Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава девятнадцатая.

И грянул залп победы

Закончив бои в Гдыне, 1-я гвардейская танковая армия вернулась на 1-й Белорусский фронт. Мы расположились в лесах на правобережье Одера, восточное плацдарма, захваченного в свое время гвардейцами-танкистами И. И. Гусаковского и расширенного армиями В. И. Чуйкова и Н. Э. Берзарина. Получили пополнение.

Но прежде чем вести речь о подготовке к Берлинской операции, хотелось бы рассказать вот о чем. Перед вступлением на территорию Германии Военный совет армии обратился к личному составу с призывом — вести себя на вражеской территории достойно, как подобает советским воинам.

Это обращение было необходимо, поскольку ненависть к врагу у наших людей была огромная. Редко у кого из бойцов не было в семье тяжелых утрат. У многих близкие были убиты, угнаны фашистами в неволю, а родные города и села разрушены. Это, естественно, вызывало чувство мести.

Но эта месть не должна быть направлена против мирного населения Германии. Военный совет разъяснял, что Красная Армия уничтожает фашизм и германский милитаризм, сурово наказывает гитлеровских преступников. Командиры и политработники рассказывали воинам, как надо себя вести на занятой вражеской территории.

Проделанная воспитательная работа дала свои плоды. Военный совет в дальнейшем не сталкивался с фактами недостойного поведения наших бойцов по отношению к мирному населению германских городов и сел. Но на поле боя воины-гвардейцы били гитлеровцев беспощадно.

Вернусь к событиям, предшествующим Берлинской операции. В эти дни громадную работу проделал П. Г. Дынер. [389] Его ремонтники и бойцы тылов служб собрали на пути армии от Вислы до Одера поврежденную боевую технику и быстро ввели ее в строй.

Перед штурмом Берлина армия была пополнена новыми боевыми машинами. Кроме того, нам придали 11-й танковый корпус, которым командовал генерал-майор И. И. Ющук. Словом, перед началом Берлинской операции мы имели в строю 854 боевые машины. Такого количества танков и САУ у нас не было за все время войны.

Как и всегда, в дни подготовки к ответственной операции в бригадах ежедневно проводились занятия с офицерами и солдатами. Упор на этих занятиях наши командиры делали на отработку вопросов организации взаимодействия танков и САУ с пехотой, артиллерией, саперами при атаке отдельных опорных пунктов противника, а также способов и методов ведения уличных боев. Накопленный опыт, в том числе и гдыньский, очень помог нам в этом отношении.

Я детально разработал инструкцию о том, как должны сражаться на берлинских улицах штурмовые отряды и группы. Большую помощь нам оказали также топографы штаба фронта. Они сделали в нескольких экземплярах точный макет Берлина. Один из таких макетов был прислан нам. Все без исключения танкисты, пехотинцы, артиллеристы, включенные в штурмовые группы, проводили на макете занятия, прослеживая каждый шаг своего будущего продвижения по улицам и кварталам германской столицы. Учитывали, где, в каких местах могут они столкнуться с той или иной опасностью, какие контрмеры в таких случаях надо предпринять. Отрабатывали на том же макете и вопросы связи, боевого обеспечения — все, из чего складывались позже боевые действия в пригородах и в центре Берлина.

Огромную работу при подготовке к операции проделали политорганы армии. В ходе партийно-политической работы особое внимание уделялось новому пополнению. Во всех частях были проведены торжественные митинги, на которых выступили ветераны армии, рассказавшие молодым воинам о замечательных боевых традициях армии. Были организованы встречи молодых воинов с мастерами своего дела, опытнейшими солдатами и сержантами. В подразделениях с личным составом проводились политические занятия, девизом которых был приказ Верховного [390] Главнокомандования: «...стремительным натиском... в кратчайший срок сокрушить гитлеровскую Германию». Политработники организовали лекции и беседы, посвященные 75-й годовщине со дня рождения В. И. Ленина.

5 апреля штаб фронта собрал совещание командармов, начальников штабов, членов военных советов, командующих артиллерией армий и командиров отдельных корпусов. Нам сообщили подробные данные о противнике и поставили боевые задачи каждому соединению.

Нам стало известно, что, пока мы воевали в Померании, англо-американские войска продвигались на восток, почти не встречая сопротивления со стороны противостоящих им 60 немецких дивизий. Хотя западный фронт Германии фактически распался, гитлеровцы не сняли с восточного ни одной дивизии. Более того, в конце марта и начале апреля наша разведка зафиксировала, что фашисты перебросили с запада 9 дивизий. Таким образом, перед началом берлинского наступления гитлеровское командование держало на Восточном фронте 214 дивизий.

Войска, оборонявшие Берлин, были объединены в две группы армий — «Висла» и «Центр». В их состав входило в общей сложности 48 пехотных, 4 танковые и 10 моторизованных дивизий, а также большое число отдельных бригад, полков и разных частей усиления.

Общая численность войск противника, предназначенных для защиты подступов к Берлину и самого города, согласно данным нашей разведки, составляла примерно 1 миллион человек. Войска противника были к тому же хорошо вооружены. Они имели свыше 10 тысяч орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 боевых самолетов.

Нетрудно догадаться, что последние бои не обещали быть легкими!

На берлинском направлении советские войска имели 6200 танков и САУ, 7500 боевых самолетов, более 42 тысяч орудий и минометов от 76-миллиметровых и выше и 2,5 миллиона человек личного состава. На направлении главного удара по Берлину было сосредоточено по 270 орудий на 1 километр.

Во время проведенной после совещания командной игры на картах и макете Берлина, нам стало совершенно очевидно, что местность благоприятствует оборонительным [391] действиям. Болотистые реки и речушки, каналы, озера — выгодный рельеф, где можно не только сковать, но и перемолоть наступающие части.

Были и другие трудности для нас, танкистов. Западный берег Одера — болотистая пойма. А следом за поймой — Зееловские высоты. Они неминуемо нависнут над нами отвесными скалами. Кроме того, с севера на юг, на восточных окраинах Зееловских высот, но глубокому каньону проходит железная дорога. Тоже серьезное препятствие.

Гитлеровцы провели громадную работу по укреплению будущего района боев. Что ни шаг — бетонированная или деревоземляная огневая точка! Словом, всю землю и сам город они превратили в сплошную зону обороны.

Между Одером и Зееловскнми высотами находилась первая оборонительная полоса фашистов. С главными силами врага мы должны были столкнуться на Зееловских высотах.

Просматривая на макете и на карте подступы к германской столице, мы сразу поняли, что повторить на этой местности висло-одерский вариант глубокого прорыва не удастся: нет условий для широкого танкового маневра. Придется шаг за шагом вести упорную борьбу, прогрызая оборону гитлеровцев в кровопролитных схватках.

Однако мы не сомневались, что в любом случае сметем все укрепления противника, прикрывающие подступы к столице. И эта уверенность зижделась на основе тех побед, которые одержали советские войска в минувших сражениях.

На этом совещании маршал Жуков вручил мне вторую Золотую Звезду Героя Советского Союза за Висло-Одерскую операцию. В штабе фронта я узнал, что второй Звездой Героя награждены И. И. Гусаковский и первой В. И. Земляков и В. И. Мусатов, части которых, как помнит читатель, совершили стремительный марш-бросок на гдыньском направлении, обеспечив успешные действия нашей и других армий 2-го Белорусского фронта.

12 апреля мы получили директиву Военного совета фронта. Она предписывала вывести армию на плацдарм за Одером, так называемый кюстринскпй, и быть готовой войти в прорыв в полосе наступления 8-й гвардейской армии В. И. Чуйкова. Севернее нас, из района Каленциг— Кюстрин, должна была наступать 2-я гвардейская [392] танковая армия С. И. Богданова. Прорыв для нее по-прежнему осуществляла 5-я ударная армия.

По замыслу командования фронта наша армия должна была войти в прорыв, как только пехота 8-й гвардейской армии достигнет рубежа Зеелов — Дольгелин — Альт-Малиш, и, развивая наступление в западном направления, на второй день операции овладеть восточными пригородами германской столицы. Предполагалось, что в дальнейшем армия нанесет удар на юго-запад, чтобы обойти Берлин с юга и овладеть его южными и юго-западными пригородами.

При общей глубине фронтовой операции 160 километров глубина операций 1-й и 2-й танковых армий не превышала 80—90 километров, ибо в качестве конечной цели им ставилось овладение северо-западной и юго-западной частями Берлина. Среднесуточный темп наступления планировался 35—37 километров.

Совершенно очевидно, что главная задача танковых армий, сформулированная в директиве фронта, — борьба за Берлин. Таким образом, возможности маневра танковых армий, особенно нашей, с самого начала были ограничены. Боевой же опыт, накопленный нами к тому времени, свидетельствовал, что все преимущества, которыми обладают танки, действующие на оперативном просторе, резко падают в населенных пунктах, особенно крупных.

После войны мне довелось прочесть немало исторических исследований, авторы которых ставили вопрос: правильно ли поступило командование 1-го Белорусского фронта, сначала бросив обе танковые армии на неподавленную оборону противника в районе Зееловских высот, а затем заставив их вести уличные бои в самом Берлине?

