Новороссийские куранты
Поезд идет на юг
Не знаю, откуда это повелось, только для сотрудников центрального аппарата ночь была главной рабочей частью суток. Ночью приходили самые тревожные сводки. Ночью принимались самые важные решения. Ночью случались самые срочные вызовы.
Хорошо помню холодную январскую ночь, когда у нас в инспекторской зазвонил телефон и в трубке раздался неизменно бодрый голос капитана И. М. Фрейдлина, порученца Ивана Васильевича Рогова:
— Генерал просит зайти капитана второго ранга Караваева.
Да, с конца 1942 года все мы, политработники, получили общие с командным составом воинские звания. И начальник Главного политического управления ВМФ Иван Васильевич Рогов уже не армейский комиссар 2 ранга, а генерал-лейтенант береговой службы.
Введение единых званий произошло вслед за упразднением института военных комиссаров. В войне наступал коренной перелом. Наши командиры приобрели большой опыт ведения боев, навыки обучения и воспитания воинов. Окреп моральный дух бойцов, они прониклись твердой верой в победу над врагом. Создавалась основа для дальнейшего укрепления единоначалия в армии и на флоте. Отпала необходимость существования института военных комиссаров. Вместо военкомов и политруков вводились заместители командиров по политической части.
— Поедем на Черноморский флот, Караваев, — сказал мне Иван Васильевич. — Собирается группа. Возглавлять ее буду я.
На Черном море я еще не бывал, и знания о положении на южном театре военных действий у меня были, [189] строго говоря, дилетантские, хотя в то время кто из военных и невоенных не считал себя знатоком фронтовых дел на южном стратегическом направлении! Это были недели окружения и разгрома армии Паулюса на Волге и стремительного продвижения наших войск на запад.
Назначенные на «южный узел» ретиво взялись за изучение оперативной обстановки на Черном море и Северном Кавказе. В отъезд собирались также начальник отдела пропаганды и агитации, начальник отдела кадров полковник Н. Н. Сальников, генерал-майор П. Е. Рябов и начальник комсомольского отдела батальонный комиссар М. А. Головлев. Мы пошли в Главный морской штаб (помнится, тогда нам большую помощь оказал Николай Дмитриевич Сергеев, ныне адмирал, начальник Главного штаба ВМФ), побывали у черноморских «направленцев» некоторых центральных управлений Наркомата ВМФ и в Главном политическом управлении Красной Армии. Везде мы дотошно расспрашивали о всех проблемах «южного узла», изучали документы, касающиеся этих направлений.
Приходилось поторапливаться: в любую минуту могла последовать команда к отъезду. А узнать хотелось побольше — пригодится.
На вокзал нас отвезли ночью. От платформы эшелон отошел на рассвете. Зимние сумерки долги, и, когда настало неласковое холодное утро, наш пульман постукивал на рельсах уже далеко от Москвы.
Завтракали поздно. За едой Рогов сказал Рябову:
— Вот что, Петр Ефимович. Заведем в нашем пульмане распорядок воинский. Путь далекий, не на один день, можно и потрудиться.
Иван Васильевич и тут остался верен себе. Он составил перечень неотложных дел и засел за них.
Мы направлялись в кавказские базы Черноморского флота, где совместно с армией готовилась большая десантная операция в районе Новороссийска. Рогов поручил Рябову познакомить нас, инспекторов, с материалами подобных операций, проведенных ранее. Особый интерес вызвали детали подготовки десанта в Керчь и Феодосию. Вспомнились и заполярные поездки. Там, на полуостровах Рыбачьем и Среднем, характер боевой и партийной работы был примерно такой же, как и на плацдармах.
Как-то вечером И. В. Рогов поинтересовался, что мы [190] знаем о Новороссийске. Оказалось — мало. Крупный порт. Цементные заводы там...
Правда, состав вражеского гарнизона в оккупированном городе, где проходила линия фронта, состав и боевая готовность сил флота в этом районе нам были известны по оперативным документам и рассказам побывавших в тех местах офицеров. Но речь сейчас шла о другом.
— Рекомендую изучить Новороссийск поосновательнее, — сказал Рогов.
Сам он, как оказалось, мог говорить об этом городе так, будто долго жил в нем и специально изучал его историю.
Память у И. В. Рогова была отменной. А нрав крутой. На флотах его окрестили Грозным.
Верно, Рогов был тверд в своих решениях, изменять их не любил. Будучи поборником строжайшего воинского порядка, железной дисциплины и добросовестности, он терпеть не мог людей беспечных и халатных. Но наказывал провинившихся не сгоряча, а обстоятельно во всем разобравшись.
По вечерам в нашем флагманском пульмане шло традиционное морское чаепитие. И как-то повелось, чуть ли не со вторых суток пути, что во время этих чаепитий разговоры велись о жизни каждого из нас. Помнится, почин сделал Иван Васильевич Рогов. Мы все были наслышаны о его биографии, но теперь представилась возможность услышать ее из первых уст.
Родился Рогов в рабочей семье, после школы работал наборщиком в типографии. В 1918 году вступил в партию и вскоре добровольно ушел на фронт. За отвагу в борьбе с белогвардейцами был награжден орденом Красного Знамени. Когда кончилась гражданская война, Рогов остался в армии. В тридцатых годах, после учебы, он был назначен комиссаром соединения. А некоторое время спустя он стал военкомом Генерального штаба. На XVIII съезде партии И. В. Рогов избирается членом ЦК ВКП(б), а вскоре назначается заместителем Народного комиссара и начальником Главного политического управления ВМФ.
Ветераны управления помнят, как с первого же дня работы в новой должности армейский комиссар Рогов стал упорно и систематически изучать военно-морское дело. Иван Васильевич не довольствовался самостоятельным чтением уставов, наставлений, специальной литературы. Он не стеснялся обратиться за помощью или консультацией [191] к сотрудникам аппарата. Словом, использовал все возможности, чтобы быстрее и лучше освоить специфику уклада и деятельности сложного флотского организма, в котором ему надлежало вести партийную работу. И это ему удалось.
Иван Васильевич любил книги. Это чувство он старался привить и другим. Инструктируя отъезжающих на флоты сотрудников, И. В. Рогов настоятельно требовал, чтобы они интересовались состоянием книжного фонда на кораблях и в частях, изучали, что читают матросы и офицеры, какое влияние оказывает литература на бойцов. И если по возвращении инспектор ничего не докладывал по этому вопросу, то его ожидало строгое внушение. Чаще всего попадало за это мне, подполковнику А. М. Мочалову и капитану 3 ранга Б. И. Маврину.
Как-то перед нашим очередным отъездом на флот Рогов, как обычно, предупредил и насчет литературы. Но я забыл об этом. Возвратившись из командировки, написал докладную записку, в которой о литературе не сказал ни слова. Поздно ночью Рогов вызвал меня к себе в кабинет и после крепкого нагоняя сообщил, что я назначаюсь начальником отдела снабжения политпросветимуществом.
— Поработаете в этом отделе. Может быть, почувствуете силу и важность литературы.
Я опешил.
— Что же вы стоите? Идите и принимайте отдел.
В инспекторской мне сначала не поверили, а потом стали подтрунивать. Но шутка шуткой, а дела пришлось принимать.
Мое новое назначение имело немалый воспитательный эффект: после этого не было больше случая, чтобы инспектор или инструктор управления, находясь на флоте, не интересовался бы работой библиотек.
В должности начальника отдела снабжения я проработал около семи месяцев не без пользы для себя.
Чарджоу — матросский край
На пятые сутки наш флагманский пульман пересек Сыр-Дарью. Скоро — Чарджоу. С самого Ташкента я почти не отходил от окна.
— Ты что словно прирос к стеклу? — спросил Сальников. [192]
— Это же моя родина, Николай Николаевич. Тут детство прошло, юность...
— Так рассказал бы о здешних местах. Не знаю, как другие, а я тут впервые.
И. В. Рогов и П. Е. Рябов тоже проявили интерес к нашему разговору.
И дорога до Чарджоу пошла для меня в двух измерениях: двадцать верст вперед — двадцать лет назад, в те далекие годы, когда тугие паруса романтики стремительно несли нас, юных и непоседливых, по житейскому морю.
Иным это может показаться удивительным, но в Чарджоу, в далеком от морей и столбовых дорог среднеазиатском городке, в борьбе за Советскую власть активное участие приняли моряки. Черноморцы. Балтийцы. И местные матросы.
Помню себя мальчишкой, бегающим по городу и его окрестностям, по берегам стремительной Аму-Дарьи. На левом плоском берегу — наш вечно запыленный городишко, южнее в нескольких верстах — бековская крепость, твердыня бухарского эмирата, и у ее стен — аул с кибитками вокруг двух кривых улиц, с обязательным восточным базаром и площадью для канатоходцев. Глинобитные дома с плоскими крышами обнесены невысокими дувалами — заборами. Ближе к пустыне и по мере удаления на юг, к границе, дворы превращались в укрепления. Купцы и баи заставляли ставить стены в три-четыре аршина толщиной.
В городе вдоль улиц шли дома европейской постройки. Они еще встречались у железной дороги: полуказарма на шестом километре, две будки путевых обходчиков и казарма на двенадцатом километре, у самых песков пустыни.
И здесь нередко бывали вездесущие мальчишки.
Бегали мы и в центр города, где возвышались две двухэтажные гостиницы и две церкви. У тротуаров — узкие канавки для поливки тощей зелени и пыльных дорог. Здесь главной фигурой были чиновники и военные. У вокзала — чайханы и лавки, где бойко торговали персидские подданные Исайка, Пашаев и Абибов.
Почти в центре над плоскими кровлями возвышалась персидская мечеть. Западнее — просторная базарная площадь. [193]
На севере несколько улиц нового города через депо и питомник соединялись с «уралкой» — рабочим поселком.
Бывшие караванные тропы к городу заменили стальные пути, а на север и юг сообщение поддерживалось по Аму-Дарье пароходами военной флотилии и громоздкими судами — каюками. Каюки ходили под парусом, а в штиль — при помощи бичевы. Вниз каюки шли самосплавом.
На пристани лежали товары из Хорезма — хлопок, шкуры, шерсть и грузы для отправки вниз: керосин, спички, ткани, сахар.
Торговцев было много. Но и у них жизнь не отличалась покоем: Хивинское ханство раздиралось межплеменными противоречиями. Острая борьба между иомудским ханом Курбанмамед-Сердаром и хивинским ханом Сеид Исфендияр Бахадуром прекратилась лишь в 1916 году а связи с приходом русских войск под командой генерала Галкина. Иомудский хан бежал через пустыню в Афганистан.
У нас в Чарджоу перед этими событиями высадилось несколько казачьих эскадронов. Они отправились в Хиву вдоль Аму-Дарьи. Наши мальчишьи ватаги с любопытством разглядывали и пики, и лампасы, и бескозырки, а потом долго бежали за всадниками.
Бывали мы и у хмурых солдатских казарм. Затаясь в кустах белой акации, смотрели, как развлекаются господа в парке офицерского собрания.
Потрясал наше детское воображение религиозный обряд шахсея-вахсея. Ежегодно кровавую процессию водил хозяин хлебопекарни перс Исайка. Он медленно ехал на вороном коне, одетый в старинную одежду воина, в шлеме, с копьем, на конце которого сверкал полумесяц. Сзади на коня напирали фанатики в облитых кровью белых халатах. Они хрипло кричали: «Шахсей-вахсей, шахсей-вахсей...» — и опускали себе на бритые головы лезвия сабель и кинжалов. Далее гремели цепями синие мрачные фигуры, а заключали шествие полуобнаженные люди, бьющие себя в грудь и по лопаткам. Толпа хранила мертвое молчание.
Таким был Чарджоу, когда здесь утвердилось владычество эмира Бухарского. Неограниченная власть эмира поддерживалась силой оружия. [194]
В ноябре 1877 года, через два года после образования в Новой Бухаре Российского политического агентства во главе с царским наместником был издан указ о создании Аму-Дарьинской военной флотилии. Правительство России стремилось положить конец проискам Англии в этом районе: в то время английская пресса откровенно писала о том, что в случае войны с Россией необходимо направить все усилия против Чарджоу.
Флотилия состояла из пароходов, катеров и других мелких судов. Нижняя команда — машинисты, кочегары, масленщики — набирались по вольному найму, а верхняя — рулевые, сигнальщики, стрелки — из матросов по призыву. Экипажи пароходов возглавляли офицеры.
Плавание по Аму-Дарье — а она тогда была судоходна на протяжении 1500 километров — было довольно трудным делом. Река часто меняла русло, бакенов не было. Пароходы часто и подолгу стояли на мели. Рейсы от Чарджоу вверх до Термеза иногда тянулись по три-четыре недели. Мне хорошо памятны эти томительные недели: мой отец и старший брат плавали на флотилии кочегарами.
Матросы флотилии принимали участие в революционных выступлениях чарджоуских рабочих в 1905–1907 годах и в гражданской войне. Но особенно поднялась их активность, когда к нам в Чарджоу возвратился матрос-большевик Николай Алексеевич Шайдаков.
На всю жизнь остался в моем сердце образ этого смелого и волевого человека, беззаветно преданного делу партии, революции, закаленного в боях и походах и в свои двадцать шесть лет ставшего грозой местной буржуазии и контрреволюции.
Родился Н. А. Шайдаков в рабочей семье в 1892 году. В 1913 году был призван на военно-морскую службу. Плавал на кораблях минной бригады кочегаром и машинным старшиной на миноносце «Гаджибей». В грозные дни первых месяцев революции он — в сводном отряде моряков под командой В. А. Антонова-Овсеенко. Сражался с белогвардейцами Корнилова и Каледина. В марте 1918 года Н. А. Шайдаков сам возглавил матросский отряд, выступивший под Оренбург против Дутова. Вскоре он прибыл в родной Чарджоу и по поручению городского ревкома сформировал красногвардейский отряд из матросов военной флотилии, деповских и портовых рабочих. [195]
Хорошо помню августовский день 1919 года, когда отряд Шайдакова отправлялся на Хивинский фронт против белоказаков Фильчева и басмачей Джунаид-хана. Такого скопления народа на пристани еще никогда не было. Проводить красных бойцов вышло почти все население города.
Стояла жаркая погода, и лишь со стороны всегда неспокойной Аму-Дарьи чуть тянуло прохладой. Гремела медь оркестра. Словно чайки, взлетали над толпой песни.
Пристань кипела.
На фронт отправлялось много пожилых людей. Но немало было и молодежи. Как мы, подростки, завидовали им!
Люди с винтовками построились. Расчет произвел заместитель командира Д. А. Костюков. А потом к строю вышел командир отряда Н. А. Шайдаков. Начался митинг. И снова команда:
— По судам!
Отряд погрузился на пароход «Шумилов», теплоход «Верный» и на баржи, буксируемые «Хивинцем».
В феврале наши войска при активном участии чарджоуского отряда наголову разбили банды басмачей в Хорезме. А 30 апреля 1920 года первый народный съезд принял постановление о создании Хорезмской Народной Советской Республики. Первым ее военным назиром (министром) был единодушно избран матрос-большевик Н. А. Шайдаков.
Подошло время, и я устроился работать в паровозное депо. Дни стояли тревожные — в январе 1922 года в Средней Азии еще вовсю шли бои. Не утихала борьба и за души людей.
Решили организовать комсомольскую ячейку в депо. Назначили собрание. О нем узнали и наши ветераны. Она поглядывали на нас, напоминали:
— А вы, часом, не забыли о собрании?
Чувствуем — и старики ждут. Ну а мы, молодежь, почти всю ночь накануне не спали.
— Знаешь, Шура, — говорил мне друг Петя Антонюк, — у меня в душе до сих пор борются радость и робость. Может, это потому, что мы мало знаем о комсомоле? Одни ободряют, другие не советуют, третьи — пугают. Сам же знаешь, что теперь говорят о комсомоле.
— Конечно, мы мало знаем о комсомоле, — пытался я [196] подбодрить друга. — Но у нас есть люди, которым мы верим, которых уважаем. А они говорят: трудовая молодежь должна объединиться в коммунистические союзы, чтобы помогать большевикам строить новую жизнь. Вспомни, что говорил матрос Шайдаков. Да что матрос, послушай, что сказал мне старший брат Игнат: «Ты, Шура, верный шаг делаешь. Когда мы были в окопах в четырнадцатом году, иногда приходилось слышать о том, что большевики покончат с войной и приведут народ к хорошей жизни. Тогда я не знал, кто такие большевики. Сейчас же вижу — настоящие люди, они добьются своего. А комсомольцы — первые помощники коммунистов».
Мы проговорили с Петром всю ночь. Когда я утром вошел в дом, отец уже не спал. Мать тоже была на ногах — готовила завтрак. Она ласково улыбнулась мне и... заплакала.
— Ты что же, старая, плачешь? — сказал ей отец. — Такому делу радоваться надо, а не сырость разводить в глазах.
— Разное болтают о комсомоле, отец, — отвечала со вздохом мать. — Недавно вот священник в проповеди говорил: удерживайте детей от дьявольского искушения.
— Зря ты, мать, беспокоишься и веришь таким проповедям, — убежденно возразил отец. — Ты знаешь, я никогда в церковь не ходил — не давала она верного направления в жизни. Нет, не давала. А комсомол — организация наша, трудовая. И я уверен, что у Шурки не будет такой жизни, какая у нас с тобой вышла. Вспомни, сколько горя мы хлебнули...
Надо сказать, отец мой и мать прожили нелегкую жизнь: батрачили у кулаков, были поденщиками в городе Камышине, на астраханских рыбных промыслах. Затем подались в поисках лучшей доли за Каспий, работали в Ашхабаде и наконец осели в Чарджоу.
— Таких мытарств наш сын не увидит, — продолжал отец. — Сейчас настало другое время. Давай, мать, пожелаем нашему сыну, чтобы он был хорошим комсомольцем.
Мать вновь прослезилась, подошла ко мне, обняла, а потом перекрестила. Отец ласково потрепал мои волосы и, легонько толкнув в плечо, сказал:
— Иди, Шура, а то друзья небось ждут.
У входа в депо мы с Петром увидели своих ребят, которые дружно пели: [197]
Вышли мы все из народа —Мы присоединились к ним.
Секретарь партячейки Р. Игольников и секретарь горкома комсомола Е. Гайдадин открыли собрание. Пришли к нам и пожилые рабочие. В числе их был и мой учитель — мастер Андрей Захаров.
Вступление в комсомол во многом определило мой жизненный путь. Работал вожатым пионерских отрядов, председателем городского и окружного бюро юных пионеров. В 1926 году на II съезде комсомола был избран членом ЦК ЛКСМ Туркмении. Стал секретарем комсомольского горкома и окружкома, а потом перешел на работу в ЦК комсомола. Отсюда по путевке ЦК ВЛКСМ в ноябре 1929 года был направлен в Военно-Морской Флот.
Моряком я стал, видимо, не случайно. Были, так сказать, личные причины. Дед мой служил на флоте, участвовал в знаменитом Цусимском бою. Отец и брат долгие годы плавали на кораблях Аму-Дарьинской военной флотилии.
Кстати, базирование флотилии на Чарджоу, постоянное общение с экипажами — все это сызмальства развивало интерес к морякам. Мне нравилась их форма, а главное, их удаль и хватка, их коллективизм.
После расформирования флотилии наши ребята не стали терять связи с моряками. В марте 1925 года комсомольцы Чарджоу взяли шефство над черноморским крейсером «Коминтерн», восстановленным также с помощью комсомола, затем над посыльным кораблем «Абрек» на Балтике. Инициативу наших ребят вскоре поддержали молодежные организации других городов Туркмении.
Обо всем этом вспомнил я, проезжая родные места. Остановиться здесь не удалось. Мы спешили дальше, на запад, и скоро уже были в Красноводске. Далее путь наш лежал через Каспий, потом через Кавказ.
На рассвете холодного январского дня по скользкой извилистой дороге мы въехали наконец в Геленджик.
Школа победителей
Геленджик. В те дни этот маленький курортный городок на кавказском берегу находился в непосредственной близости от линии фронта. [198]
Когда наша машина остановилась у школьного здания, где разместился политотдел базы, погода, и без того скверная, окончательно испортилась. С гор подул пронизывающий ветер, пошел дождь со снегом. Было холодно и неуютно.
Встретил нас подполковник Свиридов, инспектор политуправления. Коллега. Это уже хорошо. Через два часа совещание у командующего фронтом. В назначенный час за столом собрались командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, члены Военного совета контрадмиралы Н. М. Кулаков и И. И. Азаров. Тут же контрадмирал И. Д. Елисеев — начальник штаба, капитан 1 ранга В. И. Семин — начальник политуправления, вице-адмирал Л. А. Владимирский — командующий эскадрой и генерал-лейтенант авиации В. В. Ермаченков — командующий военно-воздушными силами флота. В роли радушного хозяина хлопотал контр-адмирал Г. Н. Холостяков — командир Новороссийской военно-морской базы. Совещание представительное — весь Военный совет.
Речь пошла о наступлении, которое наметила Ставка Верховного Главнокомандования. Черноморской группе войск Закавказского фронта во взаимодействии с Черноморским флотом предстояло освободить Новороссийск и Таманский полуостров и закрыть противнику выход через Керченский полуостров в Крым.
Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский сообщил, что на основании решения Ставки командующий Закавказским фронтом 24 января поставил флоту задачу: с выходом частей 47-й армии на рубеж перевалов Неберджаевский — Маркотх высадить морской десант в районе Южной Озерейки. Это примерно в тридцати километрах юго-западнее Новороссийска. А чтобы создать у противника впечатление высадки на широком фронте и распылить его силы, одновременно высаживаются вспомогательный десант в рыбачий поселок Станичка и демонстративные — в разные места побережья.
