Сандомирский плацдарм
За Вислой-рекой
О августе 1944 года на нашем участке фронта в районе Сандомирского плацдарма создалось некоторое затишье. Противник, понимая, что фронт приближается к границе, усиленно совершенствовал свои оборонительные рубежи, на переднем крае и в глубине обороны развивал систему траншей, строил укрепления, оборудовал полосы препятствий. Шла перегруппировка войск. Гитлеровское радио хвастливо трубило о неприступности оборонительного вала на Висле, о который, мол, разобьется Советская Армия.
Войска 1-го Украинского фронта, не теряя времени, готовились нанести врагу очередной удар, а пока что скрытно перегруппировывались, накапливали боеприпасы и горючее, готовили к боям технику, подтягивали резервы. По ночам на проселочных дорогах непрерывно гудели моторы — шли танки, самоходки, автомашины...
В сложившейся обстановке сократились и действия авиации: они в основном сводились к разведывательным полетам и поискам отдельных "охотников". Но стоило появиться в небе самолету, как спокойствие сразу же нарушалось, Откуда только не подавали "голоса" многочисленные зенитки! Снарядов не жалели ни на вражеской стороне, ни на нашей. И орудия палили, пока самолет не выходил из зоны огня. Нередко случалось, что снаряды доставали его, и тогда он отвесно падал, растягивая сверху вниз дымный след.
Наш полк, по-прежнему, стоял в Макшишуве и готовился к новым боям. Почти ежедневно, парами и в одиночку, стартовали в небо лучшие воздушные разведчики — Николай Старчиков, Вениамин Цветков, Павел Еремин. Они забирались глубоко во вражеский тыл, внимательно изучали обстановку, зорко следили за тем, что там происходило, и доставляли в штаб ценные сведения: о перегруппировке войск, движении фашистских танковых колонн, системе обороны на том или другом участке.
Исходя из добытых разведчиками сведений, а также используя поступавшие в штаб другие данные, командир принимал решение: выпускал на поиск "охотников" — Аркадия Федорова, Николая Трофимова, Григория Речкалова, Александра Клубова и других.
Помню, было это 25 августа, вдвоем с Григорием Речкаловым нам предстояло вылететь в район Сандомир — Кельце — Линчув. Задача: уничтожение воздушного противника, штурмовка автотранспорта, создание "пробок".
Взлетели в полдень. Маршрут был разработан с учетом расположения вражеских аэродромов и наиболее вероятных осей полета гитлеровской авиации. Погода в нашем районе устанавливалась неплохая. Правда, облачность была десятибалльной, нижний край — на высоте 3000- 3500 метров, видимость — 6 километров, небольшая дымка.
На траверзе Сандомира набрали высоту и шли под облачностью в боевом порядке "правый пеленг", близком к "фронту". Небольшими отворотами вправо и влево я маневрировал, чтобы лучше просматривалось воздушное пространство задней полусферы.
Прошло еще несколько минут, и впереди внизу зазмеилась линия фронта. Мы стали снижаться, чтобы посмотреть, нет ли над передним краем вражеских самолетов (на фоне облачности их лучше было видно). Кроме того, снижаясь, мы увеличивали скорость, что в данный момент также было необходимо. Самолетов противника над линией фронта не было.
Высота 2600 метров, скорость — 650 километров в час. Снова набираем высоту и идем под самой кромкой облаков. В шлемофоне раздается команда Речкалова:
— "Пятьдесят пятый!" Я — "сороковой". Входим в облака, курс — двести восемьдесят. Выход — по моей команде.
— Понял! Я — "пятьдесят пятый"...
Самолет Речкалова нырнул в облака. Небольшим движением ручки на себя перевожу истребитель в угол набора — и сразу же оказываюсь в молочном плену. Докладываю ведущему. Он велит продолжать полет тем же курсом. А минут пять спустя приказывает выйти из облачности.
Небольшой правый крен — и моя машина с трехтысячеметровой высоты быстро снижается и выходит из облачности. Впереди слева, на удалении 400-450 метров, вижу "сороковку",. Даю газ и, заняв прежний боевой порядок, подстраиваюсь к Речкалову. Докладываю, что все в порядке.
Маневрируя, мы все дальше и дальше уходим от лилии фронта в глубь вражеской обороны. Фашисты зенитного огня не ведут.
Погода с каждой минутой заметно ухудшается. Нижний край облачности достиг 1900 метров, дымка стала более плотной. Идем минут пятнадцать. Воздушного противника нет. Подходящих наземных целей, которые можно было атаковать, тоже нет. Я уже подумал с досадой, что маршрут мы выбрали неудачный. Ведущий подал команду на разворот вправо.
Замечаю хорошо наезженную проселочную дорогу. Значит, она действует! А вот из-за лесочка выползла крытая брезентом грузовая автомашина.
Доложил по радио Речкалову. Незамедлительно последовала команда:
— Атакуй!
Небольшим правым доворотом перевожу истребитель в пикирование. Даю очередь. Разрывы бегут навстречу автомобилю. Он как-то неестественно ковыльнул, съехал с дороги, подскочил, опрокинулся и загорелся.
Уже выходя из атаки и набрав метров триста высоты, я услышал голос Речкалова:
— Прикрой, атакую вторую автомашину!.. Я круто развернулся влево и тотчас же увидел огненную трассу, протянувшуюся от истребителя Речкалова к земле. Она вонзилась в серую коробочку второго "оппеля". Тот вспыхнул.
Мы совершили круг над этим районом, но нигде больше машин не было. Снова взяли курс 20°. Немного возбужденные атаками, мы маневрировали более энергично, надеясь отыскать новые цели. Облачность все больше "прижимает" нас к земле.
— Внимание, я — "сороковой"! Впереди вижу солдат в окопах. Атакую!
Бросаю взгляд вниз — и вижу систему траншей и копошащиеся фигурки. Все ясно: враг сооружает здесь оборонительные рубежи! Нетрудно заметить, что окопы отрыты по пояс, а некоторые — в полный профиль. Самолет ведущего уже пикирует. Гитлеровцы ничего пока не замечают и продолжают спокойно работать, роют землю. Вижу, как от самолета Речкалова отрываются дымки, замелькали яркие пунктиры. Фашисты всполошились, заметались, по земле побежала строчка разрывов. Прикрывая атаку ведущего, я не только наблюдал за воздушным пространством, но и старался "приметить", как действует Речкалов, чтобы вот-вот поменяться с ним ролями. Когда истребитель Речкалова левым разворотом стал выходить из пикирования, я ринулся в атаку. Очередь дал длинную, трасса легла хорошо. Вывожу самолет тоже влево, пытаясь отыскать глазами машину ведущего, но нигде из-за плохой видимости ее не вижу.
— "Пятьдесят пятый", я — "сороковой"! — отчетливо слышу голос Речкалова. — Идем к лесу, что справа.
— Не вижу вас!..
— Выхожу на северную опушку леса.
— Понял! — отвечаю Речкалову и даю газ. Вот и северная опушка леса, но самолета нигде нет. Немного снизился. Все равно не видно.
— Бери курс на реку Вислу, — скомандовал Речка-лов.
— Иду домой самостоятельно! — передаю Речкалову, сосредоточивая внимание на общей наземной обстановке и ориентировании. Маневрирую, лечу в направлении Вислы.
Скоро — передний край. Здесь надо быть особенно внимательным. Под крылом проносятся хутора и села, рощи, поляны. Все чаще попадаются небольшие вражеские подразделения. Иду на бреющем: так безопаснее.
