Широкие горизонты

Вскоре после того как на полигоне побывал руководящий состав Реввоенсовета Республики, которому мы демонстрировали проходившее испытания вооружение, пришло известие о том, что принято решение передать все разработки, связанные с развитием и совершенствованием технических средств обнаружения самолетов, в ведение Главного артиллерийского управления (ГАУ). Должен заметить, что в прежние годы этими вопросами занималось Военно-техническое управление РККА. Решение о переподчинении диктовалось жизнью. И вот почему.

Во-первых, Военно-техническое управление занималось слишком многими и к тому же весьма разнообразными видами боевой техники, специмущества и приборов. Во-вторых, и это было, пожалуй, основным, в тот период начинались широкие работы по созданию более совершенных образцов зенитной артиллерии, которые предполагалось использовать в комплексе с приборами управления огнем и различными системами обнаружения воздушных целей. Вполне естественно, что для успешного решения этих сложных задач, весьма многогранных и объемных, требовалось объединение общих усилий, какое-то централизованное руководство. [97]

В том же 1932 году в системе Наркомата обороны было создано еще одно управление — Управление военных приборов, которое включалось в состав ГАУ. Во вновь созданное управление из Военно-технического управления РККА перевели некоторых опытных военных инженеров, занимавшихся прожекторами и звукоулавливателями: М. А. Федосенко, Г. С. Гойлова, П. И. Григорьева, Ф. Г. Метлина, Б. Г. Леонова, Н. Н. Духонина и других.

Совершенно неожиданно для меня на полигон пришел приказ и о моем назначении в ГАУ. Собственно, какие-то разговоры о возможном переводе велись и раньше, но они носили общий характер. «Зачем, в сущности, может понадобиться солидному центральному управлению молодой инженер?» — думалось мне. Правда, к тому времени у меня в петлицах уже появилась вторая «шпала», но вот что касается опыта работы, тем более руководящей... Однако начальство рассудило иначе. Приказ был подписан без каких-либо дополнительных согласований со мной.

Не стану скрывать, расставался я с полигоном не без грусти. Но приказ есть приказ.

Вскоре началась моя служба на новом месте. Каждое утро подходил я теперь к старинному зданию на Красной площади. В этом доме помимо Главного артиллерийского управления размещались Управление связи, Инженерное управление, Военно-химическое управление, Управление военно-морских сил и еще некоторые службы и отделы Наркомата обороны.

Должность моя именовалась очень длинно и мудрено: начальник секции средств обнаружения научно-технического отдела Управления военных приборов ГАУ. К нам стекались сведения об испытаниях военной техники нашего профиля, которые мы должны были тщательно анализировать. По отношению к промышленности, производившей для армии вооружение и боевую технику, мы являлись заказчиками. Это обязывало нас разрабатывать и согласовывать тактико-технические требования на все приборы и устройства. Через нас решались вопросы оснащения войск той техникой, которую принимали на вооружение и начинали выпускать серийно. На основании данных об эксплуатации вооружения в частях и подразделениях мы вносили предложения об усовершенствовании, доработке некоторых образцов.

Довольно часто нам приходилось выезжать в командировки [98] на заводы, в научно-исследовательские институты, на испытательные полигоны. Я на практике убедился, что военному инженеру очень нужны личные контакты с разработчиками, конструкторами, представителями промышленности. В разговорах, беседах быстрее налаживается взаимопонимание, улаживаются частные разногласия. Никакая переписка не может дать такого эффекта.

Должен заметить, что бумаги у нас вообще не пользовались большой популярностью. И линия эта исходила от начальника Управления военных приборов Александра Григорьевича Орлова. Он не отрицал необходимости служебной переписки вообще, но считал, что она должна быть сведена к минимуму. Александр Григорьевич также предпочитал личные контакты с представителями наркоматов, промышленности, конструкторских бюро, научных институтов. Его поездки на заводы были не исключением, а правилом. Иной раз только разложишь на столе документы, как резко открывается дверь.

— Вы на месте, Лобанов? Вот и хорошо! Ну-ка складывайте свою канцелярию. Я буду ждать в машине.

А через пять минут мы уже едем по Москве. Искрится на солнце снег, ярко вспыхивают отраженным светом лобовые стекла встречных автомобилей. Александр Григорьевич, запахнув кожаное пальто и подняв воротник, некоторое время молчит. Потом поворачивается ко мне:

— Привыкаете, Лобанов? Не жалеете о переводе с полигона? Вот и ладно! Здесь, сами понимаете, горизонты пошире. Подождите, еще не так размахнемся!

Машина резко тормозит у поворота. Проезд по улице закрыт. Еще месяц назад здесь ничего не было, а сейчас — забор, на котором написано: «Строительство метрополитена». Из ворот выезжает тяжело осевший на задние колеса грузовик. Откуда-то доносится четкая дробь отбойных молотков. Разворачиваемся, едем кругом. И снова встречаем машины с кирпичом, бревнами, тесом. Растет Москва, хорошеет, благоустраивается!

В заводской проходной быстро оформляем пропуска. Несколько слов с директором, главным инженером — и сразу в цех, который выполняет один из наших заказов. Александр Григорьевич берет со стеллажа готовую деталь, внимательно рассматривает ее и вдруг хмурится:

— Что-то здесь не то. Жидковата, на мой взгляд. Неужели мы ее в таком виде утвердили к производству? Где [99] военпред? Пусть немедленно явится ко мне с чертежами этого узла.

Вскоре выяснилось, что без ведома управления, но с согласия представителя военной приемки в конструкцию злополучного кронштейна внесли незначительные изменения, которые отрицательно сказались на его качестве. Давать такое согласие военпред не имел права. И если бы не своевременное вмешательство Александра Григорьевича, пришлось бы переделывать большую партию деталей.

