Испытание огнем
Война
22 июня 1941 года... Это был самый обыкновенный воскресный день — солнечный, небо синее-синее, на фоне которого ослепительно блестели снежные вершины Кавказских гор. На душе у нас было легко и весело от сознания, что еще одна трудная летная неделя закончена и что нами по праву заслужен отдых.
Как и обычно в выходные дни, мы, лётчики, вместе с техниками направились ранним утром по холодку в небольшой городок Сигнах, расположенный высоко на горе. Посмотрели кино, а затем зашли в небольшой, единственный в Сигнахе ресторанчик, славившийся своими шашлыками.
Нас любезно встретил Сандро — немолодой тучноватый грузин, местный чародей кулинарии. Сандро уважал лётчиков, и каждый раз, когда мы приходили, он хоть на минутку оставлял свою жаркую кухню и, вытирая о передник руки, спешил нам навстречу, приглашая за стол:
— Добро пожаловать, дорогие друзья! Кто моего шашлыка не едал — тот в Сигнахе не бывал!
Потом он удалялся готовить шашлыки, а мы, чтобы скоротать время, выходили на веранду покурить.
Так было и в тот день. Стоя у барьера, мы любовались живописным видом городка, беседовали неторопливо о жизни, строили всевозможные планы.
— Смотрите, что там происходит! — крикнул кто-то вдруг из лётчиков, указывая рукой вниз, на центральную городскую улицу. Действительно, происходило что-то непонятное. Люди собирались в небольшие группки, о чём-то оживлённо говорили. Другие куда-то бежали, останавливались, размахивали руками, что-то объясняя, снова бежали.
Что же произошло?
В это время на веранду вбежал инструктор второй эскадрильи Обухов. По дороге в ресторан он приотстал от нашей компании.
— Товарищи, война! — крикнул Обухов.
Мы не сразу осознали это слово. Окружили Обухова, стали его расспрашивать.
— Сейчас... по радио... — сбивчиво, волнуясь, начал он рассказывать, — передали сообщение...
Мы стрелой вылетели из ресторана и пустились по крутой, мощенной булыжником дороге на центральную площадь города.
Да, все так и есть! У репродуктора близ кинотеатра стояли молчаливые люди, внимательно ловившие каждое слово диктора. Здесь же были и старики, которым молодые грузины торопливо пересказывали суровые слова первой фронтовой сводки. В нашем сознании как-то не укладывалось, что именно сейчас, ясным июньским утром, от Балтийского до Черного морей идут жестокие бои. Но это было так...
Когда мы прибежали на аэродром, наши курсанты и летно-технический состав были уже на построении. Мы быстро переоделись в форму и тоже встали в строй.
Начальник школы полковник Попов открыл митинг. Слово взял заместитель начальника школы по политчасти батальонный комиссар Аристархов. Коротко сообщил он о вероломном нападении гитлеровской Германии, о развернувшихся ожесточенных боях по всей нашей западной границе, о мобилизации всех сил страны на отпор врагу.
Затем выступали летчики, техники, механики. Люди возмущались, негодовали, заявляли о своем желании отправиться на фронт. Мой друг Баланин, крепко сжав зубы, сказал:
— Ну, смотрите, фашистские псы! Придет время — завоете, да будет поздно!
Каждому из нас весть о войне оборвала какие-то планы, мечты, в каждом сердце заныла щемящая тревога за нашу Родину, за родных, близких...
Потянулись длинные военные дни. По радио передавали тревожные вести: враг рвется к столице нашей Родины — Москве. Армия сражается за каждую пядь земли. В воздушных боях, несмотря на численное превосходство вражеской авиации, наши летчики показывают образцы мужества и героизма.
Подвиги капитана Гастелло и многих других наших собратьев волновали и вдохновляли нас. Мы искренне верили в нашу славную авиацию, верили в то, что не сегодня-завтра враг будет остановлен и разбит.
Школа наша перешла на уплотненную программу подготовки курсантов-летчиков. С самого рассвета и до темноты в небе беспрерывно стоял гул моторов. Мы летали в две смены, делая по .пятьдесят вылетов в смену на один самолет: фронту нужны летчики!
В один из дней после окончания полетов нас прямо здесь же, на аэродроме, собрал начальник школы. Рядом с ним стоял батальонный комиссар.
— Товарищи летчики! — сказал полковник Попов, — фронту нужны бойцы-истребители. Кто желает поехать на фронт и готов драться с фашистами — шаг вперед!
Весь наш строй сделал шаг вперед — только загудела земля.
— Спасибо! — растроганно произнесли в один голос Попов и Аристархов.
Затем начальник школы, немного помолчав и справившись с волнением, сказал:
— Мы подумаем... Мы отберем необходимое число добровольцев. А кто останется — не огорчайтесь: должен же кто-то и здесь, в тылу, готовить летные кадры для фронта!..
На следующий день нам зачитали список отъезжающих на фронт. Моя фамилия была названа в числе десяти фамилий летчиков-добровольцев. На сборы — два дня. Собираясь, я кое-что из своих вещей роздал друзьям, кое-что оставил хозяевам, где жил на квартире.
И вот долгожданный час настал. Нас торжественно провожали. На плацу был построен весь личный состав школы. Полковник Попов и батальонный комиссар Аристархов произнесли напутственные речи. Мы в ответ заверили товарищей, что на фронте не посрамим чести нашей школы, что задание партии и правительства выполним!
Через два дня мы приехали в тот город, где формировалась наша истребительная часть. Ещё издали заметил наспех замаскированные самолёты И-15 "бис". Видимо, будем воевать на них.
Бывалые лётчики, уже понюхавшие пороху, проводя меня с чемоданом в дверь, тут же незамедлительно стали изощряться в остротах:
— Эй, парень, куда это ты с таким пульманом собрался?
Понятное дело — авиация без шуток не может, и шутников во все времена на аэродромах хоть отбавляй. Но как бы там ни было, мне стало неловко, и уже на следующий день я поспешил избавиться от "пульмана" и лишних вещей. Себе оставил только пару белья да фотоаппарат "ФЭД", с которым я впоследствии прошёл всю войну и который мне помог многое сохранить на память.
Фронтовики нас встретили дружелюбно. Распределили по эскадрильям — и началась наша новая жизнь. Мы готовили материальную часть, расчищали взлетно-посадочную полосу, которую все время заносило снегом...
Время было трудное. Полеты производились редко: не хватало горючего, запасных частей. А тут еще мартовская слякоть, грязь, перемешанная со снегом.
Унты и одежда у нас были вечно мокрые, а за день так находишься, что к вечеру еле добираешься до койки. На наш вопрос "Почему мало летаем?" майор из штаба недовольно буркнул:
— Погодите, налетаетесь еще!
Каждый вечер, сгрудившись у старенького репродуктора, мы слушали сводки Совинформбюро, спорили, обсуждали создавшуюся обстановку. Бои на всех фронтах шли по-прежнему ожесточенные.
Я, как и большинство из нас, все время думал о фронтовой жизни, рвался поскорее начать боевые дела. Но вот к нам приехал начальник штаба полка и зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось: всех летчиков-инструкторов, прибывших в марте, вернуть обратно в свои школы.
Это известие свалилось на нас, как снег на голову. И хотя мы понимали, что возражать и доказывать что-то бесполезно, — приказ есть приказ, — все же попросили командование полка повременить денек-другой: может, в Москве передумают — все бывает! — летчики-то очень нужны фронту.
— Вот именно, очень нужны фронту, — отпарировал начальник штаба полка. — Так что езжайте и готовьте летчиков фронту.
Как же мы теперь будем смотреть в глаза своим товарищам, когда вернемся в школу? Но ничего не попишешь — приказ! Как назло, и документы на этот раз нам выдали тут же, незамедлительно, без всяких проволочек. А мы еще надеялись: пока оформят документы, пока то, да се... А там глядишь... Но ничего этого не случилось, и пришлось нам возвращаться обратно.
Настроение у всех было пресквернейшее. Но мы зря расстраивались. В школе нас встретили как фронтовиков, хотя ни одного вражеского самолета мы не видели, даже в воздухе.
Командир эскадрильи майор Михайлов сказал:
— А мы знали, что вы вернетесь — и ваши группы курсантов снова закреплены за вами.
Вскоре мы привели себя в порядок, успокоились: кто-то ведь должен, действительно, готовить летные кадры для фронта.
И все же вышло по-нашему! Правда, не сразу, но вышло. Как-то нам, "горемыкам", поручили перегнать самолеты УТИ-4 на один из аэродромов, расположенных на юге страны. Здесь находился центр комплектования и пополнения фронтовых частей летным составом. Был, это, своего рода, перевалочный пункт летчиков. И с кем ни поговоришь — каждый уверен, что без него фронт не обойдется и что именно ему кто-то из штаба обещал ускорить оформление в боевую часть. Мы сдали самолеты и ждали оформления документов, прислушиваясь, кто что говорит.
— Ну вот что, хлопцы! — сказал как-то один из нашей группы, Дубровский. — Победителей не судят. Давайте, пока мы здесь находимся, потревожим начальство, "постучимся", может, и нам откроют? А выгонят — так выгонят, нам не привыкать!
Так мы и постановили. И уже на следующий день с утра обратились к начальнику штаба запасного авиаполка со своей просьбой, рассказав ему по порядку всю историю, приключившуюся с нами.
