А. В. Голубев.

По черным крыльям!

Стоял ноябрь 1942 года. Сойдя с поезда, к штабу полка, расположенному километрах в двух от станции Павшино, направлялись два младших лейтенанта. Один был высокого роста и худой — это я. Другой — среднего роста и тоже худой — это Виктор Васильев. Нам было по девятнадцать, но со стороны могло показаться и меньше. Оба изрядное время просидели на третьей тыловой норме питания. Оба только что окончили Ленинградское артиллерийско-техническое училище зенитной артиллерии в Томске. А кроме того, прошли ускоренный курс в зенитно-пулеметном училище Омска. Оба были назначены командирами огневых взводов в пулеметные роты полка.

Дорога вела мимо облепленных снегом домиков поселка Павшино к высоким башням и постройкам. Местные жители объяснили, что там находится предприятие «Стандартбетон». Это название было знакомо нам: в отделе кадров артиллерии в Москве нам объяснили, что штаб 802-го зенитно-артиллерийского полка расположен в одном из зданий «Стандартбетона». Итак, наше длительное путешествие, начавшееся в Сибири, подходило к концу. Мы оба повеселели и даже начали шутить, хотя были зверски голодны.

Шагая к штабу, мы вспоминали двух пожилых учительниц, которые ехали с нами в вагоне и все допытывались, как такие молодые люди будут командовать старыми солдатами.

— Так как, товарищ младший лейтенант, сможете вы командовать старыми солдатами? — спрашивал я Васильева.

— Смогу, товарищ младший лейтенант, вот только бы поесть! — Затем уже серьезно, резко переменив тему разговора, спросил: — А как с твоими родными? Ничего не слышно?

— Нет, не слышно, — вздохнул я. — Вряд ли маме с сестренкой [62] удалось выехать... А в моей родной Белоруссии хозяйничают оккупанты...

— Надо бы сделать запрос в Бугуруслан. Там есть организация, в которой ведется учет эвакуированных.

— Писал, да только ответ был отрицательный...

Мать Виктора находилась в блокадном Ленинграде. Я знал об этом, а потому ни о чем не стал спрашивать его. Но шутить нам расхотелось.

Домик, где размещался штаб полка, до войны был конторой какого-то небольшого учреждения.

— Садитесь. Я заместитель командира полка. Моя фамилия Шарудилов, — сказал, поднявшись из-за стола, старший лейтенант и стал просматривать наши документы.

Он дотошно расспросил, где мы учились, что и когда окончили, подробно разъяснил ситуацию. Полк только начал формироваться. Солдат и техники еще нет. Прибыли лишь несколько офицеров. Нет пока ни командира полка, ни заместителя по политчасти. Все эти функции, как мы поняли, временно выполнял старший лейтенант Шарудилов. В конце беседы он предложил нам походить по поселку и устроиться с жильем.

— А сейчас получите у начфина талоны — и быстро на обед! Столовая рядом, — показал Шарудилов в окно дом напротив. — Утром явитесь на занятия.

Мы с Виктором пришли в штаб полка задолго до девяти утра. За прошедшие сутки в полку значительно прибавилось командиров: отдел кадров артиллерии работал четко.

Занятия проводил наш вчерашний знакомый старший лейтенант Александр Николаевич Шарудилов, и проводил грамотно, доходчиво. С интересом и вниманием выслушали мы рассказ о структуре полка и его вооружении.

Нам с Виктором Михайловичем Васильевым предстояло служить в части, которая входила в состав 10-й зенитно-артиллерийской дивизии резерва Верховного Главнокомандования. Имея 128 37-миллиметровых автоматических зенитных пушек и 12,7-миллиметровых крупнокалиберных зенитных пулеметов и обладая высокой мобильностью, дивизия была способна прикрыть большую группировку своих войск от пикирующих и низколетящих самолетов противника, борьба с которыми в то время была наиболее актуальной. Недостатком являлось отсутствие артиллерии среднего калибра — в этом, к сожалению, пришлось вскоре убедиться.

Так начались наши ежедневные занятия, длившиеся по восемь и более часов. Командиры изучали правила стрельбы, тренировались в подаче команд, учили Боевой устав зенитной артиллерии, повторяли «Силуэты немецко-фашистской авиации», причем последние изучали с особой тщательностью. Требовалось по малейшему признаку немедленно опознать вражеский самолет, тут уж наш руководитель был беспощаден.

Изучали и другие военные дисциплины. Мы, молодежь, внимательно [63] присматривались к действиям фронтовиков, старались перенять накопленный ими опыт. Казалось бы, что стоит подать уставную команду? «Э, нет! — отвечали фронтовики. — От умелой, твердо поданной команды — такой именно она и должна быть — зависит многое. Уверенно подашь — уверенно ее и выполнят! Особенно это важно в критическую минуту».

Многое еще мы переняли у них.

Несколько дней учебы очень много дали нам не только в профессиональном смысле. Все командиры перезнакомились, знали друг друга в лицо. Некоторые успели даже подружиться. Все это могло очень пригодиться в период боев.

Не прошло и недели, как почти весь командный состав полка собрался в части. Среди прибывших находились два майора — командир полка и замполит. У командира полка на левом рукаве шинели выделялся знак противотанковой артиллерии — черный суконный ромб со скрещенными золотыми пушками: до этого Тимофей Николаевич Гуков командовал дивизионом истребительно-противотанковой артиллерии.

Мы с Васильевым — командиры огневых взводов 2-й зенитно-пулеметной роты. Пока нет командира роты, я назначен исполнять его обязанности. А вот замполит роты, старший лейтенант Ефим Иванович Грабушин, уже на месте. Теперь мы ходим на занятия втроем.

По сравнению с нами уралец Грабушин кажется стариком. Замполиту 44 года, голова седая, но он очень подвижен, бодр, никогда не унывает. В гражданскую воевал в Белоруссии рядовым бойцом-кавалеристом, затем в Казахстане бил басмачей. Призван в армию из запаса.

Первым делом Грабушин поинтересовался, встали ли мы на комсомольский учет. Получив утвердительный ответ, похвалил нас и попросил рассказать о себе. Услышав, что я из Белоруссии, доброжелательно заулыбался:

— Ага! Значит, братка белорус! А скажи-ка нам, кстати, почему у белорусов так распространено слово «братка»?

— Точно не знаю, — признался я. — Но слышал его часто. Оно может выражать и восторг, и удивление, и даже огорчение...

Мой ответ, видимо, понравился Грабушину, и он неожиданно пустился в воспоминания о своей службе в Белоруссии в 1920 году.

* * *

Командир полка приказал подготовиться к приему бойцов и сержантов, которые должны прибыть сегодня ночью или завтра утром. Нашей 2-й пулеметной роте отвели небольшую комнату в бревенчатом бараке. Новички построят в ней двухъярусные нары, и мы должны подготовить доски, стойки, пилу с топором, два килограмма гвоздей. Разыскав заместителя командира полка по тылу, мы с Грабушиным и Васильевым быстро получили все необходимое, перенесли в отведенную комнату и сложили в угол. [64]

Грабушин сказал, что на эту ночь останется в бараке дежурить, так как людей, может быть, придется принимать ночью.

И замполит не ошибся: сержанты и солдаты для комплектования полка прибывали в ту ночь целыми командами. В штабе их быстро распределяли по батареям и ротам.

Утром следующего дня Васильева перевели в 1-ю роту, а на его место прибыл наш однокашник младший лейтенант Леонид Федорович Дробышевский, высокий брюнет, такой же худой, как и мы с Васильевым.

Вместе с Дробышевским пошли знакомиться с новичками. Сначала направились ко мне во взвод. Для меня это была первая встреча с подчиненными, и я здорово волновался, но быстро взял себя в руки. Поздоровался, первым делом представился, сказал, что хочу послушать младших командиров.

Так состоялось мое знакомство с будущими помощниками — Пупышевым, Светловым, Дудышевым и Гришиным. Из беседы выяснилось, что все четверо были довольно хорошо подготовлены. Это очень обрадовало меня.

Подошла очередь бойцов. В моем взводе они оказались разных возрастов, начиная от 18 и до 46 лет, причем все, кроме одного, были призваны из запаса.

Во взвод Дробышевского я в тот день уже не попал, а занялся распределением красноармейцев моего взвода по расчетам. Затем собрал новобранцев, прибывших в нашу 2-ю зенитно-пулеметную роту, так как пока еще исполнял обязанности командира подразделения. К вечеру бойцы уже знали своих командиров расчетов и взводов. Рота, по существу, была сформирована, у нас появилась еще не обученная и не спаянная, но уже боевая семья.

После обеда к нам снова пришел Грабушин.

— Что касается пулеметов и кое-чего другого, то здесь я не в курсе дела, — честно признался он. — Зато постройкой нар займусь с удовольствием, тут я специалист... А если найдутся помощники — буду рад.

И помощники, конечно, нашлись. Среди новичков оказались и плотники, и столяры. Работа закипела. Двухъярусные нары были готовы в срок, то есть к отбою.

На следующий день прямо с утра приступили к занятиям. Первые часы, как водится, уделили строевой подготовке и занимались успешно. За каких-нибудь два-три часа красноармейцы заметно подтянулись, а когда рота зашагала в строю, дружно спели песню. Устройство карабина изучали по единственному экземпляру, который удалось раздобыть неутомимому Грабушину.

Так началась боевая подготовка. Занятия шли по плану, но продолжались недолго. Едва полк укомплектовали людьми, на что ушло всего несколько дней, сразу начала прибывать техника. Нужно было не только срочно принять ее, но и подготовить к бою. А это не просто. Вооружение поступало как [65] по часам. Пушки на прицепе за автомашинами службы артвооружения полка прямо со складов потоком пошли одна за другой. В кузова тех же автомашин грузили в больших ящиках в разобранном виде пулеметы ДШК. Все пушки и пулеметы полк получил всего за сутки. Отличные темпы!

Необходимо было срочно привести в боевую готовность материальную часть пулеметов. И мы немедленно занялись этим. Взводу Дробышевского отвели другое свободное помещение, а я расположил свой взвод по расчетам в отведенной для сна комнате и приказал вскрывать ящики. Инструкции по сборке в ящиках не оказалось, тут-то и пригодилось мне то, что я прилично знал технику. Показав подчиненным, как надо удалять заводскую смазку, сам засел за сборку первого пулемета. Второй под моим наблюдением собирали сержанты. Благодаря этому уже при сборке удалось ознакомить весь взвод, хотя и поверхностно, с устройством ДШК.

Тяжелый пулемет ДШК состоял из многих частей. Поэтому сборка одного пулемета длилась более трех часов. И все же к концу дня все четыре ДШК были готовы к бою.

В последующие дни пошли плановые занятия. Учились бойцы прилежно и старательно.

Периодически командир полка устраивал строевые смотры всех подразделений. Это тоже ускоряло их сколачивание.

С нетерпением ждали мы дня отъезда на фронт, и этот день наступил. Для нашей зенитно-пулеметной роты сборы были недолги: взяли свои вещмешки, разобрали карабины и заняли места в автомашинах. Полк своим ходом двинулся в путь. Было это 3 февраля 1943 года.

Не буду рассказывать о первых боях. Их моему взводу пришлось вести и с воздушным, и с наземным противником. Были эти бои и удачными, и не очень. Как говорится, всякое бывало...

* * *

Где-то в середине мая пришел во взвод командир роты.

— Как тут у тебя? Здорово засиделись в обороне?

— Да ничего, вроде бы все в порядке. Ни на что не жалуемся!

— Тогда готовьтесь к длительному маршу. Сниматься с огневых будем сегодня вечером.

Темной майской ночью, не зажигая фар, мы скрытно двинулись в сторону от фронта. Без приключений миновали Дмитриев-Льговский и на рассвете прибыли в небольшой городок Льгов. Колонна нашей роты остановилась на живописном берегу Сейма. Здесь роту опять разделили, каждый взвод получил самостоятельную задачу. Нам предстояло отправиться на железнодорожную станцию Льгов-2 и прикрывать прибывавшие эшелоны с воинскими грузами, уходящий в тыл порожняк, а также санитарные поезда с ранеными. [66]

Часов в 10 утра мы уже были на станции, а я ходил вдоль путей, выбирая место для огневой позиции.

Льгов раскинулся на правом берегу Сейма. Городок весь деревянный, но почти полностью уцелел. Фашисты так быстро удирали отсюда, что не успели его сжечь. Все жители эвакуированы, нет и воинских частей. Лишь маленькая комендатура во главе с майором следит за порядком, охраняя и оберегая оставшееся в домах имущество...

На станции Льгов-2 — сплошные разрушения. Иссечены осколками небольшие пристанционные домики. В них живут с семьями железнодорожники. Кроме них на станции и в прилегающем к ней поселке осталось немного жителей: находиться здесь очень опасно из-за частых бомбежек.

Огневая позиция — напротив станции, метрах в трехстах от разбитого вокзала. Грунт здесь оказался мягким. Копать было легко, и взвод быстро зарылся в землю. Для отдыха очистили от мусора и хлама кирпичный погреб, оказавшийся теперь почти на позиции, устроили в нем нары, застелили их шинелями, положили вместо подушек вещмешки — и спальня готова!

* * *

Во второй половине дня на большой высоте показался разведчик «Юнкерс-88». Он сделал несколько кругов над обеими станциями и улетел на запад. А через час после этого «визита» с запада показались уже три «юнкерса». Дежурный наблюдатель Сорокин тут же стал бить металлическим прутом по подвешенному буферу: «Тревога!» Самолеты летели на высоте три километра, и мы не могли достать их, зато батареям МЗА это было по силам. Они и открыли огонь. А мы наблюдали за этой стрельбой. Приятно было видеть, как десятки трассирующих снарядов с разных сторон понеслись огненным фейерверком навстречу приближавшимся бомбардировщикам, постепенно охватывая их со всех сторон. Эти огненные струи отлично видели и немецкие пилоты, для них то была летящая навстречу смерть. Нервы у гитлеровцев не выдержали — не долетев до станции километра полтора, они сбросили бомбы в поле и, развернувшись, направились в сторону своего аэродрома. На развороте в ведущего попали снаряды. Самолет со снижением потянул на свою территорию.

Бомбежка станции была сорвана, а немцы убедились, что она плотно прикрыта зенитно-артиллерийским огнем.

— Теперь будут поосторожнее! — сказал пришедший к нам новый замполит роты младший лейтенант Василий Степанович Данилов. — Могут и совсем не появиться больше. Видал, как врезали одному в бок? — спросил он меня.

— Видать-то видал, только вряд ли их этим остановишь...

Данилов только что прибыл в роту. Он невысок, худощав, подвижен и значительно старше меня. До нас служил в полевой артиллерии, был ранен, а после госпиталя стал зенитчиком. [67]

По всему чувствовалось, что замполит хочет вникнуть во все тонкости нашей боевой работы, и я не удивился, услышав, что младший лейтенант решил побыть во взводе.

Ночью начались «визиты» непрошеных гостей: одиночные самолеты через равные промежутки времени стали беспорядочно бросать бомбы с большой высоты.

Мы с Даниловым стоим у пулемета Пупышева и перебрасываемся репликами. Все расчеты находятся на местах в ожидании команды «Огонь!».

В середине ночи один бомбардировщик все же сумел как-то сориентироваться. Покружив вокруг станции, развернулся и, судя по шуму моторов, стал снижаться, заходя на бомбежку. На фоне темного неба мелькнул черный силуэт, и я тут же подал команду «Огонь!». Пулеметные трассы прорезали небо, но почти одновременно послышался свист летящих бомб. Все произошло в считанные секунды, но увиденное и услышанное врезалось в память на всю жизнь: ослепительные факелы огня на концах стволов пулеметов, целый сноп из пуль, несущихся навстречу самолету, нарастающий вой бомб, отчетливо видный черный силуэт самолета и голубые вспышки на его фюзеляже от попадания пулеметной очереди. В тот же миг оглушительный грохот бомб накрыл нашу огневую. Потом разрывы бомб стали удаляться, и наконец наступила тишина.

Над позицией — туча пыли. Я первым делом начинаю окликать зенитчиков:

— Рудаков! Зайцев! Светлов! Отвечайте: живы или нет?

Зайцев и Светлов отзываются сразу. Рудаков молчит, и я, выскочив из окопа, бегу к расчету. Под ногами перепаханная земля, воронка, в воздухе запах сгоревшей взрывчатки. Вижу копошащихся в окопе Рудакова и Ипкаева. Окоп почти засыпан, свернут на сторону пулемет. Помогаю обоим выбраться наверх.

— Ну как? Не ранены?

— Так что, товарищ младший лейтенант, мы оба целы! — отвечает Рудаков. — Вот только немного оглушило да нечем было дышать...

Бегу к остальным расчетам. Все окопы полузасыпаны, на позиции восемь воронок от пятидесятикилограммовых бомб, но главное — все целы, и даже никто не ранен!

— Быстро привести всё в боевую готовность, очистить от земли окопы, отряхнуться самим! — кричу взводу.

Все уже отряхнулись от земли, делятся впечатлениями и даже смеются, вспоминая, кто как вел себя несколько минут назад. Это разрядка после только что пережитой смертельной опасности.

Пока приводили все в порядок, рассвело. Стали хорошо видны следы бомбежки. Судя по количеству сброшенных бомб и по размерам мелькнувшего в ночи силуэта, нас бомбил тяжелый бомбардировщик «фокке-вульф-кондор». Чтобы сбить такую махину, оказалось недостаточно попадания одной очереди, [68] но основательно ремонтировать самолет немцам все же придется.

Оставив на позиции наблюдателя, я приказал всем идти спать.

В последующие дни вражеская авиация появлялась только днем. Мы успешно отразили все налеты.

В это же время командир роты произвел перестановку личного состава. Несколько человек перевели от нас в другие взводы, а нам дали новичков, молодых ребят, которые своими глазами видели фашистские зверства, испытали на себе «новый порядок» и теперь горели желанием рассчитаться с врагом за все пережитое в оккупации.

Распределил их равномерно по расчетам. Рядовые Сергеев, Чернов, Шилин, Стародубцев, Рюмшин стали полноправными членами боевой семьи нашего взвода. Не теряя ни минуты, приступили к обучению новичков. Все они проявили себя прилежными, смекалистыми солдатами и быстро осваивали обязанности номеров расчета. Рюмшин к тому же оказался балагуром и шутником. Там, где он появлялся, всегда слышался смех. Расчет Светлова, где обосновался Рюмшин, теперь особенно популярен во взводе. И в этом нет ничего удивительного — с шуткой да прибауткой и воевать легче.

Вражеские самолеты появлялись все реже. Зенитчики нужны там, где активно действует фашистская авиация. И мы понимали, что в такой ситуации долго не задержимся на этой позиции. Так оно вскоре и вышло.

* * *

10 июня взводу последовала команда: «Быть готовым совершить длительный марш!»

После обеда снялись. До Курска двигались по пыльной дороге — давно не было дождей. В Курск прибыли глубокой ночью, но и в темноте были видны коробки разрушенных зданий, лишь на окраинах уцелели деревянные домики. В городе мы не задерживались и полковой колонной проследовали дальше на восток. К утру взвод оказался километрах в двадцати пяти восточнее Курска, на станции Отрешково, что на железной дороге Касторное — Щигры — Курск.

К вечеру следующего дня мы уже оборудовали новую огневую. Солнце клонилось к закату, вот-вот спрячется за горизонтом. И мы было решили, что день завершится спокойно. Но все сложилось иначе. Внезапно послышался шум мотора бомбардировщика. Мы быстро приготовились к встрече — время для этого было, да и шум услышали вовремя. «Юнкерс-88» летел прямиком на станцию на высоте два километра. Летел уверенно. Очевидно, летчик уже не раз бывал здесь, противодействия не встречал и сейчас намеревался прицельно сбросить бомбы. Мой взвод оказался ближе других подразделений к самолету. Как только тот приблизился на дальность действительного [69] огня, дружно заработали все четыре пулемета. Трассирующие пули будто облепили машину со всех сторон. Летчик не успел совершить ни одного маневра: вспыхнул левый мотор, машина освободилась от бомб, сбросив их в поле, и стала разворачиваться, пытаясь дотянуть до своих.

