Рождение традиции

Первый боевой поход «К-2» начался 7 августа и закончился 31 августа 1941 года. Командовал лодкой опытный моряк капитан 3 ранга Василий Прокопьевич Уткин, пришедший на под-плав с торгового флота; комиссаром был Дмитрий Павлович Иванов; помощником командира — мой однокашник Григорий Иванович Галаган (мы вместе учились пять лет в ВМУ имени Фрунзе); штурманом — старший лейтенант Дмитрий Семенович Масич (позже он был назначен дивизионным штурманом); командиром минно-торпедной группы — лейтенант Владимир Леонардович Ужаровский; инженером-механиком лодки — Борис Лукич Фурманец. Командиром минно-артиллерийской боевой части был я.

В поход с нами пошел командир дивизиона подводных лодок капитан 2 ранга Магомет Имадутдинович Гаджиев.

Первый боевой поход... Сколько огорчений он принес нам! Двадцать пять суток мы патрулировали у северных берегов Норвегии в районе Тана-фьорда. Полярный день не давал нам возможности нормально провести зарядку [338] аккумуляторной батареи: авиация противника по нескольку раз за время зарядки загоняла нас под воду. Лодка обнаружила и атаковала за весь поход восемь кораблей, стреляя каждый раз одной торпедой,— и все мимо цели; дважды в надводном положении атаковала противника артиллерией— и тоже безрезультатно.

Не стану сейчас, чтоб не быть умником задним числом, писать о причинах наших первых неудач. Скажу только, что мы слишком недооценивали противника...

Итак, 31 августа «К-2» возвратилась в Полярное. Нас встречал командующий флотом контр-адмирал Арсений Григорьевич Головко.

После доклада командира он поздравил с завершением первого боевого похода и сказал: «Несмотря на то что боевой счет вы не открыли, ваши действия заставили противника снять свои надводные корабли с набеговых операций у наших берегов и поставить их на сопровождение своих транспортов. Разведка докладывает: ваши, хотя и неудачные, артиллерийские атаки произвели большое впечатление на противника; немец понял, что период безнаказанного плавания транспортов кончился; они уже сейчас начали сосредоточивать свои суда в Тана-фьорде, куда они следуют пока в одиночном порядке, пользуясь закрытыми с моря проливами, а из Тана-фьорда идут в Варангер-фьорд уже в составе конвоя. Этот отрезок их пути проходит в открытом море вдоль берегов. Скоро, товарищ Гаджиев,— продолжал командующий,— лодки вашего дивизиона активными минными постановками в этих проливах и там не дадут им спокойно жить».

* * *

«К-2» готовилась к следующему боевому походу. Мы стояли в Полярном у пирса и принимали топливо, продукты, грузили торпеды и мины. Весь личный состав приводил свои заведования в порядок, причем впервые никаких планов для этих работ не составлялось, море и война потребовали от каждого подготовить свои механизмы так, чтобы они не подвели в море.

Как раз в это время и мы, и все находящиеся на пирсе увидели странную картину. После боевого похода в Екатерининскую гавань входила английская подводная лодка «Тайгрис» (в июле на Северный флот прибыли три английские подводные лодки, которые, базируясь на Полярное, проводили операции у берегов Северной Норвегии), [339] подняв на своей мачте два фашистских флага с ненавистной нам свастикой. Это означало, как разъяснил присутствующим представитель английского командования, что лодка потопила два корабля противника. Откровенно говоря, никому из советских моряков такое оповещение о победе не понравилось.

Наши войска в то время отступали на всех фронтах, и в сводках Совинформбюро ничего утешительного не было, а здесь еще эти фашистские флаги.

— Мы должны наши победы отмечать иначе!— сказал я Гаджиеву.— Хотя бы салютом из пушки.

— Нужно прежде иметь победу, а потом думать, как ее отмечать,— ответил он. (Наш неудачный поход не давал покоя комдиву.)

В те же дни произошел и малоприятный для меня случай.

На нашей лодке, стоявшей у пирса, из офицеров были только инженер-механик Борис Лукич Фурманец и я, когда объявили воздушную тревогу.

Артрасчет быстро занял места у пушек. Когда я выбежал на мостик, командиры орудий доложили: «Боевой пост к бою готов!» Осмотревшись, я обнаружил «Ю-88», он летел с юга на север вдали от гавани; определил элементы его движения. Прошли секунды, и наводчики доложили: «Цель поймана!» Спрашивать разрешения стрелять было не у кого, я открыл огонь из обеих 100-миллиметровых пушек дистанционными снарядами. Увлекшись стрельбой, я не обратил внимания на то, что кроме нашей лодки ни корабли, ни береговые зенитные батареи огня по самолету не открывали. Самолет мы, конечно, не сбили, но снаряды рвались от него близко.