— Ну и народ! — сокрушенно покачал он головой. И к нашей неописуемой радости вдруг сказал:
— Хорошо. Обещаю. Заберем вас в действующую авиацию! Только сразу это сделать пока невозможно. Сейчас у нас организуются ККЗ — курсы командиров звеньев, хотите там заниматься? Начало занятий со следующей недели.
Хотим ли мы? Что за вопрос? Конечно. Мы с радостью согласились. Наш острослов Ахапкин тут же расшифровал ККЗ по-своему — "кое-как зацепились!".
Начальник штаба свое слово сдержал, и через несколько дней мы приступили к занятиям. Они были организованы хорошо; проводили их опытные фронтовые летчики и инженеры. Учеба нас захватила, особенно нам нравилось изучать тактику воздушного боя и использование самолетов различных типов в воздушном бою.
Недели две спустя нашу группу вызвали утром в отдел кадров полка. Начальник отдела кадров сказал, что с нами желает побеседовать командир штурмового полка. Встреча с ним состоялась в тот же день. Мы, конечно, догадались, что нам будут предлагать перейти в штурмовую авиацию, которая уже тогда становилась грозной силой в борьбе с наземными войсками фашистских захватчиков.
Командир штурмового полка оказался опытным боевым летчиком и хорошим агитатором. На его груди сверкали орден Ленина и три ордена Красного Знамени. Он радушно встретил нас в штабе, познакомил с летчиками своего полка, у которых на гимнастерках, как и у него, сверкали ордена и медали.
Тут, в части, мы неожиданно для себя увидели портрет нашего товарища по Ульяновской школе Сынбулатова. На его груди было немало орденов. Внизу под портретом надпись, говорящая о том, что этот летчик является гордостью полка. Сынбулатов смотрел на нас с фотографии и точно спрашивал: "Что задумались, друзья? Профессия штурмовика не хуже профессии летчика-истребителя!" Командир полка повел нас к самолету Ил-2, показал нам его, сообщил тактико-технические данные и боевое применение.
— Это, товарищи, грозная машина, фашисты называют ее "черная смерть". Летчик-штурмовик, как никто другой, видит плоды своей работы, видит панику и ужас в фашистских колоннах. Его, как родного брата, любят и ждут наши пехотинцы.
Так говорил командир полка, и мы почувствовали, что он по-настоящему влюблен в свое оружие и в совершенстве владеет им.
— Ну что, товарищи, кто желает в наш полк? Мы быстро переучим — и на фронт!
Тут же несколько наших товарищей дали согласие перейти в штурмовой полк. Командир с радостью принял их.
Мы же — "твердые истребители" — остались верны своему призванию и решили, что у нас еще будет не меньше шансов рассчитаться с гитлеровцами за все их злодеяния, за все их черные дела. По интенсивности нашей подготовки мы почувствовали, что скоро, очень скоро пойдем в боевые полки!
Так оно и произошло. Через несколько недель нас, оставшихся летчиков, вызвали в отдел кадров, выдали нам предписания и отправили прямо на фронт — в 229-ю ИАД (истребительная авиационная дивизия), которой командовал генерал-майор авиации Шевченко. Нас распределили по полкам. Дубровский, Сокольский и я попали в 40-й ИАП, а остальные ребята — в 84-й ИАП.
Мне на первых порах не повезло: я подхватил где-то малярию, и уже по дороге на фронт она меня начала трепать — температура временами доходила до 39°. Мы добирались, как говорят, на перекладных — на машинах, на открытых железнодорожных платформах. Болезнь от этого только прогрессировала. Не успел я приехать на место, где размещался наш полк, как меня сразу же отвезли в лазарет. Итак, вместо строевой части я оказался... в лазарете.
Лечение проходило медленно. Иногда я сидел у окна и с грустью думал: "Мои друзья уже, наверное, воюют, а я ничем не могу им помочь".
Целыми днями мне слышен был гул самолетов, уходящих на боевые задания и возвращавшихся обратно. Порой сквозь рев наших моторов пробивался пронзительный звук "мессершмиттов", и тогда раздавался грохот зениток, стучали пушечно-пулеметные очереди. Все это мне говорило о том, что идет воздушный бой. С каким нетерпением в такие минуты я ждал своего выздоровления! Как хотелось мне скорее прийти своим товарищам на помощь!
Однажды вечером меня навестили Дубровский и Сокольский. Они сообщили, что моего товарища Женю Шахова сбили "мессеры" прямо над нашим аэродромом. Группа пришла тогда с задания и стала заходить на посадку. В это время два "мессера" атаковали самолет Шахова, и он прямо на глазах всего полка сгорел в воздухе.
Я не мог представить себе, что Евгения уже нет в живых, ведь я хорошо знал его! Мы с ним много поработали в школе в одной эскадрилье, даже сидели в летной столовой за одним столом. И вот его нет...
Да, к бою надо готовиться как следует, и во фронтовое небо взлетать нужно во всеоружии! Война не признает слабых, не прощает тем, кто допускает промахи. Значит, надо учиться у летчиков, которым довелось уже не раз и не два встретиться в бою с фашистскими асами, нужно знать тактические приемы врага, знать слабые и сильные стороны немецких самолетов.
Здоровье мое вскоре пошло на поправку: шатаясь от слабости, я начал выходить на воздух, выбирал место поудобнее и наблюдал за небом. Меня одолевали противоречивые чувства: с одной стороны, я понимал, что я еще слаб и идти в бой мне сейчас нельзя, а с другой, как-то неловко, стыдно было лежать в одной палате с раненными в воздушных схватках. Мне хотелось немедленно покинуть лазарет. Я стал торопить врачей, досадуя на медицину, что не придумала еще лекарство, которое бы сразу излечивало от малярии.
— Ох, парень, парень! — сказал мне с грустью главный врач лазарета. — Разве на одну малярию нужно быстровылечивающее лекарство? Нам бы препарат такой, чтобы смертельно раненные и безнадежные выживали — какие люди уходят...
Да, и он, врач, и я, летчик, оба понимали, что такого волшебного лекарства пока нет и что лучшее лекарство сегодня — это смерть врага. Чем больше будет уничтожено фашистских захватчиков — тем больше хороших людей останется жить на земле.
Наконец через двадцать дней меня выписали из лазарета, и я возвратился в полк. К тому времени мои товарищи Дубровский и Сокольский уже летали на боевые задания. И хотя не имели еще на своем счету сбитых фашистских самолетов, но уверяли, что сбивать их можно!
Меня представили всем летчикам полка. Я смотрел на них и думал, что мне крепко повезло: я попал в семью опытных воздушных бойцов, таких, как Чупиков, Баранов, Шлепов, Додонов, Пилипенко...
Я уже физически окреп, и меня стали "провозить" на УТИ-4 по кругу и в зону. Затем, когда я восстановил технику пилотирования, командир эскадрильи капитан Пилипенко слетал со мной в зону и дал "добро" на самостоятельную работу.
Приказом по части за мной закрепили боевой самолет. Это был уже старенький истребитель И-16, вооружение его состояло из двух крыльевых пулеметов "ШКАС" нормального калибра и двух "РС". Но я и такому самолету был рад. Чтобы успешнее воевать, на разборах воздушных боев я внимательно прислушивался к выступлениям командиров, к рассказам опытных летчиков, делившихся впечатлениями после удачно проведенных схваток с врагом. Даже самые разрозненные, отрывочные данные, касающиеся тактики немецких истребителей, я старался как-то осмыслить, понять.
В скором времени погибли мои друзья Дубровский и Сокольский. Дубровский был сбит в воздушном бою, а Сокольский погиб при штурмовке вражеской механизированной колонны.
И вот я узнаю, что завтра лечу на задание. Значит, завтра я получу боевое крещение. Скрывать не Стану: поволноваться мне пришлось изрядно. Я пытался мысленно, по рассказам своих боевых товарищей, нарисовать картину завтрашнего боевого вылета, а в голову лезла другая мысль: "А может быть, полет практически будет проходить совсем не так, как я предполагаю?"
Одно дело — слушать рассказы о боях и боевых вылетах, другое — самому слетать и провести бой. Меня волновали многие вопросы воздушного боя и боевого вылета. Например, как быть, если я лечу самым крайним в строю или, как в авиации говорят, замыкающим, а в это время мне в хвост для атаки заходят "мессеры"? Что же я должен делать? Какой надо выполнить маневр?
Мне отвечали:
— Ты должен развернуться "мессеру" в лоб и атаковать его. Затем, после атаки, пристроиться к свой группе.
Это говорили опытные летчики, побывавшие не раз в боях и имевшие на своем счету сбитые самолеты. Не верить я им не мог. Но и понять их мне тоже было трудно. "Как же так, — размышлял я, — мне в хвост для атаки заходит пара "мессеров", я разворачиваюсь им навстречу и, открыв огонь, тоже перехожу в атаку. Но моя ведь группа продолжает идти дальше на цель. Значит, атакуя "мессеров", я отрываюсь от нее и улетаю в противоположную сторону. Но после такого маневра мне долго придется догонять свою группу, чтобы пристроиться к ней. Да и "мессеры" этого не допустят..."
Другие товарищи говорили, что, наоборот, ни в коем случае отрываться от группы нельзя, иначе сразу же собьют. Кому же верить? Я придерживался второго мнения. И решил, что если завтра при выполнении задания сложится такая обстановка, то любыми путями буду держаться в строю.
