Две встречи

1

Поезд звенел наградами. В каждом вагоне ехали седовласые ветераны, всем надо было в Волгоград: как же, через два дня — 2 февраля — 30-летие разгрома врага в Сталинграде.

Я вышел в коридор. Приятно стоять у вагонного окна — российской далью наслаждаться.

Встал рядом с коренастым, угрюмого вида, как мне показалось, ветераном. Он, медленно поворачивая голову, взглянул на меня, я на него, и мы молча кивнули друг другу, вроде познакомились.

— Издалека едете? — я первым нарушил молчание.

— Из Свердловска, аид, — ответил он, и я понял, что во мне он признал тоже еврея, коль так ответил.

Я протянул руку для знакомства и назвал себя.

— Бруклич, — сообщил он свою фамилию, а затем как-то подчеркнуто и имя: — Бенцион.

Ну что ж, Бенцион так Бенцион. Но он решил мне пояснить кое-что и сказал:

— Бенционом меня звали в детстве — дома и даже в школе. Но когда в армию призвали, еще в военкомате один военный с кубиками в петлицах удивился моему имени: «Это что еще за Бенцион? Фараон слышал, но Бенцион... Становитесь в строй Бруклич Борис!..» Так и пошло — Борис. Ну, а отчество у меня библейское — отца Моисеем звали.

— В Волгоград, конечно, едем? — спросил я.

— Может, кто и едет именно в Волгоград, но я лично — в Сталинград. Разве я не прав? Город по имени Волгоград мы с вами не защищали, значит, и ехать туда незачем. Другой резон — Сталинград... Это же наша боевая юность... Вот я и еду на свидание с юностью...

— Кем же был юный Бенцион в Сталинграде?

Угрюмость совсем покинула его, и он разговорился.

Сказал, что служил в славном полку — 87-м артиллерийском, сформированном на Урале. Уральцы храбро дрались. Дошли до Берлина. Дали немцам прикурить! А он лично в том полку командовал взводом связи, а позже стал начальником связи артдивизиона. Но то, что было в Сталинграде, только заклятому врагу можно пожелать, хотя желать кому-то зла грешно.

Наш разговор на этом прервался — разошлись по купе чайку попить. Но договорились встретиться в гостинице и вместе пойти на завод «Красный Октябрь», где в дни сражений у Бориса Моисеевича была боевая позиция. И я тоже не раз бывал на «Красном Октябре».

И вот я снова на легендарном заводе. Хожу по залам музея боевой и трудовой славы и припоминаю дни боев, дни, когда сюда ворвались немцы и погасли мартены. Отсюда — из цеха блюмингов, механического и сортового цехов — мне, фронтовому корреспонденту, приходилось не раз отправлять в свою газету репортажи о жестоких боях на «Красном Октябре».

Боковым зрением наблюдаю за Брукличем. Он тоже завороженно разглядывает музейные стенды.

— Можно вас пригласить сюда? — обращается он ко мне. — Будете свидетелем встречи...

— С кем? — спрашиваю, ибо вижу, что никого рядом с Брукличем нет.

— Вы еще спрашиваете «с кем?» С молодым человеком, и, кажется, еще приятной наружности. Со своей юностью, — отвечает и, показывая на фотокарточку, помещенную на стенде, спрашивает: — А что, разве не похож?

Я взглянул на карточку: похож! Да, очень похож молодой капитан, запечатленный на снимке, на поседевшего ветерана, грудь которого украшали ордена и медали.

— Представьте себе, — говорит он, — никак не могу понять, как попала эта карточка в музей. Я не посылал ее сюда, да и у меня самого такого снимка никогда не было. Тайна... Попробуйте ее разгадать...

Мы вместе пошли по заводу. Зашли в мартеновский цех. Сюда, в разливочный пролет, в октябре сорок второго проникли фашисты. Они пытались завладеть печами, чтобы оттуда ударить по нашей обороне. Но у мартенов немцы застряли. Печи надежно обороняли воины-гвардейцы.

— Наши артиллеристы здорово помогали пехоте, — сказал Борис Моисеевич. — Орудийный огонь нашего полка подавлял огневые позиции противника и преграждал его пехоте движение вперед. Это я своими глазами видел.

— Каким образом?

— О, это интересный вопрос. Вы же знаете, что такое взвод связи в артполку. Это уши пушкарей, а может быть, чуточку и глаза. Мы, связисты, вместе с артразведчиками указывали батареям цели. Наш полк был на том берегу Волги и вел огонь по фашистам через реку. А мы, связисты, были здесь, в Сталинграде. Взгляните, пожалуйста, наверх. Видите стропила. Туда-то мы и забирались и вместе с разведчиками наблюдали за немцами. Нелегко это было. Провода рвались ежеминутно, но мы не оставляли командиров и наблюдателей без связи. Хотя и редели наши ряды, однако связь не прекращалась. По нашим проводам неслись команды на огневые позиции батарей, а уж орудийные расчеты обрушивали огонь на головы фашистов...

