Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Чемодан со стволами

В конкурс по созданию унифицированного, или, как его обычно именуют, единого, пулемета под винтовочный 7,62-мм патрон я включился совершенно неожиданно для себя. Собственно, соревнования, как такового, уже не было. К этому времени проходил войсковые испытания единый пулемет, разработанный Г. И. Никитиным и Ю. М. Соколовым. Конструкторы работали над ним несколько лет и создали оригинальную систему, совершенно новую по сравнению с ранее принятыми образцами СГ-43, РП-46, СГМ.

Вот что писал по этому поводу Г. И. Никитин в письме автору книги «Советское стрелковое оружие» Д. Н Болотину:

«В 1953 — 1958 годах мною совместно с Ю. М. Соколовым проводилась работа по созданию единого пулемета. Были спроектированы, изготовлены и испытаны несколько образцов. В результате этих работ и испытаний был решен ряд спорных вопросов о том, каким должен быть будущий образец. Были решены вопросы о прикладе, стволе, магазинных коробках, о станке, спусковом механизме. В 1958 году единый пулемет нашей конструкции проходил войсковые испытания. Он получил положительную оценку, после чего была изготовлена большая серия таких пулеметов».

В эти же годы мы у себя на заводе занимались модернизацией автомата, разработкой ручного пулемета и созданием унифицированных образцов на их базе. Хлопот хватало. Я и не помышлял о переключении на решение каких-то других опытно-конструкторских тем, пока не завершил свою работу до конца. О том, что Никитин и Соколов сделали хороший образец, я знал. Но воистину иногда не думаешь, что тебя ожидает, где ты потеряешь, а где найдешь.

Однажды вечером, когда я уже собирался уходить домой, в кабинете раздался междугородный звонок. Взял [233] трубку и услышал знакомый, чуть протяжный, голос инженер-полковника В. С. Дейкина из ГАУ. Обменялись приветствиями. Владимир Сергеевич тут же перешел к деловой части разговора и попросил подойти к телефону ВЧ.

— Звоню тебе по поручению заместителя начальника Главного артиллерийского управления генерала Смирнова, — официально произнес Дейкин.

Я насторожился. Первая мысль: что-то затормозилось с моими новыми образцами, которые должны были принимать на вооружение армии.

— Не беспокойся, речь не идет об автомате и ручном пулемете. Тут все в порядке, — словно угадав мою встревоженность, успокоил Владимир Сергеевич. — У нас есть к тебе предложение или настоятельная просьба — словом, как хочешь, так и понимай — срочно включиться в одну работу.

— А с чем она связана? — уточняю.

— С разработкой единого пулемета под винтовочный патрон.

— Да вы что? — вырвалось у меня, когда услышал слова Дейкина. — И кому это нужно, если Никитин со своей конструкцией уже прошел войсковые испытания?

— Нам это необходимо. Понимаешь, нам, главному заказчику. — Мой собеседник выделял голосом каждое слово.

— Но зачем? — продолжал я упорно недоумевать. — Да и работы у меня невпроворот. Ведь разработку надо начинать с нуля. Сами понимаете, не до единого пулемета мне сейчас.

— Ты подожди, не горячись. — Владимир Сергеевич убрал металлические нотки в голосе. — Дело в том, что в изделии Никитина — Соколова есть недостатки. Мы просим их устранить, а разработчики не торопятся. Знают, что конкурентов у них нет, и не спешат. Нам очень важно их подхлестнуть.

— И вы выбрали меня в качестве кнута.

— Не обижайся на неудачное слово. Просто начни работу и сделай так, чтобы Никитин и Соколов узнали об этом. Появление конкурента, я думаю, заставит их завершить доработку образца. Договорились?

Я молчал. Дейкин, видимо, воспринял мое молчание как знак согласия и произнес:

— Значит, договорились? Удачи тебе. — И положил трубку.

Я не удивился бы, если бы такое предложение поступило в начале конкурса, при проектировании образцов. [235]

Практика дублирования заданий на конкурсной основе для конструкторов-оружейников, да и не только для них, — дело обычное, и в соревнование на начальном его этапе порой вступают до десятка и более конкурентов. В данном случае ситуация складывалась по-иному. Предстояло начать работу в момент, когда изделие конкурирующей стороны прошло войсковые испытания и было принято решение изготовить большую серию пулеметов.

Наутро первый совет после разговора с представителем ГАУ состоялся у меня с В. В. Крупиным, моим первым помощником во всех вопросах, касавшихся разработки образцов. Я все еще сомневался, мне казалось, что порох может быть растрачен впустую. По сути, ситуация складывалась так, что я не имел практически шансов на успех. Да и в ГАУ, судя по тону Дейкина, не очень верили, что мы сумеем многое сделать. Для них важно было другое: подтолкнуть Никитина и Соколова на активность в устранении недостатков, выявленных в ходе испытаний.

И все-таки мы решили попробовать. За основу взяли схему автоматики и принцип работы принимаемых на вооружение армии новых систем автомата и ручного пулемета, простых в изготовлении и обслуживании, надежных в эксплуатации. Все эти качества мы решили сохранить и в едином пулемете. Сделали эскизы, чертежи. Главный конструктор В. И. Лавренов дал нам возможность в любое время подключать к работе над расчетами аналитическую группу. С согласия главного инженера А. Я. Фишера мы могли привлекать необходимых нам специалистов.

Основная нагрузка легла, конечно, на наши плечи. Исходя из опыта работы над унифицированными образцами, разделили на первом этапе разработки опытных образцов зоны ответственности. В. В. Крупин отрабатывал вопросы питания пулемета. В. Н. Пушин занимался стволом и его оснащением. А. Д. Крякушин — всем, что было связано с прикладом и сошками.

Конечно, такое распределение носило условный характер. Пулемет — не пушка и не гаубица, где, учитывая специализацию, обязательно закрепляют за каждым конструктором определенные механизмы и агрегаты — ствол, затвор, противооткатные устройства, люльку и колеса, верхний и нижний станки и так далее. В нашей группе каждый был готов к переключению на работу, связанную с изготовлением, разработкой, испытаниями любой детали, любого узла. И подобная универсализация для конструктора-оружейника имеет весьма серьезное значение. [236]

Л. Г. Коряковцеву, молодому инженеру, я дал поручение заняться проверкой теоретических расчетов по таким параметрам, как скорострельность, баллистика и прочность отдельных ответственных деталей. У нас были подобные расчеты по автомату, но требовалось еще раз хорошенько посмотреть свежим взглядом эти параметры и для пулемета. Ливадий Георгиевич, надо отдать ему должное, вложил в эту нелегкую работу душу, выполнил ее добросовестно, с присущей ему энергией и напористостью.

Чтобы выбрать новый путь в разработке системы, мы должны были хотя бы в общих чертах знать, чем сильно оружие нашего конкурента. Сделать это не составляло труда, поскольку образец Никитина — Соколова прошел войсковые испытания. Их единый пулемет по принципу действия автоматики принадлежал к системам с отводом пороховых газов через поперечное отверстие в стенке ствола, как это было у станкового пулемета СГ-43. Затвор запирался поворотом его с помощью паза на затворной раме.

Ленточное питание пулемета они осуществляли из металлической коробки на 100 и 200 патронов. Интересным был подающий механизм — в виде рычага с подающими пальцами, работающего от скоса затворной рамы. Конструкторы применили оригинальную отсечку газа, обеспечивающую равномерное воздействие на раму на большом пути ее перемещения.

Достоинств у образца Никитина — Соколова было немало. Но имели место и недостатки, выявленные в ходе испытаний. Одна «особенность» пулемета отмечалась представителями главного заказчика как недопустимая при эксплуатации в боевых условиях. Стоило после стрельбы замочить пулемет в воде, как после этого первые два-три выстрела шли только одиночным огнем. Стреляющему после каждого одиночного выстрела приходилось перезаряжать оружие, то есть вручную ставить его на боевой взвод не менее двух-трех раз.

Разработчики оружия не придавали большого значения подобной задержке. Представители ГАУ настаивали на ее устранении как можно быстрее. Вот тогда-то в Главном артиллерийском управлении и приняли решение о подключении к разработке новой системы нашего конструкторского бюро.

Чем в целом можно объяснить интерес Министерства обороны и конструкторов-оружейников к созданию единого пулемета? Ведь на вооружении армии к тому времени [237] находились несколько образцов, неплохо себя зарекомендовавших. Один из них — модернизированный станковый пулемет конструкции Горюнова СГМ. Он обеспечивался легким треножным станком, в нем устранили недостатки, выявленные в ходе Великой Отечественной войны. Казалось бы, все шло нормально. Тем более что СГМ после усовершенствования вышел и в танковом исполнении.

Однако в результате обобщения опыта боевого применения стрелкового оружия во время войны встал вопрос о том, что необходимо объединение боевых свойств стоявших на вооружении пехоты ручного и станкового пулеметов. Требовалось спроектировать и создать такой унифицированный образец, в котором могли сочетаться высокие маневренные свойства ручного и мощность огня станкового пулемета, простота в эксплуатации, надежность и безотказность в работе. Поэтому пулемет стали называть единым.

Если заглянуть в историю отечественного стрелкового оружия, то мы узнаем, что идея создания такого пулемета принадлежала В. Г. Федорову. Еще в начале 20-х годов наш выдающийся оружейник предложил, различные варианты пехотного пулемета. Оружие в зависимости от установки — либо на сошки, либо на легкий полевой станок — могло использоваться в качестве ручного или станкового пулемета. И разрабатывал В. Г. Федоров этот образец на базе автомата своей конструкции образца 1916 года. Почти через сорок лет мне довелось воплотить его идею в жизнь, только на базе автомата собственной конструкции образца 1947 года.

