Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

11. Эхо Сталинграда

Снова, как и прошлым летом, мы с тревогой и внутренней болью слушали сводки Совинформбюро. Снова отмечали на карте города, которые с тяжелыми боями оставляли наши войска. Врага удалось остановить у Воронежа, но он прорвался южнее и, хотя и медленно, приближался к Сталинграду.

Весь мир, затаив дыхание, следил за титанической борьбой Красной Армии на Волге. В английских газетах нам не раз приходилось читать о падении Сталинграда; на какоето время мы мрачнели, но вскоре выяснялось, что это очередная геббельсовская «утка».

С каждым днем росло сопротивление советских частей как у Сталинграда, так и на Кубани и Кавказе. В конце октября — начале ноября уже чувствовалось, что наступательные возможности противника были на пределе.

В эти дни мне приходилось довольно часто встречаться с Бивербруком, Харрисом, Александером, Порталом, со многими другими деятелями Великобритании, и все они отдавали себе отчет, что судьба войны, как и судьба всего человечества, решается теперь у стен Сталинграда. Как правило, эти встречи заканчивались вопросом:

— Как вы думаете, адмирал, устоит Сталинград? — и, получив утвердительный ответ, кивали:

— Да. Да, конечно.

Обязательно устоит. Должен устоять...

Разумеется, в первую очередь англичан беспокоила судьба Кавказа. Ведь прорвись Гитлер к Баку, перед фашистской Германией открылись бы пути проникновения в Иран, Сирию, Египет, Индию. Словом, в этом случае Великобритания теряла бы свои владения на Ближнем и Среднем Востоке.

Но этого, как известно, не случилось.

20 ноября мы с И. М. Майским получили послание Сталина Черчиллю, в котором говорилось о начале наступления советских войск.

Это была радостная весть. Мы читали послание, и от волнения у нас строки прыгали перед глазами. В следующей телеграмме из Москвы, уже из Генерального штаба, мне предписывалось проинформировать руководство британских вооруженных сил о намерении советского командования окружить и уничтожить 6-ю немецкую армию Паулюса.

Я позвонил помощнику начальника имперского генерального штаба и попросил, чтобы его шеф срочно принял меня. Когда поздно вечером я вошел в кабинет Аллена Брука{41}, там кроме него уже сидели начальники штабов ВВС и флота. Они выслушали мое сообщение с плохо скрытой иронической ухмылкой.

— Окружение? Вы считаете это реальным? Да разве можно окружить и уничтожить такую армию? Паулюс может прорваться.

— Что ж, наше командование учитывает и такую возможность...

Британские военачальники переглянулись. Они отнеолиcь к моей информации явно скептически. Конечно же, англичане считали себя крупнейшими стратегами, хотя в этой войне пока еще не выиграли у немцев ни одной битвы.

Между тем военные события на Волге развивались стремительно. 23 ноября войска Донского и Сталинградского фронтов соединились в районе Калача, и 330-тысячная группировка врага, состоявшая из отборных частей и соединений, была взята в железные клещи.

Теперь на приемах и коктейль-парти только и разговоров было об окружении армии Паулюса. На одном из приемов ко мне подошел Ллойд Джордж:

— Да, адмирал, — сказал он, — теперь я воочию вижу, что счастье Гитлера начало катиться к закату. Ваши генералы научились переигрывать немецких.

Но многие в Англии сомневались в успехе нашего контрнаступления.

— Вот посмотрите, Гитлер этого не допустит. Он бросит все силы, чтобы вызволить Паулюса из кольца.

Как известно, Гитлер действительно предпринял такую попытку. Но созданная им группа армий «Дон» под командованием фельдмаршала Э. Манппейна, начав наступление 12 декабря со стороны Котелышково, потерпела неудачу.

Крышка котла захлопнулась — и отныне навсегда. Это стало ясно даже заскорузлым скептикам.

Где-то в конце января 1943 года, когда части Краской Армия добивали остатки окруженной группировки, мне снова пришлось быть в имперском генеральном штабе. На сей раз Аллен Брук встретил меня приветливо. Разговор, конечно, тут же зашел о котле.

— Да, адмирал, — заявил Аллен Брук, — вы были правы. Блестящая операция! Ваша армия каждый день приносит радостные известия. Но согласитесь, что и наши войска действуют в Северной Африке неплохо.