Да. действительно, обеим танковым армиям в Берлинской битве пришлось играть не свойственную им роль. Армиям в этом сражении так и не удалось оторваться от пехоты и вырваться на оперативный простор. Но значит ли это, что танковые армии были использованы неправильно?

Вряд ли можно дать правильную историческую оценку упомянутому решению командования 1-го Белорусского фронта без учета тех условий, в которых оно принималось, и тех стратегических целей, которые оно преследовало.

На Крымской конференции главы союзных стран [393] приняли решение, согласно которому Берлин должен был войти в зону операций советских войск. Но уже к апрелю 1945 года Верховному Главнокомандованию стало известно, что реакционные круги США и Англии развили активную закулисную деятельность. Они ратовали за то, чтобы Берлин взяли англо-американские войска, упредив русских.

Советское правительство опасалось, что союзники могут заключить с фашистским правительством сепаратное соглашение. В результате гитлеровское правительство сможет избежать безоговорочной капитуляции и добиться приемлемого для себя послевоенного устройства Европы. Подобные опасения, как стало ясно из опубликованных после войны документов, имели вполне реальную основу.

Будучи прекрасно осведомлено о закулисной деятельности союзников, Советское правительство решило ускорить взятие Берлина и тем самым положить конец намечавшемуся сговору реакционеров Англии и США с гитлеровцами.

Рассматривая замысел Берлинской операции, нельзя не заметить, что главное, к чему стремилась Ставка, разрабатывая план наступления на столицу третьего рейха, — это стремительность и мощь наступления, которые лишали гитлеровское командование возможности маневрировать своими силами.

На войска фронтов, наступавших на Берлин, была возложена высокая историческая миссия — раз и навсегда покончить с гнездом фашизма. В этих условиях использование командованием 1-го Белорусского фронта 1-й и 2-й гвардейских танковых армий в Берлинском сражении представляется не только целесообразным, но и исторически оправданным.

По приказу командования фронта в ночь на 16 апреля 1-я гвардейская танковая армия должна была выйти на заодерский плацдарм на участке Альт-Малиш — Дольгелин — Зеелов, где в это время находились части 8-й гвардейской армии В. И. Чуйкова.

Вместе с Н. К. Попелем и М. А. Шалиным в последний раз объехали части и соединения армии, которые укрывались в лесу на правом берегу Одера. За короткий [394] срок саперы возвели здесь целый городок: повсюду сквозь деревья виднелись сборные домики, дорожки, посыпанные песком, машины и орудия, укрытые маскировочными сетями, ветками. На полянах проводились политзанятия, у танков возились механики — проверяли готовность машин к бою.

Просмотрев подготовленный М. А. Шалиным график переправы частей, места размещения их на левом 6epeiy, я вместе с М. Т. Никитиным отправился на заодерский плацдарм. Разбитая дорога пробиралась по аллее тополей, уже покрывшихся весенней листвой. По обе стороны шоссе зеленели поля озимых. Впереди слышны то близкие, то далекие глухие взрывы, которые вспугивали грачей. Взлетев и неистово крича, они долго кружили над верхушками тополей. В обочинах и воронках мутно блестели талые воды. Казалось все должно быть подчинено суровым законам войны, но нет, природа осталась им неподвластна, она брала свое.

Тесен был зависленский плацдарм, но заодерский оказался еще теснее. Все дороги забиты частями 8-й гвардейской. Повсюду рвы, траншеи, блиндажи. Под каждым кустом замаскирована боевая техника, ящики с боеприпасами. Хорошо, что наша авиация господствует в воздухе. Массированный налет гитлеровской авиации нанес бы частям тяжелый урон.

Чуйков взад-вперед расхаживал по блиндажу. Он явно нервничал.

— Ну, как прорыв? Обеспечите вовремя?

— Прорыв, прорыв... — командарм покусал нижнюю губу, — вряд ли с ходу возьмешь эти чертовы высоты. Вы только посмотрите, что немцы тут понастроили.

Командующий развернул на столе жесткие листы бума» и. Это были аэрофотопланшеты Зееловских высот. На снимках отчетливо видно густое переплетение траншей, ходов сообщений, противотанковых рвов. Нетрудно доедаться, что ряды темных пятен — это танковые капониры, эскарпы, площадки. Их скопление особенно густо вдоль оврагов, прорезающих высоты с востока на запад.

— Да, легко эти высоты нам не достанутся, — согласился я.—Пока пехота не взберется хотя бы на гребень, с танками сюда соваться нечего.

— Самое главное, — озабоченно продолжал Чуйков,— немецкие позиции отсюда снизу не просматриваются и [395] разбить их нашим артиллеристам будет нелегко. Они могут вести огонь не по целям, а только по площадям.

Мы не сомневались, что последние бои будут особенно тяжелыми. Разговор с командармом только укрепил меня в этом мнении. Противник понимал, что исход битвы за Берлин, по существу, зависит от сражения на Одере.

В ночь на 16 апреля наша армия под покровом темноты по заранее подготовленным переправам перебралась на левый берег Одера без каких-либо серьезных помех и буквально втиснулась в отведенный на плацдарме участок.

По замыслу Г. К. Жукова штурм позиций противника должен был начаться ночью. Командующий фронтом решил ослепить врага лучами прожекторов. Незадолго до наступления мне пришлось участвовать на учениях, где на специальном полигоне проводилась атака с подсветкой. Это было эффектное зрелище.

16 апреля в пять утра оглушительный грохот тысяч орудий возвестил о начале последнего, решающего наступления советских войск на столицу рейха. В небе не смолкал гул наших бомбардировщиков. После артиллерийской подготовки вспыхнуло 140 прожекторов, и вся низина за Одером осветилась голубоватым светом, в котором колыхались клубы дыма от разрывов тысяч снарядов, мин, авиационных бомб. Дым этот был настолько плотным, что даже сильные зенитные прожекторы не смогли его пробить.

Пехота Чуйкова поднялась в атаку. Цепи миновали ничейную полосу и быстро заняли первую и вторую позиции противника. Но когда дивизии Чуйкова подошли ко второй полосе, они натолкнулись на такой плотный огонь противника, что вынуждены были замедлить продвижение.

Прорыва не получилось.

Чуйков приказал провести повторную артиллерийскую подготовку. Круто вздымая стрелы «катюш», артиллерия катит огневой вал к высотам. Вплотную за валом наступают пехота и танки. В воздух поднялись эскадрильи наших бомбардировщиков и штурмовиков.

Перед высотами атакующие попали под сильный огонь. Только в направлении Дольгелина пехоте удалось вклиниться во вторую полоса обороны. Но противник развернул из резерва свежую моторизованную дивизию «Курмарк» и оттеснял наших пехотинцев в долину. [396]

Противник повсюду оказывал нашим войскам ожесточенное сопротивление. По донесениям авиаразведки, он ввел в бой вторые эшелоны корпусов. Кроме того, к Зееловским высотам на главном направлении нашего удара подходили колонны двух мотодивизий и еще две — в районе Шведта.

— Невероятный случай! — комментировал обстановку М. А. Шалин. — Противник вводит резервы в дело во время боя за вторую полосу обороны. Вот, — подал он мне перевод листовки, — познакомьтесь.

Это было обращение командира танкового корпуса СС Кляйнхерстеркампа к своим солдатам.

«...12 апреля, — прочитал я, — наш дорогой фюрер заявил: как никогда раньше, Германия имеет реальную возможность остановить наступление Красной Армии, так как у нас огромное количество артиллерии и танков! Имеются все предпосылки, что грядущая гигантская битва на Одере принесет поворот в войне».

Нашу беседу прерывает звонок ВЧ. В трубке хорошо знакомый голос командующего фронтом. Последовал неожиданный приказ: не дожидаясь полного прорыва вражеской обороны, ввести в бой 1-ю гвардейскую танковую армию с задачей совместно с частями 8-й гвардейской завершить прорыв тактической зоны обороны противника.

Хотя перспектива бросать машины на неподавленные огневые точки врага и не радовала, я понимал, что в сложившейся ситуации у командующего фронтом иного выхода не было, за 9 часов непрерывных атак пехота Чуйкова смогла вклиниться во вторую полосу обороны противника только на отдельных участках. Под угрозой срыва оказалась вся наступательная операция фронта. К тому же нам было выгодно, чтобы противник вывел резервы из Берлина сюда, в открытое поле. Даже на Зееловских высотах громить их было удобнее, чем в самом Берлине.

Я немедленно приказал развернуть все три корпуса на плацдарме. На правый фланг направил 11-й танковый корпус генерала И. И. Ющука, в центр—11-й гвардейский танковый корпус полковника А. X. Бабаджаняна, а слева — 8-й гвардейский механизированный генерала И. Ф. Дремова.

Теснота на плацдарме, бесчисленные рвы, минные поля [397] резко ограничивали маневренность танков. Поэтому одновременно ввести в бой основные силы армии не удалось.

Со своего НП я видел, как танки Бабаджаняна, лавируя между разрывами и рвами, устремились в атаку. Подняться по крутым склонам Зееловских высот они не смогли. Гвардейцам пришлось искать узкие дефиле, но противник по-прежнему прикрывал их плотным огнем.

