Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Дублеры из Словатичей

Дружинин называл цифры, водя пальцем по списку, а я откладывал их на счетах. Цифры были все небольшие, однозначные, только изредка встречались покрупнее, и то лишь в пределах двадцати.

— Три! — сказал Владимир Николаевич.

Я передвинул три желтые костяшки и ждал новой цифры, но комиссар молчал, задумчиво щурясь на пламя свечки.

— Как мало. Всего трое! — наконец произнес Дружинин и вздохнул.

— А где эти трое?

— В Словатичах. Пароль «Ясень», отзыв «Береза».

— Ну для Словатичей и трое хорошо, даже очень хорошо! — заметил я.

— Конечно, три коммуниста для Словатичей — это солидно. Но разве не странно, Алексей, что двух-трех человек мы называем партийной организацией?

— По уставу и в обычных условиях трое могут составить низовую организацию.

— Вот когда-то называли: ячейка. Имелось в виду, что ячейка — часть сети, начальный ее элемент. Но ведь слово это, наверно, от «яйца». Тогда смысл еще точнее! Из ячейки-яйца и возникли более сложные организмы, организации...

— К чему сейчас филологические изыскания?! Не в названии дело. Кстати, уже сегодня есть у нас организации, которые никак не назовешь ни партгруппой, ни ячейкой! В Подгорном пятнадцать человек, в Машево двадцать...

— Так это в почти освобожденном от бандеровцев Любомльском районе! А в тех же Словатичах пока что трое.

— Будет больше... Давай дальше считать, комиссар!

— Уж и отвлечься нельзя! — немного обиженно сказал Дружинин и придвинул к себе список.

Строго говоря, в данный момент мы были не командиром и комиссаром. Отчет для ЦК готовили секретарь подпольного Волынского обкома и член этого обкома. От нас ждали сведений о том, как развернуто на Волыни партийное подполье.

Ветер бросал в окна сухой рассыпчатый снег. Проскрипели валенки часового. Было поздно, первый час ночи... Дружинин опять стал называть цифры, а я прибавлять их к уже подсчитанным. Итог показал, что шестьдесят созданных нами к концу 1943 года организаций объединяют более трехсот человек.

— В среднем по пять, — прикинул Владимир. — А в Словатичах меньше...

— Дались тебе Словатичи! Есть села, где работать приходится и коммунистам-одиночкам.

— А я все думаю о Словатичах. Какую стойкость проявляют эти трое! Какое глубокое понимание своего партийного долга! С первых же шагов работы. Невероятно трудно было создать там организацию. Зато сколько она уже сделала. Вспомни!

— Ах, вот ты о чем! Ну как не помнить! Все отлично помню.

История маленького коммунистического подполья в Словатичах была действительно многим примечательна.

* * *

Как-то осенью к секретарю партбюро 1-го батальона Семену Ефимовичу Газинскому, ожидавшему на дальней явочной квартире связных, пришел человек лет тридцати в крестьянской одежде, назвал пароль и сообщил, что он прислан для переговоров подпольным Киверцовским райкомом.

— О чем говорить будем? И кто вы такой? — спросил Газинский.

— Местный житель. Из села Словатичи. До войны работал в сельпо... Фамилия моя Остапчук, зовут Илья Игнатьевич. Ну а разговор вот насчет чего... Когда Волынь еще под Польшей была, состоял я членом Коммунистической партии Западной Украины. Перевестись во Всесоюзную Коммунистическую, как и многие наши товарищи, не успел... Сами знаете, Советы недолго на Волыни были, война началась... Но в душе я оставался большевиком и сейчас себя им считаю. Хочу работать для партии, для партизан, для победы над фашистами!

Газинский знал, что человека непроверенного, ненадежного райком к нему не пришлет. Да и сам Илья Остапчук производил хорошее впечатление. Секретарь батальонного партбюро начал расспрашивать, какова обстановка в Словатичах.

— Сильно запуганы люди! Зажали народ бандеровцы, дыхнуть не дают. Стоят они в соседнем селе, в Лише, но и к нам часто заглядывают — последнее грабить. А чуть что не так, не по-ихнему, — замордуют, спалят. Как говорится, за наше жито та ще нас бито! Ни старого ни малого, подлецы, не щадят!.. Был неподалеку от нас польский хутор Вицентувка, так весь его сожгли, ни одной хаты не оставили. И людей много погибло. А вот в Пшебражье, это село от нас близко, поляки умнее оказались: вооружились и самооборону от бульбашей держат.

— Неужели в Словатичах таких людей, поумнее да порешительнее, нет?