Мне не оставалось ничего, как вежливо кивнуть, хотя про себя я думал: «Эх, генерал! Неужели вы можете сравнивать два таких различных по масштабам события, как Сталинград и Эль-Аламейн?»

Впрочем, склонность преувеличивать значение победы 8-й английской армии в Северной Африке имел не только Аллен Брук. И в английской прессе, и в парламенте, и среди военных кругов раздавались восторженные голоса. Командующий 8-й армией Монтгомери был объявлен чуть ли не национальным героем. Восторг этот можно было понять:

после серии почти трехлетних неудач на суше и на море англичане нанесли поражение немецко-итальянским войскам.

И теперь с удовольствием смаковали плоды этой победы.

Новый, 1943 год советская колония в Лондоне встречала в приподнятом настроении. И хотя мы прекрасно понимали, чю до окончательной победы еще далеко, что война еще потребует огромных жертв, теперь было очевидно: Гитлеру уже никогда не оправиться от того страшного удара, который нанесла ему Красная Армия под Сталинградом.

Советские люди в Лондоне стали популярными как никогда. К нам поступали поздравительные телеграммы, при ходили целые делегации, чтобы выразить свое восхищение мужеством и стойкостью солдат и командиров Красной Армии. Газеты посвящали битве на Волге целые полосы; на все лады расхваливался и русский солдат, и русский народ, и его обычаи и нравы. Во всем чувствовалась доброжелательность англичан.

Как-то один из наших сотрудников приехал в Манчестер, чтобы принять изготовленные аккумуляторные батареи для подводных лодок. Остановился в гостинице «Центральной».

Рано утром он спустился в кафе позавтракать. За соседним столом сидел пожилой человек, судя по всему бизнесмен, и все время посматривал на сотрудника миссии. Пристально, с большим интересом.

Из кафе они вышли почти вместе. И случайно оказались у одного лифта. Когда зажглось табло и дверцы открылись, незнакомец вроде бы заколебался, медлил с посадкой. Но в последний момент буквально впрыгнул в лифт.

— Извините, сэр, — взволнованно проговорил он. — Не подумайте чего-нибудь плохого. Меня зовут Гарольд Хейг, Я директор завода медицинских инструментов.

В свою очередь представился и сотрудник миссии.

— Сэр, простите меня за навязчивость, — продолжал Хейг. — Прошу поверить в мою искренность. Я с волнением слежу за борьбой русского народа. Я восхищаюсь им. Поверьте мне. Сталинградская битва — это феноменально! Нет, нет, вы, русские, сами даже не представляете, что вы сделали для Европы!

Наш сотрудник не сразу понял, к чему клонит этот «русофил». В те дни их было много, и далеко не каждый преследовал бескорыстные цели. Но, когда они расположились в холле и поговорили, все выяснилось. На заводе у мистера Хейга скопилось много медицинских инструментов.

Правда, с небольшим дефектом. По этой причине они не были приняты министерством снабжения. Мистер Хейг хотел бы передать все это безвозмездно Красной Армии. Если, конечно, это может пригодиться.

— Это моя посильная помощь, сэр. Это все, что я могу сделать.

Поблагодарив Хейга, сотрудник миссии сказал, что он переговорит с послом И. М. Майским. Они обменялись визитными карточками.

Через неделю мистер Хейг посетил посольство и привез в грузовике несколько ящиков с медицинскими инструментами.

Как-то я через адмиралтейство организовал поездку группы сотрудников миссии на завод, выпускавший аппаратуру для подводных работ — водолазные костюмы, компрессорные камеры и т. д. Завод этот возглавлял известный английский ученый-подводник мистер Роберт Н. Дэвис.

Мистер Дэвис принял наших сотрудников чрезвычайно радушно. Он провел их по цехам и показал образцы аппаратуры. Среди образцов были автоматические кислородные приборы: они широко применялись английской армией во время войны.

— Хорошо бы нам получить эти приборы, — сказал я инженер-капитану 2 ранга Зиновьеву, когда он доложил о посещении завода и показал подаренную ему Дэвисом книгу «Подводные работы и операции субмарин» с автографом.

— Да, но как?..