Попытки создать единый пулемет через десять лет после проекта В, Г. Федорова предприняли в Дании, Чехословакии и несколько позже в Германии. В середине 30-х годов на вооружение немецкой армии такой пулемет приняли, но он оказался неудачным. Плохо работал в условиях низких температур, был сложен в изготовлении, и вскоре после испытаний встал вопрос о его замене. Не удовлетворяли требованиям войск и последующие образцы.

После Великой Отечественной войны у нас в стране работа над созданием единого пулемета возобновилась и шла в двух направлениях. Одно из них — попытаться создать конструкцию на базе состоящих на вооружении пулеметов. Многим конструкторам этот путь показался привлекательным. Предполагалось выиграть во времени за счет сокращения срока проектирования системы, ее освоения промышленностью. Еще один плюс — не требовалось переучивать войска, Однадо существовала опасность, что переделочный [238] путь, как в свое время случилось с системой Максима — Токарева, не даст преимуществ.

Собственно, так и произошло, когда В. А. Дегтярев представил образец единого пулемета, базировавшегося на его же конструкции ручном пулемете образца 1944 года, а В. И. Силин разработал единый пулемет на базе станкового пулемета Горюнова. Конструкторы не изменили основных узлов РПД и СГ-43. Они пошли по пути их приспособления на разрабатываемых образцах. Однако работа над изделиями была прекращена из-за серьезных недостатков, выявленных в ходе испытаний.

Правда, несколько конструкторов разработали на базе ручного пулемета системы Дегтярева ДПМ 7,62-мм ротный пулемет РП-46, использовав удачное применение в ручном пулемете ленточного питания и введя специальный приемник, работающий от затворной рамы через рукоятку перезаряжания, что значительно повысило скорострельность образца.

И все-таки, как показал опыт, наиболее целесообразное направление работы — проектировать новую систему, выйти на новый качественный уровень в разработке единого пулемета, опираясь на последние достижения в оружейном деле. По нему и пошли Никитин с Соколовым и еще несколько конструкторов. Этот же путь выбрали и мы. Базируясь на схему запирания канала ствола АКМ и РПК, решили создать принципиально новую систему единого пулемета. Схемная унификация вооружения значительно упрощала обучение личного состава войск, эксплуатацию оружия, требовала незначительного времени для обучения при переходе от одного вида оружия к другому, облегчала организацию войсковой ремонтной службы.

То, что мы замыслили сделать в очень короткое время, я назвал бы сверхзадачей. Но, как гласит народная мудрость, если взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Первое, с чего начали, продумали, какой у нас будет ствольная коробка, в которой разместятся механизмы автоматики. У пулемета Никитина — Соколова коробка фрезеровалась из поковки. Мы решили использовать листовую штампосварную конструкцию с приклепкой арматуры. Взяли все лучшее, что применяли при изготовлении автомата и ручного пулемета: марки сталей, режимы термообработки деталей и методы расчетов, прогрессивные материалы и способы формообразования деталей, Несколько опытных образцов мы изготовили довольно быстро, Не ладилось, [239] пожалуй, больше всего с решением проблемы питания.

Каких только схем, исходя из практики оружейного дела, я не придумывал! Идеи рождались одна за другой. Пробовали варианты в металле и без сожаления выбрасывали, убеждаясь, что сделанное не обеспечивает необходимой надежности в стрельбе. И снова приходилось ломать голову, проводя ночи без сна.

Долго возились с так называемым гусем, обеспечивавшим подачу патрона из ленты. Механизм оказался кинематически довольно сложным, однако надежной работы от него мы не добились. «Гусь» — своеобразные двухпальцевые щипцы наподобие клюва — брал патрон из ленты, опускал его на уровень ствола и при движении вперед освобождался от патрона. «Клюв» мотался в ствольной коробке вверх-вниз да еще взад-вперед, порой перекашивая патрон, что вызывало задержки.

Отказались мы и от него. Остановились на несложном в изготовлении и простом, если подходить с позиций кинематики, извлекателе. Посадили его на затворную раму. Двигался он только прямолинейно. Рычаг, обеспечивавший подачу ленты, крепился к ствольной коробке. Проверили весь механизм в действии много раз — ни одной задержки.

Казалось бы, можно и успокоиться. Ведь в нормальных условиях питание пулемета не подводило. Но мы, как и при отработке АК, АКМ и РПК, старались еще в заводских условиях проверить работу деталей, узлов, механизмов на предельных нагрузках. Скажем, имитировали высокие температуры, работу пулемета при жарком солнце, палящем зное, когда смазка практически исчезает, не держится в оружии. Для этого делали детали сухими, промывая в бензине и протирая ветошью насухо. После чего начинали стрельбу. Вот где нас выручал принцип «вывешивания» трущихся деталей автоматики в ствольной коробке. Мы сумели добиться, что и без смазки пулемет действовал безотказно.

Но нас не удовлетворяло то, что при интенсивной стрельбе, особенно после включения третьего «газа», лента с трудом шла через приемник. Возрастало трение.

— Надо соорудить треногу метра в три высотой, а к ленте прицепить пяткилограммовую гирю, чтобы подтяг был с нагрузкой, — предложил я на одном из наших частых сборов.

— Лучше всего сделать ее из бревен, наверху с [240] перекладиной, — откликнулся Крупин. — Пулемет установим на перекладину и будем стрелять.

— Что ж, давайте попробуем. Евгений Васильевич, — обратился я к слесарю-отладчику Богданову, — чтобы не откладывать надолго, займись, пожалуйста, завтра же этим сооружением. Если потребуется помощь, скажи.

Назавтра громоздкое сооружение, прозванное сразу же не очень благозвучно — виселицей, было сооружено. Крупин залез на верхнюю ступеньку лестницы и стал вести огонь, постепенно прибавляя «газ». Лента, туго натянутая висящей на ее конце гирей, с трудом поступала в приемник. В конце концов случилась задержка.

— Есть идея! — вырвалось у меня, когда я наблюдал за действиями Крупина и работой частей пулемета. — Нам надо уйти от трения скольжения рычага подачи ленты, заменив его на трение качения.

— Каким образом мы это сделаем? — спросил спустившийся с лестницы Крупин.

— Введем на рычаге ролик, за счет его взаимодействия с криволинейным пазом затворной рамы увеличится подтяг ленты. Принимается такое предложение?

— Только треногу не будем убирать, пока не испытаем работу пулемета после введения ролика, — предостерег Богданов. — А то опять придется строить.

— Конечно-конечно, — согласился я с Евгением Васильевичем. — Мы даже попробуем при повторном испытании увеличить вес груза.

Введенный ролик снял в нашей дальнейшей работе многие проблемы. Система питания обрела стабильность, надежность, безотказность, подача патронов не вызывала нареканий в последующем ни на полигонных, ни на войсковых испытаниях. Как многие решения, так и это пришло неожиданно. Но оно было подготовлено всей предшествующей напряженной работой над образцом.

Мы даже не вспоминали в то время об отдыхе, не думали об отпуске. Все понимали, что разработка единого пулемета — это как раз тот самый случай, когда день, неделя, тем более месяц задержки могли обернуться отставанием от Никитина и Соколова на многие годы.

В нашей конструкторской деятельности без самоотверженности, полной отдачи сил, без работы на опережение едва ли сможешь выйти на новое качество изделий. Мы постоянно помнили, что стену на песке не построишь, а оружие не создашь на одних, пусть и великолепных, идеях и замыслах, Все должно быстро воплощаться в металл [241] и многократно испытываться на прочность, живучесть, простоту устройства.

Именно эти качества мы закладывали непосредственно в заводских условиях в первые, еще опытные, образцы, понимая, что любые недостатки, обнаруженные в нашем пулемете на этапе полигонных испытаний, а тем более войсковых, обрекут нас на неудачу. Ведь у Никитина и Соколова изделие уже прошло этот круг, и им оставалось только доводить пулемет.

Еще один недостаток, обнаруженный на заводских испытаниях, не давал нам покоя. Во время интенсивной автоматической стрельбы нередко прихватывало гильзу и шла задержка. Что только ни делали мы, чтобы понять, отчего подобное происходит. Гильза вылетала наружу за доли секунд, и определить визуально, на каком отрезке ее прихватывает, было практически невозможно.

Не спали с Крупиным ночь, делая расчеты, размышляя, сопоставляя. Активно подключили к работе и других инженеров КБ, в частности Крякушина, Пушина. Утром собрались в тире и попросили зайти туда главного технолога М. И. Миллера. Он, понаблюдав за работой пулемета, предложил:

— Могу дать один совет — попробуйте использовать во время стрельбы скоростную киносъемку.

— Мы уже думали об этом, — отозвался Крупин. — Только где взять аппаратуру? У нас-то, на заводе, к сожалению, ее нет.

— Адрес, где она имеется, подсказать могу. — Михаил Иосифович подошел к Крупину. — Владимир Васильевич, сделай еще несколько очередей.

Крупин вновь лег за пулемет, чуть повел стволом, вращая пулемет на станке, выпустил несколько очередей.

— Да, определенно тут может помочь лишь скоростная киносъемка, — еще раз подтвердил Миллер. — Аппаратуру вы можете взять в механическом институте. Я позвоню туда, чтобы вам не чинили препятствий, да и специалиста выделили.

Киносъемка нам сразу открыла глаза на то, что мы не могли заметить в обычных условиях. Выяснилось, нет согласованности вылета гильзы с работой щитка, который автоматически открывался, пропуская стреляную гильзу, и снова закрывался. Это буквально мгновение, а вот синхронности недоставало, и следовала задержка за задержкой.

Решение пришло тут же, в тире. Попросил Богданова, слесаря-отладчика, сделать небольшие скосы на рычаге, толкавшем [242] щиток. Отработали и пружину, определявшую возврат щитка в исходное положение. Восстановили синхронность в действиях деталей, а о такой задержке в едином пулемете, как прихват гильзы, больше никогда не шла речь.