Слева по курсу появился небольшой населенный пункт. Рядом — лесок. Прилегающее к нему поле градусов под 70 по отношению к курсу моего полета перерезает дорога.
Лечу, чутко прислушиваюсь к рокоту мотора, внимательно всматриваюсь в показания приборов, контролирующих его работу, уточняю остаток горючего. Все как будто в порядке.
— "Пятьдесят пятый", я — "сороковой". Где находишься? Иду прежним курсом. Будь внимательнее: подходим к переднему краю.
— Понял! — ответил я, набрал высоту и, маневрируя, продолжал полет почти под самой кромкой облачности. Вижу, как снизу потянулись ко мне трассирующие огни, стали рваться снаряды. Выполняю противозенитный маневр, и трасса уже далеко в стороне вонзается в облака.
Чем ближе к Висле, тем облачность выше. Видимость улучшается. Но вражеские зенитки все чаще и чаще ведут огонь. Вхожу в облака, иду немного с измененным курсом, потом ныряю вниз, а некоторое время спустя повторяю маневр. Главное — проскочить зону насыщенного огня. Это мне удается.
А вот уже блеснула извилистая лента реки. Висла! Прохожу над ней — теперь фронт позади. Развернулся на юг, иду вдоль берега, иду домой. Связываюсь по радио с Речкаловым. Он сейчас в районе Турбия. Это недалеко, и я увеличиваю скорость, чтобы вместе зайти на посадку.
Где же "Берта"?
Прошло несколько дней. Шестерка, которую вел Клубов, только что возвратилась с задания. Старший группы поспешил на командный пункт — доложить о результатах. Направились за ним и мы — пятеро летчиков. Начальник штаба подполковник Датский внимательно выслушал капитана Клубова, помолчал немного, обвел нас взглядом и спросил, обращаясь не только к Клубову, а ко всем шестерым:
— А не заметили ли вы чего-нибудь подозрительного в районе прикрытия? Противник искусно прячет дальнобойное орудие. Вы, пожалуй, слышали о "Большой Берте" времен первой мировой войны — огромной пушке, обстреливавшей столицу Франции. Так вот, нечто подобное, как передали нам из вышестоящего штаба, появилось в тех местах, над которыми вы летали. "Берта" обстреливает наши наземные войска. Сегодня из нее выпущено несколько тяжелых снарядов по нашему аэродрому, что в районе Турбия, Есть убитые и раненые, повреждено два самолета.
На лице подполковника Датского мы видим тень озабоченности. Начальник штаба подошел к карте:
— Район, из которого противник вел огонь, приблизительно установлен: двадцать пять — тридцать километров севернее Сандомира, однако обнаружить "Берту" пока что не удалось. Нам поставлена задача: найти! Поэтому, вылетая в район севернее Сандомира, обращайте внимание на землю, присматривайтесь к веткам железнодорожных линий. В общем — ищите!..
А "Берта" тем временем продолжала беспокоить наши войска. Противник на сей раз отказался от традиционной пунктуальности и менял время открытия огня: третьего дня снаряды рвались в полдень, вчера — перед закатом, а сегодня — рано утром. При этом объекты выбирались особо важные, и мы пришли к убеждению, что враг оперативно получает информацию разведывательного характера. Кроме того, кто-то довольно точно корректирует огонь.
Летчики нашего полка уже несколько раз вылетали на поиски вражеской дальнобойной артиллерийской установки. Искали ее и авиаторы других частей — бомбардировочных и штурмовых. Но безрезультатно. А "Берта" даст несколько выстрелов — и как в воду канет! Мы взлетаем, идем, на различных высотах, "прочесываем" пространство, ищем. Нет ничего подозрительного — и все!
И вновь на аэродром, что близ города Турбия, был совершен огневой налет. Шесть тяжелых снарядов легли на взлетно-посадочную полосу, опять вывели ее из строя; сожжен один самолет. Даже малосведущему стало ясно, что за целью ведется визуальное наблюдение. Наше командование обеспокоилось всерьез и приняло новые меры.
Вскоре связисты запеленговали радиопередатчик. На подозрении оказалось высокое здание. Оперативная группа оцепила дом, проверила его. На чердаке был обнаружен человек в гражданской одежде, сидевший у слухового окна и по радио корректировавший огонь вражеской артиллерии. Как оказалось, это был местный житель, завербованный фашистами. Надо полагать, что на допросе он кое-что рассказал. В воздух были подняты наши штурмовики, которым был указан район цели. Они ее нашли и "обработали".
Выяснилось, что это действительно была "Берта" — орудийная установка крупного калибра, смонтированная на специальной платформе и передвигавшаяся по рельсам. Железнодорожное полотно было проложено с таким расчетом, чтобы складки местности надежно укрывали его. Да и сама "Берта" тщательно маскировалась. Пушка выкатывалась на боевую позицию, производила несколько выстрелов — и тут же возвращалась в укрытие.
Теперь на этом месте дымились воронки.
Штурмовики нашей воздушной армии уничтожили "Берту".
Но не успели мы покончить с "Бертой", как появилась новая забота.
Действия наших войск на левом фланге Сандомирского плацдарма значительно активизировались. Видно, советское командование "прощупывало" систему вражеской обороны. Но и противник старался не остаться в долгу — отвечал огнем, вступал в артиллерийскую дуэль, наносил удары по сосредоточению наших войск.
Мы, летчики, снова получили не совсем обычную задачу. На сей раз нам приказано было отыскивать и уничтожать аэростаты, которые использовались противником для корректирования артиллерийского огня. Прежде эти функции выполнялись с самолета "Фокке-Вульф-189", который фронтовики окрестили "рамой". Висит он бывало, над головой, ведет разведку, корректирует огонь, фотографирует позиции. Но теперь, очевидно, враг испытывал затруднения. "Рам" не хватало. И он прибег к старому средству — аэростатам.
Как правило, аэростат поднимался в глубине вражеской обороны, километрах в десяти — пятнадцати от переднего края, на высоту 800-1000 метров. В "корзине" находились корректировщики, которым с высоты в оптические приборы хорошо видны были позиции советских войск, результаты наблюдений сообщались по телефону: с аэростата свисал не только трос, но и кабель...
Вражеские наблюдатели-корректировщики пристально следили и за воздухом. Как только вдали она Замечали самолет, а тем более, если он шел навстречу, — вниз немедленно передавалась команда, включалась лебедка — и аэростат быстро снижался. Вступала в действие вражеская зенитная артиллерия, а тем временем аэростат тщательно маскировался. Стоило же нашему самолету уйти, как аэростат снова поднимался в небо.
Возвращались мы как-то на свой аэродром, горючего в баках почти не осталось — всю округу обшарили, нет никакого аэростата, ничего не нашли. Вдруг смотрим вдаль — а "колбаса" опять в воздухе!..
В полет была отправлена очередная пара. И снова поиск впустую. Уже вылетали в паре со своими ведомыми Н. Трофимов, А. Федоров, В. Березкин, П. Еремин. Но все безрезультатно.
И тогда мы применили хитрость: стали перелетать линию фронта далеко в стороне, затем уходили в глубину вражеской обороны и со снижением, на большой скорости выходили на аэростат с тыла, стремительно атаковали его — уверенно и неотразимо. Истребитель уходил, вдогонку ему открывали пальбу зенитки, но было поздно: аэростат, сморщившись, падал вниз.