И вот по нашей просьбе посол И. М. Майский пригласил мистера Дэвиса на очередной прием. Завязалась дружеская беседа. Англииский гость внимательно следил за успехами Красной Армии и выражал уверенность, что в ближайшее время наша страна добьется коренного перелома в войне.

Дэвис рассказал о своем предприятии и пригласил посетить его в любое удобное время.

В ближайшие дни Майский с женой в сопровождении Зиновьева отправились на завод. В кабинете директора был подан традиционный чай. Хозяин с восхищением говорил о русском солдате. Ну а А. А. Майская, советские гости добрым словом отозвались о приборах, выпускаемых заводом. Тут-то Дэвис и высказал идею о посылке приборов для Красной Армии.

— Я буду считать это своим союзническим долгом! — воскликнул ученый.

Мистер Дэвис нажал кнопку звонка, появился его секретарь, и он отдал ему необходимые распоряжения.

Распрощавшись с директором, посол и сопровождавшие его лица сели в машины. А через день-два с завода выехал «пикап» с инструментами и приборами. С ближайшей оказией они были отправлены в Советский Союз.

С особой помпезностью на сей раз британское правительство отметило 25-летие со дня рождения Красной Армии. Для торжественного заседания был отведен самый большой зал в Лондоне — Альберт-холл. Помню заполненные до отказа ложи и партер. (Как потом сообщали газеты, в зале присутствовало свыше 10 тысяч человек.) Глаза слепило от блеска парадных мундиров, от белоснежных манишек и украшений на обнаженных плечах дам — на заседание пожаловал весь цвет официального Лондона, послы большинства держав, военные атташе и т. д.

И снова, как в прошлом году на приеме у короля Георга VI, я подумал, что жизнь может удивлять нас до бесконечности. Те самые тори, которые еще десять — пятнадцать лет назад проклинали и молодую Советскую Республику, и ее армию, теперь собрались, расфранченные, чтобы отдать дань уважения нашей армии.

Совместными усилиями советского посольства и министерства информации Великобритании в Лондоне была устроена большая выставка на тему «25 лет СССР и Красной Армии». И снова огромное стечение народа, снова живейший интерес простых англичан к Стране Советов, снова пытливый вопрос в глазах: что же это за страна, что же это за люди, которым столько раз предрекали гибель, а они не только выстояли, но и нанесли поражение гитлеровской армии, мощь которой поддерживает промышленность почти всего континента.

На открытии выставки выступил И. М. Майский. Он, в частности, сказал:

— Как ни радостны наши победы (под Сталинградом), как ни ценны успехи вашей восьмой армии (в Африке), было бы величайшей ошибкой думать, что фашистская Германия уже дышит на ладан. К сожалению, это еще не так...

Слово предостережения кажется мне особенно необходимым потому, что сейчас кое-где, в кое-каких кругах победы Красной Армии начинают создавать то, что я назвал бы «оптимистическими иллюзиями». Кое-где, в кое-каких кругах люди начинают думать, что немцы уже бегут, что победа вот-вот, за утлом, что в силу этого уже можно разогнуть спину и вернуться к чувствам, привычкам, интересам мирною времени. Нет ничего опаснее такого настроения!

Не случайно, конечно, советский посол заговорил о чувстве самоуспокоенности английской общественности. Признаки благодушия после Сталинградской битвы давали знать о себе довольно часто. Как-то я разговорился с одним генералом из имперского генштаба. Пожав мне руку и наговорив уйму комплиментов по поводу успехов Красной Армии, он заметил между прочим:

— Ну теперь, адмирал, мы можем спать спокойно. Я, знаете, три года не был в отпуске. Этим летом хочу поехать с семьей на море.

— А не рановато ли, генерал?..

— Ну что вы! Теперь конец уже не за горами!

И это говорил ответственный работник генштаба! Я был поражен. Стоит ли напоминать, что до победного финала оставалось еще почти три года!

Думается, что некое благодушие коснулось и глав правительств Великобритании и США. Теперь-то они были спокойны: Советская Россия выстоит. Более того, теперь они были склонны думать, что с открытием второго фронта во Франции не следует торопиться. Пусть, мол, Советский Союз по-прежнему несет на своих плечах все тяготы войны.

