Глава пятая.

Высоты Севастополя

Перед штурмом

За Бахчисараем сопротивление противника значительно возросло. Используя выгодную местность с большим количеством высот, враг сильными заслонами упорно оборонял заранее подготовленные позиции. Очень активно стала действовать его авиация. Гитлеровские летчики старались застать наши подразделения на марше в какой-нибудь теснине и обрушить на них бомбовые удары. В отдельных случаях это им удавалось, но чаще всего краснозвездные истребители отгоняли фашистские самолеты. Заслоны мы обходили, вынуждая гитлеровцев бросать позиции. Кровавые стычки проходили поистине в райских кущах. В долинах буйно цвели сады, журчали полноводные в это время года ручьи и речки.

Корпус получил приказ командарма продолжать наступление через Инкерманскую долину в общем направлении на Севастополь. Полоса действий составляла 11 км. Справа на Сахарную головку, которая была для нас исключительно, наступал 1-й гвардейский стрелковый корпус генерала И. И. Миссана. 11-й гвардейский стрелковый корпус генерала С. Е. Рождественского из Приморской армии подходил уступом слева.

Приказ пришел как нельзя вовремя: уже надо было практически готовить удар по обороне противника на подступах к Севастополю.

На мой КНП, который перемещался вдоль шоссе Симферополь — Севастополь, прибыли начальник штаба фронта генерал-лейтенант С. С. Бирюзов и из 19-го танкового корпуса полковник И. А. Поцелуев. Во время боев под Сталинградом С. С. Бирюзов не раз бывал нашим гостем. Так что встретились мы как давние знакомые. Сергей Семенович — очень требовательный начальник, но требовательность [224] его всегда была в рамках устава и, если так можно сказать, человеческой справедливости. Многие считали его суровым и замкнутым. Я этого не замечал. Его глубокий ум, стремление и умение смотреть в будущее отчетливо проявлялись в практической работе.

— Как думаете действовать, товарищ генерал? — обратился ко мне С. С. Бирюзов сразу же после короткого приветствия и непродолжительного доклада обстановки.

Я полагал, что следует наступать безостановочно и на плечах отходящего противника ворваться на Сапун-гору, поскольку занятие отступавшими войсками подготовленных для обороны позиций могло произойти с ошибками. Это и надо было использовать.

С. С. Бирюзов решение одобрил. Он сообщил, что командующий фронтом тоже считает возможным с ходу овладеть внешним оборонительным рубежом Севастополя.

Преодолеть оборону врага с ходу нам тогда не удалось. Противник отходил весьма организованно и дал бой на реке Черная и Федюхиных высотах. Выбить его оттуда удалось к 18 апреля. Только после этого наши войска подошли к последнему, самому мощному рубежу немецко-фашистской обороны Севастополя, проходившему по высотам, окаймлявшим Инкерманскую долину с запада. Среди высот особо выделялись Сахарная головка и Сапун-гора. Мы сделали несколько попыток ворваться на эти высоты, но были отбиты. До подножия Сапун-горы осталось всего 700–800 м.

На западные скаты Федюхиных высот я прибыл на исходе дня вслед за передовыми частями. Оставив машину в небольшой роще близ дороги, начал знакомиться с местностью. Прямо на западе лежала громада вытянутой с севера на юг Сапун-горы. Неровный гребень ее резко выделялся на фоне глубоких по-южному небес.

Противник молчал. Но и сейчас, до наступления темноты, по всему фронту его обороны уже взлетали осветительные ракеты. Враг нервничал...

За короткий на юге вечерний час я успел отметить для себя не только складки местности, обнажения белого камня на склоне горы и светлевшие кое-где нити дорог. Глаз уловил характерные линии немецких траншей, уже пожелтевшую под солнцем траву на местах маскировки огневых точек. Все это было привычно и хорошо знакомо. Однако по скату высоты шли непонятные, слабо заметные [225] линии какой-то белой штриховки, уходящие в сторону Сахарной головки. В быстро наступающей темноте я напряженно всматривался в них, стараясь понять, что бы это могло быть.

Вызвал по радио Толстова. Выслушал его доклад и, между прочим, спросил, что это за штриховка.

— Кресты, — ответил Архип Иванович, — обычные березовые кресты на немецких могилах. Их тут видимо-невидимо. Последствия работы героев нашей обороны Севастополя.

Я приказал адъютанту подсчитать кресты и сам на следующее утро вновь остановил на них взгляд. В потоках солнечного света эти стражи могил бросались в глаза всем, кто тогда наблюдал за противником. Длинными ровными рядами они с чисто немецкой аккуратностью шагали по Сапун-горе с левого фланга на правый и пропадали вдали перед 1-м гвардейским корпусом. Было что-то необычайно жуткое в этом молчаливом параде крестов. Фашистское командование не могло создать ничего более символичного, чем сомкнутый строй памятников смерти. Среди однообразия рядовых могил, отмеченных крестами обычной величины, возвышались, как командиры, десятки гигантских крестов из гладко оструганных сосновых мачт.

— Неплохую тему для агитации дало нам гитлеровское командование, — сказал В. В. Данилов, появившийся на НП. — Под малым крестом — сто человек, под большим — тысяча.

18 апреля Военный совет фронта обратился к войскам с приказом: «Товарищи бойцы и офицеры 4-го Украинского фронта! Под вашими ударами в течение трех дней рухнула «неприступная» немецкая оборона на всю глубину перекопских, Ишуньских, сивашских и ак-монайских позиций.

На шестой день вами занята столица Крыма — Симферополь и один из его основных портов — Феодосия и город Евпатория... Сегодня части армии вышли к последнему рубежу севастопольской обороны противника на речке Черная и хребте Сапун-гора, что 5–7 км от Севастополя.

Необходим последний организованный, решительный штурм, чтобы утопить противника в море и захватить его [226] технику. К этому вас и призываем. Вперед на решительный штурм!»

В тот же день войска 4-го Украинского фронта, Приморской армии, силы авиации и артиллерия флота нанесли удар по обороне противника на подступах к Севастополю. Наступали по всему фронту. В полосе нашего корпуса войска приблизились к подножию Сапун-горы, но далее продвинуться из-за мощного, хорошо организованного огня противника не смогли. Потери же понесли и израсходовали артиллерийский боезапас. Чувствовалось, что враг сидит крепко и выбить его с подготовленных и удобных позиций можно только после подготовки наступления по всем правилам военного искусства.

Командарм Я. Г. Крейзер, выслушав мой доклад по итогам дня, ничего не сказал. Видимо, успеха не было нигде. Он только приказал усилить разведку противника, организовать ночные действия отдельными отрядами и всемерно ускорить подвоз боеприпасов.

Потянулись будни подготовки к прорыву обороны противника под Севастополем. Один день был похож на другой, но напряжение работы все нарастало. Пришло пополнение из освобожденных районов Крыма. Люди долго были в неволе. Почти у каждого воина из пополнения — особый счет к немецко-фашистским оккупантам за погибшую семью, родственников, разоренные очаги, поруганную честь. Все хотели отомстить врагу и просили дать в руки оружие посильнее, назначить пулеметчиками, минометчиками.

Командование фронта и представитель Ставки уточняли план операции, контролировали ход подготовки войск к прорыву. 27 апреля в корпусе побывали А. М. Василевский и Ф. И. Толбухин. Их сопровождал Я. Г. Крейзер. Интересовались, как подходит пополнение, подвозятся боеприпасы, обучается личный состав, изучается оборона противника. Я подробно доложил им все данные по корпусу. О сроке наступления командование не обмолвилось ни словом, но по расчетам, которые производились в ходе беседы, стало ясно, что наступление надо ждать через несколько дней.

Ранним утром 28 апреля представитель Ставки и командующий фронтом проехали во 2-ю гвардейскую армию, а на следующий день меня пригласили вместе с другими командирами корпусов на КП Приморской армии, [227] где Ф. И. Толбухин ознакомил нас с планом предстоящей операции по освобождению Севастополя.

Генерал армии сообщил, что 2-я гвардейская армия генерала Г. Ф. Захарова начнет наступление раньше главных сил фронта (Приморской и 51-й армий). Задача ее войск — через Мекензиевы горы обойти Севастополь с севера, выйти к Северной бухте и тем самым отвлечь на себя большую часть сил противника. Действия гвардейцев будут поддержаны воздушной армией фронта и обеспечены предваряющими ударами дальней авиации. Метод наступления на высоты по западному краю Инкерманской долины — штурм.

Главные силы фронта — Приморская и 51-я армии — начнут наступление на сутки позже войск Г. Ф. Захарова. Основной удар будет нанесен левым флангом (включая и 63-й стрелковый корпус) в направлении на поселок Шестая верста, мыс Херсонес, с обходом Севастополя с юга. При этом севастопольская группировка противника отрезалась бы от моря с юга и юго-запада.

Разобрав задачи армий, Толбухин коротко закончил:

— Что касается способа наступления главных сил, то Сапун-гору будем штурмовать. Прошу командующих и командиров тщательно рассчитать все свои возможности, чтобы не допустить промедлений и перерывов в штурмовых действиях, не дать противнику передышки. Враг будет сломлен и советский Крым освобожден полностью.

Теперь все точки над «i» были, как говорят, поставлены.

Работа по подготовке наступления приобрела большую целенаправленность. Усилился подвоз боеприпасов, ремонтировалась боевая техника. Артиллерийские и войсковые разведчики изучали каждый метр позиций противника. Летчики докладывали о том, что делалось в тылу врага. Величайшие труженики войны — наши доблестные саперы каждые сутки с наступлением темноты выходили на опасную работу за передний край: изучали характер заграждений, снимали немецкие противотанковые и противопехотные мины. Бывало, что за ночь они ликвидировали одних только противотанковых мин до 900 штук.

Все войска, и особенно пополнение, мы постарались научить методам штурмовых действий. Учили, как идти за огневым валом артиллерии, бороться с долговременными [228] и другими огневыми точками противника, как взаимодействовать подразделениям. В ротах были созданы штурмовые группы, основу которых составляли отделения или даже взводы. Количество таких групп соответствовало примерно числу огневых точек, замеченных на позициях гитлеровских войск.

В тылу подыскали участки местности, похожие на гряду Сапун-горы, построили там траншеи, полосы заграждений, макеты дотов и дзотов, полностью копируя оборону противника. Туда выводили подразделения с переднего края, учили молодых воинов и совершенствовали навыки ветеранов. Учились основательно, без послаблений и условностей.

На совещаниях командного состава в соединениях и частях разработали очень целесообразную систему действий пехоты. Основные идеи, которые были в нее заложены, гласили: воевать с головой, зря на пулемет не бросаться, а вызывать артиллерию; когда ее нет — действовать по амбразурам дотов врага противотанковыми гранатами; прежде чем действовать — разобраться в обстановке и поступать, как она требует. Молодых воинов и старых солдат тренировали наступать вместе. Поскольку у молодых еще не было развито умение хорошо видеть поле боя, тем более что враг отлично маскировался, за каждым таким бойцом был закреплен солдат бывалый. Он шел рядом или чуть сзади, но всегда так, чтобы видеть, как действует его товарищ, и своевременно подсказать ему нужный маневр или указать на опасность, на цель, которую следует поразить. Такое сочетание полностью себя оправдало.

Я ежедневно бывал теперь в тылу, проверял ход занятий, исправляя, если требовалось, недостатки обучения войск. Часто молодые по возрасту командиры, но прошедшие огонь и воду войны, были опытными и умелыми наставниками более пожилых, но еще не обученных воинов. Среди таких офицеров встречались очень искусные мастера обучения.

В один из дней я наугад выбрал для поверки 1-ю роту 1-го батальона 844-го полка в дивизии А. И. Толстова. С рассветом отправился к учебному полю. Когда прибыл на место, там уже наступал взвод стрелков. Бойцы подбирались по-пластунски к переднему краю условного противника. Ползли хорошо. Но вот кто-то из них, обходя [229] острый камень, поднялся на четвереньки. Тут же прозвучал резкий свисток и раздалась команда: «Отставить переползание!»

Из-за укрытия впереди взвода поднялся молодцеватый младший лейтенант, который, как сказалось, из расположения «противника» наблюдал за действиями солдат взвода. Он подошел к бойцу, допустившему оплошность, и приказал ему повторить переползание. Тот выполнил все действия безукоризненно. Тогда командир вернул взвод на исходное положение, занял свое место в траншее «противника» и вновь повторил выдвижение на рубеж атаки.

Теперь все сошло хорошо, никто не схитрил, и взвод достиг небольшой террасы на скате холма. Сигнал свистком был длинным и заливистым. Солдаты дозарядили оружие, приготовили гранаты, внимательно присматривались к складкам на местности, ведущим к вершине. Они готовились атаковать.

Однако что-то беспокоило бойцов. Внимательно присмотревшись, я увидел спираль настоящей немецкой колючей проволоки, едва заметную среди камней. Тут уж не было никакой условности: заграждение надо было преодолевать. Офицер, руководивший занятием, отвел солдатам время, чтобы решить, как лучше действовать, и не давал о себе знать. Через несколько секунд в рядах атакующих раздалась команда трем бойцам метнуть гранаты в одну точку препятствия, чтобы, вероятно, сделать проход. Команду исполнили, но взвод оставался на место и не атаковал: обнаружился хорошо замаскированный блиндаж «противника» на террасе, который мог фланговым огнем поразить атакующих как раз там, где они наметили сделать проход в проволочном заграждении. Вскоре в сторону блиндажа полетела красная ракета — вызов и целеуказание для артиллерии сопровождения пехоты. Сам же взвод разделился на две части и ползком стал обходить препятствие с флангов. Несколько бойцов двинулись в тыл огневой точки.

Я смотрел с удовольствием. Было видно, что люди понимают смысл учения. Затем была разыграна атака траншеи, причем командир взвода еще не раз останавливал занятия, чтобы разъяснить ошибки и повторить действия.

Когда занятия закончились, я познакомился с командиром [230] взвода Петром Григорьевичем Завьяловым и от души поблагодарил его. В последующем этот взвод одним из первых ворвался на вершину Сапун-горы.

Другим важнейшим вопросом подготовки штурма было сосредоточение необходимого количества боеприпасов. Железную дорогу через Сиваш еще не удалось восстановить. Поэтому снаряды и мины шли, главным образом, по ветке от Керчи, а от Симферополя — на автомашинах. Дело шло на лад, но все равно транспорт работал чрезвычайно напряженно.

Подвоз боеприпасов был взят под особый контроль представителем Ставки и командующим фронтом. Мы знали, что этим вопросом интересуется также сам Верховный Главнокомандующий. Но, оказывается, Ставка интересовалась не только боеприпасами, и в этом нам пришлось убедиться очень скоро.

Однажды командарм генерал Я. Г. Крейзер вызвал на доклад заместителей командиров дивизий по тылу и других начальников, ведавших снабжением соединений. Люди это были весьма серьезные. Война научила их находить выход, казалось бы, из безнадежного положения.

В разгар работы, когда о положении со снабжением докладывали командиры из дивизий, раздался звонок телефона ВЧ. Крейзер взял трубку. По лицу и позе командующего все поняли, что звонит Верховный Главнокомандующий.

