Наши люди все преодолеют
Море — рядом
Настал день, и финский ледокол «Сису» тщательно разломал в гавани толстый лед и подал нам буксирный трос. Весной еще и не пахнет. Температура 15 градусов ниже нуля.
Дрогнув от натянувшегося троса, наша лодка отошла от пирса.
Мимо проплывают заснеженные острова. В кильватерной струе ледокола сталкиваются, кувыркаются льдины. Они ударяются, трутся о борт лодки. Шум такой, что разговаривать невозможно. Встретились финские рыбаки. Они едут на санях. Низкорослые лошадки бодро бегут по твердому насту. Немного странно видеть такой транспорт на море. Попросили ледокол остановиться. Рыбаки подъехали к самому краю полыньи. Разговорились. Оказывается, они промышляют салаку для копчения. Щедро поделились с нами своим уловом. Салака, конечно, не осетр и не стерлядь, но матросы все же два дня с удовольствием лакомились ухой и жареной рыбой.
Я поселился в каюте командира боевой части. В ней две койки. Долгополов мне, как старшему, любезно уступил нижнюю. Койки прикреплены к борту. Хотя корпус корабля облицован пробковой крошкой, от него веет морозом и весь он покрыт толстым слоем инея. У нас в каюте стоит переносная электрогрелка. От нее пышет жаром так, что куртка начинает дымиться. Поворачиваешься на другой бок. Нагревшаяся куртка растапливает иней на борту, а после примерзает к нему, и даже сквозь мех проникает холод. Не изменяя положения, можно выдержать не более десяти минут. При закрытой двери температура в каюте быстро поднимается [149] до 40 градусов тепла (над столом у нас висит термометр). Когда электрогрелку выключаешь, через двадцать минут уже зуб на зуб не попадает. Так и спишь, как заводной — в непрерывном движении, все время переворачиваясь, и то включаешь, то выключаешь грелку, открываешь или закрываешь дверь каюты. Николай Сергеевич это называет «автоматическим регулированием температуры».
На очередную вахту заступила вторая смена: вахтенный офицер капитан-лейтенант Юрий Сергеевич Русин, лишь за несколько дней до похода назначенный на эту лодку старпомом; в центральном посту — старший инженер-лейтенант Николай Сергеевич Долгополов; при нем командир отделения трюмных старшина 1-й статьи Леонид Иосифович Заборовский. Я внимательно приглядываюсь к своим новым товарищам. Из старшин мне хорошо знаком только старшина группы трюмных мичман Сергей Николаевич Огурцов. Я знаю его уже давно. Это превосходный знаток своего дела, вдумчивый, энергичный. Он коммунист, деятельный общественник. Его уважают все.
Пока все тихо и спокойно, Долгополов вполголоса рассказывает мне о людях боевой части. Меня радует, что молодой инженер-механик отлично знает своих подчиненных, их выучку, характеры.
О Заборовском он рассказывает с восхищением. По национальности Леонид поляк, но долго жил в Ленинграде. Рабочий. На флот взят из запаса. На подводный минзаг пришел с сухопутного фронта после ранения.
— Путь, как видите, сложный. Я ведь тоже это все прошел, — сказал Долгополов.
— О тебе-то я все знаю, Николай Сергеевич.
— Заборовский очень быстро освоился на корабле. Товарищи из трюмной группы его уважают и побаиваются: специалист он превосходный, от него ничего не скроешь. Со своими подчиненными он в меру строг и требователен. Матросы к нему относятся как к отцу. К тому же он старше всех их — девятьсот десятого года рождения, на два года старше вас. Беспартийный, но очень честный товарищ.
Я прошу Николая Сергеевича охарактеризовать всех, кто сейчас находится в центральном посту. Он охотно [150] делает это. Рассказал о штурманском электрике старшине 1-й статьи М. М. Дубове, о командире отделения гидроакустиков старшине 2-й статьи комсомольце А. Н. Бузулукове, худощавом парне с умными глубокими глазами, скорей похожем на лаборанта, чем на моряка.
Заглянул на минуту командир группы движения инженер-лейтенант Теодор Петрович Ефимов. Он показался мне чрезмерно застенчивым и тихим.
С мостика в центральный пост шумно сбежал командир рулевой группы лейтенант Н. И. Редько, на ходу бросив:
— Товарищи, Ньюхамн близко. Скоро погружение и дифферентовка.
Слежу за Заборовским. Не ожидая распоряжений, он готовит водяную станцию и дифферентовочную помпу к дифферентовке. Работает спокойно и уверенно.
Я поднимаюсь на мостик. В воздухе потеплело, пахнет уже не снегом, а морем. Но от долгого стояния на железной палубе все же мерзнут ноги, и все легонько пританцовывают. Старпом Ю. С. Русин посмеивается, так как он оделся как следует. Сразу видно: стреляный воробей! На горизонте за ледяным полем появилась широкая черная полоса. С этих широт Балтийское море не замерзает.
Лоцман пешком по льду перешел на ледокол. Отдан буксир. Ледокол уходит вперед, ломая лед до кромки. Боцман главстаршина Георгий Демидович Ашомок последний раз обходит палубу с носа до кормы, проверяя надежность задрайки всех лючков, люков и откидных листов. Выйдя за кромку льда, сразу же погрузились. Дали ход электромоторами.
Командир корабля капитан 2 ранга С. С. Могилевский приказал старшине Гаврилову записать в вахтенный журнал:
«Начат переход от маяка Ньюхамн в южную Балтику».
Каким легким теперь стал выход в море! Это не сорок второй и не сорок третий год, когда на нашем пути были сплошные минные поля и сети. Сейчас вышел из шхер, и вот тебе — простор Балтики!.. [151]
Капитан-лейтенант Русин приказал передать по отсекам:
— Первой боевой смене заступить на вахту!
Началась нормальная боевая жизнь. Все разошлись по своим местам. Вахтенным офицером заступил командир первой боевой части старший штурман старший лейтенант Алексей Васильевич Прибавин, а вахтенным инженер-механиком — Ефимов.
Свободные офицеры собрались в кают-компании. За обеденным столом — оживленный разговор.
Старший лейтенант медицинской службы Михаил Афанасьевич Воробьев спрашивает у каждого, нравится ли обед. Человек он заботливый и беспокойный. Воробьев — лекпом с подводной лодки «Д-2». На «Л-21» его взяли «напрокат», на один боевой поход — взамен заболевшего доктора.
Улучив удобный момент, Воробьев говорит капитану 1 ранга Орлу:
— На «Декабристе», когда не было больных, капитан второго ранга Линденберг мне всегда разрешал нести вахту сигнальщика-наблюдателя. У меня прекрасное зрение. Я даже разработал свой собственный метод повышения зрения у наблюдателей в ночное время. Я прошу разрешить мне и в этом боевом походе нести вахту вместе со старпомом.
— Ну что же, я думаю, Сергей Сергеевич не будет возражать, — сказал Орел, вопросительно взглянув на командира корабля.
— Разумеется не буду, — охотно ответил Могилевский и добавил: — Это очень похвально. Я люблю, когда на корабле нет людей, изнывающих от безделья. Но только прошу, Михаил Афанасьевич, чтобы ваши основные функции не страдали от этого совместительства.
— Можете не сомневаться, товарищ командир.
Так в списках наблюдателей-сигнальщиков среди комендоров и торпедистов появилась фамилия лекпома Воробьева.
Сутки прошли спокойно. Вечером 7 марта, когда над морем сгустилась такая темень, что в перископ не стало видно даже волн, поступила команда гидроакустику:
— Прослушать горизонт! [152]
— Горизонт чист! — доложил старший матрос Ковалев, несший гидроакустическую вахту.
Мы всплыли в крейсерское положение. Море было около четырех баллов. Ветер встречный — «мордотык», как шутливо зовут его матросы. Через час ветер стал шквалистый, баллов на восемь. Направление его резко менялось. К килевой добавилась бортовая качка.
Лекпом Воробьев, заступая на вахту наблюдателя-сигнальщика, заметил мой бледный вид.
— Виктор Емельянович, что с вами? Вам нездоровится?
— Мне всегда нездоровится, доктор, после шести баллов.
— А вы знаете, некоторым при качке здорово помогают черные сухари.
Это для меня было ново. Я еще никогда не пробовал лечиться от морской болезни черными сухарями. Соленые огурцы, селедка, квашеная капуста, клюквенный экстракт, вобла, лимон, драже с аскорбиновой кислотой — все перепробовал. Немного помогало. Курить я бросал обычно еще в самом начале боевых походов, чтобы голова всегда была светлой.
По моему заказу кок старший матрос Ф. А. Дмитриев принес мне пригоршню мелких черных сухариков из только что откупоренной банки. Жевал я их с таким хрустом, что, казалось, даже мозги встряхивались. Подействовало. Тошнота убавилась.
Своего апогея ветер и крутая волна достигли глубокой ночью. Крен достигал 40–47 градусов на левый борт. Нередко валы с бешеным ревом врывались на мостик, вливая каждый раз по тонне воды в центральный пост. Дважды командиру приходилось стопорить машины, так как корабль, с ходу зарываясь в волну, начинал идти на погружение. Дифферент доходил до пяти градусов на нос, и плоскость верхней палубы, таким образом, превращалась в огромный горизонтальный руль. В эти моменты люди по приказанию командира ныряли в центральный пост.
У моряка два врага: противник и разбушевавшаяся стихия. И трудно бывает определить, кто из них опаснее.
От большого крена из аккумуляторов выплеснуло электролит. [153]
— Прекрати зарядку, — посоветовал я Долгополову.
Командир корабля принял решение погрузиться и под водой переждать шторм.
Спешно приводим в порядок аккумуляторную батарею. Бригаду, которая работает в первой аккумуляторной яме, возглавил командир отделения электриков старшина 1-й статьи В. П. Панов, во главе другой бригады — электрик П. В. Исаков. Учитывая важность этой работы, я послал в одну аккумуляторную яму командира группы движения Ефимова, вторую яму взял под свою опеку командир БЧ-5 Долгополов. Хорошо, что на подводном минзаге аккумуляторная батарея установлена так свободно, что между рядами баков можно даже прогуливаться. Не жалея пресной воды, прямо из шланга промываем аккумуляторные ямы, потом насухо протираем каждый бак. Через четыре часа изоляция аккумуляторов поднялась до нормы.