Остаток дня не принес радостных сообщений. С большим трудом, неся тяжелые потери, танкисты вгрызались в оборону противника и не продвинулись дальше позиции, занятых пехотой. Нелегко приходилось и стрелковым дивизиям В. И. Чуйкова, с которыми командиры танковых корпусов тесно взаимодействовали.

Наступила темная, беззвездная ночь. Густой туман заволок приодерскую низину. Над высотами то и дело вспыхивали зарницы разрывов. Над ничейной полосой небо прочеркивали зеленоватые пунктиры трассирующих пуль. Наши дежурные батареи лениво отвечали одиночными выстрелами.

По узкой траншее я пробрался в штаб. Под сапогами противно чавкала жижа. В штабе кроме М, А. Шалина застал начальника разведки А. М. Соболева.

— Ну, что поделывает ваше войско?

— Обороняются, как черти. Полосы дивизий в среднем по пять километров, а на батальон приходится только восемьсот метров по фронту.

— Да, плотность большая. Обычно дивизии у немцев оборонялись на пятнадцати километрах. Сколько же «вы» наскребли резервов?

— Пока нам известны восемь дивизий, из них пять моторизованных, одна танковая. Кроме того, в Берлине сформировано до двухсот батальонов фольксштурма, много зенитных частей и специальных батальонов самого различного назначения.

Да, эти силы, посаженные в укрепления, могут оказать серьезное сопротивление. Как избежать лишних потерь, лишнего кровопролития? Этот вопрос занимал все мои мысли.

Шалин развернул фотоплашпет и карту крупного масштаба. Мне бросилось в глаза, что севернее Зеелова местность для танков более удобна, да и оборона у фашистов не так насыщена, как на самих высотах. [398]

— Да, — согласился со мной Шалин, — наступать по всему участку, как мы сейчас это делали, мало толку.

— Надо подбросить побольше артогня и авиации правофланговым соединениям, пусть они попытаются прорваться на своем направлении. В случае успеха следом за ними пустим всю армию.

Лишь к исходу 17 апреля Бабаджанян доложил, что его бригадам во взаимодействии со стрелковыми соединениями удалось завершить прорыв второй полосы и продвинуться в глубь фашистской обороны. Я вызвал по радии И. Ф. Дремова и приказал ему оставить одну бригаду в качестве заслона, а главными силами войти в узкую брешь, проделанную танкистами Бабаджаняна, и помочь ему развить успех. В ту же брешь я ввел 64-ю отдельную гвардейскую танковую бригаду И. Н. Бойко, два самоходно-артиллерийских полка и другие части.

Но враг принял срочные контрмеры. С левого фланга он перебросил свежие силы. Бабаджанян оказался в трудном положении: ему приходилось не только наносить фронтальные удары, но и отражать контратаки противника с левого фланга. Тогда я усилил бригаду И. Н. Бойко ствольной артиллерией и дивизионом PC и поручил ему отразить удары пехоты и танков врага с левого фланга. Я не сомневался, что такой волевой и находчивый командир, как Бойко, справится с этой задачей. И действительно, комбриг надежно прикрыл фланг Бабаджаняна и сорвал фашистскую контратаку.

Несколько быстрее продвигался 11-й танковый корпус И. И. Ющука. Здесь оборона у гитлеровцев была значительно слабее, и соединению генерала Ющука удалось вклиниться в оборону противника на 10 километров. В этом же районе, несколько севернее, удалось продвинуться километров на десять и соседней 5-й ударной армии Н. Э. Берзарина.

18 апреля бои на Зееловских высотах достигли наивысшего накала. Противник бросал в бой все новые и новые дивизии, батальоны фольксштурма, команды истребителей танков, сформированные из членов «гитлерюгенда». На танкоопасные направления он поставил зенитные батареи, так что каждый шаг вперед требовал от наших войск огромных усилий. Приходилось буквально выковыривать неприятеля из глубоких окопов и траншей, подавлять его железобетонные огневые точки, разбивать [399] металлические колпаки и закопанные танки. Поэтому 17 и 18 апреля танкисты продвигались не более 4 километров в сутки.

На моем КП все время находился командир авиационного корпуса генерал И. В. Крупский. Как только я получил от командиров корпусов и бригад донесения, что и таком-то квадрате они наткнулись на мощный узел обороны врага, я тотчас же передавал их заявку Крупскому. и его экипажи срочно вылетали в «горячую точку». Позиции противника подвергались удару с воздуха. Это была очень эффективная поддержка. Должен сказать, что если наши войска прорвали оборону Зееловских высот за одни-два дня, а не за больший срок, то в этом, безусловно, большая заслуга штурмовиков И. В. Крупского. Совместно с наземными войсками они пробили коридор в мощной системе вражеских оборонительных сооружений.

Между тем соединения 1-й гвардейской танковой в тесном взаимодействии с войсками генерала Чуйкова продолжали рваться вперед. Корпус А. X. Бабаджаняна, обойдя Зеелов с севера, к вечеру 17 апреля помог пехотинцам полностью очистить этот город от фашистов. Штаб нашей армии перебрался на его окраину. Все улицы, перекрестки Зеелова загромоздили машины, танки, самоходные установки. Артиллерия противника еще обстреливала город, в небе еще вспыхивали воздушные бои, но Зеелов был наш. Донесения Бабаджаняна свидетельствовали о том, что особенно упорные бои шли за город Мюнхеберг, находившийся примерно на полпути между Зееловом и Берлином. Эсэсовские части дрались в этом городе отчаянно; не раз бросались в контратаки. Город трижды переходил из рук в руки. Солдаты мотоциклетного батальона лейтенанта Байкова захватили на аэродроме под Мюнхсбергом 38 исправных самолетов.

Итак, в течение первых четырех дней операции 1-я и 2-я гвардейские танковые армии фактически выполнили задачу непосредственной поддержки пехоты. Теперь, когда известны все подробности прорыва Зееловских высот, становится очевидным, что командование фронта допустило ряд существенных просчетов. Во-первых, оно не учло мощи второй полосы обороны противника, проходившей по Зееловским высотам. В ходе наступления выяснилось, что на обороне Зееловских высот противник сосредоточил свои основные усилия. Кроме того, сюда же [400] гитлеровское командование перебросило значительную часть сил и средств с первой полосы.

В результате стремительного наступления не получилось. Войска фронта медленно «прогрызали» одну за другой оборонительные позиции противника.

Сложность нашего наступления заключалась еще и в том, что левый фланг частей, выдвинувшихся ближе к Берлину, оставался открытым. А между тем левее нас находилась сильная франкфуртская группировка гитлеровцев. М. А. Шалин получал тревожные сообщения от наших разведчиков: у немцев под Франкфуртом до сотни тысяч человек. Для фланговых контратак — силы солидные.

Мы рассчитывали, что с франкфуртской группировкой врага расправятся войска 1-го Украинского фронта, наступавшие левее 1-го Белорусского. Но они оказывается еще не подошли, и гвардейскому механизированному корпусу И. Ф. Дремова приходилось распылять свои силы. Его бригады не только продолжали продвигаться к внешнему обводу Берлина, но и непрерывно отражали фланговые контратаки. Гитлеровцы напористы, настойчивы, и нам приходилось вводить в бой, перебрасывать на левый фланг и другие части, которые мы могли бы с успехом использовать для развития наступления на Берлин.

Кроме тою, силы 1-й гвардейской танковой армии были ослаблены еще и тем, что ее 11-й танковый корпус после прорыва был передан в подчинение 5-й ударной армии.

Контратаки гитлеровцев не ослабевали. Если так будет продолжаться и дальше, то трудно рассчитывать, что механизированный корпус уйдет далеко вперед. Надо было что-то предпринимать. Я позвонил Г. К. Жукову, объяснил обстановку, просил прислать какие-нибудь войска, чтобы на них возложить прикрытие левого фланга и высвободить корпус Дремова.

В телефонной трубке молчание. Командующий фронтом ищет выход из положения.

— В резерве у меня есть кавалерийский корпус. Сейчас дам команду. Конники придут к вам. — И тут же предупреждение: — До прихода корпуса держите жесткую оборону фланга. Иначе не только танковой армии, но и другим войскам фронта не поздоровится. [401]

Резервный кавалерийский корпус не заставил себя долго ждать. Вскоре он сменил на фланге бригады механизированного корпуса и значительно облегчил его положение. Когда мы приблизились к внешнему обводу Берлина, сюда подошли и войска 1-го Украинского фронта. Установили связь с наступающей левее нас 3-и гвардейской танковой армией генерала П. С. Рыбалко.

Вечером 20 апреля в штаб армии поступила радиограмма командующего фронтом:

"Катукову, Попелю.

1-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача — первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично вам поручается организовать исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу не позднее 4 часов утра 21.4 любой ценой прорваться на окраину Берлина.

Жуков, Телегин"{26}.

Выполнить приказ фронта я поручил лучшим бригадам армии — 1-й и 44-й. Путь к Берлину проходил через леса. Это была единственная дорога: на флангах простиралась цепь озер.

Леса горели, дым пожарищ мешал дышать и ограничивал видимость. Тщательно замаскированные орудия противника и притаившиеся фаустники поджидали танкистов на каждом шагу.