Так было уничтожено два аэростата. Один сбили капитан Старчиков в паре с лейтенантом Торбеевым, а второй — лейтенанты Березкин и Руденко.
Атакует "Альбатрос"
Есть люди, рожденные для полета. С первых же дней в аэроклубе Саша Клубов понял, что до конца жизни останется верным небу. Шли годы учебы и становления. И вот:
— "Альбатрос!" Справа "мессеры"!..
В безбрежной выси почти ежедневно происходят упорные воздушные бои. Клубов вылетает то на разведку, то на штурмовку, то он дерется с численно превосходящими группами истребителей, то валит вниз одного за другим крестатые бомбардировщики.
...Ранним ноябрьским утром 1944 года, когда наш полк базировался на прифронтовом аэродроме на территории Польши, мы, используя наступившее затишье, совершали тренировочные полеты. Руководил ими командир полка майор Речкалов.
Самолет за самолетом взлетали ввысь и уходили на учебные задания. Летчики отрабатывали технику пилотирования в зоне, групповую слетанность в боевом порядке пары, а руководящий состав полка осваивал полеты на только что поступившей в истребительную авиацию новинке — самолете Ла-7 конструкции Лавочкина.
Четвертым на Ла-7 выруливал на старт командир эскадрильи капитан А. Клубов. Истребитель легко катился по полю, и за ним тянулся полосой широкий след — примятая воздушной струёй трава.
У исполнительного старта машина застыла, постояла с минуту.
— "Весна"! Я — "сорок пятый". Разрешите взлет, дайте зону, — раздался в динамике голос летчика.
— "Сорок пятый"! — ответили ему с командного пункта. — Зона три. Взлет разрешаю!
На старте послышался характерный нарастающий гул мотора, и самолет Клубова тронулся с места, побежал все быстрее и быстрее. Вот он оторвался от земли, низко прошел метров двести — триста, а потом, резко перейдя в угол набора, стремительно стал набирать высоту. За машиной тянулась небольшая сизая полоса дыма.
Находившиеся у линии старта летчики и техники внимательно следили за взлетом. За отличным взлетом мастера боя и пилотажа.
Прошло минуты три-четыре, и в динамике снова послышался голос Клубова.
— "Весна"! Я — "Сорок пятый". Третью зону занял.
— "Сорок пятый"! Я — "Весна"! В воздухе спокойно. Выполняйте задание!
— Вас понял! — ив динамике раздался характерный щелчок.
Зона номер три — это воздушное пространство над северной окраиной аэродрома. Нам хорошо был виден самолет Клубова. Летчик пилотировал вдохновенно, энергично. Каскад фигур высшего пилотажа буквально лился безостановочно, непрерывно.
Я понимал, что Клубов сейчас "выжимает" все, на что способен новый самолет известного советского конструктора.
Все, кто наблюдал сейчас за полетом Клубова, восхищались мастерством летчика. Да и о машине авиаторы отзывались высоко, с похвалой: на таком истребителе, мол, можно колотить "мессеров" и "фоккеров" за мое почтение!
Отпилотировав, Клубов вошел в крутую спираль и стал снижаться.
— "Весна"! Я — "Сорок пятый". Задание закончил, разрешите вход в круг.
— Разрешаю! Я — "Весна", — ответил руководитель полетов.
Клубов вошел в круг, после четвертого разворота выпустил шасси и посадочные щитки и доложил:
— "Весна"! Я — "Сорок пятый". Разрешите посадку...
Это были последние слова, которые я слышал от моего боевого товарища в его жизни.
Дальше произошло невероятное и непредвиденное.
Самолет Клубова коснулся грунтовой взлетно-посадочной полосы и побежал по ней. Под воздействием бокового ветра самолет почти незаметно стал уклоняться вправо, выкатился за пределы полосы и уже на малой скорости на глазах у всех словно бы споткнулся и... скапотировал. Вначале самолет стал на нос, задрав высоко кверху хвостовое оперение, мгновение постоял, словно раздумывая, в строго вертикальном положении, и как бы нехотя, медленно стал валиться на спину.
Вначале мы не понимали, что случилось. Все происходящее казалось видением, миражом. Но чей-то встревоженный голос вывел всех из состояния оцепенения. Мы видели истребитель, лежащий кверху колесами, мы знали: там, в кабине, в опасности наш друг и боевой товарищ. И стремглав помчались ему на помощь. Нас обгоняют какие-то автомашины, промчалась санитарная, гудит пожарная.
Когда мы прибежали, было уже поздно. То, что мы увидели, отказывалось воспринимать наше сознание: голова Клубова была придавлена к земле левым бортом истребителя. Небольшая лужица крови...
Где только взялись силы! Сбивая руки, торопясь, приподнимаем тяжелый груз, высвобождаем летчика, относим его в сторону. Врач говорит, что сердце бьется. Мы надеемся на чудо, ждем. Клубов лежит на руках у своего учителя и командира — Александра Ивановича Покрышкина. Бесстрашный ас страны сейчас бледен и ошеломлен. Он тоже ждет чуда. Ждет десять минут, двадцать, сорок. И низко опускает голову. Мы никогда не видели у этого человека влажных глаз. Теперь он прячет их от нас. Мы тоже плачем: Саша Клубов скончался...
Тяжела была эта утрата для всех. Не хотелось верить, что не взлетит больше ввысь на своем истребителе крылатый витязь, Герой Советского Союза капитан Александр Федорович Клубов, что не услышим мы в шлемофоне знакомого, с хрипотцой голоса "сорок пятого", что навеки остановилось горячее сердце бойца. Не хотел, не мог я поверить в это. Но пришлось подчиниться суровой, горькой истине.
Причиной гибели капитана Клубова оказалась... небольшая канава, размытая ливневым дождем. Была она немного в стороне от взлетно-посадочной полосы, справа, скрытая травой. И надо было случиться такому, что одно из колес самолета Клубова на пробеге угодило именно в эту канаву...
Нелепая случайность, которая обернулась трагедией. Она дорого обошлась нам. До сих пор сердцу больно от той тяжелой утраты. На боевом счету А. Клубова было уже более 40 сбитых самолетов противника!
Вскоре после случившегося был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым Александр Федорович Клубов награждался второй медалью "Золотая Звезда". Посмертно. И во Львове, на Холме Славы, на его гранитном надгробии камнерез поверх слов "Герой Советского Союза" высек еще одно слово: "дважды".
И когда полк снова начал интенсивные боевые действия, где-то рядом был Саша Клубов. Он тоже летал, он тоже дрался. И даже порой слуховые галлюцинации заставляли сердце встрепенуться: в шлемофоне вдруг слышался знакомый тембр, знакомая фраза. Но разум тут же гасил радость: "Нет, это только показалось!.."
Трудно было привыкнуть к мысли, что его, Клубова, нет более с нами. Сколько раз я летал с ним в паре! Не раз прикрывал его в бою.
Вылетая с Клубовым на выполнение боевого задания, я всегда был уверен в успехе. Руководил он воздушным боем твердо, спокойно, тактически грамотно, вел его в высоком темпе. Атаки Клубова были дерзкими, стремительными, неотразимыми. Он обладал высокой физической выносливостью, крепкой волей, уравновешенностью. Он не знал страха в бою, никогда не пасовал перед численно превосходящими силами противника. Ведет восьмерку, а навстречу порой двадцать, а однажды даже полсотни вражеских самолетов. Атакует! Смело, решительно. И сбивает врага. И снова ищет его. Нет врага в воздухе — штурмовыми действиями громит наземного противника.
