За Правобережную Украину

Новый, 1944 год я встретил в Москве, у домашнего очага. Жена тоже недавно вернулась из поездки по освобожденным западным районам страны. Она по-прежнему работала в Совнаркоме РСФСР и являлась членом коллегии управления по государственному обеспечению и бытовому устройству семей военнослужащих.

О том, как мы были рады этой неожиданной встрече, можно даже не говорить. И я и Валентина с какой-то обостренной чувствительностью воспринимали даже житейские мелочи, от которых успели отвыкнуть. Ухо непроизвольно ловило лязг трамваев, мчавшихся по Бульварному кольцу мимо памятников Пушкину, Тимирязеву, Гоголю, и гудки автомашин, теснившихся на узком Арбате. Взор часто задерживался на распахнутой оконной форточке: в столице еще соблюдалась светомаскировка, хотя режим ее был уже не так строг, как осенью 1941 года. Москву теперь все чаще озаряли победные салюты в честь боевых успехов Красной Армии.

В Главном управлении кадров генерал Свиридов, вручая мне предписание в 1-ю гвардейскую армию, посоветовал ехать туда автомашиной:

— Это надежнее и, пожалуй, быстрее.

— У меня нет машины, — ответил я.

— Все уладим, — пообещал генерал. — Штабу вашего фронта выделено несколько новых «виллисов». На одном из них и поедете...

На следующий день маленькая юркая машинка, лихо управляемая молодым солдатом, увозила меня из Москвы. Благополучно добрались до сильно разрушенного Киева. Переночевали там и двинулись дальше в направлении Житомира. Километрах в тридцати северо-восточнее этого города размещался в лесу штаб 1-го Украинского фронта.

Где-то на полпути между Киевом и Житомиром потерпели аварию и чудом остались живы. Случилось это при переезде через речку по деревянному мосту. Встречная грузовая автомашина неизвестно почему вдруг резко вильнула в нашу сторону и столкнула «виллис». Речка, правда, была мелководной, но с крутыми берегами. «Виллис», прежде чем плюхнуться в воду, несколько, раз перевернулся в воздухе. Подоспевшие саперы вытащили его на берег, помогли заменить лопнувшую шину и сломанную рессору. Появился врач, ощупал нас и заверил: «Все в порядке». Однако водитель мой так разволновался, что мне пришлось взяться за руль.

Разыскав штаб фронта, я представился его начальнику генерал-лейтенанту А. Н. Боголюбову. Небольшого роста, полный человек в очках с черной оправой пристально посмотрел на меня, молча кивнул и так же кивком головы указал на стул. Несколько минут он изучал какие-то бумаги, потом стал знакомить меня с обстановкой.

В конце декабря 1943 года 1-я гвардейская армия приняла участие в Житомирско-Бердичевской наступательной операции, в результате которой были освобождены Радомышль, Коростень, Новоград-Волынский, Житомир, Бердичев, Белая Церковь. Но противнику удалось остановить наступление армии, и она перешла к обороне западнее Бердичева на рубеже Лабунь, Любар, имея в своем составе три стрелковых корпуса.

А. Н. Боголюбов сообщил мне также, что армию эту недавно возглавил заместитель командующего фронтом генерал-полковник А. А. Гречко, и рассказал о нем. В 1919 году, совсем еще юношей, Андрей Антонович добровольцем вступил в ряды Первой Конной, воевал против врангелевцев, принимал участие в борьбе с кулацкими бандами. После гражданской войны учился, командовал кавалерийскими частями. Накануне вероломного нападения фашистской Германии на СССР работал в Генеральном штабе, а с началом военных действий вступил в командование кавалерийской дивизией. Высокое искусство командования крупными войсковыми объединениями показал в битве за Кавказ...

Во время нашей беседы позвонил командующий фронтом. Боголюбов доложил ему о моем приезде и, положив трубку телефона, сказал:

— Николай Федорович скоро будет здесь и просил вас подождать его.

Ватутин появился примерно через полчаса. Раскрасневшийся от мороза, энергичный в движениях. Не дослушав моего официального представления, поздоровался запросто и пригласил к себе.

— Как доехали? — поинтересовался он.

— Спасибо, товарищ генерал армии. Хорошо.

Усадив меня, сам Ватутин не садился, а легко и спокойно передвигался по комнате. Я чувствовал себя неловко и не раз порывался встать. Но он тут же подходил и опять водворял меня на стул.

— Вам с Андреем Антоновичем придется много поработать, чтобы сделать Первую армию действительно первой, — внушал командующий фронтом. — Обратите особое внимание на довооружение частей и боевую выучку личного состава.

Я внимательно слушал его.

Под конец он охарактеризовал командиров 11, 94 и 107-го стрелковых корпусов — И. Т. Замерцева, И. И. Попова, Д. В. Гордеева, назвал некоторых командиров дивизий, пожелав мне успеха, отпустил...

Генерал-полковник А. А. Гречко при первой нашей встрече показался мне значительно моложе своих сорока лет: худощав, подтянут, в густой русой шевелюре ни одного седого волоса. Понравилась и манера его разговора: спокойный, твердый голос, четкая формулировка фраз.