Впереди бригад двигались мотострелкп и уничтожали засады. За ними, подминая кустарники и деревья, прокладывали путь к Берлину танки.

В ночь на 21 апреля бригады продвинулись на 25 километров и, наступая через Эркнер, завязали бой на внешнем обводе германской столицы. Корпус Бабаджаняна обошел Карлсхорст, а корпус Дремова вместе с пехотой генерала Чуйкова ворвался в Кепеник. Это уже были предместья германской столицы. Одновременно к северным окраинам Берлина прорвались танкисты С. И. Богданова и пехота Н. Э. Берзарина. [402]

Во время боев под Эркнером мне позвонил Бабаджанян:

— Тут у меня японцы, товарищ командующий.

— Какие японцы? — не понял я. — Откуда они взялись?

— Говорят, дипломаты. Из посольства Японии в Берлине.

— Доставьте их ко мне.

Через час на моем КП появилась целая дипломатическая миссия. Дипломаты непрерывно кланялись и улыбались. Чувствовалось, что они вовсе не были уверены в теплом приеме с нашей стороны. Да и пока они переходили линию фронта, видимо, натерпелись страху. Один из дипломатов, довольно высокий, сносно говорил по-русски. Он рассказал, что сотрудники японского посольства, не выдержав ужасов войны, решили искать помощи и защиты у русского командования.

— Мы хотим вернуться свой... родина.

Хотя помогать представителям страны, которая в то время была союзником нашего противника, я не испытывал большого желания, пришлось все же во избежание дипломатических осложнений предоставить беженцам транспорт и отправить их в штаб фронта.

Позже, во время уличных боев в Берлине, у меня произошел еще один дипломатический инцидент.

Бойцы бригады Гусаковского пробирались подвалами и подземными ходами к зданию, откуда гитлеровские пулеметчики вели шквальный огонь. В одном из погребов они наткнулись на ящики с минеральной водой «Брамбах» и опорожнили несколько бутылок. Солдаты были разгорячены боем, и, естественно, мучались от жажды. Как выяснилось впоследствии, минеральная вода была собственностью посольства одного нейтрального государства. И сотрудники этого посольства не поленились сочинить целую ноту протеста. В результате мне пришлось давать объяснение командованию фронта.

Я был изрядно удивлен мелочностью «дипломатов», пожалевших несколько бутылок воды для солдат, которые каждую минуту рисковали жизнью во имя спасения человечества от фашизма.

Бои завязались на внешнем обводе германской столицы. Нам приходилось преодолевать в огненном смерче систему дотов, дзотов, всевозможных противотанковых [403] препятствий, заграждении и ловушек. Мы шли через минные поля, завалы по такой местности, где гитлеровцы приспосабливали к обороне каждое строение.

Тяжкий труд выпал на долю наших саперов. Отступая, противник разрушал мосты, и в районе, изобилующем реками, озерами, каналами, то и дело приходилось восстанавливать переправы под непрекращавшимся огнем.

Но ничто по могло поколебать наступательного духа советских воинов. Напрасно гитлеровцы разбрасывали с самолетов листовки, пытались как-то устрашить наших бойцов. Так, в одной из листовок говорилось;

«От Берлина вы недалеко. Но вы не будете в нашей лице. В Берлине до 600 тысяч домов, и каждый — это крепость, которая будет для нас могилой".

Но вражеские листовки разлетались по ветру, и с каждым днем таяла под мощными ударами советских войск пресловутая неприступность последних, берлинских рубежей фашистов.

Сколько советских воинов мечтало дойти до Берлина! Скольких мечта не осуществилась! И вот она, столица рейха — до нее рукой подать. Теперь уж не встретишь указателей до Берлина «100... 70... 50 км». На одном из перекрестков я прочел надпись, торопливо начерченную мелом: «До рейхстага — 15 км».

Но какие это были километры!

В Берлине свыше 500 зданий, превращенных в опорные пункты. Они взаимно прикрывают друг друга огнем, связанные между собой ходами сообщения и таким образом объединенные в узлы сопротивления, в оборонительные рубежи, полосы и секторы.

По существу, нам предстояло взять крепость с гарнизоном свыше 300 тысяч защитников. Город обороняли отборные фашистские соединения и часть населения, фанатично верившая в Гитлера.

Берлин в то же время олицетворял собой фашизм во всей его звериной сущности. Бойцы и офицеры рвались в этот город, чтобы раз и навсегда покончить с теми, кто принес неисчислимые страдания нашему народу.

Мне докладывали, что многие легкораненые бегут из госпиталей, игнорируя запреты врачей. Их можно было понять! Кому же не хочется участвовать в штурме германской столицы! [404]

Поздно ночью вместе с опергруппой я добрался до Кепеника. Город горел. Немцы непрерывно его бомбили, пытаясь помешать сосредоточению наших войск.

Впереди последняя водная преграда — река Шпрее. Успеют ли разведчики захватить мост? 23 апреля КП Ивана Федоровича Дремова я нашел в подвале полуразрушенного здания неподалеку от набережной. Лицо ком-кора было темным от усталости. Он доложил, что мост через реку взорван. Созданы специальные отряды, которые форсируют реку и прикроют саперов, когда те будут наводить переправу.

— Ну а сейчас подбросим огоньку на тот берег. А то уж очень упрямые гитлеровцы там сидят. Стреляют изо всех видов оружия. На набережную не сунешься. Упрямые черти — явно эсэсовцы.

Дремов снял трубку полевого телефона, вполголоса переговорил со своими артиллеристами, и вскоре грохот усилился. Я подошел к окну полуподвала. На противоположном берегу, поднимая облака пыли, оседали стены зданий, бушевало пламя, поднимались клубы дыма.

Дремов прислушивался к этому грохоту, и лицо его при этом оставалось совершенно спокойным. Он вообще был человеком, не любившим проявлять своп чувства, воевал просто, без рисовки. Война для него была делом будничным, и говорил он даже о самых невероятных делах своих гвардейцев так, что они представлялись чем-то обычным.

В подвал вошел лейтенант, запыхавшийся, весь в пыли. Он перевел взгляд с Дремова на меня, видимо не зная, кому из нас докладывать.

— Товарищ командующий, — узнал он меня, — разрешите...

— Докладывайте...

— Девятнадцатая гвардейская мехбригада форсировала Шпрее...

Мы с Дремовым переглянулись.

— Где? В каком месте?

— Через железнодорожный мост, немного севернее Адлерсхофа.

Это было приятное известие. Я тут же приказал часть сил корпуса направить в сторону железнодорожного моста, а остальные части переправить по мосту, который [405] должны навести саперы после того, как сопротивление на противоположном берегу будет подавлено.

Таким образом, почти все соединения 1-й танковой переправились через Шпрее и вышли в район пригорода Берлина — Шеневейде — Адлерсхоф.

— Через два-три часа мост соорудим и продолжим наступление, — заверил меня Дремов.

В ночь на 24 апреля все части 1-й гвардейской танковой и 8-й гвардейской армий переправились через реку Шпрее. В результате обе армии вышли в район Адлерсхоф — Бонсдорф и заняли выгодное положение для дальнейшего наступления к центру Берлина с юго-востока. Кроме того, теперь была возможность установить локтевую связь с 3-й гвардейской танковой армией 1-го Украинского фронта.

Итак, начались берлинские уличные бои. Как я уже говорил, до этого мы наступали в одной полосе с армией В. II. Чуйкова, и он по приказанию Г. К. Жукова был старшим. Но в городе иная обстановка. И я попросил командующего фронтом, чтобы он дал танковой армии самостоятельную полосу наступления в Берлине. Георгий Константинович согласился с моим предложением. Однако приказал выделить для танковой поддержки 8-й гвардейской армии 64-ю отдельную гвардейскую танковую бригаду и армейский тяжелый танкосамоходный полк. Пришлось расстаться с этими частями. До конца боев в Берлине они воевали вместе с 8-й армией.

Ось нашего наступления проходила по улице Вильгельмштрассе, упиравшейся в парк Тиргартен, что неподалеку от имперской канцелярии и рейхстага. Очень мешали нам фаустники. Засядет иной в канализационном колодце или в подвале дома и бьет по вырвавшимся на улицу танкам. Выпустит фаустпатрон — и машина запылала.

Но гитлеровцы забыли, что всякое оружие можно направить и против его создателей.

Во время Восточно-Померанской операции мы захватили 4500 фаустпатронов. Примерно 1500 истратили на полигонах, когда, готовясь к Берлинской операции, проводили занятия с мотопехотой, учили действовать ее в штурмовых группах. А 3000 фаустпатронов специально приберегли для боев в Берлине.

Забегая вперед, скажу, что в разгар боев в городе мы [406] успешно применяли фаустпатроны. Бывало, никаким огнем не выкуришь из здания засевших автоматчиков. И тогда, маскируясь в завалах, подбираются мотострелки с фаустпатронами. Выпустят два-три в окна полуподвалов — и в здании пожар, валит клубами дым. А наши гвардейцы поднимаются в атаку.

Были в Берлине большие дома старинной кладки, которые не подвергались разрушению даже при самом интенсивном огне танковых пушек и полевой артиллерии. В них, как правило, находились наиболее крупные фашистские опорные пункты. Как с ними быть?