На следующий день полк выполнял прежние задачи: штурмовал наземные укрепления врага, сопровождая истребителей-бомбардировщиков — "чаек" на боевые задания, вел воздушную разведку.
После обеда командир звена лейтенант Григорьев подозвал меня к себе:
— Товарищ старший сержант Голубев, готовьтесь к вылету на боевое задание.
— Есть! — ответил я и побежал к своему самолету. Наконец-то!
Техник был у самолета и заполнял формуляр.
— Самолет готов к вылету? — спросил я.
— Так точно!
Мы еще раз, уже вместе с техником, осмотрели мой истребитель, и я, убедившись в его готовности, пошел в эскадрилью.
В четыре часа дня командир полка подполковник Чупиков собрал летчиков, участвующих в очередном вылете, и поставил задачу: двумя шестерками истребителей И-16 сопровождать истребителей-бомбардировщиков И-153 и совместными бомбардировочно-штурмовыми ударами уничтожить скопление живой силы и техники противника в районе Малгобек. Боевой порядок на маршруте истребителей-бомбардировщиков — колонна двух восьмерок. Первую прикрываю я своей шестеркой, вторую — капитан Пилипенко; Высота полета до цели-1500 метров, над целью — 1000 метров. Встреча с истребителями-бомбардировщиками — в воздухе над аэродромом. Вылет в 17 часов.
— Вопросы ко мне будут? — обратился к нам Чупиков. Все молчали.
— По самолетам!..
Первый боевой вылет
В 17.00 раздается команда: "По самолетам!"
Я спешу к своему "ишачку". Механик докладывает о готовности — показывает большой палец. Пулеметы снаряжены полным боекомплектом, под крылья подвешены реактивные снаряды. Это уже не учебные стрельбы — это вылет на боевое задание.
Команду на взлет пока не дают, и кажется, что сижу я в кабине целую вечность. Смотрю на часы: 17.05. Еще раз мысленно повторяю задачу, осматриваю кабину, приборы. Наконец, самолет ведущего группы поднимает пыль и спешит к старту. Взлетаем парами. Мы со старшим лейтенантом Григорьевым — в последней паре. Ко второму развороту вся группа в сборе. Едва набираем высоту, как замечаем ударную группу истребителей-бомбардировщиков. Любуюсь их четким строем.
Летим к линии фронта. На высоте 1500-2000 метров видимость ухудшается, появляется дымка. Погодные условия довольно сложные, земля еле просматривается, а ведь и нам — истребителям прикрытия придется наносить удары по наземному противнику в такую погоду, и, чего доброго, могут неожиданно, на большой скорости подойти "мессеры".
Мне становится смешно от таких дум: для чего же мы тогда в небе, если "чего доброго" бояться? Бьют же их ребята — и я попробую. Подумаешь, невидаль — "мессеры"; волков бояться — в лес не ходить!
Иногда сквозь густую дымку проглядывает земля, и вот, совсем неожиданно в большом "окне" я увидел линию фронта.
Чем ближе подлетаем к ней, тем рельефнее картина: отчетливо видно, как горят дома, сараи, видны линии окопов, подбитая техника на дорогах.
На горизонте справа появляется несколько точек. Вскоре становится ясным, что это "мессершмитты". Набирая высоту, они, как на воздушном параде, оставляя за собой шесть легких дымков, заходят нам в хвост. Мы заметили врага вовремя, начинаем маневрировать: сходимся и расходимся на разных высотах, делаем, как говорят летчики, ножницы. А "мессеры", не обращая внимания на наши маневры, тем временем выходят на прямую для атаки. Вижу, заходят на крайнего. А крайний — я...
Мысль работает спокойно, четко. "Так... Как раз тот вариант, о котором я думал, тот, о котором не раз спрашивал у более опытных летчиков. Развернуться им в лоб? Но ведь тогда я оторвусь от своих и наверняка не смогу удачно выйти из неравного боя. Что же делать? Маневр! Пока маневр, и не давать им вести прицельный огонь, а дальше будет видно".
Начинаю маневрировать. Первые трассы проходят где-то в стороне... Но что это? Все шесть "мессеров" резко взмывают вдруг вверх и выходят из атаки. Вскоре выясняется: это подошли на выручку "лагги" и связали фашистские истребители боем.
Под нами — передний край. В небе, справа и слева, выше нас и ниже вздуваются разноцветные шары — оранжевые., серые, коричневые, желтые: бьют немецкие зенитки.
Стараясь сохранить боевой порядок и строй, маневрируем. "Мессеры" ведут бой выше нас с истребителями ЛаГГ-3. А истребители-бомбардировщики уже пикируют на позиции фашистских войск. Теперь наша задача — надежно прикрыть их.
Десятки огненных пунктиров тянутся к самолету. Заглядись — и они прошьют тебя насквозь. Вижу, как истребители-бомбардировщики покрыли черными разрывами весь передний край. Обработав его, они набирают высоту. Теперь "чайки" сами прикрывают нас, а мы атакуем. Вперед! Я направляю машину к земле. Внизу — сплошные клубы дыма и пыли. Цели не видно. Куда стрелять? Но внизу — враг, и я нажимаю на гашетки.
Ведя огонь, проносимся над султанами дыма. Ведущий выводит истребитель из атаки, то же делаю и я.
На какой-то миг теряю из вида истребитель старшего лейтенанта Григорьева. И вдруг, что это? Прямо под носом моего самолета, как в проявителе, когда печатаешь фотоснимки, появляется камуфлированный, дымчатого цвета "мессершмитт". На крыльях черные кресты, кок винта желтый.
"Мессер" появился так неожиданно, что я даже растерялся. Пока размышлял, что предпринять, "мессершмитт" правым разворотом нырнул вниз.
В небе, как мне показалось, царила неразбериха: справа, слева, внизу и вверху проносились наши и вражеские самолеты, и я даже опасался, как бы не столкнуться с кем-нибудь из них.
Конечно, позже я понял, что никакого хаоса тогда как раз и не было — летчики обеих наших групп действовали смело, точно и решительно. Но для меня этот бой ведь был первым.
От разрывов зенитных снарядов в небе образовались серые небольшие облака, которые постепенно расползались и вскоре совсем исчезли. Наши самолеты стали уходить из района атаки, и я, пристроившись к одному из И-16, следовал в общей группе истребителей.
Только теперь я перевел дух и почувствовал, какими нелегкими были минуты над линией фронта. Нет слов и нет красок, чтобы описать и обрисовать тот ад, что творился на земле и в воздухе.
Управлять машиной стало труднее — давала себя знать усталость. Гимнастерка прилипла к телу, но расслабляться еще рано, и я приказывал себе: "Держись. Внимание и еще раз внимание!".
"Мессеры" нас не преследовали, хотя, по рассказам бывалых летчиков, в подобных случаях вражеские истребители долго "висят на хвосте".
Через некоторое время ведущий группы истребителей-бомбардировщиков покачал с крыла на крыло, что означало: "Следуем домой". И-153 пошли дальше, а мы развернулись и вскоре увидели свой аэродром. На душе стало легко и радостно. Все хорошо, все в порядке! Вот и закончен первый боевой вылет.
Становление бойца
"Птицу видать по полету". Эта пословица как нельзя лучше применима к летчику во время боя. Действия опытного воздушного бойца неторопливы, рассчитаны по времени и месту в воздушном пространстве, но они же, когда требует обстановка, стремительны До Молниеносности. Именно это и обеспечивает успех.
У молодого же летчика еще недостаточно выработано внимание, не хватает навыков, которые необходимы ему в бою.
Быстро меняющаяся воздушная обстановка, ее скоротечность, резкие световые и звуковые эффекты, маневры противника — все это требует четких действий, быстрой реакции. Здесь неумолимо действуют и такие факторы, как инерционность сознания и памяти, различная степень реакции на ориентировку относительно земной поверхности и маневрирующего противника и, наконец, законы боевого азарта и самосохранения, в результате которых летчик или необдуманно храбро атакует — "лезет на рожон", либо, наоборот, начинает обороняться, уступая инициативу врагу.
Нелегко учесть все эти факторы, все "за" и "против", не сразу приходит умение сосредоточить внимание на главном. Безусловно одно: надо безукоризненно владеть техникой пилотирования самолета, знать его технические и боевые возможности так, как знаешь себя самого. За каждую ошибку в небе, за каждый промах летчику нередко приходится расплачиваться собственной жизнью или жизнью боевого товарища. Жестокая расплата!
Летчики 40-го истребительного авиационного полка были "втянуты" в боевые действия, имели уже значительный боевой опыт. Постепенно и у меня росло количество вылетов.
Бои в небе шли непрерывно, но я не попадал в критические положения — все больше приходилось действовать в группах, состоявших из опытных воздушных бойцов, я научился повторять их четкие, обдуманные маневры, прикрывать их атаки. Я стал лучше ориентироваться в боевой обстановке и уже начал делать первые, примитивные пока, попытки навязывать свою инициативу противнику.
...Разведка донесла, что на одном из аэродромов фашистское командование сосредоточило до двухсот самолетов различных типов. Необходимо было нанести удар. Для этой цели выделили 22 истребителя-бомбардировщика И-153 и 16 истребителей И-16. Командовать общей группой назначили командира полка истребителей-бомбардировщиков.