Если ему и помогать, то лишь поставками материалов и вооружения. Рисковать же десантной операцией не следует. Ведь еще неизвестно, как она обернется! А вдруг неудачей? Нет уж, пусть себе воюют русские. В конце концов, это у них получается неплохо!

Вместе с тем определенные круги и в США, и в Великобритании опасались, что в случае разгрома Германии силами лишь Красной Армии Советский Союз окажет огромное влияние на послевоенное развитие европейских: стран, на социальный прогресс. Этого, конечно, допустить союзники не могли. Поэтому создание второго фронта в Европе было для пих уже не столько военной акцией, сколько политическим мероприятием, цель которого — предотвратить распространение большевизма в Европе.

В атмосфере пменно такого настроения проходили две встречи глав правительств США и Великобритании — в К? — сабланке (Марокко) и Вашингтоне.

Собравшись в Касабланке (с 14 по 24 января 1943 года), Рузвельт и Черчилль не могли не учитывать требований общественности по обе стороны Атлантики о немедленном открытии второго фронта. Да и не только общественности.

Голоса сторонников второго фронта звучали все громче и громче в парламенте. Например, в палате лордов с большой речью выступил лорд Бивербрук. «Мы сами должны атаковать и атаковать, — говорил он. — прежде чем немцы произведут перегруппировку своих сил, мы должны атаковать прежде, чем они оправятся от русского наступления»{42}.

Только вторжение в Европу, по мнению оратора, могло привести к окончательному краху Гитлера.

Но, разумеется, были и яростные противники второго фронта. Так, в частности, выступившие после Бивербрука лорд Гренгард и лорд-канцлер Саймон доказывали, что стратегические бомбардировки якобы заменяют второй фропт, поскольку отвлекают на себя около половины вражеской истребительной авиации. Но взявший слово лорд Бивербрук легко разбил эти доводы.

Кстати замечу, что в Англии было немало сторонников воздушной войны, которые слепо верили в доктрину итальянского генерала Дуэ. Сам командующий британской бомбардировочной авиацией маршал Харрис не раз говорил:

— Если бы у меня было достаточно машин и летчиков, то я бы разрушил Германию до основания. Но у меня их не достаточно — и в этом все дело.

Однажды маршал авиации Харрис показал мне свои расчеты, из которых вытекало, что, будь у него столько-то бомбардировщиков, столько-то истребителей прикрытия, столько-то летчиков высокого класса, он смог бы подавить противника с воздуха. Надо ли говорить, что эти расчеты носили односторонний характер, не учитывали роли других видов войск.

Но посмотрим, какие же решения были приняты в Касабланке. Прежде всего, США и Англия объявили, что конечной целью настоящей войны является не уничтожение народов Германии, Италии и Японии, а ликвидация в этих странах пагубных режимов. Что ж, именно эту цель Советский Союз провозгласил еще в начале войны. И очень хорошо, что союзники, по существу, присоединились к нашим декларациям.

Рузвельт выдвинул на конференции идею безоговорочной капитуляции стран оси. Эта идея, по мысли президента США, должна была убедить Советское правительство, что западные союзники готовы вести войну до победного конца. Вместе с тем лозунг безоговорочной капитуляции должен был успокоить общественность Великобритании и США и создать иллюзию, что после столь решительных деклараций последуют конкретные действия.

Опубликованное после конференции коммюнике тоже подкрепляло впечатление, что второй фронт вот-вот будет открыт.

Но все это были благие намерения. А какие же практические шаги предпринимали наши западные союзники?

Куда, в каком направлении они намечали двинуть свои вооруженные силы? Конечно же, на Средиземноморский театр, а не на Европу!

Участники конференции прекрасно сознавали, что намеченные ими стратегические планы, в сущности, мало что дают для скорейшего разгрома Германии. Уже летом 1943 года Аллен Брук в беседе со мной сказал:

— Да, вывод Италии из войны не главная задача. Это не поставит Германию на грань краха. Но зато, очистив Средиземное море, мы сможем в будущем предпринять операцию по вторжению на континент огромного размаха...

Должен заметить, что о вторжении во Францию участники конференции в Касабланке говорили в весьма туманных выражениях. В стратегическом плане лишь предполагалась готовность десантной операции «в наиболее благоприятный момент для Великобритании и США». (Таким моментом, как потом выяснилось, участники конференции считали весну 1944 года, хотя предусматривалось, что, возможно, вторжение придется начать и раньше — «в случае необходимости». Иначе говоря, если Красная Армия «слишком скоро» оказалась бы у границ фашистской Германии.)