Пообедали вместе. За обедом он познакомил меня с членом Военного совета армии генерал-майором И. В. Васильевым — остроумным, жизнерадостным человеком, отлично разбирающимся в оперативных вопросах.

— Ну что ж, Георгий Иванович, — сказал командарм после обеда, — принимайте штаб, разбирайтесь с делами, со штабным народом, а потом поедем в войска.

Совместная наша поездка в войска началась 17-го и продолжалась до 22 января. Побывали не только в дивизиях, а и в полках, батальонах, даже в ротах на переднем крае обороны. Постигая на месте истинное положение дел в армии, я успел получше узнать и самого командарма. Выяснилось, что он превосходно разбирается в тонкостях любой военной специальности, профессионально беседует и с артиллеристами, и с танкистами, а со связистами, и с саперами. Внимателен к рядовым бойцам, прислушивается к их суждениям, считается с их мнением. Очень возмущался Андрей Антонович, узнав, что в некоторых подразделениях бойцы нерегулярно получают горячую пищу и чай, давно не мылись в бане.

В 11-м стрелковом корпусе командарм обратил внимание на то, что многие солдаты, сержанты и офицеры не имеют наград, хотя шли с боями от Сталинграда, освобождали Донбасс, форсировали Днепр, были ранены и контужены. Иным из них долгое время не присваивались очередные воинские звания. Он приказал немедленно доложить ему наградные материалы на всех отличившихся и представить каждого солдата, сержанта, офицера к положенному званию. Тут же были установлены жесткие сроки исполнения этого требования.

Командующий армией повсеместно интересовался состоянием учета личного состава. Он обязал командиров соединений лично проследить, чтобы на солдат и офицеров, погибших в боях, составлялись поименные списки, чтобы их хоронили со всеми воинскими почестями и непременно сообщали родственникам погибших место погребения...

Пользуясь оперативной паузой, войска армии усиленно занимались боевой подготовкой, начиная с совершенствования подготовки одиночного бойца и кончая совершенствованием управления полками и дивизиями в различных видах боя. Занятия по тактике проводились методом двусторонних учений, с боевой стрельбой. Настойчиво отрабатывались новейшие способы борьбы с танками и самоходной артиллерией противника, организация взаимодействия между всеми родами войск.

На разборе учений командарм дал в общем положительную оценку боевой выучке личного состава и в последующей беседе со мной высказал уверенность, что 1-я гвардейская может вновь успешно громить немецко-фашистских захватчиков.

Планируя боевые действия Красной Армии на зимне-весеннюю кампанию 1944 года, Ставка Верховного Главнокомандования исходила из необходимости быстрее разгромить немецко-фашистские войска групп армий «Юг» и «А» в восточных районах Правобережной Украины, отбросить их от Днепра до Южного Буга, а в дальнейшем — к Днестру.

Начало наступления намечалось на первые числа марта. К этому времени 1-й Украинский фронт, действовавший в полосе шириной до 400 километров, имел 5 общевойсковых, 3 танковые и 1 воздушную армии. В более конкретном выражении это составляло: 56 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий, 7 танковых корпусов, 3 механизированных корпуса, около 12000 артстволов всех калибров (в том числе 742 зенитных), 1409 исправных танков и самоходно-артиллерийских установок, 477 самолетов.

Утром 25 февраля к нам, в штаб 1-й гвардейской, приехал Н. Ф. Ватутин. Командующий армией в это время находился в 11-м стрелковом корпусе. Здороваясь со мной, Николай Федорович пошутил:

— Значит, навел порядок? Командарма прогнал в войска?

— Напротив, товарищ командующий, он меня прогнал в штаб, а сам все время находится в войсках.

— Знаю. У него правило суворовское: где солдаты — там и полководец.

Скоро я убедился, что это действительно так. Андрей Антонович не засиживался в штабе армии.

— Свяжитесь-ка с корпусом, — приказал Ватутин. — Если Гречко еще там, пусть отдаст необходимые распоряжения командиру корпуса, а сам едет сюда.

Связь у нас работала идеально: и проводная, и радио. Но не успел я соединиться со штабом корпуса, как открылась дверь и через порог шагнул сам командующий армией.

— На ловца и зверь бежит, — весело поприветствовал его Ватутин.

Видно было, что они искренне уважают друг друга и рады встрече.

— Теперь за дело, товарищи. Прошу к карте, — пригласил командующий фронтом. И подойдя к столу, где была разостлана моя рабочая карта, продолжил: — Одиннадцатый стрелковый корпус в полном составе передать вместе с его боевым участком восемнадцатой армии.

Андрей Антонович укоризненно посмотрел на Ватутина, как бы говоря: мы, мол, столько трудов положили на подготовку корпуса к предстоящей операции, а плоды пожнет кто-то другой.

