Грозное небо Кубани
Когда заслуженный летчик-испытатель М. Галлай спросил после войны Григория Речкалова, что он больше всего ценит в самолете, на котором одержал столько побед, — скорость, мощь пушечного залпа, обзор из кабины, надежность мотора, тот ответил, что, конечно, все перечисленные достоинства очень важны. Но все же главное... радио. Отличное это дело — радиосвязь! Вылетая группой на задание, мы свободно переговаривались между собой, как по телефону. Кто что увидел, сразу всем сообщал. Поэтому никаких неожиданностей не было. А в бою это очень важно. По возможности предупреждать товарищей о грозящей опасности, согласовывать свои действия с другими. С помощью радио можно было управлять воздушным боем с земли, активно вмешиваться в его течение.
Новый командир 216-й истребительной авиадивизии, в которую входил наш 16-й истребительный авиаполк, генерал-майор А. В. Борман еще до войны проводил опыты управления самолетами по радио, предвидя, какую значительную роль сыграет оно в дальнейшем развитии авиации.
В первый же день, когда 16-й полк прибыл после переучивания на аэродром под Краснодаром, сюда приехал генерал Борман. Короткий седой ежик, решительная походка, пристальный взгляд, привычка изъясняться точно и логично — все выдавало в нем бывалого военного.
Летом сорок третьего года враг отступал по всему фронту. В ожесточенных боях, проявляя беспримерное мужество, наши доблестные воины освобождали советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Разгром гитлеровцев под Сталинградом, затем битва под Курском, прорыв блокады Ленинграда наполняли наши сердца гордостью за нашу армию, наш народ.
На Северном Кавказе враг отчаянно цеплялся за Таманский полуостров, создав здесь сильно укрепленную оборонительную полосу, так называемую «Голубую линию», которая [32] тянулась от Азовского до Черного моря. 440 тысяч гитлеровских солдат и офицеров получили приказ любой ценой удержать этот плацдарм.
Сюда было переброшено более половины всех воздушных сил фашистской Германии — около полутора тысяч самолетов. Геринг прислал на Кубань свои лучшие авиационные части, эскадрильи «Удет», «Мельдерс», «Зеленое сердце» и другие. Сюда же прибыла особая группа фашистских асов, которые летали на самых лучших немецких истребителях — «Фокке-Вульф-190». Избалованные рекламой, уверовавшие в свою безнаказанность, они украшали фюзеляжи самолетов претенциозными рисунками — тузами и тиграми, пиковыми дамами и драконами. Но их все-таки сбивали. Даже в самом начале войны. Наши молодые летчики, скромные парни. Причем сбивали с устаревших машин. Теперь же, овладев самолетами усовершенствованных конструкций, такими как Ла-5, Як-9, Ил-4, они стали грозой воздушных пиратов. Ведь каждый советский воин знал, что он сражается за правое дело. А за что воевали гитлеровские асы в чужом небе, над чужой землей? Они называли себя «рыцарями воздуха», а по существу были просто профессиональными убийцами и грабителями, ворвавшимися в чужой мирный дом.
Надо было очистить от фашистских стервятников небо, завоевать господство в воздухе и тем самым защитить свои наземные войска от ударов авиации противника, поддержать их наступление. Именно такая задача стояла перед военно-воздушными силами Северо-Кавказского фронта.
В первый же день в небе Кубани разыгрался бой, который надолго запомнился нашим летчикам.
Ударную группу повел зачисленный недавно в полк командир эскадрильи гвардии старший лейтенант Вадим Фадеев. (Несколько позже я более подробно расскажу об этом удивительном летчике). Сверху группу Фадеева прикрывали истребители, которые вел Григорий Речкалов. Шли «этажеркой», на разных высотах, как и планировали накануне, разрабатывая тактику боя.
За самолетом Фадеева следовал его ведомый Андрей Труд. Группа уже прошла над почерневшим от пожарищ Новороссийском, как вдруг со стороны Геленджика показались три фашистских бомбардировщика «Юнкерс-87». На небольшой высоте и почему-то без прикрытия они выглядели так заманчиво, что Фадеев чуть было не бросился на них в атаку, но тут же услышал в наушниках встревоженный голос Андрея:
— Тридцатый! Тридцатый! Смотри вправо, вправо!
Со стороны моря несколькими рядами шли фашистские пикирующие бомбардировщики. Их прикрывали «Мессершмитты [33] -109». Теперь стало ясно, что тройка «юнкерсов» играла роль приманки и должна была отвлечь внимание от основных сил врага, расстроить ряды наших истребителей.
Группа Фадеева круто развернулась и обрушила на гитлеровцев внезапный удар. Четверка Николая Искрина связала боем «мессеров», сбила одного, второго... Вадим в это время атаковал «юнкерс» и поджег его. Остальные стали спешно освобождаться от бомб, сбрасывая их в море. Пытаясь спасти бомбардировщики, фашистское командование выслало им на помощь еще двенадцать «мессершмиттов» и четыре новых вооруженных пушками «Фокке-Вульфа-190». Искрин и его ведомый Михаил Сутырин развернулись навстречу. А сверху фашистов атаковала группа Речкалова.
