал задачу: на тройное правило, с бассейнами и перекачиванием воды, как раз то, что так не любил Ванюша. Теперь пот выступил уже на лбу у него, а дядя Яша прохаживался по кабинету, ожидая решения. Кое-как Ванюша справился с этой задачей. На очередь появились куски сукна разной величины и разной цены, которые продавал купец, — опять проклятая задачка! То ли дело простое деление или умножение — такие примеры Ванюша щелкал, как семечки. А тут выискивай неизвестное. Справился Ванюша и с сукном. Дядя Яша сказал:

— Ну, ничего, с арифметикой у тебя неплохо, посмотрим, как ты читаешь, — взял с полки книгу — рассказы Чехова, наугад раскрыл ее на рассказе «Репетитор» и дал Ванюше.

Ванюша стал громко читать о том, как какой-то великовозрастный гимназист учил уму-разуму чиновничьего сынка, смущаясь присутствием на этом уроке самого чиновника. Опять ненавистное сукно и цена. Как выкручивался учитель — он сам не мог решить заданную задачу! А чиновник щелкнул на счетах пару раз, и все стало ясно. Дядя Яша взял счеты и показал, как это легко и быстро делается. Тут Ванюша совсем сник: вдруг дядя Яша заставит его решать задачи на счетах, а он ведь никогда не имел с ними дела.

— Ну, дроби ты, конечно, не знаешь? — спросил дядя Яша.

— Не знаю, — ответил безнадежным голосом Ванюша.

Он понял: дядя Яша старается доказать ему, что он не может быть определен на учебу, так как не подготовлен к поступлению в железнодорожное училище.

— Ну, давай напишем диктант.

Дядя Яша дал ручку с пером № 86. Ваня по привычке послюнил перо и, глубоко обмакнув его в чернильницу, сразу посадил большую кляксу на чистый лист бумаги, лежавший перед ним; но, воспользовавшись тем, что дядя Яша смотрит в окно и обдумывает фразу, быстро слизнул кляксу языком; на бумаге осталось только бледно-голубое, почти незаметное пятнышко.

— «Разразилась гроза, молния сверкала, и гром гремел...» — начал дядя Яша.

Ванюша задумался, как написать слово «разразилась» — вместе или отдельно. А, пан, или пропал! — и написал вместе. Но как быть со знаками препинания после «грозы» — точку ставить или запятую?.. И поставил точку, похожую на запятую. И опять заковыка: с какой буквы писать слово «молния» — с маленькой или большой? Написал с маленькой. Дошел до слова «гремел», а вот где поставить «ять», а где простое [44] «е», в этом Ванюша был явно слаб и поставил «ять» после «р» в слоге «гре» и простое «е» в слоге «мел». Дядя Яша взглянул на написанное и, нахмурившись, продолжал:

— «Купец продавал сёдла...»

Ванюша так и написал, как слышится, простое «е» с двумя точками, а нужно было «ять». Была посажена еще одна клякса, а на слово «купец» упала капля пота с носа, и это слово расплылось большой голубой кляксой. Ваня совсем растерялся и покраснел. Дядя Яша взял листочек, посмотрел и рассердился:

— Тебе еще надо чистописанием заняться, а потом уж диктанты писать. Кроме того, есть грубые ошибки.

«Все, — подумал Ванюша, — провалился».

Он понимал, что главную роль во всем этом играет тетя Ядя. Видите ли, он такой сильный и большой, что может работать грузчиком, к чему, мол, ему образование.

Ванюша с того момента возненавидел эту вредную тетку. Ишь, проклятая зазнайка! Вечером на станции он увидел, какой важный у нее отец: в коричневом кожаном костюме, в лайковых перчатках; с достоинством и важностью глядел он из окна паровозной будки! Шутка сказать — машинист первого класса, водит курьерские поезда. А паровоз весь сверкает медью, зеленым и красным лаком — вот это да! Замечтался Ванюша, когда наблюдал, как отправлялся курьерский Одесса — Киев. Это не то, что паровик у молотилки, который кажется муравьем в сравнении с красавцем паровозом «СУ».

А как хотелось бы побывать на паровозе, хотя бы одну минутку. Краешком глаза Ванюша видел, сколько там ручек, краников, рычагов, манометров, водомеров! И все это подчинено человеку. Ванюша так преклонялся перед техникой, что у него пропала даже неприязнь к пану Казимиру, отцу тети Яди. Он хоть и гордый, недоступный, но все же машинист.

Самым интересным для Вани было наблюдать, как пан Казимир подавал свой паровоз к курьерскому поезду. Паровоз из депо выводил помощник машиниста, и, когда надо было «взять» состав, пан Казимир поднимался на паровоз, снимал с правой руки лайковую коричневую перчатку и подавал свою белую чистую руку помощнику машиниста, который был одет победнее и на одежде которого были видны следы машинного масла и копоти.

Помощник машиниста чистыми концами вытирал правую ладонь и почтительно пожимал руку господину машинисту. С кочегаром пан Казимир здоровался поклоном головы, и это вполне понятно: ведь кочегар был в копоти, масле и угольной пыли. Как бы ни старался он быть аккуратным, паровоз требовал своего: и угля, и масла, и воды, и самое главное — ухода, иначе он не будет казаться таким нарядным, не будет сверкать медью.

Потом пан Казимир важно садился на свое место, надевал перчатку на правую руку и начинал священнодействовать: нажимать на рычаги, [45] дергать за рычажок свистка. Паровоз отзывался коротким гудком, — но каким гудком! — разноголосым и могучим; не то что у паровичка с фольварка. Пан Казимир высовывался в окно, гордо озирал собравшихся на перроне людей. И во всех его движениях, которые можно было назвать величавыми, улавливалось чувство превосходства над простыми смертными, будь это даже местный богач с золотой булавкой на галстуке под белоснежным накрахмаленным воротничком. Дежурный по станции подавал сигнал, пан Казимир важно прикладывал руку к козырьку, давал продолжительный гудок, и курьерский поезд медленно, почти бесшумно трогался. Последний вагон уже проносился мимо Ванюши на большой скорости, быстро уменьшаясь и скрываясь за семафором станции.

...С облегченным сердцем и даже с удовольствием Ванюша вскоре покинул станцию Бирзулу и уехал в Одессу к тете Елене с твердым решением устроиться на работу. Прощайте мечты об учении!

2

Рано утром «Максим Горький» приближался к Одессе. Тогда Ванюша ничего не знал об этом чудесном южном городе, о его кипучей жизни, не знал о том, что город сравнительно молод — ему лишь немногим больше ста лет, и, конечно, ничего не слышал о происхождении названия этого города и многих его улиц.