Я попросил Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, чтобы для борьбы с гитлеровцами, засевшими в этих «неуязвимых» зданиях, нам придали более мощную артиллерию. И командующий фронтом прислал артиллерийский дивизион 305-миллиметрового калибра. По старым исчислениям это была двенадцатидюймовая осадная артиллерия.

И вот когда орудия большой мощности заговорили полным голосом, дела у нас сразу поправились. Достаточно было выпустить по дому старой кладки один-два 305-миллиметровых снаряда, как здание рушилось и хоронило под обломками немецкий гарнизон.

Непосредственно в Берлине, как я уже говорил, оборонялось свыше 300 тысяч гитлеровцев. Дрались они упорно. Каждое строение ощетинивалось на нас шквалом огня. Тяжело приходилось не только танкистам и мотопехоте, вгрызавшимся в городскую оборону фашистов, по и штабистам на командных пунктах. Командиры корпусов и бригад неотступно следовали за своими частями и не раз подвергались нападению с флангов и тыла. Казалось, улица очищена, по нет, где-то в переулках неожиданно появлялись гитлеровцы, вооруженные автоматами и фаустпатронами, и били по выдвинувшимся вперед штабам. К тому же нередко штабы попадали под огонь немецких батарей и удары авиации.

Возвращаясь к событиям 23 апреля, хочу рассказать читателям еще один эпизод. В этот день я получил приказ командующего фронтом создать специальную группу и в течение ночи захватить берлинские аэропорты Адлерсхоф и Тсмпельхоф. Дело в том, что, по данным разведки, на этих аэродромах кроме бомбардировочной авиации находились личные самолеты верхушки гитлеровского [407] рейха и нацистской партии, в том числе личный самолет Гитлера, приготовленный к побегу фюрера.

Захватить Адлерсхоф не представлялось делом особенно трудным — он лежал в полосе нашего наступления, километрах в четырех от линии фронта. Гораздо труднее было подобраться к Темпельхофу. Он находился почти в центре города, километрах в трех от рейхсканцелярии.

Посоветовались с Иваном Федоровичем Дремовым. Оп предложил поручить захват Адлерсхофа группе разведчиков отдельного разведывательного батальона майора В. С. Графова. Комбат недавно отличился в боях за Эркнер и был представлен к званию Героя Советского Союза. Я знал молодого майора как отважного воина и согласился с предложением комкора.

Наиболее сложную часть задания — прорыв к центру Берлина и захват правительственного аэродрома добровольно взял на себя командир батальона 23-летний майор В. А. Жуков — ветеран 1-й гвардейской танковой бригады, не раз участвовавший в разведывательных рейдах и зарекомендовавший себя находчивым командиром.

Разведгруппы должны были уничтожить самолеты на аэродромах и держаться до подхода главных сил. Расчет строился так, что в суматохе боев под покровом темноты танкисты и мотострелки сумеют пройти хотя бы часть маршрута неопознанными. Разведчики тщательно изучили по карте улицы и кварталы, через которые им придется пробираться к аэродромам.

Примерно в час ночи саперы под прикрытием сильного артиллерийского огня навели переправу через закованную в гранит Шпрее. Первой перебралась на противоположный берег группа Графова. Через час она благополучно достигла цели, неожиданно нагрянула на аэродром Адлерсхоф и уничтожила 70 самолетов. Правда, после этого разведгруппа, попав в окружение, вынуждена была вести бои с превосходящими силами противника. Но на помощь ей уже спешили бригады А. М. Темника и В. И. Анфимова.

В более сложном положении оказался майор Жуков. Оп привел своих разведчиков к каналу Тельтов, с боем переправился через него и вышел к аэродрому с южной стороны. Между тем Графов, дождавшись подхода бригады Темника, тоже поспешил на помощь товарищам. Но едва оба отряда соединились на аэродроме, как [408] гитлеровцы опомнились и бросили против них танки и мотопехоту.

Двое суток дрались разведгруппы на аэродроме, отбивая бесчисленные атаки превосходящего противника. Разведчикам удалось продержаться до подхода наших войск. К сожалению, в этом бою погиб В. А. Жуков.

Квартал за кварталом отвоевывали мы у гитлеровцев. В 10 часов 30 минут 24 апреля я получил радиограмму от командира мотоциклетного полка В. И. Мусатова: «Достиг пригорода Тельтов. На канале встретил танкистов Рыбалко. Мусатов».

Это было радостное известие, и мы поспешили сообщить его командующему фронтом.

— А вы уверены, что это так? — усомнился он.

— Только что получили радиограмму от командира полка.

— Срочно проверьте данные на месте.

Я выслал в указанный район специальную группу штабных офицеров. Они не только подтвердили точность донесения Мусатова, но и привезли еще одно радостное известие. Передовые отряды 4-й танковой армии генерала Д. Д. Лелюшенко уже подошли к Потсдаму и вот-вот соединятся с частями 47-й и 2-й гвардейской танковой армий. Таким образом, два фронта — 1-й Белорусский и 1-й Украинский — замкнут кольцо окружения вокруг германской столицы. Кроме того, главные силы 9-й и 4-й танковой армий противника, составлявшие франкфурт-губенскую группировку, оказались отрезанными от столицы и были окружены советскими войсками в лесах юго-восточнее Берлина. До падения Берлина оставались считанные дни! А его капитуляция — в этом никто не сомневался — положит конец войне. Да, радостное известие привезли наши офицеры!

Но пока фашистские главари предпринимали судорожные усилия к тому, чтобы предотвратить неминуемое. Тяжелые бои пришлось вести частям И. Ф. Дремова в районе Ангальтского вокзала. На КП комкора я узнал, что смертельно ранен командир 1-й гвардейский бригады полковник А. М. Темник. На следующий день он умер в армейском госпитале.

А произошло это так. Обычно саперы и автоматчики прокладывали путь танкам, предварительно выкурив из щелей фаустников. Попытки применять танки без [409] прикрытия приводили лишь к большим потерям от огня артиллерии и фаустников. Но автоматчиков в бригаде было мало, и танкистам часто самим приходилось расчищать себе дорогу. По узким улицам одновременно могли продвигаться только две машины. Первые танки вели огонь, а следующие стояли на очереди. Если одна из машин выходила из строя, на ее место становилась другая. Так, метр за метром, подавляя огневые точки противника, гвардейцы прорубали себе путь в плотной обороне противника.

Когда совсем поредел строй автоматчиков и саперов, Темник собрал работников штаба и, приказав всем вооружиться автоматами, лично возглавил штурмовую группу. Целый час комбриг действовал как рядовой автоматчик. Уже удалось очистить от врага один квартал. Но тут неподалеку разорвалась мина. Темник был ранен в живот. Абрама Матвеевича отправили в госпиталь. Но спасти его не удалось.

Похоронили комбрига Темника в Берлине у рейхстага, у памятника советским воинам, погибшим в этой последней битве...

Много смертей я видел в годы Великой Отечественной войны, но каждый раз, когда узнавал о новой потере, глубоко страдал. К смерти не привыкают. Тех, кого уже нет с нами, нельзя забыть...

Итак, в полдень 25 апреля берлинская группировка противника была полностью окружена. В это время она состояла из шести дивизий 9-й армии, одной охранной бригады СС, различных полицейских подразделений, десяти артиллерийский дивизий, одной зенитной дивизии, одной бригады штурмовых орудий, трех танкоистребительных бригад, шести противотанковых дивизионов, нескольких батальонов фольксштурма. Все эти соединения и части усиливались за счет местного населения, которое иногда оказывало помощь своим войскам в качестве разведчиков, снайперов, подносчиков боеприпасов, санитаров, саперов и т. д.

Советские войска, действовавшие в столице (47, 3 и 5-я ударные, 8-я гвардейская армии, часть сил 28, 1, 2, 3 и 4-й гвардейских танковых армий), обладали огромным превосходством в силах. Каждому здравомыслящему государственному деятелю было бы ясно, что дальнейшее сопротивление бесполезно, что оно приведет лишь к [410] ненужным жертвам и разрушениям. Но Гитлер все еще пытался продлить агонию рейха.

Наши бойцы и командиры понимали, что война приближается к концу. Каждому хотелось жить, чтобы видеть финал войны с проклятым фашизмом. Но и в эти часы и минуты нельзя сказать, что кто-то из наших гвардейцев проявлял излишнюю осторожность, дабы только сохранить свою жизнь. И танкисты, и пехотинцы дрались на берлинских улицах с неослабевающим упорством, дерзко, смело, не задумываясь, что в уличных боях на каждом шагу поджидает смерть из-за угла.

Утром 27 апреля я собрался поехать на командный пункт 11-го гвардейского танкового корпуса. В это время на КП пришел писатель Михаил Брагин. Поговорили накоротке.

— Возьмите меня на КП корпуса, — попросил Брагин.

Я пробовал его отговорить.

— Стоит ли туда ехать писателю? Там чересчур жарко.

Но Брагин настаивал на своем.

— Ну что делать, поедемте.

Переезд в километраже совсем не велик. Но такая проклятущая дорога любому человеку в сотню верст покажется. Ни одной спокойной улицы. Над машиной то и дело свистят снаряды, болванки, пули...