Давала себя знать школа Покрышкина. Особенно ярко, убедительно продемонстрировал это Клубов в короткий период боев под Яссами, где за неделю он свалил 13 вражеских самолетов! Два — в паре с Николаем Карповым и 11 — с Андреем Иванковым.
Об Иванкове, о его призвании летчика, мужестве бесстрашного воина, о его многотрудной послевоенной судьбе я еще расскажу. Замечу лишь, что недавно я побывал у него в гостях в Волгограде, чем несказанно обрадовал бывалого бойца. А у меня болит за него душа, душит обида:
тяжелая болезнь приковала Андрея к постели, и он мне напоминает Николая Островского своим мужеством, своей непреоборимой жаждой творчества, своим оптимизмом, своей новой формулой боя: жить, бороться и не сдаваться!..
Итак, под Яссами образцы мужества, храбрости, боевого мастерства проявил не только сам Клубов, но и его верные напарники — в одних случаях это был Карпов, в других — Иванков.
Бои были напряженные, ожесточенные. И все — с численно превосходящим противником. Вот как проходил, например, бой 30 мая.
Восьмерку наших истребителей на прикрытие наземных войск повел Клубов. В строю шли Карпов, Петухов, Барышев, Трофимов, Кетов, Табаченко и Чертов.
Только пришли в заданный район — по радио команда: идут "лаптежники". А вот и они! Идут с юга — девяткой, плотным "клином". Клубов с ходу атаковал ведущее звено и у всех на глазах сбил одного Ю-87. Из атаки он вышел под вспыхнувший бомбардировщик, и хлынувшее из того масло попало на истребитель. Но ничего страшного. Кто-то предупредил Клубова: осторожно, в хвост зашел "мессер".
— Вижу! — коротко ответил Клубов и взял ручку на себя. Гитлеровский летчик, видимо, так увлекся и все свое внимание приковал к машине Клубова, что... не заметил горящего "лаптежника" и прямо врезался в него.
Трофимов с Табаченко тоже сбили по "юнкерсу". Строй бомбардировщиков нарушился. Они поспешили разгрузиться и поскорее уйти. Истребители прикрытия ничем не могли им помочь: они были крепко скованы боем. Вначале "мессеров" было десять, потом пришло еще звено. Однако враг успеха не добился.
Тем временем в ударной группе остались двое — Клубов с Карповым. На них насело звено "мессершмиттов". Четверка прикрытия дралась выше с другой восьмеркой "мессеров".
Ведя бой на высоте 300-500 метров, Клубов и Карпов ходили "ножницами", свалили двух вражеских асов. Но на одном из разворотов Карпов запоздал — не выполнил в нужный момент поданную Клубовым команду, и "мессершмитт", поймав машину Карпова в прицел, зажег ее.
Карпов выпрыгнул из горящего самолета, когда до земли оставалось метров сто. Парашют не успел полностью раскрыться. Летчик погиб.
Клубов тоже возвращался на подбитой машине: в хвосте разорвался снаряд и перебил тягу управления рулем высоты. Истребитель оказался неуправляемым в вертикальной плоскости. Ручка свободно ходила от себя и на себя. Оставалось одно: покинуть самолет. Но Клубов пошел на риск, — стал управлять самолетом... триммером руля высоты с помощью троса, который, к счастью, не был перебит: то потянет его на себя, то отпустит. Истребитель понемногу реагировал на это. И еще — оборотами мотора.
Клубов привел свою машину, как говорят в авиации, на "честном слове", но сумел посадить ее. Истребитель сделал короткую пробежку — и замер. Винт не вращался. Вся машина была изрешечена. Тут и там зияли пробоины. Летчик спас самолет и сам остался невредим.
Это был риск, сочетавшийся с уверенностью, хладнокровием и высоким мастерством пилотирования. Я тогда еще раз убедился, какой это незаурядный летчик. Вспомнилось прошлое. Фронтовая жизнь свела меня с Клубовым еще на Северном Кавказе, под Тихорецкой. Полк отвели в тыл, и летный состав переучивался с истребителей И-16 на новую материальную часть. Здесь мы и повстречались.
Клубов к тому времени уже был не новичком на фронте, а опытным воздушным бойцом. Летая на истребителях-бомбардировщиках "Чайка", он произвел более полутора сот боевых вылетов на бомбометание, штурмовку и разведку. Он уничтожил около 40 автомашин с боеприпасами и другим грузом, вывел из строя 15 зенитных огневых точек вместе с расчетами, уничтожил 10 бронемашин, до трехсот гитлеровских солдат и офицеров. На аэродромах он сжег 16 и в воздушных боях лично сбил три вражеских самолета. О боевых делах, о ратных подвигах свидетельствовало и обгоревшее лицо отважного сокола.
...Бой над Моздоком, был неравный. И все же Клубову удалось сразить одного "мессершмитта". Подошел он к фашисту довольно близко, чтобы ударить наверняка. И не промахнулся! "Мессер" взорвался. Но минуту-две спустя, когда Клубов выходил из атаки, ведомый того, уже сбитого "мессера" дал по советскому истребителю длинную очередь. Машина содрогнулась, запылала. Языки огня потянулись от мотора к кабине. Пышет жаром все вокруг, Клубов спешит посадить горящую машину. Внизу — открытое поле. Огонь уже лижет лицо. Ни отвернуться, ни прикрыться рукой. Толчок. Земля!..
К пылающему факелом истребителю бегут наши солдаты. Они буквально вырывают летчика из огненного плена. Самолет сгорел. Клубова, получившего сильные ожоги, доставили в медсанбат, оттуда — в госпиталь.
Отважному бойцу трудно ждать. Особенно когда знаешь, что ты нужен там, на фронте, где с каждым днем все упорней, все ожесточенней схватки с обнаглевшим противником. А кожа лица как назло никак не заживает!
Уже немножко отросли брови, на красных веках золотятся тоненькие ресницы. А лицо еще в багрово-коричневых рубцах. Хорошо, глаза остались целы!
Александр, как только здоровье чуть-чуть пошло на поправку, торопит врачей, будто они могут ускорить лечение его ран.
Но вот он наконец на свободе. Набрал полной грудью воздуха, улыбнулся небу и солнцу и торопливо зашагал по улице, упиравшейся в железнодорожный вокзал...
— Саша! Ты ли это!..
Кто-то из однополчан узнал его, обнял. Подошли другие. Клубов отвечает на приветствия, ищет кого-то взглядом — и не находит. Стискивает зубы, и на красноватом обожженном его лице отражается печаль, вверх-вниз ходят желваки. Он еще отомстит врагу за все: и за поруганную землю, и за погибших в неравных схватках товарищей!
Был он человеком отзывчивым, общительным. Ходил всегда подтянутый, аккуратный. Дисциплину уважал, того же требовал от других. Душевность п чуткость всегда сочеталась у него с требовательностью к подчиненным. Любил шутку, пел, плясал, выразительно декламировал, в особенности стихи Пушкина.
Думаю, что не только складом своего характера пришелся Клубов по душе Покрышкину. Александр Иванович присмотрелся к новичку не только на земле, а главным образом — в воздушных боях. Русый, голубоглазый, скромный по натуре летчик располагал к себе тем, что в бою он преображался, дрался отчаянно, умел тотчас же оценить обстановку и принять единственно правильное решение. Любил "свободную охоту" — искал врага. И находил! И сражался он всегда с горячим убеждением, что обязательно одержит верх.