А одна из версий была такова. Екатерина II, всесильная императрица Российской империи, немка по происхождению, весьма благоволила к французским просветителям и даже переписывалась с Вольтером — колоссом французской прогрессивной философской мысли. На военной службе у нее состояло много французов: Де Рибас, де Ришелье, Ланжерон... И вот после славной победы над Турцией, когда к России отошли районы нынешней Одессы, Екатерина поручила французам выбрать на побережье Черного моря хорошее место для закладки большого города. Она ведь подражала Петру I и, надо отдать ей справедливость, много сделала для российского дворянства. Французы старательно выполнили наказ русской императрицы и остановили свой выбор на местности около турецкого селения Хаджибей. В конце донесения Екатерине, которое было, естественно, написано на французском языке, стояло — Asséz d'eaux (довольно воды), чем еще раз подтверждалась правильность выбора места будущего города. Когда императрица подбирала для него название, ее внимание почему-то привлекла последняя фраза донесения французов. Она прочла ее наоборот и повелела, что именно так и будет называться город — Одесса. А вслед за тем появились и названия улиц — Дерибасовская, Ришельевская, целого района — Ланжерон, — все по именам служивших у Екатерины французских офицеров.

Трудно судить, насколько эта версия достоверна. Как бы там ни было, а прекрасный город Одесса существует, и каждый в нем побывавший, [46] очевидно, отдаст должное вкусу французов, выбравших для него место на берегу Черного моря.

Вот к этому городу и приближался простонародный «курьерский» поезд «Максим Горький». Ванюша был бедовый, сообразительный мальчонка. Несмотря на то что он впервые попал в водоворот большого, шумного города, не затерялся в нем, а благополучно добрался до Госпитальной улицы (дом номер 79) я нашел квартиру тети, Елены Николаевны Даниловой. Она крепко поцеловала Ванюшу. Елена Николаевна как бы видела в нем сестру Варю, которую очень любила. У тети было трое детей: дочь, названная в честь свекрови Меланьей, и два сына — Вадим и Шура.

Бабушка Меланья, или, как ее называли, бабушка Мила, немало «залившая сала за шкуру» тете Елене, прямо-таки добивалась от своего сына, рябого Миши, чтобы он колотил жену; и часто, когда Миша бывал во хмелю, он исполнял желание матери. Тетя Елена плакала, но все переносила, она искренне любила мужа. Да и он, когда был в трезвом состоянии, никогда не бил ее, чего бы ему бабушка Мила ни наговаривала. Только Михаил так часто был пьян, что легче было подсчитать дни, когда он был трезвым. Но что же делать, недаром говорят в народе: «Раз бьет, значит, любит».

Как это ни странно, Михаил действительно любил свою жену. Он не раз твердил ей об этом со слезами раскаяния, клялся, что больше в рот не возьмет проклятого зелья и вовек не поднимет руку на свою любимую Леночку.

Первое время Ванюше жилось здесь, как в родной семье: он чувствовал к себе доброе, сердечное отношение. Дядя Миша к нему благоволил, разумеется, и тетя Елена любила его, как своего сына; а Вадим и Шура во всем старались походить на своего двоюродного брата и неизменно находили в нем защитника в частых схватках с соседними ребятишками. Только бабушка Меланья недолюбливала Ванюшу, который никак не хотел признать ее главенства в семье. Он был на стороне тети Елены, а с ним заодно Вадим и Шурик. Мила, любимица бабушки, напротив держала бабушкину сторону и часто досаждала матери. Так обозначились два семейных лагеря, где дядя Миша играл двойную роль. Когда был трезв, все симпатии его были на стороне тети Елены, а пьяный — дрался и издевался над ней, к большому огорчению мальчиков и злорадству бабушки.

Ванюша большую часть времени проводил у дяди Миши в товарных пролетах из гофрированного железа, длинных-длинных, забитых до самого верха всякими товарами. К этим пролетам подкатывались целые составы и все время разгружались. Товары были самые разнообразные, причем часто кондитерские: конфеты, орехи, финики, инжир, пряники, сахар, мед я прочее. Конечно, грузчики себя не обижали: и на работе лакомились, и домой брали, а получателям обижаться был не резон: что поделаешь — издержки! А вздумаешь претензии предъявить — получишь товар в нарушенной таре. Пломбы будут целыми, но в ящиках обнаружишь мусор вместо конфет, камни вместо пряников, песок, перемешанный [47] с сахаром, и проколотые штуки красного товара или сукна. Так что лучше жить в согласии с грузчиками, и особенно с самим Михаилом Александровичем — весовщиком, несущим полную ответственность за все товары и товарные операции. Без мзды не обойтись. Хочешь товар получить сразу по прибытии — надо позолотить руку Михаилу Александровичу. А как не позолотить: сделаешь быстрей торговый оборот — прибыль получишь; оборачиваемость капитала — великое дело.

Эту простую истину хорошо усвоили все купцы — получатели товаров, не говоря уже о всякого рода комиссионерах, собаку съевших на отправлении и получении товаров. И принимал Михаил Александрович красненькие, а иногда и четвертные вместе с накладными и дубликатами на товары. Размер взятки купцы и комиссионеры уже твердо знали — в зависимости от партии и срочности груза. Михаил Александрович в свою очередь знал, что взятками нужно делиться. Никого нельзя обойти, особенно начальство, у которого весовщики ценились в соответствии с их оборотистостью: больше оборот, больше операций — больше прибыли. Тут и начальник станции Одесса-товарная, и его помощники, и главный бухгалтер товарных операций, и конторщики, и, разумеется, грузчики, без которых не достанешь «срочный» груз, заваленный товарами последующего поступления. Все были довольны, а Михаил Александрович каждый день клал в карман рублей по шесть — десять «в дополнение» к сорока рублям месячного жалованья, которые он аккуратно приносил домой и отдавал жене полностью.

Барыш — другое дело. Он пропивался с грузчиками в ресторане. Там Михаила Александровича обычно ждали всякие Люси, Муси, Кати и, пьяненького, уводили в свои заведения. Вернувшись домой, дядя Миша устраивал скандал — переворачивал чугунки с борщом и картошкой, бил жену и пугал детей, пока наконец, обессилев, не падал на кровать и не засыпал в пьяном угаре. А наутро целовал руки своей Леночке, плакал и клялся, что больше этого не повторится.

И тут же вскоре все повторялось.

Вот так у Михаила Александровича Данилова и прошла жизнь. Другие весовщики, не склонные к пьянству, богатели, учили детей в университетах, заводили свое торговое дело, строили дома и выбивались, как говорится, в люди. Михаила Александровича все это не интересовало, он, как сам выражался, любил пожить по-настоящему. Его одинаково уважали и начальники, и подчиненные. В сущности это был хороший, душевный человек, если бы не его пристрастие к водке и другим земным утехам.

3

Осенью у Ванюши началась новая жизнь. Через одного хорошего знакомого, комиссионера, дядя Миша устроил его к купцу второй гильдии Михаилу Петровичу Припускову на побегушки в галантерейный магазин. Жалованье — пять рублей в месяц на всем своем. [48]

Правда, Ванюша по-прежнему продолжал жить у Даниловых, так что назвать его жизнь совершенно самостоятельной было нельзя. Рано утром он схватывался и несся через весь город на противоположную окраину в магазин по Торговой улице, дом 29, против огромного корпуса нового базара. В магазин надо было поспеть к половине девятого. Михаил Петрович тоже приходил к этому времени пешком — это для него была легкая прогулка.