— Не огорчайтесь, — понимающе улыбнулся Ватутин. — Вы получите взамен два стрелковых корпуса — семнадцатый гвардейский и тридцатый, с более полнокровными дивизиями. Да еще одиннадцатый танковый корпус и две артиллерийские дивизии прорыва...

В тот день я несколько часов провел в обществе Н. Ф. Ватутина. Он делился с нами своими замыслами, ставил задачу армии, давал советы, как решать ее. Мне не раз доводилось слышать о недюжинном уме этого человека, его образованности, организаторских способностях, кипучей энергии. Но только тут я имел возможность убедиться во всем этом лично и вдобавок еще ощутить редкостное обаяние Николая Федоровича, его способность воодушевить подчиненных, заразить своим энтузиазмом.

К сожалению, та моя встреча с ним была последней. 29 февраля, в разгар подготовки к многообещающей наступательной операции, командующий 1-м Украинским фронтом генерал армии Н. Ф. Ватутин получил тяжелое ранение. Как ни странно, об этом несчастье я узнал от И. В. Сталина.

Дело было так. Накануне к нам прибыл представитель Ставки Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. После ужина он и командующий армией ушли отдыхать, а я остался дежурить у ВЧ. В 2 часа ночи раздался резкий звонок. Снимаю трубку и слышу тихий голос Верховного:

— Здравствуйте. Товарищ Юрьев{7} у вас?

— Так точно.

— Попросите его к телефону.

Я приказал находившемуся со мной офицеру немедленно разбудить маршала. Г. К. Жуков появился быстро, взял телефонную трубку и жестом руки потребовал от меня остаться рядом, предполагая, видимо, что придется что-то записывать.

Телефон ВЧ обладал повышенной громкостью, и я отчетливо слышал весь разговор.

— Вам известно, что бандитами тяжело ранен Ватутин? — спросил Сталин.

— Нет, — ответил Жуков.

— Почему вы, представитель Ставки, допускаете безнаказанные действия бандеровских банд в расположении наших войск?

Жуков не успел ответить. Верховный тут же приказал:

— Вступайте в командование Первым Украинским. На этом переговоры закончились. В аппарате послышались короткие гудки.

Положив телефонную трубку, маршал несколько минут молчал. Затем приказал мне подробно выяснить, как все произошло с Николаем Федоровичем Ватутиным и где он находится.

Нам было известно, что командующий фронтом уточнял в тот день задачи 13-й армии. Я прежде всего позвонил туда, к начальнику штаба генерал-лейтенанту Г. К. Маландину. Герман Капитонович был потрясен случившимся. Его связывала с Н. Ф. Ватутиным долгая и крепкая дружба — до войны они вместе работали в Генеральном штабе.

От Маландина я узнал, что и он, и командующий 13-й армией генерал-лейтенант Н. П. Пухов настойчиво предлагали Н. Ф. Ватутину заночевать у них. Но Николай Федорович не согласился — спешил в 60-ю армию к И. Д. Черняховскому. Где-то по дороге на автомашину командующего фронтом и бронетранспортер с охраной напала банда украинских националистов. Завязалась перестрелка. Ранив Н. Ф. Ватутина, бандиты скрылись в лесу. Командующего фронтом доставили в Киев.

Все эти подробности я немедленно доложил Г. К. Жукову, и он той же ночью выехал от нас на фронтовой командный пункт. А через полтора месяца до нас дошла горькая весть о безвременной кончине Николая Федоровича Ватутина.

3 марта 1944 года командующий 1-й гвардейской армией генерал-полковник А. А. Гречко подписал боевой приказ на переход армии в наступление. Оно должно было начаться с утра 4 марта, поэтому ночь мы провели уже на вспомогательном пункте управления. Командарм не сомкнул глаз ни на минуту, однако внешне был абсолютно спокоен. Я тоже бодрствовал всю ночь — волновали предстоящие события.

Часто звонили телефоны: командиры корпусов докладывали о готовности войск к наступлению, о поведении противника. В результате нашей разведки боем он отошел на свои основные оборонительные позиции. Выявились новые цели, и мы получили возможность уточнить график артиллерийского наступления.

4 марта в 7 часов 30 минут после мощной артиллерийской и авиационной обработки переднего края вражеской обороны полки первого эшелона под пронзительный гул знаменитых «катюш» поднялись в атаку и неудержимой волной покатились вслед за огневым смерчем.

К исходу дня наша ударная группировка прорвала главную полосу обороны противника на глубину до 15 километров. Однако дальше сопротивление врага усилилось, начались мощные контратаки. Очень затрудняла продвижение наших войск и весенняя распутица. Мне никогда не доводилось видеть такой вязкой, как цемент, грязи. Она засасывала не только колесные, но и гусеничные машины. Бойцы тянули буквально на себе пушки, повозки, а к ночи, когда подморозило, ломами и кувалдами сбивали с их колес застывшие глыбы чернозема.Командарм приказал всем стрелковым корпусам продолжать наступление и в ночное время, используя заморозки. К утру 1-я гвардейская сумела продвинуться еще на несколько километров, а главное — подтянула свою артиллерию и обрушила ее огонь по узлам сопротивления гитлеровцев.