Все боевые документы на операцию, как доложил начальник штаба И. Д. Елисеев, были разработаны еще в декабре, а 10 января вручены командирам соединений. За пятьдесят минут до высадки крейсеры и эсминцы отряда прикрытия откроют огонь, а за четверть часа до этого наша авиация подожжет Южную Озерейку и нанесет бомбовый удар по укреплениям противника. Его [199] связь и пути сообщения нарушат группы парашютистов. Первый бросок десанта доставит к цели отряд высадочных средств, а первый эшелон — отряд корабельной поддержки. Операцию намечалось начать в 1.00 4 февраля 1943 года.
Войска, предназначенные для высадки, и отряды кораблей начали усиленные тренировки. В районе Туапсе и Геленджика днем и ночью проводились учения: погрузка войск и техники на корабли, а затем выгрузка на необорудованное побережье. Судя по докладу, интенсивно велась разведка пунктов высадки десанта. Так, в ночь на 19 января три торпедных катера ворвались в порт Новороссийск, выбросили разведгруппу, а потом долго маневрировали по Цемесской бухте, выявляя огневые точки противника. Разведчики доставлялись в разные места побережья также на подводных лодках и самолетах.
Флот стремился основательно подготовить десантную операцию. Этой цели подчинялась вся партийно-политическая работа, вникнуть в которую нам, инспекторам, полагалось и по долгу службы, и по строгому указанию И. В. Рогова.
На время задуманной операции, как доложил Рогову капитан 1 ранга Семин, была создана оперативная группа во главе с заместителем начальника политуправления капитаном 1 ранга И. В. Масловым. В нее вошли опытные политработники: К. Шарапов, Б. Свиридов, Н. Журухин, Б. Коренев, К. Чернявский, А. Чусов. В части и корабли, назначенные в операцию, посылались коммунисты, в том числе и политработники, участвовавшие в обороне Одессы, Севастополя и в десантах 1941 года в Керчь и Феодосию. В Геленджике развернулась выездная редакция флотской газеты «Красный черноморец» во главе с редактором подполковником С. С. Зенушкиным. Здесь же издавались листовки и памятки. В них содержались конкретные советы десантнику, летчику, артиллеристу, связисту, специалистам корабельной электромеханической боевой части.
В те дни черноморцами владел большой наступательный порыв. Оно и понятно: и в обороне засиделись, и не хотелось отставать от братьев-армейцев, которые добивали врага в междуречье Волги и Дона, в ставропольских и кубанских степях. Потрясающее впечатление на бойцов производили появившиеся после освобождения оккупированных [200] районов сообщения о зверствах оккупантов над советскими людьми.
Помню, вместе с Б. С. Свиридовым беседовали мы в геленджикском госпитале с группой выздоравливающих моряков. Разговор шел об изуверской расправе гитлеровцев над десятью мальчишками из хутора Аверинского. Гневу и возмущению бойцов, у многих из которых семьи остались за линией фронта, не было предела.
Капитан 1 ранга И. В. Маслов, встретив меня на следующий день в штабе, сказал:
— Минувшей ночью несколько моряков, не завершив курса лечения, сбежали на корабли. Кое-кого возвратили, но многие отказались вернуться. Говорят, надо рассчитаться с оккупантами.
— Это признак высокого боевого духа черноморцев.
— Что верно — то верно, — заметил Иван Васильевич. — Но госпиталь есть госпиталь, и с этим мы должны считаться.
Рогов приказал мне познакомиться с бойцами морского отряда особого назначения. Я отправился туда сразу же. Утро выдалось ветреное и холодное. В горах выпал мокрый снег. Темные лохматые тучи спускались оттуда к городу.
За поворотом нам открылась довольно большая бухта с нешироким выходом в море между двумя мысами. Шофер сообщил, что правый обрывистый мыс называется Толстым, мы же едем к левому пологому — Тонкому.
Когда мы подъехали к санаторию, где разместился отряд, от группы бойцов отделился и направился к машине коренастый подтянутый командир в шинели и фуражке.
— Майор Куников, — представился он, — командир отряда особого назначения.
Так вот он каков, знаменитый Цезарь Куников, лихой десантник и тонкий психолог. Спокойный внимательный взгляд. Резко очерченные черты лица. Скупые, но решительные жесты. Немногословен. Держится с достоинством, но не без предупредительности, свойственной истинно интеллигентному человеку.
— Слышал о приезде генерала Рогова, не думал, что наш отряд вызовет такой интерес, — начал разговор Цезарь Львович.
— За отрядом — слава, впереди у него — крупное дело, и все мы надеемся, что он справится с ним хорошо. [201]
— Будем стараться.
Мне показалось, что Куников чем-то озабочен и потому не склонен к разговору. Вскоре я понял: командир хотел сначала показать своих людей, а потом уже рассказывать о них.
Мы прошли к палаткам, где занимались десантники.
В глубине одной из них два молодых бойца прилаживали тесину к ноге дюжего старшины. Я знал, что днем моряки соревнуются в ходьбе по скалистому берегу с завязанными глазами, а по ночам тренируются у крутых обрывов и на мелководье, и потому подумал: не ночная ли это травма? Присмотревшись, понял, что ребята учатся накладывать медицинскую шину.
Другая группа сидела за немецким станковым пулеметом. Младший лейтенант что-то быстро объяснял, а сам, не глядя на оружие, ловко разбирал его.
Майор Куников, понаблюдав за действиями младшего лейтенанта, пояснил, что в отряде есть почти все виды трофейного стрелкового оружия, даже пушка. Каждому десантнику полагалось уметь обращаться с автоматом и минометом противника.
За палаткой мы увидели, как один из бойцов мягкими движениями рук взял запястья другого и резким броском перебросил его через себя на землю.
— Самбо, — сказал Куников.
Даже беглое знакомство с характером занятий в отряде позволяло сделать вывод о тщательно разработанной системе подготовки десантников к выполнению задачи. Бойцы были обучены приемам ведения ночного боя мелкими группами, умению блокировать и штурмовать огневые точки, взбираться на крутые обрывы, маскироваться в расщелинах горных отрогов, поддерживать визуальную связь, преодолевать укрепленные полосы в темное время и особенно в дождливую и ветреную погоду. Каждый матрос изучил устройство вражеских мин, методы распознания и обезвреживания минных полей.
Поначалу я поразился, узнав, что отряд окончательно сформирован всего две недели назад, — так превосходно он был обучен и сколочен. Ядром подразделения являлась базовая разведывательно-диверсионная рота. Майор Куников с каждым новым бойцом беседовал лично. Всего отряд должен был насчитывать 250 человек. Желающих же попасть в него было значительно больше. [202]
Интересно, каждый ведь знал, что ему придется выполнять самые опасные задания, и все же стремился попасть именно к Куникову.
И днем, во время знакомства с учебой десантников, и вечером, когда мы занялись партийными делами, и ночью, оставшись с Куниковым вдвоем, я присматривался к нему, стараясь понять секрет его авторитета и популярности. Цезарь Львович понемногу разговорился, вспомнил юность:
— Флот, море — люблю с малых лет. Всегда мечтал стать моряком. А довелось лишь теперь, на войне. Жили в Баку — пропадал у моря, переехали в Москву — занялся водным спортом. Весной 1929 года Московский комитет комсомола послал меня в Военно-морское инженерное училище имени Дзержинского. Приехал в Ленинград, начал готовиться к экзаменам. Занимался дни и ночи. Но вступительных испытаний не выдержал: ведь школу-то толком не закончил, а за месяц всего не нагонишь. Зачислили на подготовительный курс. И тут беда — заболел. Сделали операцию. А учебный год уже на финише. Вышел из госпиталя — приказ: списать, как не достигшего призывного возраста. Так и рухнула моя мечта о флоте...
Куников задумался. Вот как повернулась житейская дорога. Через шесть лет он закончил машиностроительный институт и промышленную академию, был назначен главным технологом завода шлифовальных станков. Впрочем, далеко не сразу. Молодой специалист начал с первой ступеньки инженерной лестницы. Был мастером, сменным и старшим, потом начальником пролета, начальником цеха...
В 1938 году молодой инженер, еще не достигший тридцатилетнего возраста, назначается начальником технического отдела наркомата, а вскоре ЦК утверждает его ответственным редактором отраслевой газеты «Машиностроение».
— Редакторский кабинет покинул в июле сорок первого — товарищи из ЦК пошли навстречу, — улыбнулся Цезарь Львович. — И началась моя флотская служба. Отряд водного заграждения, в который меня назначили командиром, действовал в дельте Дона, у Ростова. А в Ростове я родился...
Куников довольно скупо рассказывал о боях 1941–1942 годов: от Азова до Тамани шли с боями, пять раз [203] попадали в окружение и десятки раз в шторм; с катеров перешел на сушу, возглавил батальон морской пехоты. Опять отходили с боями, дрались в Новороссийске. Вот пока и все...
А мне хотелось побольше узнать о том, как прошел у майора первый военный год. Ведь за этот период столичный инженер и журналист стал известным боевым командиром, первым флотским кавалером ордена Александра Невского. Желание мое было удовлетворено не сразу. Но теперь, когда образ Куникова стал в нашей военной литературе хрестоматийным (главным образом в связи с последним месяцем его жизни), мне кажется весьма любопытным рассказ матроса Павла Потери о своем командире.
Пулеметчик Потеря, с которым в первый день работы в отряде мы познакомились весьма бегло, оказывается, был по-своему знаменитым: во-первых, он воевал с особенным пулеметом, а во-вторых, воевал под началом Куникова с октября 1941 года. О пулемете — речь впереди.
— Мое первое знакомство с Куниковым, — поведал мне Потеря, — произошло в октябре сорок первого года в Азовском военкомате. Нас — сорок комсомольцев-добровольцев — вызвали на комиссию. Работали в ней представители различных родов войск. Тут к военкомату подъехала «эмка». Из нее вышли три морских начальника. Меня вызвали, проверили состояние здоровья, а один из вошедших моряков записал мою фамилию себе в книгу. Это и был, как потом я узнал, Куников Цезарь Львович, а с ним военком Никитин и Богословский — начальник штаба, все из четырнадцатого отряда водного заграждения. Меня назначили на двадцать второй катер. Куников сам распределял пополнение. Вечером нас собрали в школе. Состоялась встреча со старыми моряками. Помню, когда говорил Куников, в зале стояла полная тишина. Потом был дан концерт.
На катере Потерю определили к пулемету «максим». Учил его опытный боец Иван Батулин. Но не было ни одного дня, чтобы Куников не побывал на катерах и не поговорил с новобранцами. В это время шли тяжелые бои за Ростов. Ребята быстро освоили оружие и были готовы вступить в бой. Но зима рано сковала Дон, и двадцать второй катер отправили в Краснодар на ремонт, а экипаж послали на охрану плавней. [204]
Однажды ночью Потерю вызвали в штаб. Там были начальник штаба Богословский и командир разведки Тукалов. Куников спросил Павла:
— На коньках можешь ходить?
— Могу, — ответил Потеря.
Куников дал указание перевести его в разведотряд.
Много раз бойцы этого подразделения ходили по Азовскому морю, засекали огневые точки на побережье, добывали «языков». Тут Потеря познакомился с командиром партизанского отряда «Отважный-1» Рыбальченко и часто бывал с ним и Куниковым вместе в разведке.
Наступила весна, ушел лед, прибыли с ремонта катера. Отряд в это время стал подчиняться Азовской военной флотилии и был преобразован в тринадцатый дивизион сторожевых катеров. Разведчики выходили в море и вступали в бой с немцами. Однажды под руководством Куникова они взяли в плен большую диверсионную группу противника.
— Куников много хлопотал насчет усиления вооружения наших катеров, — продолжал Потеря. — Он предложил приспособить на них небольшие минометы. Мы сделали в кормовой части усиление палубы. Меня назначили старшим пулеметчиком, а Батулина — минометчиком.
В один из июньских дней сорок второго года Куников и его вестовой Хоботов подъехали к нам, поговорили с командиром. Мне приказали пересесть к Куникову, и мы направились в Ростов. Я остался на катере, а Куников с Хоботовым ушли в город. Через некоторое время они вернулись с пулеметом системы Максима. Оказывается, Куников взял его в городском музее. Он тут же рассказал историю этого легендарного пулемета, с которым революционные матросы штурмовали Зимний, а потом сражались на многих фронтах гражданской войны. «Максим» был отремонтирован и вручен мне перед строем отряда.
Снова начались тяжелые бои за Ростов. Наш дивизион перебрасывал войска, потом бил врага у самого города. Вот тут и пришлось по-настоящему испытать музейный пулемет. Он действовал безупречно.
Вскоре мы перешли на защиту Азова. Здесь и родился триста пятый батальон морской пехоты. Куников стал [205] его командиром. Окончательно, значит, перешел на сухопутье. Но связи мы не теряли. В Темрюке Куников и Никитин сформировали боевую группу моряков для борьбы с немецкими танками. Более суток она вела неравный бой, а наши катера поддерживали ее своим огнем.
Потом дивизион переправлял войска через Таманский залив. Много потеряли катеров и бойцов. Но вот мы уже в Черном море, перед нами Новороссийск. Приказ — прибыть в Геленджик. Куников в это время с боями отходил по суше. Потом нам рассказывали, что два батальона морской пехоты — Куникова и Вострикова — остановили наступление двух вражеских дивизий. Это было под Пересыпью. В сентябре — бои в Новороссийске. Оборону здесь возглавил контр-адмирал Сергей Георгиевич Горшков, командовавший Азовской военной флотилией. Тяжелые шли бои. Майор утешал нас: «Удержать Новороссийск не удалось, но и не отдали мы город — берег Цемесской бухты с Цементным заводом у нас, вся бухта под обстрелом нашей артиллерии. Портом немцы не воспользуются. Скоро выбросим их оттуда».
В ноябре мы получили приказ вернуться в свои части. Я поспешил в Геленджик, где Куников формировал третий боевой участок. Куников вызвал меня, еще трех моряков и поставил задачу: срочно организовать мастерскую по изготовлению финских ножей. Приказ был выполнен. Качество нашей продукции проверял сам Куников. Только мы думаем: зачем столько ножей? А тут новый приказ: три базовых боевых участка и разведгруппа объединяются в отряд особого назначения под командованием майора Цезаря Львовича Куникова. И вот мы снова готовы в бой. Теперь пойдем вперед. Ножи пригодятся. Майор велит не только руками, но и головой шевелить. Памятку написал. Его слова мы выучили наизусть: «Враг хитер, а ты будь еще хитрее! Враг нахально прет на рожон, бей его еще нахальнее! Идешь в бой — харча бери поменьше, а патронов — побольше. С патронами всегда хлеба добудешь, если его не хватит, а вот за харч патронов не достанешь. Бывает, ни хлеба, ни патронов уже нет, тогда вспомни: у врага есть оружие и патроны, бей фашистов их же боеприпасами. Пуля не разбирает, в кого она летит, но очень тонко чувствует, кто ее направляет. Добудь боем оружие врага и пользуйся им в трудную минуту. Изучи его, как свое, — пригодится в бою». [206]
Да, счастлив командир, речи которого бойцы помнят как устав! Что это, врожденный талант? Или, быть может, повседневная работа ума и воли, итог непрерывного соразмерения своих действий с задачами управления действиями многих и многих людей, отданных военной необходимостью в твое полное и безраздельное подчинение?
Несомненно, Куников — личность незаурядная. Но когда наблюдаешь, как он работает с людьми, убеждаешься — это посильно каждому командиру. Он видит в матросе не просто боевую единицу, а прежде всего человека. Для него нет безликих людей, а значит, и не заказана дорога к их сердцам. Тот же Павел Потеря потом, на плацдарме, рассказывал:
— Мы отбили семнадцать контратак. Измотались дьявольски. В ушах — гул и звон, глаза воспалены. Повалился бы — и на сутки в сон. А тут команда: «Потеря с пулеметом — в секрет!» Пошел. Ночь холодная, ветреная. Чую, кто-то ползет сзади. Поворачиваю голову: майор, Куников. «Поздравляю, — говорит, — тебя, Павел, с днем рождения. Принимай подарок — Азов наши взяли». А в Азове я как раз и родился. Вот он какой, наш командир.
Искусству работать с людьми Куников учился еще в комсомольские годы. Он рано начал трудовую жизнь. Еще в Баку, где не затихли и в 1920 году бурные события революции и гражданской войны, Цезарь был определен в ученики механика. В школу в те неспокойные дни мальчишку не тянуло, и отец, инженер-технолог, решив приучить сына к труду, отдал его на выучку к знакомому мастеровому. Не изменил он своей суровой линии и после переезда в Донбасс.
В Москву юноша приехал в 1925 году. Работал на фабрике «Союз», а потом на тормозном заводе. Отсутствие систематической школьной подготовки восполнял самообразованием. И с головой окунулся в общественную жизнь. Стал агитатором, комсоргом. Был избран членом бюро райкома, а затем и в городской комитет комсомола. Столичная организация послала его своим делегатом на IX съезд ВЛКСМ. Весь уклад нашей жизни выковывал из трудолюбивого и любознательного юноши вожака, организатора, готового к большой общественной и государственной работе.
Именно в эти годы Куников научился быстро сходиться с людьми, завоевывать их доверие, сплачивать и поднимать [207] их на трудное дело. Приобретенные в те годы навыки отшлифовались на журналистском поприще. И теперь, на фронте, Куникову очень пригодился опыт партийного вожака и организатора масс.
Воспитанный всем нашим укладом жизни, прошедший суровую и разностороннюю школу труда, Цезарь Куников накопил богатый жизненный опыт, стал высокообразованным специалистом и зрелым коммунистом. И нет ничего удивительного в том, что на войне он быстро заслужил авторитет и любовь бойцов, уважение и доверие командования.
Он видел в войне тяжкий, кровавый, но жизненно необходимый и потому неизбежный труд, которому надо отдаваться целиком, без остатка. Он работал сам и заставлял работать других.
Особенно внимательно Куников следил за становлением молодых командиров. Большую помощь тут ему оказывали заместители: по строевой части — капитан-лейтенант В. А. Ботылев и по политической — капитан Н. В. Старшинов. Отряд особого назначения был разбит на пять боевых групп. Командирами их и замполитами назначались, как правило, коммунисты, получившие боевой опыт в морской пехоте.
Вечером в отряде намечалось провести партийное собрание. Николай Васильевич Старшинов сказал мне:
— Думали вынести на повестку дня один вопрос — о передовой роли коммунистов в подготовке к операции. А теперь надо ставить и второй — о приеме в партию. За последние двое суток парторг и комсорг получили сорок заявлений. Не хотите ли полюбопытствовать?
Старшинов взял из стопки бумаг на столе верхний листок. На нем было написано: «Заявление. Прошу принять меня в кандидаты ВКП(б). Идя на бой с фашистскими захватчиками, хочу связать свою судьбу с партией. И если потребуется, отдам жизнь за народ. Если я погибну, то прошу сообщить моим родным, что погиб коммунистом. Краснофлотец Потанин».
Мне понравилось, что на партийное собрание люди пришли одетыми в лучшую одежду. Офицеры были в кителях без погон (они к этому времени были введены только в армии). В каждой боевой группе сколачивалось свое партийное ядро. Лейтенанты Бахмач и Тетеревенко [208] — первая боевая группа, лейтенанты Пшеченко и Лукашев — вторая, старший лейтенант Тарановский и сержант Любченко — третья, лейтенанты Слепов и Левин — четвертая, младший лейтенант Пахомов и старший лейтенант Савалов — пятая.
Куников сидел рядом с Ботылевым и оживленно следил за ходом прений. Выступил он коротко и обратился на этот раз к коммунистам-офицерам:
— Как всегда, мы пойдем первыми. Но для коммуниста-офицера мало броситься вперед. Ему надо управлять бойцами. Что это значит? Возьмем такой пример. Допустим, надо разведать тыл противника. Можно вызвать бойцов, назначить старшего, дать карту — и иди. Просто? А ведь к этому же можно подойти по-другому: узнать у соседей, что им известно об этом участке фронта, разыскать перебежчиков, поговорить с летчиками и партизанами, найти проводника, выяснить прогноз погоды, подумать, какое взять оружие и какой харч, сделать точный расчет времени, определить, где они будут в какие часы, где их настигнет восход луны и рассвет. Можно напомнить морякам боевые советы из памяток и газет, что делать в момент обнаружения врагом, как снимать часовых и так далее. Не забыть хорошенько накормить людей и дать им выспаться...
Присутствующие на собрании заулыбались и стали поворачиваться в сторону одного из офицеров: видимо, последние слова Куникова адресовались прежде всего к нему и были связаны с каким-то отрядным происшествием.
Кстати, добрый пример настоящей заботы о бойцах подавал всем офицерам член Военного совета флота контрадмирал И. И. Азаров. Он питал большие надежды на боевые успехи отряда особого назначения и часто бывал в нем. В Военном совете Илья Ильич Азаров занимался проблемами комплектования и тыла. Естественно, эти вопросы стояли у него на первом плане и при посещении куниковцев. Он лично проверял состояние учебы, оружия и снабжения. И. И. Азаров обратил внимание на обувь бойцов. Куниковцы, как и было положено морякам, носили ботинки. Много ли навоюешь в них зимой на острых кавказских камнях... И майор Куников как-то сказал контр-адмиралу Азарову: [209]
— Если бы обуть ребят в сапоги? Знаю, тяжело с обувью, и уж не прошу.