Электрики, довольные результатами своей работы, разошлись по отсекам, а я по привычке заглянул в штурманскую каюту познакомиться с обстановкой. Над картой работал старший лейтенант Прибавив.
— Алексей Васильевич, а это что у тебя здесь нанесено? — спросил я, увидев цифру «8», обведенную аккуратненьким кружочком.
— По данным разведки, в этом районе моря находятся восемь подводных лодок противника.
— Да. Веселенькое соседство. А глубины какие здесь?
— Глубины здесь хорошие, порядка восьмидесяти метров.
Вместе пошли в центральный пост. Корабль идет на глубине 28 метров. Часы показывают 8.25. Через пять минут должны всплыть под перископ для осмотра горизонта. Я решил на всякий случай остаться в центральном посту: вдруг понадобится моя помощь.
— Всплывай под перископ! — подал команду вахтенный офицер Прибавив, поднимаясь в боевую рубку.
Боцман Ашомок переложил кормовые горизонтальные рули на всплытие. Лодка с дифферентом на корму плавно пошла на всплытие. Но что это? Дифферент не отходит, несмотря на то что кормовые горизонтальные рули мичманом давно отведены на погружение.
— Отводи кормовые! Носовые рули на полную перекладку [154] на погружение! — почти кричу я, с ужасом видя, как дифферент на корму продолжает катастрофически расти.
Враг номер два
Мичман Ашомок прилагает все усилия, чтобы задержать стремительное всплытие корабля.
— Стоп моторы! Переключить кормовые горизонтальные рули на ручное управление!
Вскочив с кресла, мичман что есть сил завертел маховик. Все попусту. Нос лодки по-прежнему вздыблен к небу.
— Подводная лодка не слушается горизонтальных рулей! — кричит боцман.
Из третьего отсека вниз по наклонившейся палубе в центральный пост один за другим вбегают Могилевский, Орел и Долгополов.
Что случилось, мы пока не знаем. Знаем только, что корабль не управляется горизонтальными рулями. Командир решает всплыть. Одновременно приказывает штурману определить курс на ближайшую банку, где можно было бы спокойно лечь на грунт. Спешно готовим оба дизеля. Всплываем и сразу даем ход.
Командир дивизиона говорит мне:
— Дивмех, будьте все время в центральном посту. В любой миг ждите сигнала «Срочное погружение».
Мичман Огурцов уже на своем посту. Даже в этот миг я не мог не похвалить этого неугомонного и вездесущего старшину. В любое время дня и ночи он под рукой и готов к действию.
Направляемся к банке Штольпе. Идем в надводном положении, ежеминутно рискуя попасть под удар рыскающих вокруг вражеских подводных лодок.
Долгополов и боцман бегут в восьмой отсек осматривать привод кормовых горизонтальных рулей. Вскоре в вахтенном журнале появляется запись: «Вышел из строя привод кормовых горизонтальных рулей. Сорвало резьбу гайки-втулки шпинделя». Враг номер два — штормовое море — сделал свое черное дело.
Я поднялся на мостик доложить об аварии. Выслушав меня, Орел и Могилевский помрачнели.
— Что будем делать? — спросил комдив. [155]
— Пока ничего не могу сказать. Приказал разбирать привод. Долгополов уже поставил людей.
Море немного успокоилось. Но еще рябило белыми барашками. Мне всюду мерещились буруны от перископов и пенистые следы торпед. Это, видимо, от цифры «8», обведенной аккуратненьким кружочком на штурманской карте. Спускаюсь в центральный пост, ежесекундно ожидая команды «Срочное погружение».
Идем час, второй. Целая вечность! Я чувствую себя как на иголках. И то и дело прошу проверить глубину эхолотом. Где же эта банка Штольпе?
Гидроакустики заявляют, что, кроме шума собственных винтов, ничего не слышат. Я знал и раньше, что, если ход превышает 12 узлов, пеленгатор улавливает только шум своих винтов, но как-то не придавал этому значения. А теперь одно сознание, что мы даже не услышим приближения вражеской лодки, ввергает меня в дрожь. Прибежал Долгополов:
— Вот смотрите, что осталось от гайки-втулки!
Вся резьба вырвана. Надо заменить втулку. Но запасной нет. Приказываю проверить, может, на каком-нибудь другом механизме найдется подходящая деталь. Снимем оттуда, подгоним. Я чувствовал вину и за собой, возможно, поэтому мне так стыдно было смотреть Долгополову в глаза.
— Кто работал из матросов? — спросил я, не найдя другого вопроса.
— Старшина 2-й статьи Пятовский, матрос Линников и старший матрос Терентьев. На мостик не стоит идти? — спросил Долгополов.
— Не стоит отвлекать внимание командира. Я был там. Откровенно говоря, жутковато идти днем среди подводных лодок противника.
Глубины очень медленно уменьшаются. Прибавин доложил на мостик, что до точки погружения осталось десять минут.
Эти десять минут были для меня самыми длинными.
Приняв дополнительно полтонны воды в носовую цистерну, готовимся ложиться на грунт с дифферентом на нос, чтобы не повредить винты.
В центральный пост спустился Орел, затем сигнальщики и капитан-лейтенант Русин. Наконец громко щелкнул рубочный люк за командиром корабля. [156]
— Срочное погружение!
Двигаясь по инерции, плавно уходим под воду и ложимся на грунт на глубине 37 метров.
Все собрались в тесном кормовом отсеке у злополучного привода. Подходящей гайки так и не нашли.
Что делать?
Командир дивизиона уводит меня в свою каюту. Вполголоса говорит мне:
— Боевой приказ на поход ставит перед нами две задачи. Первая — это минная постановка в Данцигской бухте и вторая — действия на коммуникациях противника. Нам бы в нашем положении хоть первую задачу выполнить. Но для этого нужны кормовые горизонтальные рули.
— Сколько времени вы можете дать нам на ремонт?
— Сколько нужно, столько и дам.
— Нам нужно двое суток спокойной работы, чтобы никто никого не дергал и не подгонял.
— Понимаю. Работайте спокойно, мы с командиром будем ждать. Докладывайте регулярно.
— Разумеется. Вы все время будете в курсе работы.
Итак, двое суток я выпросил. Но пока и сам не знаю, что и как делать. Даже в приводе носовых рулей гайка-втулка другой формы. Сидим с Долгополовым над чертежами, лихорадочно думаем.
Мы готовы пожертвовать носовыми рулями, чтобы за их счет восстановить кормовые.
— А что, если весь привод целиком перенести? — предлагаю я.
Николай Сергеевич тут же принялся вымерять линейкой. Оказывается, фундаменты приводов разные.
— Переделаем фундамент.
Сам сознаю, что это только сказать легко. Кормовой фундамент надо укорачивать и срезать по высоте. А у нас только зубила. Попробуй-ка поруби ими сталь! А рубить придется много. К тому же места под минными трубами мало и кормовая трюмная помпа не даст размахнуться как следует. Но другого выхода нет.
Идем докладывать начальству. Долгополов разложил чертежи на столе кают-компании. Орел и Могилевский склонились над ними. Долгополов разъясняет нашу идею. Носовой привод перенесем в корму, а носовые рули закрепим в нейтральном положении. Работы [157] очень много. Надо укоротить фундамент на 60 миллиметров и срубить его по высоте на 20 миллиметров, иначе оси не будут центроваться.
Могилевский тихонько свистнул. А Орел сказал задумчиво:
— Это же будет грохот на всю Балтику...
— После первых же ударов кувалды мы будем запеленгованы противником, — заверил Могилевский.
— Это, безусловно, так, — согласился комдив, нервно барабаня пальцами по столу. — Но до ближайшей базы далеко. Выслушать нас смогут только подводные лодки, у которых нет глубинных бомб. Разобраться, что к чему, вряд ли им удастся. Торпедировать же нас не станут, так как будут думать, что так храбро стучать чужая подводная лодка не станет. Акустическую вахту мы будем держать все время открытой. В случае чего сразу примем меры.
— Только вот что, — предложил командир корабля, — нужно выбрать и расставить людей так, чтобы не шум поднимали, а рубили как следует, изо всех сил.
— Выберем, товарищ командир, парней сильных, умелых. И смену им подготовим отменную, — оживившись, сказал Долгополов.
— Ну давайте попробуем, — согласился комдив. И недоверчиво покачал головой: — На морзаводе бригада слесарей-монтажников полмесяца монтирует, подгоняет и сдает кормовые горизонтальные рули, а вы за двое суток хотите все сделать. Утописты!
Но одобрение было получено, и мы приступили к делу.
Бригада мотористов во главе с командиром отделения старшиной 2-й статьи П. И. Григорьевым отправилась в первый отсек демонтировать привод носовых рулей. Другая бригада разбирала испорченный механизм кормовых рулей.
Долгополов керном разметил фундамент. Вскоре матросы протащили через весь корабль привод носовых рулей — громоздкую махину весом не в одну сотню килограммов. Втиснули ее под минные трубы на освободившийся фундамент, примерили разметку. Принесли кувалды и зубила. Тщательно расставили людей. Приладились, и я подал команду:
— Руби! [158]
Залихватски ухая, заработали четыре кувалды. Грохот невообразимый. Корпус корабля гудит и дрожит. Через десять минут вспотевшие матросы передали кувалды сменщикам. Вторая смена рубила, уже сбросив с себя ватники. Третья смена сняла парусиновые голландки, осталась в одних тельняшках. Затем сняли и тельняшки. Спины матросов лоснятся от пота. Сталь фундамента поддается нехотя. Завитки ее медленно, очень медленно закручиваются в барашки и падают в трюм. Боюсь, чтобы ребята не поранили друг друга огромными стружками. Но их не остановить. Шла борьба со сталью. Люди пядь за пядью осиливали сталь, обильно поливая ее собственным потом.
Шесть часов почти непрерывно стонет море вокруг. Кувалдами работают попеременно мотористы, торпедисты, комендоры, минеры, трюмные, рулевые, электрики, кок, вестовой. Радистов мы не допускаем к этой работе, чтобы не сбили руку. Уму непостижимо, как могло так случиться, что ни один человек даже царапины не получил. Напрасно лекпом разложил свою сумку с бинтами, ватой и йодом.