Через двадцать минут все было кончено. Враг, имевший значительное численное превосходство, потеряв девять самолетов, бежал. С этого дня наши летчики почувствовали себя хозяевами неба. И еще не успевала одна группа самолетов возвратиться из боя, на смену ей уже шла другая.
Битва за Кавказ продолжалась.
Несколько раз гитлеровцы направляли в сопровождении истребителей крупные группы своих бомбардировщиков на Краснодар, но советские летчики успешно отражали эти массированные налеты. В то же время наши военно-воздушные силы своими четко организованными действиями способствовали успеху наступательных операций наземных войск.
Во время ожесточенных воздушных боев советские летчики во всей полноте продемонстрировали свое летное мастерство, преимущество новой тактики, включающей действия на вертикалях, эшелонирование боевых порядков по высоте. Наша авиация прочно завладела небом. В один из таких горячих дней к нам в полк пришла телеграмма командующего Военно-Воздушными Силами Советской Армии маршала авиации А. А. Новикова. Я зачитал ее перед строем:
«Герои-летчики! Сегодня наши наземные войска и танки прорвали оборону противника и развивают успех. Ваша задача — меткими ударами по противнику и прикрытием наступающих войск с воздуха обеспечить победу над врагом. Сегодня с утра вы действовали хорошо. Уверены в ваших силах и победе. Помните: кто дерзок в бою, тот побеждает!»
Мне хочется также привести здесь записи Николая Искрина о некоторых боевых эпизодах, в которых он участвовал. Во время боев на Кубани Искрин стал коммунистом и отлично выполнял самые сложные задания. Записи он сделал по моей просьбе и прислал в письме. Они предельно лаконичны. Николай вообще всегда отличался сдержанностью, не любил бахвальства. И все же, читая их, нельзя не ощутить [34] напряжения тех жарких боев. Да и сам характер летчика, с честью выполнявшего свой воинский долг, становится для читателя еще более зримым.
«20 апреля 1943 года, — пишет Николай Искрин, — нашей группе истребителей, которую возглавлял капитан Покрышкин, было дано задание сопровождать бомбардировщики, направляющиеся в район Малой земли для поддержки десанта. Когда возвращались домой, на нас напали двенадцать «мессершмиттов». Завязался воздушный бой. Мы сбили шесть вражеских истребителей: Покрышкин, Молчанов, Труд и я по одному, Сапунов два. Все возвратились на свой аэродром.
21 апреля прикрывали с воздуха наземные войска в районе Новороссийска. Группу возглавлял старший лейтенант Фадеев. Сбили пять фашистских самолетов. Возвратились на аэродром без потерь.
В этот же день сопровождали штурмовики Ил-2 в район села Федотовка. Группу прикрытия вел штурман полка майор Крюков. Я возглавлял ударную четверку. Нас внезапно атаковали три гитлеровских истребителя нового типа — «охотник» Ме-109 г. Мне удалось сбить ведущего. Двое других мигом покинули поле боя. Наши штурмовики разбомбили вражеские укрепления, мешавшие продвижению наземных войск.
Вечером в полку была зачитана телеграмма командующего Северо-Кавказским фронтом генерала И. Е. Петрова, в которой он объявлял нам благодарность за хорошую работу.
Особенно жестокий воздушный бой разгорелся 4 мая, когда наша группа истребителей прикрывала наземные войска в районе станицы Крымской и встретилась с двенадцатью вражескими самолетами Ме-109Г и ФВ-190. Мы сбили восемь фашистских стервятников: Покрышкин и Речкалов по два, Табаченко, Старчиков и я по одному.
Над станцией Киевская мы вступили в бой с двенадцатью немецкими бомбардировщиками Ю-87 и сопровождавшими их истребителями Ме-109 г. Было уничтожено семь вражеских самолетов, два из них сбил штурман Крюков.
10 мая погода испортилась и авиация работала только небольшими группами. Моей четверке было дано задание обеспечить беспрепятственное действие нашим бомбардировщикам в районе станицы Крымская. Здесь мы встретились в воздухе с двумя «охотниками» Ме-109Г, и я повел свой самолет в лобовую атаку. Мы сошлись так близко, что в прицеле стало темно. В последнюю секунду я открыл огонь, но, вероятно, гитлеровец сделал то же самое, потому что мою машину неожиданно резко бросило вверх. Когда огляделся, оказалось, что «мессер» ушел под меня и уже горел. [35]
В моем же самолете, в передней кромке стабилизатора, зияла большая пробоина от вражеского снаряда. Но в воздухе еще можно было держаться, и я продолжал выполнять задание. Вскоре наши Пе-2 благополучно отбомбились и возвратились на свою базу.
16 мая поступил приказ произвести разведку у линии фронта в районе станицы Неберджаевская. Было солнечно, безоблачно. На подходе к цели гитлеровские зенитчики заметили нас и открыли сильный огонь. Все же нам удалось прорваться сквозь него и на склоне ложбины обнаружить более двадцати немецких танков. Возвратившись, я доложил о результатах разведки, и наша группа отправилась отдыхать.