И. В. Сталин поздоровался, выслушал доклад о положении с боеприпасами по армии, а затем спросил, как часто бывает командарм в соединениях и частях. Я. Г. Крейзер ответил, что бывает и положение там знает. Для вящей убедительности он привел на память размеры наличных запасов боеприпасов, горючего и продовольствия по одной из дивизий, о которой только что докладывалось на совещании.

Уверенный тон генерала произвел, видимо, положительное впечатление. Но следующий вопрос оказался неожиданным: что сегодня готовят на обед в каком-либо из полков?

Я. Г. Крейзер оторопел, таких данных у него не было. Присутствующие переглядывались, понимая положение командующего. Трубка молчала.

Выручил наш С. Ф. Плотников, подполковник, заместитель командира 417-й дивизии по тылу. Увидев затруднение [231] генерала, он извлек из кармана записи, где было и меню полков дивизии, зажал пальцем нужное место и передал их в руки Крейзеру.

Командарм прочитал в трубку телефона, что в полку 417-й дивизии на первое — щи из крапивы с мясом, на второе — пшенная каша с салом».

В то время для борьбы с авитаминозом и парадентозом мы по совету врачей практиковали иногда щи из молодой крапивы: благо ее было много среди развалин. Такой день и выпал в то время.

Последовал вопрос, достаточно ли обеспечена армия мясом и салом. Это генералу было хорошо известно, он четко доложил по дивизиям. Верховный Главнокомандующий поблагодарил, пожелал успеха в подготовке операции и положил трубку.

После этого разговора Я. Г. Крейзер приказал всем учиться хозяйствовать и быть готовыми ответить на любой вопрос по тылу, как С. Ф. Плотников. Командарм позвонил мне, рассказал о случившемся и от всей души похвалил сообразительного подполковника.

Огорчали неудачи разведывательных поисков. Мы собрали большое количество данных о позициях и траншеях, огневых точках и заграждениях противника, добытых с помощью наблюдения и звуковой разведки. А вот сведения о группировке немецких войск, нумерации и составе их частей, боеспособности и обеспеченности материальными средствами, которые, как известно, приобретаются от пленных, у нас почти отсутствовали. Командиры подразделений выбивались из сил, чтобы захватить «языка», но сделать это длительное время не удавалось.

После совещания у командующего фронтом поисковая работа разведки развернулась еще шире, и к началу штурма мы получили необходимые данные о 111-й и 98-й пехотных дивизиях немцев, которые оборонялись в полосе наступления 63-го стрелкового корпуса. Соединения эти были потрепаны в ходе сражений, но к моменту штурма получили пополнение и представляли собой мощную боевую силу. Солдаты их были хорошо обучены, получали усиленный паек и не сомневались в том, что отобьют любую атаку советских войск. Им сообщили, что фюрер на них надеется.

Каждый удачный поиск достоин того, чтобы о нем [232] рассказать специально. Особо запал в мою память один из разведчиков — Григорий Мефодиевич Ивашкевич, тридцатитрехлетний колхозник из Ставропольского края, солдат 1376-го полка 417-й дивизии. Он был призван в армию в 1939 году, воевал в финскую кампанию и встретил Великую Отечественную войну на Западном фронте. Дважды был ранен. В 417-й дивизии — с 1942 года. Отличился в период прорыва обороны противника на Сиваше. Во время преследования врага Григорий Мефодиевич одним из первых ворвался на железнодорожную станцию Чирик-1 и вместе с товарищами разогнал находившегося там противника.

В ночь на 1 мая 1944 года Г. М. Ивашкевичу было поручено возглавить группу из четырех разведчиков и добыть «языка» перед фронтом батальона. На пути к переднему краю противника встретилось минное поле. Проделав проход, бойцы двинулись далее. Наткнулись на проволочное заграждение. Его преодолели бесшумно и быстро. Приблизились к траншее противника, проникли в нее, дождались немецкого дозора. Схватка была недолгой, но наших воинов заметили. Враг открыл шквальный огонь. Товарищи Григория Мефодиевича погибли. Путь к своим был перерезан. Ивашкевич собрал оружие и боеприпасы убитых и укрылся в окопе. Всю ночь он отбивал атаки гитлеровских солдат.

Наступил день. Враг продолжал обстреливать Ивашкевича и пытался подобраться к окопу. Советский воин был трижды ранен, но отбил атаки. Наступил вечер. Теперь отважный разведчик дрался трофейным ору?кием. Он пробрался еще глубже в расположение противника и связкой гранат поразил гарнизон фашистского блиндажа из шести человек. Сам он при этом снова был ранен. К исходу дня на помощь Ивашкевичу пришла группа разведчиков. Она нашла окровавленного и ослабевшего героя с гранатами в руках, готового дорого отдать жизнь. Товарищи доставили его в свое расположение, попутно прихватив еще и два «языка».

Храбрец, сражаясь в одиночку, уничтожил более 40 гитлеровцев и три вражеские огневые точки. За этот подвиг и многие другие боевые дела Григорию Мефодиевичу Ивашкевичу было присвоено звание Героя Советского Союза. Насколько мне известно, он и поныне здравствует и трудится на Ставрополье. [233]

В цепи грозных высот на подступах к Севастополю выделялась Сахарная головка. Проклятая вершина из белого известняка примыкала к Сапун-горе уступом вперед на нашем стыке с правым соседом — 1-м гвардейским стрелковым корпусом И. И. Ниссана. На Сахарной головке немецкое командование создало мощный узел обороны с большим количеством огневых средств. Каждый метр земли на подступах и скатах высоты был нашпигован минами и фугасами, колючей проволокой, простреливался многослойным косоприцельным огнем. Враг, опираясь на Сахарную головку, командовал над Инкерманской долиной и фланговым огнем не давал приблизиться к Сапун-горе. Как только мы пытались наступать, низвергался шквал точного огня. К тому же возникала угроза контратак. Чтобы как-то обезопасить себя, пришлось повернуть в сторону Сахарной головки правофланговую 417-ю дивизию Бобракова. Это сильно ослабляло наши силы на главном направлении.

Гитлеровское командование, опираясь на Сахарную головку и Сапун-гору, имело в своих руках прочный центр обороны, который позволял ему контролировать положение и на приморском фланге, где, как уже сказано, намечался главный удар и сосредоточивались основные силы 4-го Украинского фронта. Таким путем враг противодействовал генеральному штурму немецкой обороны на подступах к Севастополю.

Сахарная головка стала бельмом на глазу армии и фронта, не говоря уже о 1-м гвардейском и 63-м стрелковых корпусах. Мы ждали решения Я. Г. Крейзера на прорыв позиций противника с особым нетерпением и вниманием.

Командарм, продумывая решение, на какое-то время полностью отключился от вязкой текущей работы. Он пропадал на НП у Сахарной головки, колесил вдоль фронта на «виллисе», заметно волновался. От природы смуглый, Я. Г. Крейзер стал совсем черным и худым. Мы, командиры корпусов, понимали его чувства и не докучали мелочами повседневной жизни войск, улаживая их с начальником штаба армии Я. С. Дашевским.

Буквально не спал тогда и И. И. Миссан. Что только ни делал он, чтобы захватить Сахарную головку, но день шел за днем, нарастал счет потерям, а успеха достичь не удавалось. [234]

Беспокоился и Ф. И. Толбухин, который стремился сосредоточить на главное направление фронта возможно большее количество сил и средств и гарантировать успех прорыва.

В самом начале мая меня вызвали на наблюдательный пункт армии. НП располагался недалеко — каких-нибудь 3 км в тыл. Когда я прибыл, там уже находились командиры корпусов И. И. Миссан и К. П. Неверов, командующий артиллерией армии генерал Н. И. Телегин, член Военного совета генерал-майор В. И. Уранов, некоторые другие офицеры штаба армии. Вскоре в сопровождении Я. Г. Крейзера подъехали Ф. И. Толбухин, С. С. Бирюзов и командующий 8-й воздушной армией генерал-лейтенант Т. Т. Хрюкин. Началась отработка решения командующего 51-й армией на атаку главной полосы обороны немецко-фашистских войск.

Я. Г. Крейзер доложил два варианта действий. Первый — при условии, что Сахарная головка к началу операции удерживается противником. В этом случае командарм предполагал бросить 417-ю дивизию нашего корпуса на высоту совместно с гвардейцами И. И. Миссана. Он формулировал и сопутствующие такому решению отрицательные последствия: ослабление сил, наступающих на Сапун-гору, сложность управления (в особенности для 63-го корпуса), неизбежность больших потерь.

Второй вариант действий, разработанный командармом, исходил из того, что Сахарная головка будет взята нами до генеральной атаки. В этом случае исключались указанные выше неприятности.

Яков Григорьевич был человеком дипломатичным и не предложил, как делалось в таких случаях, какого-то одного решения. Вероятно, эта необычная позиция была заранее согласована с Ф. И. Толбухиным и им санкционирована.

Командарма все присутствующие поняли правильно и незамедлительно набросились на И. И. Миссана с упреками. Иван Ильич, красный как рак, был готов провалиться сквозь землю. Особенно его взяли за живое вопросы командующего артиллерией армии, поставленные, как говорится, в лоб: что же теперь делать? Поворачивать правофланговую дивизию из корпуса Кошевого направо и помогать корпусу Миссана? Атаковать Сапун-гору только двумя дивизиями? [235]

Командующий артиллерией предвосхитил мое мнение, я присоединился к нему, хотя упрекать товарища ни в чем не стал: далеко не простое дело было взять Сахарную головку.

Мы отчетливо видели с НП командарма пресловутую высоту. Смотрели на нее с ненавистью. А она купалась в солнечных лучах, ослепительно блестела известковой вершиной, красовалась сочной молодой зеленью и весенними цветами, пробившимися кое-где по ее склонам. Для нас она была самым вредным элементом обстановки, самой нежелательной помехой на пути к Севастополю.

Когда наконец страсти поутихли, мы заметили, что солнце палило нещадно. Ф. И. Толбухин, до времени давший свободный выход волновавшим нас чувствам, разрешил расстегнуть воротнички. Сам он плохо переносил жару и заметно от этого страдал. Пот лил с него градом. Отирая лоб и шею большим носовым платком, Федор Иванович обратился к И. И. Миссану. С легкой одышкой он заметил ему баском:

— Дорогой Иван Ильич, надо Сахарную головку взять. От этого, как вы сами понимаете, зависит успех атаки Сапун-горы.

С. С. Бирюзов выступил много резче.

— Рисковать и гадать ни в коем случае нельзя, — сказал он. — Мы не можем поручиться за то, что войска Миссана овладеют Сахарной головкой. Чтобы захватить высоту наверняка, нам следует на помощь Миссану повернуть четыреста семнадцатую дивизию из корпуса Кошевого. Совместными усилиями задача будет выполнена. Тогда на Сапун-горе дело пойдет успешно.

Толбухин внимательно слушал и пока молчал. Заговорил горячий Миссан.

— Сахарную головку мы возьмем, безусловно, без помощи шестьдесят третьего корпуса, — заявил он убежденно, заметно волнуясь и не скрывая обиды, — даю слово!

После такого безапелляционного утверждения никто не решился заговорить. Наступило молчание. Прервал его командующий фронтом. Он подошел к генералу почти вплотную и, неотрывно глядя ему в глаза, сказал:

— Я вам, товарищ Миссан, верю. — Затем, обращаясь ко всем присутствующим, добавил: — Разговор прекратим. А при дальнейшей разработке решения на атаку Сапун-горы [236] будем исходить из того, что Сахарная головка — в наших руках.

Даже настойчивый и прямой Бирюзов не проронил теперь ни слова. Дебаты и совещание закончились.

Много раз мне приходилось присутствовать в момент важных решений, принимаемых крупными советскими военачальниками. Но подобного случая, как в тот день на НП 51-й армии, я больше не встречал. На всю жизнь запала в память безграничная вера Ф. И. Толбухина в своих подчиненных, в героизм советских воинов, готовых, если того требует дело победы, на любые жертвы и подвиги.

Доверие полководца ко многому обязывало.

* * *

Наступление главных сил фронта было назначено на утро 7 мая. Командарм уточнил задачи стрелковых корпусов. 63-му корпусу предстояло прорвать оборону противника сначала на Сапун-горе, в последующем — на рубеже Английского кладбища, в дальнейшем — овладеть юго-восточной частью Севастополя. Нам было приказано атаковать основные позиции обороны противника непосредственно в лоб, имея справа Сахарную головку исключительно и слева центр Сапун-горы включительно.

Чтобы удар наших войск уже с самого начала наступления обладал предельной силой, я решил иметь все три дивизии в одном эшелоне. Но поскольку ожидалось, что в момент захвата гребня Сапун-горы враг мобилизует все свои силы и сделает отчаянные попытки сбросить нас вниз, боевые порядки дивизий строились в два эшелона. Командиров соединений я обязал полк второго эшелона использовать только в момент атаки позиций противника на самой вершине и для развития успеха на западных скатах в направлении Английского кладбища. Что касается полков, то там силы строились тоже в два эшелона с учетом особенностей штурмовых действий, когда требовалось гибко маневрировать подразделениями, быстро наращивать силы там, где обозначился успех, стремительно развивать прорыв в глубину и во фланг.

В руках командира корпуса оставалась мощная артиллерия, с помощью которой я мог влиять на ход боя. Для действий по моим заявкам из средств фронта выделялась также сильная авиация.

Опытные командиры дивизий договорились по всем [237] вопросам взаимодействия друг с другом, с соседями, с командирами поддерживающих их средств. То же сделали и мы на своем уровне. Еще раз порадовали разведчики: в ночь на 2 мая они действовали успешно, ворвались на передний край обороны и принесли солдатские книжки убитых гитлеровцев. По ним мы выявили, что перед корпусом обороняется 4-я горнострелковая дивизия и другие немецкие соединения. Но самым ценным трофеем разведчиков оказалась карта с нанесенными на нее оборонительными позициями на Сапун-горе. Этот трофей облегчил нам планирование артиллерийского наступления и обеспечения штурма, над чем упорно работали командующий артиллерией корпуса Сапрыкин, начальник штаба Некрасов и многие другие штабные офицеры.

Планирование штурма было к 6 мая завершено. Командование корпуса проверило готовность частей и подразделений, организацию управления и взаимодействия войск. Среди личного состава царил высокий моральный подъем. На совещаниях командного и политического состава, которые состоялись за два последних дня перед наступлением, господствовала одна мысль: только вперед! Не выпустить живыми гитлеровских захватчиков из Крыма! Конечно, это понималось в том смысле, как мы учили действовать войска: воевать с умом, широко использовать нашу многочисленную боевую технику и вооружение, памятуя, что победу одерживают живые, а не мертвые.

На открытых партийных и комсомольских собраниях, которые прошли в подразделениях накануне штурма, коммунисты и комсомольцы давали клятву, что покажут пример храбрости и самоотверженности для всех воинов. Нам казалось, что эту клятву фронтовиков слышала тогда вся наша Советская Родина.

* * *

Утром 5 мая правее нас, там, где находилась 2-я гвардейская армия, загремели пушки. В воздухе появились сотни наших самолетов. Гвардейцы рванулись вперед, к Северной бухте Севастополя.

