Итог

Итак, мне в жизни везло. И сейчас, под занавес, я склонен думать, что не обошлось здесь без вмешательства свыше: очень уж закономерным было это везение. Отличало его на протяжении всего моего ХХ века то, что очередной поворот в судьбе, воспринимавшийся первоначально как катастрофа, трагедия или, по меньшей мере, крупная неприятность, оказывался, некоторое время спустя, заботливо ниспосланным мне благом. Иногда, правда, для осознания этого факта требовались не мгновения, не дни, а десятилетия. И тем не менее тривиальная истина «что ни делается, всё — к лучшему» в отношении лично меня срабатывала безотказно.

Когда осенью сорок четвёртого в Прибалтике, у селения Вайнёде, во время немецкой артподготовки случилось прямое попадание в мою стрелковую ячейку, и снаряд, обильно присыпав меня глиной с бруствера, вошёл в противоположную стенку, оставив идеально круглое отверстие в полуметре от моих глаз, взрыв почему-то не последовал. Иначе числиться бы мне по сей день без вести пропавшим, пятная тем самым моих близких на протяжении всей остававшейся им горькой жизни. Но этого не произошло. Хотя должно было: немецкое качество всё-таки...Осознанию вмешательства свыше тогда воспрепятствовал приобретённый атеизм. Типа СПИДа. Но излечимый. Посредством таких вот уроков.

Здесь уместно, надо думать, приостановиться на этой теме.

Работа — на протяжении десятилетий — в академическом учреждении предусматривала активную лекторскую деятельность, сотрудничество в обществе «Знание». И как-то так получалось, что во время этих лекций мне не однажды задавали вопрос: «Верите ли Вы в Бога?». Постепенно выработался ответ, приемлемый для слушателей того времени и для меня самого. С учётом неизбежной самоцензуры выглядел он примерно так:

-Человечеством познана исчезающе малая доля окружающего мира, и, чем шире и глубже знание, тем масштабнее непознанное. Вера в непознанное и даже непознаваемое, реально существующее вокруг и внутри нас и, возможно, определяющее судьбу каждого, не противоречит материалистическому мировоззрению. Пространственно это можно представить себе, например, так: наш мир, тот, что доступен нашему познанию, это лишь частица, молекула некоего сверхмира, сверхорганизма, живущего по своим, не доступным нашему познанию законам. И если, грубо говоря, у этого сверхсущества «зачешется» там, где наш мир, где мы, где я, то...То просто будет обыкновенный вселенский катаклизм. Таким образом, мой ответ на вопрос «веришь ли?» был уклончив, я не говорил «нет» и мог продолжать лекторскую деятельность с более или менее чистой совестью. Сегодня, положа руку на сердце, исходя из собственного жизненного опыта, скажу: вне (или внутри ) нас существуют явления, имеющие к нам прямое отношение и необъяснимые в рамках известных нам законов природы. Как называть эти явления, в какую форму облекать попытки их объяснения, это уж дело каждого. Что же касается религиозности, то постепенно, с годами и десятилетиями, сформировался в сознании знак подобия между религией и идеологическим аппаратом, соблюдающим ритуал в соответствии с определёнными канонами. Такое представление нисколько не мешает впрочем воспринимать с детских лет, как нечто близкое и волнующее душу, песнопения и праздничную торжественность православного богослужения. Так же, как не мешает воспринимать добро как добро, независимо от того, какой религии придерживаются несущие его люди. Что же до веры, то, думаю, это касается только двоих. В данном случае — меня и Его. Посредники излишни.

Продолжая тему вмешательства извне: когда в не столь уж далёком прошлом я, сорвавшись с черешни, падал с разворотом на спину и ближайшей перспективой — сломать шею, я почему-то не зажмурился, успел ухватиться за пролетавшую мимо ветку, затормозил падение и в результате, до предела пригнув голову, лишь грохнулся лопатками, сломал два ребра, вывихнул — редкий случай в травматологии! — сразу обе ключицы, порвал связки предплечья и повредил мизинчик. И вместо того, чтобы, сломав шею, на том закончить путь земной, хожу по сей день гоголем и продолжаю получать истинное наслаждение от недоуменных вопросов «А что ты там на черешне забыл?» с явным намёком на возраст. Здесь осознание вмешательства свыше пришло мгновенно, вслед за ударом, вместе с возвращающимся дыханием.