Наконец доехали. Штаб 11-го гвардейского танкового корпуса помещался в подвале какого-то учреждения. На месте застали начальника штаба. Полковник Нил Григорьевич Веденичев — ветеран 1-й гвардейской танковой армии, старый знакомый, с которым уже не раз приходилось делить опасности войны. Не успели поздороваться, как на голову посыпалась штукатурка. Это пронеслись и сбросили бомбы немецкие самолеты-штурмовики.

— Черти проклятые, покоя не дают, — проворчал Нил Григорьевич, — каждые десять минут налетают... По три-четыре самолета, и аккуратно бьют, прямо по нашему зданию. Видно, пронюхали, что здесь в подвале находится штаб. Надо срочно перебираться в другое место...

Через несколько минут дежурный офицер доложил Веденичеву:

— В результате налета убито пять человек, повреждено два орудия в зенитной батарее. [411]

Только Веденичев принял доклад — опять раздался взрыв страшной силы. Подвал содрогнулся, будто ходуном пошел. Мы упали на пол. На нас рухнули шкафы, полки, груды штукатурки. С трудом выбрались из-под завала. Стоим молчим, смотрим друг на друга, ощупываем товарищей, стоящих рядом. Вроде все целы и невредимы. Но лица у всех черные, только зубы блестят.

Когда немного пришли в себя, поняли, что произошло. Оказалось, вражеская авиабомба пробила стену здания и разорвалась в одной из комнат подвала. Не уйти бы нам отсюда живыми, если бы не канцелярские шкафы, стоявшие вдоль стен подвальной комнаты. Хранились в них карточки, папки с делами. Под этот хлам мы и попали в момент взрыва. Они-то нас и прикрыли.

Почистились. Стали думать, почему гитлеровцы упорно бомбят этот дом. Их назойливость показалась мне подозрительной.

— Не иначе, где-то тут корректировщик, — сказал я Веденичеву. — Немцы, видимо, знают, что здесь штаб. Прикажите обыскать здание.

Комендант штаба с группой бойцов тщательно осмотрели здание. Бойцы пробрались в самые отдаленные отсеки подвала и обнаружили человека с радиопередатчиком, немца в цивильном платье. Из допроса выяснилось, что перед нами заместитель директора этого учреждения, член нацистской партии. Притаившись в укромном отсеке здания, он по рации наводил на нас «мессершмитты».

Веденичев развернул передо мной карту Берлина. Красные стрелы упирались в центральный железнодорожный узел. 11-й гвардейский корпус во взаимодействии с 29-м гвардейским стрелковым корпусом вел бой в кварталах, примыкающих к этому району.

— Здесь, — докладывал Веденичев, — обороняются остатки танковой дивизии «Мюнхенберг». Кроме того, нам сильно досаждают фольксштурмовцы.

Доклад Веденичева был прерван появлением Бабаджаняна. Он ввалился в штаб, как всегда, шумный, решительный — весь сгусток энергии.

— Ну как, Армо, горячо приходится!

— Но то слово, товарищ командующий. Ад кромешный. Сегодня фашисты прямо-таки озверели. Пять раз переходили в контратаки. И кто среди них воюет — мальчишки! А то и старики! Совсем плохи дела у Гитлера! [412]

— О Гитлере потом. Расскажи, как дела у тебя.

— Все атаки отбиты. Продвигаемся вперед. Но мешают завалы и баррикады на улицах. Ни танку, ни пушке не продвинуться. А саперам к завалам не подойти: фашисты их держат под огнем. Правда, хорошо помогает пехота Чуйкова: выкуривает гадов огнеметами...

Несмотря на все трудности, 11-й гвардейский танковый корпус совместно с 29-м гвардейским стрелковым овладел центральным железнодорожным узлом.

Штаб корпуса перебазировался на новое место, поближе к передовым частям.

В эти дни гитлеровцы сражались не только на земле и в воздухе, но и под землей. Мы знали, что в германской столице есть метро. Но в горячке боя или забыли об этом, или просто недооценили с военной точки зрения значения подземных коммуникаций. А между тем они давали фашистам отличные возможности для маневра. Пользуясь метро, гитлеровцы могли наносить удары с тыла по советским войскам, уже прорвавшимся к центру города.

Так однажды и случилось. Но мы тут же спохватились и приняли нужные меры — взяли под контроль все выходы из метро, а кое-где устроили завалы. В общем, парализовали «подземные маневры врага».

Приняли мы меры и к тому, чтобы усилить контроль за безопасностью в освобожденных от врага районах города. Выделили для этой цели артиллерийско-самоходную бригаду, которой командовал В. И. Земляков, получивший звание Героя Советского Союза за Гдыньскую операцию. Воины самоходной бригады патрулировали по улицам, наблюдали за порядком, предупреждали коварные происки врага. В то же время бригада входила в мой резерв.

Па захваченных железнодорожных путях берлинских вокзалов стояли груженые эшелоны. Что в них находилось, мы не знали. Но, патрулируя железнодорожные пути, воины-самоходчики заметили, что местные жители таскают из вагонов мешки с мукой.

Земляков приказал взять груженые эшелоны под охрану: содержимое их растащат, а ведь нам предстояло кормить мирное берлинское население.

Войска Красной Армии медленно, но неотвратимо приближались к центру города. 27 апреля част 8-й гвардейской [413] и нашей армии были отделены от парка Тиргартен — конечной цели нашего наступления — расстоянием в 1 километр. Бои начались в самом центре Берлина, там, где располагались военные и правительственные учреждения Германии, штаб обороны города и бункер Гитлера. Теперь вражеская группировка была зажата на узкой полосе шириной 3—5 километров, длиной 16 километров. Вся эта территория находилась под непрерывным огневым воздействием нашей артиллерии и авиации. В довершение всего противник лишился обоих аэропортов — Темпельхоф и Адлерсхоф. Правда, он подготовил запасную площадку на Шарлотенбургштрассе в Тиргартене, но она находилась под особым контролем 16-й воздушной армии.

Положение войск берлинского гарнизона стало катастрофическим. Но гитлеровцы дрались с отчаянием обреченных.

Тогда в кипении оглушающего боя трудно было вести счет героическим подвигам офицеров и солдат 1-й гвардейской танковой армии. Позднее, перелистывая страницы политдонесений из бригад и частей, я с волнением вникал в судьбы многих танкистов, стрелков, артиллеристов, чьи боевые дела овеяны бессмертной славой.

Политдонесения воспроизводят картину боев в Берлине в самых разнообразных деталях. Нахожу страницы, показывающие бесстрашные действия наших мотострелков, расчищавших в лабиринте разбитых улиц дорогу танкам.

Отважно сражался с фашистами пулеметный расчет сержанта Колесникова. Вот что рассказал рядовой Кудряшов, один оставшийся в живых из всего расчета.

«В полдень 29 апреля немцы перебежками накапливались в здании, что находилось от нас не более чем в пятидесяти метрах. Судя по всему, они решили, что правый фланг нашего мотострелкового батальона оголен и есть возможность зайти к нам в тыл. Сидим в засаде, выжидаем. Гитлеровцы пошли вперед, и, когда до них осталось метров тридцать, не больше, мы открыли огонь. Фашисты разбежались, оставив на подступах к нашей позиции много трупов.

Но мы помнили гвардейское правило: если расчет обнаружил себя, на старой позиции оставаться нельзя. Перетащили пулемет в другой отсек дома. Фашисты опять подготовились к атаке. Очевидно, для гарантии [414] забросали здание фаустпатронами. Мы молчим. А когда противник кинулся в нашу сторону — изрешетили его пулеметными очередями. Гитлеровцы оставили много трупов. Но в бою ранены Колесников и подносчик патронов. Ложусь за пулемет. Враг опять атакует, веду огонь, но в это время кончились патроны. Положение отчаянное. Немцы лезут к нашему укрытию. У меня под рукой всего шесть гранат. И вдруг вижу; наш раненый командир поднимается, кладет в карман гранату и, выйдя из укрытия, бежит навстречу фашистам. Немцы на несколько секунд прекратили огонь, видимо полагая, что советский воин бежит к ним, чтобы сдаться в плен. А я лежу за умолкшим пулеметом и вижу, что Колесников уже едва передвигает ноги, шатается, держится за грудь.

Еще две-три секунды — и из-за угла наперерез Колесникову бросились три фашиста. Дыхание у меня перехватило. И тут же раздался взрыв. Фашисты, не успев схватить нашего израненного командира, взлетели на воздух. Погиб и Колесников, уничтожив трех гитлеровцев».

Разве можно без волнения читать эти строки из политдонесений, ставшие в наши дни далекой историей. Перелистывая дальше страницы, я находил все новые и новые эпизоды, показывающие беспредельную преданность советских воинов нашей партии, советскому пароду, своим гвардейским знаменам.

