Глава седьмая

1

Уже перед самой посадкой в самолет мое внимание привлекла забытая или брошенная на столике в углу немецкая газета с крупно набранными словами «Безондере мельдунг» (Особое сообщение). Взяв и развернув газету, я увидел, что это вечерняя «Ангрифф» за позавчерашнее число. «Особое сообщение» настолько захватило меня, что, прочитав его, я сунул газету во внутренний карман плаща, а в самолете снова перечитал его.

«Французский премьер-министр Рейно, — говорилось в нем, — имел 30 апреля вечером в 22 часа 10 минут по среднеевропейскому времени телефонный разговор с английским премьер-министром Чемберленом. Вначале Рейно затронул вопрос о финансах, а затем сообщил следующее: Господин Вейган обещает быть готовым к 15 мая для требуемых акций (против юга Советского Союза. — Д. К.). Однако, указал Рейно, Чемберлен не должен считать эту дату окончательной, она может быть отнесена на более поздний срок. Чемберлен, очевидно, будучи не в духе, заметил, что у него создалось впечатление, что там (в штабе Вейгана) не торопятся. Рейно указал на трудности, которые должны быть преодолены, особенно в связи с Турцией. Он употребил выражение: «Ежедневно повторяемые требования». Чемберлен обещал взяться еще раз за Турцию, но указал, что не может ничего гарантировать, если там не покончат с вечными чудачествами и самовластием. Рейно обещал сделать все возможное, чтобы уладить трудности «психологического порядка». После этого Чемберлен попросил Рейно в довольно категорической форме сообщить не позднее 10 мая об окончательной готовности, и Рейно обещал это непременно сделать, заверив, что рассчитывает сообщить английскому премьер-министру самые благоприятные сведения. После взаимного обмена дружественными пожеланиями Чемберлен попросил Рейно позаботиться, чтобы на этот раз снова не имела место болтливость с [140] французской стороны. Разговор закончился в 22 часа 25 минут».

«Особое сообщение», опубликованное в личном органе Геббельса, удивило и встревожило меня. По хвастливым намекам моих стокгольмских знакомых-немцев, я догадывался, что германская разведка имеет своих агентов в самых высоких правительственных и военных кругах англо-французских союзников: Берлин располагал протоколами секретных заседаний их высшего военного совета на второй или третий день. Запись телефонного разговора глав двух правительств, оказавшаяся в германских руках, подтверждала эту догадку. Но содержание разговора наводило на мысль, что Лондон и Париж, вероятно, также подозревавшие это, давали Берлину понять, что их военные усилия направлены не против Германии, а против Советского Союза. И Берлин опубликовал этот телефонный разговор за два дня до начала германского наступления на западе, тоже как бы извещая Лондон и Париж, что намек понят.

Хотя нас посадили в самолет примерно с полуторачасовым опозданием, его продержали перед аэровокзалом еще часа два с половиной, и мы, вылетев почти в полдень, прилетели в Стокгольм перед вечером, когда уже весь мир знал о размахе военных действий, которые развернулись в тот день на европейском континенте. Поспешив в отделение ТАСС (там же была и моя квартира), я просмотрел телеграммы, уже отправленные в Москву, и углубился в чтение бюллетеней ТТ, содержавших сообщения как его корреспондентов, так и других телеграфных агентств.

ТТ из Берлина: Сегодня, 10 мая, рано утром германские войска в соответствии с приказом перешли границу Голландии, Бельгии и Люксембурга.

Рейтер из Брюсселя: Вчера поздно вечером бельгийское правительство получило предупреждение о концентрации и передвижении германских войск на границе и заседало всю ночь. Рано утром премьер-министр объявил, что германские войска перешли границу и что правительство решило обратиться за помощью к Франции и Англии. Германская авиация подвергла бомбежке аэропорт в окрестностях столицы. Много домов в Брюсселе разрушено и повреждено, насчитывается много убитых и раненых. Германские войска стремятся перерезать связи Бельгии с Францией. Помимо бронетанковых и механизированных войск используются отряды парашютистов.

Юнайтед Пресс из Амстердама: Рано утром германские войска перешли границу. Большой отряд парашютистов выброшен около Дортрехта. В 4 часа 41 минуту зенитки в Амстердаме открыли огонь по германским самолетам. Над городом завязался воздушный бой. [141]

Гавас из Брюсселя: 37 германских самолетов бомбардировали Антверпен. Между 6 и 7 часами утра бельгийское правительство поручило послу во Франции обратиться к правительству за помощью. Эта помощь будет немедленно оказана, и военным властям дан приказ, чтобы те войска, которые предназначались для помощи Бельгии, немедленно выступили.

ТТ из Лондона: В английской столице официально объявлено, что правительства Бельгии и Голландии обратились к Англии за помощью. Официально сообщается, что Англия окажет этим правительствам всяческую помощь.

Рейтер из Брюсселя: Согласно опубликованному здесь сообщению, в ответ на обращение Бельгии английские и французские войска движутся на помощь Бельгии. Бельгийский король -Леопольд принял командование над бельгийскими вооруженными силами. Все немцы, проживавшие в Бельгии, интернированы.

Гавас из Парижа: Авторитетные французские круги заявляют, что германские войска нарушили границы Голландии, Бельгии и Люксембурга. Они встретили сопротивление со стороны вооруженных сил Голландии и Бельгии. Агрессия разворачивается при интенсивных действиях авиации: бомбардировка идет по всей зоне войны от Юрских гор до впадения реки Эмс в Северное море. На германо-французском фронте никаких действий не отмечалось. (Две французские армейские группы, насчитывающие ровно 50 дивизий, засевшие в укреплениях линии Мажино еще в конце августа — начале сентября прошлого года, продолжали отсиживаться там в полном бездействии девятый месяц. Германское командование было уверено, что эти дивизии не вылезут из своих укреплений, и оставило против них лишь одну — 7-ю армию с 8 дивизиями.)

Впрочем, руководители стран, подвергнувшихся германскому вторжению и оказавшихся втянутыми в войну, которой они не хотели и боялись, вместо организации активного отпора предпочитали красивые, но пустые фразы. Они стремились скорее «увековечить» себя звонкими словами, чем призывать все национальные и патриотические силы к отражению фашистского нашествия. Вечером шведское радио записало и передало своим слушателям — среди них были и мы с карандашами и бумагой в руках, — патетическое выступление французского премьер-министра Рейно, обратившегося к французам по радио: «Гитлер сбросил маску. Сейчас наступила очередь Франции дать дорогу своим войскам и самолетам. Сегодня между шестью и семью часами утра французские войска перешли бельгийскую границу. Все готовы выполнить свой долг. Франция обнажила меч!»

Несколько позже радио передало воззвание, с которым обратился [142] к французским войскам их главнокомандующий генерал Гамелен: «Сегодня началось то наступление, которое ожидали с октября. Германия начала с нами борьбу не на жизнь, а на смерть. Лозунг Франции и ее союзников — мужество, энергия, уверенность».

Около часа ночи до нас дошло и обращение бельгийского короля Леопольда к своим войскам. «Во второй раз в течение четверти века, — говорилось в обращении, — нейтральная и лояльная Бельгия атакована Германией, не посчитавшейся с торжественным обещанием не нарушать наш нейтралитет. Франция и Англия обещали поддержать нас. Первые части войск союзников находятся на пути, чтобы соединиться с нашими войсками. Борьба будет упорная, но никто не должен сомневаться в ее исходе. Как мой отец в 1914 году, я становлюсь во главе армии. Бельгия борется за правое дело и с божьей помощью победит».