Несколько раз сюда, в гущу полуголых потных матросов, протискивались Орел и Могилевский — проверить, как продвигается работа, приободрить матросов.
Как бегуны-марафонцы, рубщики из последних сил преодолевают последние десятки миллиметров до заветного финиша — накерненной грани. Умытые собственным потом, тяжело дыша и хрипло ухая, вздымают шестикилограммовые кувалды. Еще несколько ударов — и молоты с грохотом отбрасываются в сторону, на листы палубного настила. Лица осунулись, но глаза сияют радостью. Фундамент обрублен!
За время этой яростной работы гидроакустики неоднократно докладывали о приближении подводных лодок противника, которые, как акулы, кружились вокруг, удивленные чудовищным грохотом моря, и, не разгадав загадки, шарахались в сторону и торопливо уходили подальше.
После грубой обрубки слесари близнецы Григорьевы, Заборовский, Пономаренко, Линников, Терентьев, Пятовский произвели чистовую обрубку ручными зубилами и опилили фундамент напильниками.
Примерили. Все хорошо. Начали сверлить отверстия. [159]
Пока в восьмом отсеке готовились к монтажу привода, в первом закрепляли носовые рули в нулевом положении. Для надежности подперли шпиндель аварийным домкратом.
В 23.30 работы были закончены. Мы с Николаем Сергеевичем, измазанные тавотом, тщательно проверили монтаж. Пришли к единодушному мнению, что все сделано «на большой с присыпкой».
Приказали боцману прогнать кормовые горизонтальные рули вручную на полный угол перекладки.
Привод плавно двинулся. Шпиндель без задержек прошел вперед и назад.
— Еще раз!
Когда убедились, что нигде заеданий нет, Долгополов приказал тщательно смазать шпиндель свежим тавотом. После этого провернули рули электричеством. Раз, второй, третий...
— Передайте в центральный пост штурманам: пусть идут принимать, — распорядился Долгополов, устало разгибая спину.
Старший лейтенант Прибавин и лейтенант Редько не заставили себя ждать. Вслед за ними пришел и старпом Русин. Вертели рули, радовались и удивлялись.
— Будем считать, что швартовые испытания рули прошли. Посмотрим, как они себя поведут во время ходовых испытаний, — осторожно заметил старпом за всех.
Пошли с Долгополовым к комдиву. Орел, выслушав нас, посмотрел на свои часы.
— Всего лишь тринадцать часов затратили на ремонт. Это надо оценить по заслугам, командир, — сказал он Могилевскому. — Молодцы! Товарищ Долгополов, запишите всех работавших и особо выделите наиболее самоотверженных. Этот список сохраните до конца похода. Он нам пригодится.
Командир корабля радостно пожал нам руки и, уже официально обращаясь к комдиву, спросил:
— Разрешите всплывать с грунта?
— Всплывай, Сергей Сергеевич. Не будем терять времени. Нужно как следует потренироваться, чтобы горизонтальщики привыкли к новым условиям управления кораблем.
В 23.50 подводный минзаг покинул уютную банку [160] и, плавно набирая ход, взял курс на маяк Штольпмюнде для уточнения своего места, так как во время противоторпедного зигзага очень трудно было вести прокладку, и штурман гарантировал точность плюс — минус три мили. Такая малая точность нас не устраивала.
Прежде чем всплыть, лейтенант Редько поочередно сажал к штурвалам всех рулевых-горизонтальщиков, чтобы каждый хоть немного прочувствовал поведение корабля, управляемого только кормовыми горизонтальными рулями.
Мы с Долгополовым бегаем в восьмой отсек под минные трубы чуть ли не через каждые пятнадцать минут. Носовые горизонтальные рули, шпиндель привода которых был намертво подперт аварийным домкратом, нас не тревожил. А зря мы так слепо поверили домкрату!
Всплыли в 0.45 9 марта после испытаний кормовых горизонтальных рулей на подводных ходах вплоть до самого полного. На просторном мостике людно. Здесь почти непрерывно комдив, командир, вахтенный офицер и четыре сигнальщика-наблюдателя.
Пришли на позицию. Море в это время года неспокойное. Видимость неважная. Часто заряжает дождь. Сейчас главная задача — обнаружить маяк Штольпмюнде. Лишь под утро, когда до восхода солнца осталось не более полутора часов, старший матрос М. В. Юденков сквозь туманную дымку разглядел проблески маяка. Это ему удалось потому, что он взобрался на верхнюю площадку у тумбы перископов. Сразу же к нему поднялись оба штурмана — Прибавин и Редько. Разгерметизировав верхний котелок репитера, они брали пеленги на различных курсах, пока не получили надежную привязку. Оба, довольные, скрылись в рубочном люке. Я тоже спустился в центральный пост. Погружение прошло спокойно. Постепенно рулевые привыкли управляться одними кормовыми горизонтальными рулями.
После обеда кают-компания опустела. За столом остались только комдив, командир и я.
— Прежде чем приступить к выполнению задачи номер один, — сказал Орел, — нужно тщательно разведать [161] обстановку в Данцигской бухте, особенно в отношении дозоров противолодочной обороны. Маневрировать в бухте будем осторожно, чтобы нас не засекли береговые наблюдательные пункты. Это особенно важно, учитывая, что корабль поврежден и не может нормально маневрировать.
— Между прочим, — заметил я, — горизонтальщики уже довольно уверенно управляют кораблем без носовых рулей.
— Это хорошо. Но осторожность мы все же должны соблюдать особую.
9 марта весь день мы ходили у вражеских берегов, изучая обстановку. Результаты и наблюдения тщательно анализировались. На основе их был намечен порядок минной постановки. На карте Данцигской бухты большого масштаба проложили курсы, пометили точки поворотов и время каждого галса. Отправным ориентиром был маяк Хель.
К сожалению, состояние моря не позволило нам немедленно приступить к выполнению задачи. Это было тем более обидно, что вражеские корабли, как только ветер засвежел, начали уходить в укрытия. Сперва ушла мелочь, а позже и более солидные суда. Но ставить мины мы не могли, так как, во-первых, лодку могло выбросить на поверхность, а во-вторых, нельзя было ручаться, что мины окажутся на заданной глубине.
Чтобы напрасно не терять времени, комдив приказал пока отложить минную постановку и начать крейсерство на коммуникациях противника.
Ночью в непроглядной темноте, когда мы шли курсом на Пиллау, старшина 1-й статьи Т. С. Вендерец крикнул:
— Вижу огонь!
— Лево на борт! — скомандовал Могилевский старшему матросу Рыбину, несшему вахту на вертикальном руле. Между прочим, эта команда была воспринята всеми лишними на мостике как команда «Всем вниз!». Нырнув в люк, матросы разбежались по своим боевым постам.
Через десять минут и я различил одинокий огонек на горизонте. Орел и Могилевский вглядываются во тьму с помощью ночных биноклей, обмениваются короткими репликами: [162]
— Корпус длинный, а борт низкий.
— Надстройка вся сдвинута в корму. Вон еще один. Смотрите левее.
«Что-то похожее на танкеры», — подумал я. Но комдива и командира корабля насторожило, что уж очень большая килевая качка у этих судов.
— И вооружены. Видишь, командир, у них по два орудия.
— А у танкеров на этих местах орудий никак не может быть...
— Э, да это БДБ! — воскликнул Орел. — У них осадка всего один метр. Отворачивай, командир, торпедой их не возьмешь, а в артиллерийский бой вступать с ними нам не по плечу.
Да, действительно, с БДБ — быстроходными десантными баржами — нам не стоит связываться. Невелик трофей, а риск большой.
Мы отвернули в сторону. К полуночи ветер как будто начал стихать. Среди туч неожиданно выглянула луна. В тот же миг старшина 2-й статьи А. Ф. Овчинников, наблюдавший за кормовым сектором правого борта, крикнул:
— Справа сто тридцать — три подводные лодки!
Мы посмотрели в этом направлении. По лунной дорожке строем кильватерной колонны удалялись в полумиле от нас три четких силуэта с зажженными кильватерными огнями. Будь у нас скорость чуть больше, мы неминуемо столкнулись бы с концевой подводной лодкой.
Сигнальщики получили нагоняй от командира за то, что поздно обнаружили противника. К нашему счастью, на вражеских лодках сигнальщики, видно, еще беспечнее. Наши хоть и, поздно, да увидели, а немцы нас так и не заметили, идут как на параде.
Поступила радиограмма. Теперь мы часто их получаем. Нам сообщают обстановку, сведения о движении вражеских кораблей. Разведка работает безупречно. Вот и сейчас мы узнали, что в портах Кенигсберга и Данцига застряло без топлива свыше 150 различных кораблей противника. Нам предписывалось уничтожать в первую очередь танкеры, пытающиеся прорваться в эти базы. [163]
Днем 10 марта разбушевался шторм. Дважды мы пробовали подвсплыть, чтобы поднять выдвижную антенну, смонтированную на зенитном перископе. Попытки кончились тем, что от качки снова был разлит электролит и электрикам пришлось несколько часов возиться с батареей.
Командир принял решение переждать шторм. Всплывем, когда волнение стихнет хотя бы до 6–7 баллов. А пока курсируем на экономическом ходу на глубинах около 70 метров.
Но терпения хватило ненадолго. В ночь на 11 марта всплыли при волне 9 баллов. Только продули балласт, из первого отсека поступил тревожный сигнал. Оставив в центральном посту мичмана Огурцова, бежим с Долгополовым к торпедистам. В это время лодка вздыбилась на огромную пологую волну. Носовые рули оголились. Затем корабль ринулся в пучину и с такой силой шлепнул рулями о воду, что наш домкрат, подпиравший шпиндель, вмиг свернулся в бараний рог, пушечным ядром ударил в подволок и, чудом никого не задев, с грохотом упал в трюм отсека. С каждым новым ударом волн бугеля все больше ослабевали, а размахи шпинделя становились все страшнее.
Долгополов, бросившийся было с аварийной партией крепить бугеля, вынужден был дать команду не подходить к ним, а шпиндель попытаться подпереть аварийными брусьями. Но бревна мгновенно разлетались в мелкие щепки.