Вот строки, посвященные сержанту Прижимову, человеку непревзойдённой храбрости, которого можно поставить в один ряд с такими героями, как Лавриненко, Самохин, Бурда, Подгорбунский. Обычно он выполнял самые трудные и ответственные задания. Нужно тщательно разведать, что делается у противника, взять «языка» — посылали на задание сержанта Прижимова. Во время одного из боев танковое подразделение подошло к железнодорожному вокзалу. Фашисты встретили наши машины ураганным артиллерийским огнем. Танкисты остановились и открыли огонь с места. Однако стоять долго — значит быть расстрелянными гитлеровцами. Надо выяснить, откуда бьет артиллерия врага и подавить ее. С таким заданием направился гвардии сержант Прижимов с группой бойцов. Пробираясь железнодорожными путями, Прижимов увидел вражеский бронепоезд. Не иначе, как он вел огонь по нашим танкам. Прижимову удалось незамеченным проникнуть в бронепоезд. Очередями из автомата [415] и гранатами прикончил отважный гвардеец команду бронепоезда, а затем навел одну из пушек на притаившуюся недалеко немецкую пехоту и открыл по ней огонь. Воспользовавшись этим, наши танкисты ворвались на железнодорожный вокзал и захватили его почти без потерь.

Однако вернемся к рассказу о боях в центре Берлина. В последних числах апреля гитлеровское командование предприняло лихорадочные попытки деблокировать город. Три группы пытались пробиться на помощь осажденному Берлину: с севера — генерала Штейнера, с запада — Венка, с юго-востока — франкфурт-губенская группировка. НЬ все они были или разбиты, или полностью уничтожены.

Еще 25 апреля 5-я гвардейская армия генерала Жадова, входившая в состав 1-го Украинского фронта, на Эльбе встретилась с 1-й американской армией. Таким образом, территория фашистской Германии, как, впрочем, и ее вооруженные силы, оказалась разрезанной на две части. Положение берлинского гарнизона стало катастрофическим.

Как же шли боевые дела у моих танкистов?

28 апреля корпус Бабаджаняна во взаимодействии с 9-м стрелковым корпусом 5-й ударной армии, наступавшим с востока, полностью очистил от противника Ангальтский вокзал. Корпус Дремова с соединениями 8-й гвардейской армии наступал в северо-западном направлении навстречу 3-й ударной армии, выходившей в район рейхстага.

В этот день вечером мне позвонили из штаба фронта и предупредили; по рейхстагу огня не открывать, к нему уже вышли части генерал-полковника В. И. Кузнецова.

Обидно, конечно, что честь водрузить Знамя над рейхстагом досталась не нам, но, с другой стороны, мы радовались каждому успешному шагу наших товарищей навстречу победе.

29 апреля я поставил командирам корпусов последнюю задачу: И. Ф. Дремову — во взаимодействии с частями 8-й гвардейской армии захватить зоологический сад; А. X. Бабаджаняну — Потсдамский вокзал и имперскую канцелярию. Оба корпуса к 1 мая должны были соединиться с частями армии Кузнецова и Богданова. С верхнего этажа полуразрушенного здания, в котором находился мой КП, уже видны Бранденбургские ворота — рубеж нашей встречи с боевыми товарищами. [416]

На этом КП мы находились несколько часов, имея возможность просматривать близлежащие районы. Но черная пелена дыма постепенно застлала все вокруг. Пришлось переместиться ближе к зоологическому саду — к одной из последних точек нашего берлинского штурма.

Шалин, Никитин, начальник артиллерии армии генерал Фролов не знали отдыха. Особенно много забот у И. Ф. Фролова. Ему приходилось то и дело перенацеливать артиллерию с одного объекта на другой, а у Шалина и Никитина — бесконечные уточнения приказов, распоряжений.

29 апреля, когда штаб армии переместился ближе к зоосаду, пришло донесение из 19-й гвардейской механизированной бригады, сражавшейся с гитлеровцами на Урбанштрассе. Эта улица как раз и вела к городскому зоологическому саду. Один из батальонов бригады прорвался на близкие подступы к этому объекту. Дальше наступление приостановилось. Немецкие фаустники и автоматчики, засевшие в домах, поставили на пути гвардейцев мощную огневую завесу. Командующий артиллерией немедленно обрушил на эти здания огонь всей артиллерии. Но сопротивление гитлеровцев не ослабевало. Нужно было предпринять какие-то другие меры.

Первое слово, как всегда, за разведкой. Гвардии старшина Никаноров с разведчиками Ивановым, Апанасюковым, Добровольским вызвались пробраться в одно из зданий, занятое фашистами, огонь из которого особенно досаждал нашим штурмовым группам. Укрываясь среди развалин, разведчики проникли в дом и как снег на голову свалились на фашистский гарнизон.

Опорный пункт гитлеровцев умолк. Танки батальона продвинулись по Урбанштрассе еще на 100—200 метров.

Никаноров с разведчиками, очистив здание от фашистов, поспешил за мотострелками. На пути старшина увидел наш танк, застывший неподвижно среди улицы. Из ею люка шел дым, пробивалось пламя. Судя по всему, экипаж тридцатьчетверки погиб. Надо спасти хотя бы машину.

Но к танку не подойдешь. Его держат под огнем немецкие автоматчики, засевшие неподалеку. Никаноров приказал разведчикам Апанасюкову и Добровольскому завязать с фашистами перестрелку, отвлечь на себя их внимание. [417]

Прием удался. Завязалась отчаянная перестрелка. Гитлеровцы танк оставили в покое. Тогда Никаноров и Иванов бросились к нему через улицу. Иванов забрался в люк и погасил пламя внутри машины, проверил агрегаты. Оказалось, что танк поврежден лишь частично. Мотор и ходовая часть в порядке. Отважный старшина сел за рычаги управления и вывел тридцатьчетверку из зоны обстрела.

Прошу радиста соединить меня с Бабаджаняном. Начальник штаба полковник Веденичев докладывает, что Бабаджанян принял решение наступать не только по земле, но и под землей — тоннелями метро. Штурмовые группы ведут тяжелые бои за каждый дом. Однако от попытки прорваться к имперской канцелярии по тоннелям метро Бабаджаняну пришлось отказаться: Гитлер приказал открыть шлюзы на Шпрее, и в тоннель хлынула вода.

У Бабаджаняна тяжелые потери в мотострелках. Чтобы как-то помочь корпусу, пришлось направить к нему последний резерв — роту охраны штаба армии, в состава которой находились в основном пожилые люди, участники империалистической и гражданской войн. Тяжело было идти на этот шаг, но война все еще требовала жертв.

Зоологический сад, за которым виднеется зеленый массив парка Тиргарчен, обнесен железобетонным забором двухметровой высоты. В самом парке возвышались железобетонные бункера, а каменные здания были заранее подготовлены к обороне. Все улицы, ведущие к зоосаду, были перекрыты баррикадами, которые простреливались артиллерийско-пулеметным огнем. Гарнизон сада насчитывал до 5 тысяч человек. Ликвидировать этот последний узел обороны нам предстояло совместно с гвардейцами 39-й стрелковой дивизии.

Под прикрытием сильного артиллерийского огня и дымовой завесы саперы подобрались к кирпичной стене зоосада, подложили под нее взрывчатку и проделали в нескольких местах бреши. Пехота, танки, артиллерия, укрываясь за развалинами и завалами, накапливались у зоосада. Огонь открыт из всех орудий. Зоосад заволокло пылью и гарью. В этой страшной какофонии даже не слышен рев моторов наших бомбардировщиков, хотя проносились [418] они совсем низко и, развернувшись над зоосадом, обрушивали на него бомбовый удар.

И вот сигнал к атаке. Автоматчики, саперы, мотострелки устремились в проделанные проходы и овладели районом аквариума. Но захватить железобетонные бункера не удалось. Фашисты защищали их с упорством и отчаянием обреченных. Тогда на прямую наводку поставили 152-мм орудия и с дистанции 200—300 метров ударили из них по бункерам. Не помогло! Бункера продолжали огрызаться огнем, тяжелые снаряды не пробили их толстых стен.

Командир дивизии полковник Марченко приказал подрывать входные двери. Это позволило ворваться в бункера и к 1 мая овладеть всей территорией зоопарка. Впоследствии мы узнали, что в одном из бункеров зоосада находился командный пункт и узел связи командующего обороной Берлина генерала Вейдлинга. Незадачливому генералу пришлось перейти на другой узел связи.

В этом бою отличились мотострелки и танкисты батальонов майоров Шестакова и Гаврилюка.

В ночь на 1 мая я приехал на командный пункт В. И. Чуйкова — боевого нашего соратника. Но едва утрясли мы свои дела насущные, как на КП появился начальник генерального штаба немецкой армии генерал пехоты Кребс. Он пришел, чтобы передать советскому командованию «особо важное сообщение».

Позднее мы узнали, что «Кребс передал нашему командованию сообщение о самоубийстве Гитлера, список нового имперского правительства, а также обращение Геббельса и Бормана к Советскому Верховному Главнокомандованию с предложением о временном прекращении поенных действий в Берлине с целью создания условий для ведения мирных переговоров между Германией и СССР»{27}.