В ставший со временем прославленный наш 16-й гвардейский истребительный авиационный полк Александр Клубов прибыл с орденом Красного Знамени на груди. Отважный летчик быстро вошел в строй.
Там, на Кубани, и начал Александр Клубов вместе и рядом с Фадеевым, Трофимовым, Жердевым, Суховым, Федоровым, Березкиным, Карповым проходить большую школу мастерства воздушных бойцов, школу Покрышкина.
В безбрежной выси, откуда Кубань казалась тонкой серебристой ниточкой, упавшей на зеленую скатерть, почти ежедневно происходили упорные воздушные бои. Фашисты, вовсе и не предполагавшие встретить такое сильное противодействие русских, лихорадочно подтягивали поближе к этому району одну воздушную эскадру за другой. Но время шло, а перелома враг не добился. Горели, падали в кубанские плавни машины с крестами на крыльях, с намалеванными на фюзеляжах тузами, львами, подковами, взлетали и не возвращались известные всей Германии асы. С ними не раз встречался Саша Клубов и побеждал.
Нет, не удалось врагу сломить волю советских летчиков, противопоставивших ему свою отвагу, неукротимый героический дух, отличную боевую выучку и мудрую тактику. Да и техника в руках советских летчиков была далеко не та, которую враг видел в начале войны.
Здесь, на Кубани, Покрышкин передал свою эскадрилью Клубову. Со временем Клубов сменил своего учителя на должности заместителя командира полка по тактике и воздушному бою.
Отважный сокол воевал на Закавказском, Северо-Кавказском, Южном, 1-м, 2-м ц 4-м Украинских фронтах. Он совершил 457 успешных боевых вылетов на штурмовку войск и техники противника, прикрытие наших наземных частей, разведку, свободную "охоту", провел 95 воздушных боев. И каждый раз Клубов проявлял мужество, героизм, отвагу.
...После гибели Карпова Клубов взял ведомым моего напарника Андрея Иванкова. Это был энергичный, волевой летчик. Я прошел с ним весь подготовительный курс, отработал групповую слетанность, бои на вертикальном и горизонтальном маневре, стрельбу по наземным целям. Он быстро усваивал тактические приемы боя, отлично ориентировался в пространстве.
Андрей вспомнил во время нашей послевоенной встречи один забавный случай. Как-то группа возвращалась после большого боя, и ведущий, усомнившись в правильности курса, дал команду развернуться на 180 градусов. Иванков тут же передал по радио, что группа идет верно, что через 10 минут будет аэродром.
— Уже потом, на разборе, ведущий спросил, почему я с такой уверенностью сказал, что мы идем правильно, — улыбаясь, говорил мне Иванков. — Я и объяснил: когда шли на задание, я заметил внизу в одном дворе корову, привязанную к столбу. Отметил про себя время полета от аэродрома: 10 минут. А когда возвращались — опять внизу увидел эту корову. Потому и уверил ведущего, что идем правильно и даже подчеркнул, что до аэродрома осталось лететь 10 минут...
В первом для Иванкова вылете с Клубовым в паре ведущий выручил молодого летчика из беды — сразил атаковавший его "мессершмитт". Вскоре ведомый сбил в трудной схватке "фоккера", зашедшего в атаку на Клубова, а несколько минут спустя заградительной очередью отогнал от него "мессера".
В том бою "мессером" — очередью с большой дистанции был сбит командир полка Б. Глинка. Руководство боем взял на себя капитан Н. Трофимов, и хотя самолет его тоже получил повреждения, летчик собрал потом группу, вывел ее из боя и привел домой.
Реванш мы взяли на следующий день, когда восьмерка истребителей на подходе к линии фронта на высоте 2000 метров встретила большую группу Ю-87, прикрытых восьмеркой ФВ-190.
Вначале по команде Клубова "лаптежников" атаковала вся восьмерка. После этого звену Цветкова было приказано связать боем вражеские истребители, а ударную группу Клубов снова повел в атаку на бомбардировщиков.
Бой этот был скоротечным, горячим. Он длился всего лишь восемь минут, в течение которых было сбито 6 вражеских самолетов: 5 "юнкерсов" и один "фоккер". Врагу не только не дали бомбить наши позиции, но и нанесли ему существенный урон.
И сколько их было — горячих схваток, упорных поединков, сколько воздушных боев на пути к Победе.
Радио — тоже оружие
Весьма существенную роль сыграло радио не только в техническом оснащении истребительной авиации, но и оказало большое влияние на развитие тактики воздушного боя и управление им. Речь идет о внедрении радиосвязи, об оснащении истребителей приемо-передающей системой. Радиостанция связала воздушных бойцов с землей, откуда они стали получать не только информацию о сложившейся воздушной обстановке. "Земля" предупреждала о появлении противника, наводила нас на цель, могла быстро изменять задачу в зависимости от меняющейся обстановки. Радио дало возможность командиру группы четко и непрерывно управлять боем, в трудную минуту оказывать помощь оказавшемуся в беде товарищу.
Мы, летчики, были благодарны тем, кто оснастил наши самолеты радиооборудованием, научил нас грамотно пользоваться им как в обычном полете, так и в воздушном бою.
В самом начале войны бортовые радиостанции были далеко не на всех типах наших истребителей. На И-15, И-16, И-153 их не было. Ставилась рация на И-16, и то на некоторых самолетах, силами полка. Управление экипажами вылетевшей на задание группы командир звена или эскадрильи осуществлял эволюциями своего самолета, каждая из которых соответствовала определенной команде.
Например, покачивание самолета с крыла на крыло означало: "Внимание, приготовиться!". Если надо было перестроиться в левый пеленг, командир покачивал левым крылом. И экипажи, шедшие в строю справа, переходили на левую сторону. Если командирская машина делала "клевок" — летчики знали: надо переходить в пикирование.
С земли управление самолетами, находившимися в воздухе, производилось с помощью специальных знаков, которые выкладывались из белых полотнищ определенного размера. С высоты летчики видели их и выполняли поданную тем или иным сигналом команду. Например, вражеский самолет находится над таким-то населенным пунктом, в таком-то районе. И в соответствующем направлении быстро выкладывалась из полотнищ стрела. Летчик становился вдоль этой стрелы, брал курс и осуществлял визуальный поиск противника, если позволяла погода и время полета.
Такое несовершенное управление экипажами, разумеется, не обеспечивало успешного выполнения заданий. Зачастую бывало, что пока к указанному пункту прилетишь, там уже давно цели нет — ушла. Значит, слетал вхолостую.
В дальнейшем воздушные бои стали характеризоваться массовостью. Вначале сходятся небольшие группы, и затем к ним присоединяются другие. Порой над небольшим участком фронта дрались около сотни самолетов. Все они эшелонировались по высоте, расчленялись по месту и времени. Как управлять в такой ситуации боем истребителей?
И вот начали устанавливать радиостанции не только на бомбардировщики, но и на истребители. Пока лишь на те типы машин, которые могли взять далеко по тем временам немалогабаритный и увесистый груз — радиоаппаратуру с электропитанием.
Радиосвязь обеспечивала полное взаимодействие экипажей в звене, эскадрилье и в большой группе, командир которой мог в любой момент запросить наземную радиостанцию о воздушной обстановке и тут же, если это было необходимо, отдать приказ своим летчикам п управлять боем.