Лет купцу было тридцать пять или около того, взгляд голубых глаз приветлив, светлые брови, напротив, нахмурены. Закоренелый холостяк, Михаил Петрович каждые два-три дня брил голову, чтобы скрыть большую лысину, которую лишь венчиком обрамляли волосы. Жил он у своей сестры по Садиковской улице, недалеко от института имени Штиглица, — это было сравнительно близко от магазина.

У входа в магазин купец давал ключи Ванюше, и тот при хозяине открывал литые замки на железных шторах из гофрированного железа, поднимал их вверх над дверьми и двумя широкими окнами. Хозяин убеждался в исправности двери, открывал добротный дверной внутренний замок и входил в магазин. Он внимательно оглядывал помещение, все ли в порядке, не пахнет ли газом (магазин освещался газовыми рожками). Дверь в это время оставалась открытой, для проветривания.

В обязанность Ванюши входило прежде всего хорошо заправить и зажечь лампадку перед образом Иверской богоматери с младенцем на руках, чтобы лампадка весь день горела и все покупатели видели, что это русский магазин. Потом Ванюша стирал пыль с кассы, кресел, стульев, прилавков, полок, меловой тряпкой тщательно протирал зеркала и стекла витрин, посыпал чуть влажными опилками линолеум и щеткой старательно подметал пол, потом натирал его суконкой до блеска. Зимой, кроме того, Ванюше надлежало затопить печку, а летом — опустить над витринами парусиновые шторы, чтобы товары не выгорели от солнца.

К этому времени подходили приказчики. Старшим приказчиком был Степан Иванович Петин, мужчина лет тридцати, всегда аккуратно причесанный и выбритый, с добродушным лицом и веселыми карими глазами. Ванюша называл его дядей Степой; у него была семья — жена и двое мальчишек. Получал Степан Иванович 35 рублей в месяц — оклад весьма приличный.

Приказчицей у Михаила Петровича работала Вера Федоровна Сахно — сухая, некрасивая женщина, старая дева. Одевалась она чисто, обычно в белую батистовую кофточку с глухим закрытым воротником и черную юбку клеш, подчеркивавшую ее и без того очень тонкую талию. На ленточке около пояса у Веры Федоровны всегда болтались ножницы. По натуре это была добрая и справедливая женщина. Когда-то она училась в гимназии и хорошо говорила по-французски; теперь жила со своей матерью в небольшой однокомнатной квартирке по улице Мастерской. Получала Вера Федоровна тридцать рублей в месяц. Честности приказчица [49] была неподкупной, о чем хорошо знал хозяин магазина. Уходя куда-нибудь, он частенько говорил ей:

— Вера Федоровна, посидите, пожалуйста, за меня в кассе.

Ванюша всегда звал ее по имени и отчеству, очень уважал и относился, как к матери.

Был еще младший приказчик Саша, или Александр Михайлович Савочкин, молодой человек лет двадцати пяти, разбитной красивый парень. Жил он одиноко, больше снимал углы, чем комнаты, но что-то часто их менял, стараясь попасть к доброй одинокой хозяйке. Саша хорошо относился к Ванюше, называл его Мухобоем (в обязанность Ванюши действительно входило бить мух в магазине), иногда давал ему подзатыльника, уча уму-разуму. Получал младший приказчик двадцать пять рублей в месяц.

К девяти часам утра, когда магазин официально открывался и железная штора над дверью поднималась полностью, Ванюша должен был помимо всего прочего сбегать в трактир за кипятком и в булочную напротив за французскими булками, заварить и приготовить чай. Хозяин и приказчики выпивали по стакану с несколькими кусочками булки и двумя кусочками сахара, причем все это подавал им Ванюша. После всех разрешалось и ему выпить стакан чая с кусочком-двумя булочки. Ванюша наловчился так тонко резать френзоли на кусочки, что у него всегда оставалась добрая четверть булки лично для себя.

Так начинался у Ванюши рабочий день.

Время пролетало незаметно. Не успеешь повернуться — час дня, то есть обеденный перерыв. Обедать ходили по очереди: сначала дядя Степа и Вера Федоровна, а потом — Саша и Ванюша; Саша ходил в дешевую студенческую столовую, где за четвертак можно было получить хороший обед из двух блюд со стаканом чая. Ванюша такой роскоши, конечно, не мог себе позволить и бегал на базар, в харчевню, запрятавшуюся в сыром, темном подвале. Там обед с хлебом стоил пятнадцать копеек, но и это было для Ванюши дороговато. Поэтому он обычно брал только первое — суп или борщ с требухой — за шесть копеек и на копейку хлеба. Ванюша сыпал в пиалу (первое в харчевне подавалось обычно в больших пиалах) побольше соли и перца, съедал все до последней капли и покидал подвал с полным животом, а стало быть, в хорошем расположении Духа.

Хозяину обычно приносили обед в магазин от Сидоровых, где он занимал две комнаты на всем готовом, в семье своей сестры. Платил Михаил Петрович сестре тридцать — сорок рублей в месяц. В понятии Ванюши это были огромные деньги. Но еще более поражало его богатство самого Сидорова, мужа сестры купца. Мало того, что Сидоров имел свой дом, в котором жил сам и сдавал квартир двенадцать внаймы, он еще служил в оптовом магазине фирмы «Савва Морозов и сын» главным бухгалтером и, как рассказывали, получал чуть ли не двести рублей в месяц! Эта цифра казалась Ванюше просто фантастической. [50]

Жили Сидоровы на широкую ногу. Тянулся за ними и Михаил Петрович (как-никак, а купец второй гильдии), но пороху, как видно, не хватало, и он всегда был в долгах.

Так вот, обед хозяину приносили в магазин. В обязанность Ванюши входило накрыть стол в задней комнате, а когда Михаил Петрович откушает, убрать посуду. Ну, разумеется, доесть то, что останется от хозяина. А Михаил Петрович иногда оставлял для Ванюши в судках почти пол-обеда и перед уходом говорил, поковыривая во рту зубочисткой:

— Ешь, Мухобой, да помни мою доброту.

Так бывало, когда у хозяина было хорошее настроение.

Затем Ванюша наводил чистоту за кулисами — там и товар хранился упакованным в ящиках и весь Ванюшин инвентарь содержался: щетки, суконки для натирки полов, опилки и кокс в ящиках, немного дров и щепок, деревянное масло для лампады, бачок с кипяченой водой, тряпки. Здесь же были буфет с посудой и салфетками, вешалка для верхней одежды хозяина и приказчиков, умывальник и ведро для помоев. За кулисами всегда стоял запах пыли и ваксы, к которому прибавлялся еще запах съестного...

Кстати, пройти сюда можно было только через магазин. Но хозяин отнюдь не собирался переделывать помещение. Ведь все, что проносилось за кулисы и обратно, было у него перед глазами, контроль осуществлялся незаметно и легко.