Как оказалось после, за время нашего пребывания в море был издан приказ командующего флотом, определяющий порядок отражения в гавани воздушного противника: лодкам, как и всем кораблям, в этом случае стрелять не нужно было, тем более самолет летел далеко и непосредственной угрозы для кораблей в базе не представлял. Приказ этот до меня доведен не был, и, естественно, обнаружив противника и почувствовав полную самостоятельность, я открыл стрельбу.

Лодка сразу же оказалась в центре внимания. На пирс «для выяснения» прибежал флагманский артиллерист бригады Владимир Перегудов. Комфлот запросил оперативного дежурного: «Кто у вас там стрелял?» Узнав, [340] что стреляла «К-2», Головко передал Гаджиеву: «Этому бомбардиру Арванову объявляю выговор за бесполезную стрельбу в гавани».

Воздушная тревога длилась несколько минут, и за это время я успел и покомандовать, и пострелять, и получить фитиль. Командир лодки и комдив вызвали меня к себе и пропесочили. Комдив сказал: «Фитиль командующий тебе правильно дал, но это не значит, что ты не должен проявлять инициативу в использовании доверенного тебе оружия...»

* * *

7 сентября мы начали второй боевой поход. На нашей лодке вышли командир дивизиона Гаджиев и военком бригады Козлов.

На следующий день лодка скрытно подошла к базе противника Вардё и выполнила первую задачу — выставила минное заграждение.

Начался поиск вражеских кораблей.

11 сентября утром на вахте в боевой рубке у перископов стоял я, на вертикальном руле, здесь же в боевой рубке,— рулевой Вакуленко, вахтенным гидроакустиком был Савин, в центральном посту на вахте — командир БЧ-5 Фурманец. Две боевые смены отдыхали: по распорядку дня для личного состава условно наступила ночь; дневной распорядок выполнялся ночью, когда шла зарядка батареи. (Одновременно во время зарядки батареи производились все работы по подготовке лодки к подводному плаванию: подкачка воздуха высокого давления, перезарядка торпед, вентилирование отсеков, осушение трюмов, приготовление пищи и ее прием. Так что ночью спать было некогда.)

В 10 часов при очередном подъеме перископа я обнаружил транспорт, идущий на запад вдоль берега. Объявил торпедную атаку и начал маневрировать. Передав управление лодкой прибывшему командиру, вслед за которым в рубку поднялись Гаджиев и Козлов, я побежал в первый отсек на свой командный пост.

В первом отсеке торпедисты уже готовили носовые торпедные аппараты к стрельбе. Еще минута — и главный старшина Дряпиков доложил: «Носовые аппараты готовы к выстрелу!» Я в свою очередь доложил в центральный пост и прильнул к переговорной трубе, боясь пропустить команды «Аппараты — товсь!» и «Аппараты [341] — пли!» Но по переговорной трубе был слышен громкий разговор комдива и командира, а команд все не было. Я уже начал сомневаться в правильности моих первоначальных действий, когда открылась переборочная дверь и из второго отсека кто-то из матросов почти шепотом передал мне (всякая громко переданная фраза при таком напряжении могла быть принята за приказание стрелять): «Товарищ лейтенант, вас срочно требуют в рубку».

Я бросился в боевую рубку и увидел рассерженного комдива. Гаджиев спросил:

— Расстрелять артиллерией транспорт сможешь?

— Так точно!— быстро ответил я, а потом добавил:— Разрешите посмотреть в перископ и определить дистанцию.

— Действуй, лейтенант, действуй быстрее. Упускать его — это преступление,— сказал комдив и дал приказание командиру лодки: — Артиллерийская тревога для носовой стомиллиметровой пушки, курс на транспорт, срочно всплывать, после всплытия обоим дизелям полный ход.

Определив дистанцию, я быстро нашел по таблицам стрельбы данные на прицел и целик и с биноклем на шее готов был выйти на мостик. Артиллерийский расчет уже собрался в центральном посту: командир орудия — старшина 2-й статьи Голдин, заряжающий — моторист матрос Дикий, наводчики — торпедист матрос Пышный и минер — старший матрос Шевяков, установщики прицела — электрики Костин и Гущин, подносчик снарядов Жидких.