5 марта возросла активность вражеской авиации. Она наносила бомбовые удары по нашим войскам и тылам группами до 30 самолетов. И все-таки в течение этого и следующего дня нам удалось освободить довольно много населенных пунктов, в том числе районные центры Острополь и Грицев.

Утром 7 марта гитлеровцы потеснили части 94-го корпуса. Однако очень скоро положение там было восстановлено. 8 марта этот корпус по приказанию командующего фронтом должен был овладеть Староконстантиновом. 17-му гвардейскому стрелковому корпусу надлежало тем временем выйти к реке Ирпень, а затем на реку Случь.

В районе Староконстантинова немцы сгруппировали значительные силы пехоты, до 100 танков (в том числе тяжелые танки «тигр») и самоходную артиллерию (в том числе «фердинанды»). Бои здесь приобрели очень напряженный характер. Тем не менее войска 1-й гвардейской армии сумели охватить Староконстантинов с трех сторон, а в ночь на 9 марта 94-му стрелковому корпусу удалось ворваться в город. Весь день там кипели уличные бои и только к 16 часам Староконстантинов был полностью очищен от противника.

Гитлеровцы начали в спешном порядке стягивать силы северо-восточнее Проскурова. В район Чубарова выдвигалась их 11-я танковая дивизия. К Давыдковцам перебрасывалась 16-я танковая дивизия, к Западнице выходили полки 6-й танковой дивизии. Нашей разведкой был обнаружен также подход на это направление 208-й и 291-й немецких пехотных дивизий.

Мы подвели первые итоги проведенных боев. До 10 марта в полосе наступления армии было уничтожено свыше 10000 и взято в плен 780 неприятельских солдат и офицеров, подбито и сожжено 86 танков, уничтожено 100 орудий, 207 минометов, 7 бронетранспортеров, почти 500 автомашин, захвачено в исправном состоянии 106 орудий и минометов, 9 танков и самоходно-артиллерийских установок, 300 пулеметов, до 1500 автоматов и винтовок, до 400 автомашин, 6 различных складов.

Но силы врага были еще велики. Как раз 10 марта он нанес опаснейший контрудар в стык нашей и 3-й гвардейской танковой армии генерала П. С. Рыбалко, пытаясь смять левофланговые части последней. Танкисты дрались героически, однако гитлеровцев было намного больше. Для оказания помощи соседу генерал-полковник А. А. Гречко перегруппировал вправо 17-й гвардейский стрелковый корпус, усилив его противотанковой артиллерией.

В течение последующей недели 1-я гвардейская армия отбивала отчаянные контратаки противника по всему фронту и одновременно напряженно готовилась к решающим боям за Проскуров: подтягивала тяжелую артиллерию, накапливала боеприпасы. С утра 22 марта наступление возобновилось. Ломая упорное сопротивление, 107-й стрелковый корпус генерал-майора Д. В. Гордеева овладел станцией Гречаны, а затем в ночь на 24 марта прорвался к северо-восточной окраине Проскурова. Тем временем другие наши соединения, взаимодействуя с 3-й гвардейской танковой армией генерала П. С. Рыбалко, успешно вели бои на северо-западной окраине города. К исходу следующего дня Проскуров был освобожден.

Главные силы армии устремились на юг. Части 11-го стрелкового корпуса во взаимодействии с 1-й гвардейской танковой армией генерала М. Е. Катукова форсировали Днестр и овладели Городенкой. А наш левофланговый 30-й стрелковый корпус совместно с войсками 4-й танковой армии генерала Д. Д. Лелюшенко 28 марта освободил областной центр Каменец-Подольский.

К началу апреля наступательная операция главных сил 1-й гвардейской армии в основном была завершена. Только с 21 по 30 марта 1-я гвардейская участвовала в освобождении от врага Проскурова, Сатанова, Бучача, Городенки, Черткова, Хоростува, Купчинцев, Товсте, Городка, Ярмолинцев, Смотрича, Солобковцев, Чемеровцев. А всего было освобождено 550 населенных пунктов.

Противник потерял убитыми и ранеными до 14000 солдат и офицеров, пленными более 1570 человек. Наши войска подбили и сожгли 177 вражеских танков и самоходных артиллерийских установок, уничтожили 130 орудий и 105 минометов, 845 пулеметов, 53 бронетранспортера, 2482 автомашины, 114 мотоциклов, 100 тракторов, 29 радиостанций и много другой техники. 84 танка, 132 орудия, 220 пулеметов, 18 бронетранспортеров, 1010 автомашин, свыше 5000 винтовок и автоматов были захвачены исправными. В числе наших боевых трофеев оказались также 6000000 артиллерийских снарядов и 4500 тонн зерна.

В первой половине апреля, когда 1-я гвардейская перешла уже к обороне и приводила себя в порядок, прибыл генерал-майор А. Г. Батюня. Я познакомился с ним только в феврале, в штабе фронта. Он занимал тогда должность начальника штаба 38-й армии.

— Зачем пожаловал? — спрашиваю его.