За время совместной службы с Орловым я очень многому научился у него. Юрист по образованию, он был человеком исключительно эрудированным. Возглавив коллектив военных инженеров, Александр Григорьевич быстро завоевал авторитет. Глубоко и всесторонне зная правовую сторону дела, он в короткий срок наладил контакты с наркоматами, руководителями ведущих предприятий, институтов. На совещаниях Орлов держался с достоинством, независимо. Нас поражало его умение веско аргументировать каждый свой довод, корректно и в то же время непреклонно отстаивать интересы Главного артиллерийского управления. Словом, Александр Григорьевич был для всех нас примером принципиальности, выдержки, настойчивости.

При решении самых сложных вопросов Орлов всегда оказывался на высоте. Смелости и решительности ему было не занимать. Это касалось как больших, принципиальных вопросов, так и мелочей. Александр Григорьевич, например, со всей строгостью боролся за неуклонное выполнение существующего распорядка дня. Стремление некоторых сотрудников задерживаться до поздней ночи он расценивал как неумение решать служебные вопросы в отведенное для этого время. Сделав замечание раз-другой, Орлов не останавливался и перед взысканием.

Александр Григорьевич отлично понимал, что руководитель обязан знать специфику того дела, которым занимается. Он настойчиво изучал техническую литературу, знакомился с организацией производства. Спустя некоторое время Орлов подготовил специальное пособие для войск, в котором популярно рассказывалось об устройстве приборов, их назначении, эксплуатационных характеристиках. Пособие было написано на хорошем профессиональном уровне. Так излагать материал мог только [100] опытный инженер, незаурядный специалист в области военных приборов.

Суровая требовательность Орлова не мешала ему оставаться чутким, отзывчивым человеком. Он мог вместе со всеми нами отправиться в театр, на концерт, в плавательный бассейн, открывшийся в Москве. Александр Григорьевич плавал замечательно. А ведь у него была ампутирована нога. Он потерял ее во время гражданской войны. Орлов никогда не жаловался на боль или усталость. Чуть прихрамывал, иногда брал с собой палочку — вот и все. И если бы не бассейн, никто из нас так и не узнал бы о последствиях его тяжелого ранения.

К сожалению, примерно через год нам пришлось расстаться с Александром Григорьевичем. Его назначили помощником военного атташе во Францию, а еще через некоторое время перевели военным атташе в Германию. Мы тепло проводили нашего мудрого наставника, доброго старшего товарища к новому месту службы.

* * *

Первый же год службы в Управлении военных приборов ГАУ убедил меня, что слова Александра Григорьевича Орлова о широких горизонтах имеют глубокий смысл. Слов нет, работа на испытательном полигоне была увлекательной, интересной. Но все-таки она носила односторонний характер. Я, например, занимался звукоулавливателями, мой друг и старший товарищ Борис Леонов — прожекторами. Было известно, что создаются и другие средства обнаружения. Отдельные сведения проникали и к нам, однако они были столь отрывочными и краткими, что мы не могли представить себе даже общую картину.

Здесь, в Москве, все выглядело по-другому. В нашем распоряжении имелись документы, изучая которые, мы знакомились с проводившимися разработками. Бывая на заводах и в институтах, военные инженеры видели, как замыслы ученых и конструкторов воплощались в металл и электрические схемы. И наконец, — что являлось самым главным, как мне кажется, — каждый из нас в большей или меньшей степени принимал участие в разработках и испытаниях новых или модернизированных средств обнаружения самолетов, которые проводились на полигонах. Лично для меня эта сторона служебной деятельности представлялась наиболее интересной и значимой. [101]

Помню, одна из самых первых и очень ответственных моих командировок по заданию Управления военных приборов как раз и была связана с испытаниями, проходившими в районе Евпатории. По распоряжению начальника ГАУ Николая Алексеевича Ефимова сюда доставили все виды приборов и устройств, которые предназначались для обнаружения воздушных целей. Некоторые из них уже были приняты на вооружение. Их установили на полигоне для того, чтобы можно было сравнить тактико-технические характеристики новых и старых образцов. Некоторые системы находились в заключительной стадии разработки и требовали окончательной доводки при работе по самолету.

Я увидел здесь наряду со знакомыми мне звукоулавливателями и прожекторами такие устройства, как теплообнаружитель, о котором раньше мне почти ничего не было известно, дифференциально-интерференционный пеленгатор, установку для пассивного подслушивания. Всего набралось что-то около шестнадцати различных систем.

Задача заключалась в том, чтобы в ходе испытаний получить данные, которые позволили бы объективно сравнить между собой тактико-технические характеристики различных приборов, выявить достоинства и недостатки каждого из них, определить возможность и целесообразность их использования для обнаружения самолетов. Программа была обширной, сложной, с большим объемом математической обработки данных. Для выполнения задания в назначенные сроки (а они были весьма сжатыми) приходилось напряженно трудиться с раннего утра до позднего вечера, прихватывая иной раз и значительную часть ночи.

Принцип проведения испытаний оставался прежним. В назначенный час с аэродрома поднимался самолет, который летал на заданной высоте, по строго определенному маршруту. С ним непрерывно поддерживалась радиосвязь. Те же таблицы с бесконечными цифрами, те же попытки засечь цель на максимально возможной дальности, тот же порядок подсчета ошибок в определении угловых координат. И снова поправки на скорость, направление ветра, температуру воздуха, влажность. Казалось бы, что все это — повторение пройденного. Проектные организации, наше управление имели достаточно статистических данных, на основании которых можно было сделать определенные [102] выводы. Но данные эти собирались в разных местах, разными людьми. Естественно, что могли остаться неучтенными какие-то отличия в условиях. Нельзя было исключать и фактор субъективности при оценке полученных результатов.