Через 50 секунд после всплытия на прицелах были установлены данные стрельбы, наводчики громко доложили: «Цель поймана!», а командир орудия Голдин зарядил пушку фугасным снарядом.

«Товсь».

Командой «Залп!» я открыл огонь по транспорту.

Первый снаряд — недолет. Откорректировал прицел. Перелет. Еще поправка — и третий залп накрыл цель. Стрельба пошла на полную скорострельность. Все снаряды попадали в цель. С транспорта начали отвечать трассирующими снарядами из крупнокалиберного пулемета, но дистанция для таких пулеметов была еще слишком велика.

Бой происходил поблизости от Вардё, и сигнальщик Степушкин, наблюдая окружающую обстановку, громко [342] докладывал: «На берегу вытягивают из ангара гидросамолет!..», «Гидросамолет спускают на воду!», «Самолет взлетает!»...

Лодка неслась полным ходом на транспорт, мотористы выжимали из машин все, что могли, старшина группы мотористов мичман Воронов недаром гордился своими подчиненными.

Управляя огнем, я присел у поручней носового мостика и, не отрывая глаз от бинокля, наблюдал за транспортом. На нем начался пожар, он стал заметно крениться на правый борт и садиться на корму. Стоявший за моей спиной комдив говорил: «Добивай гада! Добивай его, Арванов! Добивай до конца!»

Транспорт тонул.

Сигнальщик Степушкин доложил: «Самолет идет на лодку!» Продолжать бой было опасно, и командир приказал: «Все вниз! Срочное погружение!»

Через несколько минут после погружения по лодке один за другим ударили взрывы бомб, сброшенных самолетом. Фашистский летчик немного ошибся, корпус остался неповрежденным; от сотрясения только вырубилась магнитная станция кормовых горизонтальных рулей и лопнули электрические лампочки в седьмом отсеке. Немедленно было включено аварийное освещение и возвращены на место магнитные реле — рули снова заработали.

Прошло немного времени; самолет, судя по всему, улетел. Вдруг в лодке услышали сильный взрыв, резко отличающийся от взрыва глубинных бомб.

Командир приказал: «Всплыть под перископ!» Осмотрели горизонт: чисто; транспорт уже успел затонуть. Скорее всего, мы слышали взрыв его котлов. Комдив и военком бригады обошли все отсеки и поздравили личный состав с первой победой над врагом. Командир разрешил выдать на обед всему личному составу по 100 граммов вина... Праздник!

Во время обеда я обратился к Магомету Имадутдиновичу: «Товарищ комдив, теперь у нас есть победа, мы утопили транспорт артиллерией. Разрешите при возвращении в гавань салютовать холостым снарядом из пушки, которая одержала победу, у нас есть такой снаряд».

Прищурив добрые глаза, Гаджиев ответил: «Слушай, дорогой, тебе, видимо, мало выговора от комфлота за стрельбу в гавани, так ты еще хочешь заработать несколько суток гауптвахты?» Так ответил комдив, но [343] каждому из нас было ясно, что предложение ему понравилось. «Будем возвращаться в базу — тогда и будем об этом говорить»,— добавил Гаджиев.

Остальные дни патрулирования у берега противника результатов не дали. Начался сильный шторм, и нам пришлось пережидать его в открытом море.

Вскоре на лодке приняли радиограмму: «Возвратиться в базу тчк К 8.00 19 сентября быть в точке (указана широта и долгота места на подходах к острову Кильдин) тчк Головко»...

Утром 19 сентября в дымке открылся остров Кильдин.

Из губы Оленьей навстречу лодке шел быстроходный катер: встречать возвращающиеся подводные лодки с моря в Кольском заливе и сопровождать их в Екатерининскую гавань уже вошло в привычку комбрига — капитана 1 ранга Николая Игнатьевича Виноградова.

Я посмотрел на Магомета Имадутдиновича грустным взглядом, тот пожал плечами: от него, мол, уже ничего не зависит, комбриг может и запретить стрелять в гавани.

Катер следует рядом с лодкой.

Старшина 2-й статьи Голдин уже находится у носовой 100-миллиметровой пушки и незаметно готовит ее к стрельбе. Вскоре лодка входит в Екатерининскую гавань. Виноградов продолжает сопровождать нас на катере. До пирса осталось триста — четыреста метров, когда мотор катера загудел на высоких оборотах, катер ринулся вперед и, Сгоняя лодку, направился к пирсу. Василий Прокопьевич Уткин и Магомет Имадутдинович Гаджиев, улыбаясь, посмотрели на меня, и комдив сказал: «Ну давай, Арванов, стреляй, наступил ваш праздник!»