— Сменить тебя... — ответил Батюня.

Прибыв в Москву, я немедленно позвонил начальнику Главного управления кадров генерал-полковнику Ф. И. Голикову и доложил, что прибыл по приказу командующего фронтом за новым назначением.

— Странно, — удивился Филипп Иванович. — Подождите немного. — Судя по долетавшим до меня фразам, он созванивался с кем-то. Потом снова ожил телефон, у которого дожидался я. — Сегодня, в двадцать часов, позвоните в Генеральный штаб товарищу Антонову, — сказал Голиков и попрощался.

В указанное время я соединился с А. И. Антоновым.

— Здравствуйте, Георгий Иванович, — послышался приветливый голос Алексея Иннокентьевича. — Нам все известно из информации товарища Голикова. Решено направить вас на Третий Украинский фронт к товарищу Малиновскому. С ним уже все согласовано...

В штаб 3-го Украинского фронта я прибыл в начале мая. Представился начальнику штаба генерал-лейтенанту Ф. К. Корженевичу. Мы хорошо знали друг друга. Я искренне уважал его за светлый ум и высокие душевные качества. С ним можно было говорить откровенно.

Корженевич собрал со стола бумаги, положил их в папку и предложил:

— Пойдем к командующему.

Генерал армии Р. Я. Малиновский был, как всегда, малоразговорчив и нетороплив.

— Разговаривал со мной о вас генерал Антонов. Только на сегодня нет у меня вакантной должности Начальника штаба армии. И командиры корпусов все на месте, воюют хорошо, не имею оснований заменить кого-либо из них, — сказал он.

— Готов выполнять любую работу, — ответил на это я. — Желательно бы, конечно, самостоятельную.

Малиновский на минуту задумался. — Есть такая, да не маловата ли она для вас?.. Пойдете командовать дивизией?

— С удовольствием!

Меня действительно вполне устраивало предложение комфронта. Должность командира дивизии открывала широкие возможности для пополнения оперативно-тактического опыта.

— Тогда по рукам, — улыбнулся Родион Яковлевич. — Отдохните денек с дороги и поезжайте к Чуйкову в восьмую гвардейскую армию на должность командира восемьдесят второй гвардейской стрелковой дивизии...

5 мая я прибыл на командный пункт генерал-полковника В. И. Чуйкова. У него находился в это время командующий войсками 5-й гвардейской армии генерал-полковник А. С. Жадов, видимо, приехал попрощаться перед отъездом на другой фронт.

Василий Иванович находился в приподнятом настроении. Не вставая со стула, он лихо развернулся в мою сторону, прищурил глаза, спросил:

— Ты как сюда попал?

Я доложил о решении командующего фронтом.

— В таком случае танцуй, джигит, лезгинку. Иначе не видать тебе дивизии. Ну полно, полно, — уже спокойно добавил он, заметив мое смущение. — Считай, что уговорил меня без лезгинки. Скачи к Фоканову и принимай дивизию.

Перед отъездом в штаб 29-го гвардейского стрелкового корпуса я заглянул к своему давнему сослуживцу — командующему артиллерией армии генерал-лейтенанту артиллерии Н. М. Пожарскому. Эта встреча была не только приятной, но и полезной для меня. Николай Митрофанович давно воевал в составе 8-й гвардейской и хорошо знал командный состав. Он очень тепло отозвался о командире 29-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанте Якове Степановиче Фоканове:

— Солидный, умный, опытный. Характер весьма уравновешенный.

Познакомил меня Пожарский и с историей 82-й гвардейской дивизии. Сформирована она была в 1942 году в Забайкалье и получила номер 311. В конце июля 1942 года прибыла под Сталинград. Участвовала в контрнаступлении в составе 5-й танковой армии. Дралась на Среднем Дону и в Донбассе. За высокие боевые качества, проявленные личным составом, дивизия 19 марта 1943 года была преобразована в гвардейскую. А после боев за Запорожье получила почетное наименование Запорожской. Успешные ее действия при освобождении Одессы были отмечены орденом Богдана Хмельницкого II степени. Командовал ею до меня Иван Алексеевич Макаренко. По отзыву Пожарского, опытный командир и замечательный товарищ.

— Да вот кто-то подвел его, — с сожалением сказал Николай Митрофанович. — Получилось, будто Макаренко обманул командарма. Ну и отчислили из армии...

Подробнее об этом происшествии мне поведал при первом знакомстве командир корпуса Я. С. Фоканов:

— Надо было высоту одну взять. Взяли, а потом доложили об этом командующему армией. Он — туда, а противник к его приезду снова выбил наших. Иван Алексеевич и погорел... Впрочем, эта история — всем нам наука: прежде чем докладывать о выполнении задачи, убедись сам, что она действительно выполнена, да и закрепись хорошенько..

Тут же мне было сообщено, что дивизия в настоящий момент совершает марш и к 8 мая должна сосредоточиться в селах Ново-Александровка, Комаровка и Лазоревка.