На исходе дня из штаба армии сообщили, что за день наши боевые товарищи углубились в оборону противника примерно на километр, овладели тремя-четырьмя линиями траншей с дотами и дзотами. На следующие сутки залпы артиллерии сообщили нам, что наступление продолжается. [238] Бои по-прежнему протекали с небывалым ожесточением. И опять из штаба армии коротко сообщили, что территориальное продвижение невелико. Командарм во время очередного разговора по телефону порадовал: гвардейцы Г. Ф. Захарова захватили пленных, и те показали, что гитлеровское командование со второй половины дня 6 мая начало усиливать свою оборону перед 2-й гвардейской армией за счет войск с южного сектора Севастопольского укрепленного района. Этого и добивались представитель Ставки и командующий нашим фронтом: на главном направлении против нас войск противника будет меньше.

Только вперед!

Прохладная крымская ночь на 7 мая 1944 года уже готовилась уступить место ясному дню, когда мы прибыли в укрытый от наблюдения с воздуха окопчик наблюдательного пункта корпуса. Отсюда мы переговорим в последний раз перед штурмом с командирами соединений по телефону. Радиосвязь запрещена. Так делается всегда на пороге решающих событий, чтобы не демаскировать штабы и наши намерения.

Сегодня, как и все эти дни, мы первые свои взгляды обращали на Сахарную головку. Ждали и надеялись... Велика была радость, когда лучи солнца вырвали из предрассветной мглы алые флаги на горном склоне, обращенном в нашу сторону. Значит, там наши.

Звоню Миссану:

— Дорогой Иван Ильич, от души поздравляю!

— Спасибо, друг, — ответил генерал. — Теперь будь спокоен за правый фланг. Бросай все силы на Сапун-гору. Желаю успеха!

Как тогда был достигнут успех на Сахарной головке, Миссан не сказал. Бой там шел до 8 мая включительно. Но ни одного выстрела во фланг нашему корпусу враг не сделал.

Все офицеры уже на местах. Рядом — И. Ф. Сапрыкин. Он коротко доложил о готовности артиллерии. Новый, недавно прибывший начальник оперативного отделения штаба подполковник В. Н. Катилов заметно нервничал: сегодня его дебют в составе нашего соединения. Мы, начальники, понимали состояние подполковника и, как могли, ободряли его. Замполит В. В. Данилов старался [239] не показать волнения. Но каждый из нас в такую ночь волновался и в сотый, может быть, раз мысленно проверял, не упущено ли что, все ли сделано. Еще ночью Данилов доложил, что после открытых партийных и комсомольских собраний проведена расстановка коммунистов в подразделениях. Лучшим воинам и штурмовым группам вручены красные флаги, чтобы водрузить их на гребне Сапун-горы — они станут призывом к тем, кто не успеет еще взойти на вершину. Флаги и для нас будут верным знаком успеха и положения войск.

Говорю по телефону с Некрасовым. Анатолий Федорович, как положено начальнику штаба, остался на основном командном пункте корпуса. Удивительно легко и продуктивно работать с этим человеком. Он умеет понять замысел с полуслова, отлично его оформить в боевом документе, делает это с предвидением и потому не опаздывает, не нервничает сверх меры, не дергает штабных офицеров. Бывали и расхождения в деловых соображениях. Однако они служили поводом не для споров, а для углубленного рассмотрения всех данных обстановки еще раз, чтобы не допустить ошибки.

Еще несколько переговоров по телефону — доложили командиры дивизий. У них все готово к штурму.

...Посматриваем на часы. Еще есть время: начало артподготовки — в 9.00. Выхожу из окопа в ход сообщения... Слева видно море. Оно безмятежно спокойное, отливает темной синевой. Впереди над Инкерманской долиной еще плывет негустой туман. Это хорошо: он скрывает кухни, которые сейчас заканчивают кормление солдат. В бой надо идти с полным желудком. Медики против этого возражают: они думают о полостных ранениях. Солдат же ни о смерти, ни о ранах не помышляет и требует, чтобы завтрак был вовремя да поплотней.

Солнце плывет над морской гладью огромным багровым шаром. День начался... Туман над долиной поднялся вверх. Стала видна каждая складка местности.

Возвращаюсь в окоп. До артиллерийской подготовки осталось пять минут... четыре... три... две... одна... На Сапун-гору одна за другой пошли эскадрильи авиации... Сапрыкин смотрит на часы... Вот и залп наших «катюш». За ними разом грохнула артиллерия. На склонах высоты рвутся снаряды, мины, авиабомбы. Артиллерийская и авиационная подготовка началась... Пока бушует артиллерийская [240] гроза, бойцы проверяют оружие. Поверх траншей и щелей всматриваются в маршруты к цели. Скоро они ринутся на огневые точки врага, и теперь каждый прикидывает путь, мысленно примеряется к возможным укрытиям, выбирает способ действий: где — перебежкой, где — ползком, как будет бить врага гранатой, как поражать огнем. Бывалые воины все рассчитали заранее и перед решительным рывком вперед курят, по привычке скрывая цигарку в кулаке.

Тысячи снарядов, мин и бомб пахали и перепахивали обращенный к нам склон и гребень Сапун-горы. Фонтаны огня и мелкого щебня, высоко поднятого взрывами, вздымались особенно густо там, где находились огневые точки. Сотни орудий били по немецким укреплениям прямой наводкой и с закрытых позиций.

Свинец и сталь сорвали с горы траву и кусты, обнажили камень. Но мы знали, что, как бы ни была велика сила нашего огня, противник сохранит часть своих сил и не преминет обрушить на голову атакующих войск ливень пуль и снарядов, попытается отбросить нас с кручи вспять. Откуда-то из-за гребня уже летели к нашим траншеям фашистские снаряды и мины.

Мысленно мы были с нашими воинами, которым сейчас предстоял трудный путь в Севастополь. Полтора часа артиллерийской и авиационной подготовки подходили к концу...

— Пора, Петр Кириллович, — вывел меня из раздумий голос Сапрыкина. — разрешите дать команду на переход к огневому валу?

Это значило, что сейчас артиллерия перенесет огонь на первую позицию обороны противника и последует атака пехоты. Начнется штурм.

— Пора, Иван Федорович, давайте.

Часы показывали 10.30.

Спустя мгновения в воздух взвились красные ракеты. По этому сигналу шквал артиллерийского и минометного огня переместился с первой траншеи противника, расположенной у подножия горы за железнодорожной веткой, и забушевал где-то близко за ней. Теперь пехота должна была ворваться на передний край обороны немецко-фашистских войск и развивать успех в глубину.

В который уже раз за войну мы видели, как воины начинали атаку. Командиры рот, их заместители по политической [242] части и командиры взводов рывком поднялись на брустверы траншей на исходном положении и зашагали к Сапун-горе. Они оборачивались назад, наблюдали, как переходят в атаку бойцы подразделений, что-то кричали им и снова шли на врага. Офицеров настигли, а затем опередили цепи атакующих бойцов.

Дым и пыльные облака, поднятые артиллерийской подготовкой, скрывали от нас штурмовые группы и взводы, которые, пользуясь артиллерийской подготовкой, заранее выдвинулись вперед, почти вплотную к обороне противника. С переносом артогня в глубину они устремились на врага, и вскоре многие из них уже были за железной дорогой, у переднего края 111-й пехотной дивизии немцев. К артиллерийским раскатам и взрывам авиабомб теперь прибавились дробь автоматов, пулеметные очереди и редкие пока хлопки гранат.

Противник ответил сильным огнем. Многочисленные орудия и пулеметы, скрытые среди нагромождения камней, в блиндажах, дотах и дзотах, теперь изрыгали потоки пуль и осколков, С противным скрипящим звуком где-то за горой заработали шестиствольные минометы. Под огнем врага нельзя было двигаться в рост. Атакующие цепи стали применяться к местности и, где ползком, где перебежкой, продолжали медленно продвигаться вперед. Многие из воинов падали и более не поднимались.

В ходе артиллерийской подготовки враг не был сломлен. Шесть ярусов его оборонительных сооружений, каждый камень на склоне горы таили в себе опасность и смерть. Сумеют ли наши бойцы преодолеть эту огненную черту? Такая короткая в иной обстановке минута казалась нам томительно долгой. Мы приникли к стереотрубам и биноклям, с волнением всматривались в клокочущее на склоне горы море огня, свинца и стали.

За позицию у подножия Сапун-горы, как и за все последующие, враг сражался с железной решимостью и стойкостью. Опоясавшись колючей проволокой, огородившись минными полями, опираясь на огонь с верхних ярусов, он чувствовал себя уверенно и не уступал ни шагу. Мы видели, как пехота 267-й дивизии почти добралась до первой траншеи, но попала под жестокий огонь и залегла.

И. Ф. Сапрыкин схватился за телефон, вызвал командующего артиллерией дивизии. [243]

— Что у вас там? Почему залегли? — кричал он в трубку.

Ему что-то отвечали. Сапрыкин внимательно слушал, но недовольно ворчал:

— Колючая проволока, колючая проволока... У всех колючая. Какие принимаете меры?

Я приказал Сапрыкину повторять вслух все, что говорит командующий артиллерией дивизии.

— Он сказал, что будет давить противника в первой траншее огнем артиллерийского резерва, — передал Сапрыкин. — Пехота готовится преодолеть проволоку своими силами. Саперы уже на месте.

На поле боя все делалось правильно, но мы, однако, решили помочь артиллеристам дивизии огнем своих корпусных средств, чтобы ускорить захват позиции противника у подножия Сапун-горы и последующий подъем на высоту.

В первые минуты боя я старался не отрывать командиров соединений от управления войсками, зная, что они сделают все от них зависящее. Совместный ратный труд убедил меня в этом.

Командир 417-й дивизии генерал-майор Федор Михайлович Бобраков и 267-й — полковник Архип Иванович Толстов были опытными, стреляными командирами. Оба прошли большой ратный путь, хорошо понимали обстановку боя, умели предвидеть ее развитие. Но вместе с тем они очень разнились по темпераменту, характеру, привычкам.

Ф. М. Бобраков был человеком горячим и стремительным, хватким, нередко через край чувствительным, иной раз до слез, храбрым до безрассудства, когда дело шло о нем лично. Если обстоятельства касались судеб людей, выполнения боевой задачи соединения, чести вверенной ему дивизии, Федор Михайлович преображался, становился заботливым до мелочей, исполненным здравого смысла. Не помню случая, чтобы он потерял в бою самообладание, ослабил управление войсками. В запальчивости генерал мог распечь подчиненных и даже обидеть, а потом, остынув, старался исправить ошибку и горько укорял себя. Он был командиром, на которого во всем и всегда можно было вполне положиться, такой комдив не подведет. Солдаты горячо его любили и готовы были следовать за ним в огонь и воду. [244]

Архип Иванович Толстов заметно отличался по характеру от Бобракова. Он являл собой тип человека спокойного и невозмутимого. Комдив никогда не торопился и не волновался, казалось, что ничто не могло вывести его из себя. Даже в острой боевой ситуации отношение к делу и к подчиненным оставалось у него удивительно ровным. Руководство войсками происходило целеустремленно, без суматохи, окриков и нажима на людей, но в дивизии все исполнялось точно, толково и быстро.

Когда я знал Толстова еще недостаточно хорошо, мне думалось, что в соединении может произойти потеря управления войсками в случае резкого и внезапного изменения обстановки. В первый день прорыва обороны противника на Сиваше пришлось поволноваться, получив доклад, что наступление на левом фланге 267-й дивизии вдруг застопорилось. Недоверие к командирскому искусству комдива, однако, вскоре рассеялось. Хороший организатор, Толстов всегда находил правильный путь к решению боевой задачи. Если же дело шло по каким-либо причинам особенно туго, Архип Иванович, не стесняясь, докладывал об этом и просил помочь. Мы помогали ему корпусными средствами, выправляя положение.

Как и Бобраков, комдив 267 был смел, почти все время находился в войсках или на своем наблюдательном пункте, который создавал на предельно допустимом расстоянии от переднего края. В минуту опасности он вел себя бесстрашно, с большой выдержкой, что нравилось солдатам и офицерам дивизии.

Меньшим боевым опытом обладал полковник Алексей Павлович Родионов — командир 77-й дивизии, который прибыл на эту должность в феврале 1944 года. Он был очень вдумчивым и по-хорошему честолюбивым человеком; не скрывая того, старался скорее стать хорошим командиром дивизии и, надо заметить, достиг, чего хотел. Его важнейшими качествами были деловитость и способность сохранять хладнокровие в трудную минуту. Алексей Павлович горячился крайне редко, умел выслушать людей, не чурался мнения командиров младше его по чину и должности. Поступал он всегда решительно, распоряжения отдавал четко. Редко случалось, чтобы кто-либо его не понял. В дивизии было много бойцов и командиров азербайджанцев, поэтому он особенно дружно и плодотворно работал с заместителем по политической части [245] полковником Исмаиловым Кязим Гайдар-оглы, тоже азербайджанцем, офицером весьма грамотным, настойчивым, умело осуществляющим политработу. Требовательность Родионова была до пунктуальности строгой.

В тесном единстве работал А. П. Родионов и со своим начальником штаба, большим мастером организации боя и руководства войсками полковником Анатолием Васильевичем Соколовым, который умел восполнить недостаток боевого опыта у комдива своими знаниями, но при этом никогда не подменял Родионова, умел поддержать его авторитет в войсках.

Командира 77-й дивизии уважали солдаты и офицеры, но откровенно побаивались за строгость и требовательность.

* * *

Бой принял напряженный характер во всей полосе наступления корпуса. Быстрого продвижения войск нигде не было. В центре боевого порядка, где действовала дивизия Ф. М. Бобракова, дела шли не лучше, чем у Толстова. Здесь полки первого эшелона соединения тоже попали под сильнейший огонь противника и залегли. Войска левого фланга корпуса — дивизия А. П. Родионова — продвинулись чуть дальше своих соседей: им удалось овладеть первой траншеей противника и местами ворваться во вторую. Теперь могли проявить себя штурмовые группы дивизии: просочиться в глубину обороны врага и громить особо активные и опасные огневые сооружения. Успех дивизии, однако, был настолько малым, что каких-либо тактических выгод пока не сулил.

Решение помочь дивизии Толстова огнем артиллерийского резерва корпуса оказалось правильным. Точный удар артиллерии потряс противника. Чтобы удержать позиции, немецкие командиры были вынуждены маневрировать подразделениями туда, где советские снаряды создали бреши в обороне. Заметив перемещения солдат врага, наши воины сумели взять их на мушку. Особо отличился тогда сержант Бибик из 846-го полка. Незаметно для врага он занял удобную позицию и внезапным огнем из своего пулемета уничтожил 30 гитлеровцев. Командир полка подполковник З. С. Кравец объявил Бибику благодарность. Политические работники пустили по рукам написанные здесь же, на поле боя, листовки-молнии, сообщавшие о подвиге сержанта-пулеметчика. [246]

Удары корпусной артиллерии по обороне противника были очень тяжелыми. Тем не менее глубоко закопавшийся в землю враг не собирался покидать позиции. Все попытки ворваться туда он отражал мощным огнем.