Теперь все обстояло иначе. Образно говоря, под все итоги подводился общий знаменатель. Если в небе появлялись облака, то они появлялись одновременно для всех технических средств. Если поднимался ветер, то и он был «общим». Тщательно анализируя полученные данные, сравнивая и оценивая их, мы могли достаточно объективно сказать, на что может рассчитывать Красная Армия сегодня, какое из направлений является наиболее перспективным с точки зрения завтрашнего дня. Проводимые испытания, в сущности, мыслились как генеральная проверка акустических и электроакустических средств обнаружения самолетов. В зависимости от итогов Главное артиллерийское управление должно было определить стратегию дальнейших научных исследований в этом направлении.

Увы, и на этот раз результаты не радовали. Дальности обнаружения самолетов, ошибки в определении угловых координат — все было примерно таким же, как и прежде. Мой доклад о завершении испытаний восприняли в Москве без энтузиазма. Особенно переживал неудачу заместитель начальника Управления военных приборов Владимир Давидович Грендаль. Будучи по образованию военным инженером-технологом, Владимир Давидович имел богатейший опыт артиллериста-практика. Наряду с этим он обладал глубокими и разносторонними теоретическими знаниями. Артиллерийскую академию Грендаль окончил еще в 1911 году, он имел ученую степень доктора военных паук, звание профессора. Феноменальная память Владимира Давидовича, его высокая требовательность заставляли нас особенно тщательно готовиться к докладам. Грендаля нельзя было назвать придирчивым, однако точность и аккуратность он ценил превыше всего. Владимир Давидович никогда не повышал голоса, говорил спокойно, размеренно. Но сам всегда волновался, когда приходилось делать замечание кому-нибудь из подчиненных. Иногда подобные разговоры кончались для него сердечным приступом. Мы старались беречь Владимира Давидовича, ограждать его от излишних волнений. Однако сделать это было не так-то просто. Он часто выезжал в институты, конструкторские [103] бюро, на полигоны и непременно ввязывался в острые споры. Говорил Грендаль увлеченно, излагая только самое главное. Я до сих пор восхищаюсь его умением четко и лаконично формулировать свои мысли.

Доклад о результатах испытаний средств обнаружения самолетов в Крыму, хотя общие выводы его и были неутешительными, произвел на Грендаля неплохое впечатление.

— Вижу, товарищ Лобанов, что в этих вопросах вы разбираетесь. Вот только признайтесь откровенно, что звукоулавливатели вам ближе, чем теплообнаружители.

Пришлось согласиться с Владимиром Давидовичем. Несомненно, теплообнаружители были для меня пока что «чужими». Ведь на полигоне, где проходила моя служба до назначения в ГАУ, я ими фактически не занимался. Читал, разумеется, изучал отдельные документы, но все это давало лишь примерное представление о проблеме.

— Как вы смотрите, если мы предложим вам более основательно заняться этими вопросами?

— От звукоулавливателей мы как будто взяли все, что возможно на сегодняшний день, — ответил я. — Но я не берусь судить, насколько перспективны теплообнаружители...

— Вот-вот! — оживился Грендаль. — Многие подходят с такой меркой: перспективное — давай сюда, есть какие-то сомнения — пусть другие занимаются. А вы постарайтесь и теплообнаружитель сделать перспективным, а главное — эффективным прибором. Войска противовоздушной обороны большое спасибо скажут. Согласитесь, рациональное зерно в этой идее существует. Добейтесь, чтобы оно проросло, дало сильные и живучие всходы. Справитесь с этой задачей — честь вам и хвала!

— А если не справлюсь? — помимо воли вырвалось у меня. — Если окажется, что теплообнаружители непригодны для ПВО?

— В науке иногда и поражение оборачивается победой. Потерпим неудачу, станем искать другие пути. Мы и сейчас их ищем. А пока, на мой взгляд, ставить на этих установках крест еще рановато. Звукоулавливатели и прожекторы не забывайте, но и над моим предложением подумайте.

Было бы неправильным полагать, что проблема тепло-обнаружения возникла лишь в 1932 году, когда возможности звукоулавливателей были вроде бы полностью исчерпаны. [104] Этим вопросом начали заниматься значительно раньше. Еще в 1929 году было замечено, что полет самолета сопровождается не только шумом двигателей, но и тепловым излучением. Нельзя ли использовать это явление для обнаружения воздушных целей? Первым военным инженером, поставившим этот вопрос перед учеными и конструкторами, был Мирон Архипович Федосенко. От него я принимал площадку для испытания звукоулавливателей на полигоне. А позже он стал моим непосредственным начальником в Управлении военных приборов ГАУ.

В 1926—1931 годах Мирон Архипович активно участвовал в разработке нескольких образцов акустических приборов. С его мнением считались и военные и гражданские специалисты. Советское правительство предоставило ему возможность побывать за рубежом. Он посетил заводы в США, Англии, Германии, Австрии. Именно по его инициативе были закуплены и присланы на полигон иностранные звукоулавливатели. Отдавая максимум усилий акустическим средствам, многое делая для их развития, Федосенко настойчиво искал и другие пути решения проблемы обнаружения самолетов.