Единственным конкретным шагом на пути открытия второго фронта явилось создание объединенного командования западных союзников. Все остальные пункты решений конференции, повторяю, носили скорее декларативный, чем практический характер.

Перед закрытием конференции встал вопрос о том, что о ее решениях нужно информировать Советское правительство. Вероятно, и Черчилль и Рузвельт догадывались, что в Москве принятое решение о планах военных действий ничего, кроме раздражения и недоумения, не вызовет: ведь до этого союзники дали твердое слово открыть второй фронт в 1943 году.

Урегулировать щекотливый вопрос взялся Черчилль. От своего имени и от имени президента он, в частности, писал Сталину: «Мы полагаем, что эти операции (в Средиземном море. — Н. X.), вместе с Вашим мощным наступлением, могут наверное заставить Германию встать на колени в 1943 году. Нужно приложить все усилия, чтобы достигнуть этой цели»{43}.

В числе ближайших планов союзников Черчилль перечислял следующее: очистить Северную Африку от сил держав оси; открыть надежный проход через Средиземное море для военного транспорта; начать интенсивную бомбардировку важных объектов держав оси в Южной Европе.

И хотя в послании намекалось, что вступление во Францию не за горами, такой ответ не удовлетворил И. В. Сталина, Естественно, что глава Советского правительства хотел знать точные сроки форсирования Ла-Манша: в конце концов, шла коалиционная война, и в таких условиях желательно, чтобы планы союзников были тесно увязаны. К тому же, зная привычку Черчилля отделываться туманными обещаниями, Сталин хотел связать его словом.

Но премьер-министр Великобритании и в следующем послании ушел от прямого ответа, резюмируя лишь, что Советское правительство поставило «совершенно справедливые вопросы... относительно конкретных операций, о которых принято решение в Касабланке». Словом, Черчилль оказался в затруднительном положении.

И только 12 февраля Сталин получил ответ, который, ьак теперь мы знаем, был предварительно согласован с Рузвельтом и объединенным комитетом начальников штабов.

В нем сообщалось, что прежде всего западные союзники собираются завершить операции в Северной Афржке, затем намечен захват Сицилии и военные действия в восточной части Средиземного моря. По словам Черчилля, эти операции потребуют «использования всего тоннажа и всех десантных средств, которые мы сможем собрать на Средиземном море, а также всех войск, которые мы сможем подготовить для десантных операций к этому времени...»{44}.

Но дальше следовали уже конкретные обещания. «Мы также энергично ведем приготовления, до пределов наших ресурсов, к операции форсирования Канала в августе, в которой будут участвовать британские части и части Соединенных Штатов. Тоннаж и наступательные десантные средства здесь будут также лимитирующими факторами. Если операция будет отложена вследствие погоды или по другим причинам, то она будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь (речь идет о сентябре 1943 года. — Н. X.). Сроки этого наступления должны, конечно, зависеть от состояния оборонительных возможностей, которыми будут располагать в это время немцы по ту сторону Канала....

Президент и я дали указания нашему Объединенному Штабу о необходимости предельной быстроты и об усилении атак до крайних пределов человеческих и материальных возможностей».

Когда мы с И. М. Майским ознакомились с этим посланием Черчилля, то вздохнули с облегчением: ну наконец-то!

Теперь-то хоть мы знаем более или менее точную дату вторжения. Мы стояли накануне свершения того, ради чего, главным образом, работали здесь, в Англии. Для меня эта дата имела еще и личный смысл. Дело в том, что, отправляясь в Англию, я заручился обещанием В. М. Молотова и Н. Г. Кузнецова, что сразу же после открытия второго фронта мне разрешат вернуться на Родину. Признаться, военно-дипломатическая работа была мне не по нутру, и я рвался на море — куда угодно, только бы принять участие в окончательном разгроме врага.