В пять часов вечера Ванюша опять готовил чай, называвшийся вечерним, бегал в трактир, платил копейку и брал из куба большой чайник кипятку. Сколько там, на кухне, было соблазнов! На плите, на широкой жаровне, румянились разложенные по рядам обжаренные котлеты, много котлет — штук сто, а дальше стояли большие кастрюли: с картофелем, с макаронами, с гречневой кашей, с мясом, о соусами, борщом и дежурными щами. Сюда приходил «шестерка» — половой, в красной или розовой рубашке при белом переднике, с полотенцем у пояса или на руке, — и требовал:

— Порцию пожарских с макаронами!

Повар тут же бросал на тарелку пару котлет, ложку макарон, поливал все это соусом, а иногда и покрывал щепоткой зелени. «Шестерка» мчался обратно, ловко перебрасывая тарелку из одной руки в другую.

Когда народу в трактире было мало, заводной орган в зале молчал, а повар подремывал. Ванюша, набирая кипяток, ухитрялся опустить себе в карман одну или две котлетки и быстро уходил с чайником.

Вечерний чай в магазине подавался больше пустой — только с сахаром, иногда лишь по кружочку дешевого печенья добавлялось на блюдце.

К вечеру Ванюше надо было вынести ведро с мусором и еще ведро с помоями. Ведра были с крышками, поэтому, проходя мимо хозяина, приходилось приподнимать крышку и показывать, что несешь. Убедившись, что из магазина товаров не выносят, хозяин слегка кивал головой: [51] тащи, мол. Уже позднее, когда Михаил Петрович вполне удостоверился в честности Ванюши, он иной раз давал знак рукой: неси, не открывая крышки.

К моменту, когда магазин закрывался, нужно было погасить лампадку, настроить мышеловки, потушить газ, закрыть его на счетчике, взять крюк, опустить шторы над витринами, закрыть их на замки, приспустить штору над дверьми — это означало для покупателей, что магазин закрыт. Уходили приказчики, выходил хозяин. Ванюша запирал нижний замок у дверной железной шторы, отдавал ключи Михаилу Петровичу, и все расходились. До Старопортофранковской улицы обычно шли вместе — Вера Федоровна, Саша и Ванюша, — а там расставались, и каждый направлялся по своему маршруту.

Ванюша быстро шагал по Старопортофранковской до толчка — это километра два с гаком, потом через толчок и по всей Госпитальной аж в другой конец — еще километра два. Обычно Ванюша добирался домой к тете Елене часам к одиннадцати вечера, хотя магазин закрывался в девять. Дома он получал тарелку борща и чего-нибудь еще, нехотя ужинал — сказывалась усталость — и ложился на сундуке в коридоре спать. Спал крепко. Подчас даже не слышал, как приходил поздно ночью дядя Миша и начинал семейное побоище. Иногда просыпался и прислушивался к плачу тети Елены, Вадима, Шуры, к грохоту падающих на пол горшков с едой и тарелок. Иной раз прибегали Вадим и Шура и с перепуганными глазами будили Ванюшу:

— Ваня, Ваня, он убьет маму, пойдем скорей!

Ванюша быстро вскакивал, и они втроем бежали на вопли тети Елены. Становились стенкой между нею и дядей Мишей. Драка прекращалась. Дядя Миша тяжело валился на кушетку и быстро засыпал, а бедная женщина, дрожа и всхлипывая, убирала с пола битую посуду, мыла пол, укладывала и успокаивала детей.

Часто думал Ванюша: почему так плохо складывается жизнь в этой семье? Сперва обвинял он во всем бабушку. А однажды в голову ему пришла мысль, которая уже не оставляла его ни на минуту: «Может быть, я всему виной?.. Мне не хотят говорить, что я мешаю, а на самом деле именно во мне все дело. Может быть, мне надо уйти отсюда? Найти где-нибудь уголок и жить себе самостоятельно, никого не стеснять. И здесь, у тети Елены, наступит покой, тишина и радость. Ну, пусть дядя Миша будет приходить выпивши, пусть даже пьяный, но не станет драться, потому что некому будет его раздражать. Когда он поднимается на второй этаж, то видит меня на сундуке, и его это выводит из себя: лишний нахлебник в семье. Уйду, — твердил про себя Ванюша, — попрошу Сашу, он поможет найти мне угол». Ведь Саша как-то сказал:

— Что ты, Мухобой, топаешь каждый день через весь город. На пятачок на трамвай, и поезжай.

И действительно дал пятачок. [52]

«Уйду», — уже окончательно решил Ванюша. Судьба бедного родственника развила в нем болезненную подозрительность и щепетильность. Он уходил от людей, которых любил и которые, видимо, любили его. Но иначе он поступить не мог.

4

— Ну, Мухобой, считай, что ты на квартире, — как-то в добром расположении духа сказал Саша. — Я ушел от хозяйки. Хотя, по правде сказать, жаль мне ее — уж очень добрая, ласковая и из себя ничего. Да, понимаешь, скандалы со старухой пошли. Мать у Нюры — тьфу, то есть у Анны Ивановны — такая дотошная — всегда куда не надо нос сует. У меня кровать за ширмой, так ей все время надо заглянуть. А мало ли в каком виде застанет! — И Саша осклабился, вспомнив анекдот: — Бывает, галстук не успеешь надеть!.. Но ты-то не волнуйся. Тебе будет хорошо там. Муж Анны Ивановны в Добровольном флоте служит капитаном какого-то корабля, ходит в заграничные плавания, месяца по два, по три дома не бывает. Дядька пожилой, но славный, добрый. Вся семья хорошая, что и говорить. Приживешься, Мухобой, у Анны Ивановны — лучше не надо. Только постарайся приладиться к старухе да Котика — у Нюры, то есть, тьфу, у Анны Ивановны, мальчонка есть — не обижай. Сама Анна Ивановна все больше с сынишкой возится и любит романы читать. А много с тебя не возьмут: целковый в месяц всего и будешь платить.

Саша не ограничился этими напутствиями. В одно воскресное утро он сам сводил Ванюшу на свою бывшую квартиру и устроил его. Теперь Ваня только но воскресеньям, да и то не всегда, ходил к тете Елене. И конечно, много выгадал, не говоря уже о душевном спокойствии. От магазина он жил теперь в пятнадцати минутах ходьбы.

В доме у Анны Ивановны Ванюша, как говорится, пришелся. Он помогал бабушке, как называл старуху, по хозяйству. Работа была та же, что и в магазине: ведро с мусором или с помоями из-под умывальника вынести, дров из сарая поднести, подмести около крылечка — и бабушка довольна. Можно было тогда посидеть за задачником. Ванюша любил решать задачи по арифметике. Он все еще думал, что когда-нибудь ему удастся поступить учиться, ну, скажем, в коммерческое училище, поэтому сохранял книжки, которые у него остались от школы, и часто по вечерам занимался: то грамматику изучал, то историю читал, то задачки решал и работал над почерком — дядя Миша говорил, что писать красиво — это великое дело.

Конечно, пределом мечты было для Ванюши реальное училище. С какой завистью смотрел он на «реалистов». Но где уж ему, байстрюку, мальчику на побегушках, надеть форменную фуражку с желтым кантом! Пожалуй, легче в коммерческое училище попасть... Но постепенно Ванюша начал терять и эту надежду.