Командир дивизиона приказал мне перейти в центральный пост. Огромные волны, накрывая мостик, водопадом обрушивались в центральный пост, смывая людей к переборкам и бортам. Вымытые из-за магистралей, по палубе носятся аварийные клинья и пробки, больно ударяя по ногам. На мостике волны разбили стекла, и они со звоном летят к нам, дробясь на мелкие осколки о железные перекладины трапов.
Неуклюже ворочаясь, как по гигантской резьбе, лодка ввинтилась в волну и с работающими дизелями пошла на погружение.
— Всем вниз! Стоп дизеля! — скомандовал Могилевский.
Стараясь перекрыть грохот волн, кричу в просвет нижнего рубочного люка: [164]
— Нужно уходить под воду, а то заклинит носовые рули!
Но на мостике меня никто не слышит. Снова пустили дизеля на винт.
Мокрый с головы до ног, в центральный пост спускается капитан 1 ранга Орел. Выливает воду из кожаных рукавиц.
Из первого отсека прибегает Долгополов. Докладывает, что шпиндель удержать нет никакой возможности. В этот момент подводный минзаг снова ввинтился в волну. Снова с мостика посыпались сигнальщики-наблюдатели, и снова застопорили дизеля.
— Командир, погружайся, — крикнул Орел, — пока не разбило корабль!
Захлопнулся верхний рубочный люк, и командир спустился в центральный пост.
— Срочное погружение! Боцман, ныряй на глубину шестьдесят метров!
Как только волны сомкнулись над рубкой, сразу воцаряется тишина, и только нервное подрагивание стрелки глубиномера еще долго свидетельствует, что на поверхности свирепствует разбушевавшаяся стихия.
— Что будем делать, товарищ комдив? — спросил Могилевский. — Я предлагаю лечь на грунт.
Показывая на аварийный домкрат, который принесли матросы из первого отсека, Долгополов говорит:
— Крепление носовых горизонтальных рулей сорвало. Домкрат не выдержал. Дров наломали в первом отсеке — хоть печку топи. Нужно опять крепить шпиндель носовых рулей, пока их не заклинило совсем. Сейчас их заело в положении двадцать восемь градусов на погружение.
Штурман снова ищет удобное место.
Через три часа подводный минзаг бесшумно улегся на ровном киле на песчаный грунт, и мы снова стали закреплять шпиндель. Но как его установить в нейтральное положение? Ведь мы не знаем, как сейчас стоят рули. Определить это можно только наружным осмотром. Жаль, что светлые мысли иногда приходят слишком поздно: ведь чего проще было измерить и тщательно разметить положение шпинделя еще до того, как разобрали привод рулей. Но в спешке мы это упустили, а теперь гадай... [165]
— Вот беда, — вздохнул Долгополов, — придется спускать водолаза, чтобы осмотреть рули снаружи.
— Кого можно послать?
— Нужно подумать и посоветоваться с мичманом Огурцовым. Здесь нужен доброволец.
— Кроме того, нужно, чтобы море позволило. Волна должна быть не более трех-четырех баллов. Ты поищи добровольца, а я поговорю с командиром. Решение примем позже. А сейчас спать. Всем спать. Завтра будет много работы.
В центральном посту электрики возятся с электромоторами вспомогательных механизмов, которые залило водой. До самого рассвета трудились здесь главный старшина Чуйков, инженер-лейтенант Ефимов, старший матрос Белавкин и Нестеров.
Добровольцев осматривать рули вызвалось много, но мичман Огурцов настойчиво рекомендовал комсомольца трюмного машиниста матроса Н. М. Градского:
— Ручаюсь — лучше всех справится!
На том и порешили.
Когда с наступлением темноты всплыли, на верхнюю палубу вышли Долгополов, Огурцов с переносной лампой, специально подготовленной для работы под водой, матросы Расторгуев и Градский в полном легководолазном снаряжении. Море — четыре балла. Вода холодная-прехолодная.
Градский пошел под воду, когда застопорили ход и погасили инерцию. Расторгуев страховал его, крепко удерживая за пеньковый трос. Градский дает сигнал, что надежно закрепился на руле. Тогда включили лампу. Яркое пятно света замерцало в зеленоватой воде. Градский поднялся на поверхность, сказал что-то Долгополову и снова скрылся в волнах. Так повторялось несколько раз.
По докладам Градского матросы в отсеке талями подтягивали шпиндель, пока он не встал на место, потом с помощью сложной конструкции зажали его в этом положении.
— Ну как, надежно? — спросил Могилевский, осматривая плоды нашего двухчасового труда.
— До очередного шторма, — уклончиво ответил я, помня, как домкрат сворачивается в бараний рог. [166]
Минная постановка
12 марта весь день потратили на переход к устью Данцигской бухты, доразведку и тренировку.
Полоса штормовых погод миновала, и противолодочные силы противника снова активизировали свою деятельность, повыползав из укрытий.
В просторном центральном посту людно. Здесь командир дивизиона, командир корабля, вахтенный офицер, старший инженер-механик, боцман, штурманский электрик, трюмные, гидроакустики (их сейчас на вахте два: один на шумопеленгаторе, другой на гидролокаторе).
Скорее по привычке, чем по необходимости, занимаю свое излюбленное место — у трапа под нижним рубочным люком. Долгополов сам встал у главной водяной станции, готовый в любую секунду дифферентной помпой заменить носовые горизонтальные рули.
Капитан 1 ранга Орел сидит на разножке возле самой двери рубки гидроакустики. Он пересел сюда, как только гидроакустики доложили о кораблях противника, обнаруженных прямо по курсу. Капитан 2 ранга Могилевский стоит рядом с комдивом. Они все время советуются, и командир отрывисто подает команды боцману и на вертикальный руль. В отсеке напряженная тишина, поэтому кажется, что указатели рулей слишком громко тикают при перекладке.
Часы показывают 4.00. Сегодня 13 марта — счастливое число. Значит, должна быть удача.
— Держать глубину шестьдесят метров! — приказывает командир.
Главный старшина Ашомок плавно перекладывает рули. Пузырек дифферентомера застывает на половине градуса на нос. Стрелка глубиномера послушно ползет по циферблату.
— Справа сорок — корабль ПЛО. Пеленг не меняется, — докладывает старшина 2-й статьи Бузулуков, не снимая наушников.
Отворачиваем немного в сторону. Противник остается за кормой. Но слева приближается другой катер. Снова команда на вертикальный руль. Одновременно [167] уходим все глубже. Вот командир опять приказывает:
— Боцман, ныряй на девяносто!
— Спокойнее, командир, — советует Орел, поднимаясь с разножки, — а то зароемся носом в ил.
Теперь оба корабля отстают от нас.
Было уже около шести, когда комдив торопливо вернулся из штурманской рубки и сказал Могилевскому:
— Всплывай под перископ, командир. До восхода солнца пятьдесят минут. Маяк при хорошей видимости должен быть виден. Но осторожно: мы в миле от берега.
— Давай, боцман! — оборачивается Могилевский к Ашомоку. — Только гляди: выскочишь на поверхность — что-нибудь оторву тебе на память! — шутливо грозит он, радуясь, что все идет пока очень хорошо.
Ожидая, пока лодка выберется на перископную глубину, Орел, Могилевский и Прибавин еще раз по карте проверяют расстояние от минных полей, выставленных нашими предшественниками: Краснознаменным «Лембитом» под командованием капитана 3 ранга А. М. Матиясевича и гвардейской «Л-3» под командованием гвардии капитана 3 ранга В. К. Коновалова — минными заградителями нашего же дивизиона.
Наконец всплыли под перископ. По репликам из боевой рубки понятно, что время выбрано очень удачно. Видимость такая, что обнаружить перископ береговые наблюдательные пункты еще не могут, да и море три балла благоприятствует нам. После того как комдив и командир корабля осмотрели горизонт, старший лейтенант Прибавин берет пеленг на маяк Хель.
— По местам стоять к минной постановке! — звучит по отсекам команда.
Через центральный пост пробегает командир минной группы лейтенант Б. А. Ордынец, быстрый, подвижной и никогда не унывающий. Даже сейчас, в этот напряженный момент, он улыбаясь говорит трюмным:
— Братва, не подкачай! А минеры не подведут! — и быстро скрывается за кормовой переборкой.
Ложимся на боевой курс на глубине 20 метров.
— Первая мина вышла!
Минеры и трюмные работают строго согласованно. [168]
После каждой сброшенной мины нужно сразу же принять в балластные цистерны определенное количество воды, чтобы заместить вес мины.
— Двадцатая вышла!
— Закрыть минные трубы!
— Ныряй на глубину восемьдесят метров! Лево на борт!
Мины выставлены точно на фарватере. Мы, разумеется, не предполагали в тот момент, что не пройдет и двух суток, как на минах, поставленных нашими лодками, погибнет немецкая подводная лодка «U-367».
Командир дивизиона похвалил экипаж за отличное выполнение задачи. Потом сказал Могилевскому:
— Теперь держись мористей, командир. Нужно выйти из Данцигской бухты так же незаметно, как мы в нее проникли. Через час всплывем.
Неожиданно обнаружилась низкая изоляция у мотора кормовых горизонтальных рулей. Пришлось принять срочные меры. Вообще каждый день что-нибудь да начинает хандрить. Едва управились с мотором горизонтальных рулей, поднялась температура носового подшипника главного гребного электромотора левого борта. И так без конца...
Не везет...
Пункт по наведению наших подводных лодок на эскорты противника располагался недалеко. Возглавлял его капитан 2 ранга П. А. Сидоренко, с которым все мы были хорошо знакомы. Работал пункт наведения хорошо. Мы в этом уже убедились.
16 марта Паланга сообщила, что из Пиллау через наш квадрат фашисты ведут какое-то судно под сильным охранением. И действительно, в три часа утра мы обнаружили конвой. Атака не получилась: на нас ринулись миноносец и катер, едва ушли от них.
17 марта снова выходили в атаку. Когда сблизились, увидели, что это быстроходная десантная баржа. Отвернули.