В 1929 году по настоянию Федосенко вопрос об исследовании возможности обнаружения летящих самолетов по тепловому излучению двигателей был поставлен Военно-техническим управлением РККА перед Всесоюзным электротехническим институтом. Обосновывая свою точку зрения, Мирон Архипович исходил из следующего. Во-первых, самолет в любых условиях будет являться источником теплового излучения. Оно неизбежно станет возрастать с увеличением мощности двигателей и их числа. Во-вторых, тепловые волны распространяются в атмосфере значительно быстрее звука. Отсюда следовало предположение, что повысится точность пеленгации. И наконец, последнее: прибор будет прост. Он должен иметь лишь приемное устройство и простейший индикатор.

Вскоре первый образец теплообнаружителя был создан. Конструктивно он был похож на зенитный прожектор, в котором стеклянное зеркало заменили металлическим. Разумеется, было убрано и защитное стекло. В фокусе параболоида вместо источника света установили чувствительный термоэлемент, который преобразовывал [105] тепловые волны в электрический ток. Далее сигнал усиливался и после дополнительных преобразований, как и в акустических приборах, подавался на обыкновенные телефоны-наушники. Интенсивность сигнала достигала максимума, когда операторы или электроавтоматическая система наводки совмещали оптическую ось установки с направлением на самолет. Вот и все. Получался своеобразный «прожектор наоборот». В прожекторе излучалась световая энергия, в тенлообнаружителе принималась тепловая.

Однако первая же практическая проверка новой установки в полигонных условиях показала, что даже до звукоулавливателя, который никто из нас не считал шедевром, ей еще далеко. Принцип сам по себе не опровергался. Самолет обнаруживался по тепловому излучению двигателей. Но даже многомоторный бомбардировщик удавалось засечь на дальности, не превышающей десять — двенадцать километров. Мы были уверены, что в будущем ее удастся увеличить. Ведь на первых порах приходилось иметь дело с простейшим макетом, в котором не все было доведено до совершенства. Многое можно было улучшить. Поэтому тут же на испытательной площадке руководитель работы профессор В. Л. Грановский и его помощники выдвигали новые идеи, производили приблизительные прикидки и расчеты.

— Если размеры зеркала увеличить вдвое, то поток тепловой энергии возрастет...

Из кармана комбинезона извлекалась логарифмическая линейка, на утоптанной земле первой попавшейся железкой писались формулы, чертились графики. Мы забывали о палящем солнце, духоте. Цифры, цифры и снова цифры...

Помню, однажды во время испытаний произошел такой случай. Как обычно, с аэродрома поднялся тяжелый бомбардировщик. Набрал высоту, лег на заданный курс. Зная, что до рубежа, на котором он может быть обнаружен, еще далеко, мы курили возле палатки. И вдруг крик оператора:

— Есть цель!

В первый момент мы подумали, что он разыгрывает нас. Подбежали к установке, отобрали у него наушники. Действительно, слышен сигнал. Запрашиваем у радистов дальность — докладывают совершенно невероятную цифру. Она превышает обычный результат в несколько раз. Просим связаться с самолетом повторно, немедленно уточнить [106] его местоположение. Все точно, дальность обнаружения фантастическая. Для проверки просим летчиков повторить заход по тому же курсу. Теперь, разумеется, сами берем на себя обязанности операторов. Сигнал слышен!

Торопливо заполняем таблицы, торжественно подписываем протокол. Решаем в следующую ночь повторить опыт и немедленно даем заявку на аэродром. Можно отправляться на отдых, но разве кто помышляет о нем сейчас?! Радость бьет через край. Недавние спорщики обнимаются, похлопывают друг друга по плечам. Спать никому не хочется. Впервые замечаем, какая чудесная сегодня ночь!

И правда, ночь замечательная. Темный небосвод усыпан бесчисленными звездами. Легкий ветерок тянет с моря. Неправдоподобно яркая луна заливает все вокруг мягким, таинственным светом. Давно не приходилось видеть такой лунищи! Невольно приходит в голову мысль, что в свое время люди непременно доберутся туда, полетят, быть может, к звездам. Вот только когда это будет?

Луна... Какое-то сомнение заползает в душу. Оно пока еще неясное, смутное. Но с каждым мгновением овладевает мной все больше. Неужели могло случиться такое? Нужно немедленно выяснить. Тут же связываемся с дежурным на аэродроме, чтобы проверить, нет ли в воздухе случайных самолетов. Их нет. Включаем аппаратуру, разворачиваем установку в сторону серебристого диска, нахально сияющего в небе, и... слышим в наушниках знакомый сигнал. Пробуем отвернуть зеркало теплообнаружителя влево, вправо. Здесь тишина. Напрашивается вывод: направление на самолет совпадало во время эксперимента с направлением на луну. Отсюда и ложное заключение о дальности обнаружения.

— Ничего, товарищи, не расстраивайтесь. Ведь мы опровергли пословицу «Светит, да не греет», — пытается пошутить кто-то из нас, но шутку не подхватывают.

Да, оказывается, и луна греет. Очередная неудача, досадная ошибка. Сколько их еще будет? Впрочем, на этот вопрос никто не сможет ответить. Я, например, неоднократно убеждался, что работа инженера-испытателя связана не столько с радостями, сколько с разочарованиями.

Испытания теплообнаружителей, которые проводились в 1932—1933 годах, шли трудно. Редкий цикл работ обходился без каких-либо сюрпризов. Прежде всего выяснилось, [107] что установка способна обнаруживать самолеты только ночью, да и то лишь на фоне безоблачного неба. Облака создавали помехи, близкие по своему тепловому диапазону к излучению самолетных двигателей. Изрядное время пришлось затратить на изучение этой проблемы и поиск путей выхода из тупика. Удалось разработать и создать специальные фильтры. Уровень помех несколько снизился, но одновременно упала дальность обнаружения, которая и без того была мала.