Путешествие с дочкой в Стокгольм на угнанном Ту-154 оставило наиприятнейшие воспоминания... Да мало ли было в жизни всякого такого.

«Запятые» в биографии предопределили многое: потомственную беспартийность, в годы беспорочной военной службы в Германии — отказ в присвоении офицерского звания (присвоили бы, так бы и трубил до отставки! ), не такую уж блестящую карьеру (потолок — кандидат физмат наук, завлаб в академическом институте, правда — в течение тридцати трех (!) лет...). Лишь сегодня осознаю, каким всё это было великим благом, позволившим сохранить и развить в себе главное: внутреннюю свободу, способность смотреть на самого себя без излишней серьёзности. Кстати, об офицерском звании. Я получил его по окончании университета: младший лейтенант, командир взвода разведки дивизионной артиллерии. В университете была военная кафедра, мы получили соответствующую подготовку и научились очень неплохо, по мнению профессиональных артиллеристов, корректировать огонь 76 миллиметровых пушек: учебные цели в щепки разлетались. В общем, не зря мы учились на физфаке. Потом, после всё более редких военных сборов, присваивалось очередное звание. И таким образом я ко времени снятия с военного учёта по возрасту «дослужился» до старшего лейтенанта. И вдруг, в мае 2000 года, мне торжественно вручают красиво оформленную Выписку из приказа Верховного Главнокомандующего ВС РФ от 27.04.2000 г. , № 2:

«За мужество и самоотверженность, проявленные при защите Отечества и в ознаменование 55-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне 1941– 1945 г.г. присвоить очередное воинское звание: капитан старшему лейтенанту Кравченко-Бережному Роману Александровичу. Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами Российской Федерации В, ПУТИН.» Конечно, в этот приказ попали все участники той войны, кто имел офицерское звание и к маю 2000 года был ещё жив. Так что где-нибудь к столетнему своему юбилею я вполне мог бы быть произведён в полковники, оправдав тем самым блестящую догадку-предвидение немецкого профессора Манфреда Шидловского...Имеются факторы, способствующие реализации этого предвидения: жена, которая, как минимум, на десять лет моложе меня, чрезвычайно деятельна и стимулирует меня к активному образу жизни, в том числе — к лыжам; работа в Интернете и молодёжной среде преимущественно противоположного пола...; утренняя зарядка — гантели, бег на месте (мелкой трусцой), приседания (теперь, скорее, полуприседания), водные процедуры; наконец, упоминавшаяся уже выше авторская теория консервации организма в условиях низких температур Севера, плюс ограничение потребления алкоголя, хотя, как известно, алкоголь, потребляемый в меру , не вреден даже в самых больших дозах, и отмечавшаяся еще Старшиной полная табачная абстиненция... Список негативных факторов тоже не мал, и вопрос стоит, как всегда: кто — кого. Но главное: я продлеваю жизнь, подсмеиваясь над собой.

Мне в жизни везло с хорошими людьми. В октябре сорок девятого, при внезапной — два часа на сборы — малопочётной отправке из Германии командир дал мне, уже сопровождаемому , конверт и велел вскрыть его на Родине. В конверте оказались оформленные по всем правилам рекомендации в партию. Это было наибольшее, что гвардии подполковник Мурачёв и его заместитель майор Буштедт могли в этот момент для меня сделать. Рискуя притом: они расписались под собственным мнением , которое отличалось от установки. Храню этот документ как драгоценную реликвию. Подполковник был ЧЕЛОВЕК. И майор был ЧЕЛОВЕК. При встрече, десятки лет спустя, он сказал мне, чокаясь: «А ведь ты, Рома, уже тогда был у нас диссидент...», хотя я всего лишь жил по Марксу: подвергал всё сомнению. Да и то не вслух.