В обоюдной перестрелке прошел уже час времени. Саперы под пулями врага проделывали проходы в минных полях и колючей проволоке, а цепи 267-й дивизии находились все еще на подступах к позиции противника. В боевые порядки войск выдвинулись работники политорганов и парторганизаций корпуса, дивизии и полков. Инструктор политотдела дивизии капитан А. П. Носов, агитатор 844-го стрелкового полка капитан Н. Корчагин, парторг полка капитан И. И. Гайворонский, офицер штаба полка капитан Ф. С. Михайлов, парторг этого батальона капитан Нечитайло, комсорг лейтенант X. А. Гольбрайх прямо на огневом рубеже создали группы коммунистов и комсомольцев в 5–6 человек. Когда саперы сделали проходы в минных полях и проволочных заграждениях противника, эти группы после короткого, но мощного артиллерийско-минометного налета поднялись в атаку и увлекли за собой всех воинов полка. Совместно с группами ворвался в траншею уже известный читателю штурмовой взвод под командованием гвардии младшего лейтенанта П. Г. Завьялова. Он действовал решительно и смело.

На линии первой траншеи в полосе дивизии завязался ожесточенный рукопашный бой. Теперь солдаты противника не устояли и отошли во вторую траншею. Снова разгорелась огневая борьба.

Воинам 417-й стрелковой дивизии удалось пробиться в траншеи противника тоже только через час после окончания артиллерийской подготовки. Первым ворвался туда 1369-й полк, которым в данный момент командовал майор С. Л. Карась. Боевой путь этого человека был далеко не обычным даже для кадрового офицера. Война застала его в Закавказье. В 1942 году он высадился с морским десантом в Судаке и вместе с ним наступал до Старого Крыма, где десантный отряд был окружен. Много раз десантники пытались вырваться из кольца врагов. С. Л. Карась был ранен и пленен, но бежал и создал партизанский отряд, во главе которого успешно сражался в тылу гитлеровских войск до августа 1943 года. В момент ликвидации фронта противника на реке Миус и в районе [247] Таганрога отряд с тыла напал на оккупантов и уничтожил роту противника, охранявшую побережье у завода «Азовсталь», а затем соединился с нашими войсками. В ходе прорыва обороны противника на Сиваше майор С. Л. Карась показал незаурядные военные способности и теперь блестяще подтверждал их, штурмуя позиции врага на Сапун-горе. В критические моменты боя он находился на виду у солдат и не раз личным примером воодушевлял их на подвиги.

Почти одновременно с 1369-м стрелковым полком в первую траншею немецкой обороны проник и 1376-й полк, которым командовал подполковник Ефим Борисович Лев, тоже человек энергичный и даровитый в военном отношении.

С командно-наблюдательного пункта мы видели, что по линии траншей противника в полосе 417-й дивизии бой проходил чрезвычайно напряженно. В облаках пыли и гари от взрывов снарядов и мин наши бойцы и неприятель то и дело сходились врукопашную. Как правило, такой бой, где решали дело не только храбрость и мастерство владения оружием, но и нравственная закалка, завершался изгнанием гитлеровцев из траншеи. Чтобы не утерять позицию, вражеское командование бросало резервы в контратаки, они теснили наступавших, и снова воины 417-й дивизии начинали штурм сначала. Как зарождались контратаки, мы подчас успевали заметить, предупреждали о них командиров по радио, но, из опасения поразить свои же войска, не могли применить в помощь им ни корпусную артиллерию, в том числе «катюши», ни авиацию. Риск в этом случае был слишком велик.

Так бой шел более двух часов. Трижды траншеи переходили из рук в руки. Кругом все горело, но враг упорно не покидал первой позиции.

Наступление 77-й дивизии на левом фланге корпуса по обе стороны Симферопольского шоссе развивалось несколько иначе. Здесь в результате артиллерийской подготовки оказались уничтоженными основные узлы сопротивления на первой позиции обороны у подножия Сапун-горы. Противник был ошеломлен мощным ударом нашей артиллерии и авиации. Уцелевшие солдаты и офицеры не сумели оказать достаточно серьезного сопротивления атакующим войскам. Натиск 105-го и 276-го полков, которыми командовали опытные подполковники И. С. Слижевский [248] и М. И. Камкин, был неотразим. Этому способствовали саперные подразделения дивизии, особенно рота 105-го полка, возглавляемая старшим лейтенантом Дмитрием Сергеевичем Загорулько. Он сам и его бойцы были поистине вездесущи. Они входили в состав штурмовых групп, а перед атакой участвовали в проделывании проходов для пехоты в минных полях и проволочных заграждениях.

К 11 часам 30 минутам, когда сосед справа (417-я дивизия) только завязал бой в первой траншее, подразделения дивизии А. П. Родионова уже завершали разгром противника в третьей траншее и готовились к восхождению на кручу Сапун-горы.

Командир дивизии, со скрытой гордостью, в характерном для него суховатом стиле, доложил о результатах наступления. Мы с В. В. Даниловым от души поблагодарили личный состав соединения, но предупредили А. П. Родионова, что и далее следует действовать с величайшей активностью, поскольку продвижение дивизии могло заметно содействовать наступлению Ф. М. Бобракова и частей 32-й дивизии из Приморской армии. В то же время мы потребовали от комдива большей осмотрительности, так как враг повсюду упорно сопротивлялся и, оторвавшись от соседей, дивизия могла быть опасно контратакована.

Вскоре наши прогнозы оправдались. Мы заметили, что и 77-я дивизия остановилась. На средней части горы она была решительно контратакована в оба фланга. Противника отбили, но и наши полки залегли: каждая пядь земли к вершине высоты находилась под многослойным пехотным и артиллерийским огнем врага. Повсюду встречались минные поля, фугасы и колючая проволока. Если на первой позиции поражение противника было достаточно сильным, то в глубоких траншеях на скатах Сапун-горы, выбитых в камне, в дотах и дзотах неприятельские подразделения остались целы и теперь обрушили на штурмующие цепи дивизии лавину огня. Отмеченные нами на картах три небольших кургана оказались вовсе не курганами, а блиндажами, укрывшими под бетонной крышей целый пулеметный взвод. Теперь эти пулеметы поливали свинцом 3-й батальон 105-го полка и вынудили его залечь.

Я знал комбата капитана Николая Васильевича Шилова, очень молодого, но достаточно опытного командира, [249] который к тому же был и теоретически неплохо подготовлен. Батальон Н. В. Шилова справился с противником, но это потребовало больших усилий на протяжении нескольких трудных часов.

Итак, в полосе 77-й дивизии разгорелся сильный огневой бой.

* * *

Солнце прошло зенит, а бой гремел и грохотал, не утихая. Артиллеристы продолжали молотить снарядами по заданным рубежам. В который уже раз авиаторы Т. Т. Хрюкина заходили на цели, бросали бомбы и поражали пулеметно-пушечным огнем противника на склонах и за гребнем Сапун-горы.

Позвонил С. А. Краснопевцев. Осведомился, как идут дела. Я доложил, что похвалиться пока нечем, и в свою очередь спросил, правильно ли мы делаем, сохраняя огневой вал и применяя сосредоточенный огонь там, где враг после огневого вала сумел выжить. Не лучше ли давить противника только там, где он сопротивляется?

Краснопевцев ответил не сразу. Подумав, он все-таки сказал, что огневой вал надо сохранять в течение всего штурма и в то же время применять по мере надобности сосредоточенный огонь по оживающим целям. Пока существует вал, враг не в состоянии высовываться из укрытий и вести прицельный огонь, что намного сокращает наши потери. «Оценишь это сам в конце боя», — заключил разговор генерал. Я не мог с этим не согласиться.

...Положение дивизий существенно не изменилось и после полудня. Доклады командиров не радовали: полки залегли, шла ожесточенная огневая борьба, но сломить оборону врага пока не удавалось. Командующий артиллерией корпуса И. Ф. Сапрыкин буквально спал с лица. Он все время сидел на телефонах и радиостанции, требовал от своих подчиненных почти невозможного. Командующие артиллерией дивизий: 267-й — подполковник В. Г. Швецов, 417-й — подполковник А. Ф. Львин и 77-й — подполковник А. А. Селянинов — были весьма добросовестными, опытными и храбрыми офицерами. На них можно было вполне положиться. Штабы знали свое дело. То же самое относилось и к артиллерийским частям. Орудия на огневых позициях там стояли чуть ли не колесо к колесу. Артиллерийские наблюдатели шли вместе с командирами [250] стрелковых подразделений. Количество артиллерии, выделенной для поддержки стрелковых батальонов, исчислялось в 200 стволов на километр фронта наступления на главном направлении. Например, батальон капитана Н. В. Шилова, наступавший на фронте в 500 м, поддерживали два артиллерийских полка, истребительно-противотанковый дивизион, дивизион орудий корпусного артиллерийского полка, батарея 120-миллиметровых минометов, 27 минометов 82-миллиметрового калибра. И все-таки враг держался...

К 14 часам борьба в полосах наступлений 267-й и 417-й дивизий достигла предельного напряжения. Противник, оборонявший первую позицию из трех траншей, был наконец надломлен. Наш артиллерийский огонь, а главное, бесстрашные действия врукопашную вконец измотали немецко-фашистские подразделения. Немало этому помогло военное искусство, личная храбрость и решимость наших доблестных, самоотверженных командиров.

На левом фланге 267-й дивизии наступал 848-й стрелковый полк подполковника Петра Павловича Липачева. Еще на Сиваше этот офицер показал себя как отличный командир части и как мужественный, храбрый воин, способный по ритму боя определить момент, решающий судьбу победы. Вот и сейчас по каким-то едва уловимым признакам Липачев заметил, что враг на первой позиции напрягает свои последние силы.

К тому же выводу пришел и командир 2-го батальона этого полка старший лейтенант Н. С. Моладед. Его подразделение находилось в центре боевого порядка и составляло как бы острие построения полка.

Решение самим возглавить повторную атаку пришло к Липачеву и Моладеду одновременно. Они выдвинулись в боевые порядки рот, поднялись во весь рост и подали команду: «Вперед!» Артиллерии полка удалось дать огонь на этом участке наступления. Увидев командиров, воины разом поднялись и с криком «ура» атаковали первую позицию. Натиск был стремителен, внезапен и неудержим. Через несколько минут полк овладел траншеями и вплотную приблизился ко второй позиции противника. Там завязалась горячая рукопашная схватка. Теперь и Липачев и Моладед, да и все другие командиры и политработники части, были уверены в том, что больше ничто [251] уже не остановит их до самой вершины, как бы враг ни сопротивлялся.

По разрывам снарядов и мин, по новым облакам белой пыли, вспухавшим на второй позиции обороны противника, мы поняли, что в 267-й стрелковой дивизии произошло что-то очень важное. Минут через десять довольный А. И. Толстов доложил обстановку по 848-му полку, но добавил к этому, что и 844-й полк подполковника Сташко не оплошал: воспользовавшись успехом соседа слева, он тоже атаковал врага и теперь воевал уже рядом с Липачевым на второй позиции. Комдив не обмолвился ни словом о помощи корпусными средствами: столь велика была его уверенность в последующем успехе. Мы же решили облегчить соединению Толстова решение дальнейшей задачи и дали ему несколько вылетов штурмовой авиации.

Вслед за Толстовым доложил Ф. М. Бобраков: 417-я дивизия во всей полосе наступления вышибла врага с первой позиции. Бой переместился на вторую позицию, траншеи которой вились змеей в средней части склона Сапун-горы.

Захват первой и выход на вторую позицию обороны противника означали продвижение вперед наших 267-й и 417-й дивизий всего на 50–150 м. Но главное заключалось не в расстоянии, а в том, что был преодолен один из самых важных, пожалуй, «этажей» многоярусной обороны врага, особенно системы его огня. Там, где дрались сейчас дивизии, располагалась основная масса блиндажей, долговременных, деревоземляных и других огневых точек противника. Захватив позицию, мы приобрели возможность подниматься по склону горы, применяя не только огневые средства, но и штурмовые группы и взводы в полную их силу и по прямому назначению.

* * *

В 14 часов своевременно не последовал доклад из левофланговой 77-й дивизии. На пунктуального А. П. Родионова это не было похоже. Вызвал комдива по телефону. Ответили: «Первый» — в боевых порядках частей». Ответ обеспокоил: комдив не мог покинуть свой командно-наблюдательный пункт в такой ответственный момент штурма.

— Где? — спрашиваю.

Назвали позывной полка. [252]

Звоню туда. И там ответили, что «первый» дивизии и «первый» полка находятся в подразделениях.

Пришлось прибегнуть к радиосвязи: за комдивом всегда следовал радист с радиостанцией. Ответ на вызов последовал тотчас же, но и радист сказал, что комдив от него впереди в 15–20 метрах под самым огнем противника, а огонь — «головы не поднять».

— Что делает «первый»? — спрашиваю.

— Собирается идти в атаку, — ответил радист.

Некоторое время спустя по радио доложил сам А. П. Родионов. В трубке слышалось дыхание комдива, какое бывает после стремительного бега. Я не задавал вопросов, понимал, что полковника отвлекло что-то особо важное. Это действительно было так.

...Около 14 часов 77-я дивизия оказалась в сложном положении. Огонь противника сковал ее движение, прижал к земле, хотя наши авиация и артиллерия продолжали свою работу по рубежам огневого вала. Комдив приказал артиллерии дивизии сосредоточенным огнем подавить наиболее опасные огневые точки и расчистить путь пехоте. Однако все было тщетно: укрытые в складках известняка и бетонированных сооружениях огневые средства оставались жить.

Командиры и политработники сделали несколько попыток поднять подразделения в атаку. Офицеры вышли вперед, чтобы вести за собой бойцов, но многие из них тут же были ранены или убиты. На миг поднявшись, наши солдаты опять залегли под пулями и снарядами.

Поднять людей в атаку вторично всегда бывает весьма трудно. И Родионов распорядился всем офицерам штабов полков и штаба соединения выдвинуться в батальоны и роты, организовать бросок дивизии вперед. Сам Алексей Павлович тоже направился в одно из передовых подразделений.

В 14 часов 50 минут бойцы, воодушевленные командирами и политработниками, штабными офицерами и самим комдивом, поднялись в новую атаку и с криком «ура» пошли вперед. На этот раз части 77-й дивизии ворвались на вторую позицию врага. Схватка была крайне ожесточенной. Она продолжалась несколько драматических часов. В результате враг был разбит и бежал к гребню Сапун-горы.

Произошло это несколько ранее того, как двум другим [253] соединениям корпуса удалось отбросить противника на своем фронте и тоже захватить вторую позицию вражеской обороны.

Как помнит читатель, в 77-й дивизии саперной ротой командовал старший лейтенант Д. С. Загорулько. И на этом этапе штурма его подразделение и сам он продолжали продвигаться с атакующими цепями. Саперы, как и до этого, снимали под огнем минные поля, мешающие восхождению к вершине, совместно с пехотой блокировали и уничтожали огневые точки врага, прикрывали своим огнем действия штурмовых групп. Командир отделения сержант Абдурахман Ягьевич Абдулаев, например, обнаружив один из наиболее опасных дотов, зашел по скальным обрывам к нему в тыл, подобрался к самой амбразуре и забросил в нее гранаты. Дот смолк. Штурмующие цепи рванулись вперед к траншеям противника.