К тому времени стало ясно — в ходе войны происходит коренной перелом. В зимнюю кампанию 1942/43 года Красная Армия нанесла гитлеровцам тяжелое поражение. Она окружила и полностью разгромила между Волгой и Допом крупную стратегическую группировку противника, изгнала его с Северного Кавказа, разгромила его армии в районе Среднего Дона и Воронежа, ликвидировала ржевско вяземский и демянский плацдармы, значительно отодвинув фронт от Москвы на запад, прорвала блокаду Ленинграда.

Фашисты потеряли до 1,7 миллиона убитыми и ранеными, более 4300 самолетов, 3500 танков и 24000 артиллерийских орудий.

Военно-политическая ситуация теперь складывалась в пользу СССР. А это обстоятельство торопило союзников.

Правительства США и Англии решили наконец, что настала пора разработать конкретные планы совместных операций в Европе.

Нам с Майским стало известно, что в Вашингтоне собирается очередная англо-американская конференция. (Она состоялась 12–25 мая 1943 года.) Разумеется, нас интересовало, какие решения она примет и какое влияние окажет на исход борьбы с фашизмом. Уже из послания Рузвельта Сталину становилось очевидным, что союзники прежде всего озабочены послевоенным устройством мира. «Имеется полная возможность того, — писал 5 мая 1943 года президент США главе Советского правительства, — что историческая оборона русских, за которой последует наступление, может вызвать крах в Германии следующей зимой. В таком случае мы должны быть готовы предпринять многочисленные шаги в дальнейшем», то есть после победы. И добавил: «Никто из нас сейчас не готов к этому»{45}.

На конференции союзники в принципе согласились, что им необходимо иметь к концу войны крупные контингенты войск, иметь политическое влияние в послевоенной Европе.

Еще в апреле меня пригласили в британский генштаб и сообщили, что, по данным разведки, немцы готовят летом 1943 года большое наступление против центра наших войск.

То же самое сообщал главе Советского правительства и Рузвельт: «По нашей оценке, положение таково, что Германия предпримет развернутое наступление против Вас этим летом, и мои штабисты полагают, что оно будет направлено против центра Вашей линии»{46}.

Казалось бы, логично предположить, что союзники предпримут какие-то действия, которые помешают или затруднят гитлеровцам проведение наступления. Но не тут-то было. Напротив, 27 апреля вновь образованный в США комитет военного планирования получил указание подготовить планы «всех целесообразных вариантов действий», которые могут быть осуществлены только после операции на острове Сицилия. Таким образом, союзники по-прежнему придерживались тактики выжидания: пусть, мол, Красная Армия окончательно обескровит гитлеровскую Германию, после чего мы вступим в игру и одержим легкую победу.

Согласно этой нехитрой концепции основу стратегии Соединенных Штатов в войне против Германии должна была составить идея прогрессивно возрастающей интенсивности ударов с воздуха для подготовки операции по форсированию Ла-Манша, а затем и проведение этой операции в 1944 году.

Так где же начать кампанию: на Средиземноморском театре или, собрав все силы, форсировать Ла-Манш? Вокруг этого вопроса и разгорелись страсти на Вашингтонской конференции.

Речь шла, по сути дела, о том, чтобы избрать в качестве главного стратегического направления Италию и Балканы.

Дричем Черчилль уверял, что «лучшее средство облегчить положение на русском фронте в 1943 году — это вывести или выбить Италию из войны и, таким образом, заставить немцев перебросить крупные силы, чтобы держать в подчинении Балканы».

— Ну и хитрая бестия, — говорил Майский о Черчилле, — мало того, что он хочет сохранить за Англией контроль над районом Средиземного моря и не допустить туда американцев, он еще и намерен осуществить все это за счет сил и ресурсов США.

Трудно сказать, разгадал ли Рузвельт тайные замыслы своего «брата» или нет, однако американский президент заявил, что ему «всегда становится не по себе при мысли, что придется использовать крупные силы в Италии».

Итак, ни американцы, ни англичане не планировали конкретных действий, которые заставили бы гитлеровское командование в 1943 году отвлечь значительные силы с советско-германского фронта.

Надо ли говорить, что, узнав о результатах Вашингтонгкои конференции, мы были разочарованы. Результаты эти означат очередную отсрочку вторжения в Западную Европу.