Майор Буштедт... Во второй половине сороковых мы ехали с ним как-то в командировку в городской электричке из восточной части Берлина в Потсдам, где был вышестоящий штаб. Электричка пересекала все оккупационные секторы города — советский, французский, американский, британский. На одной из остановок в купе вошли два американца. Уселись напротив. И стали угощаться пирожными из коробки, которую положили на столик. Затем один из них довольно грязными пальцами (возможно, шофёр был) достал из коробки пирожное и протянул Буштедту. Тот, секунду помедлив, принял подарок на ладонь, а затем влепил пирожное аккуратно американцу в лоб. Мы все вскочили и стали хвататься за оружие. И тут второй американец, глядя на перемазанную физиономию приятеля, вдруг захохотал. И мы все стали хохотать. А то быть бы международному скандалу. Такой вот стоп-кадр. Сергей Викторович Буштедт был человек, способный принимать самостоятельные решения. ЧЕЛОВЕК...Между прочим, из той электрички можно было выйти на любой остановке и попросить какого-нибудь убежища. Но мысль такая не возникала. И, тем не менее, неизбежен был потом сборно-персыльный пункт... У тех, кто принимал по этому поводу решения, мысли, видимо, работали по-иному. Живого человека у них успешно заменяла анкета: наобщался там, за рубежами, стало быть не мог не разложиться.

Чиновник в Енакиево, который, закрыв глаза на отсутствие документов, написал косо в левом верхнем углу моего заявления: «Разрешаю зачислить в 10-й класс с месячным испытательным сроком» (т.е., для тех молодых, кто не знает — выпускной класс, дававший аттестат зрелости) и скрепил эти слова своей подписью, он был ЧЕЛОВЕК. Глубоко убеждён: тех, достойных звания ЧЕЛОВЕК, безусловное большинство, в любые времена, при любом строе. Как бы ни скалили зубы всякого рода «молодые волки», в большинстве будет ЧЕЛОВЕК.

Год рождения 1926-й. Год, попавший последним в мясорубку войны и измолотый в гигантских победоносных сражениях 1944-го и 1945-го. Я был на могилах моих сверстников в Варшаве, Праге, Берлине, на Зееловских высотах. Даты гибели — апрель, май сорок пятого. Недели, дни, не дожитые до Победы. Мои сверстники истлели. А я живу, живу... Я в долгу перед ними. Где-то, когда-то они прикрыли меня собой. И пусть эта книга будет — в память о них. От меня, которому везло.

Мне повезло, когда вместо киевской аспирантуры махнул со свеженьким «красным» дипломом физика-экспериментатора на Крайний Север — в страну сильных духом людей. Я здесь полстолетия. Здесь я встретил надёжного и верного — на всю жизнь — спутника. Она, к тому же, корректор, редактор и бескомпромиссный критик этой книги. Уверен, и эти фразы попытается из текста удалить. Но я выстою.

Мне повезло, когда в разгул демократии конца восьмидесятых сотрудники накидали мне «чёрных шаров» при тайном голосовании по рейтингам руководителей: за тридцать три года я здорово надоел им, да и они мне — не меньше. Другие завлабы молча проглотили эти чёрные шары, а я написал заявление об уходе. Благодаря этому самому запасу, который «карман не трёт» — иностранным языкам — оказался востребованным, продолжаю работать, а в своей бывшей лаборатории по праздникам и торжественным датам с удовольствием «принимаю на грудь» с прежними коллегами. От лаборатории, в итоге потрясений последних десяти — пятнадцати лет, остались рожки да ножки. Оставаясь завлабом, я едва ли пережил бы без инфаркта и паралича такую судьбу моего детища. К тому же с годами — своими годами, будучи руководителем лаборатории, я ощущал постепенное отставание от темпов технического прогресса. Могли и попросить... А так, ушёл сам. Сдал вахту молодому, подготовленному и энергичному. Имею основания испытывать чувство глубокого удовлетворения самим собой.

Я здесь не защитил докторскую. Но и не заплыл жирком. Не заболел карьеризмом, жадностью или, упаси Господь, какой-нибудь формой нетерпимости — идеологической, политической, религиозной. Расовой. Национальной, столь модной нынче на ставших независимыми окраинах, да и у нас дающей всходы. Укрепился в способности — и склонности — смотреть с улыбкой на самого себя. И на других. Многим не дано осознать, какое это БЛАГО.