В том же 105-м полку отличилась штурмовая группа во главе с комсоргом младшим лейтенантом Н. Я. Чмухом. Выждав момент, когда враг на второй позиции буквально на секунду ослабил огонь, Чмух вывел группу броском вперед к траншее противника. Бойцы атаковали, уничтожив вражеский дот. Продолжая бой в траншее, они вышли в тыл противнику, вынудили его сражаться на два фронта и оттеснили назад.

В 276-м полку снова отличился начштаба 2-го батальона капитан Алексей Георгиевич Торопкин. Этот офицер и ранее выделялся своей храбростью, умением ориентироваться в обстановке. На этот раз он заменил одного из раненых командиров рот и лично повел подразделение в атаку. Смелого, как говорит пословица, пуля боится: хотя Торопкин атаковал во весь рост, ни один осколок немецкого снаряда, ни одна пуля его не коснулись. С возгласами «Ура! За Родину!» он первым ворвался в траншеи второй позиции, завязал там рукопашную схватку, действовал решительно и дерзко. «В течение только одного дня 7 мая капитан Торопкин лично уничтожил в рукопашном бою 14 вражеских солдат», — писал мне поел» войны в одном из своих писем бывший начальник штаба 77-й дивизии генерал-майор запаса А. В. Соколов. В числе первых А. Г. Торопкин ворвался и на вершину горы...

* * *

...Небольшое продвижение наших войск на левом фланге привело противника в замешательство. Мы почувствовали [254] это по еле заметному ослаблению огня. Тотчас же вызвали по рации Толстова и Бобракова:

— Родионов впереди на сто метров. Немцы, вероятно, перенесут огонь в основном на него. Используйте это и действуйте еще более дерзко. Поможем вам артиллерией и авиацией.

Оба комдива поняли меня с полуслова. Им и нам понадобилось некоторое время для того, чтобы принять дополнительные меры для поражения противника, которые требовала обстановка штурма. Меры эти сводились главным образом к организации огня артиллерии и ударов авиации по траншеям второй позиции врага.

Напомню, что эти удары не входили в график огневого вала артиллерии. Вал этот ни на минуту не прерывался. Разрывы снарядов наблюдались уже близко к вершине горы. Однако и теперь огненный смерч был бессилен против бетона и камня, которыми загородился враг на восточных скатах.

Подготовка необходимых данных для артиллерии и авиации была непродолжительной. Последовали удары в поддержку Толстова и Бобракова. Штурм продолжался с новой силой...

На стыке правого фланга нашего корпуса с соседом, который обеспечивал батальон капитана С. П. Клименко из 846-го полка 267-й дивизии, сопротивление противника опиралось на долговременную огневую точку, сооруженную из камня и бетона. Много раз пытались наши воины приблизиться здесь к последней позиции противника, однако враг пулеметным огнем из этой точки заставлял их ложиться на землю. Батальон нес потери.

Задача расправиться с дотом была поставлена взводу, которым командовал старшина Николай Иванович Чистяков. К доту на Сапун-горе поднялись всего семеро из тридцати трех бойцов, начинавших штурм. Сам Чистяков вспоминал потом об этом бое очень немногословно: «Разделившись на две группы, мы пошли в обход огневой точки и, забросав гранатами, уничтожили ее». Разделились, пошли, забросали, уничтожили... Это правильно, но... Был крутой скат горы. Шли под огнем врага из дота, где — ползком, по-пластунски, где — перебежками, где — перекатываясь от камня к камню. Старший сержант Иван Исаев — храбрый помощник Чистякова, товарищи по оружию — Клименко, Виникеев, Карпенко, Чернышев и другие. [255] Разделились потому, что решили: две группы лучше, хоть одна да уцелеет. Бросали противотанковые гранаты с близкого расстояния, подобравшись к самой амбразуре, о себе не думали, мысли были об одном: как уничтожить врага.

Подавив дот, мужественные бойцы серьезно помогли своему батальону и соседней 263-й стрелковой дивизии 1-го гвардейского корпуса И. И. Миссана, наступавшей правее.

Почти в центре боевого порядка 267-й дивизии наступал штурмовой взвод младшего лейтенанта Петра Григорьевича Завьялова, подготовку которого я в свое время наблюдал. Он входил в 3-ю роту 1-го батальона.

С началом штурма Сапун-горы взвод двинулся вперед. «Вот тут-то и сказалась наша тренировка, — рассказывал мне уже после войны П. Г. Завьялов. — Штурмовые группы стали продвигаться по склону горы. Мы преодолевали проволочные заграждения и мины, огнем и гранатой выбивали врага из траншей, блиндажей и укрытий. По гитлеровским ходам сообщения, по трещинам в камне горы, от укрытия к укрытию просачивались мы в глубину обороны противника».

Перед третьей позицией немецкой обороны взвод замедлил движение. Надо было подготовиться к решительному броску на гребень высоты.

* * *

К последней, третьей позиции обороны врага дивизии вышли почти одновременно. Огневой вал артиллерии переместился к самому гребню. Все там горело, окуталось дымом. Авиации мы поставили задачу подавить противника на вершине Сапун-горы, и теперь над высотой разворачивались звенья наших самолетов. Крылатые воины воздушной армии Т. Т. Хрюкина дрались выше всяких похвал.

Теперь настало, пожалуй, самое трудное время штурма: дотов и дзотов, блиндажей и каменных гнезд с пулеметами у противника на третьей позиции было особенно много. Пехота надежно скрывалась в глубоких траншеях и окопах. Косоприцельный, многослойный огонь сочетался с минными полями и проволочными заграждениями. Надо было разгрызть трудный орешек, что и говорить!

Тем временем взвод П. Г. Завьялова и вся 3-я рота [256] оказались в опасном положении. Поскольку массированный поддерживающий огонь артиллерии из-за близости своей пехоты стал невозможен, а орудия сопровождения не успевали по горной круче подойти за штурмующими группами и цепями, то противник почувствовал относительную свободу и задумал бросить наличные силы и ближайшие резервы в контратаку. У него была реальная возможность задержать наше наступление.

Завьялов не медлил. Он уловил момент и приказал парторгу старшему сержанту Александру Смеловичу развернуть красный флаг, а своему заместителю — старшему сержанту Новикову — с двумя штурмовыми группами прикрыть действия взвода огнем. Сам Завьялов вышел к флагу и скомандовал: «Коммунисты и комсомольцы, вперед! За мной!» — и бросился вместе со Смеловичем к вершине горы. За ним устремились бойцы.

Примеру штурмового взвода последовала рота, которую вел старший лейтенант Емельянов. За ротой поднялся батальон во главе с майором Иващуком. Все это произошло почти мгновенно. Заряд энтузиазма был велик, а рывок подразделений столь стремителен, что враг не успел предпринять контратаку и был вынужден принять наш рукопашный удар. Противник дрогнул, некоторые солдаты стали отступать. Вскоре к следующей траншее откатывались уже целые подразделения.

Командиры взвода, роты и батальона действовали решительно и грамотно. Они старались наступать на плечах противника, чтобы не позволить ему организованно отойти в следующие траншеи и закрепиться там. Впереди реял красный флаг в руках парторга.

Растерянность врага продолжалась недолго. По флагу и группе Завьялова справа и слева ударили скрытые за плитами бетона и камня пулеметы. Знаменосец упал. Раздалась команда: «Подхватить флаг!» Заранее назначенный для этого пулеметчик рядовой Иван Карпович Яцуненко взял его из рук умирающего парторга и высоко поднял. По амбразуре левого вражеского дота ударили бойцы старшего сержанта Новикова. Не ожидая, пока будут подавлены доты, командир взвода вновь повел Яцуненко, Алексеева, Анищенко, Новикова, Мышкова, Лященко, Афанасьева и других к вершине.

Внезапно группа Завьялова была обстреляна из пулемета, укрытого под хорошо замаскированным бронеколпаком. [257] Бойцы залегли. Остановилась и рота, наступающая по следам штурмового взвода. Подавить огневую точку вызвался коммунист Афанасьев. Он подполз к ней, метнул две гранаты. Пулемет захлебнулся, но бронеколпак повернулся другой стороной, из-под него вновь открыли огонь. Тогда Афанасьев бросился на амбразуру и закрыл ее своим телом...

Воспользовавшись моментом, взвод Завьялова вновь ринулся вперед. Его поддержали рота и батальон. Ведя огонь на ходу и забрасывая противника гранатами, бойцы пробивались к вершине Сапун-горы.

Левее 844-го наступал 848-й полк подполковника П. П. Липачева. Здесь особое внимание обращалось на то, чтобы наносить противнику постоянное поражение по всему фронту, не давать ему возможности массировать огонь по какому-то штурмующему подразделению. Штурмовые группы, как везде, были созданы в каждой роте. Они, однако, не отрывались от рот, а находились в боевых порядках и выдвигались на цель по мере необходимости.

Очень храбрый человек, П. П. Липачев стремился быть ближе к войскам, надежнее чувствовать пульс боя и оказывать на воинов влияние личным примером. Его бесстрашие было известно всем. Характерно, что Петр Павлович, хотя часто бывал непосредственно в атакующих цепях, никогда не терял управления войсками, осуществлял его решительно и твердо.

К третьей позиции обороны противника 848-й полк шел очень организованно. Командир полка к началу штурма создал свой наблюдательный пункт поблизости от железнодорожной ветки, а затем переместился на склон Сапун-горы. А. И. Толстов потребовал было, чтобы он вернулся на прежний НП, где было безопаснее. Но Липачев уговорил командира дивизии, перебрался вперед и, когда решалась судьба боя на второй позиции, лично возглавил атаку. Враг был выбит из траншеи, а П. П. Липачев оказался как раз на том месте, откуда было удобно руководить штурмом вершины.

Петр Павлович тотчас отозвался на наш вызов по радио. В трубку были слышны разрывы снарядов. Командир полка был возбужден и полон энергии. Он не сомневался, что в ближайшее время Сапун-гора будет в наших руках. [258]

Воины 417-й дивизии ворвались на третью позицию обороны противника во всей полосе наступления. Центральное положение соединения в боевом порядке корпуса ко многому его обязывало. Надо сказать, все наши ожидания и надежды были оправданы и сбылись. В ответственный момент завершения штурма Сапун-горы в полную меру раскрылись военные дарования командиров, засверкали новыми гранями выдающиеся качества многих сотен бойцов.

На правом фланге дивизии находился 1372-й полк подполковника Н. В. Баранова. Совсем молодым он в 1920 году вступил в Коммунистическую партию, учился в высшем учебном заведении, но был призван в армию и в 1924 году окончил пехотное училище, а затем Высшую школу при ЦК ВКП(б). Главным университетом Н. В. Баранова была, однако, война.

Во время штурма Сапун-горы Николай Васильевич умело организовал управление полком, располагаясь так, чтобы хорошо видеть, как действуют подразделения. Он всегда мог появиться на поле боя, чтобы личным примером воодушевить бойцов. Такой именно момент возник при штурме третьей позиции противника, когда борьба достигла наибольшего напряжения. Заметив, что враг отражает лобовые атаки, командир полка решил сманеврировать. Он собрал в кулак штурмовые подразделения, возглавил их и на левом фланге лично повел на штурм позиции. Ударные подразделения пробились вперед, охватили противника и проникли ему в тыл. Этот маневр ошеломил врага. Он вынужден был попятиться. Этим воспользовались подразделения, наступающие в лоб: они усилили натиск и значительно приблизились к гребню горы.

На правом фланге полка Н. В. Баранова наступал 3-й батальон, командира которого тяжело ранило. В командование батальоном вступил девятнадцатилетний командир пулеметной роты младший лейтенант Василий Федорович Громаков.

Громаков вывел подразделение к переднему краю противника еще тогда, когда там бушевали снаряды нашей артиллерийской подготовки. С началом штурма батальон вступил в бой за первую позицию противника. Примерно через час он стал подниматься на гору. Сопровождавшего Громакова телефониста убили. Младшему лейтенанту [259] пришлось нацепить себе на спину катушку с проводом и телефонный аппарат, чтобы не потерять связь. В ходе боя Василий Федорович был тяжело ранен в ногу, но остался в строю.

Мощный огонь врага прижал тогда батальон к земле. Два знаменосца один за другим были сражены. Кумачовый стяг поднял и понес коммунист старшина Фесенко. Но и он пал от пули врага. Тогда флаг взял в руки сам Громаков. Отважный офицер вырвался вперед своих бойцов и был окружен гитлеровцами. Заняв один из полуразрушенных окопов, комбат отбивался до тех пор, пока на выручку не подоспели наши бойцы.

3-й батальон и его героический командир отважно сражались и дальше за каждый метр каменистого подъема. Сам В. Ф. Громаков и поныне с благодарностью вспоминает бывшего матроса, ставшего в ряды пехоты, Ярцева, командира взвода связи сержанта Федора Клевца, старшин Петра Черюбаева и Николая Соловьева, старшего сержанта Ефима Синника, сержанта Григория Сочана, рядового Анопко и многих других. Они дошли до вершины Сапун-горы, где Громаков водрузил красный флаг.

После боя мне доложили о подвиге еще одного героя 1372-го полка — командира стрелкового взвода лейтенанта Михаила Яковлевича Дзигунского. На его счету было более 20 гитлеровцев и гарнизоны 3 деревоземляных огневых точек, уничтоженных на высоте. Но теперь путь взводу к гребню Сапун-горы преградил огонь пулемета из дзота. Обстановка требовала решительных действий. Командир взвода подполз к дзоту, бросил в амбразуру гранату. Пулемет замолчал, но вскоре вновь открыл огонь. Тогда двадцатитрехлетний коммунист М. Я. Дзигунский крикнул бойцам: «Вперед, орлы мои!», рванулся к огневой точке и телом своим закрыл ее амбразуру. Подвиг героя дал возможность взводу разгромить гарнизон дзота.

Рядом с 1372-м полком наступал 1369-й полк майора С. Л. Карася. Только в этой части за подвиги, совершенные при штурме Сапун-горы, высокого звания Героя Советского Союза были удостоены шесть человек, в том числе и сам Савва Леонтьевич Карась.

* * *

...Сапун-гора дымилась. На ее почерневших склонах резко белели обвалы известняковых уступов. К вершине [260] устремились цепи стрелков, за ними карабкались минометчики. У подошвы высоты появились большие брезентовые палатки дивизионных медицинских пунктов: предусмотрительные врачи учли майскую жару и передвинулись вперед, чтобы ускорить поступление раненых в руки хирургов. В палатках шла напряженная борьба за жизнь героев штурма. Капитан медицинской службы П. П. Коваленко, его товарищи хирурги, медицинские сестры и санитары тоже совершили подвиг на внешне скромном, но очень важном участке борьбы с врагом.