— Ура! — закричал от радости кто-то из зенитчиков.

Но я тут же крикнул:

— Длинными, огонь! — И все звуки потонули в сплошном грохоте стреляющих пулеметов, пытавшихся добить фашиста.

К обстрелу тут же подключились батарея и второй пулеметный взвод. «Юнкерс», попав в завесу огня, сразу резко пошел вниз и упал где-то недалеко от нас.

Посадив в кузов пятерых солдат, командир роты помчался с ними на грузовике к месту падения «юнкерса». Несмотря на то что быстро сгущались сумерки, его легко удалось найти. Самолет не разбился, а сел на брюхо, и наш ротный привез в деревню четырех немецких летчиков. Сбежался народ посмотреть на матерых фашистов — у каждого было по нескольку наград. Но долго разглядывать немцев местным жителям не пришлось: Алексей Иванович Цибулин повез их в штаб полка, находившийся в пяти километрах от Отрешково.

* * *

В один из дней в конце июня на дороге остановился «виллис». Из машины вышли командир полка и незнакомый подполковник — высокий мужчина крепкого телосложения, подтянутый, стройный, с мужественным, волевым лицом. Оба направились на позицию взвода.

Я подал команду «Смирно!» и бросился навстречу прибывшим. Когда подбежал, командир полка, чуть отстав от своего спутника, глазами указал на него и шепнул: «Докладывать будешь ему».

Я доложил.

— Вольно! — сказал подполковник и не спеша направился на огневую позицию, внимательно оглядывая наше расположение.

Подполковник Степан Яковлевич Сусский оказался нашим новым командиром дивизии, он прибыл знакомиться с вверенными ему частями и подразделениями.

Расчеты, вызванные по тревоге к пулеметам, стояли в окопах по своим местам. В то время существовало строгое указание: при подходе старшего начальника объявлять тревогу и быть в готовности, как для ведения боя.

Пройдя по позиции и осмотрев сверху стоящих в окопах солдат с пулеметами, командир дивизии приказал построить взвод и дать команду на открытие огня.

Убедившись, что команды выполняются быстро и четко, подполковник Сусский побывал в окопах, осмотрел пулеметы и размещение в них боеприпасов, поинтересовался состоянием материальной [70] части, затем приказал объявить тревогу, а сам достал из полевой сумки хронометр.

Не прошло и нескольких секунд, как я доложил, что взвод к открытию огня готов.

Ничего не сказав, командир дивизии направился к своей машине. Командир полка проводил его и вернулся обратно в хорошем настроении. — Я тобой очень доволен! — сказал он, пожимая мне руку. — Так держать и впредь!..

Я хорошо понимал, что похвала командира полка относилась не только ко мне, но и к моим подчиненным. И очень гордился своими ребятами. Взвод действительно четко нес службу, прочно врос в курскую землю, освоился с повадками фашистских летчиков. Не было случая, чтобы мы пропустили хотя бы одну цель. Но успех пришел не сам собой. Мы постоянно ощущали помощь и заместителя командира полка старшего лейтенанта А. Н. Шарудилова, и парторга полка капитана И. М. Стеблецова, которые часто бывали у нас.

В одно из таких посещений парторг спросил, не думаю ли я вступать в партию.

— Думаю... — честно признался я. — Да как это сделать, не знаю.

— Да ты что, не знаешь порядка приема в партию на фронте? Жаль, что не знаешь. На фронте все проще. Отличился в бою — вот тебе и характеристика... Командование считает, что ты достоин быть коммунистом.

— А кто даст рекомендации?

— За этим дело не станет. Одну дам я, другую — командир полка, я говорил с ним об этом. В общем, пиши заявление.

Слова у капитана Стеблецова не расходились с делом. Вскоре, к великой моей радости, я стал кандидатом в члены ВКП(б).

* * *

5 июля 1943 года на рассвете мы услышали гул сотен авиационных моторов — начался взлет наших самолетов Пе-2 с расположенных неподалеку аэродромов. О таком соседстве никто из нас даже не предполагал — хороша была маскировка!

Построившись в боевые порядки, девятки Пе-2 брали курс на север. Туда же на бреющем полете устремились семерки Ил-2. Все ясно! Началось!

Взвод по тревоге стал к пулеметам: с минуты на минуту следовало ожидать появления вражеских истребителей, они обязательно будут преследовать наши возвращающиеся самолеты. [71]

Мысленно желаем успехов боевым друзьям летчикам, с замирающим сердцем считаем в небе возвращающиеся машины. Тяжело видеть, когда назад идут уже неполные девятки и семерки...

Внимательно следим, чтобы в хвост нашим самолетам не пристроился какой-нибудь стервятник — есть такая уловка у фашистов: потихоньку примкнуть к общему строю советских боевых машин, чтобы при первой возможности открыть по ним огонь. И не зря мы следили. Нам удалось отогнать от шестерки возвращавшихся «илов» два «мессершмитта». Летчики запомнили это и в тех случаях, когда их преследовал неприятель, старались пролетать через наши позиции.

Позже из сводок Совинформбюро мы узнали, что события, в которых нам довелось участвовать косвенным образом, были связаны с началом грандиозной битвы под Курском.

— Товарищ капитан! — обратился я как-то к зашедшему к нам парторгу полка Стеблецову. — Пора бы и нам на передний край, уж больно долго мы тут засиделись.

— Вот те на! А это что, не передний край? Пока мы нужны здесь. Да и на переднем крае для нас работы еще хватит. Прикажут — не задержимся. Думаю, ждать недолго.

И капитан Стеблецов оказался прав.

Приказ поступил 1 августа. Во взвод пришел командир роты.

— Подготовиться к маршу! Едем, по всем данным, прямо на передний край. Там, говорят, появилось большое количество немецкой авиации. Проверь еще раз пулеметы, стрелять придется много, — сказал он мне.

Вечером из деревни Безобразово пришли автомашины Якова Кузьмича Степанова и Федора Петровича Джулина. Погрузили боеприпасы и все имущество, кроме пулеметов. Утром забрали пулеметы и колонна нашей роты тронулась маршем в сторону Курска. Впереди и сзади двигались колонны батарей полка — весь полк одновременно направлялся к фронту. До Курска добрались без происшествий. Затем свернули на шоссе Курск — Орел и сразу попали в бесконечный поток войск, следовавших тем же маршрутом. Дорога была хорошая, и задержек не возникло. А после Фатежа, знакомого по зимнему маршу, стало вообще веселее: движение пошло в два ряда. На дороге было такое количество людей, машин, техники, что казалось, будто вся великая Русь поднялась на врага.

Скорость движения замедлилась: слишком много техники шло одновременно к фронту. В полдень миновали место, где [72] когда-то стояла деревня Тросна и где только что проходил наш передний край. А затем путь пошел по израненной территории, освобожденной от немецко-фашистских оккупантов.

Два года держались здесь фашисты, создав так называемый орловский выступ. Теперь этот выступ срезан. Отразив летнее наступление противника, войска Центрального, Брянского и Западного фронтов успешно очищали его от фашистской мрази. Наш Центральный фронт под командованием генерала армии К. К. Рокоссовского наступал с юга на Кромы, и над немцами реально нависала угроза окружения: западнее Орла могли соединиться войска Западного и Центрального фронтов, захлопнув в котле несколько армейских корпусов врага. Боясь повторения того, что было в Сталинграде, немцы бросили воздушные армады на острие наступавших с юга войск Центрального фронта, чтобы массированными ударами с воздуха задержать их продвижение и тем временем вывести свои соединения на запад.

Против массированных ударов вражеской авиации наше командование бросило большое количество истребителей и начало концентрировать на острие наступления несколько зенитно-артиллерийских дивизий, в том числе сюда подтягивалась и 10-я зенитно-артиллерийская, в состав которой входил наш полк.

Такова была обстановка, известная нам в то время лишь в общих чертах.

Совершив за день 150-километровый марш, мы к вечеру свернули с шоссе Курск — Орел и через несколько минут приблизились к переднему краю.

В лучах заходящего солнца все пространство до горизонта было затянуто дымом горящих деревень, лесов и перелесков, танков, автомашин и вообще всего, что могло гореть. Коричнево-черная пыль, поднимаемая ввысь бесконечными разрывами, смешиваясь с дымом, делала летнее небо темным, как при затмении солнца. Зловещие сумерки опустились и на землю, где шел ожесточенный бой. От выстрелов пушек и минометов стоял нескончаемый грохот. Рвались мины и снаряды, трещали пулеметы, но все эти звуки периодически перекрывали могучие залпы целых бригад «катюш».

По вздыбленному чернозему напрямик, без дорог, ползли с ревом танки, в лощинках осторожно двигались автомашины с пушками и без пушек, но с кузовами, забитыми снарядами, патронами, минами, которые были необходимы каждой стреляющей батарее. По полю боя перемещались небольшие подразделения пехотинцев с автоматами, пулеметами, винтовками. Многие попарно несли на плечах длинные противотанковые ружья. Вся масса людей и техники по мере приближения к переднему краю постепенно рассасывалась, зарывалась поглубже в землю, маскировалась. Казалось, что на переднем крае никого нет, что стрельбу ведут не люди, а сама земля.

Наступили сумерки. Мы осторожно приближались к указанной нам огневой позиции. И на дороге, и в кюветах валяется [73] немецкое снаряжение, на каждом шагу — разбитая техника. Возле деревни огромный штабель гильз для снарядов, тут же — убитые солдаты противника. Но трупов немного: гитлеровцы отходили без спешки и успевали хоронить погибших. Когда до позиции остается метров триста, с севера появляется больше сотни Ю-88. Идут компактной группой, но высота полета более четырех километров. Гитлеровцы учли наличие здесь большого числа советских 37-миллиметровых батарей. Они уже не пикируют, знают, что, стоит только опуститься пониже, будут изрешечены огнем. Они просто бросают бомбы с горизонтального полета, действуя как средние бомбардировщики.

...Августовская ночь на исходе. Рота заняла огневую позицию на возвышенном пахотном поле. Ниже, по длинной балке, протянувшейся на несколько километров, видны полуразрушенные домики деревни Ржава. Над балкой стелется легкий туман. Скоро утро.

Все четыре взвода впервые расположены в двухстах метрах друг от друга. 16 крупнокалиберных пулеметов представляют большую силу и на этом участке фронта в зоне досягаемости могут защищать наши войска от нападения пикирующих самолетов. Расчеты основательно зарылись в курский чернозем, только стволы пулеметов торчали из глубоких окопов. Автомашины отошли в балку, что метрах в пятистах от позиции. Водители начали рыть котлованы для их укрытия.

Едва взошло солнце, как на северо-западе показалась огромная стая самолетов-пикировщиков Ю-87. Первые начали девятками заходить на наш передний край, а из-за горизонта выплывали все новые машины. Никогда мне не приходилось видеть сразу столько этих самолетов — их было больше семидесяти. В первый год войны такое количество пикировщиков могло даже пробить дорогу своим танкам. Но сейчас не те времена. Роты и батареи обрушивают на «юнкерсов» шквал огня. С окрестных холмов к ним тянутся трассы от десятков пушек и пулеметов. Один миг — и все пикировщики оказались в огненном кольце. Тут уж не до пикирования! Неприцельно сбросив бомбы с большой высоты, самолеты резко разворачиваются и вскоре исчезают за горизонтом. Несколько подбитых машин, разматывая шлейфы темного дыма, еле ползут к себе. А две падают, так и не дотянув до своих. Кто их сбил? Разве установишь! Стреляли несколько рот и батарей.

Первый крупный налет успешно отбит. Он не причинил вреда нашим стрелковым подразделениям. Через полчаса к фронту подходит новая волна немецких самолетов. Огонь по ним мы не ведем, так как машины идут на высоте свыше четырех километров. На этот раз около восьмидесяти Ю-88 разворачиваются на деревню Ржава и на позицию роты. В деревне нет ни одной пушки, ни одного солдата, но бомбы густо сыплются на полуразрушенные хаты и окрестные поля. Разрывы все ближе к роте. Грохот стоит нестерпимый. Кажется, еще минута — [74] и зенитчиков разнесет в клочья. Но нам повезло: «юнкерсы», отбомбившись, повернули обратно.

Наших истребителей почему-то нет. Мало и среднекалиберной зенитной артиллерии. Только одна среднекалиберная батарея успела дать несколько залпов по огромной стае фашистских стервятников. А между тем тут можно было бы дать врагу жару. Это понимают и наши старшие командиры — невдалеке начинают разворачиваться еще две только что прибывшие батареи среднего калибра. Приближается больше сотни «хейнкелей». Эти — уже прямо на нас. Высота их полета та же, что у «юнкерсов». Появляется четверка Як-7. Краснозвездные истребители бесстрашно атакуют воздушного противника, однако их очень мало, чтобы отразить налет. Разрывы бомб, постепенно приближаясь, захватывают и участок нашей роты. Все поле превращается в клокочущий вулкан.

Я нахожусь в окопе рядом с мало обстрелянным расчетом. У пулемета за наводчика и прицельного стоят Шилин с Евстафьевым. Командир расчета Рудаков ушел к машине за патронами, так что я, подавая команды взводу, одновременно посматриваю на Шилина и Евстафьева.

Бомбежку взвод перенес стойко, укрывшись на дне глубоких окопов; пока все целы.

Но минут через пятнадцать появляется группа Ю-87. Фашистские летчики, очевидно, полагают, что с зенитчиками уже покончено. Уверенные в безнаказанности, они идут прямо на огневую позицию роты и на расположенные рядом с нами артиллерийские батареи 76-миллиметровых пушек. Дальше события развиваются с неимоверной быстротой. Рота открывает ураганный огонь по приближающимся машинам, благо высота у них всего два километра. От такой неожиданной встречи бросаются в сторону передние самолеты, за ними отваливает середина строя — и тут же слышится нарастающий визг летящих бомб. Часть их рвется на позициях других взводов роты, и им невозможно вести огонь. Последние три «юнкерса» все же входят в пикирование, один из них — прямо на пулемет, где стою я. Память непроизвольно фиксирует каждое мгновение: приближающийся самолет, конвульсивно задергавшегося Шилина, который, не выдержав страшного напряжения, бросил пулемет и повалился на дно окопа. Рядом с ним тут же упал Евстафьев. Я сам схватился за рукоятки пулемета, миг — и пулемет наведен, еще миг — и тяжелые пули понеслись прямо в лоб пикирующему на окоп фашистскому самолету. В воздухе, на том месте, где только что, находился «юнкерс», раздался страшной силы взрыв, и тут же — близкий удар. Что-то ухнуло, треснуло, меня швырнуло в черную пропасть...

Забытье длилось недолго. Когда пришел в себя, вокруг еще стояла непроницаемая мгла, а обломки сбитого самолета летели на землю. Некоторые были довольно солидных размеров, и я тут же нырнул под пулемет. По лицу потекла кровь. Ничего [75] не слышу. Огляделся: Евстафьев и Шилин живы, но оба стонут, видимо ранены.

А как остальные расчеты?

Выскакиваю из окопа и убеждаюсь — люди невредимы. А местность вокруг стала неузнаваемой, все перепахано бомбами.

Во время налета часть бомб попала и в овраг. Стоявшие там автомашины роты были укрыты, а вот водители почему-то не вырыли для себя щелей. В результате был тяжело ранен шофер нашего взвода Ф. П. Джулин.

* * *

Пыльная завеса рассеялась, и на позицию прибыла полуторка санитарной части полка. В ней уже находился Джулин. К нему в кузов подсадили Евстафьева и Шилина, привели под руки раненного в переносицу солдата 3-го взвода, я сел в кабину к нашему военфельдшеру. Почти на ходу Светлов забросил в кузов мой вещмешок и вещмешки раненых бойцов. Машина тронулась, оставляя позади клубы пыли. Кровотечение у меня прекратилось, правое ухо стало слышать нормально. Но голова разламывалась от боли. К вечеру всех нас определили во фронтовой госпиталь.

Утром меня вызвали на прием. Доктор внимательно осмотрел голову, левый бок, долго очищал забитое землей левое ухо и наконец изрек:

— Пробита барабанная перепонка в левом ухе, сотрясение мозга, сильная контузия всей левой стороны тела, небольшая царапина от осколка на голове. Придется полежать недельки две, пока мозги утрясутся, — шутливо пояснил доктор и, сделав перевязку, велел идти в палатку и отдыхать. — Главное сейчас для тебя — тишина и спокойствие, — напутствовал он меня.

Прошло двое суток. Теплый летний воздух и отличный уход лучше всяких лекарств способствовали выздоровлению. Голова у меня уже почти не болела, и боли в боку поутихли. На третий день я запросился на передовую, в свой полк. Прошло еще четыре дня, пока удалось убедить врача и он дал согласие на выписку. Осматривая меня в последний раз, доктор предупредил, что с контузией шутить нельзя, так как могут быть самые неожиданные последствия. Дал много советов и наставлений, большинство которых невыполнимы во фронтовых условиях, и отпустил в родную часть.

Фронтовой госпиталь находился в глубоком тылу, и на дороге, куда я вышел, движения не было. Но, на мое счастье, через полчаса показался «студебеккер» с полным кузовом ящиков с боеприпасами. Там мне и разрешили пристроиться. А через несколько часов мы были уже недалеко от переднего края и почти в том месте, откуда меня увезли в госпиталь. Здесь и выбрался я из машины, чтобы разыскать свой полк.

Дорога, судя по всему, совсем недавно являлась ареной жестоких боев: на ней все было перевернуто вверх дном. А по сторонам темнели свежие воронки, был взорван каждый, даже самый [76] маленький, мостик, уныло застыли разбитые фашистские танки, автомашины, пушки, валялись огромные неразорвавшиеся снаряды и мины. Кое-где попадались и наши сгоревшие тридцатьчетверки. И так — до самой Ржавы.

А вот и знакомый бугор. Еще несколько дней назад на него градом сыпались бомбы, а сейчас стояла тишина: фронт передвинулся дальше. Как же тут было не посмотреть еще раз на свою бывшую огневую позицию!

И я стою опять возле того окопа, где был в последний раз. Он уже осыпался, и на дне его валяется десятка два слегка позеленевших гильз. Вот и воронка от бомбы. Она неглубокая, плоская: бомба была осколочной. Вокруг обломки взорвавшегося в воздухе «юнкерса», а вдали виден остов сгоревшей автомашины Джулина. И больше ничего.

Постояв с минуту, я вспомнил своих оставленных в госпитале солдат и двинулся по дороге к Ржаве. В деревне белели женские платки, бегали ребятишки. Жители что-то ремонтировали, подправляли, закапывали — жизнь здесь уже вступила в свои права, для них война окончилась.

Дорога вела меня к деревням Колки, Глинки, Бельдяшки. В них уцелело много домов, хотя землю основательно искорежили бомбы. Где-то в этих местах должна быть наша 10-я зенитная дивизия.

Передний край рядом, иду параллельно линии фронта в надежде наткнуться на своих зенитчиков. Пока их нигде не видно, а вечер надвигается. Пальбы на этом участке нет, фронт на время как бы замер и стабилизировался. Пора подумать о ночлеге.

Долго блуждал без толку, пока вдруг не увидел знакомую фигуру: с мрачным видом, в каске и с карабином за спиной шагал Ипкаев!

— Что голову повесил? — спросил я.

— Товарищ младший лейтенант! Здравия желаю! — подбежал Ипкаев, протягивая руку. — Мы уж думали, вы не вернетесь. Здесь рядом и командир роты. Собираемся переезжать. А голову повесил потому, что задумался.

— Тогда давай показывай, где командир роты!

Да, это была удача: искать дивизию и найти Ипкаева! И теперь, шагая рядом с ним, я слушал его рассказ о том, что произошло в роте в те дни, пока я отсутствовал.