Многим дорог ветерану «Красный Октябрь». Здесь закалилось его воинское мастерство, здесь в самое тяжелое для защитников Сталинграда время, в октябре 1942 года, он стал коммунистом.

Сообщаю об этом для того, чтобы ответить тем, кто напраслину наводит на коммунистов, заявляя, что всех, без разбора, кто был в партии, надо судить. Это кого судить-то? Бруклича, который, как и тысячи других воинов, в тот самый критический для нашего Отечества час, став членами партии, грудью своей преградил путь врагу к Волге. Он, Бруклич, вступил в партию не для тщеславного портфеля: взводным как был, так и остался. Правда, была тогда одна привилегия у коммунистов — первыми выскакивать из траншей и идти в атаку, первыми пробиваться сквозь вражеский огонь. Вступали в партию для того, чтобы получить именно такую привилегию. Припоминаю героя моей книги «Подвиг обретает имя» ефрейтора Григория Кунавина. Он был парторгом стрелковой роты, и когда вражеский дзот огнем из пулемета придавил роту к земле, а ей надо было продолжать наступление, он, парторг Кунавин, долго не раздумывая, собрался ползти к дзоту. «Гриша, остановись! Пошлю кого-нибудь другого», — сказал командир роты. «Не надо никого другого. Я должен это сделать!..» И он пополз к фашистскому пулеметчику. Кончилось все трагически: собственной жизнью заставил замолчать пулемет коммунист Кунавин. Жители польской деревни Герасимовичи вместе с бойцами похоронили его в центре села и присвоили ему звание почетного гражданина. Так что, и Кунавина собираются судить господа хулители? Опомниться пора бы... Ну да бог с ними, хулителями-кликушами, вернемся к Борису Моисеевичу. Он честно прошел свой боевой путь. После войны возвратился в родной Свердловск. Все годы работал в «Уралгипролеспроме» начальником изыскательной партии. Сотнями лесных дорог и тропинок протопал, и все пешком. Шел и шел. И вдруг, когда пришла пора идти на пенсию, удивился: разве уже шестьдесят? Да, вот так, шагая по уральским лесам, не заметил ветеран войны, что наступил пенсионный возраст.

С той нашей встречи прошло много лет. Мы иногда встречались на улицах Екатеринбурга. Рад, что ветеран-сталинградец шагал бодро, не стонал. Но нынче не стало Бориса Бруклича.

2

И в восемьдесят восьмом, в год 45-летия Сталинградской победы, я снова в Волгограде. Перво-наперво пошел на торжественное собрание ветеранов-сталинградцев 64-й армии. Это не моя армия, я из 62-й. Но 64-я была нашей соседкой на волжском рубеже, естественно, хотелось посмотреть на тех, кого не пришлось видеть во время боев, узнать кое-что из их боевой практики.

Торжественно выглядело собрание: зал заполнен был до отказа, и что примечательно — много молодых людей. Это отрадно: молодежь должна знать боевую историю своего народа. И президиум был великолепен: седовласые генералы, полковники и рядовые в блеске орденов. Сидя в зале, разглядываешь каждого.

Мой взор остановился на генерале с могучей фигурой, сидевшем рядом с председательствующим. Вся его левая сторона груди была увешана наградными планками, над которыми блестела Золотая Звезда Героя Советского Союза. Лицо его мне показалось знакомым: где-то я его видел, но не смог припомнить, где именно. И только, когда председательствующий, тоже генерал, объявил, что слово имеет представитель 62-й армии генерал-лейтенант Матвей Григорьевич Вайнруб, я хлопнул себя по лбу: ну, конечно, это же Вайнруб, которого я в дни боев здесь встречал, только тогда он был подполковником и стройным танкистом. Потом он стал командующим бронетанковыми и механизированными войсками армии, ближайшим помощником командарма Чуйкова.

Тут же припомнился мне день 14 сентября сорок второго года. Немцы огромными силами нанесли удар по Центральному вокзалу. Его бомбили, обстреливали из всех видов оружия. Потом они бросили в бой танки и пехоту. Была одна цель — овладеть вокзалом и стремительно выйти к Волге. А на противоположном берегу реки готовилась к переправе на подмогу защитникам Сталинграда 13-я гвардейская дивизия. Но надо было продержаться до ее прихода. Тогда командарм Чуйков приказал из офицеров штаба и политотдела армии сформировать две группы с задачей преградить путь противнику к Волге. Во главе одной из групп был поставлен Вайнруб. Эта группа выбила немцев из Дома специалистов и прикрыла паромы, на которых к правому берегу плыли полки 13-й гвардейской. Кажется, после того успеха Матвею Вайнрубу было присвоено звание полковника...

Генерал встал из-за стола и пошел к трибуне. А впереди меня сидели два парня комсомольского возраста. Я услышал их разговор.

— Вайнруб — это кто, немец?

— Ну ты даешь, может ли наш генерал быть немцем?

— А что, я был в ГДР, и там на каждом углу видел надписи — «вайн», что означает — «вино». Понял? А он Вайн-руб...

— Ну и что? Он еврей.

— Еврей? И генерал-лейтенант, да еще и Герой Советского Союза?