Вопрос стоял очень серьезно. Имеет ли смысл продолжать работы? Тут мнения разделились. Одни полагали, что испытания и исследования в этом направлении следует продолжать, добиваясь увеличения дальности обнаружения. Днем, дескать, самолеты можно засечь и прежним способом, то есть при помощи хорошо зарекомендовавших себя оптических средств.

Другие считали, что такое половинчатое решение вопроса не отвечает интересам Красной Армии. По их мнению, следовало сосредоточить усилия на создании универсальной установки, которая будет успешно работать в любое время суток, при всякой погоде. На совещаниях, где подводились итоги очередного этапа испытаний и намечались планы на будущее, разгорались бурные споры между сторонниками двух этих направлений.

К лету 1933 года стало окончательно ясно, что тепло-обнаружители при существовавшем в то время уровне развития науки и техники не могут быть использованы для поиска самолетов. Тактические и технические характеристики этих устройств оказались не лучше, чем у звукоулавливателей. Горькое заключение, по дальнейшая трата сил и государственных средств представлялась нецелесообразной. Оставалось подготовить итоговые документы и сдать папки с делами в архив.

И все же инженеры-вооруженцы ГАУ решили попытаться найти практическое применение созданным приборам, использовать их в интересах Красной Армии. С этой целью были организованы дополнительные испытания. Объектами обнаружения вместо самолетов стали наземные цели: танки, автомашины. Но и здесь не удалось получить обнадеживающих результатов. Танк Т-26, к примеру, обнаруживался «в хвост», то есть со стороны основного источника тепла — глушителя двигателя, на дистанции 1000—1200 метров. Автомобили и войсковые [108] подразделения, естественно, обнаруживались на еще меньших дальностях. Если же между прибором и объектом наблюдения существовали препятствия — лес, кустарник, постройки, обнаружение становилось вообще невозможным. Таким образом, установки, улавливающие тепловую энергию, оказались малоэффективными и при разведке наземных целей.

Однако проблемой теплообнаружения заинтересовались моряки. Собственно, инициатива вновь исходила от ГАУ. Когда о предложении провести испытания на море доложили Начальнику морских сил РККА В. М. Орлову, он немедленно дал согласие, рекомендовав провести эксперимент на Балтике. Руководителем испытаний командование ГАУ назначило меня.

Командующий Балтийским флотом Лев Михайлович Галлер любезно принял меня сразу же по прибытии в Кронштадт. На вид суровый и строгий, он встретил «сухопутного» инженера исключительно доброжелательно.

— Слышал, слышал, что ни в воздухе, ни на земле у вас не получилось. Что ж, давайте общими усилиями будем ловить фортуну на морских просторах.

О Галлере я много слышал и раньше. Говорили о нем как об исключительно волевом, требовательном командире, прекрасном знатоке морского дела. Умел он, в случае необходимости, строго спросить с подчиненных, но и научить их многому мог. Особенно ценил Лев Михайлович людей инициативных, деятельных, смелых. И сам был точно таким же. Уважал он добрые морские традиции, свято хранил их, но в то же время любая свежая мысль немедленно привлекала его внимание. Работы Галлера но тактике и стратегии отличались необыкновенной глубиной и широтой мышления. Их автор мог детально проанализировать любой вопрос, сделать обобщения и выводы. При этом Лев Михайлович не смущался, если его взгляды расходились с общепринятыми. Не исключено, что именно его доброжелательное отношение к новаторам и было учтено Начальником морских сил РККА при решении вопроса о месте испытаний.

Я начал было докладывать Льву Михайловичу о нашей экспериментальной установке, о полученных результатах. Но он тут же прервал меня:

— Не нужно, товарищ Лобанов. Расскажете, когда [109] привезут аппаратуру. Кстати, я не думаю, чтобы у вас были основания для пессимизма.

Высокий, худощавый, он поднялся из-за стола и шагнул к одному из шкафов с книгами. Их в кабинете Галлера было великое множество: морские атласы, труды выдающихся флотоводцев, самая разнообразная техническая литература, книги по истории и искусству. Полки были забиты до предела, но Лев Михайлович, протянув руку, сразу же достал нужный ему помер журнала «Морской сборник».

— Взгляните, что пишут по этому поводу англичане. Они тоже пытались обнаруживать самолеты с помощью тепловых систем. У них в таблицах почти те же цифры, что и у вас. Некоторые показатели чуть выше, другие чуть ниже.

Я был настолько поражен его словами, что в первый момент не мог ничего ответить. Командующий флотом, видный морской военачальник — и такая осведомленность в вопросах, не имеющих, казалось бы, прямого отношения к его служебной деятельности. Каким же огромным должен быть диапазон знаний человека, чтобы он мог вот так свободно и непринужденно вести беседу о новейших технических проблемах!

А Лев Михайлович тем временем спокойно продолжал:

— Судя по всему, за границей решили прекратить испытания. Ну и пусть. А мы обязательно продолжим. Верю, понимаете, верю, что рано или поздно добьемся положительных результатов.

На следующий день программа испытаний обсуждалась с работниками оперативного отдела. Мы сказали им о своих нуждах. Прежде всего нам требовалось максимальное количество проходящих мимо судов, по которым можно было бы проверить теплообнаружители. Чем больше будет накоплено данных, тем убедительнее станет статистика. Кроме того, установки хотелось расположить неподалеку от какой-нибудь стационарной точки флота. Это позволило бы иметь постоянную связь со штабом, а через него — с Москвой.