Несколько позже к этому словесному фейерверку примкнул назначенный вечером 10 мая английским премьер-министром Черчилль. «Вы спрашиваете, — обратился он к поверженным в смятение членам парламента, — в чем заключается наша политика? Я скажу, что она заключается в том, чтобы вести войну. Если спросите, какова наша цель, то я могу ответить только одним словом — победа». В той же речи Черчилль произнес фразу, которую долго вынашивал и которая вошла-таки в историю: «Я заявляю палате, как заявил министрам, вошедшим в мое правительство, что я ничего не могу предложить, кроме крови, труда, слез и пота».

Между тем военные события, равнодушные к словесному звону, развивались своим чередом. Утром 11 мая первые полосы всех стокгольмских газет были заполнены описаниями боев, которые шли в Голландии и Бельгии. В попытке захватить одним ударом столицу Голландии, правительство и королевский двор, германские парашютно-десантные части высадились на трех аэродромах, окружавших Гаагу. Однако голландские части, оказавшиеся в столице, не только отбили атаку нападавших, но и выгнали их с аэродромов. Нападающим удалось в тот день захватить и удержать мосты через реку Маас южнее Роттердама, у Дордрехта и Мёрдийка. Голландские попытки отбить мосты не увенчались успехом, но голландское командование было уверено, что не позволит немцам продвинуться далеко. К тому же им на помощь спешила из северной Бельгии французская 7-я армия.

Германские атаки на бельгийские укрепления были почти повсеместно отбиты. Правда, специально подготовленным частям, доставленным на рассвете планерами, удалось захватить мосты [143] через канал Альберта раньше, чем охрана успела взорвать их (их мосты были давно заминированы).

Шведские корреспонденты в Париже и Лондоне единодушно отмечали, что, несмотря на неожиданность германского нападения, в обеих столицах царит атмосфера уверенности. Хотя военные круги, с которыми корреспондентам пришлось сталкиваться, не излагали своих планов и не вдавались в детали, они тем не менее заверили представителей местной и иностранной печати, что все идет хорошо.

На другой день эта атмосфера уверенности перешла в заносчивость и даже злорадство, которую некий неназванный корреспондентом «Свенска дагбладет» французский офицер выразил словами: «Боши попались». Та же самоуверенность чувствовалась и в сообщениях шведских корреспондентов из Лондона: там тоже не скрывали злорадства. Правда, немцам удалось каким-то загадочным путем захватить бельгийскую крепость Эбен Эмаель, построенную у слияния канала Альберта с рекой Маас и считавшуюся более неприступной, чем любой форт линии Мажина Но это не могло дать германским войскам больших преимуществ: несколько западнее крепости от самого берега Северного моря через Антверпен, Лувен, Варве и Намюр до Мааса, огибающего лесистые и непроходимые Арденнские горы, тянется сплошная линия мощных бельгийских укреплений, которую готовы защищать объединенные франко-англо-бельгийские войска. Военные обозреватели намекали, что новая попытка германского командования повторить знаменитый маневр прошлой мировой войны, когда правый фланг германских армий, двинутый Гинденбургом и Людендорфом через Бельгию в Северную Францию, почти принес немцам победу — они были остановлены на Марне совсем недалеко от Парижа, — будет обречена на провал.

Через день заносчивая самоуверенность Парижа и Лондона, находившая отражение не только на страницах шведских газет, но и в получаемых нами сообщениях телеграфных агентств, вдруг сменилась растерянностью и даже смятением. Спешившая на помощь голландцам 7-я французская армия была остановлена в районе Бреда немецкими бомбардировщиками. Германские войска, перейдя по мостам через Рейн, захваченным парашютистами, достигли Роттердама, но захватить город, расположенный на другом берегу реки, не смогли: голландцы надежно блокировали его. Мост пересек лишь германский парламентер с белым флагом. Он потребовал пропустить германские войска через мост и сдать им Роттердам, угрожая подвергнуть город бомбежке. И пока представители голландского командования вели переговоры с немцами об условиях капитуляции города, [144] несколько эскадрилий германских пикирующих бомбардировщиков средь бела дня подвергли Роттердам варварской бомбардировке. Вскоре Роттердам сдался. Перед вечером того дня — 14 мая — командующий голландскими вооруженными силами генерал Винкельман приказал всем войскам — не только в Роттердаме, но и по всей Голландии — сложить оружие. Королева Вильгельмина с семьей, члены правительства, видные политические деятели бежали в Лондон. В английские порты отправился и голландский военно-морской флот. Германо-голландская война, в которой Гитлер использовал один армейский корпус и одну танковую дивизию, продолжалась менее пяти дней. (Секрет молниеносной «победы» в Голландии, поразившей не только ее англо-франко-бельгийских союзников, но и самого Гитлера, открылся тридцать лет спустя, когда были рассекречены английские документы 1940 года: до самого последнего дня перед гитлеровским нападением голландские руководители пытались договориться с Берлином и Лондоном о том, чтобы объявить Голландию нейтральной, и Гитлер и его лондонские «умиротворители» — Чемберлен и Галифакс — отнеслись к идее благосклонно.)

В тот день, когда Голландия капитулировала, сначала американские агентства, а затем Гавас и Рейтер сообщили, что танковые части вермахта, двигавшиеся тремя колоннами по горным дорогам Арденн, вышли к реке Мёз (Маас) на всем ее протяжении от Динана до Седана, захватили четыре моста, перебрались на западный берег и создали предмостные укрепления. Они быстро слились в один большой плацдарм, разорвавший французский фронт в самом центре. Попытки французских танковых сил сбить германский клин продолжаются днем и ночью. Эскадрильи английских бомбардировщиков беспрерывно бомбят мосты, оказавшиеся в руках наступающих, стремясь разрушить важные переправы.

Военные обозреватели шведских газет, вышедших на другой день — 15 мая, анализируя отрывочные и противоречивые сведения — союзники преуменьшали успехи германских сил, а немцы преувеличивали их, — почти единодушно пришли к выводу, что франко-бельгийско-английским союзникам уже нанесен серьезный удар. Наступающим силам удалось не только разорвать французский фронт, но и выйти во фланг активно действующим армиям трех союзников, стянутым к бельгийской линии укреплений. Продвигаясь прямо на запад, германские танковые дивизии могут, как полагали обозреватели, достичь Ла-Манша, разрезать вооруженные силы своих противников на две части и изолировать все их войска, оказавшиеся в Бельгии, — три французские армии, английские экспедиционные силы и всю бельгийскую армию. [145]

Германское командование, как подтверждали полученные в тот день сообщения телеграфных агентств, так и поступило. Три танковых корпуса ринулись прямо на запад, не встречая практически никакого сопротивления. Около сорока дивизий союзников крепко держались за бельгийские укрепления, отражая отвлекающие атаки 6-й германской армии: франко-бельгийско-английское командование все еще считало эту армию главной силой, которой поручено прорваться через Бельгию во Францию.

Первое признание отчаянного положения на фронте мы получили 18 мая, когда Рейтер передал из Парижа приказ главнокомандующего союзными силами генерала Гамелена. «Судьба страны и наших союзников, — говорилось в приказе, — зависит от исхода происходящего сейчас сражения. Английские, бельгийские и польские солдаты сражаются на нашей стороне. Английская авиация принимает активное участие в боях вместе с нашей авиацией. Каждый солдат, который не может идти вперед, должен лучше пожертвовать своей жизнью, чем оставить указанный ему участок национальной земли. Как и всегда в ответственные моменты нашей истории, приказ гласит: «Победить или умереть! Мы должны победить!»