— Да, союзники слишком много совещаются и мало действуют, — заметил И. М. Майский. — Смотрите, что получается, — рассз ждал вслух Иван Михайлович. — При английском плане армии союзников оказались бы на огромном расстоянии от важнейших экономических центров Германии. Из Италии им предстояло бы пройти до границ третьего рейха 1200 километров, а от Балкан еще более — 1700 километров.

— Балканы хотя и служат базой снабжения немецкой армии, но далеко не основной, — добавил я. — Что касается Италии, то она вообще не в счет: сама получает вооружение из Германии. Следовательно, Гитлер, потеряв южные страны, сможет продолжать вооруженную борьбу — в его распоряжении ресурсы почти всей Западной Европы. И чтобы сокрушить тылы врага, надо вторгаться прежде всего во Францию.

— Вторжение во Францию, — продолжал посол, — отвлекло бы какую-то часть войск противника с советско-германского фронта. А главное — ускорило бы разгром фашизма.

Мы с Майским рассуждали так: в случае вторжения во Францию союзникам легче было бы организовать снабжение своих войск. Во Франции много морских портов, густая железнодорожная сеть. Рядом — мощная английская промышленность. Расстояние по морю от США, не говоря уже о расстоянии от Британских островов, до французского побережья значительно меньше, чем до Италии и Балкан.

Стало быть, можно эффективнее использовать тоннаж морского флота.

При балканском или итальянском варианте пришлось бы с боями преодолевать такие крупнейшие преграды, как Балканские горы и Альпы, прикрывающие подступы к Германии с юга. Нет, оба этих варианта не давали союзникам каких-либо преимуществ.

На Вашингтонской конференции наши союзники снова назвали примерную дату начала вторжения в Западную Европу — весна 1944 года, а также определили, какими силами предполагалось осуществить эту стратегическую операцию.

Значит, весна 1944 года?.. А как же с обещанием союзников открыть второй фронт в августе — сентябре 1943 года?

Об этом они даже не вспоминали.

Между тем гитлеровцы готовили крупнейшее наступление в районе Курского выступа. Чем же, какими военными мерами англо-американцы собирались содействовать своему союзнику? Строго говоря, ничем! Ведь нельзя же было считать серьезной помощью планируемый захват Сицилии.

Красная Армия, таким образом, оставалась еще на год почти один на один с главными силами фашистской Германии и ее сателлитов.

Понятно, что Советское правительство не присоединилось к решению о новом перенесении срока открытия второго фронта, решению, принятому к тому же без его участия и без попытки совместно обсудить этот важнейший вопрос.

А довод Черчилля о том:, что лучшим сродством отвлечения немецких войск от советско-германского фронта будто бы являются операции в районе Средиземного моря, прежде всего захват Сицилии и затем вывод Италии из войны, был разбит в ответном послании И. В. Сталина. Он писал, что и президент США, и премьер-министр Великобритании, несомненно, вполне отдавали себе отчет в трудностях организации вторжения в Европу через Ла-Манш, Но, несмотря на это, они неоднократно давали обещания, что откроют второй фронт в 1943 году, и заверяли, что подготовка вторжения идет полным ходом. Сталин приводил выдержки из меморандума Черчилля, врученного им наркому иностранных дел СССР 10 июня 1942 года, а также из его посланий от 26 января и 12 февраля 1943 года.

Гласа Советского правительства также выражал недоумение по поводу того, что если раньше, когда условия для вторжения были хуже, западные союзники заверяли, что второй фронт будет создан в 1943 году, то теперь, когда, по их собственной оценке, стратегическое положение фашистской Германии значительно ухудшилось после ряда поражений, союзники отказываются от своих обещаний.

В заключение Сталин писал: «Вы пишете мне, что Вы полностью понимаете мое разочарование. Должен Вам заявить, что дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину»{47}.

Эти строки из послания вызвали раздражение Черчилля.

Как и следовало ожидать, отношения между сторонами резко ухудшились. В знак протеста против нарушения союзпиками своих обязательств Советское правительство в тот период отозвало своих послов: из Вашингтона М. М. Литвинова и из Лондона И. М. Майского-»для консультаций».

Иван Михаилович, как и я, был искренне огорчен таким поворотом дела. Но правда была на нашей стороне. И это прекрасно понимали наши английские друзья. Помню, как лорд Бивербрук сказал мне:

— На месте Сталина я поступил бы так же.

Дальше