В разговор встрял сосед комсомольцев, седой ветеран.

— Между прочим, — сказал он, — у него и брат Герой Советского Союза. Полковник, в войну командовал танковой бригадой.

— В одной семье аж два Героя?

— Так-так, молодой человек. И оба евреи...

— Вот это да?..

Я дословно передаю тот разговор, ибо записал его тогда же в свой блокнот. Подумалось мне: как живучи подленькие мыслишки! В какой семье рос этот комсомолец, в какой школе учился и кто ему в голову вколотил, что еврей — человек второго сорта, не может быть ни генералом, ни героем. Жаль мне стало этого молодого слепца.

— Ничего, прозреет! — сказал мне Матвей Григорьевич уже после торжественного собрания, когда в его гостиничном номере я ему рассказал о разговоре тех двух юношей. — Не он один такой. Есть похлеще экземпляры. Слава Богу, не они делают погоду. Я получаю множество писем от моих однополчан, их детей, и даже внуки пишут. В их строках признательность и благодарность и мне, и моим подчиненным, и всем фронтовикам за воинскую доблесть, за отвагу и храбрость. Попадаются, конечно, и грязные листки. Что ж, жизнь многообразна...

Попросил я Матвея Григорьевича рассказать о своем брате Евсее, ибо ничего не знал о нем, не встречал на фронте.

— Это можно. Евсей отменный танкист, до чертиков влюблен в свой род войск. И храбрый до безумия... Он на год старше меня. Я родился в 1910-м, он в 1909-м. И между прочим, оба в месяце мае. Только я 2-го, а он 15 мая. Из белорусского Борисова мы. Зато с армией я его обскакал. В 1929-м началась моя воинская служба, он же стал военным в тридцать седьмом. Что у нас еще общего? Мы оба породнились с танками.

Матвей Григорьевич вспомнил такой случай, происшедший в Польше, у Вислы. Перед Висло-Одерской наступательной операцией 8-я гвардейская армия пополнялась новыми частями. Поздно вечером к нему на доклад-представление явился один из новых командиров. В комнате было тускло. Горел лишь один фонарь. Матвей Григорьевич, склонившись у огонька, разбирал какие-то записи. И вдруг рокочущий бас:

— Товарищ генерал, 219-я танковая бригада прибыла в ваше распоряжение. Докладывает командир бригады полковник Вайнруб...

— Вы, товарищ полковник, что-то перепутали. Слушает Вайнруб, а кто докладывает? — генерал взял со стола фонарь и приподнял его.

— Докладывает...

— Вижу, вижу... Евсей, дорогой, вот так встреча...

Но полковник продолжал:

— ...командир 219-й танковой бригады полковник Вайнруб.

Тогда и генерал, держа фонарь, тоже представился:

— Доклад принял командующий бронетанковыми и механизированными войсками 8-й гвардейской армии генерал Вайнруб.

И только после такого воинского ритуала братья обнялись.

Участвуя в Висло-Одерской операции, 219-я бригада мощным ударом прорвала оборону врага и вклинилась в его тылы. Именно за эту блестящую победу комбриг Вайнруб Евсей Григорьевич и получил звание Героя Советского Союза.

— За компанию и мне тогда же дали Золотую Звезду, — улыбаясь, сказал Матвей Григорьевич. — В одном Указе наши имена.

Заканчивая рассказ о братьях-танкистах, я вспомнил о книге «Гвардейцы Сталинграда идут на запад», которую мне подарил со своим автографом ее автор — маршал Василий Иванович Чуйков. Решил полистать ее, читал-то давненько. И на многих страницах встретил имя Матвея Вайнруба. Маршал очень тепло отзывается о нем, высоко ценит его командные способности и подчеркивает, что Вайнруб всегда оказывал ему, командарму, значимую помощь и в трудных ситуациях, каких было немало, выручал. Вот один из примеров. 8-я гвардейская сражалась на юге Украины. Гитлеровцы, собрав сильный ударный кулак из трех пехотных дивизий, приготовились дать бой нашим частям. Для усиления 8-й гвардейской командующий фронтом придал ей 23-й танковый корпус. Это ободрило командарма Чуйкова: такая сила должна была разрушить план врага. Но вдруг по рации, когда части корпуса подходили к месту назначения, Чуйков получил трагическое сообщение: убит генерал-лейтенант командир корпуса Е. Г. Пушкин. Кому вручить корпус? Генерал Вайнруб — самая подходящая кандидатура. Так решает командарм. И буквально через три часа, совершив перелет на самолете ПО-2, Вайнруб — командующий бронетанковыми и механизированными войсками армии — принимает командование 23-м танковым корпусом и организует отпор вражеским силам...

На прощание генерал Вайнруб мне сказал:

— Если будете что-то писать о нашей 62-й, ставшей 8-й гвардейской, обязательно подчеркните, что ее командарм Чуйков никогда не различал людей по национальному признаку, он ценил командира по делам, по уму, по умению управлять войсками. Суровый был военачальник, требовательный, но справедливый и порядочный. На войне мы все были солдатами, и только в анкетах — русскими, татарами, евреями...