В авиационные полки стали поступать новые типы истребителей, оснащенных бортовыми радиостанциями. Но летчики пока еще продолжали действовать по старинке, с трудом привыкая к новшеству и не всегда используя его во время полета. Ссылаясь на то, что радио отвлекает их от пилотирования, от наблюдения за воздухом... Но такие "причины" были просто-напросто несостоятельными. Главное было в том, что многие еще не умели обращаться с радиоаппаратурой и летали... с выключенной радиостанцией.
Узнав об этом Главнокомандующий Военно-Воздушными Силами издал специальный приказ, в котором поставил перед летчиками конкретную задачу: освоить радиоаппаратуру, научиться умело использовать ее в процессе ведения воздушного боя. К приказу была приложена программа подготовки летного состава. Вводилась классная квалификация.
Большую роль в подготовке и внедрении радио в практику боевой деятельности летчиков-истребителей нашего полка сыграли начальник связи полка майор Масленников, старший техник-лейтенант Лытаев, инженер полка майор Копылов и весь наш технический состав. Это они позаботились не только о том, чтобы материальная часть радиостанций была хорошо подготовлена к работе, но и о том, чтобы летчики досконально изучили эту технику, умели хорошо пользоваться ею.
В свободное от боевых вылетов время или в нелетную погоду проводились занятия, на которых мы изучали основы радиотехники, знакомились с устройством приемника и передатчика. Особенно увлекались мы настройкой и перестройкой своих самолетных радиостанций. В короткий срок овладели программой и держали экзамен перед строгой комиссией. Результаты оказались весьма успешными: 23 летчика сдали на первый класс, 7 — на второй и 4 — на третий.
Серьезное внимание организации радиосвязи в полку уделял наш командир А. И. Покрышкин. Особенно строго требовал он поддержания радиодисциплины в полете и в бою.
Радиосвязь быстро и уверенно стала входить в нашу боевую жизнь. Подходя к линии фронта, мы слушали информацию о наземной и воздушной обстановке, о наличии противника, его численности, боевом порядке, высоте полета. Со станции наведения, находившейся на переднем крае в боевых порядках наземных войск, наиболее опытные офицеры руководили боем, вводили в действие, если этого требовала обстановка, резервы, вызывали о ближайших аэродромов дополнительные силы.
26 мая 1943 года в ожесточенных боях на Кубани наша дивизия, отражая массированные налеты вражеских бомбардировщиков, сопровождаемых большим количеством истребителей, благодаря правильно организованному взаимодействию между группами, а в группах — между летчиками, благодаря грамотному управлению воздушным боем с помощью радио, только за один день сбила 30 и подбила 27 фашистских самолетов.
Этот и другие мастерски проведенные бои показали нам, летчикам, преимущества управления боем по радио, роль и значение радиодисциплины, надежной связи в группах и со станцией наведения.
Но радио не только обеспечивало успех в бою. Оно также помогало и при обычных полетах, когда в воздухе складывалась аварийная обстановка. Так, в нашей части заходили на посадку без выпущенных шасси 6 летчиков — Черников, Иванов, Копейка, Голосуй, Никитин, Сеничев. Когда машины были на планировании, пилотов предупреждали с земли, что шасси не выпущены. Самолеты уходили на второй круг, а затем совершали посадку по всем правилам.
4 июня 1944 года 20 самолетов (ведущий Покрышкин) были предупреждены по радио, что аэродром Стефанешты закрыт. Самолеты взяли курс на запасной аэродром и благополучно произвели посадку.
3 июля того же года летчики Торбеев и Стаценко были по радио наведены на Хе-111 и сбили его.
21 июля группа истребителей (ведущий Труд) была по радио перенацелена с КП в другой район прикрытия и вскоре сбила здесь 4 вражеских самолета.
Были и такие случаи. Подбитый Ил-2 заходил на посадку поперек полосы. Летчику немедленно передали на его волне предупреждение, и ошибка была исправлена.
Особенно выручало радио летчиков в бою. Летчик Новиков предупредил ведущего группы капитана Старчикова:
— "Месс" в хвосте!
Сам же атаковал врага и сбил его.
Примерно, в такой же ситуации летчик Ивашко сбил Ме-109, предварительно предупредив ведущего капитана Клубова.
Предупредил однажды Новиков и летчика Еремина, что на него идут в атаку шесть "Фокке-Вульф-190". Но Еремин не слушал сеть, а все время работал в режиме передачи, требуя прикрывать его. И, конечно, был сбит.
Два "Фокке-Вульф-190" пошли в атаку на Покрышкина, о чем его сразу же предупредил летчик Гурченко. Маневр — и один стервятник падает. Второму удалось уйти.
Успешно использовалось радио для оперативной передачи разведданных. За период наступательных операций осенью 1944 года наши летчики передали по радио 23 ценных разведданных. Так, например, летчик Цветков обнаружил в районе Львова танковую группировку и скопление самолетов на аэродромах и тут же сообщил об этом командованию. Еще до того, как Цветков возвратился на свой аэродром, в воздух были подняты до 100 штурмовиков и бомбардировщиков, которые нанесли удар по указанным Цветковым объектам.
Таким образом, как новое средство управления боем радио получило в истребительной авиации признание. Летчики на практике убеждались, какие у него широкие возможности...
Сердце зовет к отмщению
Полковая трехтонка ЗИС-5, кузов которой оборудован деревянными досками-скамейками, держит курс на Люблин. Все места заняты. Машина то бойко катится по асфальту, то, сердито урча мотором, пробирается по разбитой проселочной дороге. Шофер, немолодой и бывалый солдат, осторожно ведет машину, объезжая воронки, еще не засыпанные после боев. Но порой так тряхнет на этих военных ухабах, что мы, сидящие в кузове, хватаемся то за борт, то друг за друга, чтобы удержаться на местах.
Фронт перебросился через Вислу и удалялся все дальше на запад. Не слышно уже было артиллерийской канонады, и земля не вздрагивала от взрывов снарядов и авиабомб. Над нашими переправами все реже появлялись вражеские самолеты.
Но мы все же поглядываем вверх: не появится ли "мессершмитт"? Небо-то прифронтовое, от него всего можно ожидать.
А цель нашей поездки необычная: мы совершаем экскурсию в Майданек. Он только что освобожден нашими войсками, и весть о страшных злодеяниях фашистских извергов разнеслась по всему фронту. Не укладывается в голове, что подобное могли совершить люди над людьми.
Не доезжая километров двадцати до Люблина, машина остановилась. Два польских офицера просят подвезти их. Потеснились, усадили их. Видно, что они фронтовики. У одного рука забинтована и подвязана. Он хорошо говорит по-русски, и когда рассказывает о злодеяниях фашистов, глаза его пылают гневом. Второй, помоложе, почти все время молчит, опустив голову, или в грустной задумчивости глядит куда-то вдаль. Первый объясняет нам причину: вся его семья была увезена гитлеровцами в Майданек. О судьбе своих близких он ничего не знает.
В Люблине они сошли.
За городом, на небольшой возвышенности мы увидели приземистые строения. Это и был печальной известности Майданек. Территория обнесена вокруг проволочными заграждениями в несколько рядов. Между ними оголенные электрические провода высокого напряжения. На небольшом расстоянии друг от друга — наблюдательные вышки, на которых установлены прожекторы. Ночью весь периметр проволочного забора освещался. Охрана дежурила круглосуточно. На ночь выставлялись еще и сторожевые собаки. Гитлеровские изуверы предусмотрели все, чтобы их жертвы не могли вырваться отсюда.