Старший лейтенант Алексей Иванович Цибулин, увидев меня, обрадовался:

— Давай скорее во взвод, а то он стал беспризорным! Готовься к большому переезду. Здесь пока все застопорилось, и наступать, наверное, будут где-то в другом месте. Твой взвод рядом, вон в тех снопах пшеницы, — указал он на видневшееся невдалеке поле. — О тебе, брат, сейчас говорят в полку! Политработники провели беседы о сбитом самолете во всех батареях и тылах. Теперь жди награду! [77]

Получив столь исчерпывающие сведения, я отправился во взвод. Минут через пять оказался среди своих подчиненных и облегченно вздохнул: наконец-то дома!

Поздоровавшись с ребятами, первым делом поинтересовался делами взвода.

— У нас без изменений, — ответил Пупышев. — Больше никто не пострадал. Вот только забрали шофера Степанова. Водителей не хватает, и он теперь таскает на прицепе пушку в батарее. Да не волнуйтесь. Скоро вернется.

Пришлось тут же сделать небольшую перестановку. Пулеметов было четыре, а некомплект был три номера. Поставил у трех пулеметов по два человека, а у одного троих, и беспризорный пулемет оказался с расчетом. Теперь взвод был опять полностью боеспособен. А для лучшей маскировки приказал использовать пшеничные снопы.

* * *

Фронт отодвинулся. Сутки назад наши стрелковые части после небольшой артподготовки бросились в атаку на немецкую траншею, но были остановлены: враг сопротивлялся отчаянно. Прилетела даже семерка «Юнкерс-87» и попыталась зайти на нашу пехоту. Огонь всей роты не позволил фашистским летчикам это сделать, и они ушли куда-то в сторону, а наши гвардейцы, скинув на этот раз шинели и побросав все, кроме оружия, сумели за считанные секунды преодолеть расстояние до первой немецкой траншеи. Завязалась рукопашная. Фашистов уничтожили, а дальше дело пошло совсем хорошо — к вечеру до нас глухо доносился лишь гул артиллерийской стрельбы. Вечером же уехали и три взвода во главе с командиром роты, а мы пока «загораем» — нет автомашин. Через день утром к нам примчался на трехтонке заместитель командира полка по тылу капитан С. И. Мордвинкин.

— Поехали, ребята!

Четыре пулемета и взводное имущество легко уместились в просторном кузове ЗИСа, и вот мы уже на марше. Едем туда, где в зимних боях получали первое боевое крещение — под город Севск.

К вечеру неутомимый капитан Мордвинкин благополучно привез взвод почти на позицию, остановив машину вблизи густого кустарника.

— Дальше ехать опасно, — пояснил он, — разобьют. Позиция взвода вон на том поле, по ту сторону кустарника. Занимайте ее сами, а моя миссия окончена!

Быстро зарылись мы среди поля, заросшего травой, — это было уже в наступивших сумерках. От передней немецкой траншеи нас отделяло несколько сот метров, поэтому требовалась осторожность.

Гитлеровцы находились в обороне на этом участке почти полгода. С тех пор как здесь зимой остановился фронт, они [78] сильно укрепились, изучили все подступы к своим позициям, и любые изменения привычной обстановки вызывали у них подозрения. Враг вел себя активно и открывал огонь при малейшем движении, даже по одиночным солдатам, как будто что-то чуял. А тут еще наша 76-миллиметровая батарея, расположившаяся как раз в лесочке, за которым мы выгружались, вдруг начала пристрелку и демаскировала свою позицию. На нее немедленно обрушился огневой налет. Батарее пришлось пока замолчать.

Уже в темноте командир роты старший лейтенант Цибулин пришел на позицию. Я доложил, что у меня все в порядке, и мы вместе осмотрели все пулеметы.

— Наши что-то думают делать здесь, — сказал он перед уходом. — Скорее всего, будут прорывать оборону противника. Кругом полно артиллерии. Мне никто ничего не говорил. Просто я сам догадываюсь. Так что и ты будь начеку!

Следующий день не принес изменений, было тихо. В бинокль просматривалась пойма реки Сев и за ней, слева от нас, разбитый городок Севск, который стал неузнаваем.

Рано утром 26 августа тишину неожиданно разорвал страшный грохот: открыли огонь тысячи наших орудий, о наличии которых мы даже не подозревали. Над вражескими позициями встала стена разрывов. Взлетали вверх комья земли и обрывки проволочных заграждений, детонировали от падающих снарядов большие участки немецких минных полей, в воздухе летали бревна от разрушенных блиндажей. Одновременно рвались тысячи снарядов, и оборону противника затягивало дымом, копотью, пылью. А темп огня все нарастал. Затем появились сотни бомбардировщиков Пе-2, сразу закрывших своими крыльями все небо. Никогда еще не видели мы столько своих самолетов на таком узком участке фронта.

Четким строем, крыло к крылу, шла на гитлеровцев наша авиация. И едва окончилась артподготовка, как из раскрытых люков самолетов посыпались на врага тысячи бомб всех калибров. Земля вздрогнула от их тяжких разрывов, стенки наших окопов качнулись, как при землетрясении. А с тыла подходили новые самолеты. Но все было четко спланировано. Еще не улетели последние бомбардировщики, как показались эскадрильи штурмовиков Ил-2, которые на бреющем с ходу атаковали противника.

Из окопов и траншей появилась наша пехота и при поддержке подошедших танков тоже двинулась вперед.

Все это время мы внимательно следили за воздухом. На пару появившихся «мессеров» обрушился огонь половины пушек и пулеметов полка. В огненном смерче они даже не смогли развернуться. Один тут же врезался в землю. Другой резко снизился и, оставляя за собой густой шлейф дыма, потянул На свою территорию.

Взвод успешно отогнал от группы штурмовиков еще одну [79] пару вражеских истребителей, обстреливал и другие цели. Но поступает команда «Вперед!».

— Следуй прямо по дороге, — напутствует командир роты, — догоняй пехоту и двигайся вместе с ней! Я с остальными взводами трогаюсь вслед за тобой.

Проскочив передний край противника, мы через полчаса догнали своих пехотинцев, которые залегли в густой высокой ржи. Пулеметы установили метрах в ста от них и быстро окопались...

Продвинувшись после сокрушительной артиллерийской и авиационной подготовки километров на восемь, войска 65-й армии наткнулись на свежие фашистские части, которые успели засесть в готовых траншеях промежуточной позиции их обороны и оказывали упорное сопротивление. Чтобы выбить их, требовалось подтянуть артиллерию и танки.

С утра второго дня наступления продвижение вперед наших войск возобновилось. Враг оказывал сильное противодействие. На отдельных участках немцы при поддержке танков бросались в контратаки. В воздухе появились самолеты «Хейнкель-111».

На позицию взвода обрушивается огневой налет.

— Ну, зенитчики, не поминайте лихом! Сейчас нам идти в атаку. Подойдут танки — и мы за ними! — сообщает кто-то из расположившихся рядом пехотинцев. — Может, засечем и батарею, что без конца бьет сюда.

Лица у них суровы, сосредоточенны. Им предстоит взять высоту, что в двух километрах от нас. Там у фашистов наблюдательные пункты и узел сопротивления. Из-за этой высоты ведет огонь и проклятая батарея.

Подходят четыре тридцатьчетверки и, не останавливаясь, разворачиваются на ходу в одну линию. Тут же поднимается за ними наша пехота. «Пошли!» — просто говорит кто-то из командиров, и редкая цепочка двинулась за танками.

Высота была взята довольно быстро. Видимо, там был оставлен только заслон, который поддерживала батарея.

Взвод на двух автомашинах следует по еле заметной, совсем ненакатанной дороге: надо прикрыть наших стрелков, продвинувшихся здесь на несколько километров. Посылая меня, ротный сказал:

— Давай жми вот в этом направлении! Догонишь стрелков — там и располагайся.

Ехали медленно. Переднего края как такового в тот момент не существовало: все наступали и между стрелковыми частями могли быть промежутки. В один из таких промежутков и угодил взвод. Справа и слева находилась наша пехота, впереди же — никого. Об этом крикнул в кабину Рудаков. Убедившись, что все верно, я приказал немедленно разгружаться, занимать огневую позицию, готовиться к бою. И не зря. Еще не закончилась разгрузка, а я в бинокль уже увидел небольшую цепочку [80] гитлеровцев, человек двадцать, осторожно шагавших к нам. До них оставалось еще метров семьсот, терять время было нельзя. Показав трем уже готовым к бою расчетам цель, скомандовал: «Огонь!» Немцы залегли, а затем, пятясь, отошли в овраг и скрылись в нем. Мы принялись зарываться: можно было ожидать минометного обстрела. Примерно через час появилось около взвода нашей пехоты.

— Ого-го, зенитчики! Залегли раньше нас! — приветствовали нас пехотинцы. — Так и в Берлин заедете первыми!

— Давай, давай, занимай оборону! Немцы вон в том овраге! — сообщили им мои бойцы.

Продвижения на нашем участке пока нет, и мы остаемся на ночь на занятой позиции, успев до наступления темноты хорошо оборудовать окопы.

— Товарищ младший лейтенант! Посмотрите, что здесь понарыли фрицы, — говорит мне наш повар Сергеев, — целый город накопали! — Он готовил очаг для приготовления пищи в стороне от позиции и случайно сделал открытие.

Действительно, во всех высотах прорыты коридоры и внутри оборудованы казармы с нарами. Добраться до них может только крупная, больше тонны весом, бомба. От всего прочего казармы надежно защищены. Скорее всего, здесь располагался какой-то большой штаб с охраной и всеми соответствующими атрибутами, так как вокруг валялось множество всяких бумаг.

Подъехал командир роты и тоже полюбовался этим «городом».

— Займу-ка я одну казарму для себя и старшины, тут и заночуем. Давай организовывай порядок в помещении, — говорил он старшине. — А главное — выметай весь фрицевский мусор!..

* * *

Бои шли жестокие. Советские войска, ломая сопротивление противника, медленно продвигались вперед. В конце августа в полосе 60-й армии генерал-лейтенанта И. Д. Черняховского был нащупан участок фронта, где оборонялись слабые силы противника. 29 августа оборона гитлеровцев была прорвана. Не встречая серьезного сопротивления, советские соединения к исходу 31 августа продвинулись на 60 километров в юго-западном направлении, расширив прорыв по фронту до 100 километров. Поэтому утром 31 августа, после совершения стокилометрового ночного марша, наш зенитно-артиллерийский полк оказался у Рыльска, то есть в полосе наступления 60-й армии. А затем добрался до станции Ворожба. Это уже была территория Украины, с просторов которой в те дни навсегда изгонялась фашистская нечисть.

Все это время зенитчики вели непрерывные бои с вражеской авиацией. И весьма успешно: немецкие самолеты очень редко [81] опускались теперь ниже 200 метров, а о пикировании вообще не было и речи — их от этого отучили. Правда, там, где отсутствовали наша авиация и зенитчики, гитлеровские стервятники еще продолжали пиратствовать, но это удавалось нечасто: их повсюду встречал огонь.

В Ворожбе на огневую позицию взвода пришел ротный, а с ним трое бойцов.

— Получай пополнение! — сказал Цибулин. — Видишь, каких я тебе привел орлов.

Я искренне обрадовался новичкам: замучились от нехватки людей. Да и ребята оказались отличные. Рядовые Николай Кикоть, Иван Грицай, Иван Савчук быстро освоились со своими обязанностями.

Вскоре поступил приказ прикрывать переправы — вначале через Десну, а потом на Днепре. На Десне долго не задержались, нас ждал Днепр.

Марш совершали по правобережью Десны вместе со взводом лейтенанта Ямпольского, Двигались по хорошей грунтовой дороге через поселки Мена и Березна. Областной центр Украины Чернигов проезжали днем. Город горел, и пробираться на запад пришлось среди горящих зданий.

После Чернигова без задержек двинулись дальше. Чувствовалось, что приближаемся к большой водной артерии: пошли густые ивовые заросли, песчаные дюны, прибрежные купы лозы. И действительно, через некоторое время вдали под скупым, но еще теплым сентябрьским солнцем засверкали седые воды древнего Славутича.

До реки с полкилометра. Справа тянулась насыпь железной дороги Чернигов — Овруч со взорванным мостом через Днепр. Ехать дальше рискованно — можно попасть под артобстрел, а с запада наползала семерка Ю-87.

Подаю команду «К бою!». Расчеты успевают буквально за считанные секунды снять с грузовиков пулеметы, и мы подключаемся к отражению очередного налета. Слева окопалась батарея соседнего полка нашей дивизии, и, пока «юнкерсы» разворачивались вдоль реки, к ее огню прибавился огонь восьми ДШК. Результат такого массирования зенитных средств не заставил себя ждать — из последнего в цепочке пикировщика вырвался клуб черного дыма. «Юнкерс» отвернул влево и, оставляя дымную полосу, постепенно скрылся за высоким правым берегом Днепра. Остальные сбросили бомбы куда попало...

К колонне подошел невысокий молодой лейтенант с только что стрелявшей вместе с нами батареи.

— Лейтенант Филимонов! — представился он. — Нет ли у вас моих земляков — москвичей?

— У меня во взводе, к сожалению, нет, — отвечаю ему. — А как у вас тут с обстановкой? Немецких самолетов здесь многовато... [82]

— Наша батарея прибыла только вчера, с тех пор не было ни минуты передышки — один налет за другим. Кстати, хочу предупредить: гитлеровцы стали применять новые тактические приемы. Например, «звездные» налеты.

— Впервые слышу... В чем их новизна?

— На переправу с разных направлений одновременно заходят несколько групп самолетов и бросаются вниз как бы по лучам звезды.

— И что дает такой метод?

— Огонь зенитных средств рассредоточивается по этим группам и становится не таким плотным. А это облегчает летчикам выполнение задачи. Кроме того, если групп много, а батарей мало, то может проскочить целая группа.

— А как добиться, чтобы этого не случилось?

— У нас всем батареям и взводам заранее определены секторы. Каждая батарея и взвод в случае «звездного» налета отвечают за свой сектор. Так что и вы имейте это в виду! — посоветовал лейтенант и побежал к своей батарее: приближалась новая группа фашистских самолетов.

Позицию взводу определили на правом берегу Днепра, почти на самом мосту. Четыре пулемета из взвода лейтенанта Ямпольского разместились на четырех понтонах, поддерживавших мост, посреди реки. Здесь было опасно, но зато все пикирующие на мост вражеские самолеты будут встречены огнем в упор. Две батареи 37-миллиметровых пушек полка окопались в трехстах метрах от переправы, зарывшись в прибрежный песок.

Бой отдалился от переправы. Не слышно ружейно-пулеметного огня, молчат минометы и легкая артиллерия. Однако тяжелые дальнобойные пушки немцев с расстояния больше двух десятков километров нет-нет да и пускают пару снарядов, которые с грохотом рвутся в реке, взметая огромные водяные каскады.

— Не робеть, ребята! — говорит нам пришедший на мост старший лейтенант Шарудилов. — Вы попали в самое безопасное место: немцы стреляют по мосту, а бомбы и снаряды падают в воду! Может, что-либо и придется на вашу долю, так мост-то длиннющий, значит, взвод опять же недосягаем. Но только при одном условии — если будете дружно вести огонь. Иначе вам врежут! А вообще-то у вас тут, можно сказать, курорт: воздух чистый, рядом река, рыбка свежая, глушеная, чудесные виды! Стой себе и постреливай в свое удовольствие по самолетам, [83] — пошутил заместитель командира полка и показал закрепленный за нами сектор стрельбы.

Мост был составлен из больших понтонов, и на нем постоянно дежурили строители-мостовики. Одно их отделение расположилось рядом с нами в глубокой щели со своими пилами, баграми, топорами, спасательными кругами и прочим имуществом. Эти бесстрашные труженики-воины, так же как мы, не могли ни на минуту покинуть мост.

Ночью налетов не было, они начались с утра на другой день. С разных сторон курсом на мост шли три семерки Ю-87, начался тот самый «звездный» налет, о котором накануне толковал лейтенант Владимир Климентьевич Филимонов. Три семерки — многовато для двух батарей и двух взводов! Наших истребителей в воздухе не оказалось, дымовых завес никто не поставил, но зато высота полета «юнкерсов» не превышала 1200 метров. Это было на руку нам. Не теряя времени на подсчет своих и чужих сил, обе батареи и оба взвода открыли сильный огонь. Две семерки сбросили бомбы почти с горизонтального полета и тут же развернулись на свою территорию. Разрывы бомб еще раз перелопатили прибрежный песок; в полукилометре от переправы появилось большое количество ям, но переправа осталась неповрежденной. Третья семерка бросилась в пике на мост, но на нее тут же обрушился огонь всех подразделений. Восемь пушек и восемь пулеметов выпустили по стервятникам густой поток пуль и снарядов. Один «юнкерс» сразу резко пошел вниз да так и не вышел из пикирования. Поняв, что дело худо, фашистские летчики поспешно сбросили бомбы и отвалили в сторону. Это беспорядочное бомбометание тоже не причинило особого вреда.

Но события того дня еще не закончились. Едва зашло солнце, как с запада, держа курс на переправу, появились три девятки «Хейнкель-111». Высота у них свыше 4000 метров, а над нами ни истребителей, ни дымовой завесы. Не оказалось поблизости и среднекалиберной зенитной артиллерии. И пришлось нам быть в роли наблюдателей, терпеливо пережидавших налет.

Наш мост и вправду оказался «спокойным» местом — ни одна бомба не упала ближе чем в ста метрах от него. Зато на батареях было жарко.

Утром следующего дня поступил приказ о перемещении к Припяти. [84]

— Погляди сюда! — крикнул командир роты, рассматривая по карте маршрут предстоящего движения, — Место, где ты стоишь со взводом, — это уже твоя родная Беларусь!

— Да не может быть, ведь кругом Украина!

— А ты гляди лучше: здесь граница республики, здесь области — это Гомельская, а вот и граница Брагинского района. Поздравляю! — И командир роты пожал мне руку.

— Спасибо! Для меня это очень приятная новость!

— А ехать нам по белорусской земле километров двадцать, там, возле Припяти, и огневая позиция. Запомни дату твоего вступления на белорусскую землю — 25 сентября 1943 года!

Тут было чему удивляться: двое суток находился на родной земле и не знал об этом! Сюрприз был прямо-таки замечательный!

Вечером во взвод приехал на «виллисе» командир полка, теперь уже подполковник, и вручил мне первую боевую награду — медаль «За отвагу». Это за сбитый на Курской дуге Ю-87. Тепло поздравив меня с наградой и пожелав взводу новых успехов, он сказал:

— А теперь хочу попрощаться с вами. С завтрашнего дня у вас будет другой командир полка — майор Иван Сергеевич Росляков, и заместитель командира тоже другой — майор Иван Михайлович Стеблецов. Меня направляют к новому месту службы. Не поминайте лихом...

Через день весь полк возвратили на Днепр, и подразделения встали на прикрытие переправ.

3 ноября утром ниже по Днепру раздался приглушенный расстоянием грохот, перешедший затем в сплошной гул, напоминавший грохот большого водопада. Дрогнули берега Днепра, по воде прокатилась мелкая рябь, а бывалым воинам стало ясно: артподготовка! Но кто ее проводит? Хорошо, если наши войска, а вдруг опять полезли немцы? Но интуиция подсказывала: наши! А 6 ноября разнеслась радостная весть: освобожден Киев! Вот теперь стало ясно, кто проводил артподготовку, и можно было ликовать!

Построив взвод, я поздравил бойцов и сержантов с этой большой победой, а Грицая, Кикотя и Савчука — еще и с освобождением их родной земли. У всех на лицах радость.

— Нам бы туда, где наступают! — раздались голоса. — А то тут совсем никого: ни немцев, ни их авиации!

— Я тоже «за»! Думаю, здесь не засидимся!

Желание наше сбылось очень скоро: уже ночью взвод в составе ротной колонны опять двигался на Припять. Позиция теперь была несколько левее, чем в первый раз, но на ней мы находились всего несколько часов. На этом участке войска 13-й армии прорвали оборону противника и двинулись через Чернобыль на Овруч. Наш полк тоже не задержался на реке и сразу направился вслед наступавшим войскам, стараясь не отрываться от них. [85]

Дорога, по которой пришлось двигаться, была очень тяжелой — автомашины то залезали в грязь по самый диффер, то с трудом преодолевали песчаные бугры, расходуя тройную норму бензина. Не доезжая километров двадцать пять — тридцать до Овруча, куда уже подходили части 13-й армии, командир роты остановил колонну.