Генерал Шевченко, наш командир авиадивизии, принял участие в разработке и составлении плана боевых действий сводной группы. Учли все: схему стоянок вражеских самолетов, какому летчику на какую цель заходить, кому дублировать заход, кому прикрывать группировку.
В указанное время наши истребители попарно взлетают с аэродрома и в назначенной точке встречаются с группой истребителей-бомбардировщиков. Идем на штурмовку. Над линией фронта попадаем под плотный огонь, однако проходим на большой скорости удачно, без потерь.
Аэродром противника открылся внезапно. Да, все было так, как нам говорили. Стоянки буквально забиты немецкими самолетами: здесь и Хе-111, и Ю-88, и Ю-52...
Нас заметили — было видно, как по полю и на стоянках аэродрома забегали, засуетились фигурки. Гитлеровские летчики и техники спешили занять боевое положение. Заклубились две пыльные дорожки — это выруливали два дежурных "мессершмитта".
Ведущий наших истребителей всей четверкой атаковал взлетающих "мессеров", и те вспыхнули, так и не успев подняться с полосы. Над стоянками выросли черные клумбы бомбовых разрывов. Наши самолеты встали в круг и начали поочередную штурмовку аэродрома. Земля окуталась дымом — вражеские стоянки почти не просматривались.
Минут десять штурмуем. В воздухе, кроме наших самолетов, никого не видно. Но вот появляются "мессеры", вызванные по радио с соседнего аэродрома. Вступаем с ними в бой. Судя по действиям "мессершмиттов", летчики на них бывалые. Но и в нашей группе большинство знает почем фунт лиха. Начались петли, виражи, боевые развороты. Из стволов пушек и пулеметов вылетали длинные и короткие трассы очередей.
В память врезалось вот это: навстречу друг другу несутся два истребителя — наш и фашистский. Бьют из всех огневых точек и сходятся в лобовую. Длится это мгновение. Кто первый отвернет, кто не выдержит? Огненное облако, оглушительный взрыв — и, кувыркаясь, летят к земле пылающие обломки, льется огненный дождь бензина, еще секунду назад наполнявшего самолетные баки... Все, что осталось от двух самолетов и двух летчиков...
Кто он, наш летчик? Этого мы пока не знаем, я даже не успел заметить номер машины. Кажется только, что он из группы ведущего наших истребителей — из тех, что уничтожили двух "мессеров" на взлетной полосе.
В этом бою я прикрывал Григорьева, а он, в свою очередь, действовал в составе звена прикрытия наших истребителей.
Ведущий нашего звена на вираже сбивает "мессера". Горит кто-то из наших ребят. Тянутся к земле черные шлейфы дыма...
Время на исходе. Оттягиваемся к линии фронта, а затем пытаемся оторваться от "мессеров". Это не удается, так как нам надо прикрывать истребители-бомбардировщики, а они имеют меньшую скорость, чем наши И-16. Бой не прекращается и над линией фронта. Снова вспыхивают цветные огненные шары зенитных разрывов, тянутся с земли пушечно-пулеметные трассы. Мы теряем еще одного товарища — не успел, видимо, сманеврировать и попал в скрещение нескольких зенитных очередей.
Приходим на аэродром. Нас двенадцать — четверо уже не вернутся. Но враги заплатили за их гибель дорогой ценой: по сообщению разведки, в воздушном бою сбито несколько "мессершмиттов", а на аэродроме уничтожено 32 фашистских самолета, большой склад боеприпасов, десятки машин и другой аэродромной техники. Уничтожено также и немало живой силы противника.
Мы узнаем имя героя, совершившего лобовой таран над вражеским аэродромом: командир эскадрильи капитан Иван Пилипенко. В этом бою он уничтожил также и одного из взлетавших немецких истребителей.
Весной 1943 года наш полк перебазировался в Сальские степи, севернее Кизляра. На этом участке линии фронта, как таковой, не было. Сыпучие пески, барханы... При небольшом, но постоянном ветре барханы кочуют с одного места на другое, засыпая встречающиеся на пути селения и дороги, не говоря уже об окопах и траншеях.
Фашистское командование направило в Сальские степи специальные части, спешно переброшенные из Африки, солдаты которых имели опыт боевых действий в пустыне.
Активно действовала вражеская разведка. На легких броневиках фашистские разведчики часто вклинивались в боевые порядки наших подразделений.
Мы поддерживали боевые действия кавалеристов соединения генерала Кириченко. Порой он сам ставил нам боевую задачу на разведку и штурмовку гитлеровских войск. Частенько нам удавалось "засечь" застрявших в песках фашистских разведчиков. Рейды их броневиков но всегда сходили безнаказанно.
Еще раньше кто-то в шутку прозвал наши И-16 "веселыми ребятами". Так вот, наши "веселые ребята" в те дни трудились на совесть.
От вылета к вылету я продолжал думать о том счастливом дне, когда мне удастся поймать в прицел "мессера". Но время шло, а мне все не везло.
...Наша шестерка уходит на прикрытие наземных войск с задачей одновременно вести разведку. Я уже сравнительно неплохо ориентируюсь в воздушном бою — знаю, когда пойти в атаку, когда и каким маневром выйти из-под вражеского огня.
Мы атакуем фашистскую часть, вклинившуюся в боевые порядки наших сухопутных войск, видим, как бегут и падают под нашими очередями вражеские солдаты, как бросают они боевую технику и оружие.
Закончив штурмовку, некоторое время летим параллельно предполагаемой линии фронта, затем разворачиваемся и идем домой. Внизу однообразная картина — пески, пески...
Но что это? Большое стадо скота, сверху похожее на колышущееся серое озеро, движется во вражеский тыл. Снижаемся: пастухи — немецкие солдаты. Овцы, коровы, испугавшись рева авиационных моторов, шарахнулись. в сторону, часть "пастухов" залегла, другие спешат забраться поглубже в стадо. Если так еще разок зайти, только теперь уже справа, то коровы и овцы побегут прямехонько в расположение наших войск. Наверняка не мне одному пришла в голову такая мысль. Вижу: старший группы капитан Шлепов дает сигнал "Делай, как я!" и заходит на стадо на бреющем. Следом за ним, только с интервалом, то же делаем и мы.
"Пастухи" отстали от стада, мы дали по ним несколько очередей и "погнали" стадо к себе. Когда горючее было на исходе, ушли на свой аэродром. Доложили командованию о выполнении боевого задания и о нашей инициативе.
Командир полка сразу же поднял в воздух четверку истребителей и послал их в район, где находилось стадо, а генерал Кириченко выслал навстречу подразделение кавалеристов: не пропадать же народному добру. Шутка ли, около 1500 голов скота отбили у врага! Вышестоящее командование, в свою очередь, отметило нашу инициативу благодарностью.
Все это, конечно, хорошо: и задание командования выполнили, и народное добро спасли. Но как быть с личным боевым счетом? Я ведь — военный летчик!
В очередном воздушном бою желание сбить вражеский самолет было настолько велико, что я, не раздумывая, пошел в атаку на одного из "мессеров". Как мне показалось, он мог бы стать моей первой боевой добычей. Да, это как раз тот вариант. Гитлеровец меня не видит. Сейчас я сближусь — и... Но фашист меня заметил. Он сделал рывок и ушел в облака. Досадно! Оглядываюсь — моих товарищей тоже не видно. Набираю высоту — опять никого. Значит, увлекся и оторвался от группы. Взял курс на свой аэродром.
Посмотрел на часы — времени в обрез. Вот-вот кончится горючее и мотор остановится. Надо срочно снижаться. Успокаивает то, что наверняка нахожусь над нашей территорией.
Снижаюсь, выбираю подходящую площадку, вижу какое-то селение, десяток глинобитных домишек, пастуха и стадо овец... Мотор с минуты на минуту по моим расчетам может остановиться, и времени на развороты уже нет: заход только с прямой.
Стадо, испугавшись рева мотора, шарахнулось как раз на выбранную мной площадку. Я прекратил выпуск шасси, пошел на второй круг, с волнением отсчитывая секунды: вот-вот мотор остановится, и самолет стремительно начнет снижаться. Отвлекся и забыл дотянуть шасси и поставить на замок. Так с полувыпущенными шасси я и произвел посадку...
Не стоило бы вспоминать, но, как говорится, что было — то было. Шасси, конечно, убрались, самолет пополз по песку на "животе", а сам я — искры из глаз — удалился головой о приборную доску. Пришел в себя, ощутил горячую кровь на лице и на шее.
Выбрался из кабины, осмотрел машину: винт погнут, капот деформирован.
И это в то время, когда в полку каждый самолет на вес золота!
В голове сплошной сумбур: смутные варианты ремонта самолета, отчета перед начальством и стыд — стыд перед боевыми друзьями и перед самим собой.
Смотрю, ко мне спешат военные — пехотный капитан с бойцами. Спрашивает, как я себя чувствую, вижу, смотрит на мое "разукрашенное" лицо и кому-то приказывает срочно вызвать санинструктора. А мне не до медицины. Прошу капитана как можно скорее сообщить в часть о случившемся и передать координаты моего местонахождения. По моим расчетам, я не дотянул до своего аэродрома километров 20-25. Так оно и оказалось на самом деле.