...Взволнованные увиденным, мы внимательно слушали экскурсовода-поляка. Он знает многие подробности: ему довелось испытать участь узника этого лагеря смерти. И только стремительное наступление советских войск спасло его от гибели. Работал он слесарем-водопроводчиком, видел все ужасы, творимые носителями "нового порядка".
— Каждая новая партия узников, поступавших в лагерь, тщательно проверялась по списку, — рассказывал экскурсовод. — Затем вновь прибывших отправляли в баню. В раздевалке узники обязаны были сдать золотые вещи, часы, кольца, чтобы, как им объясняли надзиратели, получить свои ценности после, при выходе. Но никто из них не знал, что за моечным отделением находилась... газовая камера. Люди вовсе и не подозревали, что они обречены, что их ждет смерть. После мытья им предлагали пройти "дезобработку". Двери камеры, до отказа набитой людьми, герметически закрывались, включалась подача газа — и несколько минут спустя все заканчивалось. С противоположной стороны подъезжали автомашины, открывалась тыльная дверь — и в кузовы уже грузились трупы. Их отвозили к специально предназначенной площадке. Тела укладывались штабелями вперемежку с дровами. Остальное довершал огонь.
Такова была участь тех, кого направляли сюда для немедленного уничтожения...
Мы осмотрели эту "баню", затем отправились осматривать лагерь. Здесь находились узники, которых фашисты обрекли на медленную мученическую смерть. Лагерь был разбит на секторы. В каждом секторе, тоже обнесенном проволочными заграждениями, стояли бараки, в которых жили, в ржидании своей очереди умереть, узники. В бараках стояли двухъярусные деревянные нары с матрацами, набитыми сеном. Стояли печки-буржуйки, но дров не давали.
Невдалеке от бани был вырыт колодец глубиной метров семь. На дне его, по центру, был вбит острый штырь. Если кто-нибудь из узников провинялся, его заставляли поднять огромный камень, лежавший у колодца. Это, естественно, было не под силу истощенному, обессиленному "штрафнику". И тогда надзиратели сталкивали его в колодец, узник падал на штырь, который пронизывал его.
Тело очередной жертвы снимали со штыря крючком и выставляли для устрашения непокорных.
За бараками возвышались квадратные кирпичные трубы крематория. Рядом с печами был небольшой кирпичный домик, а в нем — так называемая "операционная". Здесь "хирурги" производили опыты над живыми людьми. Жертву ожидала печь.
Пепел просеивался: изуверы искали ценности, которые, по их предположению, узники могли взять с собой.
Нам показали два больших барака, заполненных обувью. Здесь ее было около двух миллионов пар — различных размеров, начиная с пинеточек, с маркой многочисленных обувных фирм Европы. Обувь эту сортировали. Из поношенной делали выкройки размером поменьше, отправляли на фабрику — шить "новую".
И еще рассказал нам экскурсовод: когда начиналась экзекуция над узниками, включалась музыка. Мощные динамики заглушали вопли и стоны истязаемых. Под звуки чарующих мелодий фашисты истребляли людей: расстреливали, вешали, сжигали. Это был сущий ад.
Я подробно воспроизвожу все, что увидел, что узнал от нашего экскурсовода потому, что хочу поведать о чувствах и мыслях, которые овладели тогда нами. Гнев, ярость, желание немедленно отправиться в бой, чтобы мстить фашистам за их черные дела. И виделись нам наши люди, в том числе и летчики, и среди них Михаил Девятаев — которые волею случая оказались в плену: их самолеты были сбиты над захваченной врагом территорией. Где они, что с ними? Быть может, сюда, в Майданек, доставили их с той, очередной группой обреченных? А может...
Не знали мы еще тогда, что Михаил Девятаев жив, что вырвался он из плена на вражеском самолете. Себя спас и еще несколько товарищей уберег от верной гибели.
Позднее, в марте 1945 года, вражеской зениткой был подбит самолет Ивана Бабака. Мы уже имели представление о гитлеровских лагерях, и с горечью думали о судьбе своего товарища. Герой Советского Союза Иван Ильич Бабак все же остался жить. Он многое перенес. Полуобожженный, измученный пытками "следователей" другого фашистского застенка, расположенного в предгорьях Альп, он уже не думал, что увидит солнце. И только случайность спасла его.
Мы встретились уже после войны. И с Михаилом Девятаевым, и с Иваном Бабаком.
Возвращались мы из Майданека, мысленно торопя шофера: скорее в полк!
Сокол умирает в небе
Из Макшишува наш 16-й авиаполк перебазировался в Скотники — на Сандомирский плацдарм. До переднего края — рукой подать. Только взлетишь, наберешь высоту — и вот он, фронт!
Скотники встретили нас неприветливо. Плохая погода — это еще полбеды. А вот то, что потеряли мы здесь своего боевого товарища, бесстрашного аса, командира первой эскадрильи капитана Виктора Жердева — это уже была беда.
...Шел январь 1945 года. Войска 1-го Украинского фронта готовились к одному из решающих ударов с Сандомирского плацдарма в общем направлении на Бреслау.
Операция готовилась быстро и скрытно. Войска пополнялись людскими резервами, боевой техникой, вооружением. В очень короткий срок сюда было подано 2500 железнодорожных эшелонов. Из тыла к линии фронта доставлялись различные военные грузы, необходимые для питания и успешного проведения операции.
Миллионы артиллерийских снарядов, мин, гранат, ящиков с патронами подвозились автомобильным транспортом непосредственно на передний край, к огневым позициям.
В штабах всех степеней шла упорная подготовка, отрабатывалась организация боевых действий, связи, взаимодействия между родами войск, тактических приемов боевых действий непосредственно при прорыве обороны противника. С этой целью группа руководящего состава нашей дивизии и входящих в нее полков выезжала на передний край — на рекогносцировку.
16-й истребительный авиаполк, как и многие другие полки истребительной авиации, сосредоточенной на Сандомирском плацдарме и вблизи его, имел задачу прикрыть с воздуха боевые порядки наших наземных войск от ударов вражеской авиации в период операции.
Погода в это время стояла пасмурная, сплошная облачность свисала "лохмотьями" почти до самой земли. Часто моросил дождь, временами переходивший в мокрый снег. Дул пронизывающий холодный ветер. Кругом сырость, грязь. Из-за такой погоды авиация вынуждена была резко сократить свои действия. Мы сидели на земле, ждали погоды. С каждым днем напряжение росло: все ждали сигнала, чувствуя, что наступление вот-вот начнется.
11 января. Всю ночь по заданным рубежам ведется методический артиллерийский огонь. Пружина взведена, палец лежит на спуске. Но сигнала все еще нет.
12 января. В 5.00 по московскому времени на вражеский передний край и глубину его обороны по всему фронту обрушился первый залп. За ним последовал второй, третий... пятый... десятый. Сотни тысяч снарядов, мин, ракет полетели на головы фашистов. Земля дрожала от взрывов, весь фронт полыхал в огне. Все смешалось в дыму и пламени.
Но вот орудийный грохот стих. Наступила немая гнетущая тишина. Ошеломленный противник ждал, что же будет дальше. Так продолжалось несколько часов. И вдруг снова по всему фронту прокатился гром. Три часа подряд длился несмолкаемый грохот второго, решающего артиллерийского налета на вражеские позиции.
И снова стало тихо. Но только ненадолго. Откуда-то поплыл, нарастая, мощный рокот. Из укрытий выползли танки, самоходные орудия, бронетранспортеры и ринулись вперед. В рост поднялась пехота, и морским прибоем покатилось на врага многоголосое "Ура-а!".