Уже начали подъем полки вторых эшелонов. Они шли поротно, тащили полковую и батальонную артиллерию, часто останавливались, укрываясь в расселинах и гротах. Скорость перемещения была рассчитана так, чтобы подойти к вершине горы, когда первый эшелон взойдет на гребень. Эти полки, по нашему мнению, должны были обеспечить дивизиям способность броситься с гребня вперед со свежими силами и создать прочную защиту вершины на случай контратак. Мы полагали, что именно полкам второго эшелона придется закреплять взятую штурмом Сапун-гору.

...Время подошло к 18 часам. До вершины Сапун-горы оставалось 100–200 метров. Но какие это были метры! Гора содрогалась от ударов и взрывов. Камни и бетонные плиты немецких сооружений трескались и разлетались вдребезги. Тысячи горячих стальных осколков с визгом и шипением врезались в грунт. Казалось, не оставалось места ничему живому, но враг сопротивлялся.

Именно в это время у атакующих кончились снаряды. Начальники артиллерии всех трех дивизий доложили мне, что остается по 15–20 снарядов на орудие. Такое количество боеприпасов составляло неприкосновенный запас, который нельзя было расходовать.

И. Ф. Сапрыкин, узнав о нехватке снарядов, бросился звонить начальнику боепитания. Он что-то надсадно кричал в трубку. Вероятно, учинял разнос: такой просчет нельзя простить!

Положение становилось критическим: если батальонам не удастся взойти на гребень и закрепиться, то они при отсутствии снарядов могут легко откатиться назад, когда враг станет контратаковать.

Сознание работало четко, один вариант решения сменялся другим. Ни один из них не подходил. Вдруг на [261] глаза мне попались две девятки советских штурмовиков поддерживающего нас 1-го гвардейского штурмового авиационного корпуса генерал-лейтенанта В. Г. Рязанова. Самолеты завершали штурмовку противника на Сапун-горе и уже передавали офицеру связи от авиации майору Капустину, который с аппаратурой наведения самолетов на цель находился со мною рядом, что работу закапчивают и возвращаются на аэродром. Тут-то и созрело решение: надо задержать штурмовики над Сапун-горой — они сделают то, что не в состоянии сделать наша артиллерия.

Звоню генералу Т. Т. Хрюкину — командующему 8-й воздушной армией. Его НП находился от меня всего в 700–800 м. Коротко объясняю положение, прошу оставить обе девятки самолетов над полем боя, сделать еще два круга со штурмовкой.

Хрюкин обещал помочь, хотя и знал, что авиаторы кончают работу.

— У тебя есть свой наводчик, — посоветовал он, — передай команду самолетам через него или прямо сам.

Капустин быстро связался со штурмовиками. Я взял микрофон и открыто назвал свою фамилию:

— Я — Кошевой. Сделайте еще два круга над высотой. Очень нужно.

— «Хозяин», — ответили самолеты, — гороха нет.

Это значит, что у летчиков кончились боеприпасы.

— Все же очень прошу вас сделать два круга, — повторил я. — Позарез нужно.

— «Хозяин», будет сделано.

И тут же, несмотря на сильный огонь противовоздушной обороны врага, самолеты развернулись и с ревом пошли в пике на противника, кто с выстрелами, а кто просто так. Немецкие солдаты, не зная, что «гороха нет», быстро попрятались в укрытия. Огонь противника на Сапуне заметно ослабел.

Этим воспользовалась пехота. Штурмующие гребень горы солдаты тоже думали, что самолеты поддерживают их огнем, воспрянули духом и усилили натиск. Артиллеристы буквально все орудия поставили на прямую наводку и били последними снарядами по огневым точкам противника.

Минуты эти показались мне непомерно долгими. Но вот наконец цепи атакующих и штурмовые группы вплотную приблизились к вершине Сапуна. [262]

— «Хозяин» первой группы самолетов! «Хозяин» второй группы самолетов! Спасибо вам! — передал я летчикам.

— Служим Советскому Союзу! — послышалось в ответ.

Гребень Сапун-горы

Флаги появились на вершине горы как-то сразу, вспыхнули и зардели призывным пламенем в лучах уже заходящего солнца. Наши были на высоте! Шел восьмой час вечера.

Мы не скрывали ни чувства ликования, ни слез радости. Летели вверх фуражки и шапки.

— Молодцы! — во весь голос гремел Сапрыкин.

Я поймал себя на том, что тоже громко кричу. Затем все мы, не отрывая глаз от горы, потянулись к папиросам, разом закурили...

Но что это? Один из флагов упал, поник другой... Бой на вершине горы продолжался... Подле меня все затихли, затаив дыхание. Секунды спустя флаги вновь гордо поднялись и на этот раз твердо стояли на высоте, пробиваясь алым цветом сквозь пыль и черный дым.

Теперь наступал, может быть, самый важный момент боя, когда, овладев ключевой позицией фашистских войск на подступах к Севастополю, мы должны были закрепить достигнутый успех и не позволить врагу вернуть себе Сапун-гору. Именно сейчас гитлеровское командование могло сделать последнее, решающее усилие, чтобы возвратить гребень высоты, пусть самой дорогой ценой. Мне думалось, что генерал Альмендингер, недавно назначенный вместо Енеке, соберет все войска, какими он еще располагает, и бросит в отчаянную контратаку. Любой успех может удесятерить энергию врага, и ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы гитлеровцы хоть на миг оказались на вершине. Поэтому мой долг состоял в том, чтобы быть там, где важнее всего, собственными глазами видеть поле боя и твердо руководить отражением ударов противника: надо было стоять на Сапун-горе.

Связаться с командирами дивизий по радио оказалось делом минут. Отдаю распоряжение: «Всем за флагами на гору! Я перемещаюсь туда же. Связь кончаю». Позвонил А. Ф. Некрасову, тот все понял с полуслова. [263]

Тесный «виллис», куда кроме меня с размаху втиснулись адъютант, связист с радиостанцией РБМ, офицеры — оператор и разведчик, рванул с места. Вслед за мной ринулись вперед машины командующего артиллерией и других начальников. Поворотливый комендант штаба направил вдогонку за нами на полуторке часть комендантского взвода.

Ехать по Симферопольскому шоссе было нелегко. Асфальт был только в помине. Нас трясло и подбрасывало на рытвинах и воронках. Объезды не везде можно было сделать, невысокие щитки с надписью «Осторожно, мины!» на полотне дороги и по обочинам говорили сами за себя. Саперы недавно приступили к разминированию и то и дело кричали нам об опасности. Шофер старался набрать скорость, но к фронту торопились не только мы, но и другие автомашины, повозки, даже нещадно дымившие кухни. Оглушительно сигналя и поднимая пыль, «виллис» обходил их, чтобы опять где-то застрять в узком объезде. С горы навстречу нам группами по 2–3 человека брели, поддерживая друг друга, легко раненные солдаты. Они были припорошены пылью известняка и держали путь к палатке с красным крестом.

Путь по склону Сапун-горы был еще более опасным и неторным, но мы миновали его на высокой скорости. Вот наконец и вершина...

Мы попали под артиллерийский налет противника, как только выехали на гребень Сапун-горы. Снаряды и мины ложились точно на шоссе. Значит, немецкие наблюдатели ждали, что советские командиры поспешат на вершину, держали ее в поле зрения и умело корректировали огонь. Толкнув дверь, я вынырнул из машины и кубарем скатился в первую попавшуюся воронку. Упал на дно. Здесь кисло пахло тротилом, но яма, к счастью, была глубокой, осколки теперь шли выше головы и с визгом впивались в землю. Тут же на меня свалился адъютант, за ним солдат с радиостанцией и оба офицера штаба. Шофер без промедлений дал задний ход и укатил за гребень.

Мы отдышались... Радист, не ожидая команды, развернул станцию. Уселись вокруг рации. Запрашиваю командиров дивизий: «Где вы?» Отозвались немедленно: «Здесь, «хозяин», на Сапун-горе». Все командиры дивизий оказались под рукой. Особенно близко находился А. П. Родионов: «Хорошо вижу вас, товарищ командир [264] корпуса». Доложили: полки второго эшелона перевалили гребень и вышли вперед, уже отражают контратаки противника. Даже артиллерия дивизии успела сменить огневые позиции, минометы расположились на восточных скатах горы непосредственно за гребнем. Никаких жалоб и просьб со стороны командиров дивизий ко мне не имелось.

Смена наблюдательного пункта корпуса была сделана своевременно. Расположившись по-пластунски на краю воронки, я огляделся как следует. Западный скат Сапун-горы шел в сторону Севастополя ровно и отлого, совсем не так, как крутой и обрывистый восточный склон. В 3–4 км впереди он упирался в гряду новых высот, протянувшихся сплошной цепью от селения Дергачи, прилепившегося к шоссе и совершенно разрушенного, к Английскому кладбищу. Оттуда враг хорошо видел наше расположение и мог поражать артиллерийским огнем. К счастью, удар, нанесенный на Сапуне, ошеломил и дезорганизовал фашистское командование. Пока что огонь противника был слабым, и контратаки его успешно отражались.

Часы показывали 20.40. Сейчас опустится темнота. За ночь враг придет в себя, организует систему огня, а с рассветом, надо полагать, предпримет сильные контратаки.

Предупредил командиров дивизий: будьте бдительны, подготовьтесь к отражению контратак, проявите за ночь больше организаторской энергии!

На НП в воронке появился заместитель по политчасти полковник В. В. Данилов. Он уже успел побывать в госпиталях, побеседовать с ранеными, был по-особому собран и четок. Доложил, что политические работники дивизий и полков следят, чтобы были накормлены войска горячей пищей под покровом ночной темноты, взяли под свой контроль подачу боеприпасов на передовую, готовят листовки-молнии о героях сегодняшнего штурма. Вести о подвигах наших воинов становятся достоянием личного состава подразделений. Даны задания подготовить наградные материалы на бойцов и командиров, достойных орденов и медалей. Через пару часов дивизионные газеты будут верстать очерки о штурме Сапун-горы и его героях.

С наступлением ночи я не стал менять место расположения наблюдательного пункта. Пришли саперы, углубили [265] и подровняли воронку. Твердый грунт не позволил отрыть яму в рост человека, и работать можно было, только сидя на земле или на корточках. Неудобства никого не смущали. Сверху натянули защитного цвета тент, набросали на него куски земли для маскировки. От воронки отрыли несколько щелевидных усов и ячеек. В них разместились начальники артиллерии и другие нужные мне на НП офицеры. В соседней воронке — а в них недостатка не было — создали небольшой узел связи из нескольких радиостанций и телефонных аппаратов. В тыл, за гребень горы, отрыли извилистый ход сообщения. Под маскировочной сетью он был невидим уже в нескольких шагах.

Все шло нормально... Однако мысль о том, сколь прочно мы закрепились на Сапун-горе, не оставляла меня ни на минуту. Еще раз запросил об этом командиров дивизий. Они ответили с оптимизмом: огневые средства под рукой, полки второго эшелона введены в бой организованно, потерь не понесли. «Сижу крепко», — заявил Бобраков. «Отобьюсь», — подтвердил Толстов. «Закрепляемся основательно», — сказал Родионов. Выходило, что с вершины горы никто нас теперь не собьет.

Развернулась обычная в таких случаях работа. Она была крайне напряженной, но хорошо всем нам знакомой, а потому и проходила споро и ладно. Заботливый и предусмотрительный А. Ф. Некрасов подготовил все распоряжения по разведке, наблюдению, охранению и противотанковой обороне корпуса. Теперь они были отданы войскам. В ночи слышался стук кирок и лопат о каменистый грунт — войска зарывались в землю. По дорогам и тропам шли вперед бесчисленные кухни, подавались боеприпасы.

Всеобщую радость вызвало появление офицера авиации майора Капустина, который догнал нас и занял свое место на НП: значит, наутро корпус будут поддерживать наши старые и верные друзья — летчики. У майора были все нужные для этого данные и радиостанция.

Огорчали жертвы. Командиры дивизий доложили о них с глубоким волнением. Со многими из тех солдат и офицеров, кого теперь не было в строю, Бобраков, Толстов и Родионов, так же, как и я, прошли большой боевой путь, делили кусок хлеба, радость побед и горечь неудач. Однако все понимали, что штурм Сапун-горы являлся не обычным, а особым наступлением, и потому, скорбя о [266] павших, командиры были горды одержанной над врагом победой.

Я подробно расспросил командиров соединений о характере потерь. Все трое в один голос утверждали, что убитых сравнительно немного, значительно меньше, чем при наступлении в нормальных, так сказать, условиях боя.

— Чем объясняете эту особенность? — поинтересовался я.

— Прежде всего, мощью и непрерывностью нашего артиллерийского огня. Он не давал противнику возможности вести прицельный ближний огонь. Враг не смел высунуть нос из укреплений, чтобы наверняка сразить атакующих, — был ответ.

С этим выводом опытных фронтовиков нельзя было не согласиться. Но, кроме того, командиры соединений отметили высокий темп штурма, хорошую организацию боя во всех звеньях командования. Это позволило сравнительно быстро подняться на вершину Сапун-горы, закрепить ее за собой. Не отмечалось ни одного случая потери управления в частях и подразделениях на сколько-нибудь продолжительное время.

— Хочу сказать, что солдаты дрались геройски. Офицеры были на высоте задачи. Свидетельствую это как товарищ, не только как командир бойцов, — добавил сверх всего Ф. М. Бобраков. Он еще не остыл от боя, жил и дышал воздухом отгремевшего штурма.

— Шли смело и с толком. Чувствовали великую поддержку на земле и с воздуха. Героем был каждый, — доложил А. И. Толстов более спокойно.

— Наши люди мстили врагу за оккупацию, за свои страдания и гибель близких... Сделали все, чтобы враг не ушел живым с крымской земли, — сказал более рациональный А. П. Родионов.

Фактический ход событий и мнение участников боя подтвердили, таким образом, правильность решения советского командования брать Сапун-гору штурмом, а также всех расчетов по материальному и боевому обеспечению наступления, показали высокий уровень оперативного мышления наших боевых руководителей. Радовала и зрелость командиров тактического звена.

Вместо с офицерами штаба корпуса вернулись из дивизий работники политотдела. Весь день они находились [267] в рядах атакующих, непомерно устали. От них пахло порохом и потом. Многие получили раны, но не покинули штурмующие цепи. Доклады командиров и политработников по горячим следам боя существенно дополняли наши впечатления о мужестве и героизме воинов всех родов оружия. Мы еще раз, уже со своей стороны, напомнили командирам дивизий, что нужно, не откладывая, подготовиться к награждению отличившихся.

Противник, сброшенный с основной позиции на Сапун-горе, был настороже. Перед его позициями заработала наша разведка, и враг, видимо, ждал, что мы будем продолжать наступление ночью. Он старался не прозевать атаку советских войск, непрестанно бросал осветительные ракеты, то там, то сям открывал беспорядочную стрельбу из автоматов и пулеметов. Время от времени громыхали орудия и минометы. Небо полосовали цветные линии трассирующих пуль и снарядов. В кромешной тьме, особенно густой после того, как гасли шары осветительных ракет, полыхал зловещим пламенем пожар в Дергачах. Горел какой-то склад. Враг зубами держался за этот населенный пункт. Отсюда отчетливо наблюдались и обстреливались Сахарная головка и соседняя с нею высота, которые были в руках корпуса Миссана.