— Сливай бензин из автомашин, — сказал он мне. — Останешься здесь, в деревне, а я с остальными попытаюсь добраться до города. За тобой сразу пришлю, как только подвезут бензин.

Так я со взводом остался «загорать» в деревне Ступищи в надежде, что скоро получим горючее.

Прождав двое суток, обратились за помощью в сельсовет, и нам выделили несколько быков. Скорость такого «транспорта» была невелика. Зато быки имели ряд существенных преимуществ перед автомашиной: им не требовался бензин и не грозила буксовка. Пережевывая на ходу жвачку, они медленно, но неуклонно двигались к цели.

Итак, на четвертые сутки пребывания в Ступищах нам подали четыре парные упряжки быков с опытными погонщиками. Когда бойцы погрузили на телеги пулеметы, боеприпасы и имущество расчета, я попрощался с водителями Степановым и Куприяновым (новый водитель Алексей Пантелеевич Куприянов оказался москвичом), обнадежил, что они скоро получат горючее, и взвод зашагал в сторону Овруча.

Четвероногие помощники не подвели нас и к вечеру доставили груз на восточную окраину Овруча.

По западной окраине города проходила линия фронта, туда-то я и отправился разыскивать командира роты. Нашел недалеко от железнодорожной станции в укрепленном еще немцами небольшом домике, обнесенном деревоземляными стенами в три метра толщиной и высотой вровень с крышей.

Доложив ему о своем благополучном прибытии, попросил указать место для огневой позиции.

— Я бензином не распоряжаюсь, — сказал старший лейтенант, выслушав мой доклад. — Звони-ка, брат, командиру полка.

Пришлось позвонить майору Рослякову и рассказать обо всем. От волнения я так часто повторял слово «бык», что привел в недоумение командира полка.

— Сейчас приеду, — сказал он. — Разберусь и с быками, и с бензином.

* * *

Овруч в основном деревянный городишко, но от боев почти не пострадал. Сжечь город фашисты не смогли — помешали партизаны и быстро продвинувшиеся здесь наши войска. Железнодорожная станция — небольшое каменное здание, станционные постройки и железнодорожная казарма тоже уцелели. Вокруг каждого из них немцы возвели высокие деревоземляные [86] стенки в 2–3 метра толщиной, превратив, таким образом, всю станцию в прочный, сильно укрепленный узел обороны.

Участок фронта нам достался, можно сказать, спокойный. Обстрелы города были редкими, а нелетная погода сильно ограничивала возможности вражеской авиации. Но тишина длилась очень недолго.

Пытаясь отбросить советские соединения обратно за Днепр и снова занять Киев, противник нанес сильный контрудар по войскам фронта, причем в наступлении с его стороны участвовало несколько сотен танков. Им удалось потеснить вырвавшиеся далеко вперед наши части и занять Житомир, а затем Коростень.

Оживились фашисты и у Овруча. Мало того, с занятием Коростеня для нас обозначилась угроза и с левого фланга.

Командир полка приказал всем подразделениям быть в готовности к отражению танков не только днем, но особенно ночью. Тут и кончился наш отдых. Расчеты сразу стали долбить мерзлую землю, отрывая глубокие щели для гранатометчиков. Затем оборудовали позицию, чтобы можно было обстреливать все приближавшиеся наземные цели. Подготовили гранаты для борьбы с танками, а потом я начал проводить тренировки. Тренировались днем и ночью, несколько суток подряд, пока каждый твердо не усвоил свои обязанности по отражению наземного противника. Только после этого я дал подчиненным небольшую передышку.

На позицию взвода приехал начальник политотдела дивизии полковник Михаил Иванович Угрюмов. Как всегда, спокойно и неторопливо он обошел расчеты, поинтересовался нашим житьем, сердечно побеседовал с бойцами. Говорил он не повышая голоса. Посоветовал, что нужно сделать, рассказал о событиях в стране и на фронте, о состоянии дел в нашей дивизии. Потом, собрав нас в землянке, полковник Угрюмов сообщил о тяжелой обстановке, которая сложилась в связи с угрозой прорыва гитлеровцев в полосе нашего соединения. А разговор закончил рассказом о подвиге батареи капитана Михаила Александровича Бурова из соседнего полка, которая уничтожила прорвавшихся гитлеровцев, предотвратив тем самым прорыв в наш тыл вражеской части, сопровождаемой большим количеством танков.

* * *

В конце января нового, 1944 года началась Ровно-Луцкая наступательная операция войск 1-го Украинского фронта. Главный удар в ней наносили части и соединения 13-й армии. Вместе с ними наступала и наша 10-я зенитно-артиллерийская дивизия, попутно прикрывшая и наиболее важные объекты армейского тыла. Один из таких объектов — строящийся мост через реку Уж в городе Коростень — некоторое время прикрывал 802-й зенитно-артиллерийский полк. А в феврале всю нашу дивизию поставили на прикрытие города Ровно. [87]

После прибытия в Ровно нашего командира роты старшего лейтенанта Цибулина перевели в тылы полка, а на его место назначили лейтенанта Ивана Алексеевича Ямпольского. Я в те дни получил первую весточку из дома и ходил именинником.

Но в Ровно мы находились недолго.

— Приготовься к погрузке в железнодорожный эшелон, — сказал мне в начале марта ротный. — Будем переезжать на новый участок фронта. Погрузка завтра утром!

Погрузились быстро. Поезд тронулся в путь, как только на платформу закатили последнее орудие. Застучали колеса на стыках рельсов, поплыли мимо дома Ровно, его окраины, и вот город уже позади. Паровоз набирал скорость. Мы ехали на юг.

Чуть покачиваются в такт движению поезда автомашины, подрагивают незакрепленные пулеметы, возле них в полной готовности все расчеты. Задержек пока никаких, но чувствовали мы себя неуютно. Привыкли находиться в земле, а тут открытая, уязвимая со всех сторон платформа.

Первая остановка — Здолбунов. На станции множество путей. Железнодорожники осторожно простукивают молотками колеса. Все в порядке. Паровоз набирает воду и сразу дальше.

И все же нас засекли: на большой высоте параллельно нашему маршруту проносится «Юнкерс-88». Правда, мы уже почти добрались до места — ехать осталось всего несколько минут. Теперь все решало время — кто успеет первым: или разгрузимся мы, или раньше прилетят немцы.

Станция Острог. Приказ выгружаться. Мы тут же съезжаем на машинах с платформ — и скорее подальше от них. Все это очень своевременно: на подходе тройка Ю-88.

— Быстро они управились! — замечает лейтенант Ямпольский. — Не прошло и часа, как пролетел разведчик.

Полк уже выгрузился. Быстро наступают сумерки, пустой эшелон уходит обратно, и фашистские летчики не обнаруживают на станции ничего достойного внимания. Стрелять по «юнкерсам» мы не можем: не достать. Но одна из батарей открывает огонь. У вражеских летчиков, видно, сдают нервы: они тут же сбрасывают бомбы и одновременно разворачиваются на обратный курс. Бомбы рвутся где-то за станцией. Можно считать, что наш переезд закончился весьма удачно.

В темноте полковая колонна вытянулась на шоссе Острог — Кременец в ожидании приказа на марш. Собрался весь полк, [88] даже тылы. Командиров рот и батарей отозвали в сторону от колонны — там командир полка ставит им задачи, указывает места огневых позиций.

А подошедший к нам командир взвода управления полка лейтенант Лебедев делится последними новостями. В этом районе он уже двое суток. Вместе с начальником разведки полка и группой солдат проводил рекогносцировку местности, поэтому в курсе происходящих событий. Здесь войска 13-й армии перешли левым флангом в наступление на Кременец. Рекогносцировочная группа должна дать командиру полка необходимые сведения, чтобы он мог принять решение на построение боевого порядка части.

— Вовремя прибыли! — приветствовал нас Лебедев. — Немецкая авиация на этом участке совсем обнаглела. Летают даже такие допотопные тихоходы, как «Физелер-Шторх-123», пикируют на наши артиллерийские батареи и даже гоняются за отдельными солдатами. Нашей авиации и зенитной артиллерии здесь пока нет. Вчера, правда, прибыла какая-то отдельная батарея 37-миллиметровых зенитных пушек и сегодня днем основательно пощипала эскадрилью этих «физелер-шторхов». На моих глазах за считанные минуты были сбиты девять самолетов из двенадцати! Это было здорово, все солдаты аплодировали зенитчикам. Поработали они на славу, но и лучшей цели для таких пушек не придумаешь: самолеты летят низко, скорость черепашья — только и знай, что бей! Завтра и вы можете так же отличиться!

К утру наш взвод не только зарылся в землю, но и хорошо замаскировался. Сразу почувствовали себя сильными, теперь подступиться к нам будет не так-то просто!

* * *

Всю ночь стреляла немецкая самоходная артиллерийская батарея, непрестанно менявшая огневые позиции. Только под утро наступила относительная тишина. Рассвело. Впереди стали хорошо различимы очертания города Кременца, где еще сидели гитлеровцы. Справа виднелись невысокие горы, обозначенные на карте как Кременецкая гряда. Горы поросли густым лесом. Он уже посинел на мартовском солнце, что являлось верным признаком наступавшей весны. Поля с небольшими перелесками были испятнаны черными и белыми квадратами оттаявшей земли и еще не сошедшего снега. Слякоть, сырость, промозглый туман.

Слева от взвода стоит на дороге подбитая немецкая закамуфлированная бронемашина. Ее присутствие натолкнуло меня на мысль проверить действие наших пулеметов, показать расчетам результаты их работы.

— А ну-ка дай ей по боку! — говорю Пупышеву.

Гремит короткая очередь. До бронемашины 250 метров. От попадания множества пуль она вся дымится и покрывается темными пятнами дыр. [89]

— Расчету Пупышева осмотреть бронемашину! Остальным оставаться на месте!

Мы вчетвером бежим к дороге.

Результаты стрельбы из нашего ДШК впечатляют. Вся правая сторона бронемашины в дырах: 20-миллиметровая броня пробита насквозь. Стальные сердечники пуль повредили внутри пушку. Отколотые пулями осколки брони перебили приборы. Будь внутри экипаж — никто бы не уцелел.

Бойцы расчета убедились в силе своего оружия, увидев, на что способен наш пулемет.

Следующим стреляет расчет Зайцева, потом два других. Теперь всем ясно, что даже гусеницы «тигра» будут поражены нашими пулями. Это очень важно на будущее.

Поеживаясь от холодного утреннего ветерка, ожидаем развертываний событий.

Первой появляется «рама». Противник решил произвести разведку. Ему, видимо, известно о появлении здесь зенитной артиллерии. «Рама» все ближе. Тут же подаю команду «По самолету, над четвертым!», и все расчеты, направив пулеметы на запад, замирают в ожидании. Наводчики держат пальцы на спусках.

Вот и он, «Фокке-Вульф-189», а в просторечии «рама». Высота полета — полтора километра. Это вполне подходящая «дичь»: ее достанут не только пушки полка, но и все пулеметы!

«Рама» идет вдоль шоссе, по которому мы приехали сюда из Острога, и разворачивается над Кременцом. Наш взвод дальше всех подразделений полка выдвинут к переднему краю. И «рама» к нам первым приближается на дистанцию действительного огня.

Подаю команду на установку прицела, расчеты докладывают о готовности, и вот — «Огонь!».

Четыре струи пуль устремляются точно навстречу разведчику. От неожиданности летчик бросает самолет вверх, как бы вздыбливая его в воздухе, и подставляет под пули желтоватое брюхо. Отчетливо вижу в бинокль вспышки от попаданий бронебойно-зажигательных пуль. Машина дымится, и летчик отчаянно пытается повернуть назад. Не дремлют и наши наводчики. На «раму» тут же обрушивается огонь нескольких батарей полка. Вижу, как пули и снаряды 37-миллиметровых пушек попадают в оба мотора, рвут обшивку крыльев и фюзеляжа.

Ах, хороша встреча! «Фокке-вульф» уже не летит, а, развернувшись в сторону своего аэродрома, маневрируя, несется к земле. Очевидно, еще хорошо действуют рули. У земли «рама» выравнивается (живуча, подлюга) и плюхается на брюхо сразу за передним краем врага. Ни взрыва, ни пожара не видно. От самолета отделяются две фигуры и тут же скрываются среди заборов пригорода. Других членов экипажа не видно — они или убиты, или тяжело ранены. Забегая вперед, скажу, что [90] после освобождения города мы проезжали на машинах неподалеку от сбитой «рамы». Под ее крыльями так и остались четыре 50-килограммовые бомбы — их не успели сбросить фашистские летчики, а весь фюзеляж был изрешечен пулями.

Этот бой длился одну-две минуты. По позиции взвода немцы так и не открыли огонь, — наверное, не обнаружили нас.

Ободренные удачей, мы с нетерпением ожидаем появления обещанных вчера лейтенантом Лебедевым «физелер-шторхов», чтобы устроить им еще более «теплый» прием. Но ни эти, ни другие фашистские самолеты, не появлялись. Не было их ни в первый, ни в последующие дни. Небо на нашем участке фронта очистилось от зловещей паучьей свастики и черных крестов. Теперь артиллерия спокойно громила немецкую оборону, не давая гитлеровцам высунуть нос из траншей.

А Кременец все еще не освобожден. И не потому, что город неприступен, его попросту некому брать: практически здесь не было нашей пехоты. Создалась любопытная ситуация: артиллерии много, поддержка ее мощнейшая, стопроцентная, гитлеровцы дрожат в своих норах, а турнуть их оттуда некому. Именно поэтому высшее командование приняло решение послать на помощь пехоте кого только можно из артиллерии. Наш полк с этой целью должен был выделить зенитно-пулеметную роту.

— Так-так! — сказал лейтенант Ямпольский. — Значит, так, — повторил он. — Ты со своим взводом поступаешь в распоряжение стрелкового батальона. Батальон этот вот здесь, в двух километрах от твоей позиции, у Кременецкой гряды. Вот и командный пункт на этой высотке.

— Далековато катить пулеметы... Да и боеприпасов много не унести... А на автомашинах тут не поедешь, сразу разобьют!

— К тебе приедут повозки из батальона и отвезут куда надо. Грузи побольше боеприпасов! Ну, счастливо!

Ждать пришлось недолго. Через час к позиции подкатили две парные повозки. Осторожно, соблюдая меры маскировки, трогаемся по едва заметной тропе. Метрах в трехстах от командного пункта батальона остановились в густом кустарнике.

— Дальше фашист все видит, — предупредил ездовой. — Тут надоть все на себе таскать.

Я отправился на высотку один и доложил о прибытии командиру батальона, совсем молодому капитану. Он обрадовался подкреплению, спросил, сколько нас и что имеем на вооружении.

— Со мной тринадцать человек и четыре крупнокалиберных пулемета!

— Людей маловато, — помрачнел капитан, — а вот четыре пулемета — это уже кое-что. Какие, говоришь, пулеметы?

— Крупнокалиберные, ДШК.

— Это дело! — опять повеселел капитан. — Видал такие, это же целые пушки! А теперь слушай внимательно. Немцы во-о-он там, — указал он на голую высотку метрах в пятистах. — Огнем [91] пулеметов надо выбить их оттуда! Они еще как следует не закрепились, только несколько часов назад отбили у нас высотку. А нам без нее не видать Кременца: мешает продвижению. Как только фашисты побегут, двигайся вперед и занимай ее. У меня солдат совсем негусто, но немного поможем. Устанавливай своих «собак» (это про пулеметы) в нашей траншее и давай бей! Авдеенко! Покажу лейтенанту дорогу!

Ефрейтор Авдеенко, связной командира батальона, оказался проворным молодым парнем с автоматом в руках и двумя ручными гранатами за поясом.

— На всякий случай! — пояснил он, перехватив мой взгляд. — А вам советую таскать пулеметы по одному: меньше риска.

Так я и поступил. Порасчетно, почти все время ползком, мы тащили за собой пулеметы и боеприпасы, используя для маскировки каждый кустик, каждую складку местности. И наконец вслед за связным благополучно добрались до нужной траншеи. Она находилась не так уж далеко, но называть ее траншеей было еще рановато: местами была отрыта по колено, а местами оказалась даже не сплошной. Почему получилось такое, мы поняли, когда втиснулись в одно из более или менее отрытых колен. Солдат от солдата на нашем переднем крае находился метрах в тридцати, а то и дальше. Кому же тут копать? Тем более что наши стрелки вообще не очень долго задерживались здесь. Но не это волновало меня в тот момент. Если гитлеровцы закрепятся, наладят хорошее наблюдение и связь, тогда жди минометного огня при малейшем движении. Комбат был прав, когда торопил нас.

Осмотревшись, я быстро наметил места для установки ДШК и указал их расчетам. Подгонять ребят не требовалось — пулеметы были установлены в считанные минуты, расчеты залегли возле них. Все было готово к открытию огня.

Место мы заняли удобное, на западном склоне высоты, заросшей невысоким кустарником, который хорошо маскировал позиции. Может, именно поэтому все сошло благополучно и нас не заметили, хотя мы оказались лицом к лицу с вражеской пехотой. Теперь нужно было действовать.

Переползая от пулемета к пулемету, я указал всем расчетам цели, условился о порядке ведения огня, напомнил, чтобы не жалели патронов, а затем обосновался в центре взвода и громко скомандовал: «Огонь!»

Сразу ударили все четыре пулемета. Тяжелые пули, оставляя трассы, обрушились на окапывавшихся немцев. Пули насквозь прошивали предназначенные для защиты земляные бугорки и легко пробивали каски.

Особенно хорошо стреляет наводчик Василий Чернов. Минута, другая — и за высоту побежал немецкий солдат, за ним еще несколько. Двое тут же свалились, остальные так и не поднялись из своих окопчиков. Противник молчал. Но вскоре откуда-то издалека послышались звуки выстрелов, тяжелые снаряды [92] с воем устремились к месту нашего расположения. Немецкая батарея била из своего глубокого тыла. Первые залпы ложились метрах в двухстах за нашей траншеей. От разрывов «чемоданов» подскакивали тяжелые пулеметы. Сразу ответили наши батареи.

Бой разгорался. По обратным скатам «голой» высоты стали бить наши минометы. Я понял, что пора двигаться вперед. Показав расчетам направление, первым выбрался из траншеи и с револьвером в руке зашагал вперед.

— Пошли! Вперед! — подхватили командиры расчетов.

За мной спешил весь взвод. Бойцы тащили пулеметы и все, что можно унести за один раз. У каждого одна забота: скорее к высоте!

Спуск с нашей высотки, лощина. Пока немцы не стреляю. Слева и справа от нас вылезли из траншеи и тоже устремились вперед немногочисленные стрелки — комбат послал их на помощь.

Поднимаемся на высоту. Ее склоны не очень круты, это упрощает задачу — легче катить пулеметы. Справа подбадривает своих солдат старший сержант. Пока ни выстрела. Вот и немецкие окопчики. В них никакого движения, на убитых не смотрим — сейчас гребень высоты. Справа нас обогнали стрелки, они уже на самой верхушке. И тут по ним ударили сразу несколько пулеметов. Пули густым роем проносятся и над нашими головами. Залегаем. Немецкие пулеметы стреляют метров с шестисот. На верхушке высоты не усидеть, пехота отхлынула пониже, к нам. Но высота наша!

— Закрепляться! — кричит появившийся откуда-то комбат и тут же бежит на левый фланг, на ходу давая указания.

Используем щели, окопы, вырытые еще до того, как немцы заняли высоту. Торопить никого не требуется, людей подгоняют летящие вражеские мины. Они разрываются с недолетом, но не исключено, что скоро угодят и в нас. Зарываемся в землю, точно кроты. Через час все укрыты, на поверхности ни одной головы. Пока, кажется, все! Дальше двигаться комбат не приказывает. Так и остаемся ночевать на этом месте. Немцы в контратаку не идут, скорее всего тоже закрепляются. Огонь постепенно стихает. Нам повезло: во взводе все целы.