Но не прошло и десяти минут, как всех нас по тревоге вызвали на командный пункт. Поступило сообщение, что гитлеровские самолеты приближаются к аэродрому у станицы Красноармейская. Задание — вылететь немедленно на перехват!
Шестерку вел Покрышкин. В считанные минуты прибыли на место, обнаружили шесть истребителей Ме-109Г и с ходу атаковали их. Я пошел в лоб на одного из них (как впоследствии выяснилось, при допросе другого фашистского летчика, взятого в плен, — это был командир группы) и дал три очереди из пушек. Фашист вел горящую машину на меня до тех пор, пока она не начала падать. Мой ведомый потерялся, и второй «мессер», не занятый боем, атаковал меня. Я резко направил свою машину вверх. Немец стал уходить. Но все-таки я догнал и подбил его.
Вдруг со стороны солнца мой самолет атакуют два «мессершмитта». Они почти в упор бьют по моей машине, которая, потеряв управление, начала падать. Я вынужден покинуть кабину. Уже выпрыгнув с парашютом, вдруг почувствовал сильный удар: это стабилизатор моей же машины ударил по ноге и, видимо, перебил ее. Пришел я в себя уже метрах в трехстах от земли, но все же успел рвануть кольцо и приземлился благополучно. Меня подобрали наши солдаты и доставили в полевой госпиталь. Через несколько часов мне ампутировали поврежденную ногу.
Это был мой последний вылет».
Так закончил свой рассказ Николай Михайлович Искрин. Мы, его однополчане, хорошо понимали состояние друга. Медицинская комиссия запретила ему возвращаться в авиацию. А что может быть страшнее для настоящего летчика, чем лишиться возможности летать?..
За время боевых действий, с первого дня войны и до последнего боя, летчик-истребитель Николай Искрин совершил [36] 218 боевых вылетов и сбил одиннадцать фашистских самолетов.
Ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Орден Ленина и Золотую Звезду Искрину торжественно вручили в Кремле. Это было ранней весной, незадолго до его дня рождения. Николай стал Героем в двадцать пять лет...
Почему я пишу об этом? Трудно ответить коротко, в двух словах. Но, обращаясь сегодня к нашей молодежи, мне хочется сказать: как это мало — двадцать пять лет, и как это много — двести восемнадцать раз бесстрашно подняться в небо навстречу врагу...
С Николаем Михайловичем Искриным мы переписываемся до сих пор. Да и может ли быть иначе. Ведь для нас, бывших фронтовиков, дороже всего дружба, испытанная в боях. Это не просто слова. Спустя много лет ветераны упорно разыскивают своих однополчан и, найдя, обнимают как родных, неловко пряча при этом набегающие слезы... Свой полк, свою роту вспоминают как родной дом, как свою семью.
Таким родным был для нас и наш 16-й гвардейский полк. Если кто был ранен, то после госпиталя прилагал все усилия, чтобы вернуться назад, именно в свой полк, в свою семью. И как в каждой семье, были свои традиции, привычки, а порой и разногласия. Но выше всего всегда оставалась наша боевая работа. Ведь не случайно, отправляясь в полет, летчик говорил: «Иду на работу».
Да и сам полет — это понимал каждый из нас — был только верхней ступенькой того большого и сложного труда, которым занимался наш безотказный техсостав — механики, техники, мотористы, оружейники. Днем и ночью, в любую погоду обеспечивали они боеготовность наших самолетов. И вот летчик улетает, а техник остается на земле. Ждет, переживает: как он там, как машина, не подведет ли? Так ждал возвращения Фадеева его механик Константин Дмитриевич Радченко, по-отцовски гордившийся своим соколом и, как отец, тяжело переживавший его гибель.
А сколько старания, изобретательности проявил техник Гриша Чувашкин, который в трудные дни отступлений наших войск возил по совхозам бак от самолета Покрышкина, а потом все же сумел починить его сам. Инженер по вооружению капитан Яков Жмудь по просьбе Александра спарил на его машине гашетки пулеметов и пушки, отчего сразу же возросла эффективность огня. От такой массированной очереди фашистские самолеты буквально разваливались в воздухе на части. После этого все летчики полка стали просить перестроить гашетки.
За все годы войны ни один боевой вылет не был сорван [37] по вине техсостава. Этими скромными тружениками редко интересовались прилетавшие к нам корреспонденты и кинооператоры. Но они разделяли с нами все трудности фронтовой жизни и так же мужественно встречали смертельную опасность, как их небесные братья.
Во время штурмовки аэродрома осколком вражеского снаряда был убит инженер полка майор Анатолий Урванцев. Я уже рассказывал об инженере Г. Н. Копылове, с которым нам довелось пережить немало критических ситуаций. Дважды самолеты, в которых он летал, падали, разбивались. Он просто чудом остался жив, закончив войну старшим инженером полка в освобожденной нашими войсками Праге. Старший техник-лейтенант Григорий Клименко, техник-лейтенант Павел Ухов, старший сержант механик Виктор Коротков... Каждый из них внес свою долю в общее дело — победу над гитлеровской Германией...