По роду своей деятельности конструкторы находятся, я бы сказал, в особом положении. Они соединяют науку с производством, постоянно обращаясь к последним научно-техническим достижениям, проверяя теорию практикой. При разработке оружия мы непременно взаимодействовали с научно-исследовательским институтом, высшими учебными заведениями (в одном из них позже я защищал докторскую диссертацию, в другом долгое время являюсь членом ученого совета). Постоянный контакт с наукой помогал совершенствовать образцы как на стадии проектирования, так и в процессе их отработки в заводских условиях и на испытаниях, при освоении в производстве.

В НИИ, например, работало немало ученых, прошедших школу конструирования в различных КБ. Большинство наряду с научными исследованиями продолжали заниматься и практическими разработками систем, добиваясь значительных успехов. Об одном из них, К. А. Барышеве, с которым довелось работать на полигоне, я уже рассказывал. Что касается собственно конструкторского становления, достижения качественно нового уровня в разработке оружия, то без опоры на современную науку, на передовую техническую мысль трудно осуществить прорыв вперед.

Такую опору мы находили в одном из научно-исследовательских институтов, где долгое время работал теоретик оружейного дела В. Г. Федоров. Часто приходилось консультироваться с В. М. Сабельниковым, отвечавшим за разработку многих интересных научно-исследовательских проблем. Без консультации с ним и инженерами, работавшими под его началом, я ни разу не обходился начиная с разработки своего первого автомата АК-47.

В. М. Сабельников, будучи крупным специалистом в области боеприпасов, принимал непосредственное участие в практических разработках. В творческом содружестве с другими конструкторами разработал специальный снайперский патрон для снайперской винтовки. В середине 70-х годов, когда на вооружение вертолетов принимался 12,7-мм четырехствольный пулемет, Виктор Максимович участвовал в разработке двухпульного патрона со свинцовым сердечником. [243]

Когда в конце 60-х годов наряду с некоторыми другими конструкторами я взялся за проектирование нового комплекса оружия 5,45-мм калибра, впервые в мировой практике решая проблему широкой (межвидовой) унификации не только в пределах одного калибра, но и при переходе на другой, с Сабельниковым нас объединила тесная творческая связь. Именно под его руководством группа инженеров-конструкторов НИИ разрабатывала патрон уменьшенного 5,45-мм калибра с пулей со стальным сердечником и с трассирующей пулей.

Не стало исключением. с точки зрения консультаций и рекомендаций и наша работа над единым пулеметом. Здесь нам немало помогал сотрудник НИИ И. И. Бабичев, позже удостоенный Ленинской премии.

О том, что мы работаем над опытными образцами единого пулемета, вскоре узнали и в других КБ. Конечно, эти сведения дошли и до Никитина с Соколовым. Возникшая было у моих коллег встревоженность скоро сменилась спокойствием: мол, ничего Калашников не успеет сделать, ситуация, дескать, не та, пройдена уже стадия войсковых испытаний, выпускается большая партия пулеметов.

Непосредственно в моем родном Министерстве оборонной промышленности на нашу работу прореагировали более болезненно. Как-то раздался звонок одного ответственного сотрудника:

— Вы что, серьезно взялись за разработку единого пулемета?

— Решили сделать для пробы несколько опытных образцов, — отвечаю спокойно.

— Прекратите заниматься самодеятельностью, — раздраженно прозвучал голос на другом конце провода. — Тем более что в плане ваших опытно-конструкторских работ эта тема не заложена. Никто не позволял вам средства, выделенные на решение конкретных плановых задач, транжирить не по назначению.

— Но мы надеемся, если наша работа пойдет удачно, вы выделите нам определенную сумму для ее продолжения, — попробовал я уточнить позицию.

— И не надейтесь. — В голосе моего собеседника зазвучали металлические нотки. — Деньги вложены в изготовление большой партии уже отработанных изделий. Конструкция получила по многим параметрам положительную оценку. И нечего вам сейчас вмешиваться,

— Но Главное артиллерийское управление попросило начать работу, и я не мог не прислушаться к мнению главного [244] заказчика, — попытался я сослаться на авторитет Министерства обороны.

— Хочу напомнить — вы работаете в нашем ведомстве, и слушайте, что вам говорим мы, — резко прозвучало на другом конце провода. — Словом, еще раз повторяю: продолжение вашей работы над образцом нежелательно.

Можно было, конечно, после такого разговора и руки опустить. Командно-волевой стиль ломал немало конструкторов, заставлял их порой отказываться от интересных разработок или отправлять в музей уже готовые изделия. Запрет на творчество, на поиск, пожалуй, худшее, что можно придумать для конструктора под флагом заботы о якобы государственных интересах.

И может быть, запрет подействовал бы и на нас, отступи мы тогда, не поддержи наши усилия главный заказчик — Министерство обороны и руководство завода. С директором завода И. Ф. Белобородовым наши отношения складывались не совсем просто. На мой взгляд, он порой был слишком крут с людьми, под горячую руку принимал не всегда продуманные решения, иногда не считаясь с мнением, разумными предложениями других.

Но в тот период, когда шла разработка опытных образцов единого пулемета и создалась сложная ситуация с продолжением работы над ними, Иван Федорович пошел нам навстречу, не убоявшись никаких министерских авторитетов, ни санкций сверху.

Самое главное, что могло нас сдержать в дальнейшей работе, — это конечно же отсутствие средств, денег и материалов. Да и другой момент очень беспокоил меня — чтобы включиться в сравнительные испытания образцов, предстояло ни много ни мало задержать испытания, на этап которых вывели вновь свой пулемет после доработок Никитин и Соколов. Приостановить испытания мог только министр обороны СССР.

Я позвонил директору завода и попросил о встрече. Получив согласие, зашел к нему. У Белобородова как раз находились главный инженер А. Я. Фишер и главный конструктор В. И. Лавренов. Они оба знали о звонке из министерства и, видимо, перед моим приходом успели обменяться мнениями.

— Сколько вы сделали опытных образцов! — спросил у меня Иван Федорович,

— Четыре. [245]

— У вас есть уверенность, что ваша новая система не подведет?

— Если бы не был уверен в ней, Иван Федорович, я не настаивал бы на включении пулемета на сравнительные испытания.

— Хорошо, — Белобородов негромко побарабанил пальцами по столу. — Какое время потребуется для изготовления опытной серии?

— По нашим подсчетам, месяца полтора, — подал голос главный конструктор.

— Сколько изделий вы намерены включить в серию? — опять повернулся ко мне директор завода.

— Думаю, двадцати пяти будет достаточно, — уточнил я и добавил: — Только министерство отказало нам в финансировании этой работы.

— Знаю, — подтвердил Иван Федорович. — Я полагаю, мы можем изготовить образцы за счет средств, отпущенных на модернизацию автомата. Тем более, как мне доложил главный конструктор, опытные темы вы выполнили с опережением и при этом сэкономили деньги и материалы. Так, Василий Иванович?

Лавренов кивнул головой и сказал:

— Группа в ходе модернизации поработала хорошо. Есть возможность поощрить людей материально.

— Подумаем и о материальном поощрении, — согласился директор завода. — Но на данном этапе, считаю, самое важное для них поощрение — моральное. Дать возможность довести образец и выйти на сравнительные испытания.

Белобородов окинул нас взглядом и повернулся к столику, где стояли телефоны, взял трубку телефона ВЧ.

— Прошу соединить меня с маршалом Малиновским, — представившись телефонистке в Москве, попросил директор.

Через некоторое время абонент на другом конце провода вышел на связь. Короткий обмен приветствиями, и Иван Федорович изложил министру обороны суть дела.

— Родион Яковлевич, нам необходима ваша помощь. Прошу приостановить дальнейшие испытания единого пулемета Никитина — Соколова. У нас отработан аналогичный образец конструкции Калашникова, и мы готовы его выставить на сравнительные испытания.

Белобородов, послушав, что говорил Малиновский, утвердительно произнес:

— Да-да, опытные образцы изготовлены по просьбе Главного артиллерийского управления. [246]

Еще пауза. Видимо, министр что-то уточнил и потом вновь вышел на связь с директором.

— Спасибо, Родион Яковлевич. Мы все представим в срок, — ответил Белобородов на последние слова Малиновского и положил трубку.

— Вы все слышали и, надеюсь, поняли, что вопрос будет решен положительно. — Иван Федорович опять внимательно посмотрел на всех и остановил свой взгляд на главном инженере. — Абрам Яковлевич, ваша задача — оказывать всемерную помощь в изготовлении образцов. Сроки жесткие. Сделайте все возможное. С товарищами из нашего министерства по принятому решению я буду разговаривать сам. Вопросы есть у кого-нибудь?

Не знаю, что за разговор состоялся у директора с представителями нашего министерства, но, полагаю, он был не из приятных. Пришлось, видимо, Белобородову выслушать немало нелестных слов о самоуправстве, о нежелании считаться с мнением ведомства. Сужу об этом по короткой фразе, которую однажды произнес Иван Федорович, когда мы вспомнили ситуацию, сложившуюся в ходе моей работы над единым пулеметом:

— Мне пришлось выдержать с ними настоящий бой.

К сожалению, противодействие нашей работе, преодоление барьеров, искусственно ставившихся перед нами, довелось выдержать и при отработке пулемета в заводских условиях, и в ходе его испытаний на полигоне и в войсках. Причем особенно усердствовали в этом некоторые сотрудники нашего министерства. И тому была веская причина. Единый пулемет Никитина — Соколова еще не приняли на вооружение армии, а ведомство затратило немалые средства, выпустив на одном из оборонных заводов большую партию этого оружия. Таким образом, создалось довольно щекотливое положение.