Шведские вечерние газеты, вышедшие в тот день около полудня, тревожно и многословно описывали паническое бегство парижан из столицы. Все дороги, ведущие на юг и запад, были настолько забиты, что пробраться в Париж можно только пешком. Над министерствами и другими важными правительственными учреждениями поднимались клубы дыма: жгли документы, которым не следовало попадать в немецкие руки. Хотя германские самолеты еще не появлялись над французской столицей, весь город со страхом ждал нападения пикирующих бомбардировщиков. Захват Парижа ожидался со дня на день.

Во второй половине 18 мая шведское радио передало только что записанное обращение французского премьер-министра Рейно к народу с призывом не поддаваться панике, соблюдать порядок и верить в победу. И опять вместо призыва оказать врагу всенародное сопротивление прозвучали пустые фразы: «Победитель Вердена, тот, благодаря которому неприятель не прошел в 1916 году, благодаря которому дух французской армии ожил в 1917 году, маршал Петэн отныне будет со мной, как министр без портфеля и заместитель председателя совета министров. Он останется на этом посту до победы!»

На другой день с такой же напыщенностью было преподнесено назначение генерала Вейгана главнокомандующим союзными армиями вместо смещенного Гамелена. По словам корреспондента Рейтер, в Париже убеждены, что генерал Вейган [146] сумеет быстро организовать энергичный отпор германскому наступлению. «Если Мандель, назначенный министром внутренних дел, был правой рукой Клемансо, то Вейган, — говорилось в сообщении, — был правой рукой маршала Фоша. Указывают, что Вейган никогда не знал поражений. Один из его сотрудников заявил, что «Вейган любит опасность и что с ним никакая ситуация не кажется безнадежной».

В Париже, как отмечали в те дни шведские корреспонденты, пытались найти спасение, укрываясь в тени выдающихся государственных деятелей и полководцев прошлого, и хватались за людей, на которых лежал отблеск их славь!. Они, правда, сомневались, что Петэн способен привести Францию к победе. Ему уже исполнилось 84 года, и в последние годы его имя всплывало лишь в связи с поддержкой престарелым маршалом кагуляров (правых экстремистов), выпадами против французской демократии и выступлениями в пользу сближения с нацистской Германией и фашистской Италией. Вейгану было «только»... 73 года, и о нем много говорили в последний год, когда ему поручили подготовку нападения на советский Кавказ.

Обращение к теням прошлого и их наследникам не помогло. 20 мая германские танки захватили Абвилль, стоящий у впадения реки Соммы в Ла-Манш. Весь север Франции был отрезан вместе с тремя французскими армиями, британскими экспедиционными силами и всей бельгийской армией.

21 мая Рейно, выступая в сенате, произнес речь, в которой обычный пафос политикана заглушался отчаянием. «Отечество в опасности, — говорил он. — Мой первый долг сказать правду сенату и стране. Мёз всегда считался крупным препятствием для противника. Вследствие невероятных ошибок, за которыми последуют наказания, мосты на Мёзе не были уничтожены. По этим мостам прошли бронетанковые дивизии, впереди которых летели боевые самолеты, нападавшие на редкие французские дивизии, плохо укомплектованные офицерским составом и плохо обученные для отражения таких атак. Так была подорвана эта ось, на которую опиралась французская армия. На протяжении ста километров была образована брешь, в которую вторглась германская армия. Как мы дошли до этого? Если бы мне сказали, что только чудо может спасти Францию, я бы ответил, что верю в чудо, так как верю во Францию!»

Но чудо не совершилось. Вместо него все чаще проявлялись растерянность и вероломство, пораженчество и капитулянтство, трусость и предательство, а в лагере англо-франко-бельгийских союзников решающим стал закон всесильной паники: «Спасайся кто может и как может!» [147]

2

Утром 23 мая расторопный молодой курьер-велосипедист доставил мне конверт с квадратом тонкого мелового картона, на котором изящно отпечатано вежливое приглашение пресс-атташе германской миссии в Стокгольме пожаловать в кинотеатр «Спегельн» на просмотр документального фильма «Форштосс им Вестен» (Удар на Западе). Вместе с фильмом обещаны были освежающие напитки, что поднимало его показ до уровня дипломатического события.

Подобные приглашения, как выяснилось, были разосланы от имени посланника, советников, военного атташе и других дипломатических чиновников миссии шведским министрам, депутатам риксдага, дельцам, деятелям культуры, редакторам, журналистам, руководителям и работникам иностранных миссий, и, когда без четверти пять я вошел в фойе кинотеатра, оно было полно. Правда, министры, видимо, желая подчеркнуть нейтралитет Швеции, не явились, но иностранные дипломаты, депутаты риксдага, редакторы, деятели культуры и дельцы, особенно связанные с Германией, были представлены многочисленно. Встретивший меня Гроссман и подошедший вскоре Вагенер были явно возбуждены. Они намекнули мне, что не только стокгольмские немцы, но и их берлинские знакомые поражены и обрадованы тем, что произошло на Западе: продвижение германских войск невероятно быстро, захваченные территории и количество пленных огромны, немецкие потери ничтожны.

То, что мы вскоре увидели, показалось нам удивительным, даже непостижимым. Кинооператоры, сопровождавшие германские войска, запечатлели на пленку их вступление сначала в Голландию: по дорогам двигались на полной скорости танки с закрытыми люками, впереди них проносились самолеты, стрелявшие из пулеметов и пушек, сыпавшие бомбы. Мосты через реки и каналы взорваны, на дорогах груды камня, бревен, танки сдвигали их в сторону, открывая дорогу моторизованной пехоте, саперы поспешно наводили понтонные мосты. Точки сопротивления подавлялись массированным артиллерийским огнем. От военных объектов, заводов, железнодорожных станций оставались дымящиеся руины. Моторизованные части смело врывались в поселки, едва видимые в облаках дыма, затопленные места быстро преодолевались наступающими в надувных лодках. Споро и умело саперы сооружали мосты, по которым тут же начиналось движение танков, пехоты в грузовиках. Строить мосты саперам помогало мобилизованное местное население, относившееся к германским войскам с явной дружественностью. [148]

Диктор, расписывая германскую организованность, точность расчетов, смелость войск и надежность технических средств, почти не упоминал о голландском сопротивлении и совершенно не говорил о германских потерях, и кроме нескольких солдат с повязками никаких жертв не показывалось. Германская военная машина была изображена действующей настолько точно и сокрушительно, что какое бы то ни было сопротивление ей казалось безнадежным и даже бессмысленным.

Бон в Бельгии, занявшие второй раздел фильма, преподнесены еще более жестокими, но также победоносными для вермахта. Главное внимание кинооператоров привлекла артиллерия, создавшая сплошную стену взрывов, отмеченных вздыбленной землей, летящими вверх кусками досок, бревен, камня, вспышками огня и пеленой дыма, закрывшей весь горизонт.

Особенно ярко были показаны действия авиации, которая разрушала буквально все на пути движения германских войск, превращая в руины здания, стоявшие у мостов или на перекрестках дорог, крестьянские дворы, отдельные дома. Пикирующие бомбардировщики, действовавшие соединениями, подавляли сопротивление войск противника. Потрясающе картинно бомбардировщики целой эскадрильи, идущие великолепным строем, вдруг резко наклонялись на одно крыло, стремительно неслись вниз, пока не достигали высоты 300–400 метров, выравнивались, сбрасывая бомбы на цели, и неслись над землей, обстреливая ее из пулеметов и пушек. Оставленная позади земля взрывалась в тысячах точек, взметая вверх комья грязи, осколки кирпича, доски, бревна.