18 марта в 10.00 радисты приняли донесение о противнике. Приняли мы его с опозданием: эскорт прошел мимо нас три часа назад. Догнать его мы не сумели бы. К тому же в той стороне, куда ушел эскорт, послышались взрывы. Видно, кто-то из наших соседей крепко [169] насолил противнику, и тот теперь не жалеет бомб. Всего за полчаса насчитали 216 взрывов.
Вечером, когда мы были в надводном положении, снова получили донесение. Теперь времени было достаточно, чтобы не торопясь подготовиться к встрече. Старший лейтенант Прибавин все чаще выскакивал на мостик. Я тоже поднялся туда. Наблюдателем носового сектора левого борта стоял наш доктор Воробьев. Небо прояснилось, но на горизонте дымка. Луна скрылась минут пятнадцать назад, поэтому сразу стало темно. Чтобы не пропустить противника, ходим широкими галсами, пересекая предполагаемый курс каравана.
— Слева восемьдесят градусов — огонь! — доложил Воробьев.
Мгновенно все бинокли повернулись туда.
— Лево на борт! Полный вперед! — оживился командир.
Сняв рукавицы и зажав их под мышкой, комдив потирает руки.
Старший лейтенант Прибавин, чуть слышно чертыхнувшись, мигом исчез в люке. Через две минуты он снова появился на мостике и что-то вполголоса доложил командиру.
Приложив бинокли к глазам, Орел и Могилевский долго всматриваются. Огонь четко виден на горизонте. Если раньше он чуть просматривался сквозь дымку, то теперь даже я его отчетливо вижу невооруженным глазом.
— Не может быть... — вслух произносит командир.
— Честное слово! — доказывает Прибавин.
— Ну-ка, проверьте по глобусу, — приказывает Могилевский. Прибавин снова ныряет в люк.
— В чем дело, командир? — осведомился комдив.
— Да вот штурман выясняет, что за огонь мы обнаружили. Не по тому пеленгу он открылся.
— Так что же это?
— Похоже, что это звезда.
— Звезда?
— Это Венера, — весело доложил Прибавин, едва высунув голову из люка.
— Доктор, ты что же это нам «венерическую атаку» устроил? — В голосе командира и смех, и гнев. [170]
Ложимся на прежний курс.
— Ничего, Михаил Афанасьевич, — успокаиваю я расстроенного лекпома. — Не такое еще бывает...
— Ну огонь, да и только, — оправдывается Воробьев.
Через десять минут он же обнаружил на горизонте пять силуэтов кораблей.
— О, это они! — восклицает командир. — Принять главный балласт, кроме средней группы. Лево руля! Стоп дизеля!
Ныряю в люк, чтобы помочь внизу Долгополову.
Ночные атаки — дело трудное. Тяжело определять расстояние ночью на море, когда вместо транспорта виден какой-то расплывчатый призрак. Мне всегда почему-то кажется, что этот неясный силуэт колеблется, дрожит, а иногда странно подпрыгивает, и вижу я его ясней тогда, когда смотрю не на него, а чуть в сторону.
Выпускаем две торпеды и ныряем на глубину.
Взрывов нет. Промазали...
В стороне прошумели винты миноносца. Будет бомбить или не будет?.. Шум винтов миноносца снова послышался, но уже по другому борту.
— Ищет, — предположил Русин.
— Пускай поищет, — сказал Орел. — От миноносца-то мы увильнем. Гораздо хуже отрываться от катера: он более маневренный.
Миноносец ушел догонять караван, и мы через полчаса снова всплыли. Но до рассвета больше никого не встретили.
Закончив зарядку аккумуляторов, еще полчаса ходили в надводном положении, вентилируя батарею и отсеки. Затем прозвучал сигнал «Срочное погружение».
Со своего излюбленного места я отлично видел, как дружно загорелись лампы сигнализации открытия кингстонов. А сигнализация открытия клапанов вентиляции срабатывала почему-то в замедленном темпе. Лампочки кормовой группы вовсе не зажглись.
— Передайте в седьмой отсек: открыть клапан вручную! — крикнул я, видя, как нарастает дифферент на нос.
Секунды идут, а сигнализация не срабатывает. Долгополов и Огурцов бросились к клапанам воздушной [171] станции, чтобы подать воздух в магистраль при помощи ручного редукционного клапана.
Дифферент дошел уже до 30 градусов, а вентиляция кормовых цистерн все бездействует.
— Стоп моторы! Оба средний назад! — подал команду командир.
Дифферентомер уже показывает 46 градусов.
Наконец сигнальная лампочка вентиляции кормовой группы зажглась. Лодка стала выравниваться.
— Запросите седьмой отсек, почему так долго не открывали вентиляцию вручную, — распорядился я.
Оказалось, что при дифференте матросам не так-то просто было дотянуться до пневматической машинки, расположенной высоко под подволоком, переключить клапана и, действуя съемным рычагом, открыть их.
— Кто виноват в таком большом дифференте? Что произошло? — строго спросил командир.
— Замерз автоматический редуктор и не сработал при падении давления, — доложил Николай Сергеевич.
— Куда это годится? Нужно следить за исправностью систем! — сердится командир.
— Осмотреться в отсеках! — приказал Долгополов.
Последствия обычные. Я мог заранее сказать, что и где придется исправлять и проверять. Пролит электролит, сдвинулись торпеды, выплеснулось масло из подшипников главных гребных электромоторов. Что-то свалилось, что-то просыпалось...
Замерзание редукторов — явление обычное, особенно в холодную погоду.
Весь день устраняли последствия аварии.
А всплыли вечером — на море шторм. На повороте корабль вдруг провалился кормой между двумя огромными волнами. Нос лодки поднялся, потом с размаху грохнулся вниз. Из первого отсека по переговорной трубе донесся голос матроса И. А. Мединского:
— Ломает крепления носовых горизонтальных рулей! Шпиндель вырвало!
Случилось именно то, чего я больше всего опасался. Когда прибежал в первый отсек, увидел страшную картину разрушения. Все наши труды обращены в прах. На палубе — груда искореженной стали. Шпиндель, освободившийся от цепких оков бугелей и массивных [172] подпорок, разрушил все наше хитроумное сооружение. Затем, глубоко нырнув в направляющую трубу, заклинился в крайнем положении.
— Николай, это же беда! — сказал я Долгополову. — Рули заклинены в крайнем положении на погружение...
— Да, теперь, пожалуй, не исправить...
После того как лодка легла на грунт, в первом отсеке собрались почти все офицеры.
Осмотрев картину погрома, комдив спросил меня:
— Можно тут что-нибудь сделать?
— Будем пытаться, но боюсь, что ничего не получится.
— Теперь совсем придется отказаться от атак с перископом, — промолвил командир корабля.
— Лучше и не пытаться, выбросит на поверхность в два счета.
Когда матросы убрали искореженное железо, разрушения стали менее заметны. Но все наши старания стронуть рули с места ни к чему не привели.
— Уж лучше бы их совсем отломало! — в сердцах проговорил Долгополов.
В ночь на 22 марта «водолазная бригада» в прежнем составе вышла на верхнюю палубу. В борт бьет четырехбалльная волна. Градский дважды опускался в чернильную воду, и, когда Долгополов включал ему переноску, море озарялось фантастическим зеленоватым светом. Но нам некогда было любоваться чудесами светотехники. Стоять без хода в море, да еще изощряться в световых эффектах не ахти как приятно. Поэтому, как только Градского подняли на борт, Сергей Сергеевич сразу же приказал дать ход обоими дизелями.
«Водолазная бригада» спустилась в центральный пост.
Вдруг один за другим прямо по носу в 15–25 метрах грохнули два мощнейших взрыва. Кое-где в отсеках со звоном посыпались плафоны и колпаки ламп освещения.
— Срочное погружение!
С мостика всех сдуло, как взрывной волной. Громко щелкнул замком верхний рубочный люк.
Когда все успокоилось, я спросил Могилевского:
— Что там произошло?
— Ничего особенного. Просто какая-то сволочь [173] сбросила на нас две авиабомбы. Видно, фашистские летчики заметили свет.
Через полчаса мы всплыли и продолжили поиск до рассвета, но безуспешно.
Днем тренировали горизонтальщиков. Тяжело плавать на одних кормовых горизонтальных рулях, но еще труднее управлять подводным кораблем, когда вдобавок его носовые рули заклинены на полный угол в положении на погружение.
Расчеты, сделанные нами, показали, что на подводной скорости три узла рули создают топящую силу, равную 0,81 тонны, на четырехузловом ходу — 1,3 тонны, на шестиузловом — 3,2 тонны, а на полном ходу под дизелями — 23 тонны.
Есть один!
В этот вечер всплыли рано, так как, тренируя горизонтальщиков, периодически давали большие скорости подводного хода и плотность электролита в аккумуляторах села значительно больше обычного.
Находясь на поверхности, провели еще ряд экспериментов, изучая поведение лодки на различных ходах как в крейсерском, так и в позиционном положении.
Зарядку начали только в 21.30, а через двадцать минут наш пункт наведения сообщил о выходе в море крупного вражеского конвоя.
Прибавин немедленно нанес на карту курс противника и рассчитал время пересечения им западной границы нашего квадрата. Комдив предостерег командира: атаковать на кромке не следует, так как можем помешать нашим соседям.
Мы с Долгополовым тоже готовимся к атаке. Снова и снова прикидываем, сколько понадобится перекачать воды, чтобы компенсировать топящую силу заклиненных носовых горизонтальных рулей.
Время движется медленно. Зарядка уже почти закончена. Наступили часы самого темного времени суток. Чтобы не пропустить конвой, поиск производим не только визуально, но и с помощью гидролокатора. В крейсерском положении галс за галсом ходим почти по середине нашего квадрата. Наконец старшина 2-й статьи А. Н. Бузулуков, прощупывая гидролокатором горизонт, докладывает: [174]
— На курсовом восемьдесят градусов правого борта — корабли. Их много.
Оставив в центральном посту Долгополова, поднимаюсь на мостик. Все бинокли направлены в сторону, указанную Бузулуковым. Но тщетно: расстояние еще слишком велико.
Первым вражеские корабли увидел старший матрос Юденков.
— Принять главный балласт, за исключением средней группы! — приказал командир в центральный пост.
Подводная лодка скрыла свой прочный корпус под покровом волн.