— А пока она соберется, вы, Георгий Иванович, погостите у меня, — заключил командир корпуса и, вызвав адъютанта, спросил: — У нас найдется комната для генерала?

— Будет сделано! — отчеканил молоденький лейтенант...

На рассвете 8 мая я покинул КП 29-го корпуса. Еще клубился в низинах утренний туман, когда мой газик подкатил к Ново-Александровке, утопавшей в зелени садов. Бойцы сторожевого охранения, проверив мои документы, объяснили, где разместился штаб дивизии.

Начальник штаба подполковник А. Г. Мандрыка уже бодрствовал. Он встретил меня у калитки, за которой виднелся большой дом. Вероятно, раньше там размещалась школа.

— Как дела? — спрашиваю подполковника.

— Все в порядке, товарищ генерал. Марш завершен благополучно. Отставших нет. Оружие и транспорт в исправности. Личный состав помылся в бане и получил летнее обмундирование...

Весь день в сопровождении подполковника А. Г. Мандрыки и начальника политотдела подполковника Г. А. Гончарова я ездил из полка в полк, знакомился с людьми, с тем, как они разместились. А к вечеру меня известили, что дивизия выводится в резерв командующего с тем, чтобы 9 мая сосредоточить главные силы в балках северо-восточнее села Ташлык и организовать оборону по левому берегу Днестра. Командный пункт предлагалось разместить в километре северо-восточнее Ташлыка.

С наступлением сумерек я приказал командирам 242-го и 244-го гвардейских стрелковых полков направить на указанный нам рубеж обороны по два батальона для того, чтобы к утру они отрыли там траншеи, оборудовали пулеметные площадки и блиндажи. Начальника штаба дивизии подполковника Мандрыку отослал в Ташлык готовить новый КП.

На фронте стояла полнейшая тишина. Лишь за Днестром изредка потрескивали автоматные очереди.

В полночь, перед сном, вышел на улицу подышать майским воздухом, напоенным ароматами цветущих садов. Ах, как было хорошо! На память сами собой пришли чудесные пушкинские слова:

И вдруг со стороны противника послышался гул самолетов. Он зловеще нарастал, ширился и завершился грохотом авиабомб, обрушившихся на наш плацдарм за Днестром, на переправу у села Бутор, на село Ташлык.

Я бросился к телефону. Звоню в штаб корпуса. Генерала Фоканова на месте нет. Вместе с начальником штаба он еще с вечера поехал на КП армии получать награды за взятие Николаева и Одессы. На плацдарме — я это знал — находилась оперативная группа командира 28-го гвардейского стрелкового корпуса. Но проводная связь с ней прервалась. Передал туда по радио: «Иду на помощь». Позвонил подполковнику Мандрыке и приказал любыми средствами донести в штаб армии об осложнении обстановки на буторском плацдарме. Привел дивизию в боевую готовность, потребовал от командиров полков переправить за Днестр разведчиков и сам переправился вслед за ними.

У переправы бушевали пожары. На плацдарме рвались снаряды и мины, с надрывом работали пулеметы.

На месте выяснил, что гитлеровцы внезапным ночным ударом потеснили оборонявшиеся здесь части 28-го и 4-го гвардейских стрелковых корпусов. Командир 28-го корпуса генерал-майор С. И. Морозов окружен в лесу у селения Вайново, уже занятого противником.

К рассвету из состава нашей дивизии на плацдарм переправились 246-й гвардейский стрелковый полк под командованием подполковника В. С. Клепикова и саперный батальон. Переправить затемно остальные части, к сожалению, не удалось. А в светлое время этому препятствовали артиллерийский огонь и авиация. К тому же командир 242-го полка подполковник Б. А. Ойхман проявил неорганизованность и растерянность. Пришлось отстранить его от командования и заменить командиром батальона майором И, Ф. Сухоруковым. Я приметил этого боевого офицера, когда знакомился с полком: много орденов было у него на груди.

Клепикову поставил задачу во что бы то ни стало выручить из окружения генерала Морозова. Конечно, сил у Клепикова было маловато, но он действовал теперь под защитой всей артиллерии дивизии, занявшей позиции на высоком восточном берегу Днестра, откуда просматривался и простреливался весь буторский плацдарм.

На рассвете, вернувшись в расположение главных сил дивизии, мне удалось наконец связаться с генерал-лейтенантом Я. С, Фокановым. Он был очень огорчен случившимся. Неожиданным явилось для него и мое решение об отстранении подполковника Ойхмана от командования полком.

— Всегда считал его хорошим командиром, — сказал с сожалением Яков Степанович.

— Не смею разубеждать вас, — ответил я. — Но в данном случае Ойхман повел себя неправильно, принялся даже обсуждать мой приказ с подчиненными.

— Ну ладно, вам там виднее, — согласился генерал. — Пришлите его ко мне. А впрочем, я скоро сам у вас буду.

Только мы закончили этот разговор, как у меня на НП появился командующий армией генерал-полковник В. И. Чуйков.

— Что тут случилось? — спросил он сердито.

Я доложил.