Читатель! Ты не нашёл здесь ничего об атомной и водородной бомбе, о Юрии Гагарине и человеке на Луне, о воде на Луне — находке, сулящей человечеству возможность эмиграции, о лазере и Эйнштейне, о клонировании и СПИДе, сулящем конец... Об Афганистане и Чечне... Всё это и многое-многое другое — события, достижения и потери нашего ХХ века. Я же обещал писать о моём. Что и пытался сделать в этой книге в меру своего разумения. Век перешёл плавно в двадцать первый, и тот — с места в карьер...Я мог бы продолжить книгу, выуживая из памяти картинки прошлого (они здорово всплывают при бессоннице). Но стоит ли? Всё равно, где-то придётся поставить точку. Как видим, львиную долю в моем ХХ веке заняло ТО время. Я не виноват: оказывается, размеренная и благополучная жизнь оставляет в памяти меньше зарубок.

Тут мне скажут: ну а самое главное, самое главное, что ли, не заметил?! Развал Союза!

Как не заметить. Это тоже наше общее. Такое уж получилось в нашем ХХ веке последнее десятилетие. Но это же — не только у нас и не впервые в этом веке. Разве после Октября и, в особенности, после Брестского мира не последовал развал государства Российского? Когда отделились Финляндия, Польша, Прибалтика, Украина, Закавказье. Бушевала ещё долго Средняя Азия. Всё это было. И рассоединения. И воссоединения. Было и будет. Хотелось бы лишь — без кровопролития. Столько крови, как наш народ в ХХ веке, никто не проливал. Никто, никогда и нигде. Может, хватит? Может, не надо жить, культивируя в себе ежечасно ненависть и образ врага... Лучше бы — перестроиться.

Всякое бывало в судьбах наших. И тем не менее в будущем, уже, вероятно, не моём, отнюдь не во мраке видится Россия. Видится страна, где главным будет ЧЕЛОВЕК. Вот об этом мечтаю.

Мы расстаёмся, и мне грустно. Я привык, сидя за компьютером, вести эту беседу. Честно говоря, не хочется ставить точку. Но надо. Надо уметь кончать...

...И тут забулькал телефон. Знакомый голос. Они по всем континентам расползлись, знакомые голоса. Которая же это по счёту волна из нашей распрекрасной страны?

— Как там у нас в России? — Слышимость — сказочная. Не подумаешь, что вверх ногами они там. Вот, жена каблучками процокала, не иначе, в супермаркет собралась. Хотя нет, в такой обуви за рулём несподручно. Скорее, в гендер какой-нибудь, заседать, женские права качать. Вот, в щёчку чмокнула... Дитя хнычет. Уже не по-русски. Размышляю секунд пять (там ведь счётчик бьет, за океанами):

— Как у нас в России? Да всё так же. Что-то не получается. Желающие — тут же, о социальном взрыве толкуют. Накипит ещё, пойдут на рельсы. А то и — крушить. У нас свой способ решать проблемы. Это у вас там — строят, строят...Двести лет строят, триста. Зануды. Мы не такие. Не ладится — ломай! В очередной раз. Чтоб — в книгу рекордов Гиннесса — по числу революций за столетие..

— И ножки Буша не помогли?

— Ну, совсем от жизни отстал. Скорее уж бёдрышки Моники... Хотя, глядишь, Буш юниор что-нибудь придумает...

Так вырисовывается новый стоп-кадр.

Впрочем, опубликовав, даст Бог, эту книгу и передохнув, я вернусь к компьютеру. Открою нужный файл. И стану продолжать: перечитывать, дополнять, вычёркивать. Откапывать новые стоп-кадры... Книга будет, вероятнее всего, толстеть... А я — мечтать о новом издании. Исправленном и дополненном. ЕБЖ — если будем живы, — как говорил один знакомый литератор. Цитируя классика. Правда, без ссылки. Ну да Бог с ним.

Вот такие получились мемуаразмы.

1941–2004