— Я подумаю, Цезарь Львович, — ответил член Военного совета и уехал.
А на другой день в отряд прибыли две автомашины с сапогами. Несколько позже Куников узнал, что адмиралу пришлось крепко похлопотать насчет сапог — часть он выпросил у снабженцев 18-й армии, часть взял из неприкосновенного запаса флота.
Партийное собрание окончилось, и большинство бойцов здесь же, в небольшом зале санаторного клуба, осталось на ночлег.
Впечатления дня теснились в голове, спать не хотелось, и я охотно принял приглашение Куникова и Старшинова почаевничать с ними.
— И нам расскажете новости, — улыбнулся Цезарь Львович. — С бойцами-то вы обо всем уж потолковали — и о Ленинграде, и о боях на Волге, а нас обошли.
И в самом деле, днем и вечером подполковнику Свиридову и мне не раз приходилось отвечать на вопросы десантников о событиях на других фронтах, а с командиром отряда и его замполитом речь больше шла о делах здешних. Я рассказал офицерам все, что знал, о прорыве блокады Ленинграда и завершающих боях под Сталинградом, где была окружена трехсоттысячная армия Паулюса. Поговорили мы и о втором фронте. Затем разговор перешел к боевым делам нашей заполярной морской пехоты. Куников тут необычайно оживился и стал дотошно расспрашивать о всех тонкостях подготовки и тактики североморцев.
— Знаете, с виду условия у нас разные, — заметил Цезарь Львович, — а ведь в работе много общего. Обидно это сознавать, но тактика морской пехоты создавалась уже в ходе войны. И на каждом фронте по-своему. Учимся чаще всего только на своих синяках и шишках, а как воюют другие, почти не знаем. Известно ли об этом в столице, в высоких военных сферах?
Пришлось рассказать, что делается в Главном штабе и в Главном политуправлении для обобщения и распространения боевого опыта.
На следующий день я доложил Рогову о замечании Куникова насчет обобщения опыта. [210]
— Верно говорит Куников, — сказал генерал. — Руководство большой войной немыслимо без научного анализа боевых действий. Центр призван задавать тон и ритм. Тут нам предстоит еще сделать очень и очень много. Текучка заедает. Надо вырваться из ее плена. Непременно сегодня побываю у Куникова.
Вторую половину дня начальник Главного политуправления, как и решил, провел на Тонком мысу, в отряде особого назначения. Он посмотрел, как бойцы обучены, вооружены и одеты, поинтересовался, знают ли они, где сейчас находятся их семьи и родственники, ведут ли с ними переписку.
Потом мы с ним отправились в 4-й дивизион сторожевых катеров, который размещался там же, на Тонком мысу. Нас встретил командир дивизиона капитан-лейтенант Н. И. Сипягин — энергичный, отлично сложенный офицер с умным и волевым лицом. На его катерах предстояло идти куниковцам.
Когда десантники и катерники собрались вместе, И. В. Рогов побеседовал с ними о значении коллективизма, товарищества и взаимной выручки в бою.
— Трудно переоценить эти качества, — говорил генерал. — Боевая дружба не только связывает воедино помыслы и стремления воинов, но и объединяет действия подразделений, направляя их усилия к одной цели — победе над врагом. Товарищеская солидарность и сплоченность бойцов служит источником их взаимодействия, выручки и поддержки. Мы преклоняемся перед подвигами моряков, не жалевших самой жизни ради товарищей, ради победы, таких, как североморцы Иван Сивко и Василий Кисляков, балтийцы Евгений Никонов и Василий Кузнецов, черноморцы Иван Голубец и Николай Пустовойтенко...
И. В. Рогов остался доволен подготовкой отряда, настроением бойцов.
— Сразу видно, хорошую школу прошли, — сказал он, прощаясь с десантниками.
— Школу победителей, — поощренный похвалой, подхватил подполковник Свиридов.
Бутаков 121-й
Сутки я поработал в отряде Куникова, а впечатление было такое, что и самого майора, и его ярких, самобытных людей — Ботылева, Старшинова, Потерю, других бойцов [211] и офицеров — знаю давно. Мне и в операцию хотелось пойти с куниковцами. Но Иван Васильевич Рогов рассудил иначе:
— Куников идет во вспомогательный десант. Нам же важно знать, как пойдут дела на главном направлении. Пойдете в Южную Озерейку на канонерских лодках.
Дивизион канонерских лодок, которым командовал капитан 1 ранга Г. А. Бутаков, по плану операции являлся основой отряда кораблей артиллерийской поддержки десанта. Этот отряд (куда кроме трех канлодок включены два эсминца) должен высадить вслед за штурмовой группой первый эшелон десанта, а потом поддерживать его действия артиллерийским огнем.
На Ладоге мне уже приходилось иметь дело с канлодками. Там это были переоборудованные шаланды. Здесь же я увидел хорошо вооруженные корабли специальной постройки. Вместе со мной начал обстоятельное знакомство с отрядом сотрудник политуправления флота капитан 3 ранга Б. Л. Коренев, назначенный заместителем командира высадки по политической части.
Поселились мы на «Красном Аджаристане». Вечерами в кают-компании канлодки, на которой держал свой брейд-вымпел командир дивизиона, собирались офицеры, не занятые в ночных учениях, сменившиеся с вахты, прибывшие из вышестоящих штабов.
Садились за стол поздно, чаевничали и ночью. До операции оставались считанные дни, и подготовка к ней подчас ломала размеренный корабельный распорядок.
Тяга к кают-компании поддерживалась и тем, что хозяйничал здесь сам комдив — высокий, стройный моряк почтенных лет с мужественным лицом и большой, с проседью, бородой. Общение с ним интересно и полезно — за плечами у капитана 1 ранга Г. А. Бутакова осталась богатая жизнь, а его морская родословная уходила в прошлые века.
Мы довольно быстро сошлись с Григорием Александровичем, а когда в один из вечеров я рассказывал о Средней Азии, он заметил:
— А вы знаете, к тем местам у меня особый интерес. Алексея Ивановича Бутакова — старшего брата моего родного деда — современники называли Магелланом Аральского моря.
Собравшиеся в кают-компании, конечно, были наслышаны [212] о деде нашего хозяина — знаменитом адмирале Григории Ивановиче Бутакове, победителе первого в мире боя двух пароходов (дело было 5 ноября 1853 года), ставшем впоследствии создателем тактики броненосного флота. Знали мы и о других Бутаковых, отличившихся в боях или в плаваниях по океанам. Но вот с Аралом знаменитую морскую династию никто не связывал.
— А дело обстояло так, — продолжил рассказ Григорий Александрович. — Алексей Иванович Бутаков был назначен начальником экспедиции по съемке и промеру Аральского моря. Весной 1848 года под его руководством в Оренбурге была построена военная шхуна «Константин». В разобранном виде ее погрузили на повозки — потребовалось полторы тысячи подвод — и повезли через степи и пустыни в укрепление Раим (в низовьях Сыр-Дарьи). Через месяц шхуна была собрана, а 20 июля 1848 года спущена на воду.
К тому времени к лейтенанту Бутакову прибыли под начало участники экспедиции — штабс-капитан Макшеев, штурман Поспелов, фельдшер Истомин. В экипаж шхуны вошли также восемнадцать матросов и двое солдат из линейных оренбургских батальонов — польский политический ссыльный, студент из Варшавы Вернер, и украинский поэт и художник Шевченко.
— Тарас Григорьевич? — воскликнул кто-то из нас. — А как же удалось взять его в экспедицию, ведь он был под особым царским надзором?
— Лейтенант Бутаков был знаком со многими писателями и живописцами. Он и сам пробовал силы в литературе. Владея в совершенстве английским, занимался переводами Чарльза Диккенса. О своем кругосветном плавании написал книгу, высоко оцененную Белинским.
Алексей Иванович, конечно, знал о жестокой расправе над Шевченко и решил хоть немного облегчить его участь. При составлении приказа министерства о задачах экспедиции Бутакову удалось включить такой параграф: «Со всех заметных пунктов, по которым впоследствии можно будет определяться, приказать снимать виды с разных румпов, для чего взять из 5-го линейного батальона одного умеющего снимать виды рядового». Таким рядовым и был Тарас Григорьевич Шевченко.
Во время плавания по Аралу Бутаков, как и другие офицеры, много времени проводил в кают-компании вместе [213] со ссыльными. Между ними установились близкие отношения. В письмах к друзьям Шевченко называл Бутакова «другом, товарищем и командиром», просил благодарить его «за доброе братское со мною обращение». Работал Тарас Григорьевич много и вдохновенно. Сотни этюдов и рисунков, десятки стихотворений, поэмы — все это помимо напряженного труда, непосредственно связанного с задачами экспедиции. И все это вопреки монаршему запрету писать и рисовать.
Два года работала экспедиция. Походы «Константина» проходили в сложнейших условиях. Режима Арала никто не знал, навигационных карт не было. На каждой миле плавания первопроходцев ожидали опасности. Немалые лишения они претерпели во время зимовки на остроге Кос-Арал.
Экспедиция проделала огромную работу по изучению моря. Были сделаны обширные гидрографические и геологические изыскания, составлена первая морская карта, по которой и поныне плавают суда. Кстати, к составленной Бутаковым карте и отчету об экспедиции приложен альбом видов Арала, выполненных Тарасом Григорьевичем Шевченко.
Однако в то время важные итоги экспедиции не получили от царских чиновников достойной оценки. Их более заинтересовало отношение начальника экспедиции к ссыльному. Получив донос, военный министр приказал арестовать Шевченко. А Алексей Бутаков попал под негласный надзор.
Между тем он продолжал исследования на Арале. В 1852 году Бутаков доставил в Раим пароход «Перовский» и баркас «Обручев», которые положили начало Аральской флотилии. Свыше десяти лет Бутаков работал по съемке и описанию Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи.
— Последние годы, уже будучи адмиралом, — закончил свой рассказ Григорий Александрович, — Алексей Иванович Бутаков плавал на Балтике.
— Как и многие моряки вашей фамилии, — заметил один из офицеров «Красного Аджаристана», — вы, Григорий Александрович, тоже коренной балтиец, а вот воевать пришлось здесь, на Черном море.
— Это как сказать, — улыбнулся наш хозяин. — Бутаковы такие же балтийцы, как и черноморцы. В годы Крымской войны Севастополь защищали трое Бутаковых [214] — Дмитрий, Владимир и Григорий, мой дед. А в годы гражданской и мне пришлось повоевать на крымской земле. И еще пять лет служил на Черном, пока не перешел на Балтику. Война застала меня в Севастополе, тут я принимал новые корабли. В Ленинград не вернулся. Написал рапорт. Командующий разрешил остаться в Севастополе. Назначили офицером для особых поручений Военного совета. Первое поручение — организация охраны водного района главной базы. Много бед причиняли нам налеты авиации — враг тогда господствовал в воздухе. Пришла идея организовать на подступах к базе с моря выносной пост оповещения. Так родился проект плавучей батареи. Тогда на отмели у дока стоял без дела опытный отсек недостроенного корабля. Посмотрел — вполне годится. Военный совет дал задание на постройку плавбатареи морскому заводу. Мне в помощь выделили от техотдела корабельного инженера лейтенанта Федора Степановича Шлемова, от морзавода — инженера Владимира Акимовича Лозенко. Работа закипела. Батарея строилась круглосуточно, нередко под бомбежкой. Ходом работ интересовались вице-адмирал Октябрьский и дивизионный комиссар Кулаков. Дважды осматривал батарею Иван Васильевич Рогов.
И вот наконец 9 августа наше детище отправилось в свое первое и последнее плавание. Буксиры вывело плавбатарею в море и поставили ее на якоря в районе Херсонесского маяка. Стальной, закамуфлированный под цвет морской волны квадрат размерами двадцать на сорок метров представлял собою довольно хорошо вооруженный остров с осадкой в восемь метров, с системой противоминных переборок и сильной защитой бортов. На этом острове мы установили три стотридцатки, три 76-миллиметровых зенитных орудия и три зенитных автомата. Командовали батареями лейтенанты Лопатко, Хигер и Даньшин. Старшиной команды — а она насчитывала полтораста человек — стал Виктор Ильич Самохвалов, опытнейший моряк и комендор.
Возглавил плавучий гарнизон капитан-лейтенант Мошенский Сергей Яковлевич. Запомнился он мне на всю жизнь. До этого был командиром башни главного калибра линкора «Севастополь». Привык, конечно, к отлично оснащенному техникой кораблю с первоклассной организацией [215] службы. А тут ржавая, пустая, несамоходная «коробка».
Огорчился Мошенский страшно. Однако походил со мной на завод, посмотрел, как эта «коробка» руками рабочих очищалась от грязи, окрашивалась в привычный шаровый цвет, сам поработал над установкой обычных корабельных орудий — и начал постепенно оттаивать. А потом понял, что создается боевой остров и от того, как он научит гарнизон, будет во многом зависеть и жизнь многих севастопольцев, и оповещение флота, и безопасность линкора «Севастополь». Засучив рукава, взялся Мошенский за обучение людей. И скоро с помощью военкома Нестора Степановича Середы, прибывшего из запаса, сколотил отличный коллектив.
— Да что я вам толкую об этом? — спохватился Григорий Александрович. — Кто на флоте не знает плавбатарею «Не тронь меня!». И днем и ночью ее нещадно бомбили, но так и не потопили...
Г. А. Бутаков рассказал мне некоторые эпизоды из боевой деятельности батареи. Храбро сражался с врагом командир зенитного автомата Косенко. Раненный осколками в голову и ноги, он не покинул боевого поста и сбил «юнкерс». Уже раненный вторично, Косенко, собрав последние силы, все же добрался до автомата и открыл огонь. Так, отчаянно борясь со смертью, комендор стрелял несколько минут, пока не упал замертво, сжав последним движением рук казенник орудия. Старшина 1-й статьи Самохвалов и матрос Филатов действовали вдвоем за полный орудийный расчет. Вместе с другими расчетами они отбили атаку пикировщиков.
«Квадратом смерти» называли славную батарею № 3 немецкие летчики. В записной книжке сбитого и поднятого из воды фашистского аса Винцеля были такие слова: «Вчера не вернулся из квадрата смерти мой друг Макс. Перед этим не вернулись оттуда Вилли, Пауль и другие. Мы потеряли в этом квадрате уже 10 самолетов. Столько же вернулось подбитыми. Летать туда — значит погибнуть. Огонь этой батареи изумительно меток, страшен, беспощаден. Что там за люди, которые с нескольких выстрелов сбивают наших летчиков?..»
26 самолетов разделили участь машины Винцеля. Закончила свою боевую службу батарея «Не тронь меня!» [216]
27 июня 1942 года, защищая последний наш крымский аэродром у Херсонесского маяка. В тот день артиллеристы командного пункта записали последние слова смертельно раненного капитан-лейтенанта Мошенского: «Прощайте, друзья. Передай, лейтенант, бойцам: командир приказал выстоять. Родина... Севастополь... Огонь!..» Всем нам, слушавшим рассказ Г. А. Бутакова о последних трагических днях защиты Севастополя, хотелось отвлечь его от печальных воспоминаний. Зашел разговор о семьях, о письмах из дому.
— Что-то мой Бутаков сто двадцать второй долгонько не дает о себе знать, — вздохнул Григорий Александрович.
— Сын?
— Да. Балтиец. Александр Бутаков. Сто двадцать второй моряк в нашем роду. Началась война — пошел добровольцем. Плавал рулевым на военном транспорте «Сибирь». Минувшей зимой учился на офицерских курсах при Высшем военно-морском училище имени Фрунзе. Бутаковы почти все прошли через компасный зал этой школы. В последнем письме сообщал — стал лейтенантом, получил в командование корабль. Догадываюсь, корабль тот «мошка», морской охотник. Но для юного моряка и катер — корабль. Понять можно, — рассмеялся Григорий Александрович{9}.
И было в этой усмешке столько любви и гордости, что невольно подумалось: неистощима русская земля такими вот крепкими династиями моряков, первопроходцев, кузнецов, плотников, людей служивых и мастеровых, людей упорных, бескорыстных и, коль дело касается родной страны, беззаветных...
Драма у Южной Озерейки
Фронт испытывает человека непрерывно. Но и на фронте бывают «моменты пик». Зимой 1943 года у черноморцев поистине пиковой была ночь на 4 февраля.
В эту ночь нам часто приходилось сверять часы. Военным людям хорошо знакомо время «Ч». Это время главного удара, от которого ведутся все отсчеты. Время «Ч» [217] всегда нерушимо и свято, в десантной же операции — втройне.
Высадка — сложнейший вид боевых действий. Нелегко добиться взаимодействия разнородных сил и средств: как хорошо отлаженный механизм должны действовать барказ и крейсер, саперная рота и танковый батальон, быстроходный тральщик и несамоходный болиндер, минометная батарея и штурмовая эскадрилья, портовый буксир и эскадренный миноносец. Нелегко обеспечить четкое управление этими средствами и силами с многообразием их задач и нередко диаметрально противоположными тактико-техническими характеристиками. Нелегко добиться скрытности и высокого темпа в действиях всех отрядов десанта...
Мы стояли с капитаном 1 ранга Г. А. Бутаковым на мостике «Красного Аджаристана» и смотрели, как вытягивается из овальной бухты Геленджика головной из тридцати четырех кораблей отряда — эскадренный миноносец «Незаможник». На нем держал свой флаг командир высадки контр-адмирал Н. Е. Басистый. В кильватер флагману шел эсминец «Железняков», затем тральщики с болиндерами, потом «Красная Грузия», наша канлодка, за нами — «Красная Абхазия» и другие корабли и суда. На борту болиндеров — отряд первого броска, у нас на канлодках — основные силы десанта из состава 255-й бригады морской пехоты во главе с полковником Потаповым. Где-то в открытом море к нам пристроятся вышедшие из Туапсе корабли с подразделениями 83-й бригады морской пехоты.
На моих часах было 19.40.
Порывистый ветер разогнал волну. У берега глухо шумел прибой. Днем прошел сильный холодный дождь, и до самого вечера по небу тянулись низкие рваные тучи. Сразу же после поворота за Толстый мыс корабли стало сильно покачивать, несмотря на то, что перегруженные канлодки глубоко осели. По морю бежали белые барашки...
Нужно сказать, что черноморцы не совсем разделяют мнение курортников о своем море. Весной, осенью и особенно зимой у кавказских берегов оно редко бывает спокойным. Через горные перевалы часто задувает ураганный северо-восточный ветер — знаменитая новороссийская бора, и тогда суда вынуждены укрываться в бухтах. Застигнутые [218] же в штормовом море, корабли плохо слушаются руля и нередко обледеневают.
Дня четыре назад канлодка «Красный Аджаристан» и тральщик должны были принять на борт группу войск в Геленджике. Неожиданно подул девятибалльный ветер. Корабли не смогли подойти к пирсу. Тогда к тральщику послали два катера. Огромные волны преградили им путь. Водяные потоки обрушивались на палубу, сбивали людей с ног. Катера, управляемые искусными командирами Катричем и Калинюком, упорно продвигались вперед. Они подошли к тральщику, но волны не позволили ошвартоваться. На одном катере вырвало кнехты, порвало швартовые концы, на другом — сорвало винт. И все же высадка людей началась. Она заняла полчаса. К тому времени суда напоминали ледяные глыбы. Наблюдавший за действиями моряков член Военного совета флота контр-адмирал И. И. Азаров горячо поблагодарил смельчаков.
Судя по всему, в нынешнюю ночь будет не намного тише. Чтобы не обнаружить себя, наши корабли взяли курс мористее берега, занятого врагом. Здесь волнение было еще сильнее. Огромные волны с пенящимися гребнями обдавали холодными солеными брызгами десантников, тесно разместившихся на палубе канлодки.
В Геленджике, незадолго до отхода, относительно перегрузки канлодок состоялся острый разговор. На «Красную Грузию» вместо 1091 человека погрузилось 1270, у нас на «Красном Аджаристане» оказалось сверх нормы 45 тонн боезапаса и продовольствия, на «Красной Абхазии» — свыше трехсот ящиков мин и патронов. Командир дивизиона и его заместитель по политчасти капитан 3 ранга В. Г. Колодкин, рассказывая мне об этом, сокрушались:
— Конечно, пусть ватерлиния уходит в воду, не потонем. Но ведь сроки высадки затянем.
Отправившийся в операцию на «Красном Аджаристане» заместитель командира высадки капитан 3 ранга Б. Л. Коренев по поводу загрузки кораблей ходил вместе со мной к членам Военного совета Н. М. Кулакову и И. И. Азарову. Оказалось, что хватились мы поздно, и поправить дело не удалось.
Шедший с нами командир 255-й бригады морской пехоты полковник А. С. Потапов очень беспокоился — не укачало бы новобранцев. Начальник политотдела бригады [219] договорился с нашими политработниками о «шефстве» моряков над новичками.
На крутой волне стали рваться буксирные концы, на которых тральщики вели болиндеры с танками и войсками. Скорость отряда высадочных средств резко упала. Не могли вырваться вперед и канлодки, поскольку планировалось, что болиндеры подойдут к берегу вслед за катерами с первым броском, ошвартуются с помощью буксиров и станут причалами для остальных кораблей.
Тральщики с болиндерами сумели занять свои места в походном ордере лишь в 21.25.
Обстановка неожиданно осложнилась. Становилось очевидным, что выдержать график операции со временем «Ч», назначенным в плане на 01.00, теперь не удастся.