Вечером, собираясь в столовой на ужин, летчики взволнованно делились друг с другом впечатлениями о событиях дня, о том, как проходили бои, какие ситуации возникали в воздушных схватках. Здесь же были заместитель командира полка по политчасти подполковник Михаил Акимович Погребной, начальник штаба полка майор Яков Михайлович Датский, начальник связи капитан Григорий Тимофеевич Масленников.
Разговор шел непринужденный, откровенный. Каждый понимал: все, что он делал и как делал, очень важно для его товарищей, которые всегда подскажут, как в следующий раз избежать подобного промаха. А потом капитан Масленников доставал свой баян и — куда только усталость девалась! Шутки, песни, смех... и непревзойденная, артистическая чечетка Андрея Труда.
Но недаром говорят: в семье не без урода. Случилось такое и у нас.
Обратили мы внимание на одну странную последовательность. Вылетает на задание шестерка истребителей, а действует пятерка. Один вернулся. Кто? Летчик Паскеев. Почему? «Двигатель подвел», — объясняет тот. Механик, покраснев до ушей, долго проверяет мотор и наконец докладывает: «Двигатель работает нормально».
В полку не раз убеждались в храбрости и летном мастерстве майора Крюкова. В очередном воздушном бою Пал Палыч, сражаясь один против четырех немецких истребителей Ме-109Г, сбил три самолета. Четвертый боя не принял, поспешил уйти. Да, майор Крюков совершил подвиг. Но почему он был один? Где в то время находился его ведомый? Оказалось, им был Паскеев, который вскоре после взлета возвратился [38] на аэродром и снова сослался на неисправность машины.
Терпению летчиков пришел конец, когда во время одного из полетов, завидя вражеские истребители, Паскеев бросил своего ведомого, молодого летчика Степана Вербицкого, и тот погиб. Разгневанные гвардейцы потребовали убрать труса из их части.
...Что выше всего ценят воины в бою? Надежность друга, уверенность, что в трудный час он не подведет. И ты точно так же поможешь ему: если ранят — спасешь, если голоден — поделишься хлебом, если грустен — развеселишь шуткой.
Таким был Вадим Фадеев. Никогда больше не встречал я столь многогранно одаренного человека.
Высокий, почти двухметрового роста, с волнистой русой бородой, которую он, по его же словам, отпустил из озорства, с мальчишечьей улыбкой, он больше всего походил на былинного богатыря, удалого и добродушного. Вадим родился на Волге и словно вобрал в себя широту и размах ее просторов. Интеллигентные родители хотели, чтобы он играл на скрипке. Он играл, а потом тихонько откладывал в сторону хрупкий инструмент и надевал боксерские перчатки. Отец мечтал о том, чтобы сын пошел по его стопам и стал инженером-строителем. Сын и в институте учился отлично, а потом вдруг все бросил и поступил в летную школу. В фантастически короткий срок он обогнал своих товарищей по учебе и в совершенстве овладел искусством высшего пилотажа.
В наш полк Фадеев прибыл уже с орденом на груди. Получил его Вадим за геройский поступок, о котором среди солдат ходила легенда. По-разному рассказывали ее, но когда в полк поступили документы, то действительные события оказались куда примечательней, чем можно было предположить.
Случилось это в январе сорок второго у кургана Пять братьев в районе Большие Салы на Ростовщине. Группа «ишачков» штурмовала зенитки и танки противника. Фадеев реактивными снарядами подбил танк и атаковал гитлеровскую батарею. Осколком снаряда в его самолете пробило маслобак. Вадим повел машину к передовой, чтобы сесть за линией фронта. Но мотор заглох. Самолет летел бесшумно, опускаясь все ниже, ниже... И тут Фадеев заметил, как там, внизу, пошла в атаку наша пехота, но, встретив заградительный огонь вражеских минометов, залегла, попятилась назад.
В каких-нибудь трехстах метрах от передней линии посадил Вадим свой самолет, выбрался из кабины, подбежал к пехотинцам. [39]
— Да что ж это вы, братцы? — крикнул. — Да где вы видели, чтобы русских били?
Выхватил пистолет, взмахнул рукой и с криком «ура!» первым бросился на врага, увлекая за собой бойцов.
— Ура! — подхватили солдаты. — А-а-а!.. — покатилось над курганом.
— Кто там поднял роту в атаку? — изумился командир дивизии, глядя с наблюдательного пункта в бинокль. — Да это же не наш! Танкист или летчик?.. Молодец! Вот это орел!
Летчик-истребитель 446-го смешанного авиаполка, коммунист сержант Фадеев Вадим Иванович, 1917 года рождения, возглавивший атаку при захвате деревни у кургана Пять братьев, по представлению командования наземными войсками был награжден орденом Красного Знамени. Тогда же ему было присвоено внеочередное воинское звание «лейтенант».