Вскоре на подводе подкатила девушка-санинструктор, обмыла мне лицо, смазала йодом ссадины. На этой же подводе я поехал в ближайший населенный пункт, попросив капитана выставить охрану у самолета-Командира эскадрильи в подразделении я не застал, он был на боевом задании. Пришлось идти на доклад непосредственно к командиру полка. Выслушав меня, он с укором сказал:
— Значит, разбил самолет? Молодец! — Прошелся по комнате, глубоко засунув руки в карманы брюк. — Мы с таким трудом достаем, чиним, латаем самолеты, чтобы бить противника, а ты!.. Самолет я тебе больше не дам!
Так и сказал, — как отрубил. Это был самый суровый приговор, какой только может быть для летчика.
Мне нечего было ответить в свое оправдание и я молчал, понимая, что нелегко будет искупить свою вину...
От летной работы меня отстранили. Летать было не на чем. Я начал работать вместе с техниками и механиками, стал готовить к боевым вылетам самолеты своих товарищей по эскадрилье.
По ночам плохо спал, а если и спал, то чаще, чем до этого, видел во сне "мессера", которого я так и не сбил...
Да и собью ли теперь?
Казалось, прошло много времени, а между тем — не более двух недель. Однажды, когда я, как обычно, работал вместе с техниками на стоянке, меня окликнул командир полка:
— Голубев! В двенадцать часов зайдите ко мне.
— Слушаюсь! — ответил я и подумал: "Какие еще неприятности готовит мне военная служба? Вроде бы и так наказан по самую "защелку".
Вечером узнал, что меня откомандировывают в другую часть и что мне разрешено летать. Известие это было неожиданным и радостным. Только выйдя из домика командира, я осознал, что "опала" моя кончилась и что впереди у меня теперь снова будет боевая жизнь. В ту ночь я долго не мог уснуть, все не мог успокоиться. "Амнистия" отчасти объяснилась отходчивостью авиационного начальства, но немаловажное значение при этом имело и то, что наши летные полки несли ощутимые потери в непрерывных воздушных боях, а опытными летчиками люди, как известно, сами по себе не становятся, — для этого необходимо пройти школу войны.
Я служу на новом месте — в 84-м истребительном авиационном полку. Он стоит в станице Днепровской. Технический состав разместился в сельском клубе, добротном каменном здании, летчики — в домике неподалеку. Ночью нас будит грохот бомбовых разрывов. Выскакиваем на улицу. В бледно-сером свете утра слышим гул немецкого самолета. Кое-кто даже пытается определить тип самолета и узнать, где он сейчас. Ясно одно: бомбежка не случайная, вражеская агентура работает. Наше счастье, что фашист промазал — клуб и домики оказались в целости.
Утром приказ: нанести штурмовой удар по переднему краю противника в районе станицы Крымская. Облачность десятибалльная, нижняя кромка 1000-1200 метров, видимость 3-4 километра. Наши И-16 появляются над целью неожиданно.
"Эрэсами" бьем по немецким траншеям. Навстречу нам тянутся трассы огня. Словом, обычная боевая работа, обычная штурмовка переднего края.
Отработав, я следую с набором высоты за лейтенантом Смысловым. Неожиданно замечаю, впереди по курсу, под облаками, прямо навстречу идет Хе-И1. У него видна кормовая пулеметная установка. Медлить нельзя — его стрелок прошьет меня очередью. Единственное, что я успеваю сделать — это проскочить под самым животом "хейнкеля". Стрелок, конечно, не успевает открыть огонь по моему самолету.
Только я "разминулся" с "хейнкелем", как впереди, откуда-то снизу, на больших скоростях пронеслись два "мессера". Замечаю, "мессы" заложили вираж в мою сторону. Ясно: будут заходить в хвост! Где же Смыслов? Оглядываюсь. Самолета Смыслова не видно. Что это? На хвосте у меня уже "сидит" черная точка. "Мессер" пристроился! Я делаю крутой левый вираж. Так ему труднее поймать меня в прицел. Снова оглядываюсь — "мессер" на хвосте. Закладываю такой вираж, что рябит в глазах. Отстал? Нет, черная точка неумолимо несется за мной. Наверное, минут десять я выписывал диковинные фигуры — бросал самолет, то вниз, то вверх, не давая "мессеру" открыть прицельный огонь. Но он точно прирос к хвосту моего И-16. Чувствую, как гимнастерка прилипла к телу, а "месс" все не отстает...
Короче говоря, это закончилось тем, что мне как-то удалось все же высунуться из кабины побольше и я обнаружил, что все это время уходил от... собственного хвоста, на руле поворота которого имеется для балансировки противовес. Его-то я и принял за точку "мессершмитта".
На аэродроме лейтенант Смыслов сочувственно спросил:
— Рули заклинило, что ли?
Вечером я рассказал о "поединке" с хвостом собственного самолета — летчики от души посмеялись.
84-й ИАП стал перевооружаться на "аэрокобры". Мы засели за изучение материальной части нового самолета и мотора. Времени на освоение новой матчасти — в обрез. Пришлось заниматься с утра до вечера. Недели через две мы сдали зачеты по матчасти самолета, мотора, оборудования и приступили к полетам.
Трудности начались сразу же. И прежде всего — носовое колесо... У этого самолета третье колесо расположено не сзади, а в носовой части. И действия при взлете очень отличны от тех, к которым мы привыкли.
Масса приборов, большой взлетный вес новой машины, сложность в технике пилотирования — все это требовало от летчика повышенного внимания. Тем более, что первый полет на "аэрокобре" мы выполняли почти без провозных.
Первое впечатление — неважное. Самолет кажется нам тяжелым, маломаневренным против юркого И-16. Но когда мы стали убирать шасси и ходить в зону, то сразу же оценили новую машину. Особенно нам понравилась радиостанция. Еще бы! Впервые за свою летную жизнь мы смогли, наконец, производить маневры не по сигналам-эволюциям, а по командам с земли. Мы слушали эти команды в эфире, как музыку. Ну, "мессеры", теперь-то мы с вами потягаемся!..
Высший пилотаж на "кобре" требовал от летчика точной координации. Малейшая небрежность на глубоком вираже, боевом развороте или в верхней точке петли — и самолет срывался в штопор, а зачастую входил и в плоский штопор. Это было одним из главных его недостатков.
...В один из дней напряженной летной работы к нам в 84-й полк прилетел По-2. Из него вышел коренастый капитан со звездой Героя Советского Союза на груди. Это был П. П. Крюков из 16-го гвардейского авиаполка.
— Где командир? — спросил он нас. Мы ответили, что подполковник Павликов в воздухе. Скоро сядет.
— Хорошо. Подождем!
Крюков оказался общительным, словоохотливым человеком. Интересовался, давно ли мы летаем на новой машине, какие упражнения выполняем, имеет ли кто на своем счету сбитые самолеты.
После встречи с командиром полка, перед отлетом, капитан Крюков снова подошел к нам и многозначительно подмигнул:
— До скорой встречи!
Мы стали ждать перевода в 16-й гвардейский полк. Разумеется, это ожидание не было пассивным: мы как никогда готовились к боевым действиям.
Кто из нас не знал имен Вадима Фадеева, Григория Речкалова, Аркадия Федорова, Александра Покрышкина?.. Слава о них гремела по всему фронту. И вот нам предстоит служить вместе, рядом с этими легендарными людьми!
Виктор Жердев — человек веселый и находчивый, успокаивал нас:
— Ничего, орлы! Тоже, чай, не лыком шиты! С немцами не раз встречались, да еще на "ишачке", живы-здоровы остались, а кое-кто и "мессеров" сбивал. И в гвардейском будем воевать как надо...
1 июня 1943 года — памятный в нашей жизни день. Снова прилетел капитан Крюков, и в этот же день вечером наша группа истребителей приземлилась на аэродроме у станицы Поповическая.
Там нас встречали командир дивизии полковник И. Дзусов, командир 16-го гвардейского полка подполковник Исаев и командир полка подполковник Погребной. Комиссар дивизии познакомился с каждым из нас, приветливо пожал каждому руку.
В это время над аэродромом появилась шестерка истребителей.
— Чья? — спросил Дзусов у командира полка.
— Капитана Покрышкина. Возвращается с задания. Вскоре и сами летчики подъехали к землянке, выпрыгнули из грузовика и направились к нам.
Старший группы доложил командиру дивизии о том, что группа успешно выполнила задачу по прикрытию переднего края и вела бой с восьмеркой "мессеров". Один самолет противника сбит. Группа потерь не имеет.
— Кто сбил самолет?
— Старший лейтенант Старчиков, — ответил капитан Покрышкин.
— Хорошо! Пусть люди идут отдыхать, а к тебе, товарищ Покрышкин, пополнение прибыло. Летчики, хотя и молодые, но имеют уже боевой опыт. На наших самолетах еще не воевали. Так что принимай и учи по своей системе. — Повернувшись к нам, комдив сказал:
— Капитан Покрышкин, начальник воздушно-стрелковой службы, опытный мастер воздушного боя, у него есть чему поучиться. Словом, как говорится, прошу любить и жаловать!
Дзусов уехал, и остались мы наедине с нашим новым командиром.
Перед нами, отставив левую ногу вперед и чуть в сторону, делая упор на правую, стоял капитан Покрышкин. В шлемофоне, из-под которого выбивалась прядь русых волос, стройный, широкоплечий, с суровым пронизывающим взглядом серых глаз. Большие пальцы рук заложены за поясной ремень, туго перепоясывающий гимнастерку. Он, как нам показалось, довольно долго и внимательно рассматривал нас, словно оценивая, какие бойцы из нас выйдут. Наконец, произнес:
— Значит, имеете боевой опыт? На каких самолетах до этого воевали?