Но последнее слово оставалось за главным заказчиком, и не прислушаться к его мнению, заключениям и предложениям изготовители вооружения не имели права. Наши образцы допустили к сравнительным испытаниям. Опытные изделия изготовили на заводе в рекордно короткий срок. И мы впервые встретились на полигоне с конструкторами Г. И. Никитиным и Ю. М. Соколовым в очном соревновании.

Григорию Ивановичу Никитину тогда было за пятьдесят, и тридцатилетний Юрий Михайлович Соколов выглядел рядом со своим старшим товарищем, можно сказать, юношей. В их творческом содружестве проявился сплав [247] конструкторской мудрости и молодой напористой инициативы. У Григория Ивановича, потомственного оружейника, был богатый опыт работы в конструкторском бюро, куда он пришел после окончания института в начале 30-х годов. Многое ему дали общение, совместная работа с такими известными разработчиками оружия, как Ф. В. Токарев, С. А. Коровин. На первых порах, да и позже, Никитин наряду с интересными конструкторскими разработками занимался исследовательским поиском. Соколов же участием в разработке единого пулемета, пожалуй, впервые заявил о себе как конструктор с большими потенциальными возможностями, что он позже доказал своими работами, став, как и Никитин, лауреатом премии имени С. М. Мосина.

Образец единого пулемета требовалось представить на испытания как на сошках, так и на станке. Вариант ручного пулемета на сошках мы успешно отработали. Сложнее оказалось с постановкой изделия на треножный станок для использования его в качестве станкового пулемета. Станка у нас просто не было.

С просьбой выделить нам один станок конструкции Са-моженкова (именно на него поставили свой образец Никитин с Соколовым) мы обратились к своим конкурентам. Однако получили отказ. Понять их позицию в данном случае как-то, по всей вероятности, можно. Не хотелось делиться материальной частью, которую, кстати, они лично не разрабатывали, с нами, их соперниками, столь дерзко и неожиданно вставшими на их пути. Но принять ее сердцем я до сих пор не могу, потому что сам никогда так не поступал и не поступлю. Мы, пожалуй, тогда впервые столкнулись с явным нежеланием конкурентов содействовать нам в честном соревновании, если у нас возникала сложная ситуация.

Встала проблема: где взять станок? Изготовить новый — нет времени. В те дни мне пришлось быть в Москве. Заходил и в Главное артиллерийское управление по делам, связанным с принятием на вооружение унифицированных систем под промежуточный патрон. В разговоре поделился нашими заботами по отработке единого пулемета с инженер-полковником Дейкиным. Высказал тревогу, что мы не сможем выйти на полигонные испытания, если не найдем треножный станок.

Владимир Сергеевич поднялся из-за стола.

— Идем, я проведу тебя в одну комнату. Может, там ты на первый случай и подберешь для пулемета что-нибудь подходящее. [248]

Мы прошли в кабинет, напоминавший собой небольшой музей с коллекцией орудия и несколькими образцами принятых на вооружение треножных станков.

— Вот посмотри, — обвел рукой Дейкин. — Здесь есть и станок конструкции Саможенкова. Понимаю, нагорит мне за самовольство, но другого выхода помочь тебе не вижу, кроме того чтобы отдать этот станок. Хотя он теперь и музейный экспонат, но, полагаю, интересы дела превыше всего. Так что забирай.

— А как же с разрешением? — беспокоюсь.

— Не волнуйся, я все улажу. Предвижу, конечно, что не избежать жалоб от твоих конкурентов, да не заваливать же твою конструкцию еще до испытаний. — Владимир Сергеевич помог мне собрать станок, и мы вышли. — Мой тебе совет — свяжись с Саможенковым, поговори с ним сам. Возможно, потребуется некоторая переделка станка, чтобы приспособить его под ваш образец. Личная твоя договоренность с конструктором, а я думаю, он пойдет навстречу, позволит снять все вопросы, если конкурирующая «фирма» вдруг запротестует.

Дейкин словно в воду глядел. Узнав, что у нас появился треножный станок, выделенный ГАУ, наши соперники выразили протест и пожаловались на самоуправство Дейкина. Я по совету Владимира Сергеевича связался с Е. С. Саможенковым и объяснил ситуацию, в которой мы оказались. Нам потребовалось к тому же несколько убавить рост станка, чтобы из пулемета было удобно стрелять. Евгений Семенович не возражал. Мы поблагодарили его за поддержку. Забегая вперед, уточню, что принятый позже на вооружение армии наш единый пулемет ПК более пяти лет, вплоть до его полной модернизации, обеспечивался треножным станком конструкции Саможенкова.

А в ходе испытаний конкуренты продолжали предъявлять нам новые претензии. Они опротестовали изменение нами конструкции станка. Главный заказчик не нашел в этом никакого криминала, и протест отклонили, уточнив, что на изменение мы получили согласие конструктора. Обстановка между тем накалялась, становилась все более напряженной. На полигонных испытаниях наш образец, равно как и Никитина — Соколова, получил положительную оценку и был рекомендован на войсковые испытания.

Как-то поздно вечером позвонили мне из ГАУ: утром представитель нашего КБ должен быть в Москве, в готовности в тот же день выехать на полигон. Что делать? Командировочное предписание уже не оформить, денег на расходы [249] тоже нет возможности получить. Разыскиваю к полуночи Л. Г. Коряковцева, даю ему деньги из семейного бюджета и прошу ночью вылететь в командировку.

Тогда из нашего города рейс на Москву совершал Ил-14. Летел он четыре-пять часов и приземлялся, в столице рано утром. Коряковцев позвонил из ГАУ, что прибыл благополучно и выезжает на полигон. Оказывается, там приостановили испытания пулемета из-за какой-то нестыковки в документации, допущенной при оформлении. Ливадий Георгиевич прибыл на полигон вовремя, а его через контрольно-пропускной пункт на территорию части не пропускают: кроме паспорта, нет никаких документов — ни командировочного предписания, ни соответствующей формы допуска.

Коряковцев не растерялся, немедленно вышел на связь с Дейкиным, объяснил ситуацию. Владимир Сергеевич позвонил начальнику полигона, и проблему решили быстро. К тому времени выяснилось, что успели разобраться в документации и без нашего представителя, и его вмешательство не потребовалось.

Так что нервозности хватало. И связана она часто была с мелочными придирками, нежеланием порой представителей нашего министерства глубоко вникнуть в существо вопросов. Подливали масла в огонь нередко и конструкторы из конкурирующей «фирмы». У них то и дело возникало подозрение: мол, мы пытаемся обойти их неправедными путями.

Иногда дело доходило до смешного. Был у нас на заводе стрелок-испытатель Л. Г. Копотев — настоящий виртуоз владения оружием. Образцы он осваивал быстро, тонко чувствовал изделия. Когда испытывали единый пулемет, Лев Герасимович поспорил с полигоновским испытателем, что выстрелом из ПК на расстоянии 100 метров закроет крышку карманных часов. Вышли на огневой рубеж, и он спокойно проделал эту процедуру. Оппонент Копотева, не выдержав, даже зааплодировал. Обычно, когда мы приносили в тир образец, Лев Герасимович шутил:

— Вы сразу говорите, как надо стрелять: плохо или хорошо. Могу исполнить и то и другое.

Он мог нарисовать на мишени, стреляя, любую цифру. Так вот, представители из конкурирующего КБ, убедившись в мастерстве Копотева, выдвинули требование, чтобы он не участвовал в испытаниях. Мотивировали свою претензию тем, что, дескать, испытателя специально готовили на заводе [250] в стрельбе именно из нашего образца. Мы вынуждены были отозвать Льва Герасимовича с полигона.

Пришлось в этом положении, как говорил, попадая в трудные ситуации, Цицерон, не только выбирать из двух зол меньшее, но и извлекать из них то, что могло быть полезным. Мы брали предельную отмобилизованность на работу, зараженность на тщательную отработку образца, готовность противостоять любым неожиданностям, что придавало нам уверенности, прибавляло сил.

И вот войсковые испытания. Проводились они в нескольких военных округах, в том числе Туркестанском, Одесском и Прибалтийском. От каждого конструкторского бюро выезжали на места проведения испытаний по равному числу представителей. В. В. Крупина, хорошо изучившего специфику, климатические условия жаркого юга еще во время испытаний автомата, мы делегировали в Среднюю Азию, В. Н. Пушина — к Черному морю, Л. Г. Коряковцева — в Прибалтику. Я остался на заводе, создав здесь своеобразный штаб, куда должна была стекаться информация о результатах испытаний. Помогал мне ее сопоставлять и обрабатывать А. Д. Крякушин, который при необходимости потом тоже выезжал в войска.

Министерство обороны создало на местах испытаний специальные комиссии, в которые вошли компетентные и строгие специалисты из управлений и непосредственно из войск. Им запрещалось входить в контакт с представителями КБ. Они должны были придирчиво, с максимальной объективностью оценивать работу образцов. Солдаты, сержанты и офицеры, испытывая изделия двух систем, сообщали членам комиссии, как ведет себя тот или иной образец, хотя офицеры-специалисты лично наблюдали за стрельбами и за поведением оружия в различных ситуациях.

Если возникала какая-то трудность, требующая моего вмешательства, я немедленно вылетал в тот или иной округ. Первый и очень тревожный сигнал поступил от Крупина, из Туркестанского военного округа. Я получил от пего телеграмму с грифом «Срочная». В ней Владимир Васильевич сообщал: «Испытание на большое число ударов остановлено после десяти из-за массового неизвлечения. Принял все меры, но безрезультатно. Срочно вылетайте со слесарем и калибрами сегодня. Заказал разговор, но Москва не может соединить».