Настало время доложить обстановку командарму. Его не оказалось на месте. Разыскал начальника штаба.

— Командующий на КП фронта, — ответил он. — Александров с Толбухиным подводят итоги дня.

Я доложил положение войск. Узнав, что мой наблюдательный пункт не защищен накатом из бревен или каменными плитами, да к тому же находится на виду у противника, осторожный Дашевский все-таки спросил, не поторопился ли я, ведь управлять войсками под прицельным огнем всегда крайне неудобно. В какой-то степени его беспокойство было оправдано. Но мои доводы, что руководить боем в данной обстановке следует особенно оперативно и твердо, а положение НП как раз тому и способствует, были еще более убедительными.

Мы согласовали с Дашевскпм вопрос о выводе соединения А. П. Родионова во второй эшелон корпуса. Его место на вершине Сапун-горы к утру должна была занять 257-я стрелковая дивизия, которая уже к этому готовилась.

Время подошло к полуночи. Надо было уточнить задачи соединениям на 8 мая. Командира 267-й дивизии [268] А. И. Толстова вызывать не пришлось, он позвонил сам:

— Противник начинает контратаку против восемьсот сорок шестого стрелкового полка. Идет пехота с танками.

Это был крайне редкий случай, когда немецко-фашистское командование в Крыму решилось на контратаку ночью. Значит, враг хорошо подготовил ее засветло.

— Сколько у противника сил? — спрашиваю комдива.

— Из-за темноты ничего не вижу и точно сказать не могу. Примерно батальон и десяток танков. Так можно судить по крикам немецких солдат и лязгу гусениц.

— Что предпринимаете?

— Направление, где контратакует противник, мы предвидели и еще днем его пристреляли двумя полками артиллерии. Кроме того, вызвал авиацию. Попросил осветить поле боя. Даем несколько залпов зажигательными снарядами, бросаем ракеты. Огонь ведут все остальные средства. Истребительно-противотанковый дивизион готов к действиям.

Опытный командир, Толстов не сплоховал и на этот раз. Сообщаю ему, что помогу огнем корпусной артиллерии. Нужна ли другая помощь?

— Нет, справимся сами.

Я приказал начарту дать огонь в полосу 267-й дивизии. Вскоре раздались залпы.

Через час Толстов доложил, что противник отбит. Я подтвердил дивизии прежде поставленную задачу: прорвать рубеж обороны противника в районе Дергачей, где враг создал сильный опорный пункт. В центре его бушевал пожар, который и служил нам отличным ориентиром при разговоре. Затем дивизии предстояло овладеть рядом кварталов восточной части Севастополя и выйти на берег Южной бухты.

— Особое внимание обратите на правый фланг, — предупредил я Толстова. — Кто знает, на что враг пойдет в его теперешнем положении. Можно ждать любых авантюр.

Полковник заверил, что принял все меры охранения.

Задача 417-й стрелковой дивизии Ф. М. Бобракова, занимавшей центральное положение в боевом порядке корпуса, состояла в том, чтобы разгромить немецкий опорный пункт на северном скате высот с Английским кладбищем. [269] В последующем — овладеть районом Севастополя, примыкающим к железнодорожной станции, и взять вокзал. Мы предполагали, что Бобракову поможет дивизия Родионова.

— Севастополь будет мой, — заявил Бобраков, когда я спросил, понятна ли задача.

Пришлось напомнить ему еще раз, что именно должна делать дивизия: горячий комдив мог ринуться через весь город до самой Графской пристани, которая была в полосе других соединений даже не нашей армии.

А. П. Родионов, командир 77-й дивизии, которая выходила во второй эшелон корпуса, был ориентирован в том, что ему придется, вероятно, наступать во взаимодействии с 417-й дивизией с целью разгромить противника в опорном пункте на высотах с Английским кладбищем. Контур высот, поросших кустарником сирени и белой акацией, с белевшими среди кустов развалинами склепов, просматривался и ночью на фоне звездного неба. Временами крутые скаты высот освещались ракетами и вспышками артиллерийских выстрелов. Это стреляли немецкие батареи, стоявшие где-то за кладбищем, видимо у изгиба Симферопольского шоссе. Захватив высоты, 77-я дивизия приобрела бы командное положение на последующем пути к Севастополю.

Каждого комдива я особо предупредил о готовности к отражению контратак противника с рассветом и потребовал ни в коем случае не потерять завоеванные позиции, которые достались нам ценою многих жертв. Комдивы заверили, что приказ выполнят.

Уверенность командиров дивизий была понятной и вполне закономерной: за каждым соединением стояли сотни орудий дивизионной, корпусной, армейской и фронтовой артиллерии, многочисленная авиация. Однако я все же не оставлял в покое командующего артиллерией корпуса и лично контролировал, как шла перегруппировка артиллерийских сил, чтобы, безусловно, удержаться на Сапун-горе. Артиллерия была нашей основной ударной силой и мощным огневым кулаком против контратакующих немецких танков и пехоты.

Беспокойное состояние несколько спало, когда И. Ф. Сапрыкин доложил, что наблюдательные пункты артиллерийских частей выдвинулись на гребень и западные скаты Сапун-горы. С помощью офицеров штаба корпуса [270] ближайшие ко мне наблюдательные пункты были проверены: артиллеристы с необходимыми средствами связи были на месте и по-хозяйски зарывались в грунт, маскировались, связывались с пехотой, которую они поддерживало. В то же время половина орудий выходила вперед, чтобы в случае необходимости разить контратакующего противника прямой наводкой. Ждали своего часа истребительно-противотанковые подразделения. Они расположились непосредственно за гребнем горы в готовности к немедленным действиям.

От артиллеристов не отставали саперы. К вершине подтянулись автомашины с противотанковыми минами, составлявшие так называемые подвижные отряды заграждения. В случае возникновения угрозы прорыва танков противника на высоту они должны были на путях их контратаки создать внаброс минные поля. Химики доставили фугасные огнеметы и замаскировали их на нескольких танкоопасных направлениях.

Временами я выходил из воронки и поднимался на линию гребня Сапун-горы. Стояла тьма. Повсюду вокруг шла деятельная подготовка к новому дню наступления. Войска перегруппировывались. Командный состав уверенно выводил свои подразделения в назначенные пункты расположения. Сказывался солидный боевой опыт: проводники еще засветло побывали на вершине высоты, и теперь дело шло без суеты и потери времени. На шоссе стучали колеса, глухо топали марширующие колонны войск.

За ночь командиры дивизий сделали еще одно очень важное дело: восстановили свои вторые эшелоны, которые теперь выводились на невидимый для врага восточный склон Сапун-горы.

* * *

Звонок Я. Г. Крейзера позвал меня к телефону. Командарм, видимо от Дашевского, знал, где я нахожусь. Он был доволен результатами действий корпуса и моим решением переместиться вперед. Это оказалось как нельзя кстати: в ночь на 8 мая вводился в бой второй эшелон армии — 10-й стрелковый корпус генерала К. П. Неверова, который получил задачу наступать левее нас на восточную окраину Севастополя. Командарм, зная о серьезных потерях в штурмовавших соединениях, не хотел [271] рисковать. Он уплотнял боевые порядки наступающих войск и сужал полосу наступления нашему корпусу. Мне, конечно, в момент ввода второго эшелона армии надо было быть на Сапуне во избежание перемешивания войск корпусов.

Командарм говорил спокойно, не торопясь. Ои счел нужным сообщить мне обстановку более широко, чем это обычно делалось для командиров корпусов. Вероятно, причиной тому было не совсем обычное положение, которое создавалось в Севастополе, куда устремлялись все три армии фронта и сходились в одном, сравнительно небольшом районе города.

2-я гвардейская армия генерала Г. Ф. Захарова, по словам Я. Г. Крейзера, уже выбила противника из укреплений на реке Бельбек и приступила к прорыву оборонительного обвода на рубеже Мекензиевых гор.

— Командующий второй гвардейской армией уверен, что за восьмое мая он прорвется к Севастополю. Сделайте отсюда вывод и для своих войск, Петр Кириллович, — сказал далее Крейзер, намекая, что и нам отставать не к лицу.

В Приморской армии, которой теперь командовал генерал К. С. Мельник, намечалось с утра ввести 19-й танковый корпус, чтобы отсечь противника от удобных выходов к морю и захлопнуть его на полуострове Херсонес.

Наша 51-я армия должна была разбить противника на стыке с Приморской армией, чтобы затем во взаимодействии с ней и гвардейцами Г. Ф. Захарова довершить разгром врага в Севастополе и, таким образом, закончить освобождение Крыма.

Командарм указал мне разграничительные линии с соседями. Теперь ось нашего наступления пролегала вдоль Симферопольского шоссе на Малахов курган и вокзал Севастополя.

— Внимательно следите за обстановкой на стыке с корпусом Рождественского, — предупредил меня Я. Г. Крейзер. — Возможны сильные контратаки противника. Может быть, там следует ввести второй эшелон вашего соединения.

На этом разговор с командармом закончился. Принципиальных изменений в наши боевые задачи он не внес. Я еще раз переговорил с командирами дивизий и сделал некоторые уточнения. 77-й дивизии А. П. Родионова приказал [272] перед рассветом сменить левофланговый полк 417-й дивизии и наступать на левую часть Английского кладбища.

До рассвета было еще далеко. Фронт полыхал вспышками выстрелов, светил ракетами. Пожар в Дергачах не прекращался. Во тьме мимо меня шли с переднего края части дивизий, выводимые во второй эшелон. Слышались приглушенные разговоры и команды сержантов и офицеров.

На восточных подступах к Сапун-горе между тем уже мелькали слабые огоньки ручных фонариков, подсвечивающих путь. От топота множества ног глухо гудела земля. Подходил корпус К. П. Неверова...

Перед рассветом командир 77-й дивизии полковник А. П. Родионов доложил мне, что смена полка 417-й дивизии прошла хорошо. Разведчики капитана П. С. Олейника заметили подготовку противника к контратаке.

— Ожидаю, что будет наносить удар батальон пехоты с танками, — закончил доклад комдив.

— Ваше решение?

— Отобью собственными силами и средствами. Докладываю вам в порядке информации.

Через несколько минут подобные же сведения поступили от Бобракова и Толстова. Везде враг намеревался контратаковать. Командиры дивизий были готовы отразить удары противника. Они сосредоточили на опасных направлениях значительную часть своих огневых средств. Туда, где местность допускала применение фашистских танков, нацелились истребительно-противотанковые дивизионы. Была наготове основная масса артиллерии корпуса и вся авиация.

Вскоре после мощного артиллерийского налета двинулись в контратаку пехота и танки противника. Шли с фанатичным упорством, не останавливаясь, не замедляя темпа. Пришлось вводить в дело нашу авиацию и артиллерию, особенно «катюши», подтянутые к гребню Сапун-горы.

Наблюдая вражеские контратаки, мы окончательно убедились, что гитлеровцы решили вернуть себе утраченные накануне позиции. Положение противника давало ему некоторые преимущества: в ярких лучах утреннего солнца наши боевые порядки по западному скату Сапун-горы, как я уже говорил, просматривались как на ладони [273] и были выгодной целью для фашистской артиллерии. Однако главная причина особой активности войск генерала Альмендингера заключалась, как мы узнали позже, в жестком приказе, который был получен ночью командованием 17-й армии из ставки Гитлера: удерживать севастопольский обвод любой ценой. Мы были свидетелями того, что этот приказ строго выполнялся.

В 10 часов утра началась особо сильная контратака в полосе 77-й стрелковой дивизии. Пехота противника, горланя и стреляя из автоматов, двинулась со стороны Английского кладбища. Ее поддерживало несколько танков.

Врага встретили дивизионы «катюш». Снаряды ложились точно в центре боевого порядка контратакующих. Хорошо замаскированные противотанковые орудия, расположенные в окопах вместе со стрелками, выкатились теперь на прямую наводку и били по танкам почти в упор. Минометчики и пулеметчики взяли на прицел пехоту и скоро вынудили ее залечь. В этот момент стрелковые подразделения дивизии Родионова бросились в рукопашную схватку и довершили разгром врага.

Противник контратаковал 267-ю и 417-ю дивизии, но тоже успеха не достиг.

Разобщенность усилий врага во времени и пространстве позволяла нам сосредоточивать всю силу огня там, где создавалось напряженное положение, и громить контратакующих по частям.

Бой достиг апогея около полудня, когда опять в полосе 77-й дивизии двинулись на наши позиции не менее двух батальонов пехоты противника с танками. Встретили их организованным огнем. Пехота врага была прижата к земле. Тогда в боевых порядках немецко-фашистских войск появился рослый офицер, который, размахивая пистолетом, гнал солдат вперед и что-то громко кричал. Ему удалось поднять автоматчиков и возобновить наступление. Гитлеровцы достигли позиций одной из наших минометных батарей, израсходовавшей запас мин и теперь сражающейся как обычное стрелковое подразделение. Минометчикам, которыми командовал лейтенант А. М. Василенко, пришлось бы туго, если бы не поспешили на выручку боевые товарищи — стрелки, артиллеристы, летчики. Они обрушили на гитлеровцев огонь автоматов, накрыли их снарядами и бомбами, заставили вновь залечь [274] и затем повернуть вспять. Три немецких танка горели чадными кострами. Наши бойцы преследовали врага и настигли того офицера, который поднимал немецких солдат в контратаку. Они загнали его вместе с тремя солдатами в воронку и взяли в плен без сопротивления. Офицер при этом во весь голос орал: «Ich bin Oberst!» — и показывал на свои погоны.

Глядя на витые погоны, бойцы поняли, что пленный офицер — птица непростая. Они отделили его от солдат, и конвой во главе с лейтенантом А. М. Василенко доставил офицера ко мне.

Длинный худой белобрысый офицер появился на краю воронки, где помещался мой наблюдательный пункт. Я, сидя на корточках у телефонного аппарата, с интересом осмотрел погоны и ленточки Железных крестов на кителе пленного. В ту минуту начался жестокий артиллерийско-минометный налет противника по району НП. Снаряды и мины рвались совсем рядом. Чтобы не дать погибнуть пленному, я резко дернул его за ноги и без церемоний стащил на дно котлована. Сам упал на него сверху. На меня свалился лейтенант Василенко. Так, лежа в три этажа, мы переждали налет. К счастью, никто не пострадал.

Поскольку я не знал в достаточной степени немецкого языка, допрос пленного пришлось задержать до прибытия переводчика. Прошел почти час. За этот срок поступило несколько докладов о новых контратаках противника. Их отразили с неизменным успехом и большими потерями для врага. Но контратаки задержали и наше продвижение вперед: упорный бой шел за опорные пункты в Дергачах — в полосе 267-й дивизии, за высоты с Английским кладбищем — у 417-й и 77-й дивизий. Гитлеровцы глубоко зарылись в землю и не отступали ни на шаг.

Наконец прибыл переводчик, и начался допрос. Пленный оказался командиром 117-го пехотного полка. Полк занимал часть севастопольского обвода обороны непосредственно у Английского кладбища и получил приказ не отходить назад ни при каких обстоятельствах.