Но Вадим восхищал своих однополчан не только смелостью. Вспоминая о нем, генерал-полковник в отставке Николай Федорович Науменко, бывший тогда командующим 4-й воздушной армией Северо-Кавказского фронта, писал: «Летчик мне сразу понравился глубиной и живостью своего ума, ясным пониманием задач, стоявших перед истребительной авиацией... Он делился своими мыслями о новой тактике ведения воздушного боя на скоростном истребителе, рассказывал о схватках с фашистскими асами. Говорил всегда больше о товарищах, чем о себе. Первым, кому во время боев на Кубани я подписал представление на звание Героя Советского Союза, был В. И. Фадеев. И он вполне его заслужил. Мужественный патриот и искусный воздушный боец разил врага без промаха. Достаточно сказать, что в течение одной из недель он уничтожил десять самолетов противника лично и один в группе. Это очень большая победа»{1}.
Человек огромной душевной щедрости, Вадим пользовался всеобщей любовью и уважением. Там, где он появлялся, сыпались шутки, раздавался смех. В полку открылось множество талантов: певцов, музыкантов, танцоров. Начались вечера художественной самодеятельности. Вел программу, конечно, Фадеев.
Утром подходила машина, чтобы увезти летчиков на аэродром. Следом за Фадеевым туда запрыгивала собачонка, которую он назвал Китти, и провожала его до взлетной полосы.
Однажды у входа в землянку, где находился командный [40] пункт, я увидел встревоженного начальника штаба. Обычно майор Датский был невозмутим, деловит и, как казалось некоторым, не в меру требователен. И мало кто знал, что летом сорок первого, как писала армейская газета, он «храбро и умело провел группу бойцов сквозь вражеское окружение». На пшеничное поле ползли танки, давили колосья. Раздавили бы и растерявшихся молоденьких красноармейцев, если бы не капитан, который вывел их к своим.
А теперь я вижу, что всегда выдержанный и владеющий собой Яков Михайлович чем-то очень взволнован.
— Что случилось? — спрашиваю тихо. И слышу такой же тихий ответ:
— Фадеев из разведки не вернулся. Пятнадцать минут назад у него кончилось горючее...
— А радио? — спросил я, все еще отгоняя от себя страшное предчувствие.
— Связи нет.
Все реже постукивают молотки техников, все глуше звякают в их руках гаечные ключи, пока, наконец, не нависает над летным полем тяжелая, выматывающая душу тишина... И вдруг чей-то ликующий крик:
— Летит!
— Ах черт! И вправду летит, и садится на этот раз как-то особенно старательно... Видать, что-то произошло.
А к самолету уже сбегается весь техсостав. Вот он, Вадим, стоит на крыле, о чем-то возбужденно рассказывает, потом легко спрыгивает на землю и идет к нам. Со всех сторон к нему спешат улыбающиеся люди, и к командному пункту подходит уже солидная группа, вокруг которой носится с радостным лаем собачонка Китти.
— Задание выполнено! — бодро докладывает Фадеев. — Все заснял. Вот кассеты... Правда, когда возвращался, встретил пару «мессеров». Одного сбил, второго обратил в бегство. Вот только рация подвела...
— А как с горючим? — спросил Датский.
Фадеев на мгновение смутился, потом так же бодро ответил:
— Хватило, товарищ майор!
Все прояснил звонок с соседнего аэродрома. Оказывается, увлекшись схваткой с «мессерами», Фадеев действительно не учел, что горючее на исходе. Дотянул только до ближайшего аэродрома, совершил там посадку, а подбежавшему молоденькому механику коротко бросил: «Дозаправь!». «Ты чью сейчас машину заправил? — строго спросил его после того, как Вадим уже улетел, подошедший старший техник. — Это же не наша машина!». — «Не знаю, — растерянно ответил [41] парнишка, — Генерал какой-то прилетал. С бородой...» — «Какой генерал! Да это же Фадеев из шестнадцатого!»
Это происшествие не на шутку встревожило всех, кто знал Вадима. Ну, а если бы горючее кончилось, когда самолет был над территорией, занятой гитлеровцами?
— Будь серьезней, дружище, — хмурился Покрышкин, обращаясь к нему. — Поверь, я старше тебя, опытнее и знаю, что пренебрежение опасностью до добра не доводит.
Замполит подполковник Погребной отвел Фадеева в сторону и мягко сказал:
— Слушай своих товарищей, Вадим Иванович, верно они говорят. Увлекаешься ты в бою. Увидишь врага и обо всем забываешь. А ведь ты теперь не просто летчик, ты командир эскадрильи... Не только за себя, за всю группу в ответе.
— Понял, товарищ подполковник. Учту ваши замечания.
— Да не замечания это, — покачал головой замполит. — Просто переживаем все мы за тебя.
— Ну что вы, Михаил Акимович, — смутился Фадеев. — Со мной все будет в порядке.
Так он говорил, но за судьбу своих друзей волновался не меньше, чем они за него.
Вот как вспоминает о Вадиме его самый близкий друг Герой Советского Союза подполковник запаса Аркадий Васильевич Федоров: «С Фадеевым мы подружились на фронте в конце 1941 года, когда Вадим был еще рядовым летчиком, сержантом. Наша дружба не ослабела и тогда, когда он стал моим начальником. Мы с ним делились всем: мыслями, боевым опытом, не говоря уже о куске хлеба. Мы вместе читали письма, полученные от родных и близких, вместе мечтали о будущем, помогали друг другу в боях и в повседневной жизни. Я и сейчас нередко советуюсь с ним мысленно, когда нужно принять какое-то важное решение»{2}.