Тогда, находясь на полпути к цели, никто из нас не знал, что силы авиации, вспомогательного и демонстративных десантов действуют по первоначальному плану. И очень немногие из старших офицеров знали о том, что левофланговые части Черноморской группы войск, начавшие 1 февраля наступление на Новороссийск по суше, вражескую оборону, несмотря на серьезную огневую поддержку крейсера и трех эсминцев, прорвать не смогли и на указанный рубеж (перевал Маркотх) не вышли. Эти обстоятельства имели самые серьезные последствия для дальнейшего хода событий.
Обогнув в третьем часу ночи Мысхако, мы увидели во мраке ненастной ночи мерцающий свет: это подводная лодка «А-2» с помощью специальных буев давала знать, где находится траверз долины реки Озерейка. Когда командир «Красного Аджаристана» капитан-лейтенант В. М. Покровский поставил рукоятку машинного телеграфа на «Стоп», корабельный хронометр показывал 2.30.
Минутой спустя кромешную темноту разорвали залпы орудий главного калибра. Это открыли огонь прибывшие из Батуми под флагом вице-адмирала Л. А. Владимирского корабли эскадры: крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым», лидер «Харьков» и эскадренные миноносцы «Беспощадный» и «Сообразительный».
Артподготовка участка высадки началась. Тут только выяснилось, что наша авиация действует по первоначальному плану. Летчики бомбили прибрежные населенные [220] пункты почти два часа назад. Не получили от штаба флота распоряжения о сдвиге сроков стрельбы и самолеты-корректировщики.
Эскадренный миноносец «Беспощадный» начал стрелять осветительными снарядами. Береговая черта в районе высадки стала видна как на ладони.
Корабли эскадры били по площади без корректировки, и мы, естественно, не могли рассчитывать на ее высокую эффективность. Однако огонь был весьма интенсивным — менее чем за один час корабли выпустили свыше двух тысяч снарядов крупного калибра.
— Удивительно, — прислушиваясь к канонаде, проговорил капитан 1 ранга Бутаков. — Удивительно — такой огонь, а с берега — ни одного ответного выстрела. Или эскадра лупит по пустому месту, что маловероятно, или...
— Да, Григорий Александрович, мне тоже это кажется подозрительным, — согласился с командиром дивизиона капитан 3 ранга Коренев. — Как бы не было подвоха.
— Притаились, возможно, — заметил полковник Потапов. — Не хотят выявлять раньше времени свою систему огня.
Этот разговор, однако, не очень сильно поколебал сложившееся у нас мнение, что десантники, вероятно, не встретят большого сопротивления противника. Увы, в этом предположении все мы горько ошиблись.
Первый бросок десанта должны были высадить сторожевые катера. Когда они подходили к месту высадки, неожиданно вспыхнул прожектор, а в небо взлетели несколько ракет. После этого сразу же на наши корабли обрушились неприятельские орудия, минометы и пулеметы. Огневые позиции батарей противника располагались на обратных скатах холмов и в складках долины реки Озерейка. Не только уничтожить, но даже подавить их, как теперь стало совершенно очевидно, нам не удалось.
Прямым попаданием мины была разбита рубка катера «СКА-0141». Погибли командир, его помощник, радист, другие члены экипажа. Управление катером взял на себя боцман коммунист Яковлев. От взрыва загорелись ящики с реактивными снарядами. К ним бросились комсорг старшина 1-й статьи Завадский и старший матрос Морозов. Они быстро сбили пламя. Катер приблизился к берегу и высадил десантников.
Отряд первого броска продолжал нести потери. Был [221] убит командир отряда капитан 2 ранга Шацкий и еще несколько офицеров. Но моряки, ведя огонь из 45-миллиметровых орудий и реактивных установок, упорно шли к цели. Десантники бросались в воду и, борясь с волнами, устремлялись к берегу.
Через двадцать пять минут к месту высадки подошли буксиры с болиндерами. На них находился штурмовой отряд — бойцы 142-го батальона морской пехоты под командованием капитана 3 ранга О. И. Кузьмина и 563-й танковый батальон. К болиндерам должны были причалить канонерские лодки, на борту которых находились основные силы первого эшелона десанта.
Как и катера, болиндеры шли к берегу под ожесточенным огнем. От прямых попаданий мин и снарядов загорелись «Б-2» и его буксир «Геленджик». «Б-4», шедший на буксире у «Алупки», наскочил на металлический еж и загорелся.
Группа моряков во главе с мичманом Афанасием Годыной (он плавал на канлодке «Красная Абхазия» главным боцманом, но на время операции его назначили командиром болиндера) приступила к выгрузке танков. Матросы спустили громоздкие сходни, и по ним на берег пошли «тридцатьчетверки». Танкисты завели моторы еще на борту судна, зарядили орудия и открыли огонь с ходу, еще не достигнув суши. Экипажи подожженных машин присоединились к десантникам и вместе с ними стали продвигаться в сторону Озерейской долины.
Хотя бойцы первого броска зацепились за берег и даже потеснили противника, положение высадочных средств десанта оставалось катастрофическим. Море кипело. В отсветах пожарища тут и там вздымались фонтаны от разрывов. Били немецкие орудия крупных калибров. Строчили пулеметы. А корабли нашей эскадры уже отстрелялись и взяли курс в базу...
Капитан 1 ранга Бутаков повел свой дивизион канлодок к берегу в растянутом строю фронта вправо. К горящим болиндерам (в это время вспыхнул еще и «Б-6» с буксиром «СП-17») пристать было невозможно. Оставалось высаживать людей и сгружать технику на мелководье. Но как только наши корабли направлялись туда, то попадали в хорошо пристрелянную зону артиллерийского и минометного огня. Противник брал нас в «световые клещи» — с запада пускал осветительные ракеты, а [222] с востока бил лучом сильного прожектора, который отлично освещал пляж и прибрежную кромку водной поверхности шириной в несколько десятков метров.
В «Красную Абхазию», попавшую в световую полосу, угодило сразу два снаряда: один повредил грот-мачту, другой — разорвался на мостике. Сдетонировал боезапас на палубе. Вышли из строя радиостанция, машинный телеграф и телефоны. Управление постами канлодки было нарушено. Многие моряки были убиты и ранены. Погиб командир корабля капитан 3 ранга Шик. Командование принял на себя старший лейтенант Пивень. С помощью политработника старшего лейтенанта Карпова он сумел организовать внутрикорабельную связь, а затем и борьбу за живучесть канлодки.
Один из снарядов разорвался вблизи стоявшей на палубе автомашины. Она загорелась. Огонь угрожал боезапасу третьего орудия. Моряки бросились тушить пожар. Многие из них обожгли руки и лица. Однако опасность была ликвидирована.
Комендоры «Красной Абхазии», несмотря на большие повреждения средств связи и управления, непрерывно стреляли по берегу, занятому противником. Точных данных о его огневых точках мы не имели. Но теперь, когда бой был в разгаре, можно было определить местоположение вражеских батарей.
Провести неприятеля оказалось не так легко. Видя тщетные попытки канлодок прорваться сквозь завесу огня и начать десантирование, командир высадки контр-адмирал Н. Е. Басистый попытался отвлечь гитлеровцев. Эсминец «Незаможник» стал маневрировать на траверзе Южной Озерейки и бить по берегу. Однако немцы на эту уловку не поддались. Все огневые средства они нацелили на корабли с десантом.
С мостика «Красного Аджаристана» мы видели, как флагман что-то командовал в мегафон. Но слова контрадмирала терялись в артиллерийском грохоте.
Снаряды и мины рвались у нас по курсу, по корме, по бортам. Фашисты стреляли из орудий калибром свыше ста миллиметров, и было просто удивительно, что они до сих пор не попали в нашу канлодку. Впрочем, этим мы обязаны были прежде всего капитан-лейтенанту Покровскому, искусно управлявшему «Красным Аджаристаном».
Было очевидно, что здесь, у Южной Озерейки, немцы [223] не допустят канлодки к берегу. Офицеры, находившиеся на мостике «Красного Аджариста-на», с тревогой и ожиданием посматривали на командира дивизиона. Можно было понять состояние Григория Александровича Бутакова, мучительно пытавшегося найти выход из создавшегося положения.
— Идем к Абрау-Дюрсо, — наконец решился он.
Гора Абрау, отроги которой крутыми обрывами подходят к самому морю, расположена чуть западнее Южной Озерейки. Замысел у Бутакова был простой: по узкой полоске земли под обрывом десантники выйдут к Озерейской долине и соединятся с бойцами штурмового отряда и первого броска. Полковник А. С. Потапов согласился с этим решением. Видел в нем полный резон и капитан 3 ранга Б. Л. Коренев. А честно говоря, иного выхода и не было.
В 6.10, после трех неудачных, из-за мелководья, попыток подойти к месту высадки, капитан-лейтенант Покровский сумел все-таки приткнуть канлодку к берегу. Вскоре сюда же подошла «Красная Абхазия». Матросы бросились к сходням. Стоя по грудь в ледяной воде, они держали мостки на руках, поторапливая бегущих над ними десантников. Другие члены команды принимали оружие.
В разгар высадки к нам подошел капитан 1 ранга Бутаков.
— Получено приказание Басистого — отходить в Геленджик.
— Когда получено? — спросил Коренев.
— Как отходить? — удивился Потапов.
— Радиограмму получили в 6.38, — ответил Бутаков. — Через десять минут я дал флагману ответ, в котором сообщил, что мы ведем высадку, и попросил задержаться с отходом кораблей в Геленджик.
В 1966 году капитан 1 ранга в отставке Г. А. Бутаков, вспоминая о той драматической ночи, утверждал, что это было не первое его послание флагману. Он предполагает, что первое не дошло до Басистого. Возможно, поэтому возникла бытующая сейчас в литературе версия, будто капитан 1 ранга Бутаков о начале высадки у Абрау-Дюрсо контр-адмиралу Басистому сразу не доложил, флагман же, приняв решение об отходе, не уведомил об этом командира отряда. [224]
Офицеры, находившиеся на мостике, с нетерпением ожидали депеши от Басистого. Григорий Александрович Бутаков с тревогой посматривал на часы.
Между тем небо на востоке, несмотря на ненастье, понемногу начало светлеть. Близился рассвет со всеми вытекающими для нас последствиями.
Наконец на мостике появился дивизионный связист. Я невольно посмотрел на часы. Было семь минут восьмого.
— Отходить в Геленджик, — вслух прочитал текст Бутаков и сокрушенно проговорил: — Что же делать, ведь мы уже высадили пятьсот человек?..
Посоветовавшись с Потаповым, Бутаков распорядился принимать десантников обратно на канлодки. Что могло быть драматичнее возвращения на корабли только что с таким трудом высаженных бойцов?! Многие из них уже ушли в сторону Озерейской долины, и на борт было принято чуть больше ста человек.
Оставалось только удивляться, что немцы еще не обнаружили наши канлодки. Однако, когда стали принимать сходни, с обрыва на нас посыпались связки гранат. Почти одновременно начали рваться у бортов и на берегу мины и снаряды. Судя по всему, противник не имел здесь крупных орудий и вел огонь из 75-миллиметровых пушек. Может быть, в долину Абрау-Дюрсо он успел подбросить танки.
Прямым попаданием снаряда на «Красной Абхазии» повредило брашпиль, перебило бушприт сходни, и она с треском рухнула в воду. Вышла из строя кормовая лебедка. Пришлось перебить трос якоря. Бутаков приказал поставить дымзавесу. Прицельный огонь был сбит.
Мы с Кореневым спустились с мостика в каюту. Вскоре сюда зашел и Бутаков. Матрос-кок принес нам по стакану чая. Коренев пристроился у борта. Через неплотно закрытый иллюминатор в каюту сочился холодный сырой воздух.
— Отойди, Борис Леонидович, — посоветовал ему Бутаков. — Дует...
Едва Коренев отошел в сторону, как сильный лязг металла разорвал тишину и в переборке, возле которой только что сидел Борис Леонидович, образовалась большая пробоина с рваными краями. Немцы, видимо, стреляли и болванками.
— Берег ты меня, Григорий Александрович, от простуды, [225] а уберег от смерти, — сказал, повернувшись к Бутакову, Коренев. Спокойствие и выдержка и в эти минуты не изменили ему.
Маневрируя между султанами от взрывов, корабли вышли из-под обстрела и взяли курс на Геленджик.
Настроение у нас было подавленным. Каждый понимал, что и офицеры, и моряки, и десантники долго готовились к нынешнему дню, всей душой стремились к успеху, но, увы, достичь его не сумели.
У нас было время подумать обо всем происшедшем обстоятельно. Выяснилось, что командир высадки контрадмирал Басистый с первых же минут боя потерял связь с высаженными на берег подразделениями. Сопротивление врага не ослабло, и каждая попытка кораблей подойти к берегу встречала сильное противодействие. Близился рассвет. И, боясь погубить все силы десанта, флагман решил в 6.20 начать отход.
Мне рассказывали потом, как решительно пресек командующий флотом попытку одного из командиров переложить вину на подчиненных ему офицеров.
Все мы пытались понять, в чем допущен промах. Не слишком ли большая ставка делалась на три несамоходных болиндера? И тысячу десантников с двадцатью танками доставить, и причалом служить... А как быть, если враг встретит сильным огнем? Кстати, и об огне. Видимо, многочисленные разведгруппы, посылаемые в этот район, лишь насторожили неприятеля, но не дали нашему командованию точных данных о его силах и средствах. А растянутость по времени боевых действий наших отрядов и ошибки в управлении ими привели к тому, что элемент внезапности был утерян, оборону противника подавить не удалось. А как упустили время? Не тогда ли, когда болиндеры еле-еле тянулись на буксирах? Опять болиндеры! Да, неплохо бы иметь на флоте специальные быстроходные десантные корабли.
Мысли невольно возвращались к тем, кто остался и теперь сражается на прибрежных каменистых склонах. Всего высадилось 1427 человек с шестнадцатью танками. Им противостояла дивизия и несколько артиллерийских и минометных батарей.
Много позже Николай Алексеевич Киленов, высадившийся в Южной Озерейке вместе с 142-м батальоном морской [226] пехоты, которым командовал капитан 3 ранга Олег Ильич Кузьмин, рассказал:
— Когда на борту нашего болиндера загорелись танки, огонь перекинулся в трюм. Рухнул деревянный трап. Пламя добралось до шинелей и боеприпасов. Матрос Калюжный выбросил ящик на палубу, потом, собравшись с силами, выскочил сам и столкнул тлеющую упаковку за борт. Моряки рванули к берегу, сбрасывая с себя все лишнее и заряжая оружие. Море ледяное. А фашисты ведут ожесточенный огонь. Но наши ребята, несмотря ни на что, уже зацепились. Рота младшего лейтенанта Семичева с ходу вступила в бой. Потом взвод автоматчиков младшего лейтенанта Алимханова, пулеметная рота лейтенанта Иванова, минометчики.
Метр за метром отбивали у фашистов берег морские пехотинцы, взрывали их огневые точки. Путь к селению Южная Озерейка преградили мины. Тут бы нам огневую поддержку с моря. Но ее не было. Не было и связи с кораблями, с флагманом. Внезапно мы услышали рокот моторов. Танки! Два наших обгоревших танка из 563-го танкового батальона шли к нам на выручку. Вслед за ними подразделение на рассвете ворвалось в селение. Румынские солдаты, прикрывавшие немецкие артиллерийские укрепления, сдались в плен. Однако к гитлеровцам подошли резервы. Наши же силы таяли.
Настала ночь. Ударил мороз. Тишина. Лишь ракеты чертили небо. Нервничал противник, видимо, не знал, какие силы высадились. Десантники ждали подхода остальных своих подразделений. Моряки не думали о хлебе и воде, беспокоились о патронах, гранатах. Кузьмин вспомнил, что боеприпасы должны быть на болиндерах. Матросы и два танкиста проникли к судам, к танкам, которые загорелись в момент высадки и не сошли на берег. Взяли ящики со снарядами.
На второй день 142-й батальон продолжал еще продвигаться вперед, достиг Глебовки, где были сброшены парашютисты, но попал в окружение. Наступила вторая ночь. Ночь неизвестности и ожидания. На рассвете третьего дня после жестокого артобстрела фашисты пошли в атаку. Началась рукопашная... Вечером пришла радиограмма: «Пробиваться на Мысхако». За три дня враг плотно нас окольцевал. Все же пробились, вышли без еды, без гранат. В Станичку, где зацепился отряд Куникова, [227] пришло двести человек. Двадцать пять человек прорвалось к Абрау, потом их вместе с парашютистами сняли наши корабли.
Почти целую дивизию оттягивали на себя десантники Кузьмина, пока у Мысхако и в Станичке куниковцы отвоевывали плацдарм для основных наших сил.
Все это стало известно позже, одно — через сутки-двое, другое — через месяцы, третье — спустя многие годы. А тогда, стоя в молчании на мостике корабля, удаляющегося от скалистых берегов Абрау и Озерейки, каждый из нас был охвачен тревожными думами.
Куниковцы стоят насмерть
Первым, с кем мне довелось говорить на причале в Геленджике сразу же после швартовки «Красного Аджаристана», был член Военного совета флота контр-адмирал Н. М. Кулаков.
— Как там дела, Саша? — нетерпеливо спросил он.
— Плохо, Николай Михайлович...
— А мы в Станичке зацепились...
И Кулаков, не дожидаясь моих вопросов, стал рассказывать о большом успехе вспомогательного десанта в Станичку. Отряд Куникова занял плацдарм и удерживает его. Судя по всему, план операции изменится: направление Станичка — Мысхако из вспомогательного превращается в основное, здесь надо развивать успех.
— Так что унывать не приходится, — улыбнулся Николай Михайлович. — Да и некогда унывать. Собирайся, Саша, снова в поход, коль хочешь видеть реванш за Озерейку.
Контр-адмирал Н. М. Кулаков многие обстоятельства ночного боя у Южной Озерейки уже знал, и мне оставалось лишь дополнить сложившуюся у него картину личными впечатлениями, главным образом о предрассветных радиопереговорах Бутакова с Басистым.
— Сколько раз мы набивали себе шишки из-за нечеткости управления, — вздохнул Николай Михайлович. — Слушаешь на Военном совете доклады — все, кажется, до деталей предусмотрено. Но вот началась операция, обстановка неожиданно изменилась — и пошла рассогласовка, а то и прямая неразбериха. А война учит гибкости, четкости, самостоятельности... [228]
Завершая разговор, адмирал заметил:
— Ну теперь, кажется, Басистый пойдет с Бутаковым на канлодке, так что обо всем договорятся на месте.
Утро 5 февраля у нас прошло в хлопотах по перегруппировке войск. Часть морских пехотинцев из 255-й бригады, не попавших на канонерки, разместились на баржах. Вечером «Красный Аджаристан» и «Красная Грузия» с этими баржами на буксире двинулись к западному берегу Цемесской бухты, туда, где вот уже двое суток отстаивал захваченный клочок новороссийской земли отряд майора Куникова.
Дивизионный штурман капитан-лейтенант Капица блеснул тщательной навигационной прокладкой. Ночью, в непогоду канлодки вышли точно к рыбацкой пристани: «Красный Аджаристан» — слева, а «Красная Грузия» — справа от нее. При подходе к берегу нас обстреляла вражеская батарея. Но огонь вели орудия небольшого калибра, и несколько попаданий снарядов в корабельные надстройки существенного вреда не принесли.
Хуже дело было с пристанью, если можно было так назвать небольшую, всю покореженную металлическую ферму. Но моряки канлодок уже имели опыт выгрузки техники и войск на необорудованное побережье. Только корабли остановились, команда бросилась в воду и начала принимать ящики с боезапасом, оружие и тех десантников, которые не решались ринуться в ледяную купель.
Помощник командира «Красного Аджаристана» капитан-лейтенант Кравченко вместе с боцманом Скоробогачем организовали выгрузку орудий спаренными корабельными стрелами. Орудия снимались с палубы, вываливались за борт и на оттяжках переправлялись на берег, в руки специально выделенных для этого моряков и артиллеристов.
В половине второго выгрузка войск и техники была закончена. Приняв с берега раненых из отряда Куникова, «Красный Аджаристан» отошел к восточному берегу бухты, к Кабардинке, чтобы взять на борт еще группу людей, которых должен был доставить туда тральщик «Земляк».
Немного опережая события, скажу, что тральщик подошел к точке встречи лишь в начале четвертого. На море была сильная зыбь, и несколько попыток начать [229] перегрузку на крутой волне не увенчались успехом. Когда стало ясно, что до рассвета снять с «Земляка» двести десантников не удастся, оба корабля пошли в Геленджик.
«Красная Грузия» у пристани попала под артиллерийский и минометный огонь, и контр-адмирал Н. Е. Басистый приказал ей отойти к восточному берегу бухты. Потом, однако, по примеру «Красного Аджаристана», канлодка приступила к высадке десанта. Орудия и минометы моряки выгружали с помощью стрел и оттяжек, по «способу Кравченко», боезапас же пришлось перевозить на барказах, так как на волне сходня ломалась.
В половине четвертого к борту «Красной Грузии» подошли три базовых тральщика с десантниками. Это были уже ставшие знаменитыми на флоте «Щит», которым командовал капитан-лейтенант Гернгросс, «Защитник» (его экипаж возглавлял лейтенант Михайлов) и «Искатель» под командой старшего лейтенанта Белокурова. Они доставили к плацдарму около полутора тысяч человек.
Бойцы переходили с бортов тральщика на канлодку, а потом по сходне на берег. Выгрузка была в разгаре, когда на волне сломался бушприт, а сходню унесло за борт. В этот момент вражеская батарея вновь открыла огонь по кораблям. Пришлось отойти от берега и продолжить высадку барказами.