— Головным идет миноносец, — определил Орел. — Командир, теперь держи курс все время на него, тогда наша рубка будет наименее заметна. Пропусти миноносец, а затем ложись на контркурс в его кильватерную струю.
— Именно так я и хотел поступить, товарищ комдив. Сигнальщики, внимательнее следить за морем! — Могилевский склоняется над люком, отдает команды вниз: — Торпедная атака! Оба малый вперед!
— Справа семьдесят — силуэт транспорта! — докладывает наблюдатель старшина 2-й статьи Карпенко.
Заметят ограждение нашей боевой рубки или нет? Вообще-то могут принять ее за свой катер. Тогда тревоги не поднимут. А если начнется тревога, нам придется побыстрее уносить ноги.
Вцепившись в поручень, изо всех сил вглядываюсь в темноту, но ничего пока различить не могу.
И вдруг увидел справа призрачный силуэт. Он всего в пяти кабельтовых. Менее чем в километре от нас.
— Прямо по носу силуэт транспорта, — доложил вахтенный офицер лейтенант Редько.
— Пора, командир! — тихо бросает Орел.
Только теперь я понял замысел атаки. Конвой идет двумя кильватерными колоннами. Мы оказались между ними. Здесь нас меньше всего ожидают, а мы можем выбирать любую цель.
— Зорче смотреть! Не проглядите танкер! — говорит командир наблюдателям.
— Слева сорок — танкер! — почти тотчас докладывает Юденков.
— Лево руля! Всем вниз! Аппараты... пли! [175]
Корпус корабля вздрагивает от трехторпедного залпа.
Я только спрыгнул в центральный пост, как увидел в просвете рубочного люка алую зарницу, полоснувшую небо. Потом прогремели взрывы. Могилевский, захлопнув за собой рубочный люк, крикнул радостно:
— Потопили танкер двумя торпедами!
Слева, справа, спереди и сзади загремели взрывы глубинных бомб. Застопорив ход, мы тихо легли на грунт.
— Это транспорты прямо с борта бросают, — определил Орел, глядя на часы. — Катера так быстро не могли подойти.
Преследования не последовало. Значит, глубинные бомбы были рассчитаны на чисто моральный эффект. Это нас вполне устраивает.
Все тревоги и опасения отодвинулись далеко-далеко. Сразу забыли, что корабль поврежден, что носовые рули заклинены. Ничего, можем еще воевать!
Перезарядили торпедные аппараты. Больше всего этому обрадовался командир второго отсека старшина Карпенко. Его отсек теперь освободился от запасных торпед, которые попортили ему много крови. Громоздкие стальные сигары загромождали и без того узкий проход. Матросы, проходя мимо них, обязательно задевали округлые бока, стирая густую смазку. А оголенный металл от постоянной сырости сразу начинал ржаветь. Карпенко много раз за это влетало от старпома. А в стенной газете появилась карикатура со злой подписью: «Второй отсек, идя на рать, решил торпеды обмарать».
Теперь Карпенко довольный ходил по просторному отсеку и принимал торпедистов с радушием гостеприимного хозяина, простив карикатуру, которая, конечно, не без их участия появилась в газете.
Аппетит приходит во время еды. Победа, одержанная в ночь на 23 марта, распалила моряков. Все поверили, что добьемся новых успехов, но для этого нужно как следует поработать. К Долгополову то и дело приходили старшины:
— Разрешите проверить...
— Прошу разрешения прочистить...
В отсеках наводился блеск. Дело хорошее, но я попытался [176] умерить излишнее усердие, когда оно отражалось на нормальном отдыхе людей.
— Отдохнем, товарищ дивмех. Честное слово, отдохнем! — заверяли матросы.
— Работа не трудная, а грязи и ржавчины завелось уже много. Пусть подраят немножко, — успокаивали меня старшины групп.
— Эпидемия чистоты! — определил состояние людей Долгополов.
Он ходил именинником среди поблескивающих механизмов.
Второй!
Поздно вечером радисты приняли сообщение, что два часа назад западную кромку нашей позиции пересек конвой, который идет со скоростью 12 узлов.
— Лево на борт! Полный вперед! — были первые команды, вырвавшиеся у Могилевского.
Спешу в центральный пост. Сегодня пятой боевой части придется потрудиться.
Вместе с Долгополовым атакуем штурмана:
— Какова обстановка? Расскажи подробней.
Прибавил, хоть и торопился на мостик, разъяснил:
— Видно, мы прозевали предыдущую радиограмму. Противник за два часа мог пройти двадцать четыре мили, а разность в наших ходах всего лишь четыре узла. По Малинину и Буренину это получается, что гнаться нам нужно чуть не шесть часов.
Да, достанется нашим дизелям. Вызываем в центральный пост командира группы движения Ефимова, старшину мотористов А. И. Григорьева (на лодке у нас три Григорьева, причем два из них — близнецы, мы с трудом отличаем их друг от друга). Инструктируем их, как лучше организовать работу. Заставляем проверить все — от дейдвудных сальников до циркуляционных помп.
Убедившись, что все в порядке, я поднялся на мостик. Комдив беспокойно мерит его шагами.
— Ну как механизмы? — спросил он.
— Приняли все меры, чтобы обеспечить ход. Даже зарядку прекратили.
— Все на винт! Ход, и только ход! [177]
Дизеля работают на полную мощность, а кажется, что лодка еле ползет. Движение воздуха незаметно, потому что мы идем с попутным ветром. Ночь час от часа сгущает мрак.
— Может быть, караван не выдержит двенадцатиузлового хода? — высказываю я надежду.
— На это мы не должны рассчитывать, — возражает комдив. — Противник постарается проскочить этот район под покровом ночи. Там тоже не лыком шиты, небось все рассчитали и взвесили.
Через пять часов погони на мостике появился лейтенант Редько. Доложил, что гидролокатор нащупал противника: он впереди нас чуть южнее.
Гидролокатор все четче и точнее дает направление. А шумопеленгатор на таком ходу, кроме шума собственных винтов, ничего не слышит.
— Наблюдатели, особое внимание за катерами ПЛО, — напоминает Могилевский.
Но пока море кажется безлюдным. Нигде ни силуэта, ни огонька.
Ветер усилился, и на мостик стал залетать запах солярового перегара от выхлопа дизелей, которые тяжело нагружены уже много часов подряд.
Изредка заглядывая через верхний рубочный люк в центральный пост, вижу, как к Долгополову подбегают то Ефимов, то Григорьев, оба в черных блестках машинного масла, вытирают ветошью грязные руки, оживленно жестикулируют.
— Слева десять — огонь! — докладывает старший лейтенант Воробьев.
— Где огонь? — кинулся к нему Могилевский.
— Погас. Видимо, кто-то открывал дверь. Огонь был полсекунды, товарищ командир.
— Лево десять по компасу! — корректирует курс Могилевский.
На мостик снова выбежал лейтенант Редько. Доложил, что гидролокатор обнаружил прямо по носу транспорт, а правее — второй. Видимо, так же, как вчера, конвой следует двумя кильватерными колоннами. Дистанция 20 кабельтовых. Но тщетно напрягают зрение наблюдатели. Даже в ночные восьмикратные бинокли ни командир, ни комдив ничего рассмотреть не могут.
Время тянется томительно. [178]
В 3.40, когда небо и все вокруг начало сереть, почти все одновременно различили едва заметные бугры бесформенных очертаний. С каждой минутой расстояние медленно, но верно сокращается. Переходим из крейсерского в позиционное положение. Сопротивление воды возросло, и скорость нашего хода теперь не больше 15 узлов.
— Торпедная атака! — последовало приказание командира в центральный пост.
— Слева восемьдесят — мористее — катер ПЛО, — докладывает сигнальщик Воробьев.
Старший матрос Рыбин добавил:
— Справа сто двадцать между транспортами — катер, а мористее — миноносец или сторожевой корабль.
Всматриваюсь в силуэты, проползающие справа и слева от нас. Скоро мы пройдем всю кильватерную колонну...
Нам нужно обязательно найти танкер. Слева уже проплыли четыре силуэта, справа три, но танкера нет.
— Справа пятьдесят — танкер!
Наконец-то!
— Всем вниз! — приказывает командир.
На мостике остаются трое — А. Е. Орел, С. С. Могилевский и вахтенный офицер лейтенант Б. А. Ордынец.
— Право на борт! Стоп дизеля! Аппараты... пли!
Судорожное трехкратное вздрагивание корпуса свидетельствует, что торпеды вышли с пятисекундным интервалом.
Снизу мы видим, как яркое зарево вспыхнуло над рубочным люком. Мощный гидравлический удар грохнул по корпусу, за ним второй.
— Срочное погружение!
Через минуту волны сомкнулись над лодкой. В центральный пост спустились возбужденные Орел и Могилевский.
— На этот раз нас почему-то обнаружили еще до потопления танкера, — сказал Могилевский. — Мы видели ракеты.
— Море огня! Нас осветил танкер.
Треск продавливаемых переборок на тонущем судне отчетливо слышится по правому борту. [179]
— Слева катера! — докладывает Бузулуков, высунувшись из рубки гидроакустики.
Мощные взрывы глубинных бомб по левому борту резко швыряют корабль.
— Боцман, ныряй на глубину семьдесят метров!
Новая серия глубинных бомб подбросила лодку чуть не до поверхности воды. Часть ламп освещения центрального поста погасла.
— Оба средний вперед!
Беспорядочные взрывы гремят вокруг нас. Идем прямо под тонущий танкер, где на поверхности моря бушует огонь. Мы были уже на глубине 65 метров, когда рядом загремели о каменистый грунт остатки танкера, чуть не придавившие нас.
Беспрерывно маневрируем.
Новые взрывы, как кувалдами, бьют по корпусу. Много взрывов далеких. Это сбрасывают глубинные бомбы со всех транспортов.
Неожиданно наступила тишина. Но через пять минут все начинается снова. Оторваться от катеров нам удалось только через полчаса.
Пройденный путь всегда выглядит не таким уж тяжелым. И нам теперь кажется, что бомбардировка глубинными бомбами не была столь уж жестокой, раз мы уцелели и никого даже не ранило. Такова уж судьба подводников — или все живы, или братская могила на полсотни душ...