...Во время одного из воздушных боев самолет Федорова исчез. Вадим не находил себе места. Что с другом? А тут еще кто-то сказал, что видел наш горевший истребитель, который несся к земле... Неужели Аркадий?
Успокаивали Фадеева как могли.
В нашем полку тяжело переживали каждую потерю. Но всегда, особенно при невыясненных обстоятельствах, надеялись на лучший исход. А вдруг летчику удалось спастись? Может, он сейчас добирается к нам и через день-два объявится здесь, здоровый и невредимый... Так утешали Фадеева, [42] а тем временем связывались с другими полками, звонили в медсанбаты...
Вечером в столовой подошел к Вадиму майор Датский и сказал:
— Жив твой друг. Нашелся Федоров! Только ранен. Что тут началось! Радостные возгласы, улыбки, объятия...
Ничто так не роднит людей, как общее горе и общая радость.
А произошло вот что.
Самолет Аркадия действительно подожгли гитлеровские истребители, подкравшись к нему незаметно, со стороны солнца. Кроме того, летчик был ранен в ногу. Ему с трудом удалось покинуть пылающую машину и выброситься с парашютом. Но фашистские стервятники решили во что бы то ни стало добить раненого, медленно спускающегося к земле. Они строчили по нему из пулеметов. Два наших летчика-истребителя из соседнего полка — Павел Берестнев и Николай Кудря — бросились на помощь Федорову и прикрывали его, пока тот не приземлился. Через несколько дней к нам прилетел По-2, на котором и был доставлен раненый Федоров. Вадим поднял друга, как ребенка, на руки и сам отнес его к санитарной машине...
А через несколько дней, напряженно всматриваясь в небо, мы снова ждали. На этот раз самого Вадима. Только он не вернулся...
Гитлеровцы боялись Фадеева, страшились его разящих атак, знали его позывной и предупреждали друг друга: «Ахтунг! Ахтунг! Внимание! В воздухе «Борода»!»
Наши летчики предполагали, что фашистские асы разработали специальный план, чтобы заманить Фадеева в уготованную для него ловушку.
5 мая перед самолетами Вадима и его ведомого Андрея Труда, идущими в тыл врага, показались «мессершмитты». Часть из них связала боем Андрея, а двое зашли снизу, под машину Фадеева. Вадим атаковал и сбил их, но в то же мгновение сверху на него обрушилась четверка «мессеров» и одновременно, залпом ударила по его самолету...
Наверное, Вадим был ранен, потому что голос его по радио звучал как-то глухо и слова он выговаривал медленно.
Андрей, отбиваясь от наседавших на него «мессеров», услышал этот необычайно тихий, затухающий голос. Услышали его на земле и мы:
— Я... «Борода»... иду домой... прием...
Иду домой... Да разве мог он уйти, если враг еще оставался в небе? Только потом мы поняли: нет, он не шел. Он падал. Падал, истекая кровью, теряя сознание. А внизу — плавни, камыши... [43]
Мы долго еще не верили, что его нет в живых. Не верил замполит и всегда говорил о Фадееве, как о живом. Через два дня после гибели Вадима в полк пришел приказ о присвоении ему воинского звания «гвардии капитан». А 24 мая 1943 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с гитлеровскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство летчикам дивизии, в том числе и нашего полка, было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»: гвардии майору Крюкову Павлу Павловичу, гвардии капитану Покрышкину Александру Ивановичу, гвардии старшему лейтенанту Речкалову Григорию Андреевичу, гвардии капитану Фадееву Вадиму Ивановичу... Не посмертно. Он был представлен к этому высокому званию еще при жизни, но уже никогда не узнает об этом.
...Его нашли и похоронили в поселке вблизи станицы Крымской, когда полк был уже далеко и товарищи не смогли попрощаться с ним. Но после войны они почти каждый год приезжают в этот поселок, который носит имя Фадеева, и рассказывают людям о своем боевом друге. Есть книга Виктора Погребного «Человек из легенды», написанная об этом замечательном летчике, плечом к плечу с которым нам выпала честь сражаться.
17 мая генерал А. В. Борман был отозван в распоряжение Главного штаба ВВС. 216-й авиадивизией стал командовать бывший командир 45-го истребительного авиаполка Ибрагим Магометович Дзусов.
Мы знали его как энергичного, талантливого командира и от души радовались этому назначению.
Впервые я встретил его в тылу, на учебном аэродроме у берегов Каспия, где наши летчики овладевали новой техникой.
Рослый, ладно сложенный, с легкой и гордой походкой, какая бывает, наверное, только у горцев, майор Дзусов сразу привлек к себе внимание. По тому, как он знающе осматривал новые самолеты, как ровно и спокойно обращался к подчиненным и быстро принимал решения, угадывался большой опыт воинской службы и умение руководить людьми.