Ответили по-разному. Одни — на "чайках" и И-16, другие — только на И-16. Выполняли разведку, штурмовку.
Покрышкин подошел вплотную к строю и стал знакомиться с каждым из нас.
Мы представлялись:
— Младший лейтенант Жердев!
— Старший лейтенант Клубов!
Затем Покрышкин кратко рассказал нам историю полка, за что ему присвоено гвардейское звание, о том, что полк воюет с первого дня и за это время вогнал в землю не один десяток гитлеровских асов.
Поговорив с нами, капитан Покрышкин распорядился:
— Пока размещайтесь, осваивайтесь, отдыхайте! Вой-па слабых не любит.
Еще не начался рассвет, а в помещении, где мы расположились, дневальный скомандовал:
— Подъем!
Мы спали чутко; ведь сколько событий произошло за истекшие сутки, и каждый переживал их по-своему! Чтобы не опоздать и не оказаться в числе нерадивых, наспех умылись, оделись и один за другим вышли на улицу. Из соседних домов тоже выходили летчики, офицеры штаба. Вскоре послышался шум приближающейся автомашины. Из переулка вынырнул грузовой "ЗИС" и лихо подкатил к нашему дому. Затормозил, фыркнул и, содрогаясь всем корпусом, замер.
— О, ребята! Смотрите, совсем как наша "коломбина"! — сказал кто-то из летчиков, и все засмеялись, вспомнив свою аэродромную "полуторку". Шофер — молодой солдатик с пышным сивым чубом и в невесть как державшейся на голове пилотке вытолкнул плечом дверь кабины, спрыгнул на землю, опасливо потрогал рукой горячую пробку радиатора и, изловчившись, сорвал ее с горловины. Клубы пара гигантским султаном вырвались кверху.
— Вот дает!
— Хорош паровоз!
Водитель, не обращая никакого внимания на шуточки, схватил в кузове ведро и быстро зашагал к колодцу. В это время к машине подходили летчики и молча один за другим забирались в кузов. Залезли в машину и мы.
...На аэродроме вовсю кипела работа. Диву даешься, когда же техники спят? Вместе с механиками и оружейниками они уже готовили самолеты к боевым вылетам.
Наш "ЗИС" остановился у одной из землянок. Из нее вышел дежурный и прокричал:
— Комэски, к командиру! Срочно!
Трое из приехавших летчиков первыми соскочили с машины и поспешили в землянку. Среди комэсков выделялся почти двухметрового роста летчик с аккуратно подстриженной окладистой бородой. Это был капитан Вадим Фадеев. Как позже мы узнали, любимец полка.
Убедившись, что больше пока никто не нужен, гвардейцы направились в землянку и, расположившись на нарах, стали "добирать" отдых.
Все это нас удивило: сони какие-то, а не летчики! Но мы не спешили делиться мнением об этом и правильно сделали. Вскоре мы узнали, какую титаническую работу выполняли они за день — по 5-6 вылетов, и все — с боями!
Уже через полчаса Вадим Фадеев расталкивал свою "пятерку" летчиков и на ходу ставил им задачу.
Вот, уже замаячили на плоскостях фигуры летчиков, засуетились около самолетов техники.
Багровый край кубанского солнца лениво поднимался из-за горизонта. В первых лучах его один за другим взмывали в небо истребители группы капитана Фадеева.
В тот день мы много раз поднимали к небу взор, наблюдая, как уходят и приходят самолеты гвардейцев. Да, пульс боевой жизни чувствовался во всем. Нам тоже не дали времени на раскачку. В первый день старший техник — лейтенант Лытаев знакомил нас с радиооборудованием, а затем с инженером полка Копыловым мы занимались по материальной части самолета и оборудования.
На второй день нам зачитали приказ о закреплении самолетов за каждым из нас. Все самолеты были новые и нам было все равно кому какой попадет. За мною закрепили самолет под номером девятнадцать. К нему я и направился. Подойдя, увидел, что это та самая машина, на которой я прилетел в полк. Возле самолета стоял небольшого роста старший техник-лейтенант. На траве неподалеку лежал комбинезон. Видно, техник не успел его надеть,
— Старший сержант Голубев. Назначен к вам командиром экипажа, — представился я.
На лице техника удивление, в зеленоватых глазах недоверие:
— Голубев?
— Ну да, Голубев Георгий. А что?
— Да ничего, так! Был у меня до вас летчик, тоже Голубев. Только лейтенант. Сбили его...
В голосе техника послышалось беспокойство. Дескать, был поопытнее и то не вернулся.
— Попробую, чтобы меня не сбили, — ответил я.
Он улыбнулся и протянул мне руку.
Так произошла встреча и знакомство со старшим техником-лейтенантом Павлом Уховым, ставшим впоследствии моим верным другом и помощником.
Школа мужества и мастерства
На первых же занятиях Александр Покрышкин рассказал нам о жизни и деятельности выдающихся русских летчиков — Нестерова, Крутеня, Арцеулова, Павлова, Чкалова.
Он говорил:
— Летчик-истребитель должен иметь холодную голову, горячее сердце, обладать разумной и трезвой инициативой, быть энергичным, сообразительным, расчетливым, смелым и храбрым, а в воздушном бою — дерзким. Истребитель должен быть высоко дисциплинированным, быть тактически грамотным, хорошо знать технические данные самолетов и вооружение противника, чтобы в воздушном бою умело использовать все его слабые стороны для достижения победы.
Чтобы врага бить, — надо настойчиво учиться, ежечасно повышать свое боевое мастерство, в совершенстве владеть искусством пилотирования и меткого ведения огня.
На протяжении всех занятий Покрышкин, как правило, задавал то одному, то другому летчику теоретические вопросы, на которые следовало дать исчерпывающий ответ, строившийся на сочетании теории с практическими действиями.
Особенно много отрабатывалось вводных по тактике действий авиации противника: истребителей, бомбардировщиков, разведчиков, даже корректировщиков и аэростатов. Как правило, эти вводные создавались на определенном фоне воздушной обстановки, привязанные к местности, времени, пространству.
Разложив перед собой полетные карты, мы получали боевую задачу с указанием конкретного района боевых действий, времени, погоды, что давало возможность предметно изучать наземную и воздушную обстановку. Одни макеты у нас представляли вражеские бомбардировщики, другие — их прикрытие, третьи — истребители, прикрывающие поле боя. Покрышкин каждому ставил задачу. Мы принимали решение и, держа в руках модели своих самолетов-истребителей, совершали различные эволюции: "шли в атаку", "маневрировали", "выходили из боя", занимая более выгодное положение, "сбивали противника". Это так увлекало нас, что мы целыми днями не расставались с макетами самолетов и, как только выдавалось свободное время, разыгрывали какой-либо самими придуманный воздушный бой. А то воспроизводили бой, только что проведенный товарищами, прилетевшими с задания, и тут же обсуждали его.
Покрышкин, контролируя нас по ходу действий, делал замечания, давал советы, указывал на ошибки.
Сразу же показывал правильный маневр, чтобы мы запомнили его и могли применить в бою. Долго тренировал нас на этом, добивался, чтобы каждое решение, принятое нами, было таким, каким оно должно быть в боевой обстановке.
Долго и тщательно тренировались мы и в стрельбе. На специальной установке учились точности наводки под различными ракурсами, быстрому прицеливанию. Практически это выглядело так. Вот идёт самолёт противника. Его скорость полёта — 450 километров в час. Берёшь прицел, определяешь ракурс, выносишь вперед точку прицеливания, начинаешь слежение, удерживание "вражеского самолета" в прицеле. Точно навел — вспыхивает электрическая лампочка.
Все это делалось со стремительной быстротой, чтобы воспитать из нас энергичных, метких стрелков. В бою враг не будет ждать, пока ты прицелишься!
Эта подготовительная работа на земле и в тренировочных полетах оказала нам огромную пользу. В необходимости и значении проделанного Покрышкиным труда мы убедились потом, в дни полетов на боевые задания, во время самых ожесточенных схваток с врагом.
Занятия всегда проходили оживленно, интересно, часто вспыхивали горячие споры по какому-либо приему или элементу атаки или в целом по проведенному воздушному бою.
С первых же занятий Александр Иванович по определённой системе начал вырабатывать у нас осмотрительность, внимание, а главное — учил быстро принимать грамотное решение. Бывало, проводит с нами занятия и вдруг, неожиданно для всех, задаст вопрос: "Где летит самолет?". Конечно, мы, увлеченные учебой и не имевшие достаточной натренированности в осмотрительности, иногда даже не слышали, что где-то поблизости пролетает самолет, и сразу отыскать его в небе не могли. На его поиск у нас уходило много времени. Но натренировавшись, мы впоследствии такие задачи решали быстро и точно. Заметить врага первым, скрытно построить свой манёвр так, чтобы поставить его в невыгодное положение, наброситься на него с высоты, имея преимущество в скорости, и меткой очередью уничтожить — вот те элементы, которые, как минимум, необходимы для достижения победы.
В процессе воздушных боев родилась знаменитая формула Покрышкина: "Высота — скорость — маневр — огонь". И он стремился как можно подробнее расшифровать ее, чтобы мы поняли самую суть дела.
Эта формула вселяла в каждого из нас наступательный дух, активность, волю к победе.