Когда кончился показ фильма — он продолжался 45 минут, — зрители вышли в фойе, где их ожидали обещанные освежающие напитки. Представители иностранных миссий недоуменно переглядывались, не решаясь обменяться мнениями. Шведы были явно подавлены.

Вагенер, пригласив меня к столу с напитками, спросил, как понравился нам фильм. Мы сидели рядом с нашим военным атташе, ушедшим сразу из кинотеатра, и немца, как я догадался, больше интересовало его мнение.

— По-моему, фильм немножко странный, — ответил я. Можно подумать, что такая мощь брошена на невидимого или вовсе несуществующего противника. Неужели голландцы не подбили ни одного вашего танка, а бельгийцы не сбили ни одного вашего самолета? Это какая-то односторонняя война, — заключил я, повторяя слова, сказанные моим соседом.

— Войны никогда не бывают односторонними, — назидательно и немного недовольно заметил Вагенер и, сухо кивнув мне, отошел в сторону. [149]

В том, что война в Голландии и Бельгии была в какой-то мере односторонней, мы убеждались с каждым днем все больше и больше. После поспешной капитуляции Голландии, не продержавшейся и четырех дней, бельгийский король Леопольд, как стало известно тремя днями позже, начал искать возможности прекратить военные действия. Он, как и его ближайшее окружение, хотели избежать ударов с воздуха, подобно роттердамскому, и не допустить танковых сражений, которые угрожали обезобразить лицо ухоженной и находящейся в майском цвету бельгийской земли. Бельгийские крепости оказались в германских руках в самом начале наступления вермахта лишь потому, что их защитники не оказали немцам никакого сопротивления. По утверждению известного американского публициста Пирсона, бельгийские генералы, как и сам король, были убеждены в ошибочности решения правительства сопротивляться германскому вторжению. Население занятых германскими войсками бельгийских районов отнеслось к оккупантам благожелательно. Корреспондент Ассошиэйтед Пресс, сопровождавший германские войска, сообщал в те дни, что бельгийцы продолжали жить и работать как обычно. Немцы и бельгийцы сидели вместе в ресторанах, пили на улицах за одним столом кофе и пиво. Магазины продавали товары за бельгийские и германские деньги — одна германская марка приравнена к 10 бельгийским франкам.

Циркулировавшие в Париже и Лондоне слухи о том, что король Леопольд добивается какого-то соглашения с германским командованием, проникли на страницы шведских газет 25 мая. На другой день они увеличились, приобретая характер неопределенной, но весьма возможной вероятности. А 28 мая Рейно, выступая по французскому радио, почти с отчаянием объявил, что бельгийский король, которому Франция пришла на помощь всеми своими силами, сложил накануне оружие. «Король, — говорил Рейно, — отказался от борьбы против воли бельгийского правительства и народа».

Несколько позже пришло краткое сообщение Гавас: Бельгийское правительство решило низложить короля Леопольда и образовать временное регентство.

Капитуляция Бельгии с ее 24 дивизиями, крепостями и линией оборонительных укреплений, пересекающей всю страну с севера на юг, не была для шведов полной неожиданностью, но она все же захватила их врасплох. Опасность, которая придвинулась к ним вплотную, после захвата Дании и Норвегии, оказалась даже более страшной, чем они воображали. Шведские газеты перепечатывали многочисленные сообщения английской и французской прессы, которая больше поносила Леопольда, окрестив его «королем-квислингом», чем излагала ход событий. [150]

Вечером 28 мая премьер-министр Бельгии Пьерло, выступая по французскому радио — бельгийское правительство бежало в Париж, — заявил: «Бельгия потрясена (капитуляцией короля), но вина одного человека не должна приписываться всей нации. Наша армия не заслужила той участи, которую приготовил ей главнокомандующий. Король нарушил конституцию, отдав себя в распоряжение врага, поэтому он не имеет права управлять страной. Правительство объявляет, что все офицеры и чиновники освобождены от присяги ему и должны подчиняться только правительству».

А на другой день лондонский корреспондент «Дагенс нюхетер» сообщил, что, согласно полученным в английской столице сведениям, бельгийское правительство уже некоторое время назад знало о намерении короля капитулировать перед немцами, настойчиво пыталось уговаривать его продолжать борьбу или последовать примеру голландской королевы, которая перебралась в Англию. Знало правительство и о том, что приказ о капитуляции заготовлен и будет передан частям во второй половине ночи — войска получили его на рассвете, — но оно не решилось обратиться через голову короля к армии с призывом продолжать борьбу и не назначило вместо него другого главнокомандующего, хотя имело на это право.

Шведские военные обозреватели, подводя итог бельгийской кампании германских вооруженных сил — она продолжалась немногим больше двух недель, — отметили, что смелой решимости бороться против вторгнувшихся войск не было и в Бельгии. Исходя из классического расчета, что наступающие должны иметь трехкратное численное превосходство, обозреватели утверждали, что даже без французских и английских дивизий Леопольд располагал достаточными силами, чтобы отразить германское вторжение — 24 дивизии против 26 германских дивизий, но не использовал эти силы. У него не было желания бороться до конца.

3

В один и тот же день — 29 мая — шведские газеты, не скрывая удивления и некоторой паники, объявили о капитуляции бельгийской армии, сложившей оружие по приказу короля, и о массовой эвакуации английских экспедиционных сил с континента. Адмиралтейство, как рассказывали лондонские корреспонденты, собрало в южных портах Англии, по словам одного очевидца, «все, что могло плавать» — не только военные суда и транспорты, но и катера, буксиры, яхты, речные паромы, рыбацкие лодки, парусники. Первые тысячи эвакуируемых перебрались через канал на второй или третий день после захвата германскими танками [151] Абвилля, и поток бегущих увеличился сразу, как только эти танки повернули вдоль берега Ла-Манша на север, а 27 мая началась массовая эвакуация частей английской армии, отступавших к Дюнкерку — ближайшему к Англии крупному порту. Хотя количество эвакуированных не называлось, речь шла о десятках тысяч (фактически за первые четыре дня в Англию было доставлено более 126 тысяч человек).

Сообщения из Лондона вызывали у нас недоумение: они противоречили хвастливым германским утверждениям, что окруженные у Дюнкерка английские экспедиционные силы обречены на полное уничтожение. В переданной 29 мая ДНБ сводке ОКВ прямо говорилось: «Британская армия, стиснутая со всех сторон на маленькой территории вокруг Дюнкерка, идет к своему полному уничтожению под концентрированными ударами наших атак». Утверждения о том, что окруженные у Дюнкерка английские войска уничтожаются шаг за шагом, повторялись каждый день до 3 июня включительно.

А 4 июня мы получили подробное изложение выступления Черчилля в палате общин, где он объявил, что за 6 дней из Северной Франции в Англию эвакуировалось 200 тысяч английских и почти 140 тысяч французских войск. Правда, войска оставили все вооружение — не только все танки, всю артиллерию, все грузовики и машины, но во многих случаях и легкое оружие — ручные пулеметы и даже винтовки. Все же удалось спасти солдат, испытавших беды войны и научившихся отражать атаки врага, а также действовать, не пугаясь пикирующих бомбардировщиков. Они могли стать крепким ядром новой армии, готовой защищать Англию. Особая хвала была воздана английским летчикам-истребителям, которые, действуя с южных аэродромов, прикрыли с воздуха эту эвакуацию. Они помешали бомбардировщикам люфтваффе безнаказанно бомбить и обстреливать как солдат, ждавших эвакуации в песчаных дюнах вокруг города, так и суда, доставляющие их через канал. Новые истребители «спитфайры» оказались быстрее и сильнее «мессершмиттов».