Да, положение у Крупина, видимо, складывалось отчаянное, если он, очень находчивый человек, не смог на месте принять меры сам. Текст телеграммы расшифровывался [251] так: после 10 тысяч выстрелов у нашего пулемета происходило «пригорание» ствола, то есть после интенсивной автоматической стрельбы ствол не отделялся от ствольной коробки.

Я немедленно связался с директором завода, доложил обстановку и свое решение вылететь в Самарканд (именно там проходили испытания). Белобородов сразу понял, что дело нешуточное, спросил, чем необходимо помочь. От всякой помощи я отказался, даже не стал брать с собой слесаря с калибрами. Уяснив по телеграмме, что произошло, понял: недостаток можно устранить на месте. Главное — успеть вовремя.

Это сейчас, на современных авиалайнерах, можно добраться до любого уголка страны за несколько часов, а в конце 50 — начале 60-х (испытания проходили в июле — августе 1960 года) не так-то просто было попасть с Урала в Узбекистан самолетом. Пришлось делать несколько пересадок. Поспел я в Самарканд как раз в последний рабочий день недели.

Взволнованный Крупин не находил себе места.

— Что будем делать? Стволы при стрельбы «горячими» патронами «пригорают» так, что приходится выбивать их молотком. Наши конкуренты ходят и руки потирают. Они считают, что недостаток неустраним.

— Первое, что сейчас необходимо, так это спокойствие, — останавливаю Владимира Васильевича и спрашиваю его: — У тебя есть небольшой чемодан?

— При чем тут чемодан? — недоуменно посмотрел на меня Крупин.

— Так, есть или нет?

— Найду, конечно, если требуется. Но зачем он нужен ?

— Найди, пожалуйста, уложи в него стволы, и будем действовать дальше. Сейчас 15.30. Нам надо успеть до конца рабочего дня попасть в гальванический цех какого-нибудь завода или в мастерские, где есть гальваника. Повезем стволы туда и будем хромировать посадочные места. Это единственный выход, чтобы быстро и без потерь устранить недостаток.

— Но нам же стволы не выдадут, — развел руками Крупин.

— Сейчас пойду к председателю комиссии и попрошу выдать на сутки стволы для доработки. Думаю, что возражений не встречу. А ты ищи завод, мастерские, базу, что угодно, где мы будем хромировать. [252]

Председатель комиссии дал «добро» на. приостановку испытаний еще на сутки, тем более что в эти сутки входил и выходной день. Мне выделили машину, и вместе с представителем комиссии инженер-подполковником А. А. Малимоном мы выехали на одну из военных баз, где Крупин нашел гальванический цех. Я вез с собой чемодан со стволами.

Прибыли туда под конец рабочего дня. Начальник базы, выслушав нашу просьбу, покачал головой: мол, ничего сейчас сделать невозможно, все рабочие уже расходятся по домам. Но мы уже знали, что вездесущий Крупин задержал нужного нам специалиста-гальваника. Требовалось только получить принципиальное согласие руководителя на производство работ, которые могли затянуться, по нашим расчетам, далеко за. полночь.

Объяснив начальнику базы ситуацию, в которую мы попали, я сказал, что в цехе гальваники есть человек, согласившийся нам помочь и еще не ушедший домой.

— Раз не ушел и сам не против поработать, я не возражаю.

Действительно, работать нам пришлось до утра. Не было опыта хромирования именно посадочного места. То лишнее наплавляли, то мало оказывалось. Когда отхромировали наконец по требуемым размерам, можно было надеяться, что «пригорание» больше не повторится.

Положили стволы в чемодан, из которого, оказывается, Крупин вытряхнул в гостинице свои личные вещи, и отнесли его в машину. Гудел, словно встревоженный улей, восточный базар рядом с мечетью Биби-ханум, возведенной когда-то Тимуром в честь своей красавицы жены. Я тронул за плечо Малимона:

— Александр Андреевич, я думаю, не грех после ночных трудов и арбузом полакомиться, и знаменитой пахучей мирзачульской дыни попробовать. Не возражаешь?

— Предложение принимается, — весело сказал сидевший на переднем сиденье Малимон, тряхнув своей густой шевелюрой.

Мы пройтись вдоль аппетитных рядов, заполненных восточными дарами природы. Гранаты и алыча, персики и айва, круглые мячики сливы «кок-султан» и ароматные, тающие во рту груши, грецкие орехи и розовые, величиной с небольшой арбуз, «юсуповские» помидоры... Все это богатство предлагалось на выбор, громко нахваливалось. Но мы искали арбузы.

Впрочем, искали — это слишком сказано. Горы дынь [253] и арбузов занимали всю территорию, свободную от прилавков. Мы взяли один, огромный, килограммов на десять, арбуз, пару увесистых дынь, положили их в машину и, лавируя между повозками и подъезжающими к базару на осликах дехкан, стали выбираться на дорогу, ведшую к обсерватории Улугбека и дальше, к бурной, с обжигающей ледяной водой реке Зеравшан. Ехали в предвкушении полакомиться сочной, сахаристой арбузной мякотью. Чемодан со стволами я держал на коленях.

Перед самым мостом через реку из-за поворота нам прямо под колеса по встречной полосе выскочил велосипедист. Водитель взял круто вправо, и машина пошла под откос. Кустарником с нее содрало тент, погнуло державшие его дуги, от ударов изуродовались крылья. Машина опрокинулась набок, и из нее посыпались на землю дыни и так тщательно вроде бы оберегаемый нами арбуз. Он стукнулся по пути о камень и раскололся на много алых кусков. Чемодан же со стволами я сумел удержать в руках.

Все обошлось более-менее благополучно, если не считать полученных нами синяков и шишек да изрядно побитой машины.

— Вот и арбуз разрезать не надо, — грустно пошутил Александр Андреевич, протягивая мне кусок. — Весь не съедим, так хоть попробуем, каков он на вкус непосредственно в аварийной ситуации.

До части мы добрались своим ходом. Привели себя в порядок, доложили председателю комиссии о выполненной нами работе, о готовности продолжить испытание образцов. А командиру части, выделившему нам транспорт, я сообщил, что солдат-водитель в повреждении автомашины не виноват.

На следующий день на учебный центр, где испытывались пулеметы, с самого утра легла знойная духота, и даже обычно прохладный ветерок, дувший с гор, не приносил свежести. Стволы изделий после нескольких сотен выстрелов начинали краснеть, становились раскаленными. Шло испытание тем самым «горячим» патроном. Поступила команда снять стволы. Солдаты отвели в заднее положение раму с затвором, сдвинули до отказа влево замыкатель и свободно отсоединили стволы. «Пригорания» не было обнаружено ни у одного из испытывавшихся образцов.

А количество выстрелов росло до 20, 30 тысяч. Все наши пулеметы работали нормально. Впрочем, и у наших конкурентов ни один из образцов не дал сбоя, пока условия испытаний вновь не усложнили, Солдатам, стрелявшим из [254] пулеметов, дали команду опустить оружия в арык, в воду, в которой, пожалуй, было больше ила, чем воды. В притопленном состоянии изделия поволокли. Потом последовала команда «На берег, огонь». И солдаты вновь начали стрельбу. Из наших образцов сразу открыли автоматический огонь, а у конкурентов пулеметы зачихали одиночными выстрелами.

Представитель из соперничающего с нами КБ начал заметно нервничать. Замочку в арычной воде повторили. И вновь чихание образцов у них и нормальная автоматическая стрельба у нас.

Вечером в номер принесли телеграмму. Не зная, в какой гостинице я живу и ее адрес, находчивый Коряковцев отправил депешу в Самарканд по номеру телефона, сообщенному мной ему сразу после приезда в город.

«Связь прервана. Дела идут хорошо. Отр. друзей выдержал только 7,5. Упражнение, скорость, эффект выиграли. Позднее попытаюсь связаться. Получением телеграфируйте. Всего хорошего, Ливадий».

Весть эта очень порадовала меня. До поездки в Самарканд я побывал в Прибалтике и убедился, что объективно наши образцы показывали там на испытаниях лучшие результаты. По условиям испытаний стрельба из пулеметов велась так: сначала следовали в 3 — 4 выстрела короткие очереди, потом несколько длинных — 10 — 12 выстрелов. И вот во время одной из длинных очередей у наших конкурентов произошла задержка — перехлест ленты. Потом еще такая же задержка. Правда, вскоре они прекратились, стрельба пошла нормально.

И вдруг через какое-то время на экстренное заседание собралась комиссия, проводившая испытания. Оказалось, представители конкурирующего с нами КБ пошли на хитрость: чтобы избежать перехлеста ленты, они предупредили всех, кто стрелял, — длинные очереди давать не более 10 выстрелов. Этот маневр заметил офицер, член комиссии, и привел все в соответствие с условиями испытаний. И тогда сразу у нескольких пулеметов случились задержки, связанные с перехлестом ленты.

Сам факт попытки представителей КБ облегчить установленные правила получил очень суровую оценку. А тут еще другое произошло. Из-за сильной отдачи одному из солдат ушибло скулу лица. Выяснилось, что отсечка газа, обеспечивавшая улучшенное воздействие на раму на большом пути ее перемещения, при стрельбе, если солдат не зафиксировал оружие в определенном положении, имела и [255] отрицательный фактор. Отдача на затвор шла с весьма большим давлением и передавалась на приклад, который бил в скулу. Если в спокойной обстановке стреляющий мог прижать приклад как ему удобнее и обуздать отдачу, то в бою выбирать такое положение будет некогда и неизбежно может последовать травма лица.

Все эти факты и рассмотрела комиссия на своем заседании. Представителей конкурирующего с нами КБ строго предупредили о недопустимости вмешательства в действия стреляющих. Напряжение на испытаниях все возрастало.