Ванюша очень полюбил Котю, единственного сынишку Анны Ивановны и бесценного внучонка бабушки, — это тоже имело немаловажное [53] значение для установления хороших отношений со старухой. Да и Анна Ивановна ласково смотрела, когда Ванюша возился с Котиком на диване а иногда подходила и обоих обнимала; Ванюша смущался и опускал голову, когда чувствовал прикосновение теплых рук Анны Ивановны. Ему всегда вспоминалась в эти минуты мама.

Вскоре вернулся из заграничного плавания муж Анны Ивановны дядя Николай. Он очень понравился Ванюше: на нем была красивая морская форма, а сам он выглядел мужественным, повидавшим бури и штормы человеком. Когда бабушка знакомила дядю Николая с Ванюшей и рекомендовала его многозначительно как хорошего паренька (видимо у них были особые доверительные отношения), он посмотрел добрыми карими глазами из-под густых бровей и крепко пожал руку Ванюше. Это было летом. Бабушка собралась, забрала Котика и надолго ушла с ним из дому гулять. Ванюша также присоединился к этой компании.

— Не будем им мешать, они долго не виделись, — сказала бабушка, кивнув головой на окна, за которыми остались Анна Ивановна и дядя Николай.

В магазине дела у Ванюши шли хорошо. Он уже прекрасно ориентировался: где и какой товар находится, как сложен и сколько его. Ему уже разрешали обслуживать некоторых покупателей, хотя он еще не имел своего чека, и чек на товар, проданный Ванюшей, обычно выписывал Саша. Но Ванюша уже твердо знал шифр, по которому определял себестоимость товара и отпускную цену, и, когда покупателей было мало и какой-нибудь посетитель слишком настойчиво торговался, назначая за товар неполную цену, он громко, так, чтобы слышал хозяин, называл шифр и предлагаемую покупателем цену. В зависимости от того, какой знак головой подавал хозяин, Ванюша или продавал товар за эту цену, или категорически отказывал, хотя вверху над полками красовалась строгая надпись: «Цены без запроса», а на другой стороне даже на французском языке — «Prix fixe».

Мало-помалу Ванюша сделался настоящим приказчиком и даже пользовался благосклонностью в определенной среде покупателей. Девочки, ученицы швей, всегда бойко шли к нему и спрашивали нитки, разноцветные шелка для машинки, иголки, пуговицы, кнопки и другую мелочь; гимназисты и гимназистки тоже толпились обычно там, где стоял Ванюша. Но, бывало, и богатые дамы заявляли:

— Я гетры хочу померить, пусть мальчик займется со мной.

Такая покупательница важно усаживалась на стул, слегка выбрасывая одну ногу вперед. Ванюша подносил Даме маленькую подножную скамеечку со скосом. Покупательница выбирала гетры по своему вкусу, и начиналась примерка: она ставила на скамеечку ногу, и Ванюша, на коленях, начинал надевать и застегивать гетру. А гетры в моде были длинные — до колен и даже выше. Особенно краснел Ванюша, когда приходилось примерять гетры, которые закрывали колено. Обычно, когда застегнуты все пуговички, гетра на ноге несколько морщится и ее надо [54] взять за верхний край и натянуть, чтобы она гладко облегала ногу и чтобы не было никаких морщинок и складочек на икре.

Однажды Ванюша от застенчивости поторопился, рука у него сорвалась с гетры и по инерции скользнула выше. Дама ее инстинктивно зажала ногами. Когда Ванюша, сгорая от стыда, выдернул руку, дама спокойно произнесла:

— Ничего, ничего, мальчик. Подтяни все же гетру еще раз. Мне хочется посмотреть, как она сидит на ноге, не теряется ли форма ноги.

Когда посетительница купила пару дорогих гетр светло-серого цвета и ушла, Саша долго потешался над Ванюшей, который все никак не мог оправиться от растерянности. А дядя Степа сказал:

— Ну, Мухобой, ты далеко пойдешь! Смотри, как к нему благоволит богатая особа. Ведь ее перед магазином ждет экипаж, свой выезд. Мелкая сошка этого иметь не будет. Не иначе как генеральша.

Через некоторое время дама вновь появилась в магазине, и опять ее обслуживал Ванюша. На этот раз она купила гетры молочного цвета и еще много других вещей; Саша выписал Ванюше чек на двадцать рублей сорок копеек! Уходя, дама сказала хозяину в кассе:

— Пусть мальчик принесет покупки, — и оставила свою визитную карточку с адресом.

Пришлось Ванюше выполнять и это поручение. Он быстро нашел дом, где жила дама. Дом выглядел богато и внушительно. Покупки у Ванюши приняла горничная, а когда Ванюша хотел было уходить, она остановила его и протянула серебряный полтинник.

— Это вам от хозяйки, за труды.

Что делать с полтинником: оставить себе или отдать хозяину? Ведь это так много! А дядя Миша строго предупреждал Ванюшу, чтобы в магазине он не вздумал что-нибудь в карман положить, потому что всю жизнь будет носить клеймо вора. Когда Ванюша подметал магазин, он иногда находил одну, а то и две монеты и всегда их клал хозяину на мраморную подставочку кассы. А однажды за прилавком, недалеко от кассы, Ванюша заметил, что в опилках что-то блестит, и поднял с пола золотой пятирублевик. Близко никого не было, никто не видел, как Ванюша поднял находку, можно было спокойно опустить в карман месячный заработок. Но тут же в ушах у Ванюши прозвучали слова дяди Миши: «Смотри, тебя в магазине будут испытывать на честность, так ты не соблазнись чем-либо, а то вылетишь как пробка и нигде не примут больше». И хотя Ванюша видел, как грузчики в товарном пролете у дяди Миши набивали свои глубокие карманы конфетами, орехами, пряниками и другими сладостями, приговаривая: «Детишкам язык посластить», он считал и дядю Мишу и грузчиков людьми честными. В сущности, так оно и было. Ведь брали они у того, кто сам трижды обворовывал ближних своих. Вообще понятия о честности у дяди Миши и его сослуживцев были своеобразные. Украсть, положим, ящик сладостей никто не мог без ведома всего коллектива грузчиков. Если бы появился «вор-одиночка», который подвел своего брата грузчика или весовщика, то тогда ему несдобровать [55] — убьют. А если и останется жив, то «нечаянно» попадет под колесо вагона. Было твердое правило: надо знать, что взять, когда взять и у кого взять. Это был закон нужды, все считали его абсолютно правильным — на то он и закон.

Обо всем этом вспомнил Ванюша, держа перед собой найденный пятирублевик. Он твердо решил: деньги подброшены для испытания его честности, а потому их немедленно нужно вернуть владельцу. Ванюша тут же положил пятирублевик на мраморную подставочку кассы и сказал подошедшему хозяину:

— Михаил Петрович, вот я нашел на полу пять рублей золотых.

Хозяин поспешно и удивленно вернулся к кассе, осмотрел пятирублевик, ударил им по привычке по мраморной подставочке и положил в кассу со словами:

— Молодец, Ваня, хозяину прибыль приносишь.

Все это видели другие приказчики, и чувствовалось, они довольны, что Ваня выдержал испытание. Теперь он войдет в доверие к хозяину.