Канонерки и тральщики под командованием контр-адмирала Н. Е. Басистого и капитана 1 ранга Г. А. Бутакова высадили на плацдарм 4500 человек и много боевой техники, стрелкового оружия, снарядов, патронов, провианта. 255-я бригада морской пехоты, возглавляемая полковником А. С. Потаповым, вступила в бой за юго-западную окраину Новороссийска. Это был большой успех.
— Спасибо, не забыли, — улыбнулся Цезарь Львович Куников, встречая нас.
Высадившись на берег, я нашел его на командном пункте, который разместился на правом фланге отряда, под железнодорожной насыпью, вблизи рыбозавода. От тускло горевшей свечи в блиндаже стоял полумрак. Я не мог видеть лица собеседника, но по интонациям и жестам можно было заключить, что он, несмотря на бессонные ночи и постоянное напряжение, был бодр, весел и уверен в боевом успехе.
— Как, тяжело пришлось? [230]
— Не то слово. Очень жарко было. Особенно на рассвете пятого февраля, когда немец начал артобстрел и бомбежку с воздуха. Только за один час на отряд было обрушено свыше трех тысяч снарядов и бомб. А наш плацдарм в тот час составлял один километр по фронту и восемьсот метров в глубину. Казалось, ничего живого не останется на этом месте. А вот, как видите, живем, воюем. Ну а теперь — совсем хорошо.
Беседа наша не могла быть долгой: высадившиеся батальоны морской пехоты с ходу вступали в бой, и мы поспешили вслед за ними. Там, в одной из траншей, встретился нам капитан Н. В. Старшинов — заместитель командира отряда по политчасти. И с ним разговор в этот раз был короткий. Тут же расположился Павел Потеря со своим пулеметом и другие знакомые мне по беседам на Тонком мысу бойцы и офицеры.
Потом, когда боевое напряжение несколько спало, десантники более обстоятельно рассказали о событиях последних двух суток, начиная с того, как поздним вечером 3 февраля катера 4-го дивизиона капитан-лейтенанта Н. И. Сипягина приняли на свои зыбкие палубы 250 бойцов. Перед посадкой они поочередно подходили к фанерному щиту, на котором был написан текст клятвы, опускались на одно колено, целовали знамя, расписывались и возвращались в строй. Первым поставил подпись майор Куников. В торжественном обещании были слова: «Идя в бой, мы даем клятву Родине... в том, что будем действовать стремительно и смело, не щадя своей жизни ради победы над врагом. Волю свою, силы свои и кровь свою, капля за каплей, мы отдадим за жизнь и счастье нашего народа, за тебя, горячо любимая Родина!.. Нашим законом есть и будет — движение только вперед. Мы победим! Да здравствует наша победа!»
Эта клятва явилась заключительным актом многодневной всесторонней подготовки отряда. Еще днем было тщательно проверено оружие и снаряжение каждого бойца. Куников вручил офицерам схемы с указанием места высадки боевых групп. Когда пришла газета с сообщением о разгроме фашистских войск под Сталинградом, Куников и Старшинов организовали митинг. Первыми выступили коммунисты.
— Много раз мы ходили по тылам врага, били его, — говорил на митинге старший краснофлотец Владимир [231] Сморжевский. — Теперь противника надо добить окончательно.
— Мы потеряли немало боевых друзей, — сказал старшина 1-й статьи Михаил Игнатьев. — Мы должны отомстить за их смерть.
В часы перед боем люди по-особому сосредоточенны и даже торжественны. Каждому хочется как-то выразить свои сокровенные мысли, чаяния, надежды. Как всегда, поступают заявления с просьбой принять в партию. Кстати, в отряде каждый второй — коммунист, каждый третий — комсомолец. Есть заявления краткие, есть и такие, что больше похожи на исповедь. Почти все в эти часы пишут письма. В них и грустные слова, и страстные обещания, и тайная надежда...
Семь катеров с десантниками вышли в море, когда ветер еще был несильный. Но к полуночи, незадолго до подхода к точке тактического развертывания, волны стали перекатываться через палубы катеров, обдавая бойцов студеной водой.
Западный берег Цемесской бухты Новороссийска, куда держали курс корабли, был скрыт в кромешной тьме. Вскоре там раздались взрывы бомб — это наша авиация начала обработку вражеских позиций. Ровно в 1.00 4 февраля глухо ударили орудия береговой артиллерии.
Командир Новороссийской военно-морской базы контрадмирал Г. Н. Холостяков, отвечавший за высадку вспомогательного десанта, тщательно продумал все детали боевого обеспечения. Береговые батареи вели огонь по хорошо разведанным и пристрелянным целям. Планировали и управляли огнем береговых батарей опытные флотские артиллеристы М. Ф. Малахов, М. П. Матушенко, М. Я. Челак, И. С. Белохвостов, П. С. Давыденко. Вместе с Куниковым на плацдарм высадился офицер-артиллерист Воронкин, назначенный корректировщиком огня береговых орудий. «Сотки» старшего лейтенанта А. Э. Зубкова, командира батареи, заслужившей славу «новороссийского регулировщика», как самые дальнобойные, били по Южной Озерейке. Располагались зубковцы на Высоком мысу, и ни одно передвижение вражеских войск не оставалось незамеченным.
В этот же час флотская авиация нанесла еще один удар по Станичке. Катера поставили дымовую завесу по курсу идущего к берегу отряда с десантом. За десять минут [232] артподготовки было выпущено свыше полутора тысяч снарядов. Оборону противника удалось нарушить, многие огневые точки были подавлены, минные и проволочные заграждения повреждены.
В этой операции впервые в истории флота для обеспечения высадки десанта были использованы корабельные реактивные установки. Они имелись на катерном тральщике «Скумбрия», сторожевом катере «СКА-084» и торпедных катерах «ТКА-022» и «ТКА-011».
Управлял ими капитан-лейтенант Г. В. Терновский, ставший впоследствии Героем Советского Союза.
Когда катера с десантом, развернувшись фронтом, вышли из дымовой завесы и устремились к берегу, артиллеристы перенесли огонь в глубину обороны противника. Некоторые огневые точки гитлеровцев оказались неподавленными, и вражеские снаряды и мины рвались вблизи катеров. Прямыми попаданиями было разбито несколько только что спущенных трапов. Подойти вплотную к берегу мешали мелководье, большой накат волны и неприятельский огонь. Тогда майор Куников прямо с борта головного катера прыгнул в воду, крикнув:
— Коммунисты, вперед!
Увидев, как их командир с автоматом в руке рванулся к берегу, десантники последовали за ним. Волны не остановили их, и самые расторопные вскоре выскочили на сушу, надели бескозырки и, ведя огонь на бегу, потеснили фашистов к железнодорожной насыпи. Завязались рукопашные схватки.
Как только отряд зацепился за берег (через семь минут после начала высадки), командир послал по радио открытым текстом донесение: «Полк высадился благополучно, без потерь, продвигаемся вперед... Жду подброски». О таком тексте радиограммы майор Куников заранее условился с контр-адмиралом Холостяковым. Они не без оснований рассчитывали, что противник, узнав из перехваченного радиоразговора о появлении у него в тылу полка, на какое-то время растеряется. Этим и должны воспользоваться десантники.
Развернувшись, отряд начал продвигаться от Суджукской косы к рыбозаводу и уничтожать вражеские огневые точки и узлы сопротивления. Уже в первые часы боя десантники захватили пять пушек и сразу же повернули их [233] против гитлеровцев. Тут-то и пригодилось умение обращаться с трофейным оружием.
Моряки выбивали немцев чуть ли не из каждого дома. По мере освобождения населенного пункта из укрытий выходили женщины, старики, дети. Их радость нельзя описать. Это надо было видеть своими глазами. Оборванные, ослабевшие и голодные, люди стали помогать нашим воинам. Вместе с фельдшером отряда Машей Виноградовой они перевязывали раненых, переносили их в безопасное место. А были и такие, которые указывали бойцам и командирам расположение неприятельских огневых точек. Особенно выделялась среди этих славных людей Тося Полякова — молодая черноволосая девушка с живыми, выразительными глазами.
Пока отряд Куникова закреплялся на плацдарме, катера Сипягина пошли за подкреплением, которое готовилось на девятом километре под Новороссийском. Новые группы десантников возглавили офицеры И. М. Ежель, В. А. Ботылев и И. В. Жерновой. К 5 часам утра 4 февраля под командой майора Куникова уже было 870 человек.
Но к этому времени и фашисты опомнились. Они поняли, что имеют дело с небольшим отрядом морской пехоты, и, сосредоточив свежие силы, попытались уничтожить десант. Гитлеровское командование остановилось на классическом своем варианте: ударами с флангов отрезать отряд от моря, лишив его тем самым единственного пути для подвоза подкреплений, боезапаса и продуктов. Еще один удар наносился в центр, как раз в направлении командного пункта Куникова — от кладбища на Станичку, чтобы расчленить группу на две части. Наступление пехоты поддерживалось артиллерией и танками. С воздуха позиции морских пехотинцев непрерывно атаковали «юнкерсы» и «хейнкели».
Куниковцам удалось захватить полуразрушенные здания радиостанции и водокачки, занять окраинные кварталы Станички, пробиться к школе имени Шевченко. Теперь надо было во что бы то ни стало отстоять занятый плацдарм, а по возможности и расширить его.
В течение дня противник свыше десяти раз контратаковал боевые группы отряда. И неизменно откатывался назад, неся значительные потери. Перед позициями горели немецкие машины, подбитые куниковцами из немецких же орудий. Это действовал отдельный трофейный артдивизион [234] под командой политработника 5-й боевой группы старшего лейтенанта В. Н. Савалова.
Особенно большой натиск врага выдержала 3-я боевая группа, возглавляемая старшим лейтенантом Алексеем Таранавским. Здесь дело доходило до рукопашных схваток. Сам командир был тяжело ранен, но не покинул поле боя. Отделения старшин Н. Богданова и К. Диброва хладнокровно подпускали гитлеровцев на дистанцию гранатного броска, затем уничтожали их.
Из наиболее стойких и опытных бойцов майор Куников создал две подвижные группы, возглавляемые коммунистами Крайником и Кирилловым. Их бросали туда, где возникало критическое положение.
К утру 5 февраля гитлеровское командование на смену ослабленной и деморализованной пехотной дивизии румын подтянуло к Новороссийску две немецкие дивизии, в том числе одну горнострелковую. Участились артналеты и бомбежки с воздуха. Куниковцы вынуждены были перейти к обороне. Боеприпасы у них кончались. Оставалось по одному диску на автомат, по две-три гранаты на бойца. На исходе было продовольствие. Отряд вторые сутки оставался без воды: фляги опустели, а ручьев и колодцев на плацдарме не оказалось.
Утром пошел дождь, и моряки черными от копоти, окровавленными ладонями по капле собирали живительную влагу. Вторые сутки лежали они с оружием в траншеях и воронках на холодной скользкой глине, ослабевшие от жажды и голода, но исполненные решимости держать взятый с бою клочок новороссийской земли.
В первом броске успех был обеспечен стремительностью и отвагой. Теперь исход борьбы решали выдержка и стойкость.
— Отстоим завоеванный рубеж! — с этими словами обходили боевые группы майор Куников и капитан Старшинов. Эту мысль внушали бойцам капитан-лейтенант Ботылев и другие офицеры. И первый отзвук своим словам они находили в сердцах коммунистов.
Майор Куников после краткого совета со своими ближайшими помощниками передал по цепи приказ:
«1. При любом тяжелом положении никто не имеет права отходить, даже в тех случаях, когда грозит неминуемая смерть. [235]
2. Стрельбу из автоматов вести по ясно видимым целям только одиночными выстрелами, на расстоянии не более 50–100 метров.
3. Всему личному составу вооружиться немецкими трофейными автоматами и винтовками, используя захваченный к ним боезапас.
4. Гранаты бросать в исключительных случаях, по приказанию командира отделения и только по большим группам противника, с расстояния 25–30 метров.
5. Собрать весь боезапас с убитых и взять у раненых, которые не могут вести огонь самостоятельно.
6. Беречь продукты питания и особенно воду; суточную норму уменьшить втрое».
Узнав из радиограммы Куникова о тяжелом положении отряда, наше командование решило оказать ему помощь по морю, но из-за штормовой погоды и ожесточенного огня противника сделать это не удалось. Попытка подбросить боепитание воздушным путем также не имела успеха. Днем сильный зенитный огонь не позволял нашим самолетам снижаться над плацдармом, ночью же трудно было «попасть в цель», и ящики с боеприпасами и продуктами или падали в воду, или разбивались о камни, а иногда попадали к противнику.
Г. Н. Холостяков и И. В. Маслов рассказывали мне потом, как тяжело переживали эти неудачи Ф. С. Октябрьский и Н. М. Кулаков. Как только представилась возможность, Н. М. Кулаков высадился в Станичке и, изучив состояние дел на плацдарме, принял меры к облегчению положения десантников.
5 февраля куниковцы отразили семнадцать атак. Они уже приспособились к обстановке, отрыли новые ячейки, щели и траншеи, оборудовали блиндажи и укрытия в руинах зданий.
— Клочок грязной, перепаханной снарядами земли, а как он теперь дорог нам, — говорил Куников, улыбаясь необычно мягко, ласково. — Держались на трех китах. Во-первых, понимали, что плацдарм — ключ к Новороссийску, во-вторых, верили, что придет помощь, в-третьих, — в глазах Цезаря Львовича блеснул лукавый огонек, — в-третьих, надеялись на себя... — Майор поправил шапку, достал из кармана телогрейки сложенный вчетверо лист бумаги: — А нынче уже собираем дань. Послушайте: «Краснофлотцы и командиры 255-й Краснознаменной бригады [236] морской пехоты восхищены вашим мужественным сражением с фашистскими оккупантами, обеспечившим плацдарм для высадки десанта морской пехоты, и выражают чувство великой братской солидарности.
Братья! Мы пришли к вам на помощь и клянемся, что начатое вами дело освобождения города Новороссийска доведем до конца».
Куников сиял. А я невольно подумал о том, что полученное письмо уже теперь, еще не дойдя до своего коллективного адресата, стало тем самым простым актом духовного общения людей, без которого немыслима партийная работа.
Рассказывая мне о своих делах, Николай Васильевич Старшинов не без гордости показал несколько боевых листков, переписанных им совместно с Куниковым в блиндаже и разосланных по боевым группам. Листки назывались «В последний час». В них коротко излагались сообщения Совинформбюро о положении на фронтах (то были дни победного наступления наших войск), рассказывалось о подвигах отдельных героев-десантников. Сообщения эти воодушевляли бойцов и укрепляли их волю к победе.
В блиндаже я прочитал два боевых листка. Один из них назывался «На командном пункте» и был написан рукой Куникова, другой, с пометкой «05.02 1943» был такого содержания:
«В последний час по Советскому Союзу. Наши войска заняли города Красный Лиман, Купянск, Кущевская, перерезали железную дорогу Орел — Курск.
По отряду. Группа под командованием младшего лейтенанта Пшеченко стремительным броском захватила пушку противника и из этой пушки успешно громит фашистов.
Краснофлотец Степанов из боевой группы младшего лейтенанта Пахомова гранатой уничтожил пулеметную точку врага и из автомата уничтожил пять фашистов...»
Мне довелось видеть, как читали куниковцы боевой листок с рассказом Надежды Волковой о гибели восемнадцати черноморцев. Волкова переходила линию фронта и доложила об этом случае нашему командованию.
В ноябре 1942 года по улицам Армавира немцы вели группу матросов, закованных в кандалы. Судя по надписям на бескозырках, это были черноморцы. Лица у них были как восковые, в кровоподтеках, рваные бушлаты [237] клочьями свисали с плеч, сквозь тельняшки сочилась кровь. Некоторые из них были босые.
Матросов вели под усиленным конвоем.
— Ну что, братва, отдохнем немножко? — раздался хриплый, но все еще сильный голос одного из моряков.
— Можно, — поддержали его другие, и вся группа остановилась.
Конвоиры стали толкать пленных и бить прикладами, кричать и угрожать. Но моряки не тронулись с места.
— А теперь, братва, споем, — послышался все тот же голос и, не дожидаясь ответа, начал:
Наверх вы, товарищи, все по местам.Конвоиры по приказу офицера-эсэсовца стали избивать пленных, но черноморцы продолжали петь. Песню услышали жители. Пренебрегая опасностью, они вышли на улицу. И вскоре здесь собралась большая толпа женщин и детей. Они пытались передать пленным хлеб, однако конвоиры набросились и на женщин.
Черноморцы двинулись вперед, а петь не перестали. Так и ушли с песней. Армавирцы запомнили, что у одного из моряков на рукавах кителя выделялись две золотые полоски с красными просветами между ними — это был политрук.
Листовка с рассказом Надежды Волковой еще долго ходила по рукам бойцов. Она не требовала комментариев.
— Теперь, с подходом подкрепления, — говорил старший лейтенант Старшинов, — и мои дела пойдут в гору. Ежели что — в политотдел. И новости расскажут, и совет дадут, и указание. Заживем, как на Большой земле.
Не знаю теперь, с того ли дня мысхаковский плацдарм стал называться Малой землей или позже. Все-таки, наверное, позже, в конце февраля или в марте, когда на плацдарме уже действовало несколько тысяч морских пехотинцев и бойцов армейских частей. К тому времени линия фронта, начинаясь у рыбозавода, пересекала Станичку, шла к горе Колдун и далее к морю западнее Мысхако. Рожденное в окопах, меткое слово быстро вошло во фронтовой обиход, перекочевало в газеты, в штабные документы... Это было потом. А пока на плацдарме зацепилось [238] чуть более трех тысяч бойцов. Но у них уже был штаб, у них был политотдел. И они были морской пехотой.
Герои о героях
Вечером 5 февраля, в час, когда наши канлодки приближались к Станичке, майор Куников, словно предчувствуя оказию, написал на имя командующего записку: «Старший краснофлотец товарищ Сморжевский, истребивший лично за дни десантной операции 27 фашистов и пулеметный расчет, просит передать вам трофейный пистолет, взятый им сегодня в бою...»
Это письмо стало первым донесением с плацдарма о подвигах десантников. Я прочитал его уже в Геленджике, возвратившись с Малой земли. В оперативной группе политуправления флота к тому времени скопилось уже немало документов, отражающих боевые действия на плацдарме, раскрывающих подвиги наших бойцов и командиров. Каждую весточку с Малой земли мы ждали с нетерпением. Меня же особенно тянуло к тем, кто приходил из отряда майора Куникова.
До сих пор помню, как выглядели написанные карандашом на листах ученических тетрадей политдонесения капитана Старшинова. В них мелькали знакомые имена: Романов, Корницкий, Потеря, Лидочка Верещагина, Коваль...
Старшина 1-й статьи И. Прохоров подавил две пулеметные точки, уничтожил шесть гитлеровцев. Во время атаки вражеских позиций увлек за собой товарищей с возгласом: «Вперед, братишки, разве мы не черноморцы!» Майор Куников объявил старшине благодарность и представил его к медали «За отвагу».
Коммунист сержант Любченко (замполит 3-й боевой группы) с тремя бойцами скрытно проник в расположение противника и атаковал его огневую точку. Расчет был уничтожен, а захваченный пулемет десантники повернули против врага.
Растет боевой счет снайпера Ф. Рубахо.
Скуп и сдержан язык записки, написанный в полутемном блиндаже в перерывах между контратаками врага. Хотелось знать больше. И неожиданно донесения Старшинова получили подробнейшее дополнение. Это случилось в день, когда мы навестили раненых в геленджикском [239] госпитале. Куниковцы и здесь старались держаться поближе друг к другу. Я знал: на каждого из них можно было писать представление к ордену. Кстати, все куниковцы получили высокие награды, многие — не по одной. Но сейчас этих ребят беспокоило: не забыли бы погибших, не упустили бы из виду тех, кто воюет там, на плацдарме.
На мой вопрос, знали ли они младшего сержанта Корницкого, раненые стали наперебой рассказывать о нем, а один из моряков промолвил:
— Ну что ж, Миша погиб как настоящий комсомолец и настоящий моряк. Он хорошо знал, что такое дружба, и ценил ее больше жизни.
Дело было так. К полудню на одном из участков немцы сосредоточили значительные силы, видимо для нанесения нового удара по отряду. Группе бойцов под командой капитан-лейтенанта Ботылева было приказано проникнуть в тыл этим силам, вызвать у противника замешательство и сорвать его замысел.
К вечеру группа Ботылева достигла цели. Ей удалось занять трамвайный парк, гараж, еще несколько малых зданий и закрепиться в них. Однако ночью и в первой половине следующего дня немцы подтянули сюда, в район школы, автоматчиков, и они при поддержке танков сумели окружить наших десантников, а затем расчленить их на две части.
Небольшую группу бойцов, засевшую в школе, возглавил лейтенант Григорий Зыбин. Отбивая одну атаку за другой, моряки продолжали удерживать рубеж.
В сумерках сюда подошли танки. На них из окон школы полетели гранаты. Но расстояние до танков еще было большое, и гранаты не долетали. Тогда младший сержант Михаил Корницкий выбежал во двор и метнул противотанковую гранату прямо под гусеницу головной машины. Танк остановился. Примеру Корницкого последовал старшина 1-й статьи Василий Егоров.
Вражеские машины, отстреливаясь, отошли назад.
Но положение наших бойцов оставалось тяжелым. Связи с Ботылевым не было. Боезапас подходил к концу. Многие моряки, в том числе и Корницкий, получили ранения. Фашистские снаряды, пробившие стены здания, вызвали несколько очагов пожара. Гитлеровцы, считая дело советских десантников безнадежным, скапливались [240] у школьной ограды, чтобы пленить их при выходе из горящего здания. Криками они уже предлагали морякам сдаться.