— Пойдем посмотрим, как поработали твои «собаки»! — кричит мне сверху в щель снова появившийся капитан. — Я еще ни разу не видел их действия!

Вместе с ним насчитали 14 трупов. Все гитлеровцы погибли от огня пулеметов.

Утром двинулись вперед. Вот и первые дома города. Вокруг пусто. В домах никого.

— Эй, зенитчик! — окликает меня вездесущий командир батальона. — Давай жми обратно за своими пулеметами! Грузи их на машины и подвози сюда. Авдеенко тебя будет ждать вон там, на перекрестке, он скажет, куда следовать. А мы двинемся [93] потихоньку дальше. Немцы из города удрали. Надо скорее догонять их! Видал работу? Вот это артиллеристы! Накрыли весь немецкий заслон. Ну давай шпарь за «собаками»! Они нам вчера здорово помогли.

Я собрал своих солдат и повел назад, туда, где остались пулеметы.

На шоссе все так же лежали немецкие противотанковые мины, но наши саперы уже вынули из них взрыватели. Там и увидел нас командир полка майор Иван Сергеевич Росляков.

— Ты что здесь делаешь? — строго спросил он. — Тебе приказано быть с пехотой, а ты болтаешься по тылам!

— Я и нахожусь с пехотой. Командир батальона послал за пулеметами и приказал везти их на перекресток. Там поставят новую задачу. Только везти не на чем, не знаю, где сейчас автомашины взвода.

— Пехоту догонять не надо. Возвращайся в полк и занимай позицию справа от крайнего домика! — указал майор в сторону неказистой хатенки. — Автомашины вашей роты в том лесочке, — махнул он рукой в сторону небольшого лесочка, до которого было около километра.

* * *

Наши водители Яков Степанов и Алексей Куприянов довольны: все во взводе живы и невредимы.

— Как хорошо в родном дому! — говорит командир расчета Петр Зайцев, развалившись в кузове полуторки после погрузки пулеметов и имущества. — Век бы отсюда не слезал!

Настроение у моих подчиненных веселое: они выполнили свой долг, справились с поставленной задачей. На двух автомашинах затягивают песню «Распрягайте, хлопцы, коней!». С этой песней мы и въезжаем на свою новую огневую позицию.

Войска нашей 13-й армии освободили Дубно и Червоноармейск. Мы присоединились к пехотинцам на окраине Бродов. В бинокль было видно, как торопливо роют окопы орудийные расчеты наших батарей, — значит, подошли и 37-миллиметровые пушки. Все это находилось в нескольких сотнях метров позади нас. Так на небольшом участке фронта сразу образовался мощный зенитный кулак.

Не успели толком закончить маскировку позиции, как гул моторов возвестил о приближении немецких самолетов.

— По местам! — тут же скомандовал я расчетам, а с запада уже показались три «Ю-88». Шли они тяжело, медленно, — видно, были нагружены до отказа.

Самолеты летели на высоте не более полутора километров. Четыре длинные очереди мчатся навстречу врагу. Наводчики действовали точно, и уже после первых очередей я зафиксировал попадание в левый мотор ведущего. Его охватило пламя.

— Есть попадание! — кричу я взводу, и все расчеты, подбодренные удачей, стреляют еще энергичнее. [94]

Через несколько секунд огонь ведут уже несколько батарей полка. Значит, все батареи не только вовремя подошли, но и успели изготовиться к бою. А самолет врага охвачен огнем. Летчики тут же добавили скорость и одновременно открыли все бомбовые люки. Десятки бомб полетели куда попало. Машины со свастикой отвернули вправо, а их ведущий с горящим мотором завалился на правое крыло и упал на землю...

Бой на земле тут же возобновился и стал отдаляться к центру города, но противник сопротивлялся упорно и отошел недалеко.

* * *

Обычно зенитная артиллерия прикрывает группировку войск на главном, решающем направлении наступления, или главную группировку, вокруг которой будет сосредоточена основная масса полевой артиллерии, танков, стрелковых частей и т. п. Мы знаем это. Известно это и неприятелю.

Встретив массированный огонь противовоздушной обороны, гитлеровцы наверняка решили, что в лесу восточнее города Броды сосредоточены большие силы противника — недаром вокруг этого леса поставлено столько батарей. В принципе они были правы. В лесу действительно должно было находиться много нашей техники и войск, но... лес был пуст! Главной группировки, на прикрытие которой нас поставили, здесь еще не было. Немцы не знали этого, а потому решили нанести массированный авиационный удар по лесу.

Уже на следующее утро тридцать ФВ-190, нагруженных бомбами, вынырнули из-за высоких облаков и ринулись на этот лес. Высота полета была 1200 метров, а курс лежал через огневые позиции подразделений полка.

Позиция моего взвода самая близкая к переднему краю, и мы первыми слышим приближающийся шум моторов. К встрече готовы. Едва самолеты вынырнули из-за облаков, как я скомандовал: «Огонь!» Почти непрерывные очереди раздались из всех пулеметов. Я вижу, как одна из огненных струй хлестанула по ФВ-190. Фашистский стервятник прошит насквозь и начинает падать. Летчик, очевидно, убит, так как не пытается развернуть подбитую машину в сторону своего аэродрома.

«Фоккер» рухнул на наш передний край, чуть левее позиции взвода, под ликующие крики стоявших рядом с нами батарейцев-противотанкистов. Ни взрыва не было, ни пламени при его падении почему-то не появилось, хотя самолет был загружен бомбами и имел запас бензина.

Не вернулись на свой аэродром еще два «фоккера» из этой группы. Пушки и пулеметы нашего полка добили их.

Через 30 минут — новая группа ФВ-190. В ней 14 машин. Как и первые, они тоже устремляются прямо на лес. И опять их встречает ураган огня. Нашим удалось сбить еще один самолет, за несколькими клубились шлейфы дыма, но они все же перетянули на свою территорию. [95]

Короче говоря, при бомбежке леса, в котором не было ни людей, ни орудий, немцы потеряли четыре истребителя-бомбардировщика и восемь машин было повреждено.

Расчеты работали исключительно хорошо: каждый пулеметчик израсходовал семь-восемь лент, что явилось рекордом беспрерывной стрельбы. Пулеметы действовали безотказно, хотя перед этим из-за износа материальной части имели место серьезные задержки. Самолет удалось сбить расчету сержанта Н. Пупышева. Наводчик пулемета рядовой В. Чернов не случайно считался у нас лучшим во взводе. В тот день он точно угодил в «фоккера».

Бои за Броды идут жестокие. Целыми сутками не прекращается стрельба из всех видов оружия. Но продвинуться нашим войскам пока не удается. Гитлеровцы получили подкрепление и непрерывно атакуют.

Вскоре меня перевели в 3-ю батарею командиром огневого взвода. 3-я батарея занимала огневую позицию недалеко от штаба полка. Командовал ею опытный капитан Ломовцев — в то время ему было около сорока. После моего доклада о прибытии для дальнейшего прохождения службы капитан повел меня представлять взводу.

Все батареи полка не так давно получили еще по две пушки и стали шестиорудийными. Огневая мощь части, таким образом, возросла почти на 50 процентов. Вновь сформированный третий взвод командир батареи поставил метрах в ста от основной позиции.

— Это на случай нападения штурмовиков, — пояснил он. — Во время налета будешь бить по ним сбоку, выручая остальных, а если они кинутся на тебя, то выручим мы!

Вызванный по тревоге взвод построился порасчетно в две шеренги. Капитан представил меня и ушел к себе в землянку, а я остался со своими новыми подчиненными.

Итак, зенитно-артиллерийский взвод. В нем два орудийных расчета — пятый и шестой. Вместе с командиром численность взвода составляла 20 человек. Оба командира орудий — старшие сержанты, имеют большой боевой опыт, прошли путь с полком начиная с момента формирования. Командир пятого орудия — старший сержант Василий Николаевич Соколов, шестого — Василий Иванович Дождев. Все четыре наводчика — бывалые ефрейторы — также с большим боевым стажем. Остальные номера расчетов в основном только что призваны из запаса, не обучены работе на пушках и еще ни [96] разу не принимали участия в боевой стрельбе. Многие из них в годах.

Итак, началась моя служба на новом месте. Первым делом решил срочно проштудировать «Правила стрельбы 37-миллиметровых зенитных пушек» и тут же попросил дальномерщика рядового Александра Наумова добыть эти Правила в каком-нибудь расчете.

С пушкой нас досконально ознакомили еще в училище, знал я и порядок ее ремонта — тут затруднений не было. А вот «Правила стрельбы...» предстояло выучить наизусть.

Несколько дней батарея простояла на прежней позиции. Отпущенное нам время было использовано на подготовку орудийных номеров.

Вечером 10 июля комбатра Ломовцева вызвали в штаб полка. По возвращении он собрал командиров взводов и орудий, старшину батареи и командира отделения тяги для постановки задачи.

— Через час, как только совсем стемнеет, будем сниматься, — сказал он. — Обращаю ваше внимание на скрытность оставления позиции. Не вздумайте шуметь или зажигать огонь! Запретить всем курить! Переезжаем на правый фланг армии. По дороге не отставать. На новом месте тщательно замаскироваться. К рассвету не должно быть заметно никаких признаков жизни!

То, о чем говорил капитан, было для нас привычным делом. Сержанты разошлись, чтобы подготовиться к маршу, а мы, три командира взводов, остались, чтобы обменяться мнениями. Командиров 1-го и 2-го взводов лейтенантов Андрея Филипповича Плаксина и Анатолия Михайловича Ремизова я знал еще по формировочному пункту, встречались там в столовой и на занятиях, а кроме того, изредка виделись на фронте. Оба они по-дружески приняли меня в свою батарейную семью, подсказали, на что обратить внимание на марше, дали несколько полезных советов. Лейтенант Плаксин невысок, но коренаст. До войны был сталеваром на одном из уральских заводов. Наверное, поэтому лицо его казалось загорелым. Плаксину уже за тридцать, и все офицеры уважительно называют его Андреем Филипповичем. Лейтенант Ремизов — невысокий красивый юноша, которому не дашь и двадцати. Это тактически грамотный офицер. Он очень подвижен, любит и понимает шутку.

Через час командир батареи подал команду: «Отбой, поход!» — и тут же вторую: «Машины на батарею!» Пушки быстро прицепили к автомашинам. Запасные стволы, ящики со снарядами, запасной инструмент и все прочее имущество за считанные минуты оказались в кузовах. Расчеты заняли свои места, и я доложил комбатру о готовности взвода к маршу. После осмотра орудийных двориков (не осталось ли чего?) батарея тронулась по маршруту, сразу выехав на шоссе Ровно-Львов. По нему уже двигались другие батареи полка, нам вскоре [97] предстоял поворот влево, на север. Но едва отъехали от Червоноармейска, как позади раздался вой приближающегося снаряда. Он разорвался метрах в ста от последней автомашины — немецкая артиллерия стала обстреливать дорогу. Почти тут же послышался шум летящего самолета. Батарея прибавила скорость, и, когда самолет «повесил» над дорогой светящую бомбу, нас там уже не было: свернув на проселок, мы растворились в ночи. Так же благополучно ушли подальше от «люстры» и другие подразделения.

Я сижу в кабине с водителем Яковом Кузьмичом Степановым, с которым проездил до этого полтора года. Он попал в ту же батарею и в тот же взвод, что и я. Второй водитель взвода, рядовой Григорий Демьянов, дружелюбный и общительный двадцатипятилетний парень, везет 6-й орудийный расчет и держится впритирку за нами, боясь отстать и заблудиться.

Дорога идет по открытому полю, лесов нет. Расставленные заранее регулировщики из взвода управления полка хорошо помогают ориентироваться в темноте. К рассвету мы не только прибыли на указанное место, но и успели вырыть орудийные дворики, закатить в них пушки и хорошо замаскировать все это. Позиция наша находилась на окраине небольшой рощи, среди мелкого кустарника, который не мешал вести обстрел и в то же время позволял хорошо замаскироваться. Роща занимала площадь гектаров пятьдесят — семьдесят, от нее до нашего переднего края было несколько десятков километров. Но нас интересовало не это.

На рассвете мы с удивлением увидели, что роща забита отдыхающими пехотинцами. Целое стрелковое соединение сосредоточилось здесь. Уставшие после ночного перехода, бойцы спали под ореховыми кустами и березками, не выпуская из рук оружия. Их сон охраняли часовые.

Картина была непривычно мирной. Хотя до фронта не так далеко, люди могли спать спокойно: проведена тщательная маскировка и с воздуха роща казалась безжизненной. Командир батареи получил необходимые приказания, которые тут же передал всем командирам взводов:

— По одиночным самолетам противника огня не открывать. Этим можно привлечь внимание гитлеровцев к роще. Огонь на полный режим вести лишь в случае явного налета на расположение пехоты. Хождение по позиции запретить. В общем, батарея ни в коем случае не должна себя обнаружить. А пока всем отдыхать на своих местах.

Соответствующие указания были, очевидно, даны и нашей истребительной авиации. На земле же, насколько мне было известно, специальные патрули проверяли всех прохожих и проезжих в радиусе нескольких километров вокруг рощи.

На другой день, как только стемнело, все в роще зашевелилось, пришло в движение. Пехота поднялась, построилась в колонны и походным порядком двинулась по своим маршрутам. [98]

Как только наши пехотинцы растворились в ночи, батарея тут же снялась с позиции и быстро покатила к переднему краю.

Окапывались недалеко от второй траншеи, среди безбрежного моря цветов. Командир батареи ходил между взводами, подбадривая людей.

— Быстрее, быстрее, — приговаривал он, — до рассвета надо успеть замаскироваться, да так, чтобы пушек не было видно и в двух шагах!

И мы успели: батарею невозможно было заметить даже днем ни с земли, ни с воздуха. В этом убедились уже на рассвете: на высоте 50 метров над дорогой прошел ФВ-189 и ничего не заметил. Но все же противник что-то чувствовал. Открывать огонь нам пока запрещалось.

* * *

Даже не подозревая об этом, мы оказались участниками сосредоточения войск 1-го Украинского фронта на его правом крыле, хотя видели только часть этих гигантских перемещений.

Здесь готовился один из двух мощных ударов будущей Львовско-Сандомирской наступательной операции, в ходе которой предстояло изгнать немецко-фашистские войска с территории западных областей Украины и начать освобождение юго-восточных районов Польши. Для нанесения удара на рава-русском направлении сосредоточивалась 13-я армия, в состав которой входила наша 10-я зенитно-артиллерийская дивизия. Сосредоточение было почти закончено.

Командира батареи вызвали в штаб полка. Вернувшись, он немедленно собрал для инструктажа командиров взводов.

— Наступление начинается завтра с утра артподготовкой, — сообщил капитан. — Но есть предположение, что за ночь немцы могут отойти на вторую полосу обороны. Если это произойдет, то получится, что наша артиллерия и авиация ударят по пустому месту. А когда начнут наступать пехота и танки, их встретят свеженькие фашисты. Допустить такую ситуацию, как вы понимаете, нельзя. И чтобы это не случилось, нынче ночью проводится разведка боем. Наши стрелковые части будут уточнять, сидят ли фрицы на старом месте. Коли это так, то артиллерийская и авиационная подготовка будут проведены в полную силу. Если же они отошли, то артиллерия откроет огонь только по очагам сопротивления или по тем вражеским группам, которые попытаются сдерживать наше наступление. Что касается нас, то действовать будем следующим образом. С открытием огня полевой артиллерии снимаем с пушек всю маскировку и ведем огонь по всем фашистским самолетам без ограничений. Тогда уже нечего будет прятаться!

В ту ночь было установлено, что гитлеровцы отвели основные силы глубоко в тыл. Об этом на рассвете сообщил по телефону в батарею сам командир полка. [99]

Утром наша артиллерия открыла мощный, но кратковременный огонь: она только поддерживала начавшееся продвижение передовых батальонов.

Одновременно в воздухе появились семерки и девятки «илов» в сопровождении истребителей. Не задерживаясь над передним краем, они устремились поглубже в немецкий тыл, ведь их цели в основном находились на второй полосе вражеской обороны. «Илы» подавили почти всю немецкую артиллерию, в том числе и зенитную.

Стрельба с переднего края постепенно отдаляется, значит, наши пехотинцы успешно продвигаются вперед. На дорогу одна за другой выезжают полевые артиллерийские батареи и двигаются вслед за стрелками, а через некоторое время появляются колонны всех родов войск.

После обеда получен приказ на перемещение. Ехать пришлось недолго. Меня зовут в голову колонны. Бегу. Ломовцев приказывает выбрать место для огневой позиции батареи.

До площадки, где будет разворачиваться батарея, около 200 метров. Мы с разведчиком, который сопровождает меня, шагаем по густой росистой траве и оба внимательно глядим под ноги: не зацепить бы проволоку от мины. До будущей позиции добираемся без происшествий. Обозначив пучками травы места установки орудий, машу рукой — можно заезжать.

Машины немедленно двинулись на огневую позицию. Ну а дальше никому и ничего не нужно разъяснять: зенитчики отлично знают свои обязанности.

С самого утра 14 июля в воздухе появились большие группы немецких самолетов, в основном пикирующие бомбардировщики. Все получилось, как мы и предполагали: враг определил направление нашего наступления и бросил туда авиацию.

На горизонте вырисовываются силуэты Ю-87. Цель их налета — район небольшого городка Горохов. Это километрах в восьми справа от нас. Там вступает в дело наша зенитная артиллерия, но фашистские летчики все же бросаются в пике. Вторая группа приближается к нам и начинает заходить на артиллерийские позиции. У нас все готово для встречи. Не успели машины выстроиться для пикирования, как Ломовцев командует: «Огонь!» Бой с самолетами скоротечен, он длится считанные секунды. За это время огонь нашей батареи удачно накрывает воздушных стервятников. Два из них, получив по нескольку попаданий, загораются, покидают общий строй и тянут на свою территорию. Остальные беспорядочно сбрасывают бомбы и ложатся на обратный курс.

Атака отбита!

Через полчаса Ломовцева вызывают к командиру полка за получением нового задания. Старшим на батарее остается лейтенант Плаксин.

В небе неспокойно. Там и наши «илы», и группы фашистских самолетов. Смотреть надо в оба! С запада, курсом прямо на [100] батарею, летит наш истребитель «аэрокобра», а за ним гонится «фоккер».

— Тревога! — командует Плаксин. — Поймать цель!

У нашего истребителя, видимо, кончились боеприпасы, но ведет его опытный пилот — он выходит на батарею и начинает кружить вокруг нас: мол, спасайте, друзья! А «фоккер» подбирается все ближе. Батарея держит его на прицеле, стволы пушек движутся за ним, но стрелять рискованно — уж очень близко самолеты друг к другу.

Решение приходит мгновенно: «Попробую стрельнуть из одной пушки!»

Бросаюсь к расчету Василия Дождева. Приказываю наводчикам точнее поймать цель и командую «Огонь!». Почти одновременно бьет орудие из взвода лейтенанта Ремизова.

С десяток снарядов пролетают у самого носа «фоккера». Для увлекшегося погоней немецкого летчика огненные трассы перед глазами как ушат холодной воды. От неожиданности он бросает машину в сторону, снижается до бреющего полета и на предельной скорости дает деру на свою территорию. Советский пилот несколько раз пролетел над батареей, покачивая крыльями в знак благодарности.

К обеду авиация противника в нашем районе куда-то исчезла. Теперь в небе были видны лишь группы наших самолетов. Наконец бой стал отдаляться: оборона противника рухнула.

Мы сразу снимаемся с позиции, чтобы без остановки перемещаться вслед за наступающими войсками. Взвод получает самостоятельную задачу.

К исходу 15 июля оборона врага на нашем направлении была смята. Вторую полосу немецкой обороны удалось прорвать на всю глубину. Наземные части стали развивать наступление, и противнику надо было теперь беспокоиться за свои аэродромы.