Как раз в те дни, когда я находился на испытаниях в Прибалтике, на полигон прибыл по служебным делам главный маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров, в то время начальник Военной академии бронетанковых войск. Он с интересом наблюдал, как идет стрельба из новых систем, внимательно знакомился с образцами как Никитина — Соколова, так и нашими. Попробовал их в действии. Никаких суждений не высказал, понимая, что не имеет права нарушать объективность и как-то влиять своими оценками на комиссию.

Со мной Павел Алексеевич встретился накоротке, видимо узнав, что в конструкторы стрелкового оружия я пришел из танкистов. Разговор шел непосредственно в учебном центре, и только о деле. Правда, первый вопрос Ротмистрова можно считать личным.

— О том, что ушли из танкистов, не жалеете? — Он чуть поправил очки, пристально посмотрел на меня сквозь линзы.

— Ушел не по своей воле, товарищ главный маршал, из-за ранения. А потом неожиданно для себя увлекся конструированием оружия. Наверное, это как раз тот случай, когда можно сказать, что не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Вы правы, война многое и у многих фронтовиков в жизни перевернула. — И Павел Алексеевич переменил тему беседы. — Танкистам нравится ваш автомат в танковом исполнении. А в каких вариантах вы разрабатывали единый пулемет?

— Как и Никитин с Соколовым, предусматриваю использовать его не только в качестве ручного и станкового, но и бронетранспортерного.

— Имейте в виду, что и на современные танки нужен хороший современный пулемет. — Ротмистров голосам выделил слово «современный».

— Подумаем и над этим, Павел Алексеевич, — пообещал [256] я. — Только вперед не хочу забегать. Идут испытания, и пока неизвестно, чей образец по их итогам будет рекомендован для принятия на вооружение.

— Ясно. Спасибо. Удач вам.

Ротмистров попрощался со всеми и пошел к машине. Позже, когда во второй половине 60-х годов он станет помощником министра обороны, мы еще встретимся с ним. И он поздравит меня с принятием на вооружение танковых войск пулемета ПКТ, который отличался от ПК тем, что мы ввели дополнительно электроспуск и упразднили прицельные приспособления, оставив большинство деталей, принцип разборки и сборки такими же, как и у базового пулемета ПК.

Но вернемся к телеграмме, присланной Коряковцев в Самарканд, и расшифруем ее. «Связь прервана» — значит, Ливадий Георгиевич несколько раз пытался выйти с мной на телефонный разговор, но не сумел. «Дела идут хорошо» — тут комментарий, полагаю, излишен. «Отр. друзей выдержал только 7,5» — это произошла поломка отражателя гильз у пулемета наших конкурентов после 7,5 тысячи выстрелов. Недостаток серьезный, и требовалось время его устранить.

«Упражнение, скорость, эффект выиграли...» Выполнение упражнения, или стрельба по мишеням на кучность боя, — важнейший параметр при определении боевых преимуществ образцов. И то, что наши пулеметы на испытаниях в Прибалтийском военном округе показывали лучшие результаты, не могло не радовать.

А что крылось за словами «скорость, эффект»? Быстрота и качество разборки и сборки оружия. Солдаты, сержанты и офицеры, испытывавшие образцы, должны были показать, насколько быстро и эффективно они могут разобрать и собрать каждый пулемет. Любая, даже небольшая, усложненность в конструкции, как правило, замедляла этот процесс. Максимальная простота устройства нашего образца дала возможность обойти конкурентов и по этому показателю.

Вроде бы все складывалось для нас удачно. Но я не обольщался результатами. Случай с «пригоранием» ствола при стрельбе «горячими» патронами наводил на серьезные размышления. Пусть мы быстро устранили недостаток, задержек больше не происходило, однако минус в работе нашего пулемета на том этапе испытаний комиссия зафиксировала.

Недостаток есть недостаток. И пусть не обошлось без [257]

задержек и у системы Никитина — Соколова, мы понимали, что нельзя успокаиваться. Самые сложные испытания проходили именно в Туркестанском военном округе, где сами по себе климатические условия часто экстремальны, где в жесточайших условиях оружие проверяется на надежность, живучесть, безотказность.

После купания в арыке пулеметам предстоял экзамен на поведение в условиях запыленности. А проще — волочение за танками в густой пыли, как это было при испытании автомата и ручного пулемета. Наши образцы сравнительно успешно преодолели сложный барьер. Вновь нас выручил эффект «вывешенности» трущихся деталей в ствольной коробке. Наблюдая за ходом трудной проверки на живучесть, я возвратился памятью к войсковым испытаниям 1948 года, когда выезжал вместе с В. А. Дегтяревым и С. Г. Симоновым в соединение, где испытывали ручной пулемет РПД, самозарядный карабин СКС, и автомат АК.

Припомнился мне такой штрих. Перед тем как выйти на стрельбы из РПД, солдаты, сержанты и офицеры очень тщательно протирали ленту и патроны от пыли. Ручной пулемет Дегтярева при всех его достоинствах весьма боялся работы в условиях запыленности. Стоило подуть ветру, порывы которого несли пыль, оседающую на образце, на снаряженной ленте, как при ведении автоматического огня следовали задержки. Подобную слабость пулемета не смогли ликвидировать и при доработке, что снижало надежность оружия.

Но, видимо, авторитет Дегтярева сильно довлел и над теми, кто испытывал, рекомендовал его изделия для принятия на вооружение, и они закрыли глаза на не такой уж и маленький недостаток. Между тем при интенсивной стрельбе, особенно в среднеазиатских условиях, о чем мне неоднократно говорили командиры частей и подразделений, в чем и сам не раз убеждался, трущиеся детали РПД быстро теряли свои расчетные зазоры. Пыль при трении, словно ржа, разъедала металл. Особенно уязвимы были детали, обеспечивавшие питание пулемета, работу автоматики.

Проектируя, разрабатывая оружие, конструктор не вправе обольщаться результатами, достигнутыми при испытаниях в заводских условиях, на полигоне и даже в войсках, какое бы удовлетворение они ни приносили. Мой принцип: при разработке образцов исходить не из результатов двухнедельных и месячных испытаний, а думать о том, как поведет себя оружие при длительной эксплуатации в войсках, [258] хватит ли ему надежности и живучести при использовании в дождь и снег, в мороз и жару, в горах и пустыне, после ударов и падений. Не сомневаюсь, что думал над повышением надежности работы ручного пулемета и Дегтярев. Но довести изделие до лучших кондиций в расчете на длительную войсковую эксплуатацию он все же не сумел. И в том, что в конце 50 — начале 60-х годов РПД заменили на более живучий образец, не последнюю роль сыграл фактор его недостаточной надежности в условиях запыленности.

Образцам единых пулеметов системы Никитина — Соколова и моей конструкции приходилось на испытаниях во много раз тяжелее, чем РПД в 1948 году. Главный заказчик постоянно ужесточал условия испытаний. Так оно и должно быть — никакой поблажки ни одной из сторон.

Как я уже упоминал, в Одесском военном округе наше конструкторское бюро представлял В. Н. Пушин. Он сообщил мне о предстоящем купании пулеметов в соленой морской воде. Вскоре после возвращения из Самарканда я вылетел в Одессу. Пробыл там недолго, убедившись, что наши образцы хорошо держат марку, по ряду показателей превосходя конкурирующие с ними изделия. Морские ванны не изменили их поведения, пулеметы работали нормально.

Позже получил от Виталия Николаевича телеграмму: «Закончены, все отлично». Положительный результат нам дали испытания в части, дислоцировавшейся в Прибалтике. Обнадеживающий отзыв пришел с курсов «Выстрел».

И лишь в Туркестанском военном округе комиссия не дала однозначного заключения ни по системе Никитина — Соколова, ни по моей конструкции. Мнения разделились. Одни отдавали предпочтение нашим конкурентам, другие — нам. Тогда вопрос поставили по-другому: которая из систем единого пулемета обеспечила наиболее перспективный результат и может быть доработана в ближайшее же время и с наименьшими затратами. Вот тут-то чаша весов и перевесила в нашу пользу.

Когда окончательные выводы комиссий из всех округов были обобщены и главный заказчик остановил выбор на нашем едином пулемете ПК, развитие событий приняло неожиданный поворот. В правительство поступило письмо от руководителей завода, где изготавливалась еще до наших сравнительных испытаний большая партия пулеметов системы Никитина — Соколова. В нем, насколько мне известно, обращалось внимание на то, что на освоение образца [259] Никитина — Соколова в производстве вложены немалые средства, во многом отработана технология серийного выпуска, а предпочтение отдано совсем другой конструкции. А это, мол, неоправданные расходы, новые материальные затраты, — словом, не государственный подход.

Правительство приняло решение создать специальную комиссию, куда вошли и представители Министерств оборонной промышленности и обороны. Ей поручалось сделать окончательный вывод, решить, какую систему рекомендовать на вооружение армии. Члены комиссии с пристрастием изучили все документы, касающиеся отработки изделий и их испытаний. Подключили и сотрудников научно-исследовательского института. На его базе и состоялось заседание комиссии.

На заседание пригласили нас, конструкторов систем единого пулемета. Первому выпало докладывать мне. Рассказал, в чем вижу преимущества нашего образца, что и в какие сроки предполагаю доработать, исходя из результатов испытаний. По предложению одного из членов комиссии я разобрал и собрал образец. Многих удивило то, что неполная его разборка и сборка осуществлялись мной без применения принадлежности (набора инструментов), свидетельствуя о простоте конструкции. Словом, провел своеобразную защиту своего образца.

Это же после меня сделал Г. И. Никитин. В ходе разборки пулемета Григорий Иванович что-то замешкался, к нему на помощь вынуждены были прийти его помощники. Общими усилиями оружие разобрали и собрали.