Лейтенант Зыбин сказал:
— Надо связаться с Ботылевым. Кто пойдет?
Первым отозвался младший сержант Корницкий:
— Я пойду. А не пройду, так даром не погибну, заберу на тот свет добрый десяток фрицев. — И, обращаясь к пулеметчику Макаренко, сказал: — Возьми мой боезапас и прикрывай меня...
Навесив на пояс несколько гранат, взяв одну из них в руку, Корницкий выскочил во двор, стремительно перебежал его и бросился к забору. Видимо, тут моряка и настигла пуля. У него хватило силы лишь на то, чтобы занести руку с гранатой над головой и перевалиться за ограду.
Из-за каменной стены выплеснулось пламя, и тотчас же раздался оглушительный взрыв. Судя по всему, на поясе у Корницкого висели и противотанковые гранаты. Вражеская засада понесла большой урон.
Пользуясь замешательством противника, лейтенант Зыбин вывел своих бойцов из горящего здания и вскоре соединился с Ботылевым.
Рассказывая о подвиге Корницкого, раненые его друзья вспоминали, что этот самоотверженный боец и верный товарищ сражался в родных краях. Родился он на кубанском хуторе Старо-Зеленом, с детства интересовался историей здешних мест, хорошо знал многих героев «Железного потока» — ветеранов легендарной Таманской армии, наслышан был о гибели черноморской эскадры в Новороссийске, отлично помнил вылазки отважного Кочубея. Душа лихого кубанского казачонка тянулась к героическому. Мечтал о море. Любил коней. Не все задумки сбывались. Вышло так, что после школы пришлось работать на шорно-седельной фабрике, а после призыва на флот — телефонистом береговой батареи. Нигде он не терял бодрости и трудолюбия, честно выполнял то дело, которое ему поручали. Уже в войну добился назначения первым номером орудийного расчета, побывал в тяжелых операциях, а когда Куников стал набирать добровольцев в отряд, сразу же попросил зачислить и его.
Политдонесение о боевых заслугах отважного десантника [241] послужило основой для представления его к высокой награде. Весной на Малую землю пришла весть: младшему сержанту Корницкому Михаилу Михайловичу присвоено звание Героя Советского Союза. В газетах к тому времени появились первые, написанные по отрывочным сведениям очерки о самоотверженном подвиге морского пехотинца. Скоро о нем узнал весь флот.
Широко разошлась слава и о многих других бойцах куниковского отряда. И как иногда бывает, рассказы о героях дополнялись молвой, обрастали новыми деталями, становились легендами. Не теряя реальной основы, такие рассказы приобретали особое эмоциональное звучание, возбуждали не только разум, но и душу человека.
Среди моряков Черноморского флота, особенно десантников, в сорок третьем году с необычайной быстротой распространилась песня куниковцев. Не могу сказать, кто был ее автором. Знаю только, что она имела несколько стихотворных вариантов. Один из них начинался так:
Куников с отрядом храбрых моряковА в 1965 году, к 20-летию Победы, «Известия» опубликовали очерк «Человек из песни», эпиграфом к которому шли такие слова:
Под Новороссийском жаркий бой идет.В этом очерке говорится о том, как красные следопыты из школы-интерната № 10 во главе с учителями-краеведами А. А. Стасевич и Л. С. Головачевой пошли по следам воспетого в песне пулеметчика, встретились с ним и узнали о подвигах героев Новороссийска. Говорится [242] в очерке о боевых делах и послевоенной судьбе самого Павла Потери, сражавшегося на Малой земле с легендарным «максимом» времен штурма Зимнего и буденновских тачанок. Моряк прошел с боями всю войну, был участником Парада Победы в Москве, на Красной площади, где он шагал правофланговым в сводной колонне Черноморского флота. Теперь лейтенант запаса П. Н. Потеря живет и работает в Ростове начальником деревообделочного цеха — первого в тресте цеха коммунистического труда.
«Несколько лет назад, — писал автор очерка Вл. Моложавенко, — на Малой земле закладывали новые виноградники. В одной из старых воронок нашли пулемет «максим». На исковерканном металле уцелел номер. Оказалось, что это тот самый пулемет, что был до войны в Ростовском музее! Драгоценная реликвия хранится с тех пор в Ленинградском военно-историческом музее. В том городе, где «максим» начинал служить делу революции».
Не могу судить о всех важных и второстепенных обстоятельствах, связанных с судьбой знаменитого «максима». Но что его стальное тело должно быть в царапинах и ранах, это совершенно точно.
Ведь многие из нас, читавших донесения из отряда Куникова, считали, что пулеметчика Потерю нам видеть уже не придется.
Сразу же после высадки на берег Потеря со своим пулеметом занял огневую позицию у рыбозавода.
— С этой стороны не должен пройти ни один фашист, — сказал ему Куников.
И пулеметчик встречал контратакующие вражеские цепи метким, расчетливым огнем.
На следующий день Потеря со своим «максимом» занял позицию на правом фланге отряда, поблизости от школы. Семнадцать контратак отбил он вместе с автоматчиками, не один десяток гитлеровцев пал под их огнем. Потом, когда иссякли пулеметные ленты, неутомимый в бою моряк стал связным между боевыми группами. После того как на плацдарм доставили подкрепление и боезапас, Павел Потеря снова лег за пулемет. Во время одного из налетов вражеской авиации в ячейке раздался сильный взрыв. Видимо, бомба упала совсем рядом. «Максим» был искорежен, его же хозяина, в бессознательном [243] состоянии, истекающего кровью, удалось извлечь из-под земли лишь спустя два часа после бомбежки.
Майор Куников был сильно опечален потерей одного из давнишних своих сподвижников. Но пулеметчик пережил своего любимого командира и прошел с его именем на устах и в сердце до Констанцы и Варны, до самых западных пределов Черноморья.
На плацдарме бои шли непрерывно. Каждый день, каждый час они рождали новых героев. Одним из них стал старшина 2-й статьи Николай Романов. Он со своим отделением атаковал вражескую батарею. Сразу же после высадки у рыбозавода Романов повел бойцов к железнодорожной насыпи, откуда били пулеметы и орудия. Опытный десантник, участвовавший в обороне Севастополя, быстро сориентировался в обстановке и точно определил место огневой позиции батареи. Ползком и мелкими перебежками бойцы приблизились на дистанцию гранатного броска.
По команде старшины краснофлотец Костенко метнул гранату и вместе с двумя другими десантниками открыл огонь из автомата. Тем временем сам Романов, младший сержант Морган и другие бойцы зашли с тыла и, пустив в ход гранаты, а потом и кинжалы, перебили прислугу у двух пулеметов и одного орудия. Повернув трофейное оружие в сторону отходящего противника, моряки открыли огонь.
Спустя несколько часов гитлеровцы навалились на левый фланг отряда со стороны радиостанции. Орудийный расчет Романова встретил их меткими выстрелами. Три часа длилась схватка. Двести снарядов выпустили десантники по фашистам. Когда был ранен наводчик Битадзе, Романов сам встал к пушке.
Много неприятностей доставлял десантникам расположенный поблизости дот. Когда наступили сумерки, старшина 2-й статьи Романов, взяв с собой матросов Голанова и Костенко, подобрался к огневой точке. В амбразуру полетели противотанковые гранаты. Уцелевшие гитлеровцы спаслись бегством. Десантники забрали пулемет с собой, а дот подорвали.
Тем временем боевая группа лейтенанта Пшеченко овладела еще одним вражеским орудием. Получив об этом доклад, майор Куников сказал капитану Ф. Е. Котанову: [244]
— Ну что ж, начальник штаба, можно начать формирование артдивизиона...
За двое суток десантники захватили девять вражеских орудий. Семь из них было пущено в ход. Так создавался артдивизион, который возглавил политработник старший лейтенант Савалов. Надо ли подчеркивать, какую огромную роль сыграли эти орудия в первые, самые напряженные дни борьбы за плацдарм!.. Впрочем, на этом клочке земли каждый патрон имел значение. А уж о людях и говорить нечего!
В записках и донесениях Куникова и Старшинова, в рассказах бойцов и офицеров отряда вслед за Корницким и Романовым называются имена Верещагиной и Виноградовой. О последней майор Куников писал в одном из писем как о девушке «феноменального бесстрашия».
Одну из них — Лиду Верещагину — мне удалось увидеть лично. Помнится, на рассвете 6 февраля в блиндаж забежал по какому-то неотложному делу невысокий боец в ватных брюках, телогрейке и в кирзовых сапогах. Только присмотревшись попристальнее да заметив на боку у бойца огромную сумку с красным крестом, понял я, что Старшинов ведет разговор с медсестрой.
— Иди, Лидочка, — сказал замполит, и девушка, окинув быстрым взглядом голубых глаз новых людей в блиндаже, тряхнула золотистыми кудряшками и побежала наверх.
Это хрупкое создание решительно преображалось, когда дело касалось жизни порученных ей людей. Рвутся снаряды и бомбы, трещат автоматные очереди, а Верещагина переползает от воронки к воронке, заглядывает в траншеи в поисках тех, кому нужна ее помощь. Получившим легкие ранения она быстро делала перевязки, а тяжелораненых брала на спину и тащила в безопасное место.
Стыли руки от холодного ветра и дождя, ныло тело от перенапряжения, но девушка продолжала делать свое дело. Десантники беспокоились за ее жизнь, особенно по ночам, и то и дело справлялись о ней:
— Сестренка не проходила?
— Да здесь я, — отзывалась откуда-нибудь из темноты девушка.
— Дружок ты наш, Лидочка, — радовались бойцы и, смущаясь, брали у нее санитарную сумку, предлагали [245] последний глоток воды из фляги. А Верещагина, мягко негодуя, говорила:
— Что вы, ребята, в бою без воды труднее...
«Сегодня краснофлотец Л. Верещагина, — сообщал в очередном донесении старший лейтенант Старшинов, — перевязала 22 раненых бойца, вынесла с поля 8 тяжелораненых».
Лидочка не одна. Вместе с ней самоотверженно несли на девичьих плечах тяжкое бремя десантников Надя Лихоцкая и Маша Виноградова, Нина Марухно и Зина Романова, Женя Хохлова и Галя Воронина. Им многие куниковцы обязаны жизнью.
Как бы ни были неизбежными на войне потери, сердце долго не может примириться с гибелью дорогих и близких людей. Когда в первой боевой группе упоминалось имя младшего сержанта Коваля, лица бойцов суровели: все они любили и уважали своего парторга, погибшего в первый день боев на плацдарме.
Было это так. Сильный прицельный огонь из дзота прижал десантников к земле. Атакующая цепь залегла. Младший сержант Коваль получил задание обезвредить огневую точку. Парторг пошел на нее вместе с матросом Панюшенко и младшим сержантом Красюком. Подобраться к дзоту незаметно оказалось невозможно, бойцы попали под обстрел. Коваль был ранен.
— Нет, надо заткнуть ему глотку, — сказал он с яростью Красюку и бросился с противотанковой гранатой к дзоту. Парторг на ходу метнул гранату. Раздался оглушительный взрыв.
Когда Красюк и Панюшенко подбежали к амбразуре, возле нее лежал бездыханный Коваль.
Да, трудно примириться с гибелью дорогих и близких людей, хотя разум говорит: на войне жертвы неизбежны.
На плацдарм, с таким трудом удерживаемый отрядом майора Куникова, продолжали прибывать новые силы. Вслед за 255-й бригадой морской пехоты полковника А. С. Потапова вечером 8 февраля 1943 года на Малую землю высадились подразделения 83-й Краснознаменной бригады под командованием подполковника Д. В. Красникова. Со второй попытки удалось пробиться на плацдарм и батальонам 165-й стрелковой бригады. 9 февраля сюда прибыл полковник Д. В. Гордеев со штабом группы особого назначения (ГОН), которая организационно объединила [246] все подразделения и части Малой земли, в том числе отдельный авиадесантный полк и партизанские отряды «Ястребок», «Новый», «Гроза». Под началом полковника Д. В. Гордеева сосредоточилась плеяда талантливых командиров и политработников, многие из которых отличились в обороне Одессы, Севастополя и Кавказа, в Керченско-Феодосийской десантной операции. Среди них были А. С. Потапов, П. Ф. Горпищенко, Д. В. Красников, Ф. В. Монастырский, М. К. Видов и многие другие.
Высадка подкреплений обеспечивалась артиллерией Новороссийской военно-морской базы и авиацией флота, боевыми действиями которых руководили контр-адмирал Г. Н. Холостяков и генерал-лейтенант авиации В. В. Ермаченков. Основную массу войск, оружия и боезапаса доставили к Малой земле корабли группы, которой командовал капитан 1 ранга Г. А. Бутаков. Хотя вражеская оборона была основательно расшатана, высадка наших войск проходила в трудных условиях. Гитлеровцы, подтянув свежие силы, танки, артиллерию и шестиствольные минометы, встречали корабли сильным прицельным огнем. Было решено направлять канлодки и тральщики с десантом к мысу Пенай, находившемуся под прикрытием наших береговых батарей, а оттуда уже на катерах в район Станички. Там, где мелководье мешало катеру или боту подойти к берегу вплотную, бойцы прыгали прямо в воду.
Становилось очевидным, что для успешной высадки подкреплений и организации боевого питания десантников надо создать комендантскую службу, способную контролировать подходы к плацдарму с моря, принимать корабли с войсками и техникой, а в случае нужды делать проходы.
И армейское и флотское командование сошлось во мнении, что лучше всего эти сложные задачи выполнит отряд майора Куникова. В ночь на 11 февраля Куников взял под свой контроль причалы и всю береговую черту на Суджукской косе.
По опасностям и трудностям новое задание куниковцев мало отличалось от боев непосредственно на переднем крае, а в некоторых отношениях оказалось гораздо сложнее: все 225 дней существования Малой земли каждый ее квадратный метр от переднего края до уреза [247] воды был под огневым воздействием противника. Так что понятие передовой на плацдарме было весьма условным.
С большим энтузиазмом приступил майор Куников к новым обязанностям. Впрочем, совсем новыми их назвать было нельзя: уже с 4 февраля Куникову волею обстоятельств приходилось ежедневно, заботиться об охране плацдарма с моря и о быстрейшей выгрузке войск и техники.
С вечера 11 февраля Куников уже хлопотал у основания Суджукской косы, где надо было подготовить причал и площадку для приема танков с кораблей. Ночью он дважды приходил сюда со своего командного пункта. Он поторапливал с выгрузкой, так как знал, что противник, заметив прибытие кораблей, усилит артиллерийско-минометный огонь.
В третий раз Куников направился к пристани после двух часов ночи. С ним отправился связной Дмитрий Гапонов. Как обычно, они шли по тропинке, проложенной через еще не обезвреженное минное поле.
Гитлеровцы обстреливали этот участок. Один из снарядов упал неподалеку от идущих и взорвал мину. Куников упал, пораженный осколком в спину.
Это было в двух километрах от командного пункта. Прибежавшая сюда фельдшер Маша Виноградова перевязала майора и не отходила от него до тех пор, пока катер не доставил раненого в Геленджик. Здесь, в госпитале, Куникову сделали операцию. Осколок был маленький, но он попал в жизненно важный центр.
В свои последние часы Цезарь Львович редко бывал в памяти. Когда же сознание его прояснялось, Куников продолжал думать о войне, о боевых друзьях. Прощаясь с офицерами, он подозвал к себе капитан-лейтенанта В. А. Ботылева и отдал ему толстую тетрадь:
— Вот, возьми это. Может быть, найдешь в моем дневнике что-нибудь полезное для борьбы с врагом. Береги людей. Хорошие ребята. Тяжело мне с вами расставаться, друзья мои. Много мы с вами сделали хороших дел для нашей Родины. Долго нас будут помнить враги. Прощайте. Мне стало что-то очень тяжело...
Из Геленджика на плацдарм стали передавать по радио вместе с оперативными распоряжениями и медицинские сводки: куниковцы желали знать о состоянии здоровья любимого командира. [248]
Так продолжалось двое суток. 14 февраля 1943 года в морском госпитале Геленджика перестало биться сердце человека, положившего начало Малой земле.
Пятнадцатого его хоронили.
К этому дню на плацдарме сражалось семнадцать тысяч человек: с танками, с артиллерией, с непреклонной решимостью освободить Новороссийск.
В командование отрядом особого назначения вступил капитан-лейтенант В. А. Ботылев. Он доносил в штаб базы, что политико-моральное состояние личного состава высокое. Моряки готовы выполнить любое задание командования.
Перед штурмом
В начале марта я вернулся в Москву. Как только был завершен отчет о работе в февральской десантной операции, И. В. Рогов приказал мне собираться в отъезд на Амурскую флотилию, которой в это время командовал вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, сдавший Черноморский флот вице-адмиралу Л. А. Владимирскому. После этой командировки я получил задание проверить состояние партийно-политической работы в некоторых специальных учреждениях Наркомата ВМФ.
И. В. Рогов требовал от инспекторов не только устного доклада, но и представления обстоятельной докладной записки с выводами и конкретными предложениями. Если инспекция была групповой и носила особо важный характер, созывалось партийное собрание Главного политуправления. Часто на такие собрания приглашались заинтересованные офицеры Главного штаба и центральных управлений ВМФ, Иногда по итогам инспекции писались директивы или составлялись письма, в которых определялось направление работы командиров, политических органов, партийных и комсомольских организаций. Обобщенный материал инспекции рассылался по флотам, а самые важные вопросы начальник управления докладывал в ЦК ВКП(б).
В первой половине 1943 года мы, инспекторы, как и все сотрудники политорганов, особенно внимательно изучали опыт фронтовых партийных организаций и органов печати. Надо было решить задачу, как на новом этапе войны улучшить идейно-политическое воспитание воинов. [249]
24 мая 1943 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О реорганизации структуры партийных и комсомольских организаций в Красной Армии и усилении роли фронтовых, армейских и дивизионных газет». Указание партии о необходимости повышения боевитости партийных организаций и превращения газет в центры политической работы потребовало от флотских политорганов немалой перестройки работы.
Уровень пропаганды во многом зависел и от состояния материально-технической базы. В связи с этим мне было поручено проверить деятельность отдела снабжения, и я надолго окунулся в затейливую механику снабженческих дел. В то же время продолжал с особым вниманием изучать оперативные сводки и политдонесения, касающиеся боевых действий на Малой земле, подолгу расспрашивал офицеров, прибывавших из кавказских баз Черноморского флота.
Плацдарм у Мысхако жил, укреплялся. Он грозил окружением всей новороссийской группировки противника, и гитлеровское командование предпринимало все меры, чтобы ликвидировать его. В апреле четыре вражеские дивизии при поддержке артиллерии и авиации повели наступление на Малую землю. На каждого защитника плацдарма пришлось в эти дни не менее пяти вражеских снарядов. Ежедневно фашистская авиация делала сотни самолето-вылетов на бомбежку и штурмовку позиций советских десантников. Атака следовала за атакой. Но гарнизон Малой земли стоял.
На плацдарм прибыли подкрепления, в бой включились наша бомбардировочная и штурмовая авиация и особая группа береговой артиллерии флота, расположенная на восточном берегу Цемесской бухты.
Когда штурм плацдарма с суши не удался, гитлеровцы решили заблокировать его с моря. Они направили к Новороссийску крупные силы авиации, торпедные и сторожевые катера, чтобы топить советские корабли, срывать снабжение десантных войск. Однако черноморцы, и прежде всего катерники дивизионов Н. И. Сипягина и Д. А. Глухова, обеспечили морскую дорогу, которая связывала Мысхако с Большой землей. Правда, каждый рейс к причалам плацдарма требовал от моряков виртуозного мастерства и самоотверженности.
В одном из донесений прочитал я о славных делах катера, [250] которым командовал старший лейтенант В. Ф. Школа. Позже мне удалось познакомиться с этим храбрым офицером и узнать некоторые подробности его геройских рейсов к Малой земле. Более десяти раз Школа встречался с неприятельскими кораблями. Они обычно уходили под прикрытие своих батарей. А когда имели перевес в силах, пытались потопить катер. Старший лейтенант Школа и его боевые товарищи смело шли на врага и неизменно побеждали.
Снабжение морской пехоты и армейских частей, закрепившихся на плацдарме, не прерывалось ни на одна день.
Но как бы ни были благополучны сводки с Малой земли, каждый из нас ожидал часа, когда ее защитники получат приказ перейти в наступление. Полковник Н. Н. Сальников, начальник отдела кадров, побывавший вместе с И. В. Роговым на Черноморском флоте, частенько подходил вместе со мной к карте, и мы подолгу обсуждали боевые действия на Северном Кавказе.
— Уже освобожден Таганрог, Мариуполь, Осипенко, — отмечал я флажками линию фронта, — наши подходят к Перекопу, а немцы держатся за кубанский плацдарм...
— Уйдут оттуда — в Крыму не удержатся, — сказал Сальников. — Вот и шумят о неприступности Голубой линии, и не только шумят — укрепляют. Почитай разведсводку.
Подполковник К. А. Деньщиков, начальник отдела спецпропаганды, хорошо знавший положение дел по ту сторону фронта, пояснил нам, что кроется за понятием «Голубая линия».
Основная полоса немецкой обороны, получившая в документах вермахта название Голубой линии, проходила от Темрюка по правому берегу Кубани, через станицы Крымскую и Неберджаевскую по западным отрогам Главного Кавказского хребта до Новороссийска. Своими флангами Голубая линия упиралась в Азовское и Черное моря. Новороссийск был не только фланговой опорой линии, но и ключом всей вражеской обороны.