— Почему же вы, командир полка, вели солдат в бой лично, когда обстановка этого не требовала? — спросил я пленного.

— Когда вы, русские, выскочили на Сапун-гору, — ответил [275] он, — командир дивизии посчитал положение критическим и приказал с утра следующего дня решительно контратаковать. «Господин полковник, ведите солдат лично, — сказал он мне. — Так будет вернее». — Пленный помолчал и добавил: — Сам я понял, что положение наше вообще безнадежно, но должен был выполнить приказ.

Смотрел я тогда на гитлеровского полковника и невольно представлял его громко орущим, что он есть оберст. Боялся, видно, что с ходу, не разобравшись, пристрелят, а не поведут в штаб.

К нашему удивлению, оберст разговорился. В его голосе появились нарочито театральные ноты, с какой-то неискренней подоплекой.

— Благодарю вас, господин генерал, — торжественно изрек он, — за рыцарское отношение ко мне.

Полковник рассказал о себе. В 38 лет он воевал во Франции, а затем — на Восточном фронте с самого начала войны. Женат, имеет двоих детей.

Никаких удобств на моем НП в котловане не было. Я сидел на камне, вытянув ноги вперед, а пленный полковник и переводчик располагались просто на корточках, как и все, кому доводилось тогда быть у меня. Стараясь сохранить позу и не растянуться на дне ямы, оберст продолжал:

— Когда я женился, жена подарила мне золотые часы...

Он пытался извлечь часы из брючного кармана, но, сидя на корточках, это было непросто сделать. Подергав несколько раз за цепь, пленный с опаской посмотрел вокруг, увидел, что артиллерийского обстрела нет, быстро встал, выхватил часы и снова, не мешкая, опустился в первоначальное положение.

Я с интересом ожидал, к чему клонит полковник. У нас, советских людей, золото, хотя и ценилось, но поклонением не пользовалось. Золотых часов, сколь мне известно, тогда не производилось. Мы пользовались часами из специальной стали завода имени С. М. Кирова, которые по точности не уступали другим.

— Прошу вас, господин генерал, — продолжил тираду пленный, — за рыцарское отношение ко мне принять в подарок эту фамильную драгоценность.

Он протянул мне часы, нажав на механизм запора крышки; она открылась. [276]

Настал мой черед ответить.

— Положите, господин полковник, часы в карман. Война скоро закончится нашей победой. Вы останетесь живы, освободитесь из плена и благополучно вернетесь в свой дом. Расскажите тогда жене об этом случае и отдайте часы ей, — сказал я.

Полковник был удивлен. Он еще раз церемонно раскланялся: «Данке шён!» При этом не сумел сохранить позу и сел на землю.

Мы передали пленного офицеру, прибывшему из штаба армии. Как в последующем рассказал мне С. С. Бирюзов, оберст пытался одарить часами даже Ф. И. Толбухина и получил такой же примерно ответ.

Всего на западных склонах Сапун-горы мы отбили одиннадцать сильных контратак противника, нанесли врагу большие потери и в течение дня 8 мая и следующей ночи сломили его сопротивление.

...Настало утро 9 мая 1944 года. Легкий туман скрывал высоты с Английским кладбищем, но в 7 часов он рассеялся, и тотчас наши артиллерия и минометы сделали мощный огневой налет по опорным пунктам на переднем крае и в ближайшей глубине обороны противника.

Все три дивизии корпуса атаковали врага. В 9 часов 30 минут полк майора С. Л. Карася овладел Английским кладбищем. Комдив Ф. М. Бобраков доложил мне об этом и сам немедленно переместился на только что запятую высоту. Полки подполковника Н. В. Баранова и подполковника Е. Б. Льва вцепились в оборону противника по восточному скату другой высоты, которую звали Зеленой горкой, но выбить противника оттуда не смогли. Враг упорно отражал наши атаки. Только в 14 часов Зеленая горка оказалась в наших руках, после совместных ударов с частью сил корпуса генерала Рождественского. Враг бежал на окраину Севастополя.

Независимо от того, что противник на Зеленой горке еще сопротивлялся, мы начали преследование в остальной полосе наступления корпуса. Полк С. Л. Карася тоже двинулся вперед. Один из батальонов полка в 16 часов ворвался в Севастополь. Туда же устремилась дивизия А. П. Родионова, а вслед за ней и дивизия А. И. Толстова.

Мы самым тщательным образом проверили еще раз, как уяснили командиры соединений свои задачи в городе. [277]

По плану операции в Севастополе должна была действовать масса войск трех армий фронта, не исключалось перемешивание частей и подразделений, что всегда плохо отражается на управлении боем. Комдивы задачи понимали правильно.

Переместившись в район Английского кладбища, откуда был хорошо виден весь путь на Севастополь и сам превращенный в руины город, горячий Ф. М. Бобраков устроил себе командно-наблюдательный пункт в каком-то полуразрушенном склепе. С. Л. Карась доложил ему о батальоне, который был уже в Севастополе. Но комдив нервничал и подгонял полки Е. Б. Льва и Н. В. Баранова, застрявшие на Зеленой горке.

Я тоже переместил свой наблюдательный пункт в район Английского кладбища.

Вскоре все дивизии корпуса вошли в Севастополь.

На Малаховом кургане

Судьба гитлеровских войск на полуострове была предрешена уже с прорывом обороны противника на Сиваше и Перекопе. Однако Гитлер, его непосредственное военное окружение и фашистская элита, как стало потом известно, вплоть до дня нашего выхода в Севастополь надеялись удержаться в Крыму. В ночь на 9 мая, с большим опозданием в сравнении с фактическим развитием событий, ставка Гитлера получила сообщение о потере Сапун-горы. Только теперь фашистские главари посмотрели правде в глаза и приняли вынужденное решение «покинуть Севастополь».

«Гитлер видел главный недостаток теперь уже вынужденной сдачи в том, что противник может снять действующие в Крыму силы и использовать их против армий «Южная Украина», — читаем мы в немецком «Дневнике войны». Надо сказать, что стратеги нашего противника ошибались и в отношении места применения освобождающихся в Крыму советских армий: войска 51-й армии пошли на главное, западное направление и приняли участие в победной битве в Белоруссии и Прибалтике.

* * *

Поскольку основные силы 63-го стрелкового корпуса находились в Севастополе, нам тоже следовало переместиться [278] туда. Поэтому, как только помощник начальника оперативного отделения штаба корпуса доложил о готовности командно-наблюдательного пункта на Малаховой кургане, мы немедленно выехали на забитое войсками и повозками Симферопольское шоссе.

Мысленно я возвращался к телефонному звонку из Москвы. Разговор Верховного Главнокомандующего с командиром дивизии, штурмующей Севастополь, был не только знаком внимания советского стратегического руководства к этому участку фронта. Он являлся живым свидетельством единства Ставки с солдатами и офицерами, командирами и политработниками, которые на полях сражений проводили в жизнь планы разгрома немецких оккупантов.

Резкий поворот автомашины вернул меня к действительности: мы въезжали на Малахов курган. Теперь шофер вел «виллис» осторожно, то и дело переключая скорость на изрытой воронками и траншеями дороге, скашивая глаз на фанерные щитки с надписью: «Мин нет».

Вдоль пути виднелись огневые позиции орудий времен Крымской войны, шли полуразрушенные площадки современной артиллерии. Мы знали, что где-то здесь в период славной обороны Севастополя 1941–1942 гг. стояли морские орудия батареи капитан-лейтенанта А. П. Матюхина. О героических артиллеристах говорилось не раз в беседах в бытность мою на Волховском фронте. Поколения славных севастопольцев встретились на легендарном кургане.

Наблюдательный пункт корпуса теперь расположился в отменном немецком блиндаже. Связь была надежно укрыта. Удобный стол освещался электрической лампочкой. Два метра бетона было над головой. Командно-наблюдательные пункты командиров дивизий располагались поблизости, связь с ними была не только по радио, но и по телефону. Здесь же находились артиллеристы.

Но в блиндаже не сиделось. Хотелось видеть город. По глубокому ходу сообщения я поднялся на вершину кургана, перебрался за высокий земляной вал — гласис — и ахнул: 9 мая 1944 года военная судьба привела меня на место командного пункта славных сынов русского народа В. А. Корнилова и П. С. Нахимова, воевавших здесь в годы Крымской войны. Знакомое по учебникам истории военного искусства здание, когда-то составлявшее основание [279] башни Малахова кургана, было опалено огнем и местами разрушено. Не стало известного по фотографиям памятника Корнилову. (Оказывается, гитлеровцы, по-варварски сняв бронзовые фигуры адмирала и матроса Кошки, отправили их на переплавку в рейх). Лишь бесформенная груда плит холодно блестевшего диорита от постамента напоминала, что здесь когда-то стоял дорогой русским людям монумент. Да крест из ядер старинных пушек, намертво вделанных в цемент, чернел на месте смертельного ранения В. А. Корнилова.

Дивизии нашего корпуса наступали в городе, имея Симферопольское шоссе в качестве оси своих действий. В центре одноэшелонного боевого порядка находилась 417-я дивизия, справа — 267-я, слева — 77-я. Справа нашим соседом оставался 1-й гвардейский корпус И. И. Миссана. Иван Ильич находился поблизости от меня: его наблюдательный пункт располагался на северном скате того же Малахова кургана.

Бой в городе развивался успешно. Подразделения противника, зажатые с севера войсками 2-й гвардейской, а с юга — Приморской армий, не выдерживали ударов и откатывались в центр Севастополя. Дорогая моему сердцу 24-я гвардейская стрелковая дивизия воевала уже на южном берегу Северной бухты. Я не удержался, запросил по радио ее полки. Отозвались и по старой привычке доложили обстановку А. С. Дрыгин, Т. И. Степанов — они командовали теперь полками, остался на своем месте и славный артиллерист Ф. П. Тонких. Знакомые имена, старые соратники по Волхову, Синявину, Сталинграду. Храбрые, закаленные воины... Вновь сошлись наши пути, на этот раз на священной земле Севастополя.

Доклады моих старых друзей обрадовали и вместе с тем огорчили меня. Обрадовали потому, что вели бой они уже в центре Севастополя, а огорчили тем, что закрыли нам путь к Панораме, Графской пристани и Херсонесу: гвардейцы начисто выметали фашистскую нечисть с превращенных в руины улиц города.

Доклад Ф. М. Бобракова, дивизия которого захватила севастопольский вокзал, был сигналом для того, чтобы еще раз оценить сложившуюся обстановку. За вокзалом шла территория, где уже находились части 2-й гвардейской армии Г. Ф. Захарова.

Звоню И. И. Миссану. [280]

— Что будем делать? — спрашиваю. — Войска перемешаются, если продолжим наступление.

— Соображение правильное, — ответил Иван Ильич. — Не лучше ли подождать?

Мы договорились, что одновременно доложим Я. Г. Крейзеру.

Доложили. Командарм ответил, что свяжется по телефону с Толбухиным и тогда объявит свое решение.

Ждем... Прошел час. Ждем еще. Ответа командарма нет.

— Даю команду «Стоп!» — звонит мне И. И. Миссаи.

— Я тоже.

Спустя минуту в войска пошла команда остановиться и закрепиться на достигнутых рубежах.

Приказ командарма приостановить наступление мы получили к исходу дня. Было приказано закрепиться, а с рассветом 10 мая корпусу выйти в район Дергачей. Мы закончили боевые действия по освобождению Крыма. Лишь артиллерийские части совместно с артиллерией 2-й гвардейской и Приморской армий продолжали громить врага в районе Херсонеса, где уничтожение противника было завершено 12 мая 1944 года.

* * *

...Я покидал свой последний наблюдательный пункт в Крыму уже утром 10 мая. Вышел на вершину Малахова кургана, чтобы взглянуть в последний раз на разрушенный героический город. Его руины еще дымились. Лишь в районе мыса Херсонес слышались залпы и шум боя.

Шофер подогнал «виллис», но ехать не хотелось. Я пошел пешком, прыгая через избороздившие курган траншеи и ходы сообщения. И без того редкие здесь деревья были сметены огненным шквалом. Казалось, ничто не могло сохраниться на этой искромсанной снарядами, обожженной земле. Но я ошибся: на склоне высоты чуть зеленело надломанными сучьями одинокое деревце миндаля. Никто не проходил мимо него равнодушно — так поразителен и велик был этот гордый вызов смерти. Миндаль был изранен осколками и пулями. Куски рваного, уже потемневшего металла впились в кору. Сок, словно кровь, тек густыми каплями, оставляя по стволу неровный, извилистый след. Цвести не было сил, но миндаль уже поборол [281] смерть и теперь жадно тянулся к солнцу порубленными, но неубитыми ветками. Так, думалось тогда нам, и сам Севастополь обретет новую, еще более прекрасную молодость и жизнь...

* * *

Через два дня мы разместились в районе Бахчисарая. Непривычная тишина царила в самом городе, в тенистой Долине Марии под сенью гигантских орешин, цветущих фруктовых деревьев. Никто не стрелял, не летали вражеские самолеты. Полки приводили в порядок оружие и обмундирование. Шла всеобщая стирка. Просоленные потом гимнастерки, забрызганные известковой грязью шаровары, заношенные до дыр портянки долго мочили, а затем ожесточенно терли с мылом, погружая в холодные горные ручьи и речки. Непривычные к наготе, белые солдатские тела начинали розоветь от загара. У фельдшеров и санитаров появились необычные заботы: предостеречь бойцов от перегрева на солнце и ожогов.

В дни отдыха были вручены правительственные награды воинам, отличившимся в боях по освобождению Крыма. Награждение проводилось торжественно, перед фронтом построенных подразделений и частей.

В конце мая поступило распоряжение сдать корпус и прибыть в Москву к первому заместителю начальника Генерального штаба А. И. Антонову.

В приемной Алексея Иннокентьевича нас, крымчаков, оказалось несколько человек, в том числе генералы А. А. Лучинский, П. Г. Чанчибадзе. Никто, однако, не знал причину вызова.

Антонов принимал поодиночке. Был немногословен.

— Вы назначаетесь командиром семьдесят первого стрелкового корпуса, — сказал он мне, — и поступаете в распоряжение командующего Третьим Белорусским фронтом генерала Черняховского. Решение Ставки уже состоялось.

Я вспомнил, что 3-го Белорусского фронта в сводках Совинформбюро не упоминалось. Это могло предвещать только одно — наступление, причем на главном, западном, стратегическом направлении. Но почему я назначаюсь решением Ставки, а не как обычно — приказом Наркома обороны? Такое случалось, если кто-то из Ставки лично знал человека и согласовал это с Верховным Главнокомандующим. [282] Единственным лицом из Ставки, кому я был известен по фронту, был Александр Михайлович Василевский... Уже после войны из книги маршала «Дело всей жизни» мне стало известно, что все произошло действительно так.

Тем временем А. И. Антонов подошел к шторе, закрывающей карту на стене, отдернул ее ровно на то время, чтобы увидеть сложную систему стрел, обозначающих направления ударов войск на территории Белоруссии. Задернув штору, коротко сказал мне:

— Будем наступать.

Прием закончился. Впереди были новые военные дороги.