Моряки отнеслись к нашим просьбам с полным пониманием. Они рекомендовали нам разместиться на территории форта «К». Галлер, к которому мы явились с докладом, тут же утвердил решение и пожелал успехов в работе. [110]

И вот в июне 1934 года мы очутились на форте «К». Представьте себе небольшой клочок земли. Артиллерийские орудия за броневыми плитами, снарядные погреба, служебные и жилые помещения для командного состава и краснофлотцев укрыты земляными насыпями. Долгое время мы не могли решить, остров это или полуостров, так как лишь узкая каменистая коса соединяла форт с островом Котлин. Однако стоило подняться даже небольшому ветру, особенно западному, как волны начинали заливать перемычку. В такие дни мы имели полное право именовать себя островитянами.

Хозяева форта встретили нас радушно, с традиционным морским гостеприимством. Нам немедленно помогли разгрузить оборудование и разместиться в специально выделенной комнате. Впрочем, сразу же пришлось привыкать к новой терминологии. Комната теперь именовалась кубриком, столовая — кают-компанией, повар — коком. В кают-компании сразу же появился стол для нашей бригады. На нем — новенькие столовые приборы, графин с клюквенным напитком. Словом, все было сделано для того, чтобы мы сразу почувствовали себя полноправными членами небольшой, но дружной семьи.

В состав группы, которой Главное артиллерийское управление поручило провести испытания на Балтике, помимо меня входили Вениамин Львович Грановский, Константин Семенович Вульфсон и Владимир Тимофеевич Родионов. Всех их я хорошо знал. В течение пяти лет этот коллектив исследовал проблему теплообнаружения. Хотя я вел другое направление, мы неоднократно встречались на полигонах, в институте, на совещаниях.

Профессор Грановский преподавал в Московском государственном университете и параллельно с этим заведовал отделом во Всесоюзном электротехническом институте. Это был ученый-энтузиаст. В период работ по теплообнаружению Вениамина Львовича постигло страшное несчастье. Во время отпуска он вместе с женой принимал участие в альпинистском походе. Произошла катастрофа. Жена погибла, а сам он около года провел на больничной койке. Но даже в эти трудные месяцы, безмерно страдая физически и морально, профессор не переставал думать о делах. Он изучал труды по теории распространения и поглощения тепловых волн в атмосфере, рассматривал и сравнивал различные типы термоэлементов. Выписывая [111] Грановского из больницы, врачи рекомендовали ему длительный отдых и амбулаторное лечение. Однако буквально через день он уже появился в лаборатории.

На протяжении многих лет верным соратником и другом Грановского был профессор Вульфсон. Вместе работали, вместе отдыхали. Во время альпинистского похода они тоже были рядом, и лишь счастливая случайность спасла Константина Семеновича от беды.

Третьим в нашей группе был техник Владимир Тимофеевич Родионов. Очень скромный, молчаливый человек и прекрасный работник. Руки у него были поистине золотые. Самую сложную работу он выполнял быстро, с ювелирной точностью. Иногда Родионов активно вмешивался в наши дела.

— Т-так не пол-лучится, — изрекал он и вежливо оттеснял в сторону Грановского. — Д-давайте я сам сделаю...

Итак, с помощью краснофлотцев мы быстро установили нашу аппаратуру и приступили к испытаниям. Сразу же стало ясно, что форт «К» выбран командованием флота не случайно. Это было исключительно удачное место для эксперимента. Мимо нас днем и ночью шли торговые суда. Одни следовали в Ленинградский порт, другие — обратно. Правда, в дневное время мы только проверяли и настраивали аппаратуру, так как теплообнаружители, как я уже упоминал, не могли следить за целями, когда на небосводе сияло солнце.

В нашем распоряжении было два теплообнаружителя. Один из них — основной, с полутораметровым параболоидом. Второй — с диаметром зеркала 40 сантиметров. В соответствии с программой мы должны были работать одновременно и тем и другим, чтобы не просто установить, на какой дальности каждый из них обнаруживает корабль, но и выявить зависимость между практической дальностью обнаружения и размерами отражателя. Дело в том, что теоретические расчеты далеко не всегда совпадали с результатами опыта. Почему? Вот на этот-то вопрос мы и хотели получить ответ.

В ходе испытаний мы неожиданно столкнулись еще с одной загадкой. Оказалось, что крупные океанские пароходы обнаруживаются так же плохо, как и самолеты, и даже хуже. Максимальная дальность, которую нам удавалось получить, составляла всего лишь 8—9 километров. Грановский и Вульфсон вели бесконечные расчеты и пересчеты. [112] Формулы говорили, что дальность должна быть по крайней мере вдвое большей, а таблицы, в которые заносились данные, упрямо опровергали теоретические выкладки.

Больше всех переживал Вениамин Львович. Судя по всему, приближался момент, когда предстояло окончательно перечеркнуть его пятилетний труд. А для ученого-исследователя это тяжкий момент.

— Невероятно! Совершенно невероятно! — восклицал он, сжимая голову руками. — Сколько израсходовано государственных средств! И все, кажется, напрасно. Надо было предвидеть такой финал и не обольщаться иллюзиями.

Мне вспомнилось, как возражал против дальнейших испытаний установки по морским целям профессор Грановский на совещании в ВЭИ. Казалось бы, оп, как автор разработки, должен был занимать диаметрально противоположную позицию. А Вениамин Львович решительно требовал прекращения опытов, полного и окончательного закрытия заказа.

Миновал июнь 1934 года. Он не принес ничего нового. Все то же необъяснимое расхождение между теоретическими выкладками и реальными итогами. В нашем распоряжении оставался еще месяц. Разумеется, можно было просить о продлении испытаний, но для этого нужны были веские основания. А их, объективно говоря, как раз и не находилось. Трудно предугадать, чем завершилась бы эта полоса неудач, если бы на форт «К» неожиданно не прибыл сам командующий флотом.