Гитлеровцы не жалели сил для превращения города и его окрестностей в неприступную крепость и со стороны суши, и со стороны моря. Они создали сложную систему [251] узлов сопротивления, дотов и дзотов, инженерных заграждений. Город был опоясан пятью рядами траншей, семью рядами колючей проволоки и сплошными минными полями. Многие городские кварталы, подходы к причалам также были минированы{10}.
На вершинах гор, окружающих Цемесскую бухту, фашисты установили посты наблюдения и многочисленные батареи. Новороссийск удерживали пять дивизий. В среднем на каждый километр фронта гитлеровское командование имело до 1300 солдат и офицеров, 60 пулеметов, 20 минометов и до 25 орудий. При необходимости фашисты могут сосредоточить на подходах к городу с моря огонь 100 орудий.
— Огрызаться противник будет крепко, — сделал вывод Деньщиков. — В гарнизоне у него надежный кулак — 125, 73 и 4-я дивизии вермахта.
Однажды поздним августовским вечером меня пригласил к себе И. В. Рогов и повел речь о новой командировке. Иван Васильевич сказал, что мне снова предстоит вместе с ним отправиться в район Новороссийска.
— Готовы? — спросил он.
— Как всегда, товарищ генерал, — ответил я.
В Геленджик наша группа прибыла в начале августа и сразу же приступила к знакомству с обстановкой и ходом подготовки войск и кораблей к предстоящим боевым действиям. Об оперативном замысле мало кто знал. Людей, посвященных в суть Новороссийской операции, можно было сосчитать по пальцам.
Я занялся изучением партийно-политического обеспечения предстоявших боевых действий. Между флотскими и армейскими политорганами, и прежде всего между политуправлением Черноморского флота и политотделом 18-й армии, являвшейся главной ударной сухопутной силой в боях за Новороссийск, здесь была самая тесная связь. Военные советы армии и флота совместно издали директиву, определявшую направленность, формы и методы партийно-политической работы. Всюду шли обстоятельные инструктажи командиров и политработников, [252] пропагандистов и агитаторов, парторгов и комсоргов... Во флотской газете «Красный черноморец», в многотиражках и специальных боевых листках, памятках и листовках ветераны подразделений рассказывали об опыте высадок десанта и боев на плацдарме. Особенно много материала было в печати об авангардной роли коммунистов. Статьи, очерки и корреспонденции под рубрикой «Берите пример с коммуниста» не сходили с газетных страниц.
Мне крепко врезались в память два эпизода, о которых тогда писали, а об одном из них еще до публикации мне рассказал командир Новороссийской военно-морской базы контр-адмирал Г. Н. Холостяков.
На буксире во время бомбежки начался пожар. Молодая команда судна несколько растерялась. Тогда со стоявшего рядом боевого корабля прибежал матрос, схватил шланг, облил себя водой и бросился в огонь.
Пламя вырывалось из кубрика. Несмотря на смертельную опасность моряк направился в самое пекло. На помощь ему поспешили матросы Лифанов и Черных, а потом и остальные члены команды горевшего судна. Буксир был спасен.
Героем этого происшествия оказался коммунист Близнюк.
Второй эпизод связан с гибелью эскадренного миноносца «Безупречный». Оставшиеся в живых успели спустить шлюпки и стали принимать на них раненых. Всем места в лодке не хватило, и коммунисты прыгнули в воду. Среди них был и уже немолодой мичман. Китель стеснял движения, но он или не мог уже его снять, или не желал. Вокруг продолжали рваться авиабомбы, вражеские летчики стреляли по безоружным матросам. Корабль медленно уходил в воду.
Мичман поплыл рядом со шлюпкой. Лишь через пятьдесят часов его вытащили из воды. Ослабевшими руками он достал из бокового кармана размокшую книжицу в красном переплете — партийный билет на имя Ивана Федоровича Миронова. Он был парторгом на корабле.
Сейчас Миронов в запасе и живет в Севастополе.
В связи с тем, что в войска прибыло необстрелянное пополнение, командиры и политработники вместе с коммунистами — ветеранами подразделений повели среди молодежи активную воспитательную работу. [253]
На плацдарм прибыл начальник политотдела 18-й армии полковник Л. И. Брежнев. Хотя на Малой земле действовала лишь часть этой армии, он нередко бывал здесь. Добирался когда на чем. Почти всегда приходилось идти под вражеским огнем. А однажды сейнер, на котором Л. И. Брежнев направлялся на Малую землю, наскочил на мину. Взрывной волной Леонида Ильича сбросило в море. Матросы кинулись на помощь. Начальника политотдела быстро подняли на борт. Он находился в бессознательном состоянии, но вскоре пришел в себя.
Несмотря на повреждение, сейнер благополучно дотянул до плацдарма.
Л. И. Брежнев глубоко вникал в особенности партийной работы на плацдарме, беседовал с бойцами, инструктировал политработников, парторгов и комсоргов. Он предложил организовать встречу ветеранов-десантников с бойцами общевойсковых подразделений, которые впервые шли на подобную операцию.
— Лучше всего, наверное, это сделают моряки из отряда Куникова, — сказал Леонид Ильич.
К этому времени отряд особого назначения был преобразован в 393-й отдельный батальон морской пехоты. Л. И. Брежнев решил побывать в этой части. Вместе с капитаном 1 ранга В. И. Семиным он вскоре прибыл в Геленджик, где располагались в то время куниковцы. Леонид Ильич рассказал морякам о жизни и боевых делах частей 18-й армии, сообщил последние новости о положении на фронтах, затем обратился к десантникам с просьбой прислать лучших своих представителей в армейские подразделения для передачи боевого опыта.
Перед тем как отправить в армию своих ветеранов В. А. Ботылев и Н. В. Старшинов с каждым побеседовали. В состав делегации были включены старшины и сержанты, главным образом коммунисты-орденоносцы, многие из которых сражались в морской пехоте еще с осени 1941 года.
Можно представить, какое впечатление на новобранцев произвели эти бывалые ребята в бескозырках и мичманках, с орденами и медалями на груди! К тому же они очень просто и доходчиво рассказали, как надо готовиться к десанту, что взять с собой из боеприпасов и продуктов, как вести себя на корабле, у берега и в воде, как блокировать дзоты, снимать снайперов, преодолевать проволочные [254] и минные заграждения. Некоторые приемы десантники показали. Впечатление было большое. И кто знает, сколько молодых сердец избавилось в этот день от страшной, сковывающей все существо тревоги, от действующей на нервы неизвестности. Бойцы увидели людей, которые прошли через огонь, уцелели и весело балагурят. Значит, и они могут так же...
7 сентября генерал-лейтенант И. В. Рогов созвал старших политработников Черноморского флота на совещание, куда были приглашены командиры и начальники политотделов соединений 18-й армии. К этому времени всем собравшимся уже был известен основной замысел предстоявшей операции по освобождению Новороссийска.
Исходя из особенностей обороны противника, советское командование решило нанести комбинированный удар: сухопутными войсками — с флангов, флотом — с моря. Гитлеровскую группировку, занимавшую Новороссийск, предполагалось разгромить сходящимися ударами с трех направлений. Морской десант должен был высадиться прямо в порт, а войска 18-й армии — начать наступление с плацдарма на Малой земле и со стороны Туапсинского шоссе. Планировалось, что их действия поддержат артиллерия (200 орудий) и несколько реактивных подразделений, около 120 самолетов. Для высадки десанта было выделено более 100 различных судов.
Нас, флотских офицеров, заботила, конечно, морская часть операции. Как высадить десант непосредственно в порт, когда бухту перегораживает каменный мол — брекватер, а каждый метр водного пространства и линии причалов простреливается? Как согласовать действия сотни катеров и судов с разными скоростями хода и слабым штурманским оборудованием, как провести эти малые корабли ночью с десантом точно к местам высадки? Можно было представить меру ответственности, легшей на плечи контр-адмирала Г. Н. Холостякова, назначенного командиром высадки.
Враг понастроил много огневых точек на молах, на причалах в порту. Это были действительно точки, которые трудно уничтожить артогнем. А если их не уничтожить — в Цемесскую бухту не прорваться. Решили стрелять по молу и причалам торпедами. Торпедные атаки по [255] береговым целям — с этим катерникам еще не приходилось сталкиваться. Поэтому командир бригады капитан 2 ранга В. Т. Проценко уже много дней подряд отрабатывал с офицерами одного из своих дивизионов новую тактическую схему. Минеры переделывали инерционные ударники торпед, разрабатывали новый способ подрыва бонотросовых заграждений.
Несколько ночей подряд над Новороссийской и Цемесской бухтами летали наши самолеты. Делалось это для отвлечения внимания противника от моря. Рокот авиационных моторов и в час высадки должен был перекрыть шум корабельных машин. Под носом у врага, на побережье, мимо которого должны пройти суда с десантом, моряки под руководством гидрографического отдела флота скрытно ставили створные огни, организовывали манипуляторные пункты, чтобы катера и мотоботы безошибочно и вовремя вышли в назначенные точки.
А разве меньше хлопот было у командиров и политработников отрядов десантных кораблей? Их создали три — по числу основных мест высадки и соответствующих групп десантных войск. И каждый отряд — это десятки катеров, сейнеров, мотоботов и баркасов. Почетное место в этом «москитном флоте» заняли и болиндеры. Одни суда предстояло брать на буксир, палубы и борта других — укрепить стальными противопульными пластинками. Не менее важно было также утвердить уверенность в надежности крошечного кораблика у десантников. И особенно у тех, кто до сего времени и моря-то не видел.
Нелегко организовать партийно-политическую работу на малых кораблях и с малыми группами десантников. И генерал-лейтенант И. В. Рогов очень беспокоился о том, чтобы все было сделано как следует. На последнем перед операцией совещании он пожелал послушать не обобщенные доклады старших офицеров, а конкретные сообщения двух рядовых политработников: из первого отряда кораблей — капитан-лейтенанта Уральского, из третьего — капитан-лейтенанта Васильченко.
В моем блокноте тогда появились записи, сделанные на этом совещании.
Капитан-лейтенант Уральский: «Помог парторгу и комсоргу составить план работы, побеседовал с членами [256] бюро. Главное — ответственность и личный пример коммуниста».
Генерал Рогов: «На каждом мотоботе надо иметь или политработника, или старшину-коммуниста из числа участников десантных операций».
Капитан 1 ранга Семин: «Политработники выделены из резерва политуправления».
Генерал Рогов: «И для работы на причалах надо иметь резерв. Помните, как Куников действовал на причалах».
Капитан-лейтенант Уральский: «Вместе с командиром отряда капитаном 3 ранга Державиным еще раз обсудили расстановку коммунистов. Проверили, как пулеметчики владеют своим оружием, как отработана взаимозаменяемость на мотоботах и барказах. Теперь на каждом из них есть агитатор. Идут беседы. Темы: военное и международное положение страны, бдительность, ненависть к врагу. Для офицеров сделан доклад о политико-моральном состоянии войск противника на Тамани. Настроение в первом отряде — боевое. Выделяются своей подготовкой, сплоченностью и порывом экипажи катеров, которыми командует капитан-лейтенант Н. И. Сипягин. Они пойдут с первым броском».
Генерал Рогов: «Успех дела решают организованность, натиск, взаимная поддержка. Пример за командиром, политработником, коммунистом. Дивизион Сипягина хорошо подготовлен. Надо, чтобы на борт его катеров поднялись так же хорошо подготовленные десантники. Одно к одному. Еще и еще раз проверьте, как десантники одеты, обуты, все ли здоровы, имеется ли в их флягах вода, хорошо ли пригнано снаряжение, полностью ли взят боекомплект...»
Помню, патроны тогда распределили так: на винтовку по 300, на автомат по 1000, на ручной пулемет по 600, на станковый пулемет по 2500, на противотанковое ружье по 80. Стрелки и автоматчики брали по четыре ручные и по одной противотанковой, бронебойщики — по шесть ручных и по две противотанковые гранаты. Каждый боец получал на руки продовольствия на трое суток.
Генерал Рогов: «Да, надо стараться вселить в сознание каждого бойца твердую уверенность в нашей победе над врагом. Но не преуменьшать предстоящих трудностей, а, наоборот, сказать людям правду, мобилизовать [257] на преодоление их. Нам, коммунистам, бойцы верят и идут за нами. Нужно помнить и никогда не забывать о том, что на груди у самого сердца мы носим партийный билет...»
Совещание, о котором идет здесь речь, отражало атмосферу деловитости и высокого подъема, царившую в каждой роте и на каждом корабле. Контр-адмирал Г. Н. Холостяков рассказывал, как он выбирал роту для посылки во вражеский тыл:
— Трудно было решить, какому подразделению из двух отдать предпочтение: в каждом меня уверяли, что они более всего подходят для выполнения опасного задания. Не знаю, правильно ли поступил с точки зрения командирской, но решил положиться на своеобразный жребий. Приказал вынести толстый пеньковый канат и сказал, что в тыл пойдет та рота, которая окажется победительницей в перетягивании каната. Трижды подавалась команда «Взяли!» и трижды канат «не шел» — ни те ни другие не хотели уступать. Потом к одной роте присоединился вышедший посмотреть на соревнование здоровенный кок. «Берете меня с собой?» — спросил он. Ему обещали. «А ну, взяли еще раз!» И как сияли лица людей, выигравших право идти в тыл врага!..
Этот эпизод, между прочим, характеризует не только морских пехотинцев, но и самого Георгия Никитича Холостякова — человека и командира весьма самобытного, прошедшего большой жизненный путь. В юности он был секретарем укома комсомола, попадал в камеру смертников белопанской контрразведки. В 1922 году по комсомольской путевке пошел в военно-морское училище. Стал одним из первых советских командиров-подводников, основывал подводные силы Тихого океана, за что в тридцатых годах был награжден орденом Ленина; вскоре по навету угодил в тюрьму. Перед войной был освобожден. Участвовал во многих боях на Черном море. Заканчивал разгром гитлеровцев в должности командующего Краснознаменной Дунайской флотилией. Дошел на ее кораблях до Вены.
Ныне в послужном списке вице-адмирала Г. Н. Холостякова сорок две боевые награды. Недавно шестидесятилетний ветеран стал участником одного из выдающихся плаваний на современном подводном корабле. Все, кто знал его во время войны, особенно новороссийцы, [258] с большим удовлетворением прочитали опубликованный к двадцатилетию Победы Указ о присвоении вице-адмиралу Г. Н. Холостякову звания Героя Советского Союза. Но это я уже забежал далеко вперед...
Настал день, и командир высадки контр-адмирал Г. Н. Холостяков приехал к куниковцам, в 393-й батальон, чтобы вручить им Военно-морской флаг. Капитан-лейтенант Ботылев построил батальон. Адмирал пронес флаг перед шеренгами и спросил, кому они, десантники, поручат водрузить его над Новороссийском. Мы знали: многие куниковцы были достойны этой высокой чести, но теперь все сошлись на одном — Владимире Сморжевском.
Из строя вышел высокий стройный старшина, хорошо знакомый мне еще по февральским встречам. Он принял из рук адмирала флаг и поклялся донести его до цели.
Этим символичным актом была завершена подготовка к операции, а вечером 9 сентября десантники погрузились на свои корабли и суда, и отряды взяли курс из Геленджика в Новороссийск. «Москитный флот» пошел на штурм.
Прорыв линии «Блау»
Три отряда кораблей двигались вдоль берега. Лунная дорожка и заранее выставленные ориентиры позволяли им точно держать строй. Контр-адмирал Г. Н. Холостяков со своего командного пункта на мысе Дооб корректировал график движения кораблей, информируя об этом соседей и силы поддержки.
После полуночи луна зашла, а в 2.44 десантные отряды подошли к исходной точке. И в этот момент началась артиллерийская канонада. Словно кометы, в сторону противника понеслись стайки реактивных снарядов. В этот гул вплелись частые разрывы авиабомб. Горы и горизонт озарились пламенем.
Высокое искусство сосредоточенного огня показали береговые артиллеристы 1-го гвардейского дивизиона майора М. Матушенко и 251-го подвижного дивизиона капитана И. Солуянова. Активно поддерживали десант летчики 11-й штурмовой дивизии флота подполковника А. А. Губрия. [259]
Когда огненный вал переместился в глубину вражеской обороны, торпедные катера под командованием капитана 2 ранга В. Т. Проценко атаковали торпедами огневые точки на молах, а группа капитана 3 ранга Г. Д. Дьяченко выпустила 24 торпеды по укреплениям на берегу. После этого на молы высадились автоматчики. Рейдовые катера уничтожили боно-сетевое заграждение, сооруженное между молов, и в 3 часа лейтенант Крылов дал десанту сигнал: «Проход в порт открыт».
Эффект внезапного удара был большой. Однако вскоре гитлеровцы оправились от замешательства и стали усиливать организованное сопротивление, пустив в дело более сорока артиллерийских и минометных батарей. Вся бухта покрылась всплесками от рвущихся снарядов и мин. На пути торпедных катеров группы Африканова встала сильная огневая завеса. И все же катерники прорвались в порт и выпустили торпеды по целям на пристанях.
Самоотверженные действия катерников, уничтоживших и повредивших свыше тридцати дотов и дзотов, значительно ослабили вражескую оборону непосредственно у воды. Но огонь на линии молов не ослабевал, и десантные отряды должны были форсировать узкий 80-метровый проход под ожесточенным обстрелом. Это были настоящие «ворота смерти», однако именно через них лежал путь к победе.
Первым ворвался в порт второй десантный отряд. Головной катер «СКА-081», на котором держал свой брейд-вымпел командир отряда капитан-лейтенант Д. А. Глухов, еще у бонов был поврежден. Отказал средний мотор, вода стала заливать кормовые отсеки. Командир катера старший лейтенант А. М. Флейшер скомандовал «Самый полный вперед!» и на максимальной скорости подвел «СКА-081» к первой пристани. Обменявшись крепким рукопожатием с Глуховым, командир батальона капитан-лейтенант В. А. Ботылев с возгласом «Куниковцы, за мной!» бросился на берег. Мгновение спустя все 37 находившихся вместе с ним бойцов и офицеров были на берегу. А вскоре батальон и приданная ему 613-я отдельная рота высадились на заминированные и опоясанные огневыми точками причалы, по существу, в центре Новороссийска.
Тем временем корабли первого десантного отряда [260] выбросили на западное побережье бухты батальоны 255-й бригады морской пехоты во главе с полковником А. С. Потаповым. Раньше всех на флагманском катере в порт проскочил капитан-лейтенант Н. И. Сипягин. Подавляя метким огнем вражеские огневые точки, он вывел свою группу к месту высадки.
Третий десантный отряд кораблей (возглавлял его капитан 3 ранга Н. Ф. Масалкин) достиг восточного берега бухты в районе электростанции и выбросил там подразделения 1339-го стрелкового полка, которым командовал подполковник С. Н. Каданчик.
Гитлеровское командование, конечно, отдавало себе отчет в том, какую опасность представляет десант в тылу его обороны, и поэтому бросило против него все наличные силы. Завязались ожесточенные бои.
Восьмистам морским пехотинцам второго отряда пришлось начать свое продвижение буквально по минам. Едва группа, с которой шел капитан-лейтенант В. А. Ботылев, пробежала несколько десятков шагов, как путь ей преградил прицельный огонь пулемета. Моряки залегли. Старшина 1-й статьи С. Колот быстро подполз к пулеметному расчету и двумя гранатами уничтожил его. Потом он бросился к зданию клуба, метнул последние две гранаты в окна и, ни минуты не мешкая, вбежал в здание. В другое строение проникли лейтенант М. П. Борунов, старшина 1-й статьи Д. А. Климаков, сержант В. П. Зорькин и еще несколько бойцов. Одновременно другая часть 393-го батальона во главе со старшим лейтенантом А. В. Райкуновым штурмовала элеватор и вокзал.
Случилось так, что к полудню 10 сентября ни восточной группе войск 18-й армии, наступавшей в направлении цементных заводов, ни западной, атаковавшей город с плацдарма на Мысхако, не удалось преодолеть оборону противника. Это дало ему возможность подтянуть в город резервы с танками и контратаковать десантников.
Особенно тяжело пришлось подразделениям 255-й бригады морской пехоты. После высадки они стремительно пошли в глубь берега, не очистив захваченный плацдарм от вражеских автоматчиков, не уничтожив огневые точки. А когда продвижение застопорилось, оказалось, что батальоны потеряли связь между собой, оторвались от берега. К исходу 10 сентября им пришлось [261] с тяжелыми боями прорываться частью на Малую землю, частью — в район высадки 393-го батальона. Это подразделение также было рассечено на две части. Одна — во главе с капитан-лейтенантом Ботылевым — закрепилась в клубе, другая — под командой старшего лейтенанта Райкунова — в районе вокзала.
Вместе с Ботылевым находился известный на флоте снайпер старшина 1-й статьи Филипп Рубахо. Он с несколькими добровольцами попытался выбить гитлеровцев из дома, где раньше размещался штаб базы. Но немцы успели подбросить сюда подкрепление, и Рубахо вынужден был под сильным огнем прижаться к земле во дворе здания. Рядом с ним залег еще один моряк.
— Мы уже думали, что Рубахо убит, — рассказывал мне потом капитан-лейтенант Ботылев. — Но смотрим, пополз старшина к трубопроводу, укрылся за ним понадежнее. Несколько часов Филипп Рубахо находился под огнем автоматчиков. Немцы бросали в него гранаты. Некоторые падали так близко, что две из них Рубахо успел схватить до взрыва и отбросить назад. Видим, дело худо, надо выручать. Открыли по штабу базы стрельбу из пулеметов, автоматов и даже противотанковых ружей. Лишь с наступлением темноты Рубахо и его напарнику удалось возвратиться в клуб. Осмотрели старшину — весь в мелких ранах и ссадинах от осколков гранат. Отдохнув, Филипп Рубахо утром пристроился у окна и продолжил свой снайперский счет...