— Хорошо, хорошо, — скороговоркой бросил он, осматривая плацдарм в стереотрубу.

— Мало хорошего, — почти про себя произнес я, но командарм услышал.

— Хорошо, говорю, что полк туда выбросил и артиллерию поставил на место. А плохо, что не вся дивизия там.

— С наступлением ночи думаю переправить остальные два полка и противотанковую артиллерию.

— Не раздумывать, а делать надо, товарищ Хетагуров.

Чуйков бросил на дощатый столик фуражку и присел на скамейку, вытирая платком потный лоб.

— За инициативу спасибо. Не знаю, будет ли завтра; к утру вся твоя дивизия на том берегу, но чтобы самого тебя здесь не было!

В это время по радио поступило донесение от Клепикова: взаимодействуя с подразделениями 30-й стрелковой дивизии, его полк вызволил из окружения штаб и командира 28-го гвардейского стрелкового корпуса генерала С. И. Морозова.

— Зря! — пошутил Чуйков. — Не надо было его выручать. Проспал! Прозевал! — И тут же приказал мне: — А командира полка представить к награде. Молодец!

— Товарищ командующий, нельзя ли помочь нам тяжелой артиллерией и авиацией? — спросил я.

Ответ последовал уклончивый:

— У тебя есть командир корпуса. Пусть он и принимает меры...

Утром 11 мая приехал генерал армии Р. Я. Малиновский в сопровождении Я. С. Фоканова.

— Докладывай, — кивнул мне командарм.

Я доложил обстановку. Родион Яковлевич спокойно выслушал, неторопливо поднял бинокль и несколько минут осматривал местность.

— Плацдарм отдавать нельзя, — заключил он, обращаясь ко всем нам сразу и ни к кому в отдельности. Потом адресовался уже явно к Фоканову и Чуйкову: — Подтяните корпусную и часть армейской артиллерии. Необходимо поставить задачи авиации... Поедемте, Василий Иванович, на ваш КП, там решим все конкретно.

Малиновский молча пожал мне руку и направился к машине.

— Действуй! — строго бросил в мою сторону командарм, следуя за командующим войсками фронта.

— Помогу всем, чем располагаю, — пообещал командир корпуса и тоже уехал на свой КП.

В течение дня авиация и артиллерия противника неоднократно разрушали понтонные мосты через Днестр, но саперы под огнем вновь восстанавливали их. Ночью 242-й и 244-й гвардейские стрелковые полки выдвинулись в район действий 246-го полка и развернулись в боевой порядок. Переправились на плацдарм и отдельный истребительно-противотанковый дивизион, и батареи 185-го гвардейского артиллерийского полка.

Гитлеровцы как будто ждали, когда дивизия полностью закончит переправу. На рассвете после короткой артиллерийской подготовки вражеская пехота при поддержке танков и самоходных орудий возобновила атаки. Наши гвардейцы во встречном бою опрокинули противника, вышли на западную окраину Вайново и закрепились там.

Большую помощь 82-й гвардейской стрелковой дивизии оказали армейские артиллерийские части и особенно штурмовая авиация. До наступления темноты прославленные Ил-2 группами по 10–12 самолетов беспрерывно штурмовали скопления немецкой пехоты и танков, расстраивая их боевые порядки и нанося значительный урон.

В ночь я тоже перебрался на буторский плацдарм. На опушке крохотной рощицы за боевыми порядками 242-го гвардейского стрелкового полка саперы оборудовали для меня блиндаж, а связисты обеспечили связь со всеми подразделениями и противоположным берегом. Конечно, я мог управлять боем и со вчерашнего своего КП, но мне по опыту было известно, насколько возрастает стойкость войск, когда они видят командира рядом. К тому же новому командиру дивизии следовало наглядно показать подчиненным свою выдержку и самому воочию убедиться в морально-боевых качествах личного состава, оценить способности командиров полков, батальонов, рот. Давала, очевидно, себя знать и моя многолетняя служба в артиллерий: артиллерийский командир всегда стремится лично видеть цель, по которой ведет огонь. Существует даже своего рода афоризм: «Не вижу — не стреляю». Этот афоризм был особенно применим именно здесь, на буторском плацдарме, имевшем глубину не более трех километров.

Особое внимание я обратил на обеспечение флангов. Приказал сосредоточить и окопать там большую часть противотанковых пушек.

Артиллерия противника все время держала плацдарм под огнем. Иногда снаряды рвались рядом с моим блиндажом. Меня, однако, это не беспокоило: пересыпанные землей семь накатов из бревен надежно защищали даже от прямого попадания снаряда. Могло лишь завалить выход.

Случались дни, когда дивизии приходилось отбивать до восьми атак противника. На некоторых участках завязывались рукопашные схватки. Потери были значительными с обеих сторон. Но мы все же выстояли.

Вечером 15 мая мне позвонил командарм.

— Не тоскливо тебе там?

— Да нет. Фашисты скучать не дают. Правда, атаки они прекратили, совершенствуют оборону и ставят минные поля.

— А ты сидишь и наблюдаешь.