Покрышкин не раз напоминал нам, молодым летчикам, о необходимости постоянно совершенствовать мастерство ведения боя и технику пилотирования.
— Воздушный бой — не есть что-то застывшее, — часто говорил он, — его приемы видоизменяются, совершенствуются на каждом этапе боевых действий. И этого никогда не надо забывать.
Наглядный урок капитана Покрышкина
"Искать и уничтожать противника!" Эти слова в первые дни нашего пребывания в полку мы часто слышали от Александра Ивановича Покрышкина. Он хотел, чтобы мы, молодые летчики-истребители, поняли всю глубину, все значение этого основного принципа воздушного боя.
В те дни ввода в строй мы усиленно отрабатывали технику пилотирования в зоне и слетанность в паре, возились с моделями, разбирали схемы и чертежи проведенных летчиками полка воздушных боев.
В случаях, когда противник был сбит, Покрышкин требовал от лётчиков подробного рассказа о ходе боя, о поведении врага, его приемах, маневрах, о том, в какой обстановке и при каких условиях это произошло.
Но беда, если воспитанник Покрышкина, встретив врага и имея тактическое превосходство, не сбивал его. Тогда короткое покрышкинское слово "слабак", сказанное в таких случаях спокойным тоном, сопровождающееся пронзительным взглядом, действовало на летчика больше, чем получасовая "баня". Мы сразу заметили, что больше всего такой "оценки" побаивались истребители-гвардейцы. "Слабаками", то есть плохими лётчиками, в полку, естественно, никто не хотел быть. Не хотели быть таковыми и мы, молодые пилоты. Поэтому учились настойчиво, всегда старались осмыслить все новое, нам еще не известное.
— Творчество, изобретательность — одно из самых ценных качеств советского летчика, — говорил нам Покрышкин. И мы понимали, что индивидуальное мастерство приобретает в количестве новую, еще большую силу. На войне нельзя думать только о себе. Иначе неизбежно потерпишь неудачу. Сплоченность, взаимопомощь — главное в бою, и по своему значению не уступает отличной технике пилотирования.
Жестокий характер воздушных боёв настоятельно требовал одного общего стиля в действиях пары, четверки, группы в целом. Воспитанию и сколачиванию крепкой, слетанной пары Покрышкин уделял особое внимание. И в розыгрыше боевой задачи, и в тренировочных полетах он требовал сложнейших действий пары истребителей, как наиболее гибкой, маневренной и легко управляемой основной боевой единицы истребительной авиации.
Ни при каких, даже самых трудных условиях пара не должна распадаться. Пара — это одно целое.
Так требовал Покрышкин. Он приучал нас прочно держаться своего места в строю, но действовать всегда в зависимости от сложившейся обстановки во время воздушного боя.
Главное заключалось в том, чтобы все время ведомый держал в поле зрения самолет своего командира, видел противника, знал, что делается вокруг, на резких маневрах не отрывался от ведущего и в нужный момент мог прийти ему на помощь.
Мне хорошо запомнился первый вылет в составе восьмерки, которую возглавил капитан Покрышкин.
Подразделение получило боевую задачу — расчистить воздух от истребителей противника на участке действия наших штурмовиков в районе станицы Крымская. В этот полет Александр Иванович взял двух молодых летчиков, в том числе и меня. В районе боевых действий мы коротко сообщили по радио ведущему воздушную обстановку. Мы держали в своем поле зрения довольно большой участок. Смотрели не только за горизонтом, строем группы, но и вверх, вниз, где в это время как раз работали "ильюшины".
Скоро наше внимание привлекли несколько силуэтов серо-дымчатых "мессершмиттов". Гитлеровцы дожидались, когда "илы" станут отваливать от цели, чтобы использовать их растянувшийся боевой порядок и обрушиться на них.
— Пошли вниз! — командует нам Покрышкин. Мы прежним строем следуем за его машиной. А в этот момент два вражеских истребителя последней модификации нагло пробиваются к хвостам "ильюшиных". Покрышкин не торопится атаковать врага. Он велит нам подождать и пропустить фашистов вперед. Вначале мы не поняли его замысел, не догадались, чем это вызвано. Но когда я глянул вниз и заметил, что расстояние, разделяющее штурмовики от истребителей противника, довольно большое, стало ясно, что "илыошины" находятся за пределами их огня. А гитлеровцы, проскочив вперед, оказались под угрозой нашего удара. Вот тут я и сообразил, в чем состоял замысел нашего наставника: он был явно рассчитан на верный и точный огонь.
— Атакую ведущего. Прикройте! — командует нам Александр Иванович.
Быстрое сближение с гитлеровцами, точный расчет, меткий, сокрушительный огонь сделали свое дело. Ведущий "мессер" вспыхнул и стремительно понесся к земле.
Гибель ведущего подействовала на ведомого. Тот резко отвернул в сторону. Младший лейтенант Чистов, ведомый второй пары, стал было его преследовать, но вскоре отвернул и занял прежнее место в строю. Он знал строгий наказ Покрышкина: ведомый пары атакует противника только в случае необходимости по команде ведущего.
А ведущий Чистова ему такой команды не дал, значат, его самовольная атака была бы нарушением дисциплины в воздухе.
Каким должен быть ведомый
Шли боевые дни. Мы летали на прикрытие наземных войск, расчистку воздуха над передним краем. Часто разгорались воздушные бои, приносившие нам новые победы. Мы, молодые истребители, постепенно входили в строй. Теперь, возвращаясь из полёта, каждый из нас мысленно благодарил Александра Ивановича за ту большую подготовительную работу, которую провёл он с нами на земле.
В первых боях нам не пришлось действовать вслепую. Мы припоминали свои маневры, "атаки" с макетами и действовали так, как учил Покрышкин.
Мне уже довелось провести несколько воздушных боев, сбить "Хеншель-129". Покрышкин внимательно следил за действиями каждого из нас, присматривался, поправлял, учил.
Как-то, возвращаясь с аэродрома, он сказал мне:
— Ты ведь земляк, Голубев! Давай летать вместе. Я растерялся, не мог найти нужных слов для ответа. Мне оказывалось большое доверие — прикрывать уже известного к тому времени лётчика страны. Александр Иванович, видимо, понял мою растерянность и мягко положил руку мне на плечо.
— Это не так трудно, Жора. Ты должен уметь читать мои мысли, а я буду угадывать твои. В воздухе никаких лишних слов! Сообщай по радио только самое нужное — коротко и ясно. А главное — держаться в паре...
Так стал я ведомым прославленного аса, Героя Советского Союза Александра Ивановича Покрышкина, тогда еще гвардии капитана.
Проведенные раньше в его группе боевые полеты научили меня понимать многое в своеобразном покрышкинском воздушном почерке.
В каждом полете я присматривался, как пилотирует Покрышкин, как выполняет тот или иной маневр, как атакует противника и выводит свой самолет из атаки. В дальнейшем это помогло мне быстро найти свое место в строю рядом с выдающимся лётчиком, мгновенно угадывать и повторять его любой маневр и одновременно обеспечивать ему свободу действий.
В бою все свое внимание Александр Иванович устремлял на противника, не оглядываясь: он был уверен, что там нахожусь я, а значит — в нужный момент прикрою его.
Соответственно его замыслу я строил свой маневр. Самолет я всегда вел так, чтобы видеть ведущего под углом, имея хороший сектор обзора, и в любой момент мог отразить противника, атакующего моего ведущего.
В первом же полете в роли ведомого мне представился случай показать Александру Ивановичу, что его работа с молодыми не прошла даром. Недалеко от линии фронта я первым заметил в стороне четверку "мессершмиттов", пришедших, очевидно, на барражирование. Коротко сообщил по радио ведущему:
— Справа, ниже — четверка "мессеров"!
Покрышкин, не торопясь, чтобы я чётко мог повторить его маневр, занял выгодное положение и вдруг стремительно пошел в атаку. Удар по врагу он нанес с короткой дистанции. Первая же очередь зажгла противника, "мессер" вспыхнул голубоватым пламенем, сорвался в штопор и огненным клубком понесся к земле. Это был ведущий группы, гибель которого внесла замешательство в боевой порядок вражеских истребителей.
"Мессершмитты" заметались. Это немедленно использовал Александр Иванович для очередной стремительной атаки. Он осуществил ее с такой молниеносной быстротой, что я на мгновение приотстал, и только инстинкт истребителя помог мне быстро оценить его маневр и в соответствии с этим построить свои действия так, чтобы немедленно снова занять свое место в боевом порядке пары. Я пристроился к Покрышкину в тот момент, когда он, сбив второго фашиста, выходил из атаки. Я услышал, как он приказывал прикрывающей нас паре капитана Старчикова атаковать остальных двух "мессершмиттов". С этого полета я стал постоянным ведомым Александра Ивановича Покрышкина.
Я не раз задавал себе вопрос: каким должен быть ведомый летчик? Многочисленные бои помогли мне сделать окончательный вывод.
Прежде всего, ведомый, как и каждый летчик-истребитель, должен быть физически сильным, развитым, непрерывно заниматься физкультурой и спортом. Ведь только выносливость и хорошая реакция позволяют придать машине нужное Положение в бою, выдержать перегрузку, которая возникает в момент, когда ведомый стремится сохранить строй пары в самой напряженной обстановке, в самых неблагоприятных условиях.