Так оно и оказалось. Примечательная судьба этого человека. Родился Ибрагим в ауле Заманкул, где не было сакли беднее, чем у Магомета Дзусова. Но свет новой жизни дошел до самых глухих аулов Осетии, и в девятнадцать лет Ибрагим ушел добровольцем в Красную Армию. Кем он хотел стать? Конечно, джигитом. Закончив кавалерийское училище, стал командиром. [44]
Но однажды на маневрах познакомился с летчиками. Поразило его то, как, повинуясь этим бесстрашным людям, крылатые машины взмывают в небо. С этого дня Ибрагим потерял покой. Он должен стать пилотом! Упорства и настойчивости ему не занимать. Физической закалки тоже.
Все это очень пригодилось в авиационном училище. И позднее, став летчиком, Ибрагим вполне серьезно уверял товарищей, что между кавалеристом и пилотом есть очень много общего. Наверное, поэтому друзья назвали его «крылатым джигитом». Первый фашистский самолет Дзусов сбил под Крымом. И в воздухе он был таким же отважным, как и на коне.
Ему никогда не изменяло чувство юмора, даже в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Глянет бывало из-под орлиных бровей чуть прищуренными смеющимися глазами, скажет какую-нибудь незамысловатую шутку со своим характерным кавказским акцентом, и смотришь — светлеют лица товарищей, исчезает чувство тревоги. А шутил Дзусов всегда, в том числе и над собой.
Так было и в тот день, когда во время боев на Кубани мы получили сообщение, что к станице Крымской приближаются вражеские самолеты. Будучи уже командиром дивизии, Дзусов отправил меня на станцию радионаведения, а сам с группой летчиков своего бывшего полка поднялся в воздух.
Конечно, он полез в самое пекло. И хотя сражался храбро, как всегда уверенно разя налетевших «мессеров», но бой есть бой. Его самолет был сбит. С ужасом увидели мы, как машина командира стала разваливаться в воздухе, а сам он камнем падает вниз. Но вот забелел парашют, и двое наших истребителей, отогнав «мессеров», стали озабоченно сновать вокруг него.
Подъехавшую группу Дзусов встретил смущенной улыбкой, а увидев мою встревоженную физиономию, участливо спросил:
— Ты что, дорогой? Волновался, да? Извини, пожалуйста! Не успел предупредить. Понимаешь, давно с парашютом не прыгал. Решил попробовать.
Но чаще всего полковник Дзусов находился там, откуда он мог лучше всего наблюдать боевые действия авиационных частей и руководить ими по радио, а именно — на передовом наземном командном пункте.
Ибрагим Магометович очень ценил инициативных летчиков, признанных мастеров летнего дела. Он хорошо понимал, что их боевой опыт должен стать достоянием других, особенно поступающего к нам молодого пополнения. [45]
— Давай-ка сведем наших летчиков вместе, — предложил он как-то мне, когда еще был командиром полка. — Пусть поговорят, поспорят.
После успешно проведенного боя он любил встретиться с пилотами тут же, у самолетов, и его искреннее внимание всегда вызывало их на откровенный разговор.
Изучив новое в тактике истребителей, родившееся в сражениях, Дзусов не только давал ему «добро», а и рекомендовал командирам полков как можно оперативнее вводить полезное начинание в жизнь. Теперь уже во всей дивизии основой боевого порядка прочно утвердилась пара самолетов (а не тройка, как было прежде). Широко стал применяться вертикальный маневр: летящие парами истребители в несколько эшелонов на разной высоте («воздушная этажерка», о которой мы уже говорили).
Непревзойденным мастером этого маневра был летчик 45-го авиаполка старший лейтенант Дмитрий Борисович Глинка. В историю советской авиации вошел один из его боев, настолько поразивший воображение, что нельзя не упомянуть о нем.
Шестерка наших истребителей во главе с Глинкой атаковала 60 «юнкерсов» и восемь сопровождавших их «мессершмиттов». Шесть против шестидесяти восьми! Но, благодаря искусному маневрированию, слаженности действий и безграничной храбрости, шестерка прорвалась к немецким бомбардировщикам, и в течение нескольких минут Глинка лично сбил три «юнкерса».
Вскоре в полк прибыл его старший брат Борис Глинка, работавший до этого инструктором. За короткий срок он сбил десять вражеских самолетов. «Я — ДБ!» — звучал в эфире позывной Дмитрия. «Я — ББ!» — отвечал ему брат. Оба храбро и мастерски сражались до последнего дня войны. Оба стали Героями Советского Союза. Дмитрию это звание было присвоено дважды.
Кроме советских истребителей — отличных скоростных «яков» мы получали американские «аэрокобры», «киттихауки», английские «Харрикейны», «Спитфайры». У каждой машины были свои особенности, которые надо было изучить в совершенстве.
— У нас в летной школе хороший инструктор был, — замечал по этому поводу Ибрагим Магометович, пряча улыбку. — Знаете, что он говорил о настоящем летчике? Настоящий летчик, говорил он, должен свободно летать на всем, что только может летать, и с некоторым усилием на том, что вообще говоря летать не может.