Подмяв под себя противника, сбив его с занимаемых позиций, войска 1-го Украинского фронта продвигались в направлении Кельце, Ченстохов и далее — к границам фашистской Германии, нацелившись острием наступательного клина на Бреслау.
Наступление развивалось успешно, и к вечеру фронт отодвинулся на запад. Грохот канонады постепенно затих.
А погоды по-прежнему нет. Ни наша, ни вражеская авиация не действует. Самолеты "привязаны" к земле. Боевые действия ведут лишь наземные войска.
13 января с рассвета весь личный состав полка находится на аэродроме. Мы готовы к вылетам на боевое задание. Погодные условия над местом нашего базирования несколько улучшились. Хотя облачность все та же, 10 баллов, но нижний край ее немного приподнялся и стал ровнее. Туман начал рассеиваться. Видимость стала 1,5- 2 километра.
В 9 часов 40 минут первым на боевое задание вылетел комэск 1-й эскадрильи капитан Виктор Жердев. Он отправился во главе четверки. Его ведомый — В. Березкин. Вторая пара — К. Сухов и И. Руденко.
Не успела четверка собраться в боевой порядок, встать на заданный курс к линии фронта, как очертания машин растаяли в густой дымке.
На КП от Жердева получен доклад: высота нижнего края облаков — 200 метров.
По мере приближения к линии фронта облачность все больше и больше понижалась. Над передним краем, как сообщил Жердев, нижний край ее простирался на высоте 100-150 метров. Таким образом, четверка наших истребителей была буквально прижата облачностью к земле.
Жердев перестроил группу в правый пеленг и стал патрулировать вдоль переднего края в районе Кельце — Сташев. Летчикам видно было, как наши танковые части, вклинившись в боевые порядки отступающих войск противника, стремительно идут вперед, а пехота уже выбила фашистов из ряда опорных пунктов и расширяет прорыв.
И вдруг по самолетам ударили "эрликоны". Жердев резким маневром ушел от огненных трасс вправо. Но тут вновь вспыхнули разрывы — уже вступила в действие зенитная артиллерия более крупного калибра. Но тщетно стараются расчеты вражеских орудий, тщетно целятся пулеметчики, тщетно палят в воздух из винтовок гитлеровские солдаты. Советские истребители уже скрылись в толще тумана.
Жердев бросает взгляд на часы: времени осталось очень мало, скоро пора возвращаться. Надо еще доразведать, где же наши передовые части вступили в соприкосновение с отступающим противником и ведут с ним бой, на какой рубеж они вышли...
Жердев приказывает паре Сухова следовать прямо, а сам с Березкиным отвернул влево, направляясь на северо-запад.
Снизился. Внимательно смотрит вниз. Показались отступающие колонны фашистов. Впереди по курсу — длинная вереница автомашин. Справа и слева ползут по полю танки, ведут огонь. Снизу потянулись к самолетам огненные нити...
— Разворот вправо! — скомандовал Жердев и добавил: — Видишь, как фрицы драпают?!
И вдруг яркая вспышка огня ослепила летчика. Он ощутил резкий удар по корпусу машины. Самолет вздрогнул, подброшенный силой взрывной волны — и тут же запылал.
Березкин видел все: и то, как самолет его ведущего буквально облепили шапки разрывов, и то, как один из снарядов, угодив в истребитель, брызнул уже изнутри его пламенем и дымом.
— Виктор! Виктор! — звал Березкин своего командира. — Ты жив?
— Живой! — ответил Жердев. — Да вот мотор что-то барахлит.
— Виктор, ты горишь! Тяни домой. Я прикрываю!..
Мотор горящего истребителя стал давать перебои. Машина медленно и неотвратимо теряла высоту. А разве полторы сотни метров — это высота? Разве воспользуешься парашютом?
Вот мотор совсем заглох. Под крылья бежит земля. Ползут по ней вражеские автомашины. Мечутся, шарахаются от стремительно несущегося на них факела солдаты в зеленых шинелях.
Березкин неотступно следует за своим командиром. Он маневрирует, уклоняясь от прицельного огня средств противовоздушной обороны фашистов. Он должен помочь Жердеву. Но как? Чем?
Он видит, как горящий самолет на выравнивании резко клюнул носом, затем ударился о землю и перекувырнулся несколько раз. Видимо, тяги руля высоты перегорели, и самолет оказался неуправляемым.
— Виктор!.. — с горькой досадой произнес Березкин. Но Жердев, командир эскадрильи, коммунист, превосходный боевой летчик и замечательный товарищ, этих слов уже не слышал. Включенная на прием рация молчала. И хоть невозможно было в это поверить, Березкин понял: капитана Жердева уже нет в живых.
Домой, на свой аэродром вернулись только три истребителя. Березкин и Сухов подробно доложили командиру полка обо всем, что произошло. Майор Речкалов без промедления отправил группу в тот район, где ушел самолет Жердева.
Его тело привезли в родной полк на вторые сутки. Уже в Боржимув, куда мы только что перелетели.
Наши товарищи, побывавшие на месте его гибели, узнали от очевидцев этой трагедии некоторые подробности. К упавшему советскому самолету сразу же бросились гитлеровцы. Они вытащили из кабины уже мертвого летчика, сняли ордена, забрали какие-то документы — и быстро уехали. Фашисты спешили: русские танки были совсем близко, все громче становился говор их пушек...
17 января весь личный состав 16-го авиаполка при развернутом нашем боевом знамени прощался с отважным воздушным бойцом капитаном Виктором Ивановичем Жердевым. Четверка истребителей под командованием старшего лейтенанта Сухова поднялась в воздух и дала прощальный залп из всех огневых точек. Этим мы выразили клятву всех летчиков полка беспощадно мстить фашистам за нашего бесстрашного товарища, за нашего боевого комэска.
Штабной писарь составил официальный документ о том, что Виктор Иванович Жердев погиб в бою за Советскую Родину, командир подписал — и ушло печальное известие родителям героя на Кавказ, в Ессентуки, где Виктор родился и рос.
Виктор Жердев с самого детства полюбил авиацию, занимался в авиамодельном кружке, затем поступил в аэроклуб. Ему очень нравилась мужественная, полная романтики профессия летчика.
В первые же дни войны комсомолец Виктор Жердев занял свое место в боевом строю защитников Родины.
В армии он стал коммунистом. Он показал образцы верности долгу, мужества и героизма.
...Много лет прошло с того дня, как не стало Виктора Жердева. Но у нас, его однополчан, ощущение такое, что он жив. Образ Виктора, образы других наших боевых братьев, не вернувшихся с войны, живут в нашей памяти, в наших сердцах. Бывая в Ессентуках, обязательно навещаем его родителей. Вспоминаем. Они рассказывают нам о детстве Виктора, его увлечениях. Мы — о его фронтовых делах, его боевом мастерстве, бесстрашии и героизме. На боевом счету Виктора, награжденного двумя орденами Красного Знамени и орденом Красной Звезды, было 12 сбитых вражеских самолетов. И это в возрасте 25 лет! Сколько было у него еще впереди?! И была впереди Победа. Он шел к ней, он спешил! Он рвался в битву, чтобы приблизить час окончательной расплаты с фашистами...
На братском кладбище в Варшаве покоится прах отважного русского сокола. А мы тогда, в январе 1945 года, открыли счет мести за него. Наши войска неудержимой лавиной двигались к границам Германии. Освобожден Ченстохов, очищен от фашистов Радом. Наконец, вот она, под крыльями — граница рейха!