Но это не все. Ведомый должен в совершенстве, безукоризненно владеть техникой пилотирования, которую постоянно нужно совершенствовать и на земле и в воздухе. Ведомый должен добиться того, что в своем воображении легко мог представить положение самолета ведущего на каждой эволюции в пространстве, и, сочетая ее с положением своей машины, соответственно строить свой маневр. В этом — главный элемент слетанности пары.
Тренировка оказывала мне большую помощь в боях: я никогда не отрывался от своего ведущего, потому что заранее предугадывал, какой маневр может предпринять Покрышкин, какое положение займет его машина в последующие секунды. И чтобы он ни делал — атаковал или разворачивался, я в самое короткое время старался занять своё место в боевом порядке пары. Притом не торопился, не просто шёл за хвостом ведущего, а все свои действия подчинял замыслу командира.
К примеру, ведущий произвел атаку и стал выходить из нее. Прикрывая его, я нахожусь в этот момент в 150- 200 метрах от его машины в пеленге или по фронту. Если позволяет обстановка, я, по разрешению ведущего, атакую недобитого противника. Мне нужно в этот момент и вести огонь, и мысленно представлять, какой эволюцией ведущий будет продолжать свой выход из атаки для того, чтобы в минимальный отрезок времени я мог занять свое место. -Допустим, он пошел горкой, потом переваливает машину на крыло. Присматриваюсь, в какую сторону он пошел. И чтобы не оторваться, закончив свою атаку, я тоже с горки захожу ему во внутреннюю сторону за счет сокращения пути. А чтобы не проскочить вперед командирской машины, спустя считанные секунды перехожу на внешнюю сторону.
Итак, я на прежнем месте, снова в выгодном для прикрытия положении. Пара вновь действует, как одно целое.
Но каким бы опытным летчиком не был ведомый, он не всегда сможет быстро занять нужное положение, если сам ведущий будет пренебрегать требованиями, которые ставят перед ним законы слетанной пары.
У Покрышкина я заметил очень хорошее качество — создавать и ведомому благоприятные условия для сохранения строя пары. Они состояли в том, что Александр Иванович нередко предупреждал меня по радио о своем замысле, а свои маневры строил так, чтобы мне легче было из любого положения в самое короткое время занять необходимое положение в строю.
Несколько слов о навигационной подготовке ведомого. Отличное знание района полета для ведомого не менее важно, чем и перечисленные выше качества. Он должен знать все наземные ориентиры, как говорят, назубок, держать все в своей памяти.
Ведь в бою происходят всякие неожиданности. Не зная хорошо своего района действий и маршрута полета, ведомый этим намного снижает боеспособность пары.
Щит и меч
Землянка капитана Покрышкина на полевом аэродроме в шутку именовалась в полку "конструкторским бюро". Меткое, шутливо брошенное кем-то словцо прочно вошло в обиход. И не случайно. Здесь, в этой небольшой землянке начальника воздушно-стрелковой службы полка, кем в то время был Покрышкин, с покрытого копотью потолка до земляного пола все было сплошь увешано схемами и чертежами воздушных боев, моделями самолетов. Все самое ценное в тактике воздушной войны, что создавалось летчиками полка, было наглядно представлено здесь.
Тут же находился и альбом воздушных маневров. Открывался этот альбом запоминающимся лозунгом: "ИСТРЕБИТЕЛЬ! ИЩИ ВСТРЕЧИ С ПРОТИВНИКОМ: НЕ СПРАШИВАЙ, СКОЛЬКО ВРАГОВ, А СПРАШИВАЙ — ГДЕ ОНИ?"
Альбом то и дело пополнялся схемами новых воздушного боя. В нем уже хорошо была разработана тактика восходящей спирали, а позже здесь нашел свое отображение новый в то время прием ведения боя, тайный Покрышкиным, — маневр, связанный с уходом под трассу противника на вираже. Вскоре этот маневр был развит, усовершенствован и превращен в оружие нашей наступательной тактики. Это был удачный прием. Подвергшийся атаке на вираже, наш летчик резко убирал газ, терял скорость и управляемой нисходящей бочкой в сторону виража уходил под живот самолета-истребителя противника. Немецкий истребитель в это время упускал из поля зрения наш самолет и, имея превосходство в скорости, проскакивал над ним. Теперь уже наш истребитель оказывался в хвосте и в свою очередь наседал на врага.
Летчики были частыми гостями Покрышкина. Войдет он в землянку, станет у стола — широкоплечий, худощавый, спокойный. То одному, то другому задаст вопрос, пояснит, укажет, что нужнее и прежде всего необходимо усвоить. Часто он напоминал нам о важности высокой осмотрительности истребителя. Девиз "Ищи встречи с противником!" он прививал нам непрерывно.
Осмотрительность для истребителя, а тем более для ведомого, очень многое значит. Залог его успеха — в умении все видеть, все замечать. Этому Александр Иванович постоянно учил молодежь. Вскоре я выработал свои приемы осмотрительности, облегчившие мне выполнение функций ведомого.
У нас часто говорят, что у истребителя голова должна быть на шарнирах и вращаться на 360°. Это не совсем правильно. Какими бы безотказными не были эти "шарниры", летчик не сможет все время, сидя в кабине, крутить головой туда и сюда. Это трудно и не совсем эффективно. На фоне солнца так и не заметишь противника. Станешь часто и подолгу осматривать хвост — отстанешь от ведущего, потеряешь его. А этого допустить никак нельзя! Но ведомый должен отлично знать, что делается у него над головой, внизу, в хвосте, смотреть, чтобы враг не подкрался со стороны солнца и в то же время не выпускать из поля зрения самолет ведущего.
Как достигал я этого? В солнечные дни я всегда ходил с некоторым превышением над ведущим и притом так, чтобы его самолет был у меня с солнечной стороны. Атака со стороны солнца, как известно, была излюбленным приемом немецких летчиков. Но как бы хитро они ни пытались осуществить свой замысел — это у них не получалось. Я всегда имел возможность заметить их на большом расстоянии от наших самолетов. А если фашисты бросались на меня — их атаку предупреждал Покрышкин.
Для лучшего просмотра горизонта, нижней, верхней и задней полусфер я обычно производил небольшие "змейки", на мгновение сваливал машину то на одно, то на другое крыло. Это позволяло мне первым видеть противника, предупреждать по радио ведущего и своевременно принимать решение, навязывая врагу свою волю.
Так было в каждом полете. Помню, как-то на боевое задание мы ушли вдвоем с Покрышкиным. На подходе к линии фронта, в районе Никополя, я заметил вдали силуэт вражеского самолета. Присмотревшись внимательнее, различил "Фокке-Вульф-189".
— Слева, выше нас — "рама"! — передал я ведущему.
Покрышкин мгновенно развернулся для атаки. Я осмотрел внимательно горизонт и, убедившись, что немецкий самолет не имеет прикрытия, немного оттянулся от ведущего с тем расчетом, что на выходе его из атаки я срежу угол и вновь займу прежнее положение. Увеличение дистанции диктовалось еще и тем обстоятельством, что в момент атаки Покрышкина "рама", в силу своей маневренности, могла переворотом уйти из-под удара, и тогда — слово за ведомым.
Так и получилось: Покрышкин насел на "раму", но та с переворота ускользнула из-под огня. Расчет вражеского летчика был прост: зная, что наши истребители обычно ходят друг от друга на дистанции 150-200 метров, фашист надеялся проскочить нас обоих и уйти от опасности.
Но получилось не так. Проскочив ведущего, противник вышел прямо на меня. Мгновенно беру его в прицел, нажимаю гашетки. Трассы режут носовую часть вражеской машины. "Рама" летит на землю бесформенной массой. А я после атаки мгновенно пристраиваюсь во фронт самолета Покрышкина. В наушниках слышу спокойный, одобряющий голос:
— Молодец, Жора! Правильно читаешь мысли!.. "Никогда не будь атакованным, — часто напоминал нам Покрышкин. — Уйди из-под удара, обмани, перехитри — и сам тут же нападай! Только атакующий побеждает. Оборона, занятая в воздушном бою, может закончиться поражением".
Как правдивы и вещи эти слова! Было много боев, много напряженных и трудных минут в необозримом военном небе. От Кавказа и Крыма, за Вислу, к Берлину в Праге несли мы на своих краснозвездных машинах смерть и поражение фашистским извергам. В тяжелых боях мы учились понимать, разгадывать замысел врага и навязывать ему свой невыгодный для него план боя.
Настойчиво и кропотливо учил и воспитывал нас Покрышкин. От пары он требовал единства, сплоченности, дружбы. Ведущий и ведомый — это больше чем два друга. Это две силы, слитые в одну — грозную, непреодолимую для врага. Это братство, где в каждом вылете люди поровну делят опасность смерти, где один выручает другого. Ведущий наносит удар, ловит врага на острие пушечно-пулеметной очереди. А вдруг в этот момент с высоты появится опасность? Ведущий не должен прекратить атаку, ибо в его прицеле враг! Кто придет на выручку, кто защитит его, даст возможность уничтожить фашиста, вонзить пулеметную очередь в ненавистную машину с черной паучьей свастикой? Сделать это может только его напарник — ведомый, щит ведущего. И он должен принять удар на себя, отбить атаку любой ценой, защитить жизнь командира, прикрыть его.
А попадет в трудную обстановку ведомый — командир спешит ему на помощь, не даст в обиду. И снова в воздухе несмолкаемый треск пушечных и пулеметных очередей. Продолжается бой.