Берлин ответил на речь Черчилля раздраженно-хвастливой сводкой ОКВ, в которой англичане обвинялись в трусливом бегстве с континента под прикрытием французских союзников, заплативших за английское вероломство не только своей кровью, но и пленом: 150 тысяч французов, оборонявших Дюнкерк, сдались германским войскам.

Английские газеты и сочувствующие им шведские издания, усердно поносившие французов за «неумение воевать» и возлагавшие на французскую армию и ее командование вину за катастрофически неудачный ход войны, постарались преподнести [152] успешную эвакуацию английских экспедиционных сил с европейского континента как «замечательный успех», и некоторые хвалебные повествования об этом событии были озаглавлены в газетах как «Поражение, превращенное в победу» или «Ката строфа, ставшая триумфом». Лишь обозреватели прогерманских газет, откровенно высмеивая эти восторженные описания, указывали, что войны еще ни разу не выигрывались «с помощью бегства от противника» и что эвакуации всегда были излюбленным способом англичан выходить из безнадежного или трудного положения за счет союзников, которым приходилось прикрывать английское отступление.

«Чудо у Дюнкерка», как окрестили английские газеты эвакуацию своей армии из Франции домой — а проанглийские шведские газеты подхватили это название, — действительно вызывало удивление. И в те дни появилось много противоречивых сообщений, заявлений и статей, авторы которых пытались объяснить это загадочное явление. Бесспорным был факт, что английское военное командование начало готовиться к эвакуации, как только германские танки переправились через Мёз у Седана, захватили город и ринулись на запад, устремляясь к Ла-Маншу. Уже 16 мая Черчилль, прилетевший в Париж, известил Лондон, что французское командование требует немедленно перебросить в Северную Францию 10 эскадрилий истребителей. Он считал нужным поддержать это требование, объяснив членам английского военного кабинета, что самолеты могут потребоваться, когда возникнет необходимость эвакуировать английскую армию. Военный кабинет, возражавший ранее против посылки английской авиации во Францию, согласился с предложением Черчилля, но поставил условие, чтобы эти эскадрильи действовали только с английских аэродромов, особо отметив, что отсюда надежнее обеспечат предстоящую эвакуацию.

Бесспорным был и факт, что командующий британскими экспедиционными силами генерал Горт отдал приказ об эвакуации за четыре дня до решения бельгийского короля капитулировать. Этого времени оказалось достаточно, чтобы девять английских дивизий отступили из района Брюсселя к Лиллю, затем отошли к Дюнкерку и даже начали массовую эвакуацию. В то время как бельгийская армия прикрывала отход англичан из Бельгии, 7-я французская армия образовала своего рода кольцо вокруг Дюнкерка, отражая атаки наступающих немцев. Ее основные силы во главе с генералом Жиро попали в германский плен. (Позже Жиро бежал из плена в Северную Африку, где после высадки американцев возглавил французские вооруженные силы, сотрудничавшие с союзниками.) [153]

4

В самом начале июня нас посетил французский пресс-атташе Серж де Шессен, которого мы продолжали звать между собой Сергеем Хейсиным. Несмотря на то что визит был неожиданным, он не удивил нас. В последние недели не только стокгольмские французы, но и англичане усиленно искали сближения со всеми советскими работниками в шведской столице. Высокомерно-холодный и замкнутый Маллет, еще недавно делавший антисоветские заявления, заискивающе добивался встречи с нашим полпредом, а граф де Флюри с изящной галантностью истинного француза ухаживал за А. М. Коллонтай во время традиционных «чаепитий», которые продолжались в «Гранд-отеле» с прежней регулярностью.

Теннант пригласил меня в ресторан «Метрополь» на обед, во время которого рассказал, что Лондон направил в Москву торговую делегацию, во главе которой поставлен... Стаффорд Криппс, не имеющий никакого отношения к торговле, но исключенный из лейбористской партии за «левые убеждения» и просоветскую позицию. Видимо, стараясь показать, что речь идет вовсе не о торговле, а о чем-то более важном, он передал мне копии полученных им телеграмм с оценками, которые дали этому событию английские газеты. В передовой «Таймс» говорилось: «Тот факт, что Криппсу поручена такая миссия, является яркой иллюстрацией полного единства нации, сомкнувшей ряды, чтобы встретить германскую опасность». Горячо одобрила этот шаг и либеральная «Ньюс кроникл»: «Правительство поступило разумно и дальновидно, послав Криппса в Москву для торговых переговоров. Несомненно, Криппс — самый подходящий человек для этого». Близкая к Идену газета «Йоркшир пост» писала, что «большинство англичан одобряет намерение направить в Москву Криппса в качестве специального посланника».

Шведские газеты стали дружно писать о том, что в это трудное время в Лондоне и Париже возлагают особые надежды на Москву, и наши английские и французские знакомые, изменив вдруг коренным образом поведение, начали всячески показывать свое дружественное расположение к Советскому Союзу и его представителям в Швеции.

Де Шессен, забыв или сделав вид, что забыл о моем резком письме, начал разговор с того, что сообщил о намерении руководства ассоциации иностранных журналистов в Стокгольме расширить свою работу. Как президент ассоциации, он хотел, чтобы «русские журналисты также приняли активное участие в этой работе», для чего им следовало оформить свое вступление [154] в ассоциацию. Из своего маленького зеленого портфельчика он достал бланки заявлений и анкет и положил мне на стол.

— Вы же знаете русский язык, — сказал я ему. — Зачем нам прибегать к шведскому, который оба знаем слабо, или к немецкому, который вам сейчас неприятен?

— Что ж, давайте говорить по-русски, — согласился де Шессен и признался, что с русскими эмигрантами, которых во Франции много, всегда говорил по-русски. Среди них были даже такие писатели, как «преданный у вас анафеме Иван Бунин». Мы возразили, что Бунина «анафеме» не предавали и что, хотя он покинул родину, не приняв революции, его рассказы выходят время от времени большими сборниками.

Мы решили, отложив разговор о литературе, воспользоваться приходом хорошо осведомленного дипломата и задали вопрос, который беспокоил нас:

— Что происходит во Франции?

Сообщения, поступавшие в Стокгольм из Парижа, Лондона, Берлина и Рима, были не только отрывочными, но и противоречивыми. Германские агентства ДНБ и Трансоцеан все преувеличивали, Гавас и Рейтер все преуменьшали. Соответственно прогерманские газеты в Стокгольме изображали события в Западной Европе в угодном Берлину духе, расписывая самыми черными красками положение Франции, брошенной сдавшимися на милость германского победителя или бежавшими за водный барьер союзниками. Проанглийские газеты писали об отчаянных, но решительных и смелых попытках французской армии отразить германское наступление, которое было остановлено на Сомме. Даже военные обозреватели — люди со знаниями и опытом — не могли разобраться в этой сумятице.

Уже всем было известно, что намеченная еще Гамеленом попытка «срезать» германский танковый клин, вытянувшийся от Арденн до Ла-Манша, не была осуществлена. Новый главнокомандующий Вейган отменил приказ Гамелена союзным войскам, находившимся в Бельгии и Северной Франции, двигаться на юг, а войскам, оказавшимся южней германского клина, двигаться на север, чтобы, соединившись, осуществить стратегический замысел. Вейган объявил, что хочет сначала ознакомиться с обстановкой и побеседовать с командующими соответствующих армий, но вдруг исчез на целые сутки. (Позже осведомленные люди рассказали, что престарелый генерал, утомленный длительным и трудным перелетом из Бейрута в Париж, решил отоспаться и, спрятавшись в одиноком домике под охраной приближенных офицеров, проспал ровно сутки.) На ознакомление с обстановкой и беседы с командующими он [155] потратил еще двое суток. Убедившись, что приказ Гамелена был нужным и правильным, он повторил его. Однако германское командование уже успело укрепить основание клина спешно переброшенными пехотными дивизиями с артиллерией, и попытка «срезать клин» провалилась. Вслед за танковыми колоннами в Северную Францию двинулись основные силы германской армии.