Слушая рассказ Ботылева, я вспоминал свои февральские беседы с Филиппом Рубахо, уже тогда известным на весь флот снайпером. Юноша с живыми глазами и простым русским лицом рассказывал о своей короткой жизни. Ему не было еще и двадцати лет.
Родился Филипп Рубахо в станице Аксай в 1923 году. Его отец в старое время служил офицером в военно-морском флоте, участвовал в знаменитом Цусимском сражении. Конечно, старый моряк много и увлеченно рассказывал сыну о флоте, считая его школой мужества, коллективизма, отваги и душевности.
После смерти родителей Филипп был определен в детский дом. Здесь одаренный мальчик научился хорошо играть на фортепьяно и стал заводилой и гордостью школьной самодеятельности. После окончания десятилетки [262] юношу призвали на военную службу и зачислили в духовой оркестр военно-морской базы. Естественно, молодого матроса, исполненного романтических устремлений, тянуло к боевым делам.
— Как бы попасть на корабль? — спрашивал Филипп у своих коллег.
— Поговори с капельмейстером, — отвечали ему. — Только вряд ли что выйдет — капельмейстер у нас человек строгий и летунов от музыки не терпит.
И все же Рубахо решился обратиться к дирижеру. К удивлению, тот внимательно выслушал молодого музыканта и тут же написал рапорт командиру базы. Так краснофлотец Ф. Я. Рубахо попал на катер-охотник. Войну начал под Одессой, защищал Севастополь, а на Кавказе попросился в снайперскую школу, которую блестяще окончил, заслужив благодарность Маршала Советского Союза С. М. Буденного.
Свой снайперский счет старшина 1-й статьи Филипп Рубахо открыл под Ростовом, а к моменту высадки в Новороссийск он уже истребил 276 фашистов. В морской пехоте у знаменитого снайпера появилось немало учеников и последователей. Более семидесяти из них он обучил сам.
Незадолго до операции Филипп Рубахо стал кандидатом партии. «Я иду в бой коммунистом, — с гордостью написал он перед посадкой на корабли. — Пока я жив, не будет пощады врагу. Буду жестоко мстить проклятым фашистам за все их злодеяния на советской земле. Снайпер Филипп Рубахо, кандидат в члены ВКП(б). 9 сентября 1943 года».
Слово свое молодой коммунист держал крепко. Вместе с парторгом взвода сержантом Б. Беньковским, вооружившимся биноклем, они выбирали наиболее важные цели и уничтожали их. Умело меняя позиции, перебегая от окна к окну и с этажа на этаж, снайпер умудрялся долго оставаться невредимым, хотя гитлеровцы подтянули к зданию клуба танки, пулеметы и автоматчиков, которые буквально охотились за каждым нашим бойцом.
Неприятельский натиск на опорный пункт группы Ботылева усиливался. К вечеру первого дня боя один из десантников написал на стене: «Здесь сражались куниковцы 10 сентября». Проходили сутки, а бой не утихал. [263]
Бойцы зачеркивали старую дату на стене и писали новую.
Почти все десантники были ранены. Они еле держались от усталости и жажды. Вот уже и бескозырки легли на лица многих матросов, которым не суждено было больше подняться с засыпанного штукатуркой пола клубного зала. Осколками снаряда ранило и Филиппа Рубахо. Несколько мгновений он лежал без сознания, а когда открыл глаза, попросил подать его винтовку. Бронебойщики матросы В. Соловьев, Г. Гунько и П. Журавлев показали старшине на окровавленные ноги.
— Ничего, ребята, помогите добраться до окна...
И снайпер вновь открыл огонь.
Настенный календарь показывал 14 сентября, когда из-за угла показались два танка.
— Братки, смотрите, это же наши «тридцатьчетверки», — крикнул кто-то на втором этаже.
И тут же около одной из машин взметнулся фонтан земли. Раздался взрыв. Судя по всему, танк подорвался на мине. Поврежденная машина попала под ожесточенный обстрел и загорелась. Тогда старшина 1-й статьи Рубахо, взяв с собой двух матросов, спустился с чердака и пошел, хромая, к горящей машине. Моряки открыли люк и вытащили раненых и обгорелых танкистов. Гитлеровцы открыли огонь из орудий и минометов.
Филипп Рубахо был тяжело ранен в голову. Когда его уложили на носилки, чтобы отправить в госпиталь, проститься подошел Ботылев. Затем командир отряда подозвал матроса Ивана Казакова. Об этом десантнике Рубахо говорил Ботылеву как об отличном стрелке. Ботылев взял винтовку, из которой к тому дню Филиппом было уничтожено свыше трехсот гитлеровцев, и сказал Казакову:
— Берите. Нельзя, чтобы она бездействовала. Храните как зеницу ока. Вернется Рубахо — отдадите.
Никто из свидетелей этой сцены, конечно, не думал в тот час, что знаменитому снайперу уже не суждено было вернуться в строй...
К началу пятых суток боя в группе Ботылева оказались на исходе патроны и гранаты. О еде никто и не думал — во флягах не стало воды, а раненые изнывали от жажды, часто теряли сознание.
Воду искали всюду. Даже простреливали радиаторы [264] отопления. Но воды не было. О ней думали все. Больше других — медсестра Надя Лихацкая.
Кто-то из бойцов сказал, что в соседнем здании на цементном полу он видел лужу воды.
— Разрешите, товарищ майор? — обратилась медсестра к врачу П. Лаптеву.
— Только с охраной.
И Надя Лихацкая вместе с матросами ползком под огнем противника добиралась до здания с цементным полом, наполняла фляги грязной, затхлой водой и ползла назад. В клубе, профильтровав через марлю драгоценную влагу, медсестра делила ее между ранеными.
Десятки атак отбили десантники, занявшие клуб.
В 1963 году я получил письмо от Н. С. Лихацкой. Там были такие строки, дополнявшие картину борьбы за Новороссийск: «На рассвете мы убедились, что окружены. С каждым часом нас становилось все меньше и меньше. Не было воды, пищи, медикаментов и перевязочного материала. Боезапас подходил к концу. Наш огонь по врагу постепенно слабел. Это заметил противник и начал быстро сжимать кольцо. Я ходила от одного раненого к другому, спрашивая, может ли он держать в руках оружие. У некоторых были раздроблены руки. Однако они, истекая кровью, превозмогая страшную боль, брали оружие и вели огонь. Каково было видеть эту картину! Мои глаза застилали слезы...»
Но вот фашистские автоматчики при поддержке двенадцати танков опять пошли в атаку на клуб. Положение осажденных становилось критическим. Тогда капитан-лейтенант Ботылев приказал находившемуся с ним корректировщику береговой артиллерии вызвать по радио огонь по танкам. Радист Ю. Каплиев немедленно связался с командным пунктом.
Вражеские машины находились от клуба в 75–100 метрах, когда на них обрушились снаряды нашей береговой батареи. Капитан-лейтенант Ботылев понимал, что малейшая неточность в целеуказаниях приведет к поражению его бойцов, и решил сам взяться за корректировку огня. Он поднялся на крышу клуба и оттуда сообщил по радио о движении целей.
От неприятельского обстрела в здании клуба возникло несколько очагов пожара. К тому времени десантникам [265] по воздуху были доставлены боеприпасы. Их сбросили летчики из эскадрилий М. Е. Ефимова и Ф. Н. Тургенева.
Но теперь стали донимать огонь и дым. Ботылев решил перейти в нижний этаж, а затем в соседнее здание. Для отвлечения внимания противника в клубе остались три моряка. Когда утром следующего дня наши автоматчики отбили клуб, на его крыше они нашли тяжелораненого матроса Писаренко. Придя в сознание, он сказал, что два его товарища отбивались до последнего патрона. Погибли они от снарядных осколков.
Не легче пришлось и группе старшего лейтенанта А. В. Райкунова. Сразу же после высадки десантники устремились к железнодорожной станции. Они штурмом взяли вокзал и три башни элеватора. В 6 часов 45 минут 10 сентября 1943 года коммунист старшина 2-й статьи Владимир Сморжевский под огнем противника водрузил над вокзалом Военно-морской флаг.
В этот день бойцы во главе с Райкуновым отбили девять атак. Несколько танков и самоходных орудий били по строениям, где укрылась группа. Потом гитлеровцы пытались штурмовать здания, но, встречаемые гранатами и дружными залпами бронебойщиков, откатывались назад.
Подразделение Райкунова также выдержало пятидневную осаду.
За действиями десантников с напряженным вниманием следили и с мыса Дооб, где находился командир высадки контр-адмирал Г. Н. Холостяков, и с командного пункта 18-й армии, где был генерал-лейтенант К. Н. Леселидзе, и в штабе ВВС флота, где под руководством генерал-лейтенанта авиации В. В. Ермаченкова в поддержку моряков ежедневно планировалось до сотни самолетовылетов.
Каждую ночь корабли, катера и мотоботы под огнем противника доставляли подкрепление, питание и боезапас десантным частям и на Малую землю, и прямо в Новороссийский порт. А обратным рейсом забирали раненых.
В один из дней в базу не вернулся катер старшего лейтенанта И. А. Хабарова. Моряк он был отважный, и все его боевые друзья сильно горевали в связи с таким происшествием. Но вот спустя несколько дней довелось [266] мне побывать в дивизионе. Вижу: идет навстречу крепкий, ладно скроенный офицер, удивительно похожий на Хабарова. Подхожу ближе — Хабаров, просто глазам не верится.
— — Иван Алексеевич!
— Я.
Хабаров рассказал:
— От прямого попадания мины загорелся катер. Как ни старались мы, а побороть огонь не сумели. Катер накренился на правый борт и стал тонуть. Командую: «Взять оружие и боезапас, будем добираться до берега вплавь». В одежде да с нагрузкой плыть нелегко. К тому же, холодно. А главное — направляемся-то к вражескому берегу. Кое-как добрались. Нас заметили, открыли стрельбу. Видим: укрепление не обойти. Пошли на штурм. Дальше еще хуже. Напоролись на сдвоенную огневую точку — миномет и пулемет. Тут пуля угодила мне в руку. Ребята наши бросились врукопашную. Зажму рану, притерплюсь, а потом из пистолета стреляю. Тут подбегает ко мне гитлеровец, автомат — в упор: «Хенде хох!» Нажал я на спусковой крючок, а выстрела не слышу: патроны все. Пропал, думаю, ты, Хабаров. Поднял я здоровую руку с пистолетом и сколько было во мне гнева, злости и ненависти, все вложил в удар по вражеской голове. Взял я его автомат — и к своим ребятам.
На рассвете морякам удалось оторваться от противника. День укрывались в расщелинах, в воронках. Присматривались, в какой стороне идет бой. А когда стемнело, Хабаров собрал экипаж и сказал:
— Надо вплавь к своим добираться.
Все вошли в воду...
— Были потери, Иван Алексеевич? — спросил я.
— Нет, — возразил Хабаров, — на берегу только ранило многих. А в воде плыли дружно, ослабевших поддерживали. Выбрались благополучно. Правда, все насморк схватили...
— Мы-то просто отделались, — вступил в разговор старшина, видимо из хабаровского экипажа. — Вот на катере у Крутеня во время февральской операции обстановочка посложнее была.
Сколько ни приходилось мне беседовать с людьми, совершившими подвиг, очень часто слышал: мы-то что, вот они... И начинался вдохновенный рассказ о товарищах, [267] о соседях или о бойцах другого вида оружия. Тут, бывало, рассказчики увлекались, но увлекались с подкупающим восхищением за людей, которым удалось сделать в бою больше или сделать лучше, чем это вышло у них самих.
Хабаров и его моряки вспомнили, в какую, казалось бы, безнадежную ситуацию попал при высадке десанта у Станички лейтенант Павел Крутень и как сражались катерники. Потом мне довелось побеседовать и с самими героями.
В момент высадки лейтенант Крутень был тяжело ранен, но не оставил мостика. Вскоре снаряд угодил в катер, и он, потеряв управление, оказался на мели под самым носом у противника.
Фашисты открыли по беспомощному кораблику ожесточенный огонь. Лейтенант Крутень получил еще одно ранение и вскоре скончался на руках товарищей. Дело шло к вечеру. Оставшиеся в живых подожгли катер и вплавь направились к берегу. Здесь на рассвете они были окружены гитлеровцами. Считая положение наших моряков безнадежным, фашистский офицер предложил им сдаться. Катерники нашли в себе силы подняться в атаку и гранатами и штыками прорвались к позициям наших морских пехотинцев.
Третий десантный отряд, ядро которого составляли батальоны 1339-го стрелкового полка, действовал более компактно. Полк выбил противника из здания электростанции и создал угрозу прорыва вражеской обороны в районе цементных заводов, навстречу восточной группе сухопутных войск.
В первом броске третьего десантного отряда шел приданный части взвод морских пехотинцев во главе с лейтенантом Спиридоновым. Под ураганным огнем десантники пошли в атаку. Метр за метром продвигались они к цементному заводу. Сильный огонь прижал моряков к земле. Кто-то крикнул: «Вперед!» — и они снова поднялись. Но тут же остановились: перед ними было минное поле с проволочным заграждением. Атака захлебнулась. Слева били две вражеские пушки, справа в упор стреляли автоматчики и снайперы.
Лейтенант Спиридонов мучительно искал выход. Он оглянулся. Неподалеку залег старшина 1-й статьи Иван [268] Прохоров, опытный десантник, воевавший с Куниковым на Мысхако.
— Выход один — прорвать проволоку, — предложил Прохоров и, повернувшись к залегшим рядом с ним морякам, сказал: — Я, наверное, погибну, ребята, считайте меня коммунистом.
Рослый старшина в бескозырке рывком поднялся и бросился к заграждению. Он пробежал всего несколько метров, как взорвалась одна мина. Моряк упал. Но тут же поднялся и, пошатываясь, опираясь на автомат, зашагал дальше. Грянул страшный взрыв.
Десантники с криком «ура!» устремились в образовавшийся проход.
В те дни весть о подвиге Ивана Прохорова быстро разнеслась по флоту. Помнится, о нем писала газета «Красный черноморец». Контр-адмирал Г. Н. Холостяков представил героя к высокой награде. Но, как иногда бывало на войне, представление где-то задержалось...
Позже я узнал, что родился Иван Александрович Прохоров в 1914 году в деревне Морунина Слобода, под Костромой. В девятнадцать лет по комсомольской путевке уехал на Дальний Восток. После службы в армии работал в Донбассе, перед войной переехал в Дагестан. Отсюда добровольно ушел на фронт. Словом, обыкновенная биография честного трудового парня, комсомольца тридцатых годов.
Забегая вперед, скажу, что его не забыли. В канун двадцатилетия Победы подвиг старшины 1-й статьи Ивана Прохорова отмечен орденом Отечественной войны I степени.
Подразделения 1339-го стрелкового полка, шедшие вслед за морскими пехотинцами, завязали бои в районе цементного завода «Пролетарий». На этом участке наметился наибольший успех. Сюда в ночь на 11 сентября был высажен 1337-й стрелковый полк. К утру десантники овладели «Пролетарием» и городским предместьем. С востока гитлеровцев атаковали гвардейцы стрелкового и танкового соединений. С ними и соединился 393-й батальон морской пехоты.
В ночь на 16 сентября и западная группа наших войск, в составе которой шла 83-я Краснознаменная бригада морской пехоты, прорвала вражескую оборону со стороны Станички. [269]
Исход борьбы за Новороссийск был предрешен. К 10 часам утра 16 сентября 1943 года город был освобожден. С падением главного бастиона вражеской обороны, за который яростно держались четыре отборные дивизии, затрещала и вся линия «Блау». Над 17-й немецкой армией, окопавшейся на Таманском полуострове, нависла угроза полного разгрома.
Советские войска устремились на запад, очищая от врага города и села Черноморского побережья. И в числе передовых частей и соединений шла морская пехота. Вели бойцов опытные командиры. И среди них Герои Советского Союза Василий Ботылев, Федор Котанов, Александр Райкунов, Николай Старшинов...
Расцветали алыми знаменами порты и базы лазурного Черноморья: Новороссийск, Керчь, Севастополь, Николаев, Одесса. К их пирсам швартовались корабли под бело-голубым флагом с красной звездой, серпом и молотом. Гудела бетонка причалов под твердыми и уверенными шагами гвардейцев первого броска. И все сильнее разгоралось зарево нашей победы...
У огня Вечной славы
Майским вечером 1966 года радио и газеты принесли весть: Новороссийск награжден орденом Отечественной войны I степени. Родина воздала высокие почести городу с завидной судьбой воина и труженика.
...Неважно, как попал ты сюда — морем, поездом или въехал на автомашине, — все равно не пройдешь мимо сквера Героев. Не спеши, друг, побудь здесь. Молодому и постоять можно, а тому, у кого уже начинает сдавать сердце, лучше присесть на скамейку.
Тихо-тихо. Вечереет. Я смотрю на гранитные обелиски и читаю золотом начертанные имена: Цезарь Львович Куников, Николай Иванович Сипягин... И еще много-много имен.
Горит огонь Вечной славы. Под легким дуновением ветерка пламя переливается, лижет чашу факела. Проходит минута, другая. И вот бьют новороссийские куранты. Тревожная мелодия Дмитрия Шостаковича врывается в трепетную тишину, и всем твоим существом овладевает новое, тоже тревожное и тоже трепетное чувство. [270]
Если смотреть в сторону бухты справа, сейчас там, где в море закатилось солнце, — Мысхако, залитая огнями возрожденная Станичка, по-нынешнему — Куниковка, легендарная Малая земля. За ней крутые склоны Южной Озерейки и Абрау-Дюрсо.
Слева... Слева уходит в звездное небо сизый дым. Цементные заводы: «Октябрь», «Пролетарий». Отсюда — это рукой подать. Вот он — знаменитый вагон, остановившийся четверть века назад между вражеским и нашим передним краем. Стоит на рельсах стальной остов — все, что осталось от пульмана, — стоит весь в царапинах и вмятинах, может, сотни, а может, и тысячи раз принявший жгучие осколки и пули.
В наше время пульман был объектом. Теперь он — памятник.
Много всплывает в памяти обелисков и мемориалов нашей военной беды и нашей воинской славы.
За перевалами, в горном селении Майрамадаг, у входа в Суарское ущелье, стоит камень с якорем и звездой.
И под Москвой, в тихом русском селе Белый Раст, на обелиске тоже якорь. И ленточки матросской бескозырки.
А память сердца ведет дальше. Под Старую Руссу. Как там, не забыли выковать золотой якорек?
И снова памятник. Маленький холм вблизи шоссе на полпути между Ленинградом и Гдовом — безымянная братская могила.
Кобона. Серый гранит. Строгие, возвышенные слова, напоминающие путнику о дороге, которая несла жизнь целому городу.
Пушка с полуостровов, вознесенная на гранитную скалу в заполярном городе Североморске.
Большая горка камней на месте пограничного знака. Единственного знака, который так и не удалось пройти врагу.
Море Баренца. Широта — 69°51'. Долгота — 34°42'. Крейсер стопорит ход. Трепещет приспущенный флаг. На воду тихо опускаются венки, сплетенные матросскими руками. Так ежегодно в один из майских дней отдаются почести североморскому асу дважды Герою Советского Союза подполковнику Б. Ф. Сафонову, который погиб в 1942 году в неравной схватке с врагом над морем. Также нанесены на морские карты координаты подвига [271] сторожевых кораблей «Туман» и «Пассат». И это тоже стало памятником героям...
Бьют новороссийские куранты.
Горит огонь Вечной славы.
По всей стране, от заполярных скал до черноморских лазурных бухт, стоят памятники, в которых наша гордость и наша слава, наша доблесть и наша боль.
Они стоят перед глазами — нетленные камни священных могил. Спят герои вечным сном. И, словно негасимый факел, вечна память о них в сердцах людей. И память, и благодарность. Они — как клятва. Родине. Народу. Великим идеалам века.
Решившись написать книгу, последние страницы которой листает теперь мой дорогой читатель, я думал прежде всего о тех, кто сам о себе, увы, рассказать уже не сможет. И надо ли говорить, как охотно взялись мне помогать люди, одержимые той же мыслью и тем же долгом перед павшими. Нелегко перечислить всех, о многих сказано на страницах книги, но и те, кто не попал сюда, также заслуживают почтения и благодарности.
Как бы ни были сильны зарубки сурового времени на наших сердцах, теперь, спустя четверть века, трудно полагаться на одну память. Потому на ее выверку были призваны газеты и дневники, письма друзей и донесения, журналы боевых действий и другие документы.
И еще одна выверка была. Ветераны флотилии Чудского озера и Ладоги, боевые друзья по Новороссийску и Заполярью сочли возможным собраться вместе или по группам и прочитать эту книгу еще в рукописи.
Совет ветеранов Ладоги в те дни готовил свой коллективный труд. Были споры, уточнения, была взаимная помощь. Очень помогло нам и письмо Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина, в котором он вспоминал о встречах с моряками Ладоги и приветствовал ее ветеранов. Многие былые минуты мы переживали заново. Этих встреч мне не забыть.
И теперь, отдавая на суд читателя свой труд, я мечтаю о том, чтобы он был подобен хотя бы маленькому листочку в венке, который сплетает наш народ в память своих героев.