Немного спустя всплыли. Надо зарядить аккумуляторную батарею. Вышли на мостик, осмотрелись. Никого нигде не видно. Комдив обратил внимание командира на какой-то предмет, белевший на корме под антенной оттяжкой. Через минуту боцман Ашомок принес парусиновую голландку со шнурками и боевым номером на кармане.
— Ого! Танкер даже свою визитную карточку нам оставил, — с удивлением произнес Могилевский и приказал боцману выстирать и высушить трофей.
Ложимся на обратный курс. В этот момент правее нас взметнулись ввысь два огромных фонтана и грохнули взрывы.
— Срочное погружение!
Кубарем на чьей-то спине лечу в боевую рубку. Чей-то [180] сапог задевает меня по уху, и я отлетаю к трубе зенитного перископа, зажимая рукой ушиб.
— Глубина двадцать, — доносится снизу голос Долгополова.
Рядом со мной стоит Могилевский, потирая локоть. Он, кажется, тоже ушибся.
Спускаемся в центральный пост. Суета срочного погружения уже улеглась.
— Зачем мы погрузились? — удивляется Долгополов. — Самолет уже сбросил бомбы...
Могилевский смеется:
— Посмотрел бы я, как бы вы себя чувствовали, если б самолет на втором заходе влепил нам порцию пуль и снарядов, а возможно, еще парочку бомб.
Больше мы не всплывали. На поверхности моря начинался день. А мы, утомленные событиями, шли укладываться спать. Для нас наступала ночь.
Рискнем?
Поспать довелось мало. В 10.00 гидроакустик доложил, что «вокруг шумит море» — идут транспорты. Их много. Похоже, немцы ринулись в повальное бегство из портов, к которым приближались наши войска. Всплыли под перископ. Море два балла. Лодка держится хорошо. И не верится, что носовые рули неисправны.
— Дивмеха в рубку! — слышу я.
Поднимаюсь. Орел подозвал меня к перископу, дал взглянуть в окуляры.
Я посмотрел и даже отшатнулся. Приближенное оптикой огромное судно казалось совсем рядом. Да, паровая шхуна водоизмещением 5 тысяч тонн сама идет на прицел, так что и маневрировать не нужно.
— Может, рискнем? — спрашивает комдив.
Я понимаю, о чем речь. Раньше все атаки мы производили из надводного положения. Стрелять из-под перископа не рисковали: боялись, что без носовых рулей облегченный от торпед нос лодки выскочит на поверхность.
— Рискнем! — соглашаюсь я, хотя знаю, что даже после двухторпедного залпа турбонасос не успеет погасить положительную плавучесть. Делюсь своими сомнениями с комдивом и командиром корабля. Могилевский находит выход: [181]
— Давай людей в центральный пост. Всех свободных сюда! Будем поступать, как было на «Барсах» в первую мировую войну.
Команда набралась солидная, человек пятнадцать. Торопливо инструктирую матросов.
— Торпедная атака! — гремит сигнал.
События развиваются быстро, как в кино. Вот уже командир протяжно восклицает:
— Пли-и-и!
— Бегом! — подталкиваю я матросов.
Они со всех ног бегут к переборочной двери.
— Пошел помпа! Заполнить цистерну быстрого погружения! — командует Долгополов.
— Торпеды вышли, — нараспев докладывает мичман Шевченко.
Третий день его торпедистам находится дело, и каждый раз они справляются с задачей успешно.
Боцман изо всех сил старается кормовыми рулями удержать облегченную лодку: Но нос ее задирается. А с нашими бегунами происходит конфуз. Людей много, а люки узкие; пока все сквозь них протиснутся... Добирались они до торпедных аппаратов слишком долго. И все это время стрелка глубиномера неумолимо ползла влево.
Мысленно прикидываю: глубина восемь метров — появляется на поверхности тумба перископов; пять метров — оголился козырек ограждения мостика; три метра — зенитный полуавтомат полностью на поверхности. К счастью, к этому моменту все пятнадцать бегунов оказались в носу, у самых торпедных аппаратов. Это значит — тонна дополнительного балласта. Нос корабля замер, а потом пошел вниз.
Комдив и Могилевский в перископы следят за движением торпед.
Грохает взрыв.
— Попали в район грот-мачты! — кричит Могилевский.
Лодка, набирая скорость и дифферент, уходит под воду. Ни единой глубинной бомбы. Шум винтов и тот прекратился.
— Шумопеленгатор не работает, — докладывает Бузулуков старпому. — Прошу вызвать сюда Ковалева, командира отделения радистов, он быстро разберется. [182]
Проходит пять минут — тишина.
Проходит восемь минут — тишина.
Орел нервничает и торопит командира подвсплыть под перископ.
Проходит десять минут — тишина.
— Командир, всплывай. Нужно знать результаты атаки, — говорит комдив, поднимаясь в боевую рубку.
Подвсплыли. Подняли перископы. Из реплик, которыми обмениваются Орел и Могилевский, ясно представляем себе, что происходит на поверхности. Торпедированный транспорт погружается кормой. Его кормовой флаг торчит уже из воды. Вплотную к тонущему судну пришвартовалось второе. С подбитого парохода перелезают люди, перебрасывают какие-то ящики.
— Вот бы всадить торпеду и во второй транспорт, — говорит комдив.
Но Могилевскому не до атаки. Он кричит вниз:
— Срочное погружение! Ныряй!
«Конверт»
Нас атакуют корабли противолодочной обороны. Мы уже слышим нарастающий шум их винтов. Идем по кривой, чтобы затруднить им поиск.
Но вражеские корабли снабжены «нибелунгами» — гидролокаторами. Когда их импульсные посылки натыкаются на корпус лодки, мы слышим тонкий прерывистый писк. Это означает, что гидролокатор вступил в контакт с целью, мы обнаружены! Взвыв винтами, один из кораблей устремляется вперед, проносится над нами. Страшной силы удары выбивают из-под моих ног палубу, я лечу куда-то. Звенит разбитое стекло, трещит ломающееся дерево. Из рук вырывается все, за что хватаешься. А взрывы все ближе и ближе. Того и гляди прочный корпус не выдержит. Маневрируем и так и этак, но оторваться от противника не можем.
Пищит очередной контакт. Надо срочно менять глубину. Команда боцману:
— Ныряй на глубину восемьдесят два метра!
Серия бомб разрывается близко. Но прямого попадания нет.
Снова контакт.
— Всплывай на глубину тридцать семь метров! [183]
Бомбы начали сыпаться реже. Противник много времени тратит на поиск. Так как в нашем маневрировании по глубине никакой закономерности нет, противнику трудно определить, где искать нас.
Пока, постоянно меняя глубину, водим противника за нос, командир дивизиона и командир корабля не выходят из рубки гидроакустиков. Орел сам прослушивает горизонт и что-то чертит на бумаге. Могилевский внимательно следит за острием его карандаша и согласно кивает головой, потом берет наушники, вслушивается в забортные шумы и тоже чертит на бумаге.
Слышу их разговор:
— Конверт!
— Да, настоящий конверт — по кораблю в каждом углу квадрата.
— А пятый ходит внутри...
Мы в центре квадрата. Как только один из катеров запеленгует нас, бросается в атаку. Пятый катер сейчас же занимает его место в углу «конверта». Мы оказываемся всегда окруженными с четырех сторон.
— Хитрая тактика, — говорит Орел. — Как же нам выбраться из этой ловушки?
Мы продолжаем маневрировать, меняем курс, глубину погружения. Но противник вцепился крепко. Куда бы мы ни двинулись, вместе с нами движется и «конверт». Враг рассчитывает, что если не уничтожит нас бомбами, то возьмет измором. Ждет, когда разрядятся аккумуляторы и люди начнут задыхаться от недостатка кислорода.
Экономить электроэнергию я приказал сразу же, как только стало ясно, что обычным маневром от многочисленного противника, вооруженного «нибелунгами», нам не оторваться. Движемся под одним электромотором, работающим на минимальных оборотах.
Наступило утро 26 марта. Возник вопрос: готовить обед или питаться всухомятку? Командир сказал, что обед нужно готовить, несмотря на экономию электроэнергии. Спать не дают, так хоть поедим нормально. Матросы вымотались. Некоторые от взрыва до взрыва умудряются подремать сидя, а то и стоя. Но от такого сна не отдыхаешь, а еще больше устаешь.
Во второй половине дня комдив собрал «военный совет». В боевой рубке наглухо задраились Орел, Могилевский [184] и я. Включили прибор для сжигания водорода и закурили. Сергей Сергеевич Могилевский хоть и некурящий, но тоже задымил. На повестке дня — прорыв «конверта» и выход из окружения. Чтобы решить этот вопрос, нужно знать, с какими кораблями имеешь дело.
— Какие корабли ты видел в перископ? — спрашивает комдив Могилевского.
— Я видел уже не корабли, а только их форштевни. Кажется, даже заклепки видел.
— Хуже дело. — Орел берет справочник немецкого флота, листает его.
Меня прежде всего интересуют энергетические установки кораблей. Судя по шуму винтов, это не катера с быстроходными моторами.
Решили еще раз прослушать противника. Прошли в акустическую рубку, по очереди брали наушники. По секундомеру я сосчитал обороты винта одного из кораблей. И вдруг услышал характерный звук: открылась топка парового котла. Все понятно: это паровые тральщики «М-40». Смотрим справочник. Скорость у этих тральщиков такая же, как наша надводная. В лучшем случае мы сможем еще прибавить пол-узла, заклинив зубилами предохранительные клапана дизелей.
Сидим. Думаем. Могилевский постукивает карандашом по справочнику. На лбу — упрямая складка.
— Слушайте, — говорит он, — а что, если сыграть на психике немецких командиров? Предположим, вы оба командиры этих тральщиков и уже вторые сутки висите над подводной лодкой. Вдруг подводная лодка пулей выскочила из воды. Что вы будете делать?
— Полный вперед. И — на таран! — не задумываясь ответил комдив.
— А вы как сделаете? — спрашивает Могилевский меня.
— Точно так же.