— Я знаю только то, что сообщается в этих газетах, — ответил де Шессен, кивнув на газеты, лежавшие на моем столе. — В миссии мы наладили прослушивание передач французского радио, хотя это дает не очень много. Немцы задержаны на Сомме, и генерал Вейган пытается организовать сопротивление, но ведь силы явно не равны. Наши союзники бросили нас...

— Что вы ожидаете?

Де Шессен только пожал плечами и вздохнул. Он проявил некоторое удивление, узнав, что мы очень интересуемся ходом военных действий во Франции, и охотно согласился присылать нам записи передач французского радио.

Через день шведское радио в утренней передаче сообщило, что в Берлине только что объявлено о начале большого германского наступления во Франции. Оно расценивалось как «решающее и заключительное». Несколько позже, повторяя то же сообщение, диктор добавил, что речь идет о германском наступлении через Сомму с севера на юг. В наступление брошены все собранные во Франции германские силы, и ожесточенные бои развернулись по всему фронту от Ла-Манша до Арденн.

Корреспонденты шведских газет подтвердили на другой день из Парижа, что германское наступление действительно развернулось на огромном фронте и что французская армия оказывает сопротивление, удерживая свои позиции. Некоторые из корреспондентов даже намекали на возможность «изменения военного счастья», хотя, по их же словам, во французской столице в это мало кто верил.

И действительно, через два дня тон газетных сообщений резко изменился. Германские войска прорвали непрочную французскую оборону на Сомме и ринулись на юг и юго-запад. Танковые колонны, перебравшись через Сомму, вскоре пересекли и более крупную водную преграду — Сену и устремились, практически не встречая никакого сопротивления, в Нормандию и Бретань, чтобы захватить в свои руки французские морские крепости — Шербур, Брест, Сен-Назер. Англичане попытались помешать им завладеть Шербуром, перебросив туда две дивизии, но через несколько дней эвакуировались из Нормандии с такой же поспешностью, как из Дюнкерка.

Вечером 10 июня Гавас передал, что французское правительство [156] покинуло Париж, отправившись на юг Франции, а утром 11 июня в последний раз известил газеты и другие телеграфные агентства, что начиная с часа ночи по Гринвичу 11 июня временно прекращает свою работу и выражает надежду, что в недалеком будущем возобновит свою плодотворную для всех информационную службу. Почти трагически прозвучало заключающее слово «Адье!» (Прощайте!) И это оказалось последним словом Гавас: агентство навсегда прекратило свою работу и существование. В тот же день, как передали шведские корреспонденты, в Париже перестали выходить газеты: столица Франции как бы переходила в небытие!

В присланном нам де Шессеном радиосообщении указывалось, что по просьбе французского правительства американский посол во Франции Буллит обратился к германскому командованию со следующим посланием: «Париж объявлен открытым городом. Генерал Эринг, военный губернатор парижского округа вывел из города все свои войска. В городе остались только жандармерия, полиция и пожарные части, чтобы предотвратить возможность возникновения и распространения пожаров. Генерал Денц остается комендантом Парижа, однако при нем нет никаких войск».

14 июня германские войска вошли в Париж и промаршировали по Елисейским полям. На Эйфелевой башне был поднят флаг победителей с огромной черной свастикой.

А перед вечером ДНБ передало: В связи с победой германских войск во Франции, которая отмечена сегодня их вступлением в Париж, Гитлер распорядился вывесить по всей Германии флаги на три дня и звонить во все колокола ежедневно по 15 минут.

В тот же день шведские газеты сообщили из Лондона, что накануне премьер-министр Черчилль, министр иностранных дел Галифакс и министр авиационной промышленности Бивербрук снова посетили Францию и встретились с руководителями французского правительства, чтобы договориться о продолжении совместной борьбы. Поездка, как следовало из пессимистических намеков английской прессы, была безрезультатной.

В течение 17 июня мы получили, по крайней мере, шесть телеграфных сообщений от Рейтера и два от ДНБ о том, что французское правительство, возглавляемое с 21 марта Рейно, подало в отставку и что оно заменено правительством во главе с Петэном.

Почти сразу после сформирования правительства Петэн обратился по тому же радио Бордо к французскому народу с воззванием и объявил, что «необходимо немедленно прекратить сражение». Петэн сказал далее, что еще минувшей ночью он «начал переговоры с противником как солдат с солдатом, чтобы [157] узнать, возможно ли достигнуть соглашения о мире или перемирии». Пока ответа не было, но Петэн надеялся получить его вскоре. Он призывал французский народ сплотиться в «эти трудные часы испытаний вокруг правительства, которое намерено добиваться не только мира, но и примирения с противником».

Гитлер, как стало известно наутро, ответил, что должен сначала посоветоваться со своим итальянским союзником. После многолюдных и красочных демонстраций, митингов и театрально-угрожающего показа силы Муссолини объявил Франции и Англии войну 10 июня, когда исход ее был более чем ясен. В Риме так долго и бурно шумели о своей решимости вступить в войну — и этот шум находил широкое отражение в шведской печати, — что в Стокгольме начали острить: Германия нападает, избегая шума, Италия шумит, избегая нападений.

22 июня в Компьенском лесу, в превращенном в памятник вагоне маршала Фоша, где было подписано перемирие в ноябре 1918 года, был подписан германо-французский документ о перемирии. Держава, считавшаяся великой, признала свое поражение в войне, которая продолжалась всего-навсего 6 недель. Петэн и окружавшие его сторонники соглашения и сотрудничества с Гитлером отказались от борьбы за независимость Франции, хотя страна еще располагала значительной военной силой — ее недосягаемый для немцев военно-морской флот был вторым в мире по силе, воздушные соединения в Африке насчитывали более тысячи самолетов, а в колониальных владениях, уступающих по размеру и богатству только английским, находились армейские соединения с несколькими десятками нетронутых дивизий.

5

Почти каждый день начиная с 10 мая мы передавали обзоры хода военных действий в Западной Европе, как они изображались телеграфными агентствами и корреспондентами шведских газет, а также уделяли большое внимание политической борьбе, которая развертывалась вследствие и вокруг войны. Военные действия как бы обострили и обнажили скрытые или недостаточно выявившиеся противоречия не только в лагерях воюющих стран, но и внутри них самих.

Легкость, с какой германские войска одерживали победы на Западе, удивляла одних, поражала других и пугала третьих до такой степени, что они теряли волю не только к сопротивлению нажиму из Берлина, но и к самостоятельному суждению, независимым взглядам и объективному мышлению. Все больше проявлялась склонность оценивать события с учетом германской [158] точки зрения, смотреть на мир через очки с коричневым налетом. В оценках шведских военных обозревателей все чаще появлялись заискивающие нотки, которые переходили на страницах прогерманских газет в восхищение и даже преклонение перед смелостью, проницательностью, «искусством» германского генералитета и «гением» главного «полководца» — Гитлера. Ореол, созданный вокруг его имени германской пропагандой, начинал блестеть так ярко, что слепил глаза даже людям, считавшим себя «независимыми и свободными нейтралами».