— Ну как? Не обижают старые морские волки моих москвичей? — поинтересовался Лев Михайлович, дружески пожимая нам руки. — С питанием, размещением все в порядке? Нужна ли какая-нибудь помощь с моей стороны? Если что — не стесняйтесь.

Догадывались мы, что наведался Галлер не случайно. Видимо, каким-то образом дошли до него слухи о наших неудачах. И точно, вскоре командующий незаметно и очень тактично перевел разговор на теплообнаружители. Он осмотрел установки, потребовал таблицы и расчеты, внимательно изучил страницы, сплошь исписанные торопливой рукой профессора Грановского.

— Знаете что, Вениамин Львович, — неожиданно произнес Галлер, — мне кажется, что тут вкралась некоторая [113] неточность. На какую температуру дымовых труб вы проектировали прибор?

— Порядка ста — ста пятидесяти градусов.

— Тогда вы, по всей вероятности, преждевременно волнуетесь. Думаю, что у торговых судов она значительно ниже. Побывайте в торговом порту, поговорите со специалистами.

Последовав совету командующего, профессор Грановский тотчас же отправился в Ленинград. В тот же день состоялась краткая беседа с портовым начальством, с инженерами. Точка зрения Галлера полностью подтвердилась. Оказалось, что на торговых судах выхлопные трубы двигателей проходят внутри декоративных кожухов. То же самое можно было сказать и о дымовых трубах. Поэтому внешняя поверхность нагревалась значительно слабее. Вывод напрашивался сам — большей дальности обнаружения мы и не могли получить.

Едва Грановский вернулся на форт, как ко мне подбежал краснофлотец с повязкой дежурного на рукаве.

— Товарищ военинженер, командующий флотом приказал позвонить.

И вот я слышу в трубке голос Льва Михайловича Галлера:

— Побывали у «купцов»? Ну и что?

Я, естественно, не вижу его лица, но мне почему-то кажется, что Лев Михайлович улыбается. Ведь, ей-богу, он знал, что скажут нам в торговом порту!

— Вот видите! Что ж, придется и мне вас порадовать. Постараемся в ближайшие дни организовать специально для испытаний выход в море военного корабля. У нас трубы будут погорячее. Недаром боцманы жалуются, что иногда краска пузырями ползет. Так что готовьтесь, настраивайте аппаратуру.

К назначенному сроку у нас все было готово. Тщательно проверили и отладили установки. Особенно внимательно настраивали усилители, которые на предыдущем этапе работали не слишком хорошо. Перед трудной ночью следовало отдохнуть, но разве до сна нам было?!

Я, захватив полотенце, ушел на наш импровизированный пляж. Вскоре ко мне присоединились и остальные члены нашей группы. Мы молча лежали на песке, подставив ласковым лучам солнца спины. «Да, нелегкая дорожка [114] досталась нам, — думалось мне, — но другой, пожалуй, никто из нас и не хотел бы».

Где-то в центре «острова-полуострова» слышатся удары в рельс. Пора на ужин. Все так же молча идем в кают-компанию. Столы уже накрыты, но все ждут прихода командира. Это непреложный закон, традиция. Минута в минуту появляется и он.

— Прошу садиться, товарищи.

Начинается ужин. Есть, откровенно говоря, совершенно не хочется. Нервы напряжены до предела. Ведь сегодня ночью все решится. Посматриваю на Вениамина Львовича, который сидит напротив. У него, чувствуется, такое же состояние.

И вот получена телефонограмма на наше имя: «Сторожевой корабль «Тайфун» к выходу в море готов. Подтвердите возможность начала испытаний». Немедленно даем «добро». Снова ожидание. Наконец видим в полумраке огни сторожевика. Набирая ход, он поворачивает строго на запад.

Нацеливаем теплообнаружитель. Сначала приблизительно, затем более точно. Система автоматического подслеживания сразу берет цель. Дальность пять километров, шесть... Уже семь, восемь... Неужели сейчас произойдет срыв? Девять, десять... Сигнал не исчезает. Одиннадцать, двенадцать... Мы сопровождаем цель! Все дальше уходит корабль, а мы ведем его как на ниточке! Лишь на дальности четырнадцать километров наушники замолкают. И тут ночь раскалывается громовым «ура!». Мы невольно вздрагиваем от неожиданности. Оказывается, весь личный состав форта собрался неподалеку от испытательной площадки. И теперь люди ликуют вместе с нами.

Однако, на наш взгляд, радоваться еще рано. Просим командира корабля отойти подальше, развернуться и лечь на обратный курс. Что теперь скажут приборы? Вновь напряженное ожидание, и снова успех! Теплообнаружители засекают сторожевик на дальности более пятнадцати километров.

Следующий эксперимент проводим с эскадренным миноносцем «Володарский». С момента выхода эсминца на заданный курс он захватывается системой автоматического сопровождения и не теряется ею до дальности шестнадцать километров. Выясняется, что при ручном управлении установкой возможно и дальнейшее сопровождение [115] корабля. Он окончательно исчезает на удалении двадцать два километра. Это означает, что при существующих скоростях вражеские корабли могут обнаруживаться теплообнаружителями за 30—40 минут до их подхода к объекту. Следовательно, корабельная и береговая артиллерия получали дополнительное время для подготовки к бою. Таких средств ночной разведки и наблюдения наш флот еще не имел.

Зная об итогах опыта, Галлер вторично прибыл на форт.

— Как видите, мой совет пошел на пользу, — улыбаясь, заметил он. — А вы уже капитулировать собрались! Спешить с выводами никогда нельзя. Нужно драться до конца, брать от техники все что возможно.