— Ну тогда чудесно все должно получиться, — улыбнулся Сергей Сергеевич. — Продумайте все как следует. Мы уже вторые сутки плетемся полутораузловой скоростью. Тральщики тоже вынуждены плестись черепахой, кочегары шуруют еле-еле, лишь бы пар держать на марке. И вдруг командир увидел нас и, конечно, тотчас приказывает: «Самый полный вперед!» Машинист обязательно выполнит команду, полностью откроет [185] маневровый клапан. Что произойдет, товарищ Корж? Это уж по вашей части.
— Сразу же посадят котел.
— Правильно. И кочегарам потребуется не менее тридцати минут, пока они поднимут пары. А мы тем временем чуть не на восемь миль отбежим. Ну как?
— Здорово! — согласился я. — Но у них есть пушки...
— Давайте еще раз все взвесим, — вступил в разговор комдив.
В борьбе мнений рождается истина. Она у нас рождалась долго и мучительно. Было много противоречивых предложений. Понадобилась помощь старпома Русина, штурмана Прибавина, минера Ососкова, командира пятой боевой части Долгополова.
Когда окончательный вариант был принят и одобрен, для подготовки отвели два часа. На это время легли на грунт.
В полночь иду в кормовые отсеки. На линии валов и у упорных подшипников трудятся комсомольцы мотористы А. Е. Вус и Б. В. Сабо. Готовят свое заведование так, как, вероятно, никогда еще не готовили, чуть не булавками проверяют каждое отверстие, которое может засориться в критический момент. Мотористы старший матрос В. А. Голубев и матрос М. И. Нарышкин прокачивают дизеля свежим маслом. Старшие мотористы коммунисты И. А. Сидоров и А. Ф. Воробьев проверяют топливную арматуру, промывают щелевые фильтры, чтобы не отказала ни одна форсунка. Снова и снова осматривает узлы деловой и расторопный командир отделения мотористов коммунист Павел Иванович Григорьев.
Общее руководство осуществляют Долгополов и его помощник Ефимов.
В последний раз инструктирую, как и что делать мотористам, электрикам, трюмным.
Возвращаюсь в центральный пост. Здесь тесно, как никогда. Кроме тех, кто расписан здесь на боевых постах, столпились в проходе двенадцать матросов. В руках автоматы, на поясах висят гранаты.
Лекпом Воробьев всем, кто в решительный момент должен выйти на мостик, дает по два куска сахара — для улучшения остроты зрения. Этот метод он проверил на себе и верит в него, как фанатик в бога. [186]
Могилевский инструктирует вооруженных матросов и распределяет обязанности. Здесь собрались все артиллерийские расчеты и управляющие огнем. Старший лейтенант А. И. Ососков назначен управлять огнем 100-миллиметровой пушки, лейтенант Б. А. Ордынец — огнем 45-миллиметрового полуавтомата.
Настроение у всех тревожно-приподнятое, боевое.
В 1.30 командир жестом приказал всему «войску» подниматься в боевую рубку. Комдив, задержавшись на несколько секунд, сказал мне:
— Ну, Виктор Емельянович, все строго по плану!
— Ни пуха ни пера, Александр Евстафьевич!
— Иди к черту! — как положено по традиции у охотников, ласково обругал меня комдив и исчез в рубочном люке.
Ждем еще полчаса — чтобы люди в боевой рубке, где сейчас погашен свет, привыкли к темноте.
Два часа ночи.
— Коля, давай! — чуть слышно говорю я в переговорную трубу. Слежу за стрелкой тахометра. Медленно, но упорно она ползет вправо. Пора! Показываю боцману жестами, чтобы создавал дифферент на корму.
Мичман Огурцов уже держится за маховики клапанов.
— Продуть главный балласт!
— Самый полный вперед!
Стрелка глубиномера, вздрогнув, лихо набирает скорость. Свинцовой кувалдой я трижды ударяю по задраенной крышке рубочного люка. Это значит, что по глубиномеру — три метра глубины. Оба дизеля заработали на винт. Через открытые переборки со свистом всасывается воздух, пока отдраивают шахту подачи воздуха к дизелям.
Теперь и верхний и нижний рубочный люки открыты. Вместе с потоком воздуха в центральный пост залетают брызги. Ощутив на губах капли пресной воды, я обрадовался. Дождь! Значит, видимость плохая!
Из шестого отсека доносится оглушительный треск, словно пулеметная стрельба. Это «стреляют» предохранительные клапана на дизелях, почти две тысячи выстрелов в минуту! Жмем «на всю железку». Оставив Ефимова в дизельном отсеке, в центральный пост прибежал оглушенный «стрельбой» Долгополов. [187]
— Ну как сработано? — спросил он.
— Как часы. Ты побудь здесь, а я поднимусь на мостик.
— Что? Не слышу!
— Будь здесь, в центральном! — кричу ему в ухо.
На мостике вооруженное до зубов «войско» терпеливо мокнет под дождем, ожидая вражеской погони. Но ее нет. Видно, сказывается самое темное время суток, плюс низкая облачность, плюс дождь. Гидролокатор показывает, что корабли противника все еще на месте.
Проходит десять минут. Обстановка не изменяется. По-прежнему форсируем ход. Даже на расход не подключаемся, лампочки в центральном посту горят тускло.
Через час мы уже с разрешения командира лодки ведем зарядку аккумуляторной батареи. «Абордажная команда» уходит сохнуть.
Через два часа комдив и командир спустились в центральный пост и, убедившись по гидролокатору, что погоня не обнаруживается, решили лечь на грунт, чтобы дать отдохнуть изнуренной команде. Вахту командир приказал менять через час.
Хорошо провентилировав отсеки, ложимся на грунт, пройдя от точки всплытия около 35 миль.
Я тоже прилег.
Нас всех поднял тревожный шум в центральном посту. Оказалось, зря мы так рано успокоились. Противник и не думал отказываться от погони. Он все время гнался за нами по пятам, следя за нами с помощью радиолокаторов. Теперь немцы снова ищут нас локаторами.
Пока они нас не нащупали, командир дивизиона принял решение всплыть и продолжать движение в надводном положении. Оказаться снова в блокаде нам крайне нежелательно: аккумуляторную батарею зарядить мы не успели, мал и запас сжатого воздуха. Да и резьба гайки-втулки единственных наших горизонтальных рулей от перегрузки настолько сработалась, что нитка стала не толще двух миллиметров. При маневрировании под водой мы могли остаться совершенно без рулей.
Всплыли и снова дали полный ход дизелями.
Подсчитали, сколько бомб извели на нас немцы. [188]
Оказалось, что только одних близких взрывов было 178. А всего на нас сброшено свыше 250 бомб.
Весь день 28 марта, пользуясь дождливой погодой, мы шли надводным ходом, перейдя на противоторпедный зигзаг.
Вот и финские шхеры. Мы дома!
29 марта наш подводный минный заградитель ошвартовался у плавбазы «Смольный». Первый, к кому я попал в крепкие объятия, был инженер-капитан 2 ранга Борис Дмитриевич Андрюк.
— Ну как? — спросил он.
— Отомстил за гибель отца!
Самая большая радость
И опять отдыхать некогда. Восемьдесят процентов лодок держим в море. Только возвращается корабль — стараемся быстрее подготовить его к новому походу.
Боевые успехи подводников все растут. Но к радости примешивается и горе. Не вернулась «С-4». Как и где она погибла, никто не знает.
Побывал на слипе, где ремонтируется «Щ-318». Ею командует мой друг капитан 3 ранга Лев Александрович Лошкарев, а пятой боевой частью руководит инженер-капитан-лейтенант Николай Михайлович Горбунов. Из последнего похода лодка вернулась с тяжелыми повреждениями — развороченной кормой, помятым носом.
— Видите, уже хвост со всей требухой приделали, — шутливо сказал мне Лев Александрович. — Скоро снова пойдем воевать.
— Мороки было много, — говорит Горбунов, — но теперь уже все. На этих днях сойдем со слипа. Осталось лишь закончить испытания на герметичность, подкраситься — и на воду.
Меня увидел директор завода господин Блумквист. По-русски он говорит плохо, в трудных случаях прибегаем к немецкому, который мы тоже не особенно знаем. Но разговор получается. Инженер Блумквист горячо поздравляет меня с возвращением и прежде всего интересуется, не поломалось ли в походе то, что они ремонтировали.
— Спасибо, поработали вы хорошо. Передайте это и вашим рабочим. [189]
— Так и не было никаких поломок?
— Были. Нас же бомбили крепко. В самом начале похода мы остались без носовых горизонтальных рулей.
— О, — расстраивается Блумквист, — значит, вы неудачно воевали...
— Да нет, ничего. Потопили два танкера и транспорт.
— Так много? Как же вы сумели?!
— Все починили в море...
— Бесподобно! Мне приходится только удивляться. Ваши подводные лодки, даже полуразрушенные, все равно воюют и возвращаются домой. Это уму непостижимо!
— А что же делать, по-вашему?
— Как что? Сигнал «SOS» — и спасайся...
Мы рассмеялись:
— Нет, господин Блумквист, наши люди на это не пойдут. Не такой у них характер.
Сводки Совинформбюро показывали, как катастрофически быстро тает территория гитлеровской Германии. И все же весть о капитуляции врага для нас была неожиданной.
Первым ко мне в каюту с шумом ворвался Георгий Петрович Кульчицкий:
— Виктор Емельянович, победа! Все кончилось! Поздравляю вас!
Я распахнул окно каюты. С палубы ворвался шум. Матросы, старшины и офицеры обнимались, говорили громко и радостно.
Подводные лодки одна за другой начали возвращаться в базу.
Офицеры 1-го дивизиона собрались в кают-компании базы. Капитан 1 ранга А. Е. Орел поздравил всех с победой, поблагодарил за самоотверженность, за преданность долгу. Мы стояли молчаливые и взволнованные.
Всматриваюсь в лица друзей. Мало осталось тех, вместе с кем я начинал войну. Многих товарищей, много кораблей потеряли в боях балтийские подводники. [190]
А те, кто остался в живых, перетерпели столько, что до конца дней своих запомнят.
Да, тяжело было нам. Но выдержали. Огромный запас прочности у наших людей.
А с виду совсем простые ребята. Похудевшие, усталые после походов... Но это только с виду. На самом деле это стальные люди, не знающие страха, сомнений, усталости.
Изумительный народ!