12.00. Отдаю приказание Ивану Андреевичу Голдину: «Орудие зарядить!» Орудие заряжается холостым патроном, разворачивается на правый борт, ствол подымается вверх. На пирсе и причалах стоят матросы и офицеры — друзья пришли встречать боевых товарищей. Направляясь к пирсу, где приказано нам швартоваться, по причалу быстро идет командующий флотом вице-адмирал Арсений Григорьевич Головко (постановлением Совнаркома СССР ему три дня тому назад было присвоено это звание): он провожал в боевой поход и встречал каждую лодку всегда, в любое время суток.

Я посмотрел на Василия Прокопьевича, тот рукой подал знак. [344]

— Во славу русского оружия,— скомандовал я,— залп!

Грянул выстрел, эхом повторившись в сопках Екатерининской гавани. День был хороший, солнечный, один из немногих хороших дней в это время года в Заполярье.

Для всех на пирсе выстрел был неожиданным, многие подняли головы, предполагая обнаружить самолет противника.

Лодка швартовалась с восточной стороны пирса.

Арсений Григорьевич быстро прошел по пирсу к месту, где находился мостик лодки:

— Уткин! Что у тебя Арванов, с ума сошел, что ли,— в гавани стрелять?

Командир лодки доложил:

— Выстрел произведен в честь победы из той пушки, которая утопила транспорт водоизмещением шесть тысяч тонн.

Командующий посмотрел на носовую пушку. Ее вид говорил сам за себя: во время боя было выпущено тридцать три снаряда, она очень нагрелась, краска на ней облупилась и сошла, а пребывание после этого под водой и в штормовом море сделало свое дело — пушка вся покраснела от ржавчины. На строгом лице Арсения Григорьевича появилась улыбка.

Командующий принял рапорт, по-дружески крепко пожал всем руки, поздравил с победой, а потом сказал:

— А ну-ка давайте на пирс этих бомбардиров. Вместе со мной сошел старшина 2-й статьи Голдин.

— Ну, бомбардиры, поздравляю вас и весь артиллерийский расчет с победой!— сказал командующий, пожимая нам руки, и, обращаясь к Василию Прокопьевичу, добавил:— Представить отличившихся к правительственной награде!

Я очень любил нашего командующего. По-моему, на флоте вообще не было человека, который не любил бы Арсения Григорьевича, обаятельного, умного и волевого человека. И не скрою: мне было приятно, что командующий остался доволен нашими действиями.

Вечером в матросской столовой были накрыты столы для торжественного ужина. Кроме экипажа «К-2», за столами сидели гости, представители всех находящихся к этому моменту в базе подводных лодок. На ужин прибыли командующий флотом и член Военного совета [345] флота дивизионный комиссар Николаев. Обращаясь к собравшимся, Арсений Григорьевич сказал:

— По кавказским обычаям, на таких торжествах положено выбирать тамаду, так я его уже выбрал — тамадой буду я.

Маневр комфлота всем нам был уже известен и понятен. В обязанность тамады входит провозглашать тосты, без его разрешения никто этого не имеет права делать; а с таким тамадой, как Арсений Григорьевич, как говорится, много не выпьешь.

Было три тоста: за здоровье экипажа, возвратившегося из боевого похода с победой; за наших доблестных воинов Красной Армии; за нашу Коммунистическую партию. На этом торжественный ужин должен был закончиться. Но я встал и обратился к командующему с просьбой дать слово для тоста мне. Естественно, Головко мне в этом отказал, и здесь на помощь пришел Магомет Имадутдинович; он-то знал, о чем пойдет речь.

— Ну ладно,— сказал командующий,— как исключение, учитывая кавказское происхождение Арванова, разрешаю ему тост.

— Товарищ командующий, предлагаю тост за победные артиллерийские салюты с подводных лодок, возвращающихся в базу с победой, по количеству потопленных боевых кораблей и транспортов противника.

Командующий развел руками и сказал:

— Вот хитрый армянин, ну как не выпить за такое предложение!

Такова история одной из славных боевых традиций Краснознаменного Северного флота, установленная в 12.00 19 сентября 1941 года, после потопления подводной лодкой «К-2» под командованием капитана 3 ранга Василия Прокопьевича Уткина транспорта противника водоизмещением 6000 тонн. [346]