Не буду вдаваться в подробности долгих дискуссий и обмена мнениями, состоявшихся после наших докладов. Сторонники системы Никитина — Соколова главным аргументом в пользу принятия ее на вооружение продолжали выдвигать тот же, что и прежде, — на освоение пулемета уже затрачена немалая сумма, с чем, мол, нельзя не считаться. Военные товарищи, среди которых были представители Генерального штаба, Сухопутных войск, Главного артиллерийского управления, вполне резонно заявляли, что не заказывали Министерству оборонной промышленности недоработанный пулемет и не просили выпускать его большими партиями еще до принятия на вооружение, а для войск больше подходит простой в устройстве, надежный в работе, живучий в любых условиях и технологичный в изготовлении единый пулемет ПК.

Итогом работы комиссии стало постановление Совета Министров СССР от 20 октября 1961 года о принятии на [260] вооружение Советской Армии единого пулемета ПК и его разновидностей. Он заменил находившиеся в эксплуатации образцы РП-46, СГМ, СГМБ, превзойдя их по всем боевым качествам.

А во мне уже жило стремление к решению еще одной крупной конструкторской задачи — сохранив большинство деталей, принцип разборки и сборки такими же, как у базового пулемета ПК, разработать танковый пулемет. К тому же я не забывал слов главного маршала бронетанковых войск П. А. Ротмистрова о том, что на современном танке должно быть современное вооружение. Требовалось заменить пулемет системы Горюнова СГМТ на такой, который удовлетворял бы возросшим требованиям, предъявляемым в бою к танковым войскам. Поставив задачу сохранить высокую степень унификации, мы облегчали обучение личного состава, упрощали условия эксплуатации и ремонта оружия, сокращали время постановки его на производство.

И все-таки в конструкцию пришлось вносить серьезные изменения. Как и прежде, каждая новая доработка детали, узла проверялась досконально в заводских условиях. Первые неприятности начались, когда стали испытывать электроспуск. А. Д. Крякушин, испытывавший образец в тире, доложил:

— Все чаще стали ломаться болты, крепящие электроспуск к ствольной коробке.

— Может быть, нам разработать его соединение с затыльником коробки на пазах с последующей фиксацией? — предлагаю, вникнув в суть проблемы. — Такое крепление должно быть более надежным.

По пути уменьшения жесткости крепления стержня возвратного механизма с ограничителем рамы мы пошли, обнаружив при продолжительном настреле, как часто стали ломаться шпильки на возвратном механизме.

Вот так и шли от решения одной задачи к другой, от частных технических вопросов к принципиальным, касающимся не только судьбы образцов, но прежде всего тех, кто помогал мне их доводить, совершенствовать, запускать в производство, — инженеров-конструкторов. Начало 60-х годов больно ударило по нашему КБ, его кадрам. Взятый тогда в связи с сокращением армии и флота курс на уничтожение самолетов, кораблей, целого ряда вооружений и ставка на ракеты стратегического назначения — поспешные, на мой взгляд, и не до конца продуманные решения—породили то, что к так называемой пещерной технике причислили и стрелковое оружие. [261]

Одна из первых ласточек, как следствие этого крайнего мнения, — расформирование и ликвидация научно-испытательного полигона. Быстро начал падать и престиж разработчиков оружия. У инженеров-конструкторов стало возникать все больше сомнений в целесообразности продолжения работы в КБ нашего профиля. Первым об этом сказал вслух мой ближайший помощник В. В. Крупин.

— Как вы смотрите, если я буду подыскивать себе другое место работы? — поделился он как-то со мной, когда мы по прежней привычке поздно вечером возвращались с завода домой. — Не вижу я для себя перспективы, на главах меняется к нам отношение.

Что я мог ответить человеку, первым пришедшему в наше КБ и с которым долгое время мы были в одной рабочей связке? Отругать? Так не за что. Даже вынашивая свои мысли об уходе из КБ, он продолжал трудиться, как и раньше, с полной отдачей, с творческой инициативой. Попробовать удержать? Но что может дать ему работа в нашем коллективе для дальнейшего творческого роста, если то, что мы делаем, стали называть пещерной техникой? Иногда просто диву даешься способности некоторых наших командиров производства приспосабливаться к новым веяниям, не разобравшись в сути проблем, не уяснив, во что это может вылиться, как может сказаться на деле небрежение к нуждам людей, работу которых с ходу причислили к неперспективным.

— Спасибо за откровенность, Владимир Васильевич. Понимаю, как нелегко ты пришел к такому решению. — У меня перехватило горло, говорить было трудно. — Не стану удерживать. Ты волен в выборе, где трудиться. Единственно, что прошу, не уходить, пока не доработаем танковый пулемет. Осталось ведь совсем немного.

— Конечно, сначала его доработаем. Это дело моей чести. — Чувствовалось, Крупину нелегко было справиться с волнением, с переживаниями, связанными с этим разговором. — Вы намечали отправить меня в командировку на танковый завод. Когда выезжать?

— Дня через два. — Я был благодарен Владимиру Васильевичу, переменившему тональность беседы. — Туда должен приехать конструктор танков Морозов, и надо согласовать с ним ряд вопросов, связанных с установкой пулемета. Несколько позже и я подъеду на завод.

Мы попрощались и разошлись по домам. А я долго не мог успокоиться, размышляя о будущем нашего КБ, о людях и судьбах, о том, как неосторожно, необдуманно высказанные [262] суждения о деле, которому служишь верой а правдой, оказывается, определили его в разряд второстепенных. И все бы ничего, руководствуйся наши высшие инстанции реалиями жизни, сложившейся международной обстановки. Между тем империализм продолжал нагнетать военный психоз, угрожающе бряцал оружием, осуществлял агрессии то в одном, то в другом регионе земного шара, раскидывал поблизости наших границ сеть военных баз. И надо было быть близоруким на том этапе нашей жизни, чтобы не понимать, что гарантией мирного неба над Советской страной в комплексе с борьбой за мирное сосуществование двух мировых систем должна оставаться боеспособная, хорошо технически оснащенная армия, готовая к отражению любой агрессии. В том числе оснащенная и современным автоматическим стрелковым оружием.

Забегая несколько вперед, скажу: вслед за В. В. Крупиным КБ покинули еще несколько творчески интересных конструкторов. Но, несмотря на потери, конструкторское бюро сумело сохранить свое лицо, свой костяк. К нам пришли другие одаренные специалисты, и мы продолжали разработку новых систем оружия, исходя из более высоких, качественных параметров боеготовности армии и флота. Изменилось к лучшему и отношение к конструкторам-оружейникам.

А пока мы продолжали отрабатывать танковый пулемет. Надо сказать, танкостроители без большого энтузиазма встретили наше стремление установить на машины новое изделие. Система Горюнова СГМТ устраивала их больше: отработаны технология производства, сопряженность оружия с пушкой, система питания патронами, гильзоулавливатель... Так что мы со своим пулеметом не очень пришлись заводчанам ко двору и сразу почувствовали прохладное к себе отношение. Впрочем, не только со стороны производственников, но и конструкторов нового танка.

Да еще приехавший в командировку Крупин подлил масла в огонь. Встретившись с главным конструктором танка А. А. Морозовым, он попросил его дать команду на новую отливку раструба башни.

— Вы что, рехнулись? — резко оборвал нашего представителя Александр Александрович, — Вы понимаете, что значит новая отливка? Это же изменение конструкции башни, технологии изготовления, немалые затраты! Ищите другой путь установки вашего пулемета.

— Понимаю, — отступил Крупин. — Нам отливка необходима всего лишь для проведения эксперимента. [263]

— Об экспериментах поговорим, когда встречусь с главным конструктором системы. Он собирается сюда приехать?

— Будет здесь завтра, — ответил Крупин.

Худой, порывистый в движениях, Морозов обычно вел разговор, полуприсев на стол, внимательно слушая собеседника. Кабинетик на заводе у него был маленький, в деревянном домике. В нем буквально негде было повернуться. Но Александр Александрович этим не тяготился.

Морозов стал для нас одним из первых конструкторов танковой техники, сумевшим уловить, что мы со своей разработкой можем стать ему союзниками. Он нервничал в то время, видимо, потому, что не все у него ладилось с доводкой машины. А тут еще мы со своим пулеметом и со своими требованиями.

При нашей личной встрече я сразу сказал;

— Мы не собираемся просить изменить конструкцию башни. Свою задачу видим в другом — установить изделие в гнездо для СГМТ без коренного переустройства. Работать будем с пулеметом, а не с башней.

— Ну так это же совсем другой коленкор, — улыбнулся Морозов. — Если потребуется какая-то помощь или мой совет — всегда к вашим услугам. Тем более вы сами— бывший танкист. Нам ли не понять друг друга?

Разговор у нас получился откровенный, доверительный. Вспомнили даже предвоенные годы.

— Между прочим, Александр Александрович, я вашей тридцатьчетверке в свое время посвятил стихотворные строчки.

— Ну-ка, ну-ка, интересно, — живо откликнулся конструктор Т-34. — Может, и прочтете, если помните?

— Сейчас попытаюсь. Только не взыщите за несовершенство. Вот, к примеру, четверостишие:

Мы шли сквозь туман и засады,

И грозно гремела броня.

Сметали врагов без пощады

Могучей лавиной огня.

— Нет, это не песнь конструктору, а настоящая ода металлу, — рассмеялся Морозов. — Впрочем, сколько вам было тогда лет?

— Не многим более двадцати.

— По себе знаю, в этом возрасте мы в то время пели и слагали стихи о двух вещах, диаметрально противоположных, — либо о грозной броне, либо о любви. Так что [264] и вы, смотрю, этого не избежали, влюбившись в «железки»...