Вечером наш взвод присоединился к батарее. Я вручил капитану Ломовцеву акт на сбитый днем «юнкерс». А через день Ломовцева перевели в штаб стрелкового корпуса. Новый командир батареи старший лейтенант Иван Михайлович Кулагов прибыл к нам из госпиталя, где ему долго лечили простреленную в рукопашной схватке грудь. Это был храбрый и опытный командир, в чем мы сразу убедились при отражении первых же налетов фашистской авиации.

* * *

На нашем участке фронта знаменательное событие: мы миновали небольшой пограничный поселок Синява, немецко-фашистские захватчики выбиты с нашей священной земли!

Батарея занимает позицию в двух километрах юго-западнее Синявы и в трехстах метрах от реки Сан. Сама река скрыта от нас густыми зарослями лозняка, но о ее близости нетрудно догадаться по туманным испарениям, которые поднимаются на рассвете и после заката солнца. [101]

Сан форсирован передовыми отрядами, и они уже ведут бои за расширение плацдарма на западном берегу. А в зарослях возле реки скапливаются новые части, прибывает артиллерия, начинают действовать понтонная переправа и паром. В общем, войска пошли на ту сторону, за границу, на территорию Польши.

Над понтонной переправой в любой момент может появиться вражеская авиация. Так было и сегодня. С севера и запада стали приближаться к Синяве и переправе через реку четыре семерки Ю-87. У нас здесь пока только две батареи — наша 3-я и 1-я. Для такого количества самолетов маловато, тем более, что семерки расползаются в разные стороны и заходят с разных направлений. По одной из них открывает огонь 1-я батарея, по другой, начавшей заход на переправу, начинаем бить мы. Но приближаются еще четырнадцать «юнкерсов». Они летят чуть в стороне от переправы, и потому мы не можем их обстрелять. А между тем появилась опасность, что немецкие летчики сбросят бомбы прямо в заросли, где было много наших войск. К счастью, зенитчиков выручает наша авиация. Несколько пар краснозвездных истребителей вовремя подоспели к переправе и завязали бой с самой опасной в тот момент семеркой Ю-87. А вот с ее напарницей бороться было некому. Фашистские самолеты сбросили бомбы на безлюдный поселок Синяву. Пострадал лишь случайно оказавшийся там начальник разведки нашего полка старший лейтенант Жувако. Он был смертельно ранен осколками. Но это стало известно позднее. А пока батарея непрерывно вела огонь по «своей» семерке Ю-87, и небезрезультатно: один самолет загорелся и рухнул на землю, едва перевалив Сан; шесть остальных машин, отвернув в сторону и даже не сбросив бомбы, ушли за горизонт. Удачно отбила налет и 1-я батарея — там тоже сбит «юнкерс». Наивысшая же результативность у наших истребителей. На их счету три фашистских стервятника. Причем один из них не успел даже разгрузиться от бомб, и сильнейший взрыв потряс окрестности.

В общем, налет немцам не удался: к переправам не прорвался ни один их самолет, зато потери они понесли ощутимые.

И все же противник на этом не успокоился. Еще несколько раз тщетно пытались фашистские асы добраться до переправ.

А в это время через Сан были наведены новые переправы. Мало того, мостостроители усиленными темпами возводили деревянный мост большой грузоподъемности. Все это позволило войскам сравнительно благополучно форсировать реку. На запад [102] покатился нескончаемый поток нашей техники. Появились колонны вторых эшелонов и тылов. Грохот боя постепенно удалялся к великой польской реке Висле, до которой теперь было, как говорится, рукой подать.

* * *

Со своим взводом я уже освоился, хорошо знаю сержантов и солдат, их положительные и отрицательные качества. Народ подобрался прекрасный, и это радует меня.

Вот рядовой Хома. Он тщательно устанавливает курс самолетов, при этом после каждого уточнения курса разглаживает пышные, с густой проседью усы, как бы выражая этим полное удовлетворение проделанной работой. Хоме за сорок. Основная профессия — бухгалтер. В батарею прибыл с группой солдат-одногодков перед самым наступлением. Новички оказались земляками — все из Винницкой области. С ними пришлось немало поработать, и мои труды не пропали даром. Люди на редкость трудолюбивы и добросовестны, минуты не сидят без дела даже в свободное время.

Рядовой Перыстяк, подносчик снарядов, прибывший вместе с Хомой, тоже годится мне в отцы. Ему явно нравится опекать меня, своего командира, заботиться, как о сыне, причем все это выражается в трогательных мелочах, от которых тепло становится на сердце. Мы с Перыстяком в душе симпатизируем друг другу. Но внешне этого не проявляем. Сейчас он, не суетясь, без конца подносит обоймы со снарядами. [103]

Рядовой Яруш выделяется среди земляков большой физической силой, поэтому я назначил его заряжающим. Мне видно, как старательно он досылает в приемник снаряды, боясь допустить перекос. Яруш собран и сосредоточен. Но время от времени поглядывает и на небо (где самолеты?), а заряжающему делать это не положено. Не случайно командир орудия Соколов покрикивает, чтобы Яруш не отвлекался.

Ефрейтор Кальченко тщательно ловит в перекрестие коллиматора самолет и нажимает на педаль, открывая огонь. Он единственный человек в батарее, имеющий законченное высшее образование. До войны несколько лет преподавал историю в средней школе. Не разлучается с записной книжкой, в которой зафиксировано множество интересных исторических фактов и изречений великих людей. Все мы с удовольствием слушаем беседы Кальченко. Чувствуется, он очень любит свою профессию и отлично знает историю.

Рядовой Шепень, подносчик снарядов, коренаст и подвижен. Он быстро подает обойму с пятью снарядами в руки Ярушу и тут же опять наклоняется за новой обоймой к одному из ящиков, расставленных вокруг орудия. Шепень всегда печален: фашисты угнали в Германию его единственную дочку...

Молодые солдаты Волков и Любимов — установщики скорости и дальности. Работают хорошо, с увлечением. Отличный солдат рядовой Яцунь. Ему тоже за сорок, он исключительно старателен и аккуратен.

Самых добрых слов заслуживают все номера расчетов. От каждого зависит, будет ли стрелять орудие, будут ли ошибки в работе, точно ли полетят снаряды, окажется ли стрельба эффективной. Расчет должен работать как слаженный механизм, где ошибка одного может повлечь ошибки других или даже сорвать их работу. Но солдаты расчетов действуют четко, самоотверженно, а потому успешно ведется борьба с воздушными разбойниками.

У Синявы батарея задержалась на двое суток, пока основная масса переправлявшихся войск не перешла на западный берег реки. Налеты немецкой авиации почти прекратились. Последовала команда на перемещение, и вот мы оказались чуть севернее Синявы, но опять на восточном берегу Сана у въезда на деревянный мост через реку. Здесь идет переправа вторых эшелонов 13-й армии — движутся бесконечные конные обозы с самым разнообразным имуществом.

Позиция наша — на убранном ячменном поле. Только что прошел дождь, и капли его еще сверкают в невысокой стерне на ослепительном летнем солнце. Но нам не до красот природы: к переправе приближается четверка ФВ-190.

— Товарищ капитан! — кричит комбатру разведчик Гуляев. — К нам на позицию идет начальник политотдела полковник Угрюмов! [104]

Командир батареи колеблется секунду — подходят самолеты, — но затем бежит навстречу полковнику. Заметив это, Михаил Иванович Угрюмов издали кричит:

— Доклад не нужен! Открывайте огонь!

Капитан быстро поворачивается и подает команду на открытие огня. Батарея короткими очередями встретила «фоккеров» еще на подходе, однако они продолжали упорно идти к переправе. Вот уже начали заход для сбрасывания бомб, и тут один из снарядов попал прямо в мотор ведущего. Вспышка взрыва — и машина с воем летит к земле. Удар! Огромный столб огня от взорвавшихся бомб и бензина полыхнул недалеко от переправы. Шарахаются в сторону наши обозники, и тут же попадание во второй самолет. Так запечатлелся в моей памяти этот эпизод...

Полковник Угрюмов стоял возле расчета Василия Дождева и видел весь ход боя. Он поздравил расчет со сбитым самолетом, пожал руки мне и подошедшему комбатру.

— Это мы в честь вашего прибытия так постарались, товарищ полковник! — пошутил кто-то из солдат. — Приезжайте почаще, собьем все самолеты!

— Да я и сам уже начинаю в это верить! — смеется Михаил Иванович. — Сегодня на моих глазах сбила «Юнкерс-88» батарея [105] соседнего с вами девятьсот семьдесят пятого полка. Видно, придется почаще бывать у вас!

Полковник доволен. Он еще раз поздравляет с успехом взвод и батарею, а затем уходит со своим ординарцем в штаб нашего полка.

Вскоре за получением боевой задачи туда же был вызван и капитан Кулагов (ему только что присвоено очередное воинское звание). Судя по всему, предстояло перемещение вперед, уже по территории Польши.

Задача поставлена ответственная: догнать наши передовые части и вместе с ними выйти на Вислу, чтобы прикрывать их переправу на западный берег реки. Нужно было торопиться.

Не теряя времени, мы переправились через Сан по построенному несколько суток назад деревянному мосту. Вот и первый большой населенный пункт — город Соколув. Почти не пострадавшие от бомбежек и обстрелов дома, много зелени, чистая асфальтированная улица, а на ней — все жители, от мала до велика. Приветливо машут руками, улыбаются, разглядывают наши проходящие войска. Мы тоже с интересом смотрим вокруг. Война не опалила городок, и все здесь кажется мирным, спокойным. Но люди выглядят изможденными: видно, немало бед выпало на их долю. Однако все они улыбаются нам. Впечатление от этой встречи осталось приятное — хорошо на душе, когда тебя встречают улыбками...

* * *

К Висле двигались форсированным маршем и сумели догнать недалеко от нее наши передовые части.

Пехота, не дожидаясь подхода понтонных частей, начала переправу на подручных средствах. По великой польской реке, держась за бревна, доски, связки хвороста, бочки, даже за тюки сена, завернутые в плащ-палатки, подняв над водой оружие, плыли наши солдаты. Над ними сразу закружилась стая «мессеров». Нависла серьезная угроза: самолеты начали сбрасывать контейнеры с «хлопушками». А где укроешься на воде? Да еще когда ты нагружен снаряжением и оружием и вдобавок тебя сносит течением?

Увидев это, капитан Кулагов тут же остановил батарею и скомандовал: «К бою!» 30 секунд — и пушки готовы. Еще 5 секунд — и открыт дружный огонь по фашистским стервятникам. «Мессеры» метнулись в разные стороны.

А к Висле подходят новые части и подразделения. Ширина реки здесь метров четыреста. Вскоре появляются надувные лодки и понтоны, их быстро спускают на воду, и вот уже на ту сторону плывут первые пушки, боеприпасы и даже чья-то кухня. Темп переправы непрерывно растет.

Орудийные расчеты батареи, предвидя появление вражеской авиации, поспешно зарываются в землю. Подошли еще две батареи нашего полка и тоже начинают спешно окапываться, [106] появилась одна батарея соседей: на позицию становится средний калибр. Теперь переправа будет прикрыта на всех высотах.

Осматриваюсь. Позиция наша на высоком правом берегу Вислы, среди картофельного поля. Справа по реке в трехстах метрах хутор с небольшим садом, слева на этом берегу деревушка Нагноюв, единственная улица которой спускается прямо к Висле. По улице Нагноюва тоже движутся к реке наши части, оставляя за собой столбы пыли.

За рекой видна сухая в это время года пойма, а дальше — дамба, в километре от которой торчат соломенные крыши еще одной деревни.

Мое знакомство с местностью кончается неожиданно: появляются двенадцать «мессеров». Эта группа самолетов рвется к реке, где в самом разгаре сейчас переправа. Непрошеных гостей встречает огонь нескольких батарей и пулеметной роты. Один самолет камнем падает в воду, остальные беспорядочно сбрасывают «хлопушки» и удирают, форсируя моторы. Теперь гитлеровцам ясно, что переправа прикрыта сильным зенитным огнем...

Наступила ночь. Время от времени темноту прорезают вспышки зарниц удаляющегося от Вислы боя. Хорошо продвигаются советские части, уже не только не слышно ружейно-пулеметной стрельбы, но и орудийные выстрелы глухо бухают где-то далеко на западе... Звонок из штаба полка. Оттуда сообщают, что сбитый на Сане ФВ-190 записан на боевой счет нашего взвода, и просят поздравить личный состав. Тут же поздравляю своих зенитчиков. Ребята оживляются, хотя сильно устали. Ведь только за этот день нам пришлось выдержать и длительный марш, и окапывание, и бой с «мессершмиттами».

Перыстяк приносит ужин, мы съедаем его, не проронив ни слова.

Всю ночь без перерыва работала переправа на паромах и лодках — помех со стороны немецкой авиации не было. Под утро началось строительство деревянного моста как раз там, где улица деревни Нагноюв спускалась к реке. Работа спорилась, и мост через Вислу рос буквально на глазах.

— Тревога! К орудиям! — слышу сквозь сон голос дежурного разведчика по батарее. И, еще не проснувшись до конца, уже оказываюсь в своей отрытой накануне ячейке.

На востоке чуть виднеется краешек солнца, кругом роса. Высоко в небе приближаются к переправе несколько групп «мессеров» и «фоккеров». Пытаясь рассредоточить огонь зенитных средств, они заходят с разных направлений, но цель у них одна: строящийся деревянный мост.

Вместе с нами бьют по фашистам несколько подошедших за ночь батарей. Дружный огонь сразу охлаждает пыл вражеских летчиков. Не сумев приблизиться к мосту, они вываливают весь бомбовый груз над поймой Вислы. [107]

Мужество и бесстрашие мостостроителей поразительны: никакой паники, никакой беготни во время налета, никто не бросился к щелям, работа не прекращалась ни на минуту! Со стороны можно было подумать, что нет ни войны, ни рвущихся рядом бомб, ни ожесточенной пальбы зениток, ни немецких самолетов. Беззаветные труженики войны выполняли порученное им дело так, будто происходившее вокруг их не касалось. Да, настоящими героями проявили себя славные солдаты-мостостроители. Чувство долга, чувство ответственности за порученное дело, понимание того, что на плацдарме от них зависят судьбы тысяч людей, высокая воинская дисциплина — вот качества, которыми обладал каждый из них.

А каковы строители моста в работе! Я сам видел, как заводили они по течению реки и ставили на попа в точно назначенном месте одиннадцатиметровые сваи. И это — на быстром течении, на глубине около четырех метров!..

Мост строится одновременно с двух сторон. Как только сойдутся обе половины, сразу можно будет пускать по нему тяжелую технику. Но налеты немецкой авиации не прекращаются. Едва отбили атаку одной группы истребителей-бомбардировщиков, как появляется новая. И все повторяется сначала. Вокруг переправы не переставая рвутся бомбы и «хлопушки». Многие падают недалеко от нашей позиции, некоторые рвутся даже среди пушек, но в мост не угодил ни один такой «подарок». Нет потерь и среди строителей моста. Это результат интенсивного огня зенитчиков, который не дает врагу вести прицельное бомбометание.

А тут еще подоспела поддержка. В небе появилась наша авиация. Несколько пар Ла-5 и Як-3 завязали бой с воздушными пиратами на большой высоте. Оттуда через минуту кувыркается к земле один «мессер». Это несколько облегчает наше положение.

За день ни одна бомба не упала даже рядом с мостом, а фашисты лишились нескольких самолетов. Кто их сбил, установить невозможно: стреляют одновременно несколько батарей и рот. Кому записать боевой трофей, решает командир дивизии, оборудовавший свой НП рядом с переправой.

Зашло солнце. Исчезли с небосвода немецкие истребители-бомбардировщики. Вокруг разливается вечерняя тишина. Мы отдыхаем от грохота бесконечной стрельбы, от близких разрывов бомб, от завывания авиационных моторов. К счастью, за день не было попаданий ни в один расчет, все в батарее целы и невредимы.

Но наш отдых недолог. Едва закончили ужин, как поступила команда на переправу батареи. Снялись немедленно, въехали на мост и уже вскоре развернулись на левом берегу Вислы в трехстах метрах справа от переправы, на той самой пойме, которая была видна нам с правого берега. Позицию окружали снопы овса, составленные в обабки. Хозяева не успели убрать урожай, [108] а сейчас сюда не подойти. Нам же снопы создают подобие маскировки.

С восходом солнца все началось снова. Но гитлеровцы применили теперь иную тактику. Зная, что переправа прикрыта плотным зенитным огнем, экипажи «мессершмиттов» и «фоккеров» стали подходить к ней со стороны солнца на высоте 6000 метров. Так их невозможно было ни увидеть, ни услышать. Выключив затем моторы, они бросались с высоты в пике на мост и батареи. Мотор включали в нескольких сотнях метров от земли и тут же уходили в сторону, а сброшенные бомбы летели на цель. Единственное, что их выдавало — тонкий свист, издаваемый машиной при пикировании.

Взвесив ситуацию, командир полка отдал строгий приказ: «С орудий расчетам не сходить, все время быть в готовности к немедленному открытию огня! Огонь открывать повзводно и поорудийно!»

Это означало, что любой взвод или орудие, первыми заметившие вражеские самолеты, могут открывать огонь самостоятельно, не ожидая команды командира батареи.

Такая мера была оправданна — в новой обстановке дело решали уже доли секунды. И последовала она после первого налета, который принес удачу противнику: пятидесятикилограммовая бомба угодила прямо в центр моста и снесла два пролета. Сбросил бомбу «мессер», незаметно спикировавший на мост с большой высоты. Наводчики помнили об этом. Теперь они не только сидели на пушках, но и держали ногу на педали: нажми — и сразу огонь! Педали же им приходилось нажимать каждые 5–10 минут — все новые и новые небольшие группы вражеских самолетов упорно рвались к переправе.

Во время одного из таких налетов, когда батарея вела огонь по выскочившим на мост четырем «фоккерам», на нас сзади спикировали три «мессершмитта» и сбросили бомбы. Где-то рядом с моей ячейкой рванула бомба. Раздался удар. Среди дня наступила тьма. Стало нечем дышать.

Меня засыпало землей от близкого разрыва бомбы и опять контузило. Подбежавшие бойцы быстро раскопали ячейку и вытащили меня. На воздухе пришел в себя.

Налеты не прекращались до вечера. Во время одного из них мы раньше всех заметили пару «мессеров», устремившихся к мосту. Не дожидаясь командира батареи, я самостоятельно скомандовал взводу: «Огонь!» Расчеты сумели быстро поймать цель и ударили по этой паре. В один из «мессеров» попало сразу два снаряда. Летчик так и не вывел машину из пикирования. А его напарник тут же скрылся. Самолет записали на боевой счет взвода.

Взорванные пролеты моста уже через два часа были восстановлены, и опять возобновилось интенсивное движение через Вислу.

Только стали готовиться ко сну, как всех поднял на ноги [109] громкий крик разведчика Гуляева: «Воздух! Над четырнадцатым большая группа немецких бомбардировщиков!» За этим последовала команда капитана Кулагова: «Батарея, тревога! К орудиям и приборам!»

Такого еще не бывало: к переправе подходили 90 тяжелых немецких бомбардировщиков, силуэты которых были четко видны на посеревшем вечернем небе. По тяжелому гулу моторов нетрудно было понять, что машины загружены до предела.

Движение на переправе сразу прекращается. Все бойцы на правом и левом берегах Вислы торопятся отойти подальше от реки. На месте остаются только зенитчики: им надо встретить воздушного врага и навязать ему смертельный бой.

Самолеты идут на высоте немногим более трех километров. Это крайний предел для 37-миллиметровых пушек, но по такой большой группе стрелять можно.

Расчеты бросились к своим местам и стали разворачивать пушки на северо-запад. Воины, застывшие в напряжении у десятков пушек, ждали приближения воздушной армады на расстояние действительной дальности стрельбы. На прикрытии переправы теперь сосредоточена вся огневая мощь нашей дивизии.

Первыми открывают огонь четыре среднекалиберные батареи 994-го полка, стоящие на огневых позициях недалеко от переправы на правом берегу Вислы. Протяжным эхом разносится над вечерней рекой грохот первого залпа. Затем этот грохот [110] словно бы повисает в воздухе: пять секунд — залп, пять секунд — залп!..