Непринужденный характер беседы, простота командующего располагали к дальнейшему разговору. Поэтому мы тут же попросили помочь нам в организации и проведении следующего этапа испытаний. Хотелось установить теплообнаружители на борту какого-нибудь корабля и еще раз проверить их в условиях возможных помех от разнообразных силовых, энергетических, электрических агрегатов и радиосредств судна.

Галлер с одобрением отнесся к нашим планам. Единственно, что смущало его: как мы сумеем разместить громоздкое сооружение на палубе? Ведь там и без этого тесно. Но и тут выход нашелся. Решили использовать только малый прибор. Имея некоторый опыт, накопленный в ходе предшествующих испытаний, мы могли без особого труда трансформировать полученные данные, пересчитать их применительно к большому макету. Было решено, что Грановский и Вульфсон останутся на берегу и продолжат опыты по прежней программе, мы же с Родионовым развернем аппаратуру на линкоре «Марат».

Дня через два-три за нами пришел катер. У трапа линейного корабля нас встретил старший помощник командира В. Ф. Трибуц, который в период Великой Отечественной войны уже командовал Балтийским флотом. И вновь мы были приятно поражены флотским радушием, гостеприимством. Мы быстро разместились в просторной, удобной каюте, выделенной в наше распоряжение, и приступили к монтажу аппаратуры. Сразу же нашлись добровольные помощники. Установка заинтересовала весь личный состав линкора, особенно корабельных артиллеристов. [116] Прослышав кое-что об испытаниях, они жаждали потрогать своими руками то самое «чудо», которое позволяет обнаруживать вражеские корабли в полной темноте, не демаскируя при этом себя.

Вскоре отряд кораблей вышел в море. Изрядно штормило. Мы с Родионовым почти все время находились на одном из самых высоких мостиков корабля, где был установлен малый теплообнаружитель. Раскачивался настил под ногами, качались небо, вода. Для моряков, вероятно, такая качка была привычной. Но нас, сухопутчиков, она выматывала вконец.

Несколько дней продолжалось учение, в ходе которого мы почти не сходили с мостика. Мы обнаруживали и сопровождали корабли различных классов, всплывшие подводные лодки, паровые военные катера, спускавшиеся специально для испытаний с борта линкора. Командующий флотом во всем шел нам навстречу.

Кстати, выяснилось, что объекты могут обнаруживаться не только ночью, но и днем в моросящем дожде, утром и вечером на фоне зари. Это радовало и нас, и моряков. Ведь именно во время таких дождей и туманов резко сокращалась видимость, а следовательно, и возможность наблюдения вражеских кораблей при помощи оптических средств. Во время похода в дополнение к основной программе испытаний нами была замерена температура дымовых труб линкора, идущего полным ходом. Расчеты показали, что большим теплообнаружителем он сможет быть обнаружен на дальности 25—30 километров. Проверить эти цифры экспериментально мы, к сожалению, не могли. В составе отряда был лишь один линейный корабль — «Марат», на котором находилась наша установка.

Когда отчет о проведенных испытаниях был почти готов, нас вновь пригласил к себе командующий Балтийским флотом Лев Михайлович Галлер. Он поинтересовался, каковы же будут окончательные выводы.

— Считаю, товарищ командующий, что теплообнаружители могут быть использованы для нужд Военно-Морского Флота, — ответил я.

— У меня такое же мнение. Если сочтете возможным, то приложите, пожалуйста, к отчету и мое заключение. Быть может, мое слово тоже сыграет свою роль при решении вопроса.

Мы были бесконечно благодарны Льву Михайловичу. [117]

Цифры остаются цифрами, а мнение командующего флотом, всеми уважаемого человека, крупного специалиста, было для нас очень ценно. Закончив подготовку доклада, мы распрощались с моряками и выехали в Москву.

Чуть ли не в день приезда в столицу меня вызвал к себе начальник Главного артиллерийского управления Николай Алексеевич Ефимов. Все документы еще шли из Кронштадта спецпочтой, но он не хотел дожидаться.

— Слышал, товарищ Лобанов, что есть успехи. Можете хотя бы основные цифры доложить на память?

Еще бы! Мне казалось, что цифры эти навечно запечатлелись у меня в голове.

— Какова дальность обнаружения эсминца? — задал первый вопрос Ефимов.

— Максимальная — порядка шестнадцати километров.

— Подводной лодки?

— Три-четыре километра.

— Парового катера?

— Около пяти. Если установка обнаруживает корабль на дальности более десяти километров, то это как раз говорит о его принадлежности к Военно-Морскому Флоту.

— Значит, если я правильно понял, одновременно решается и другая задача — производится опознавание? Получается, что теплообнаружители различают «купцов» и военные корабли? А за счет чего это происходит?

Я коротко рассказал о неодинаковом тепловом излучении труб, о том, как мы чуть было не попали впросак.

Результатами испытаний Н. А. Ефимов был очень доволен и без промедлений доложил о них Тухачевскому. Тот распорядился, чтобы вся документация, отчеты, заключения были переданы командованию военно-морских сил для дальнейшего использования в интересах флота.

Таким образом, хотя первоначальная задача так и не была решена, труды наши не пропали даром. Забегая вперед, скажу, что во время Великой Отечественной войны теплообнаружители успешно применялись на кораблях и в частях береговой обороны.

Сразу же после окончания испытаний приказом М. Н. Тухачевского участникам эксперимента на Балтике была объявлена благодарность, а в 1941 году профессорам В. Л. Грановскому и К. С. Вульфсону, инженерам В. Т. Родионову и Н. Д. Смирнову была присуждена Государственная премия. [118]