Но полтинник, который Ванюша получил от дамы, он все-таки оставил у себя, и это как раз входило в то понятие честности, которое внушал ему дядя Миша. Деньги были заработаны — и никому до них нет дела.

Миновал месяц, как дядя Николай ушел в очередной рейс. Наступала золотая осень. Рынки Одессы ломились от продуктов и всякой всячины, которую обильно приносила благодатная земля людям. Море спокойно вздымало свою богатырскую грудь, и все в природе было полно неизъяснимой прелести.

Был воскресный день. Бабушка ушла с Котиком в слободку Романовну, на именины к своей такой же старенькой подруге, работавшей там в психиатрической больнице нянечкой. Анна Ивановна знала, что бабушка вернется не скоро.

Ванюша решил заняться каллиграфией и старательно обводил буквы в предложениях, написанных в специальных тетрадях еле заметными светло-желтыми водянистыми чернилами. Такие тетради продавались везде по пяти копеек за штуку.

Анна Ивановна тихо подошла к Ванюше и стала любоваться его почерком. Она наклонилась так низко, что мальчик почувствовал ее дыхание на своей щеке и невольно повернул к ней лицо. Анна Ивановна посмотрела ему прямо в глаза долгим томным взглядом и, взяв его голову в теплые руки, прижала к своей мягкой груди. Потом Анна Ивановна крепко и сочно поцеловала Ванюшу в губы. Поцелуй словно обжег Ванюшу, он почувствовал, как сердце заколотилось у него в груди.

Через четверть часа он уже шагал по улице Штиглица к Кафедральному собору, потрясенный и раздавленный всем случившимся. У него было такое чувство, будто он совершил что-то страшное. Было тяжело, омерзительно, и Ванюша все ускорял и ускорял шаг.

В состоянии глубокой душевной подавленности он подошел к собору. Богослужение уже окончилось, но собор был, как всегда, открыт. Ванюша, [56] стараясь не стучать ботинками по мраморному полу, направился прямо к образу великомученицы богоматери, перед которым одиноко горела свеча. Он припал к образу и стал горячо, со слезами, молиться; молился он долго, страстно, так, как учила его мама. Раньше он тоже приходил в собор и уходил тогда, когда прочтет наизусть все молитвы, но избегал целовать образ, уж очень он был заслюнявлен массой верующих, и Ванюша брезговал. Но на этот раз он влип своими губами в краску иконы и молился, выпрашивая прощения у бога. В чем он был виноват? Никаких греховных мыслей не мелькнуло у него, когда он ощутил поцелуй женщины... И все же он молился, будто отмывался от какой-то грязи... В этот день он не вернулся на квартиру Анны Ивановны, а пошел к тете Елене и там переночевал.

Назавтра по рекомендации товарища, такого же мальчугана из соседнего магазина, он отправился на сенной базар к женщине, торговавшей зеленью, и договорился, что снимет у нее угол. Торговка, разумеется, ничего не предпринимала без выгоды. Определив сразу, что парню дозарезу нужно жилье, она взяла с Ванюши баснословно дорого — три рубля в месяц. Ванюша не знал, как он будет жить на два остающихся рубля, но и не задумывался над этим и сразу же согласился с условиями торговки. А через пару дней, улучив момент, когда Анна Ивановна была на прогулке с Котиком, Ванюша пришел к бабушке, объявил, что срочно уезжает в деревню, забрал свой сундучок, книжки и, тепло распрощавшись с ней, боясь все время встречи с Анной Ивановной и Котиком, быстро ушел.

До Сенной площади было недалеко и, повернув налево по Старопортофранковской, он быстро дошел до квартирки тети Матрены. Как условились, она была дома, приняла квартиранта, показала уголок и железную койку, застланную простым рядном, — новое обиталище Ванюши.

Ванюша быстро сунул свой сундучок под кровать и сказал тете Матрене, когда он будет уходить на работу и когда возвращаться с работы, что у него нет товарищей, кроме Пети, который его рекомендовал: посещать Ванюшу никто не будет, а стало быть, и беспокойства с ним хозяйка не увидит.

Тетя Матрена все это одобрила, угостила Ванюшу чаем с молоком и белым хлебом, сообщила, где будет лежать ключ от квартиры во время ее ухода на базар, и в заключение широко перекрестилась на икону святого Николая — других икон у нее не было.

Тут же Ванюше стала известна судьба тети Матрены. Ее муж, старый рыбак, погиб в море во время шторма, и вот уже пятнадцать лет она живет одна, торгуя зеленью и овощами. Раньше она снимала целый рундук, но прогорела и теперь торгует «с земли». Зелень и овощи ей привозит один и тот же молдаванин, а она продает. Вот так и зарабатывает себе на жизнь. Ей лет за пятьдесят, нравом она строгая; сразу после чаепития тетя Матрена сказала, что это для первого раза она угощает, а вообще Ванюша сам может из трактира приносить себе кипяток, заваривать чай. Запасать, мол, надо и сахар, а чайником и эмалированной [57] чашкой Ванюша может пользоваться бесплатно. Тетя Матрена загасила свет, ушла в другой угол, задернула ситцевый полог и грузно улеглась на скрипучую железную кровать.

5

Шел 1912 год, в разгаре была война на Балканах; сербы и болгары в союзе с греками воевали с турками. Болгарам и сербам морально и материально помогала их освободительница Россия, направляя в болгарскую армию своих добровольцев-офицеров. А туркам в такой же мере, только более скрытно и хитро, помогала Германия, стараясь тем самым всячески досадить «тройственному согласию», которое составляли Англия, Франция и Россия, за Агадирский конфликт, завершившийся обидной уступкой со стороны Германии.

Война первое время шла с переменным успехом, но потом турки вынуждены были отступить и оставить Адрианополь. Это вызвало небывалый подъем на юге России. Многие надеялись, что болгары и сербы овладеют Константинополем.

Вот-вот, казалось, осуществится столь желанная мечта. Было ясно, что турецкай армия разваливается вместе с прогнившей Оттоманской империей и не устоит против воинственных болгар и сербов. Тень поражения нависла над Турцией. Все российские газеты были наполнены бесчисленными восторгами в честь успехов славян. Много шума было также и в без того шумной Одессе. В витринах редакций самых крупных городских газет, таких, как «Одесские новости» и «Одесский листок», были выставлены карты Балканского театра военных действий крупных масштабов. На них отчетливо обозначался фронт обеих сторон, большими стрелами показывались успехи болгар и сербов и отход турецкой армии. Перед этими витринами всегда толпились горожане, и комментариям не было конца.

— Вот наши братишки поддают туркам — того и гляди, захватят проливы.

— У-у, тогда раздолье! Пойдет наш флот в Средиземное море и на запад.

— Да, простор будет русским товарам, особенно нашей пшеничке.

— По дешевому фрахту!

Вопрос о проливах больше всего занимал торговцев, отсюда и определенная направленность разговоров у газетных витрин.