«Старики» дивизии терпеливо обучали прибывавшую [46] молодежь и строго экзаменовали, прежде чем ввести ее в строй...
На фронт прибыло соединение истребителей под командованием генерал-лейтенанта Евгения Яковлевича Савицкого. Его летчики прилетели на новеньких «яках» и буквально рвались в бой. Они быстро подружились с нашими гвардейцами, живо интересовались способами ведения боевых действий, особенно свободной «охотой». Энергичный Савицкий тут же предложил провести конференцию истребителей-»охотников». Вскоре она состоялась. Проводили конференцию по поручению командования Е. Я. Савицкий и А. И. Покрышкин. Ее участниками были братья Глинки, В. Лавриненков, А. Алелюхин и другие советские асы, имена которых знала вся страна. Был на ней и молодой летчик из нашего полка Георгий Голубев, который после войны написал книгу «В паре с «Сотым» (таким был тогда позывной его ведущего и учителя Александра Покрышкина). Они часто вдвоем вылетали на «охоту». Ходили в свободный поиск и Аркадий Федоров, и Александр Клубов, и Григорий Речкалов. Эти полеты требовали особой подготовки и немалого самообладания. Требовалось незамеченным пересечь линию фронта, хорошо ориентироваться в тылу врага, быть предельно осторожным и в то же время дерзким. Надеяться можно было только на себя и на товарища, идущего на своем самолете рядом. Как в разведке. Только посложнее. Ведь, поразив цель, «охотник» тем самым обнаруживал себя. Поэтому бить надо было по-снайперски, уничтожая врага с первого раза. Второго просто могло уже не быть. Но они все же летали, сбивали вражеские самолеты, штурмовали железнодорожные эшелоны, военные объекты, автотранспорт, боевую технику, живую силу врага. Желающих заниматься свободной «охотой» с каждым днем становилось все больше и больше.
Вообще, к тому времени наши летчики сильно изменились, возмужали, обрели уверенность. На груди у многих поблескивали награды. Нашей дивизии за отвагу и мужество, проявленные в боях на Кубани, было присвоено звание гвардейской.
Тогда же она была преобразована в 9-ю гвардейскую истребительную авиадивизию.
И все же в те дни произошло одно событие, которое вызвало смущение и даже некоторую растерянность в гвардейских рядах.
Накануне вызвал меня в штаб дивизии Дзусов. Держался он необычно официально и тоном, не терпящим возражений, приказал:
— На наш аэродром прибывает полк ночных бомбардировщиков. [47] Потеснитесь и создайте им все условия, необходимые для работы. Ясно? Выполняйте!
Я был поражен переменой в командире, но ответил как положено и уже повернулся, чтобы уйти, когда Ибрагим Магометович вдруг добавил:
— Да смотрите там... Не обижайте их!
— Есть не обижать, товарищ полковник! — ответил я, начиная догадываться в чем дело. — Только ведь тесно у нас, Ибрагим Магометович, и аэродром наш ближе всего к передовой. Опасно.
— Знаю, друг, знаю, — покачал головой командир. — Им ведь и надо, чтобы поближе.
К вечеру над нашим аэродромом показались ожидаемые бомбардировщики.
— Мать честная! — ахнул кто-то из летчиков. — Да это же «уточки»!
Действительно, это были хорошо знакомые нам по летным школам двухместные самолеты У-2, созданные конструктором Н. Поликарповым и очень удобные для первых учебных полетов.
Легкие, на редкость устойчивые, простые в управлении, они снисходительно прощали нам ошибки и бережно, раскинув свои фанерные, обтянутые материей крылья, поднимали нас к небу. Мы без сожаления уходили от них, нас манили все более быстроходные и мощные машины, а «уточки» терпеливо вводили в авиацию следующую молодую смену.
С первых же дней войны У-2, переименованный в По-2, стал как самолет связи честно нести солдатскую службу. И тут оказалось, что скромный «небесный тихоход», он же «кукурузник», он же «керосинка» может быть не только связным, но и санитаром, и ночным корректировщиком артиллерийского огня, и разведчиком, и даже бомбардировщиком. Если, конечно, вооружить его пулеметом и подвесить бомбы, пусть небольшие, до двухсот килограммов, но все же... Правда, чтобы летать на таких уязвимых самолетах, надо быть очень мужественным летчиком. И такие летчики нашлись.
Молча, с каким-то неясным чувством вины и нежности, смотрели мы, как самолеты нашей довоенной юности, проделав безукоризненный круг, один за другим идут на посадку. Летчики и штурманы, похожие на подростков, в ладных комбинезонах, быстро выбираются из открытых кабин на крыло, ловко спрыгивают на землю...
На аэродром прибыл женский авиаполк ночных бомбардировщиков под командованием Евдокии Бершанской.
— Да как же вы на них воюете, девчата? — изумленно [48] выдохнул Покрышкин, на счету которого был уже не один десяток сбитых самолетов.
Вспыхнула Евдокия, взглянула на прославленного летчика зелеными глазами, но ответила сдержанно, с достоинством:
— Воюем.
Как только стемнело, бомбардировщики поднялись в воздух.