Нас же удивляла не столько легкость германских побед, сколько слабость сопротивления, встреченного гитлеровской военной машиной на Западе. (За все шесть недель этой войны вермахт потерял убитыми меньше 28 тыс. человек, а за шесть недель войны против Советского Союза, как записал на 42-й день в своем дневнике начальник штаба сухопутных сил генерал Гальдер, потери составили: в группе армий «Юг» — 63 тыс., в группе армий «Север» — 42 тыс., а в группе армий «Центр» — 74,5 тыс.) Голландия сдалась практически без боев на четвертый день, а королевская семья и правительство вместе с военно-морским флотом покинули страну днем раньше. А ведь против Голландии был брошен только один германский корпус, усиленный танковой дивизией. Бельгия начала переговоры о капитуляции ровно через две недели со дня германского нападения, хотя у франко-бельгийско-английских союзников был значительный перевес в силах и эти силы укрывались за сплошной линией укреплений. Английское командование приняло решение эвакуировать свои экспедиционные силы, отказавшись от предложенной французским главнокомандующим контратаки. Мощная бомбардировочная авиация Англии не была использована для удара по германским танковым колоннам, двигавшимся через Арденны. Франция, имеющая осенью 1939 года, когда германская армия была занята войной с Польшей, более чем трехкратное превосходство в пехотных дивизиях и многократное в танках, не сделала даже попытки выйти из своих укреплений линии Мажино, ожидая, когда фашистский удав, переварив очередную жертву, набросится на нее. Более того, промышленный штаб капиталистической Франции — «Комите де форж» («Железный комитет») увеличил поставки железной руды в Бельгию, откуда она тут же переправлялась в Рур. На обвинения в помощи нацистской военной машине «Комите де форж» отвечал, что не знает, да и не хочет знать, куда направляется французская руда из Бельгии! И гитлеровская Германия напала на Францию, выбрав удобное время и место для сокрушительного удара по центру фронта, где у французов были три слабые дивизии. Через десять дней после начала военных действий французское правительство [159] призвало к руководству вооруженными силами людей, которые не хотели этой войны, и эти люди сделали все, что было в их силах, чтобы поскорее закончить ее. (Петэн, как выяснилось на процессе в 1945 году, намеревался капитулировать еще 27 мая, Вейган разделял его мнение.)

Еще до начала войны верхушка Франции больше боялась своего народа, чем Гитлера, а когда механизированная фашистская орда вторглась на французскую землю, правящий класс, как и во времена Парижской коммуны, предпочел сдать страну врагу, нежели обратиться к народу и призвать его на защиту Франции. Через день после того, как французское правительство покинуло Париж, главнокомандующий Вейган позвонил Рейно и сообщил, что французская армия отступает в полном беспорядке и что как солдаты, так и гражданское население, брошенное на произвол судьбы, выражают недовольство властями, покинувшими их. Напомнив о событиях в России в 1917 году, генерал заявил, что необходимо любой ценой предотвратить возникновение Советов, чего он опасался больше всего. На другой день, как рассказал две недели спустя — 30 июня — редактор газеты «Пти паризьен» Эли Буа американским читателям, Вейган сообщил правительству, что в Париже начались серьезные беспорядки и что Торез (руководитель Французской компартии) занял Елисейский дворец. Генерал кричал, что сражение проиграно, армия сломлена и лучше немедленно капитулировать, чем допустить возникновение беспорядков повсеместно. Министр внутренних дел Мандель позвонил начальнику полиции Парижа, который опроверг сообщения Вейгана, заявив, что беспорядков в столице нет, что президентский дворец никто не занимал. Тем не менее Петэн поддержал Вейгана, предложив объявить Париж открытым городом и впустить германские войска, что и было сделано.

В начале июля мы получили изложение опубликованной в чикагской «Дейли ньюс» статьи Эдгара Маурэра, известного американского журналиста, который был ее корреспондентом в Париже. Объясняя причины столь быстрого поражения Франции,» Маурэр писал: «Средние классы в Париже и парижском районе были настроены профашистски, так как полагали, что фашизм гарантирует им привилегии, собственность и порядок. Народный фронт вызывал у богатых ненависть, и они откровенно заявляли, что предпочитают лучше Гитлера в Париже, чем Блюма (лидера социалистов) на посту премьер-министра Франции. Это желание теперь осуществилось. Некоторые более богатые французы боялись победы больше, чем поражения, так как считали, что победа приведет к революции, а революция в их представлении означала самое ужасное — от предоставления рабочим ежегодных [160] оплачиваемых отпусков до гильотины для богатых».

Известный английский писатель Сомерсет Моэм, покинувший Францию после ее капитуляции, писал несколько недель спустя: «После падения народного фронта богатые классы Франции смертельно боялись большевизма. Когда началась война, эта боязнь усилилась. Крупные дельцы поддерживали тесную связь с Германией. Среди аристократии и крупной буржуазии было много поклонников Гитлера и Муссолини».

Почти до самого последнего дня перед нападением вермахта Франция широко и активно готовилась к войне, но не против нацистской Германии, с которой формально находилась в состоянии войны более восьми месяцев, а против Советского Союза, и опубликованная в Берлине 8 мая запись телефонного разговора Рейно с Чемберленом только лишний раз подтверждала это.

То же стремление повернуть начавшуюся в Европе войну против Советского Союза вдохновляло и британское консервативное правительство, подталкиваемое американским послом Джозефом Кеннеди, который столь яростно сочувствовал Гитлеру, что готов был пойти на любой трюк, чтобы провалить Рузвельта на президентских выборах того — 1940 — года. Хотя после неудачной попытки удержать английские позиции в Скандинавии Чемберлен вынужден был подать в отставку — лидеры лейбористской партии отказались войти в «национальное правительство» под его руководством — и был заменен Черчиллем, английские «умиротворители» пытались добиться продолжения курса на сближение с Гитлером. После «фальшивой», или «обманной», по словам Черчилля, «якобы войны», во время которой «умиротворители» не позволили использовать против центров германской военной промышленности английскую бомбардировочную авиацию, они также воспротивились воздушным ударам по скоплениям германских войск и отказались обеспечить авиационное прикрытие бельгийским войскам, о чем просил король Леопольд, и французским войскам, о чем просил Рейно. Они легко и охотно благословили решение генерала Горта эвакуировать свои силы в Англию. (Лишь 30 лет спустя, когда были опубликованы секретные документы британского военного кабинета, стало ясно, что скрывалось за непонятным тогда поведением Англии. Оказалось, что в конце мая 1940 года, когда во Франции шло сражение, Галифакс, оставшийся министром иностранных дел, предложил обратиться к Муссолини с просьбой сыграть роль посредника между Англией и гитлеровской Германией и помочь им договориться о мире. Пока Франция еще продолжала войну, Англия, по уверениям Галифакса, могла бы добиться для себя более приемлемых условий. Чтобы [161] вдохновить усердие Муссолини, Галифакс предлагал пообедать ему «уступки в Средиземном море», включая передачу Италии Мальты и даже Гибралтара. Предложение Галифакса обсуждалось военным кабинетом в течение нескольких дней. Оно было сразу же поддержано Чемберленом, который увидел особые преимущества в том, чтобы удержать Италию от участия в войне и добиться расположения Муссолини. Хотя предложение было отвергнуто членами военного кабинета — лейбористами Эттли и Гринвудом, которых поддержал премьер-министр Черчилль, Галифакс все же изложил свои соображения итальянскому послу в Лондоне Бастианини, и они, разумеется, достигли не только Рима, но и Берлина.)