Четко работают хорошо натренированные, прошедшие суровую школу боев расчеты 85-миллиметровых пушек. Все ближе и ближе к самолетам белые клубы разрывов. И вот уже один залп ложится рядом с первой девяткой самолетов. Разрывы снарядов накрывают всю группу, рвутся в гуще бомбардировщиков.

А тут еще в дело вступили все батареи трех полков малокалиберной зенитной артиллерии! Семьдесят две 37-миллиметровые зенитные пушки открыли огонь длинными очередями. Сотни трассирующих снарядов понеслись навстречу воздушным пиратам. И хотя снаряды летели почти на предельной высоте, часть трасс прошла вплотную к самолетам, достигнув цели.

Парадный строй немецких бомбардировщиков (а шли они именно так!) сразу нарушается. Девятки рассыпаются на тройки, которые тут же расходятся в разные стороны, а четыре горящих «хейнкеля» разворачиваются на свою территорию. Тройки самолетов начинают сбрасывать бомбы в сторону переправы. Сотни бомб большого калибра с нарастающим воем приближаются к земле и оглушительно рвутся вокруг переправы. Такие фугаски способны при близком разрыве расшатать глубоко сидящие в грунте сваи моста. Над рекой стоит страшный грохот: залпы пушек, беспрерывная пальба автоматических орудий, обвальный шум от разрывов бомб, гул самолетных моторов. Кругом пыль и дым, летят комья земли, встают гигантские водяные столбы. А в небо продолжают лететь огромные снопы трасс от малокалиберных снарядов. Их разрывы испятнали небо — оно все в белых комочках. Загорелись еще два самолета. Один валится на землю, другой, разматывая за собой густой шлейф темного дыма, пытается дотянуть до аэродрома.

Самолеты уходят, но вокруг все пока взбудоражено и всклокочено. Остро пахнет сгоревшей взрывчаткой, пыль и дым стоят коромыслом. Едва рассеивается эта пелена, мы как по команде поворачиваем головы в сторону моста, и облегченно вздыхаем: «Цел!» Ни одна бомба не попала в мост. Мало того, вблизи него в бинокль не просматривается ни одна воронка. Значит, отстояли, уберегли бесценный мост через Вислу!

В батарее тоже обошлось без потерь. Гитлеровцам же тот налет стоил недешево, хотя задача осталась невыполненной: сотни тонн бомб были сброшены куда попало...

По переправе двинулся шумный поток войск. Быстро достигнув левого берега Вислы, они сразу растекались в разные стороны — у каждого своя задача.

— Как вы тут, все живы? — спрашивает меня подошедший командир батареи. — Много израсходовали снарядов?

— Пока все живы, никто даже не ранен! Израсходовали двести двадцать снарядов! [111]

— На счет батареи, кажется, записали один «Хейнкель-177», но это пока ориентировочно. Звонил командир полка. Он наблюдал попадание наших снарядов, от которых загорелась эта махина.

Не успел я отреагировать на сообщение капитана Кулагова, как дежурный разведчик из центра батареи закричал:

— Воздух! Шум мотора над четырнадцатым!

Кулагов бегом бросился на свое место, на ходу командуя:

— Тревога! К орудиям!

Через несколько секунд расчеты оказались на своих местах и сразу последовали доклады: «Первое готово! Второе готово! Шестое готово! Третий взвод готов!»

По звуку было ясно, что летит одиночный самолет, его появление могло означать начало ночного налета.

Прожекторов в дивизии у нас нет, ночью же самолеты, как правило, с земли не видны, бороться с ними поэтому особенно трудно: приходится ставить заградительный огонь, требующий большого расхода снарядов без особой перспективы попадания. Но тут следует необычная команда:

— Командирам расчетов замаскировать орудия! Всему личному составу — в укрытия! Никакого движения на батарее! Командиры взводов, ко мне!

Недоумевая, в чем тут дело, бегу в центр батареи, там одновременно появляются Плаксин и Ремизов. Капитан Кулагов разъясняет:

— Командир полка приказал всем батареям ночью огонь не открывать: можем демаскировать себя и помочь немцам отыскать по вспышкам место переправы. Остальное вам известно — большой расход снарядов и низкая эффективность стрельбы... Стрелять разрешено только пулеметным взводам. По местам!

Быстро замаскированы пушки. Личный состав батарей укрылся в перекрытых неглубоких щелях, которые надежно защищают от «хлопушек». На батарее ни малейших признаков жизни.

Всю ночь длится бомбежка. Бомбы падают и на батарею.

Утром пейзажа вокруг батареи не узнать — все перепахано, изрыто, иссечено, вся земля в больших, маленьких и огромных воронках. Но мост цел. И прожита еще одна ночь.

Едва взошло солнце, как пять «мессеров» появляются высоко над переправой. На этот раз их тут же атаковали наши «яки». На большой высоте завязывается воздушный бой. Потом вся группа поднимается еще выше. Самолетов не видно, но бой продолжается. Из поднебесья падает горящий «мессер»...

С самого рассвета расчеты опять сидят у пушек. Пошли вторые сутки без сна и отдыха, но внимания нельзя ослаблять — группы истребителей регулярно появляются в районе переправы. Одной паре ФВ-190, спикировавшей с высоты 6000 метров и из-за солнца, удалось сбросить стокилограммовую бомбу в самый конец моста. Снесен один небольшой пролет, и ранен дежурный [112] солдат-эксплуатационник. Движение сразу прекратилось. Прекратились и налеты. Но через два часа возобновилось движение, и опять появились вражеские бомбардировщики. Такая закономерность наводит одного из офицеров-мостостроителей на мысль, что кто-то сообщает противнику нужные данные. А не сидит ли где-нибудь поблизости их наблюдатель? Командование инженерной бригады отдает приказ тщательно прочесать местность вокруг моста. Группы солдат, которым помогают и зенитчики, начинают осмотр прибрежных зарослей и домов в деревне Нагноюв. И догадка оказывается верной: на чердаке одного из деревенских домов строители обнаружили трех немцев-корректировщиков с рацией.

Итак, вражеские наводчики обезврежены. А налеты не прекращаются. Чего только не предпринимали, фашистские пилоты, чтобы попасть в мост и обмануть нас! И все попусту.

В тот день шесть человек из взвода получили медали «За отвагу». Награды вручал в перерыве между налетами командир батареи. Солдаты были очень взволнованы этим событием. Рядовой Хома, например, после установки курса не только по привычке поглаживал усы, но и каждый раз с удовлетворением поглядывал на свою медаль... Мне в тот же день сообщили о присвоении звания «лейтенант».

* * *

Наша авиация начала действовать более активно, да и в воздухе появилось больше своих самолетов: очевидно, прибыли новые истребительные полки. Количество немецких машин тоже возросло, но им приходится все труднее. Зато нам стало значительно легче — теперь мы не одни.

К вечеру налеты прекращаются, наши истребители также уходят на свои аэродромы. Мы же подозрительно посматриваем на запад — не повторят ли немцы вчерашний трюк? И опасения не напрасны: с запада опять слышен гул моторов. На небосвод, еще светлый после заката солнца, выползают восемь девяток Хе-177. Они несут сотни тонн бомб. На этот раз гитлеровцы учли вчерашний горький опыт — все самолеты идут на высоте более четырех километров. Это означает, что огонь наших 37-миллиметровых пушек их не достанет. Но зато у зенитчиков появились союзники — химические войска, «химдым», как их окрестили солдаты. «Химдым» тут же поджигает бочки с дымовой смесью, и над рекой плывут густые волны непроницаемого дыма. Все вокруг покрывается сплошной белой пеленой, расползающейся на многие километры. Попробуй теперь найти переправу, когда даже Вислы совершенно не видно! Прикрыты дымом и батареи. Но мы хорошо различаем приближающиеся самолеты. Орудия среднего калибра открывают методический залповый огонь, снаряды рвутся среди самолетов, звездочки разрывов вспыхивают по всей длине надвигающейся воздушной стаи. Отлично стреляют наши среднекалиберщики! От общего [113] строя отваливает несколько «хейнкелей» и тянут обратно, но остальные продолжают движение и начинают бросать бомбы по предполагаемому району переправы. На сей раз это крупные бомбы, они не свистят при падении, а издают гул, напоминающий приближение урагана. От их разрывов вздрагивает земля.

Мост не пострадал, но движение по нему становится менее интенсивным: основная масса войск прошла на запад, а третьих эшелонов и отставших не так уж много. Одним словом, переправа выполнила свое назначение.

И мостовики, и зенитчики, и переправляющиеся части уже изучили «график» появления немецких самолетов. После заката солнца на мосту ни души, все живое затаилось в ожидании налета. «Химдым» заранее поставил мощную дымовую завесу. Наш средний калибр начеку. И враг не заставил себя ждать. Все повторяется в какой уже раз.

Рассвет принес неожиданность: на высоте около 5000 метров с востока появляются семьдесят Хе-111 и Хе-177. А нашему среднему калибру ЗА за ночь еще не успели подвезти снаряды. Хорошо, что гитлеровцам это неизвестно, хорошо, что машины идут на такой высоте, с которой попасть в мост практически невозможно.

Кальченко, расположившийся ближе всех к выходу из щели, видит маневры вражеских самолетов и периодически сообщает, что «хейнкели» летят на нас.

Самолеты начинают выстраиваться в цепочку друг за другом, что весьма странно для этих бомбардировщиков (мы привыкли видеть их в строю колонны девяток). Хотя логика в этом есть: каждый экипаж теперь будет целиться самостоятельно, что увеличивает вероятность попадания. Однако экипажи помнят о потерях в предыдущих налетах и не очень придерживаются инструкции. Пользуясь самостоятельностью, они стремятся поскорее освободиться от смертоносного груза.

— Ночь прожили! — радостно констатирует капитан Кулагов. — Скорее все приводите в порядок, подходит время дневных налетов. «Хейнкель-177» все же засчитали нашей батарее. Сбить такую махину! Это, друзья-офицеры, большая победа!

До начала дневных налетов остается около часа: фашисты пунктуальны. За это время можно умыться, отряхнуться от земли, поесть и даже немного размяться. Вот все и выбрались из укрытий. Удивленно осматриваемся вокруг — ландшафт неузнаваем. Пойма так испещрена воронками, что напоминает поверхность Луны.

Оттого что не спим уже четвертые сутки, почти не едим и живем под постоянной угрозой смерти, все здорово изменились. Даже разговаривать стали отрывисто, роняя изредка лишь самые необходимые слова. Но ни единой жалобы, ни малейшего неудовольствия. Бойцы взвода стойко переносят выпавшие на их долю испытания, так же как и вся батарея, весь полк, вся дивизия. [114]

Передышка, как и предполагалось, была недолгой: через полчаса несколько пар ФВ-190 крадутся к переправе. Каким-то образом они сумели обойти наших истребителей и опять пикируют с большой высоты на мост.

Все расчеты пушек и пулеметов на местах. Огонь открыт без опоздания, вокруг «фоккеров» переплетение трасс. Сила огня защитников моста нисколько не убавилась, а это означает, что вся система противовоздушной обороны за время непрерывных налетов не пострадала. Результат сказался сразу — сбиты два самолета, не успевшие даже сбросить бомбы. Оба не вышли из пикирования и рухнули в стороне от моста. Остальные удирают, предварительно избавившись от бомб. Переправа цела. И хотя этот день тоже оказался нелегким для нас, атаки теперь не столь часты и напористы — гитлеровцы начали выдыхаться. Да и потери они понесли немалые, количество машин в группах значительно уменьшилось.

Всего в районе переправы в тяжелые для нас дни побывало около полутора тысяч немецких самолетов. По самым скромным подсчетам, они сбросили более двух тысяч тонн бомб. И только две из них — 50– и 100-килограммовая — попали в мост, да несколько тяжелых взорвались невдалеке от него, расшатав некоторые сваи и повредив дорогу, ведущую на плацдарм. Учитывая количество упавших бомб, потери наши были минимальными. Пострадали в основном только инженерно-строительные подразделения, занятые непосредственно на строительстве моста, но и их потери, к счастью, были относительно невелики. Что же касается переправлявшихся войск, то они перед налетами, как правило, успевали рассредоточиться и потерь практически не имели. Все обошлось благополучно и у зенитчиков, хотя основной бомбовый груз сбрасывался в районе огневых позиций рот и батарей.

Наша висленская эпопея подходила к концу. Мы чувствовали это по многим признакам, а капитан Кулагов прямо высказался на сей счет: «Раз авиации немцев почти нет, а на смену уже прибыла одна из батарей ПВО, значит, нам здесь не засидеться! Место наше на переднем крае, там мы сейчас нужнее. Ждите приказ на смену огневой позиции!»

И действительно, 9 августа сразу после обеда последовала хорошо знакомая зенитчикам команда: «Отбой, поход!» Тут же, с трудом лавируя по изрытой воронками земле, в батарею прибыли автомашины. Погрузка идет организованно, пушки цепляют на крюки, и через считанные минуты колонна батареи уже пробирается по изрытому полю на дорогу к дамбе, а мы все с удивлением глядим с высоты автомашин на бесчисленное количество воронок, испятнавших приречную пойму, и на обломки вражеских самолетов, нашедших свою гибель на подступах к переправе. Особенно удивляются водители — они находились все время довольно далеко от этих мест.

Перевалив дамбу через прорытый дорожниками большой проход, [115] мы оказались на зависленских просторах. Проезжаем мимо притихших деревень с потемневшей листвой вишневых садов, мимо убранных почти везде полей. На горизонте темнеет хвойный лес. Жители встречаются редко.

Войска нашей 13-й армии вели в это время бои километрах в 40–50 от района переправы. Захватив вместе с другими армиями 1-го Украинского фронта большой плацдарм оперативного значения, названный впоследствии сандомирским, армия вела бои за его удержание. Фашистское командование, подчиняясь категорическому приказу Гитлера, делало все возможное, чтобы сбросить советские соединения в Вислу и закрепиться на западном берегу. Контрудары следовали один за другим, но советские войска стойко удерживали позиции и в свою очередь наносили ответные удары.

Бои, решавшие судьбу плацдарма, на редкость жестоки. Они длились весь август 1944 года. Нас почти ежедневно перебрасывали с одного места на другое по сандомирскому плацдарму, а точнее, по его северо-западной части, где развертывались или предстояли особенно горячие события. Много раз еще вели мы огонь по вражеским самолетам, попадало и нам. Однако по всему чувствовалось, что немцы начинают выдыхаться. Почти исчезла с поля боя их авиация, лишь иногда небольшие группы «фоккеров» пытались неожиданно наброситься на отставшие от строя советские самолеты, но успеха обычно не имели.

* * *

Мы знали что еще в октябре Президиум Верховного Совета СССР принял Указ об установлении ежегодного праздника Дня артиллерии Красной Армии{1}. День артиллерии должен был праздноваться 19 ноября. Именно в этот день в 1942 году наши войска перешли в решительное контрнаступление под Сталинградом, а артиллерия сыграла решающую роль в прорыве обороны немецко-фашистских войск и их сателлитов.

Приближалось 19 ноября. Праздник должен был проводиться впервые, и было решено торжественно отметить его. Наши тыловики выбрали в районе штаба полка просторный дом и подготовили там все необходимое к такому случаю. Вечером 18 ноября туда пригласили всех начальников служб, командиров батарей и рот. Фронт находился рядом, поэтому нельзя было вызвать из подразделений одновременно всех офицеров. И командиры взводов остались на местах. Нас собрали на следующий вечер.

Днем 19 ноября в честь знаменательного события десятки батарей одновременно ударили боевыми снарядами по заранее намеченным целям, напомнив фашистам о приближении часа расплаты за их преступления. [116]

Потом вся батарея, кроме тех, кого оставили у орудий, собралась на обед в одном из ближайших домов. Вместе с нами за праздничным столом сидели специально приглашенные местные жители — поляки.

После праздника нашего командира полка направили на учебу. А на его место прибыл майор Иван Семенович Семененко. Он посетил все батареи полка, побеседовал с офицерами и солдатами, ознакомился с обстановкой, одним словом, принял часть. Держался он спокойно и деловито, что очень понравилось нам.

— Почему нет наград? — спросил он меня. — Плохо воюешь?

— Да нет, воюет неплохо, — ответил за меня капитан Кулагов. — Просто у нас в полку как-то не принято награждать отличившихся. В батарее многие достойны наград, я писал об этом, да результата никакого...

— Хорошо, разберусь! — пообещал майор Семененко.

И разобрался. В первых числах декабря позвонили из штаба. Мне было приказано немедленно прибыть к командиру полка.

Майор сидел за столом и разглядывал аккуратно разложенные перед ним акты на сбитые в последних боях самолеты.

— Садись. Получается, что у тебя по сравнению с другими взводами результаты намного лучше. Ты об этом знаешь?

— Никак нет, не знаю!

— Я тоже не знал, да вот документы говорят об этом! Посоветовались мы с замполитом и решили предоставить тебе краткосрочный отпуск на родину. Есть желание поехать?

Ошеломленный такой радостной вестью, я не мог выговорить ни слова, а потом, немного опомнившись, спросил:

— Прямо с фронта и домой?

— Прямо с фронта и домой, на десять суток, не считая дороги!

— Конечно желаю!

— Кроме того, командование полка представляет тебя к награждению орденом Красной Звезды!

Тут уж я совсем растерялся. Командир полка, видимо, понял мое состояние. Пожелав счастливого пути, он отпустил меня, предварительно приказав начальнику штаба капитану П. А. Богданову оформить мне проездные документы и выдать отпускное свидетельство.

Много ли человеку надо для счастья? Я был счастлив!..

Я повидал родных, совершив для этого нелегкую поездку в разоренную войной Белоруссию. Радости мамы и сестренки не было границ — не каждой семье выпадало счастье такой встречи. Время отпуска пролетело незаметно, и к новому, 1945 году я был снова среди боевых друзей. А еще через несколько дней батарея переместилась на новую огневую позицию, почти к первой траншее на переднем крае: вот-вот должно было начаться наступление. [117]

День прошел спокойно, а ночью началось.

Все пространство впереди, позади и по бокам батареи вдруг оказалось заполненным массой людей и техники: сотни батарей полевой артиллерии занимали свои огневые позиции. Часть из них становилась в заранее отрытые орудийные окопы, а другая, большая часть располагалась просто на открытых участках. Артиллеристов было так много, что иногда они ссорились из-за места. Каждый клочок земли оказался занятым, вновь прибывающим негде было даже приткнуться. Орудия ставили колесо к колесу, их ряды протянулись на многие километры влево и вправо по всему участку намечаемого прорыва.

Для прикрытия этой массы артиллерии и танков с воздуха было развернуто несколько зенитно-артиллерийских дивизий, не говоря уж о крупных силах истребительной авиации. Сплошной туман способствовал скрытному сосредоточению войск. Выпавший небольшой снежок, слегка прикрыв огромное скопление техники, сделал ее менее заметной на общем фоне.

Огромная боевая пружина сжалась до отказа. Приближалось время, когда она должна была мгновенно распрямиться и обрушить на немецко-фашистские войска лавину взрывчатки и стали.

12 января 1945 года за несколько часов до рассвета, когда вокруг еще царила тьма, а над передним краем взлетали редкие осветительные ракеты, над сандомирским плацдармом вдруг прокатился мощный, потрясший все вокруг грохот. Вздрогнула земля, а тьму разорвали многие тысячи ярких вспышек — началась мощная артиллерийская подготовка. Потом войска пошли в атаку, на прорыв вражеской обороны.

Наши передовые батальоны довольно быстро овладели первой немецкой траншеей, а некоторые даже добрались до второй. Мы знали — это только разведка боем. И она достигла цели. Было установлено, что гитлеровцы сидят на своих местах и уходить не собираются. Они не только открыли огонь из всех видов оружия и оказали упорное сопротивление, но даже стали бросаться в контратаки, пытаясь вернуть утерянные позиции.