Как только эти намерения гитлеровской верхушки стали известны советскому командованию, штурм Берлина усилился. В 18 часов 1 мая грохот канонады снова потряс воздух. Гвардейцы 1-й гвардейской танковой совместно с пехотой В. И. Чуйкова ринулись в последнюю атаку на Тиргартен. Навстречу им пробивались части 3-й ударной армии генерала Кузнецова и 2-й гвардейской танковой генерала Богданова. Вечером того же дня, уничтожая [419] последние очаги сопротивления, передовые отряды четырех армий ворвались в Тиргартен. Он был завален обуглившимися деревьями, загроможден разбитыми автомашинами, перерезан траншеями, изрыт воронками от авиабомб и снарядов.

Солдаты и офицеры бросились в объятия друг друга. Какие-то считанные километры отделяли бойцов двух армий! Но с каким трудом, с какими тяжелыми потерями дались эти километры!

Судьба берлинского гарнизона была предрешена. В 6 часов 2 мая на командный пункт В. И. Чуйкова явился комендант юрода генерал Вейдлинг, а утром туда был доставлен и последний член гитлеровского правительства — Фриче. Оба руководителя согласились издать приказ о капитуляции берлинского гарнизона:

«30 апреля фюрер покончил жизнь самоубийством и, таким образом, оставил нас, присягавших ему на верность, одних. По приказу фюрера мы, германские войска, должны были еще драться за Берлин, несмотря на то, что иссякли боевые запасы, и несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленным наше дальнейшее сопротивление.

Приказываю: немедленно прекратить сопротивление.

Вейдлинг, генерал артиллерии,

бывший командующий зоной обороны Берлина»{28}.

По всем телефонам тут же был отдан приказ армии немедленно прекратить огонь.

Город горел. Черные клубы дыма поднимались к весеннему небу. Кое-где еще слышался треск автоматных очередей, но все громче и отчетливее в постепенно наступающей тишине слышались голоса, усиленные мощными громкоговорящими установками. Это непрерывно зачитывали текст приказа о прекращении огня на русском и на немецком языках. По улицам медленно проезжали машины с офицерами штаба Чуйкова и Вейдлинга, они доводили до немецких частей приказ коменданта — бывшего командующего обороной города.

Из подвалов, подземных туннелей и метро начали вылезать гитлеровские солдаты — остатки берлинского гарнизона. Худые, небритые, в грязных шинелях, они вереницами потянулись к пунктам сдачи оружия. Какой [420] жалкий конец армии, четыре года назад победно прошедшей по многим странам Европы!

Итак, поставлена последняя точка в гигантской берлинской эпопее. Враг капитулировал. Я посмотрел на часы. Было 15 часов 2 мая 1945 года.

В тот же день мне неожиданно пришлось встретиться с генералом Вейдлингом, и встреча оживила в памяти многое.

Это было вблизи имперской канцелярии. Мимо дымившихся развалин понуро, в полном молчании, брела колонна пленных. Впереди колонны медленно вышагивала группа генералов. Мне показалось, что один из них — грузный, с воспаленными глазами, в фуражке с высокой тульей и погонами генерал-полковника — задержал свой взгляд на стоявшем танке с ромбом на башне, и в его бесцветных глазах промелькнула какая-то тень воспоминания. Генерал скользнул взглядом по рядам танкистов и, опустив голову, зашагал дальше.

— Кто этот генерал? — поинтересовался я у стоявшего рядом Соболева.

— Вейдлинг... Генерал-полковник Вейдлинг...

Эту фамилию я слышал не раз. Свою карьеру на восточном фронте Вейдлинг начал в чине подполковника. Он был одним из тех, кто командовал гитлеровскими ордами, рвавшимися к Москве со стороны Волоколамского шоссе. Вот тогда-то ему и пришлось впервые узнать силу и мужество танкистов 1-й гвардейской танковой бригады. Возможно, именно тогда Вейдлинг впервые почувствовал, что против них бессильна знаменитая немецкая формула боя «умфассен, эйншлиссен, фернихтен» — охват, окружение, уничтожение.

Вторая встреча Вейдлинга с 1-й гвардейской армией произошла на Курской дуге. В то время он командовал уже дивизией, наступавшей в первом эшелоне. Напрасно «тигры» и «фердинанды», направляемые Вейдлингом, пытались таранить нашу оборону на Обояньском шоссе. Так и не сумев прорваться к Курску, они остались ржаветь на полях и дорогах грудой закопченного, бесформенного металла.

А что касается формулы «охват, окружение, уничтожение», то весь подлинный ее смысл Вейдлинг понял летом сорок четвертого, когда, будучи уже генералом, командующим 9-й армией, он угодил со своими поисками в [421] бобруйский котел. Советские танки перерезали коммуникации 9-й армии и чуть было не захватили в плен штаб Вейдлинга. Сам он чудом вырвался из котла.

Под Берлином произошла третья, последняя и решающая встреча 1-й гвардейской танковой армии с 56-м немецким танковым корпусом Вейдлинга, входившим в состав 9-й армии. Корпус Вейдлинга был разбит советскими войсками, а его командир с остатками частей отступил в город. И вот он шагает в колонне пленных. В его военной судьбе, как в зеркале, отразилась судьба всей германской армии.

В конце дня я с Никитиным и Шалиным поехал осматривать дымившийся в руинах город. На улицах творилось невообразимое. Радость солдат и офицеров по случаю капитуляции берлинского гарнизона выплеснулась наружу и затопила все улицы. Повсюду объятия, поцелуи, смех, песни. Взвиваются разноцветные ракеты, трещат автоматные очереди — первые мирные очереди. Около танков плотное кольцо бойцов: в кругу дробный стук каблуков. Четыре долгих, кровавых года люди ждали этого часа. И вот дождались! Победа! Над рейхстагом развевается красный флаг.

На одном из перекрестков Шалин схватил меня за руку:

— Смотрите!

На фонарных столбах, склонив голову набок, болтались трупы в немецкой военной форме.

— Фольксштурмовцы, — пояснил Шалин. — Жертвы гестапо. Уклонялись от бессмысленной борьбы. И вот результат. Их повесили на видном месте для устрашения.

Самая распространенная тема тогдашних разговоров — это судьба Гитлера. Где он? Версия о том, что фюрер покончил с собой, не убеждала. Многие считали, что гитлеровское окружение выдвинуло ее, чтобы помочь ему замести следы. Уж очень многим хотелось поймать Гитлера живым и устроить над ним публичный суд. Мне не раз приходилось слышать, как бойцы предлагали всевозможные варианты казни главаря фашизма. Но сколь чудовищный способ ни предлагался, он все равно не устраивал бойцов. Казалось, что нет такой меры возмездия этому демону зла, которая могла бы удовлетворить жажду мести простых солдат. [422]

Естественно, заговорили о фюрере и мы. И вдруг Никитин предложил: поедемте посмотрим его бункер в имперской канцелярии.

У входа нас встретил комендант имперской канцелярии полковник В. Е. Шевцов.

— Где Гитлер? Показывайте!

— Удрал, сукин сын, — сказал Шевцов. — На тот свет, правда, но все равно удрал. Только труп обгорелый остался.

По крутым лестницам спустились вниз. В нос ударил смрадный запах. Вошли в длинный коридор, свернули вправо, затем влево и оказались перед массивной дверью, похожей на дверь несгораемого сейфа.

— Вот тут он и жил! — Шевцов пропустил нас вниз.

Осмотрели все четыре комнаты, которые занимал Гитлер. Одна из них служила приемной, другие — спальней, столовой, ванной. Шевцов рассказал, что непосредственно над квартирой Гитлера лежала огромная железобетонная плита, которая делала ее совершенно неуязвимой для авиационных бомб и снарядов.

Все эти годы мы давали клятвы, что доберемся до фашистского логова. И вот это совершилось! Это было действительно логово. Жильем бункер назвать было нельзя.

Мы прошли в соседнее помещение. На полу лежал труп военного в генеральской форме.

— Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал пехоты Кребс, — кивнул головой Шевцов.

Кребс... Он был вестником, который утром 1 мая принес в бункер сообщение о том, что советское командование согласно лишь на немедленную и безоговорочную капитуляцию берлинского гарнизона и отвергает какие-либо переговоры с гитлеровцами. Это сообщение вызвало целую волну самоубийств. Покончил с собой и Кребс. Мы поблагодарили Шевцова и покинули бункер. Уличные бои в Берлине закончились. Соединения и части армии построились на плацу.

По приказу нам предстояло покинуть город, передислоцироваться в новый район-Берлин уже жил мирной жизнью, но на других участках советско-германского фронта еще шла война. Советские войска вели бои с армиями Шернера, Мантейфеля и других нацистских генералов. Численность этих армий превышала полтора миллиона человек. [423]

Каждый день приходили сообщения, что целые соединения гитлеровцев сдаются в плен союзникам, но с фанатичным упорством дерутся с нашими войсками.

Утром 3 мая мы хоронили боевых друзей, отдавших свои светлые жизни в последних боях за Берлин. В скорбном молчании обнажили головы гвардейцы. Вырастали могильные холмы у Бранденбургских ворот и в Трептов-парке. Венки, нежные весенние цветы...

Итак, Берлинская операция закончилась. Но уверен, что она еще многие годы будет волновать воображение писателей, историков как высшее проявление военного духа, морального потенциала народа, вложившего в последний, решающий удар всю свою страсть, всю жизненную силу, твердую волю и упорство.

Примечания