Несомненно, идя навстречу этим попыткам, Гитлер приказал остановить германские танки перед Дюнкерком, не позволив им взять город, а затем не помешал эвакуации британских экспедиционных сил. «Чудо у Дюнкерка», как показали бесспорные свидетельства значительно позже, было совершено взаимным стремлением лондонских «умиротворителей» и Гитлера: английская правящая верхушка по-прежнему жаждала сговора с фашистской кликой, а Гитлер хотел нейтрализовать Великобританию в войне против Советского Союза, планы которой уже вынашивал.

19 июля Гитлер выступил в рейхстаге, который собрался в опере Кроля (здание рейхстага, сожженное еще в 1933 году по приказу Геринга, намеренно не восстанавливалось). Помимо «депутатов», назначенных Гитлером, были приглашены генералы и офицеры вермахта, отличившиеся во время нападения нацистских войск на Польшу, Данию, Норвегию, Бельгию, Голландию, Люксембург и Францию. Двенадцать генералов были произведены в фельдмаршалы, и вечером им были торжественно вручены фельдмаршальские жезлы, а Герингу присвоено звание рейхсмаршала, специально придуманное им самим.

В речи Гитлера, многократно прерываемой аплодисментами и криками «Зиг хайль!» (Да здравствует победа!), хвастовство переплеталось с ханжеской жалобой на Польшу, которая якобы ненавидела и презирала Германию, а затем напала на нее, на поведение Норвегии, Бельгии, Голландии, которые обманывали своего доброго и честного германского соседа, позволяя Англии нарушать их нейтралитет, из-за чего против них пришлось применить всю силу германской военной мощи, и, наконец, на поведение Франции, тоже ненавидевшей и презиравшей Германию, и без того униженную и обиженную Версальским договором. По указке Англии все эти страны строили против миролюбивой нацистской Германии козни, но он, Гитлер, вовремя разгадал эти зловредные [162] замыслы и первым нанес удар, разрушив антигерманские планы раньше, чем они начали осуществляться.

Но самой интересной была заключительная часть речи, обращенная к Англии и сочетавшая угрозы с уговорами и многозначительными намеками.

— Черчилль должен поверить мне хотя бы раз, — сказал Гитлер, — когда я предсказываю, что будет разрушена великая империя, империя, разрушать которую или даже нанести ей ущерб я никогда не намеревался. Я, однако, понимаю, что эта борьба, если она продлится, приведет к полному уничтожению одного или другого из двух противников. В этот час я считаю долгом перед своей совестью обратиться еще раз с призывом к разуму и здравому смыслу как в Великобритании, так и за ее пределами. Я считаю себя вправе обратиться с таким призывом, поскольку я — не побежденный, а победитель, выступающий в духе разума. Я не могу найти причин, почему эта война должна продолжаться...

Хотя в речи содержались личные выпады против Черчилля, названного «кровожадным дилетантом», и против богатой верхушки, которая «уже отправила свои миллионы фунтов стерлингов и детей в Канаду», это было недвусмысленное предложение английскому руководству начать мирные переговоры на условиях сохранения Британской империи. В Лондоне предложение Гитлера обдумывалось, взвешивалось и обсуждалось несколько дней, прежде чем Галифакс, выполняя поручение военного кабинета, выступил по английскому радио и отклонил его. (Правда, как стало известно после войны, он тут же вызвал к себе шведского посла в Лондоне, через которого поддерживался контакт с Берлином, и сказал ему, что время для англо-германских переговоров пока не наступило, но скоро наступит.)

Близкие к нацистам шведские, а также швейцарские газеты начали писать о планах германского вторжения на британские острова. По их предсказаниям, явно инспирированным в ведомстве Геббельса или Риббентропа в Берлине, вооруженные силы третьего рейха намереваются высадиться в Англии примерно так же, как они высадились в Норвегии, захватив сначала отдаленные районы вроде Корнуэлла или близко лежащих островов. Назывались и сроки вторжения — середина августа. Хотя гитлеровское командование хранило молчание по поводу приготовлений к вторжению, оно не опровергало сообщений, появившихся в иностранной печати. Англию охватила тревога, которая усиливалась почти поголовной мобилизацией мужчин в особые дружины и призывами Черчилля к населению быть готовыми к отражению германского вторжения. [163]

(21 июля 1940 года на встрече с командующими трех родов оружия, как свидетельствуют ставшие известными после войны секретные нацистские документы, Гитлер подтвердил данное пять дней назад указание готовить вторжение на Британские острова (операция «Морской лев»), хотя в письменной директиве неоднократно указывалось: «если таковое потребуется». Но во время той же встречи он распорядился начать подготовку планов к нападению на Советский Союз, о чем еще раньше сказал начальнику оперативного штаба верховного командования генералу Йодлю. Континентальный меч Великобритании — это не Франция, — объяснил он генералам, а Россия, и «с разгромом России будет разрушена последняя надежда Англии». Гитлер, как рассказали после войны его генералы, не только не верил во вторжение на Британские острова, но и не особенно хотел его, поэтому не интересовался ходом подготовки к этой операции, покинул ставку и, вернувшись в Берггоф, занялся планами перестройки Берлина.)

В середине августа над Англией начались воздушные бои между люфтваффе (нацистской военной авиацией) и английскими военно-воздушными силами, которым активно помогала зенитная артиллерия. Первые десять дней воздушные сражения развертывались над южными районами страны: гитлеровцы бомбили аэродромы, намереваясь захватить английские самолеты на земле во время ремонта или заправки. Англичане отражали нападения противника, стремясь нанести как можно больший урон. Штаб Геринга не особенно сдерживал свою фантазию, подсчитывая «сбитые» или «уничтоженные на земле» английские самолеты; более хладнокровные англичане преувеличивали немецкие потери «лишь» в два-три раза — в один день было сообщено, что сбито 185 самолетов люфтваффе (на самом деле оказалось только 60), а нацисты объявили об уничтожении 140 английских самолетов (на самом деле англичане потеряли 26 самолетов).

Через десять дней гитлеровская авиация перенесла свои удары на Лондон. Англичане ответили на это на другой же день налетом на Берлин. Геринг бросил на Лондон все силы, и столица Великобритании запылала. Днем Лондон был покрыт облаками дыма, ночью озарен десятками пожаров, зажженных нацистскими бомбардировщиками, сбрасывавшими миллионы «зажигалок» — мелких фосфорных бомб. Вскоре бомбардировки были распространены на другие большие города Англии, и сотни тысяч домов были разрушены или сожжены.

В середине сентября массовые налеты гитлеровской авиации на Англию прекратились почти так же неожиданно, как и начались. В Лондоне поторопились объявить, что королевские воздушные силы одержали победу над люфтваффе, подтвердив [164] сообщение сногсшибательными цифрами германских потерь. Берлин тут же ответил еще более хвастливым заявлением о победе люфтваффе, приведя фантастические цифры английских потерь. (Англичане, как показали более поздние и более точные подсчеты, были ближе к истине: в ходе «воздушной битвы» над Англией нацистская авиация потеряла 1733 самолета, а английская авиация — только 915 самолетов. Значительная часть английских летчиков, воспользовавшись после повреждения самолетов парашютами, вернулась в строй, и к середине сентября военно-воздушные силы Англии насчитывали больше истребителей, чем месяц назад. В решающие дни «воздушной битвы» гитлеровская авиация, бросившая против Англии три из пяти воздушных соединений (флота), оказалась без резервов. На процессе в Нюрнберге Геринг признал, что люфтваффе потерпела поражение над Англией только потому, что Гитлер не позволил ему перебросить с Востока два воздушных флота, которые «охраняли рейх» от Советского Союза.) Потерпев неудачу, нацистская верхушка отказалась не только от массовых налетов на Англию, но и от планов вторжения на Британские острова. [165]