Ванюша со своими товарищами тоже обычно терся в толпе. Ребятами владело общее настроение подъема, и они всерьез поговаривали: а не отправиться ли добровольцами в болгарскую армию? Перед глазами Ванюши все время стояла фотография, широко распространявшаяся во время и после русско-японской войны. На ней был изображен мальчик-доброволец, которого поощряет генерал Линевич.

Но этому угару неожиданно наступил конец: болгары и сербы почему-то повздорили между собой и, мало того, начали драться, по-видимому, не без тайного влияния германских агентов. Турки не замедлили [58] этим воспользоваться, перешли в наступление и вернули Адрианополь. Только вмешательство великих держав заставило сербов, болгар и турок прекратить войну и заключить мирный договор.

* * *

Ванюша был огорчен таким исходом военных событий. Но житейские дела скоро отвлекли его от политики. К этому времени у него появились новые обязанности на работе. Его хозяин Михаил Петрович Припусков жил не по средствам, как всегда, не вылезал из долгов и в своих торговых делах вынужден был всячески изворачиваться. Товар он покупал под векселя, а то и просто брал взаймы деньги у своих друзей, более осмотрительных купцов, которые вели скромный образ жизни: вытягивали ножки по одежке. Вот купец и гонял Ванюшу по всем банкам, банкирским конторам, а когда запаздывал с погашением долгов, то и по нотариальным конторам — выкупать векселя. Почти каждый день Ванюша получал двадцать пять или пятьдесят рублей и пятачок на трамвай, чтобы поскорее поспеть в Азово-Черноморский банк, банк «Лионский кредит» и выкупить вексель, пока он не будет передан на опротестование — тогда его выкуп обойдется на два процента дороже. Ванюша уже знал, сколько времени надо, чтобы добежать до банка и, сунув в окошечко (пока оно еще не захлопнулось) деньги, получить вексель. А пятачок, конечно, опускал себе в карман. Если же следовало выкупить векселя в разных банках, то, смотришь, и два пятачка попадали в карман. Это был опять-таки честный заработок, здесь Ванюша никого не обманывал.

К тому же все чаще Ванюше поручалось относить покупки на дом. В этом случае ему перепадали и гривенники. Таким образом, у него появились побочные доходы. Ванюша покупал на почте сберегательные марки и старательно наклеивал их на сберегательные карточки. Из пятаков и гривенников слагались рубли. Теперь он позволял себе съесть полный обед за пятнадцать копеек, а по воскресеньям иногда даже посещал студенческую столовую, где обычно обедал Саша. Ну, там вообще бывал роскошный обед: хороший борщ, а какое второе! — котлеты или жаркое с картофелем или гречневой кашей с подливкой. Подливка — пальчики оближешь: острая и вкусная. На третье — компот. И все это стоило, конечно, немало, целый четвертак, но зато он обедал в настоящей столовой, а не в харчевне: столы накрыты белыми скатертями, на окнах занавески, на столах графины с водой, блюда подают чистенько одетые, в белых фартуках и наколках на голове красивые официантки.

Конечно, это были праздники для Ванюши, и он позволял себе их редко. К тому же, когда носишься за выкупом векселей, то здорово страдают ботинки — значит, надо лишний раз уголки набить, а то и целую подметку; смотришь — брюки надо, рубашку с отложным воротничком, ведь косоворотку не положено носить, а там и самовязик захочется. Все это расходы и расходы: трудно стало жить на пять рублей в месяц с тех пор, как пришлось переехать к тете Матрене. [59]

Мало-помалу Ванюша вошел в полное доверие к хозяину, и, случалось, Михаил Петрович давал ему по нескольку сотен рублей для выкупа векселей. Эти деньги Ванюша прятал во внутренний карман курточки. Наказывая о внимательности, его провожали в банк на извозчике. Здесь уж не удавалось сэкономить гривенник, но зато Михаил Петрович как-то пообещал подарить старые брюки, правда довольно потертые, от своего серого костюма из хорошего, шерстяного материала. Это была мечта Ванюши. Но время шло, не раз он относил этот костюм в чистку, а хозяин все не выполнял своего обещания. Видимо, раздумал. Как-никак брюки ведь дорогие, а баловать Ванюшку купец, видно, не хотел.

Пришлось еще с большим старанием заняться побочными заработками. С Санькой, мальчиком из гастрономического магазина, Ванюша договорился, чтобы тот давал ему знать, когда будут хорошие ветчинно-колбасные обрезки. Они дешевые, восемь копеек за фунт, и можно сэкономить на еде. Но долг платежом красен. Когда Санька приходил покупать для хозяина пару носков, Ванюша незаметно завертывал две пары — одну для приятеля. Постепенно хорошие отношения с этим краснощеким — еще бы, колбасных обрезков было вволю! — подростком укрепились. Часто Санька отвешивал Ванюшке, при этом хитро подмигивая, вместо обрезков и хорошую колбасу, превращенную для отвода глаз в обрезки. Даже когда Ванюша прибегал в магазин за четвертушкой сливочного масла и кетовой икрой для хозяина, то, смотришь, Санька завернет вместе с покупкой и несколько кусочков колбасы.

Правда, случаи такие бывали не часто, только в те дни, когда к хозяину приходил купец Абросимов напомнить, что скоро срок уплаты по векселю. Мол, не забывай, Михаил Петрович, а то вексель в протест сдам. В таких случаях Михаил Петрович начинал изворачиваться:

— Подожди, дорогой Онуфрий Степанович, недельку. Выкуплю.

Иногда тот шел на риск и на недельку просрочивал векселек рублей на пятьсот. С коммерческой точки зрения это было, конечно, опасно, так как просроченный вексель терял силу и ничего не стоил, а сам векселедатель мог его не взять или предложить половину, а то и четверть суммы. Но у Онуфрия Степановича Абросимова, известного мануфактурщика и тоже купца второй гильдии, были доверительные отношения с Михаилом Петровичем Припусковым, последний всегда выкупал у него и просроченные векселя. Правда, со сроками душу выматывал, и Онуфрию Степановичу не раз приходилось заходить в магазин Михаила Петровича и напоминать ему о задержке. Каждый его приход сопровождался задушевной беседой и выпивкой за кулисами магазина. К таким беседам Ванюша и должен был приносить «жулика» — одну восьмидесятую ведра водки, бутылку разливного белого кахетинского, сливочного масла и кетовой икры по четверти фунта. Купцы закусывали, мирно беседуя на разные торговые темы, все больше жалуясь на свою судьбу. Мол, торговля идет вяло, покупателей мало, а отсюда, дескать, какая прибыль, концы с концами еле удается сводить! [60]

— Вот и прошу тебя, — жалобным тоном говорил Михаил Петрович, — дорогой Онуфрий Степанович, подожди еще пару неделек.

— Да ведь уже вексель будет просрочен, — низко басил Онуфрий Степанович.

— Но он уже и так просрочен, — напоминал Михаил Петрович.

И на этом дело кончалось. Лишь блеснет Онуфрий Степанович зло глазками, очевидно думая про себя: «Ишь, бестия, помнит, что срок векселю просрочен». А вслух скажет:

— Ну, стоит ли о сроках говорить, дорогой Михаил Петрович? Мы ведь русские люди и должны друг друга поддерживать. Но все же копеечка, друг, любит счет.