— Так же, как вы в Сталинграде.

— Тоже мне, сравнил!.. Наступать надо. Расширять плацдарм.

— Пробовали, товарищ командующий. Не получается. Силенок не хватает...

Передний край нашей обороны проходил всего в 800 метрах от траншей противника. Стороны не давали друг другу покоя: беспрестанно вели артиллерийский и пулеметный огонь, активизировались снайперы — днем нельзя было поднять головы над бруствером. Периодически обменивались бомбовыми ударами наша и немецкая авиация. По ночам действовали разведывательные группы, пытаясь захватить «языков». Но ни нам, ни фашистам взять пленных не удалось: местность освещалась ракетами, подступы к переднему краю у нас и у противника прикрывали плотные минные поля.

Так продолжалось до конца мая.

Однажды позвонили из оперативного управления штаба фронта:

— Встречайте гостью.

— Кто такая?

— Ваша жена Валентина Семеновна.

— Не может быть! Она не знает, что я здесь.

— Все она знает, товарищ генерал. Встречайте... И телефон умолк.

Еще не веря в это чудо, я вызвал командира саперного батальона и поручил ему с группой бойцов встретить мою гостью у переправы и проводить на КП.

Валя вошла почему-то очень бледная.

— Ты с ума сошла! — напустился я. — Ведь любая шальная пуля...

— А я думала, ты обрадуешься, — перебила меня Валентина. — Хоть бы сказал «здравствуй»... Что же касается пуль, ТО их тут действительно хватает...

— И каким счастливым ветром тебя занесло ко мне! — все еще удивлялся я, усадив жену на чурбачок, заменявший табуретку.

— Неожиданно появилась возможность повидать тебя. Разве могла я не воспользоваться этим...

Она глубоко вздохнула, затем поморщилась, взглянув на свои ноги в огромных солдатских сапогах, явно не по размеру. После долгой паузы последовал вопрос, которого я давно ждал:

— Ну, рассказывай, родной, что с тобой произошло.

— Вообще-то, мне давно хотелось командовать дивизией... — начал было я.

— Ладно, после войны разберемся, — засмеялась Валентина и переменила тему разговора: принялась рассказывать о детях — Юле и маленьком Борисе. — А теперь — о моей работе, — уже другим тоном сказала она. — На вот почитай мою статью в «Красной звезде»... — И жена подала мне газету.

Меня поразили отдельные цифры, приведенные в статье. Только за один 1943 год и только по РСФСР сумма государственных пособий и пенсий семьям фронтовиков превысила шесть миллиардов рублей. А в 1944 году лишь на содержание детских домов намечалось израсходовать более полутора миллиардов. Запланировано было также передать семьям фронтовиков, проживающим в сельской местности, 115 тысяч голов крупного рогатого скота.

Помимо государственных средств на обеспечение семей военнослужащих поступали и личные сбережения советских граждан. По инициативе комсомола во многих областях Российской Федерации был создан так называемый молодежный фонд помощи детям. На средства этого фонда к тому времени уже открылись 33 детских дома и 10 здравниц.

Много добрых слов услышал я от жены о тогдашнем заместителе Председателя Совнаркома СССР Алексее Николаевиче Косыгине, который не столько по долгу службы, сколько по велению своей партийной совести шефствовал над Управлением по государственному и бытовому устройству семей фронтовиков.

— Удивительно отзывчивый человек! Вот у кого надо учиться заботе о людях! — восхищалась она.

Свидание наше продолжалось всего два дня. На плацдарме опять назревали грозные события. Наша разведка отмечала подход свежих сил противника. Участились разведывательные полеты вражеской авиации. Да и Валя торопилась на работу...

Предвидя очередной натиск гитлеровцев, мы всячески совершенствовали свою оборону. Было завершено оборудование трех линий траншей полного профиля с ходами сообщения и укрытиями для личного состава. На подступах к переднему краю саперы установили сплошное минное поле в пять рядов, использовав для этого 2786 противотанковых и 2700 противопехотных мин. Минновзрывная полоса прикрывалась густой сетью проволочных заграждений и спиралей «бруно».

Враг не заставил долго ждать. Утром 31 мая на боевые порядки дивизии обрушился шквал огня. В течение тридцати минут снаряды и мины различных калибров вспахивали нашу оборону на всю ее глубину. Затем последовал бомбовый удар, от которого застонала земля.

Видимо, немцы решили, что после такой обработки от нашей обороны ничего не осталось. Вражеская пехота пошла на нас в полный рост. Но очень скоро попала под сосредоточенный огонь нашей артиллерии, отсекавший ее от танков. А танки напоролись на минное поле. Оно в значительной своей части все же уцелело. Вовремя подоспела на помощь нам и штурмовая авиация.

Только под прикрытием повторного артиллерийского налета противнику удалось отвести свои поредевшие части на исходный рубеж. И он уже больше не решался атаковать нас.

На третьи сутки после того памятного боя нас сменили. На буторский плацдарм вступили войска 32-го гвардейского стрелкового корпуса.