Нашим передовым батальонам было приказано немедленно залечь между первой и второй вражескими траншеями, а тем, что ворвались во вторую, отойти назад.

Утром началась сильнейшая артподготовка. Оборона противника была сокрушена, в прорыв вошли танкисты. За ними двинулись остальные войска.

На реке Чарна Нида батарея принимала участие в отражении танков и мотопехоты противника. А затем — вперед! Мы двигались вслед за частями 4-й танковой армии. В вечернем воздухе висела морозная дымка, закрывавшая горизонт. Временами к ней примешивались пыль от разрывов снарядов немецкой дальнобойной артиллерии и дым от горящих строений, и дымка становилась почти непроницаемой. Но это не являлось препятствием — [118] мы вырвались на оперативный простор и держали путь на польский город Петроков.

Батарей подъезжала к большой польской деревне, когда кто-то из солдат крикнул мне в открытое окно кабины:

— Немцы справа! — И вся батарея с карабинами, автоматами, гранатами мигом высыпала из машин.

Капитан Кулагов закричал:

— За мной! — и первым бросился на врага.

С криками «ура» зенитчики атаковали гитлеровцев, засевших метрах в пятидесяти от дороги. Я и не заметил, как оказался у траншеи. Отчетливо запомнил, что немец целился в меня из винтовки и у него почему-то дрожали руки. Я уже был почти рядом, когда он все же выстрелил, почти снизу вверх. Потом я обнаружил, что пуля вырвала большой клок ваты из моих стеганых брюк. А в тот момент я успел огреть фашиста рукояткой нагана по голове и затем выволок его из норы. В траншее между тем завязалась схватка. Двенадцать вражеских солдат были убиты, семеро попали в плен. У нас не погиб никто, но семь человек получили ранения, в том числе командир батареи, к счастью, легкое. Раненым тут же оказал помощь наш санинструктор Слободчиков. Двоих пришлось потом отправить в госпиталь, остальные лечились на месте.

Переночевали в деревне. Рано утром, умывшись, я вышел на улицу и увидел командира нашей дивизии.

— У вас пленных, случайно, нет? — спросил меня полковник Сусский.

— Есть, товарищ полковник!

— Вот что, — подумав, сказал командир дивизии, — веди двоих в соседний дом и сдай батарее управления дивизии. Пусть там разузнают, из какой они части, ну, и все, что требуется.

Сообщил капитану Кулагову о полученном распоряжении. Вдвоем стали обсуждать, кого из семи пленных отвести по назначению. Потом меня осенило:

— А что, если отвести их всех?

— Верно! Чего нам голову ломать. Веди всех, — охотно поддержал мое предложение Кулагов.

Под вечер в батарею прибыл командир полка.

— Наша задача — выйти в эту ночь на Одер, — сказал он собравшимся офицерам батареи. — Будем двигаться всем полком побатарейно. Я — впереди на этом грузовике. Будьте внимательны и осторожны. Где-то недалеко, справа, к Одеру отходят части противника с танками и артиллерией. Противотанковые гранаты держать наготове...

Пока не рассеялся туман, мы поорудийно вывели батарею к Одеру и часам к десяти утра окопались на прибрежном заливном лугу. На реке, которая находилась в ста метрах от нас, плавал лед, взломанный разрывами мин и снарядов. Во многих местах виднелись большие пятна разводьев. Ледяной покров вообще был еще так тонок, что по нему с трудом мог проползти [119] человек. И все же через реку была протянута понтонная переправа. А на левый берег уже сумели перебраться многие наши части. В тот момент они вели борьбу за расширение плацдарма.

— Чую, что тут батарее придется поработать! — говорит капитан Кулагов. — Фашисты не упустят возможности помешать переправе советских войск через Одер. Командир полка предупредил, что мы подошли к районам базирования авиации противовоздушной обороны Германии. У нее стационарные аэродромы с бетонными взлетно-посадочными полосами, которые оборудованы для приема самолетов в любую погоду, в том числе и для ночных полетов. Так что неприятности могут начаться в любую минуту.

Погода над Одером стояла пасмурная. Облачность была низкой. Шел редкий снег, таявший на земле. И тем не менее пара «фоккеров», наверное разведчиков, на миг показавшись из-за густых облаков, прошмыгнула вдоль реки. А через тридцать минут, как мы и предполагали, последовал первый налет.

Почти скрываясь в облаках, слабо видные из-за падающего снега, над переправой и нашими двумя батареями пошли по кругу девять истребителей-бомбардировщиков ФВ-190, сразу применившие противозенитный маневр, затрудняющий прицеливание расчетам.

— Над четырнадцатым! Девять «Фокке-Вульф-190»! — тут же доложил разведчик ефрейтор Гуляев.

Самолеты сделали только один круг и, сразу разделившись, ринулись на батареи — четыре на 4-ю и пять — на нашу.

Силы были слишком неравными. На каждом самолете по шесть 20-миллиметровых пушек да еще по 500 килограммов бомб. Кроме того, каждый из них применяет противозенитные маневры.

Пять «фоккеров» ринулись в атаку прямо на позицию батареи, пикируя под углом 60°.

Капитан Кулагов подал команду:

— По пикирующему, вниз, шестьдесят, длинными! Огонь!

Все шесть орудий открыли огонь по первому вошедшему в пике самолету. И начался поединок!

Несмотря на то что рой снарядов помчался навстречу самолету, летчик спикировал до высоты 200 метров и сбросил 500-килограммовую бомбу. Но тут прямо в лоб его «фоккера» попали снаряды. Бомба взорвалась точно в центре батареи, образовав большую воронку, на дне которой выступила вода, а самолет с разбитым мотором врезался в землю возле окопов 2-го взвода. «Фоккер» разлетелся на множество частей, а кабина вместе с летчиком после удара о землю отлетела в сторону, грохнулась в реку возле самого берега и застряла между льдинами. Это произошло в считанные секунды, и мы разобрались во всем позже. А пока вслед за первым вошли в пикирование на батарею четыре других «фоккера». Однако эти прицелились хуже — огненные трассы наших снарядов и гибель ведущего [120] оказали свое действие: бомбы, сброшенные ведомыми, взорвались вокруг позиции, забросав ее комьями черной земли. Гитлеровцы пошли на повторный заход и метров с шестисот открыли пушечный огонь. Но снаряды опять легли невдалеке от расчетов, прочертив неглубокие борозды на земле.

Еще один ФВ-190 откололся от группы и, волоча за собой полосу черного дыма, скрылся за лесом.

4-й батарее тоже удалось поджечь один «фоккер», и он, дымя, потянул на свою территорию.

Скоротечный бой закончился. В этой схватке из девяти самолетов противник потерял три. На батарее потерь не было.

До вечера батарея отразила еще два налета. На этот раз на нее пикировали по четыре ФВ-190, но безрезультатно. Не причинили им вреда и мы, поединок закончился вничью...

Рассвело. На фоне наступившего дня обозначились дома деревни Тарксдорф, голые деревья в лесу за Одером, понтонный мост через реку и сидящие на пушках расчеты соседней 4-й батареи нашего полка. Надо сказать, что эта батарея отражала вчера налеты авиации так же храбро, как и все подразделения полка. Командовал ею в ту пору майор И. Ф. Шейко.

А с запада, нарастая, приближался гул моторов.

— Тревога!

На этот раз из облаков вынырнули двенадцать «фоккеров» и, разделившись на четверки, без задержки пошли в атаку. Четыре устремились на нашу батарею, четыре — на 4-ю, а остальные бросились бомбить сложенное на берегу инженерное имущество. Атакующие самолеты были встречены дружным огнем, в результате бомбы были сброшены с недолетом, а один из «фоккеров» задымил. Тем не менее три остальных пошли на второй заход, а четверка, отбомбившаяся в районе берега, устремилась на деревню Тарксдорф, высыпала там оставшиеся бомбы и начала обстреливать из пушек все дома подряд. Отбиваясь от бомбардировщиков, наша батарея, естественно, не могла обстрелять эту четверку. Точно такая ситуация сложилась и в 4-й батарее.

Тем временем три «фоккера» уже шли в повторную атаку на нас. Я стоял у пушки Дождева, наблюдая за слаженной работой номеров, когда одному ФВ-190 с расстояния четырехсот метров удалось угодить в расчет.

Непрерывная очередь из шести пушек «фоккера» начала вздыбливать взрывами землю метрах в пятидесяти от расчета, затем приблизилась к орудийному дворику, прошла через бруствер и пушку. Смертельно раненный Шепень медленно опустился на левую станину пушки и непослушными уже губами пытался что-то произнести. Через несколько секунд он был мертв.

— Лейтенант, помогите! — звал меня тяжело раненный в правую лопатку Волков.

— Сейчас, Волчек, потерпи, не двигайся! — крикнул я ему. — [121] Уже бежит санинструктор! — А сам бросился на помощь Перыстяку.

Ему перебило левую ногу у стопы. Мужественный солдат, не издав ни звука, упал на землю окопа, а кровь из его страшной раны стала заливать мерзлый грунт. На помощь прибежали в расчет санинструктор и двое солдат из отделения управления. Мы остановили у обоих раненых кровь и тут же отправили их в деревню, где разместился полковой медпункт.

Расчет пострадал и временно вышел из строя, но остальные пять орудий батареи вели ураганный огонь, и один из трех «фоккеров», теряя высоту, потянул на свою территорию.

Не успела автомашина с ранеными отойти от батареи, как в воздухе появилась новая шестерка самолетов. Эти сразу стали заходить на понтонную переправу. Уцелевшая часть расчета бросилась к орудию. Старший сержант Дождев сел вместо Волкова (к этому времени Волков в расчете был уже наводчиком по азимуту), а снаряды стал подавать дальномерщик Наумов. Шестое орудие опять вместе с батареей вело огонь по врагу!

Обе батареи, на этот раз не атакованные сами, получили возможность обрушить на шестерку фашистских ястребов весь свой огонь. Сбросив бомбы как попало, те быстро скрылись за Одером, не причинив повреждений мосту.

Теперь можно было эвакуировать из орудийного дворика тело нашего погибшего боевого товарища. Четыре человека подняли Шепеня и бережно отнесли к глубокой воронке в центре батареи, но предать тело земле не успели: из-за облаков опять выскочили двенадцать ФВ-190. Борьба продолжалась!

По приказу комбата шестой расчет пополнился одним подносчиком снарядов за счет 2-го взвода и теперь был в состоянии, как и все орудия, вести огонь. Помогал расчету и дальномерщик Наумов. Врага встретили все шесть орудий.

«Фоккеры» один за другим пикировали на батарею, открывая пушечный огонь. В ответ летели десятки снарядов, огонь батарей был доведен до предела, стволы пушек начали накаляться, приобрели вишневый оттенок, а затем покраснели. По правилам их нужно заменять, да где время на это? К счастью, бой длился не больше минуты. На этот раз самолеты сделали только по одному заходу. Первому удалось прорваться почти к самой огневой позиции, и от его огня погибли два солдата. Второй еще до входа в пике получил попадание в фюзеляж и сразу вышел из боя. Два замыкающих самолета сбросили на батарею контейнеры с «хлопушками» и обстреляли нас пушечным огнем.

Только закончился скоротечный бой, на горизонте новая шестерка «фоккеров». Самолеты держались теперь подальше от батарей и заходили на деревню с востока почти на бреющем полете. Одна из сброшенных бомб разорвалась в районе нашего отделения тяги. Автомашины не пострадали, но погибли два человека — водитель и находившийся в отделении тяги парторг [122] полка старший лейтенант Сорокин, недавно прибывший на эту должность.

В последующие дни активность вражеской авиации резко упала, и батарею переместили на передний край. Здесь 8 февраля после мощной артиллерийской подготовки наши атакующие части прорвали оборону противника. Вместе с войсками двинулись вперед и мы. В воздухе то и дело появлялись мелкие группы вражеских самолетов, в основном ФВ-190. Мы с ходу успешно отбивали их наскоки. В колоннах было много зенитной артиллерии, и воздушных пиратов всюду подстерегал интенсивный огонь.

К тому времени войска нашего 1-го Украинского фронта в результате непрерывного полуторамесячного наступления прошли огромное расстояние от сандомирского плацдарма на Висле до Одера, затем форсировали Одер, продвинулись еще на сто — сто пятьдесят километров и вышли на реку Нейсе.

Из батареи перевели в среднекалиберный полк дивизии хорошего командира взвода лейтенанта Анатолия Михайловича Ремизова. Прощаясь с нами, он не выдержал и разрыдался — велика сила фронтовой дружбы, скрепленной кровью. Вспомнив, как сам прощался с пулеметным взводом, я хорошо понял его состояние.

Вместо Ремизова к нам прислали кадрового офицера старшего лейтенанта Николая Ивановича Ушакова, который проявил себя в дальнейшем опытным, вдумчивым командиром.

За бои в Польше и на Одере многим солдатам, сержантам и офицерам батареи были вручены боевые ордена и медали. В числе награжденных значились командиры орудий старшины Дождев и Соколов, удостоенные ордена Красной Звезды, командир отделения управления старший сержант Бушин, получивший орден Славы III степени, и капитан Кулагов, гимнастерку которого украсил орден Отечественной войны I степени. Автору этих строк был вручен орден Отечественной войны II степени.

Утром 16 апреля 1945 года после сокрушительной артиллерийской подготовки и бомбовых ударов нашей авиации войска 1-го Украинского фронта перешли в наступление, прорвали оборону противника и двинулись в последнее решительное сражение. Батарея шла в колонне артиллерии и танков, прикрывая их своим огнем от атак вражеской авиации. Не раз приходилось поворачивать свои пушки и для стрельбы по наземным целям: отходящий враг пытался преградить нам дорогу, но это ему не удавалось. С боями достигли южных окраин Берлина. Отсюда зенитчиков переместили в полосу действий 13-й армии.

* * *

Темная апрельская ночь укрыла лес густым покрывалом. Луна еще не взошла, и от этого в нескольких шагах ничего не видно. Высокие смолистые сосны спереди подступают почти вплотную к пушкам. Позади батареи также сосны, но уже молодняк. [123] Старый лес отделяет от молодого полоса в 50 метров шириной, по которой проходит железная дорога Люккенвальде — Треббин — Берлин.

На невысокой насыпи установлены две наши пушки: ствол одной из них направлен вправо вдоль дороги, другой — влево. Остальные четыре орудия — чуть позади, на небольшой полянке перед железной дорогой. Они могут стрелять только вперед, да и то ограниченно — по бокам все закрыто лесом. Позиция явно не нравится нам: в случае необходимости мы не сможем полностью использовать мощный огонь пушек, а вот врагу ничего не стоит подобраться к нам почти вплотную. Видимо, характер поставленной полку задачи не позволял развернуть батарею в другом месте. Нам приказано не пропускать прорывающихся на запад гитлеровцев.

В первом часу ночи по старому лесу разнеслись подозрительные звуки. Вскоре мы уже различаем стук лошадиных копыт. Все оружие нацелено туда, откуда доносятся звуки. Как только стало отчетливо слышно слабое пофыркивание лошадей, командир батареи выстрелил осветительную ракету. В ее неровном свете на фоне сосен, буквально в ста метрах от нас, показались силуэты двух десятков всадников. Мы в семьдесят глоток рявкнули: «Хальт!» Что тут началось! Еще не разгорелась как следует ракета, а всадники уже повернули на 180 градусов и на полном скаку бросились в глубь леса.

«Огонь!» — скомандовал капитан Кулагов, и лес озарился светом от непрерывной пальбы из карабинов и автоматов. Перекрывая шум боя, строчил из немецкого трофейного пулемета старший лейтенант Ушаков. Кто-то из солдат выстрелил фаустпатрон, и он с грохотом взорвался в глубине леса. Рухнули несколько лошадей с всадниками. В группе обезоруженных гитлеровцев оказался генерал ветеринарной службы, тяжело раненный пулей в левое бедро. При свете ручного фонарика его тут же перевязал санинструктор.

В батарее опять полнейшая тишина. Но ненадолго. Перестрелки вспыхивают то тут, то там. Так проходит тревожная ночь. Занимается утро нового дня, вокруг вроде бы ничего подозрительного, лишь сосны продолжают свой нескончаемый разговор с ветром.

— Товарищ лейтенант! — Ко мне подходит грустный старшина Дождев. — Получено сообщение из полка. Перыстяк и Волков скончались в госпитале...

— Откуда данные? Может, что-то напутано?

— Данные передали капитану Кулагову из штаба полка, а он только что сообщил расчету. Да я и письмо получил от сестренки Волкова из Владимира. Родственникам тоже вручили похоронку.

Молча погрустили вдвоем о павших друзьях. Перыстяку было 47 лет, а Волкову — всего 20. Совсем немного не дожили оба до Победы... [124]

6 мая поступил приказ на марш к переднему краю в направлении Дрездена.

Погода была теплой, лето набрало полную силу, все вокруг цвело и благоухало. Берлин был взят, Гитлер мертв, фашистский рейх распался под ударами советских войск. Но на территории Чехословакии, Австрии и на юге Германии все еще оставалась крупная группировка немецко-фашистских войск. Для ликвидации этого последнего оплота гитлеровцев проводилась Пражская наступательная операция, в которой участвовали силы нашего 1-го Украинского, а также 2-го и 4-го Украинских фронтов.

На исходе дня колонны советских войск достигли перевалов через Рудные горы и стали спускаться на территорию Чехословакии. Колонна, с которой идет и наша батарея, преодолевает горы по асфальтированной, но довольно узкой дороге, крутые повороты на ней заставляют водителей быть предельно осторожными.

На небольшой высоте пролетает над колонной немецкий самолет. Мы пытаемся из одной пушки обстрелять его, но обзор из-за густых ветвей очень мал, и машина успевает скрыться за горой. Это был последний вражеский самолет, который мы видели на войне.

Вечером, когда сгустились сумерки, поток войск прошел Рудные горы и хлынул в Чехословакию. Танкисты устремились на помощь восставшей Праге, а наша 13-я армия двинулась правее чехословацкой столицы, замыкая с запада кольцо окружения всей немецко-фашистской группировки.

Сразу после спуска с гор проезжаем первую чешскую деревню. На дороге стоит наш генерал в окружении местных жителей и пропускает мимо себя идущие части. «Быстрее, быстрее!» — кричит он нашей батарее, когда мы поравнялись с ним. А мы и так спешим: до Праги больше ста километров, надо торопиться на выручку восставшим.

В темноте осторожно проехали еще километров десять. Здесь уже можно было ожидать встречи с противником. Глубокой ночью остановились в чешской деревне, стоящей у самого основания большой горы: в баках автомашин не осталось бензина. Едва остановились, как, несмотря на позднее время, на улицу мгновенно высыпала вся деревня. Нас дожидались, и радости жителей, казалось, нет границ.

— Ать жийе! — неслось со всех сторон. — Ать жийе Руда Армада! (Да здравствует Красная Армия!)

Вскоре подвезли бензин. Быстро заправившись, мы распрощались с селянами и двинулись дальше.

Через час мы уже заняли огневую позицию на юго-западной окраине Жатеца. Здесь и узнали с великой радостью о капитуляции гитлеровской Германии.

Война закончилась. Страна праздновала День Победы. Нам же предстояло 9, 10, 11 и 12 мая вести бои с окруженной вражеской группировкой. [125]

* * *

Боевой путь 10-й Одерской Краснознаменной, ордена Кутузова зенитно-артиллерийской дивизии резерва Верховного Главнокомандования закончился. Ее боевые знамена, покрытые славой на полях сражений Великой Отечественной войны, гордо реяли над просторами освобожденной Чехословакии. Среди них — знамя нашего 802-го Кременецкого ордена Кутузова зенитно-артиллерийского полка. 378 вражеских самолетов были повержены на землю огнем пушек и пулеметов нашей дивизии. Около четырех тысяч убитыми и свыше восьми тысяч пленными потеряли гитлеровцы в столкновениях с ее частями и подразделениями. Немало уничтоженных дзотов, танков, бронетранспортеров, автомашин числилось на ее боевом счету. Таков был вклад пулеметчиков и артиллеристов нашего соединения в общее дело победы над врагом.