И собеседники, крякнув слегка после рюмки водки, брались за икру.

Когда купцы расходились, Ванюша убирал со стола и, если что оставалось, доедал, а, убирая бутылки, допивал, что было на донышке. Водка неприятно жгла горло, а вот кахетинское вино нравилось — такое приятное, кисловатое на вкус.

Как-то, давая сдачу покупателю, хозяин вспомнил, что у него в кармане пальто осталась какая-то мелочь после трамвая. Михаил Петрович тоже пользовался иногда трамваем и, давая рубль или полтинник кондуктору, сдачу небрежно опускал в карман пальто и по своей рассеянности забывал об этом, пока деньги не звякнут в кармане.

— Ванюша, принеси-ка мне мелочь из кармана пальто, — приказал он молодому приказчику.

Ванюша, удивленно взглянув на хозяина, чтобы показать, что он не лазит по чужим карманам, направился за кулисы. Купец рассчитался с покупателем, а остальные монеты положил в кассу, не считая.

Ванюша, хоть и делал удивленные глаза, но о мелочи в хозяйском кармане знал очень хорошо. Он даже знал, что уголок правого кармана у купца распоролся. Дырочка была маленькая, и гривенник в нее не пролезал. Ванюша решил ее увеличить, чтобы не только гривенник, но и двугривенный проскальзывал. Он рассчитывал, что когда хозяин будет бросать мелочь в карман, то хотя бы один двугривенный упадет в дырку и поболтается под подкладкой пальто недельки две, тогда его можно будет без опаски оттуда достать. Ванюша купит сберегательную марку за двадцать копеек и наклеит ее на сберегательную карточку.

Так оно и случалось не раз. Мало-помалу Ванюше удалось накопить деньги и купить на толчке себе костюм, правда из довольно дрянного матерьяльчика. Потом Ванюша даже часы карманные приобрел. Он с гордостью носил их по праздникам на черном шелковом шнурочке в нагрудном кармане, пока на Куликовом поле в давке у какого-то балагана их не вытащили. Ванюша заметил, как пустой шелковый шнурочек с защепочкой болтается у него на груди. От огорчения у парнишки даже слезы выступили, но куда пойдешь, кому что скажешь? Еще на смех поднимут: эх, мол, простофиля, разинул рот на шутов, а у него и часы вытянули! [61]

Ванюша скрыл эту пропажу ото всех, а в скором времени купил за один рубль на толчке у какого-то железнодорожника подержанные карманные часы в вороненом корпусе с паровозиком на циферблате. Правда, они через месяц остановились и Ванюша решил их починить сам: открыл крышку и заметил, что волосок оборвался у самого кончика, там, где он штифтиком закреплялся на основании. Ванюша смастерил себе пинцет, вытащил штифтик и, вставив в отверстие кончик волоска, опять его закрепил. Часы пошли. Потом много раз чинил их Ванюша, полностью разбирая и собирая, пока дочинился до того, что часы окончательно перестали ходить. Но зато Ванюша мог теперь сказать, что он понимает толк в часах и может даже пружину заменить, а ведь для этого надо произвести их полную разборку.

Инструмент Ванюша сам себе делал: отверточки из иголок затачивал на бруске, щипчики мастерил из проволоки, кончики отверток намагничивал, чтобы винтики держались. Пришлось купить только увеличительное стекло («окуляр») и хороший пинцет.

К тете Лене Ванюша редко наведывался, думал, что с его отъездом дядя Миша перестанет бить тетю. Но тот продолжал ее поколачивать в пьяном виде, и, пожалуй, еще злее прежнего. Так что отъезд Ванюши изменений в жизнь тети Елены не внес.

Ванюша любил уединяться, тогда можно помечтать, и даже вслух. Поэтому в воскресенье, вместо того чтобы идти к родственникам, он шел на море, больше на Аркадиевку, там можно было позагорать, покупаться, хорошенько поплавать. Однажды Ванюша поплыл на подводный камень — широкий, плоский сверху, — что находился приблизительно в километре от берега. На нем обычно отдыхали пловцы. Но найти его трудно — он почти на метр скрыт под водой.

Ванюше казалось, что он приплыл точно на то место, где должен быть камень. Однако почему-то ноги никак не могли его нащупать. Ванюша долго плавал, очень устал, а камня так и не нашел. Между тем ветер начал усиливаться и море все больше и больше волновалось. Появились зловещие барашки. Пришлось отправиться к берегу не отдохнувши, а волна нагоняла и захлестывала, часто с головой.

Силы иссякали, а до берега было еще далеко. «Неужели утону?» — подумал Ванюша, и при этой мысли силы стали совсем покидать его. Вот он раз, другой изрядно глотнул соленой воды; плыть стало труднее, а до берега оставалось еще метров триста.

Волна пошла крупнее, море шумело сильным накатом. Кричать о помощи бесполезно — никто не услышит. Неужели суждено утонуть? Волна несколько раз подряд накрыла Ванюшу. Было глубоко, и он не достал ногами дна, чтобы оттолкнуться и вынырнуть. Давлением воды его все-таки вытолкнуло, он успел схватить глоток свежего воздуха, а потом его опять захлестнула крутая волна.

Как его выбросило на берег, Ванюша не помнил, а может быть, люди помогли, потому что очнулся он уже на берегу, в нескольких шагах от воды. Он открыл глаза — все было в густом желтом тумане, а потом [62] туман несколько рассеялся, и он увидел солнце, море и людей. Его стошнило. Кто-то сказал:

— Это хорошо. Раз рвет, значит, все пройдет.

Женские голоса настаивали, чтобы позвали доктора. А мужчины возражали:

— Не надо, отойдет. Его малость о камни пошлифовало, но ничего крепче будет.

Какой-то пожилой лодочник в выцветшей синей грубой блузе наклонился над Ванюшей, поднял его за ноги вниз головой и несколько раз слегка встряхнул. Теплая вода полилась изо рта, и сразу стало легче.

Ванюша тихо проговорил:

— Спасибо, дядя. Лодочник тщательно ощупал своими грубыми руками голову мальчика, потом осмотрел разбитые коленки и, достав из кармана бутылочку с йодом, залил ссадины. Царапины защипало, но Ванюша, закусив губу, промолчал.

— Ну, вот и хорошо, малец, теперь все в порядке, — сказал лодочник и широко улыбнулся, показав ровный ряд крупных белых зубов.

— Большое, большое спасибо, дядя.

— Ну, бувай здоров, — ответил тот и пошел к своим лодкам. Любопытные, окружавшие Ванюшу, тоже стали расходиться. Он с трудом поднялся. Ему было холодно, хотя солнце припекало вовсю. Он стал искать свои штаны, сандалии и рубашку с картузом. Кое-как с помощью каких-то мальчишек, принявших самое горячее участие в его беде, он нашел свою одежду и оделся.

Чувствуя большую усталость во всем теле, но какую-то легкость на сердце, как будто вновь народился на свет, Ванюша стал подниматься на крутой берег Аркадиевки.

После этого случая Ванюша больше не плавал к подводному камню.