С Александром Александровичем Морозовым с той первой нашей встречи меня связывали прочные деловые и товарищеские отношения. Он являлся одним из выдающихся конструкторов в советском танкостроении, обладал неутомимой жаждой знаний, не мыслил себя без постоянного творческого поиска. Начав работать с пятнадцати лет копировщиком на паровозостроительном заводе, Морозов в 36 лет стал главным конструктором, одним из создателей прославленного в годы войны советского танка Т-34. Когда нас объединило общее дело, Александр Александрович решал сложные технические проблемы в создании новых образцов танковой техники, являвшихся дальнейшим вкладом в повышение обороноспособности страны.

В 70-е годы мы встретились с ним на XXV съезде партии. Тогда я впервые увидел на его пиджаке две золотые медали «Серп и Молот» и четыре лауреатские: одна — лауреата Ленинской премии, три — Государственной премии СССР — признание его выдающихся заслуг перед Родиной.

Работа наша продолжалась. Учитывая, что пулемет не снабжался индивидуальным прицелом, а вместо него использовалась сетка прицеливания, находящаяся в прицеле пушки, пришлось удлинить ствол ПКТ, чтобы обеспечить сопряженность траекторий. Морозов, обратив внимание на изменение в конструкции, спросил:

— Не боитесь, что ваш маневр со стволом снизит его живучесть?

— Вы имеете в виду, что удлинение ствола, увеличив время воздействия пороховых газов на его стенки, приведет и к его значительному разогреву?

— Вот именно, — подтвердил Александр Александрович.

— Поначалу так и случилось. Но мы по-другому, чем у ПК, крепим ствол в коробке и предусмотрели улучшение теплоотвода.

В те дни на завод прибыл начальник бронетанковых войск Советской Армии маршал бронетанковых войск П. П. Полубояров.

Морозов познакомил меня с ним, потом, извинившись, вышел по каким-то срочным делам. Мы разговорились. Маршал интересовался, как мы осуществляем доработки пулемета, особенно связанные с жизнеобеспечением экипажа в боевом отделении. [265]

— Как вы решаете проблему устранения загазованности при стрельбе в наглухо закрытой башне? Вопрос, сами понимаете, для танкиста весьма важный, — подчеркнул Павел Павлович.

— Мы понимаем, что конструкция газового регулятора, аналогичная пехотному варианту, в танковом пулемете неприемлема. Она рассчитана на сброс части порохового газа в атмосферу. Значит, будет создаваться большая его концентрация в боевом отделении танка.

— И что вами предусмотрено, чтобы этого избежать?— поинтересовался Полубояров.

— Пробуем различные способы дросселирования потока пороховых газов, ищем оптимальную конструкцию.

— На новых танках предусмотрена система противоатомной защиты. Это нововведение потребует, видимо, от вас и каких-то новых решений при установке пулемета в гнездо? — Маршал хотел разобраться во всех деталях нашей работы.

— Мы вынуждены были поэтому пересмотреть конструкцию газовой камеры пулемета и ввести посадочное место впереди ее для размещения специального уплотнения. Ведем сейчас эксперименты, разрабатывая высокоэффективный пламегаситель.

— Танкисты очень заинтересованы в том, чтобы ваша работа шла и быстро, и качественно. Вот почему для согласования усилий, для более оперативного решения всех проблем, если не возражаете, будем подключать к вам специалистов нашего управления, ГАУ и бронетанковой промышленности, — Полубояров, видимо, предварительно согласовал этот вопрос на разных уровнях и делился со мной уже конкретными предложениями. — А с Морозовым, вижу, у вас контакт прочный, что очень важно в работе конструкторов, чьи интересы не должны быть разобщены или противоречить друг другу.

Павел Павлович подметил верно — разобщенности или противоречий между конструкторами-оружейниками и конструкторами танков принципиальных не было. Но возникали иногда разногласия по техническим вопросам, и довольно острые. Как-то получил телеграмму из министерства: срочно отправить на один из заводов нашего представителя. У танкостроителей возникло восемь вопросов, дающих им основание сомневаться, есть ли смысл менять в выпускаемых ими машинах пулемет СГМТ на ПКТ. Сам я в тот момент выехать к ним не имел возможности. Отправил в командировку ведущего конструктора В. Н. Пушина, [266] человека уравновешенного, умеющего разобраться в обстановке. Через несколько дней получил от него телеграмму: «Счет два шесть нашу пользу».

Значит, Виталий Николаевич снял в основном возникшее напряжение, ответил на шесть из восьми вопросов. Но оставалось еще два, касавшихся установки пулемета. С телеграммой Путина в кармане я тогда срочно вылетел в Москву — вызвали в министерство по другим делам. Оттуда предполагал выехать на завод. Вечером позвонил в ГАУ заместителю начальника Главного управления Е. И. Смирнову. Поскольку времени у меня было в обрез (рано утром уходил поезд), Евгений Иванович попросил меня подъехать к нему домой.

— Очень важно вам самому на месте во всем разобраться. — Евгений Иванович пододвинул поближе ко мне чашку с чаем. — Одним поездом с вами выедут на завод инженер-полковник Дейкин и представитель бронетанкового управления. Я связывался с маршалом Полубояровым, он уточнил, кого направит в командировку. А теперь расскажите обо всем подробнее.

Я вытащил из кармана телеграмму, показал ее Смирнову.

— Ваш Пушин, видимо, ни к футболу, ни к хоккею отношения не имеет, — улыбнулся Евгений Иванович. — Настоящий болельщик обязательно сказал бы: шесть два в нашу пользу, а не наоборот.

— Виталий Николаевич, наверное, торопился, вот и поменял цифры местами, — попытался я поддержать болельщицкую репутацию нашего конструктора.

— Ладно-ладно, не защищайте, — улыбнулся Смирнов. — Пушин сделал большое дело, сняв часть вопросов. А в чем еще загвоздка?

— Главная проблема с гильзоулавливателем.

— А горюновский нельзя доработать? — уточнил генерал.

— Пытались. Но он дает сбои, и порой гильзы разлетаются по боевому отделению танка.

— Это недопустимо, — предостерег Смирнов. — В башне находятся люди, она начинена приборами, и не попавшая в специальное устройство гильза в бою может натворить беды.

— Мы уже все оценили, — успокоил я Евгения Ивановича. — Приняли решение сделать свою конструкцию гильвоулавливателя. Сейчас испытываем ее у себя на заводе. Думаю, что и этот вопрос уладим с танкостроителями... [267]

Беседа наша затянулась за полночь. Вера Александровна, жена Смирнова, несколько раз меняла нам остывавший чай, делала новую заварку. Все проблемы, связанные с дальнейшей доработкой танкового пулемета и установкой его, мы обсудили в деталях. Евгении Иванович был человеком конкретного дела, чутко улавливавшим перспективу развития вооружения. Его советы и помощь носили всегда конструктивный характер, что для разработчика оружия являлось важнейшим стимулом в его деятельности.

И вот ПКТ отлажен. В 1962 году его приняли на вооружение армии, и пулемет стали осваивать в массовом производстве, устанавливая на новые танки. Ни у конструкторов танков, ни у танкостроителей к нам вопросов вроде бы не возникало. Мы продолжали им помогать в установке оружия, по мере появления новых машин быстро реагировали на любые возникавшие у них вопросы, выезжая непосредственно на место.

И вдруг в один из ноябрьских дней, для нас уже морозных и снежных, я получил телеграмму, подписанную министром оборонной промышленности С. А. Зверевым: «15 ноября 10 часов на заводе... состоится заседание коллегии изделию... Ваша явка обязательна...»

Посмотрел на индекс объекта, по которому должно было состояться непосредственно на танковом заводе заседание коллегии, — он относился к разработке, которую осуществляли и ставили на производство конструкторы танков. Почему в таком случае моя явка обязательна? Недоумевая, я спросил об этом при встрече министра.

— Понимаете, в КБ Морозова ссылаются на то, что их изделие задерживается с выходом из-за не доработанного вами до конца пулемета, — объяснил Сергей Алексеевич.

— Как же так, лично к нам с их стороны не предъявлялось никаких претензий? — Моему возмущению не было предела.

— Вот так и бывает, — встал из-за стола Зверев. — Не успевают сами вовремя что-то доработать и стараются вину на кого-то переложить, авось пройдет. Хитрят, словом, время пытаются выиграть. А чтобы не хитрили, я и решил пригласить вас на коллегию. Полагаю, вам и выступать не придется. Увидят разработчика пулемета — и, думаю, сами сразу сообразят, о чем говорить надо, где искать истинные причины задержки работ. Так что вы просто поприсутствуйте на заседании.

Докладывать предстояло Морозову. Увидев меня на заводе, он тут же подошел. [268]

— Значит, и вас пригласили на коллегию? — пожал мне руку главный конструктор танков. — Вы уж извините великодушно, мы, ссылаясь на вас, прикрыли образовавшуюся у нас брешь — не хватало времени доработать один узел.

На заседании коллегии никто не кивал на задержку работ из-за конструкторов-оружейников. Но министр Зверев, когда Морозов закончил доклад, задал ему вопрос:

— Так что, Александр Александрович, выходит, разработчики пулемета вас не задерживали и не мешали совершенствовать вашу конструкцию?

— Нет, не задерживали, — ответил Морозов. — Калашникову я уже принес свои извинения...

Несмотря на подобные, скажем так, издержки производственного характера, между конструкторами разных изделий, видов техники, будь то разработчики стрелкового оружия или танков, артиллерийских систем или самолетов, всегда существовала тесная творческая взаимосвязь. Не обходилось, конечно, и без конфликтных ситуаций. Но не они определяли нашу совместную работу. Когда дело доходило до окончательного, принципиального решения, руководствовались прежде всего государственными интересами, интересами повышения обороноспособности страны.

Дальше