— Как нет? Найдутся... Только поискать надо.

— Работать с людьми, вести их за собой должны коммунисты. Не так ли, товарищ Остапчук? Надо создать а Словатичах хотя бы небольшую парторганизацию. Вы будете ее секретарем. Думаю, что обком утвердит вашу кандидатуру. Кого вы сможете привлечь к работе еще?

— Есть у нас учитель. Хороший человек, советский... Наверно, согласится! Но он, кажется, беспартийный.

— Примем его в партию. Всякий, кто работает в большевистском подполье, работает для партии, становится коммунистом. Только, если вы уверены в этом учителе, лучше сделайте его своим дублером, а для всяких текущих дел подберите еще человека.

— Постараюсь! Подумаю, поищу.

Илья Остапчук говорил спокойно, нисколько не удивился предложению Газинского, ни о чем не спорил. Видно было, что, прежде чем явиться сюда, он ко многому себя подготовил, многое твердо решил. Газинский договорился с Ильей Игнатьевичем, что они снова встретятся ровно через неделю, но не на этой явочной квартире, откуда до Словатичей далеко, а в придорожных кустах у хутора Вицентувка. Остапчук должен был привести с собой и учителя, и третьего товарища, которого надеялся подыскать. Свидание назначили на два часа ночи, установили пароль.

Они распрощались. Новый подпольщик унес с собой несколько партизанских листовок.

Сообщение Газинского о том, что в Словатичах, по всей вероятности, можно будет сколотить подпольную группу, обрадовало командира батальона Григория Васильевича Балицкого. Обком не раз упрекал его в недостаточно энергичной работе среди населения. В Киверцовском районе, где дислоцировался батальон, пока удалось наладить работу местных коммунистов только в селе Суск. Там их было уже шесть человек. В Хойневе, Свозах, Солтысе организации лишь зарождались. Хорошо, если удастся что-нибудь сделать и в Словатичах!..

— Но одного тебя, Семен Ефимович, я на новую свиданку не пущу, — сказал комбат Газинскому. — Придется взять с собой взвод!

— Одному пройти легче.

— Пройти, возможно, и легче, ну а там как? Допустим, что Остапчук вполне наш человек. Ну а этот учитель? И еще третий, возможно, придет. Вдруг притащат за собой хвост? Что тогда? Предусмотрим и другое. Все трое распрекрасные люди. Так разве же людям, готовым на многое и которым предстоит многое, — разве им помешает встреча с нашими партизанами?! Пусть посмотрят, какие у нас хлопцы! Такие ли, как расписывают их бандеровцы?! Листовки, инструкции — это, конечно, хорошо, но и пожать руку партизанам, поговорить с ними для подпольщиков много значит. Разве не верно говорю? Я и сам, брат, в прошлом партийный работник.

— Знаю, Григорий Васильевич! Пожалуй, ты прав, надо бы со взводом пойти... Но можно ли отрывать от боевых заданий?

— Подполье — тоже боевое задание! Возьмешь с собой взвод Миколы Бочковского.

От расположения батальона до хутора Вицентувка было километров пятьдесят. Значит, выходить надо за два дня, а пока Газинский занялся обычными своими делами.

В мирное время он работал секретарем райкома партии на Киевщине. Тогда его заботили сев, уборка, фермы, строительство, теперь — подрыв эшелонов, разведка, землянки, боеприпасы. Но дела и заботы Семена Ефимовича всегда были связаны прежде всего с людьми, все равно — убирают ли они хлеб или ставят мины, строят ли школы или ходят в разведку. Почти в любой час Газинского можно было увидеть в самой гуще партизан. Бойцы и командиры любили этого сильного, спокойного человека, ценили его ум, энергию, принципиальность, знали, что секретарь партбюро требователен не только к людям, но и к себе.

Газинский побывал во всех ротах и подразделениях, помог провести у подрывников открытое партийное собрание, выступил на совещании членов редколлегий стенгазет и боевых листков, отругал комсорга минометной батареи за то, что ходит в грязной рубахе и небритый, сделал во второй роте доклад о международном положении, дал рекомендацию в партию пулеметчику Глушко, договорился с комиссаром относительно плана подготовки и XXVI годовщине Октября. Конечно, встретился он и с Николаем Бочковским, которому предстояло выступить со своим взводом в поход к Вицентувке.

— А какое задание? — спросил Николай.

— Задание особое. Пока не дойдем, не скажу. Но взвод должен быть в полном порядке! Выступим в четверг, вернуться постараемся ко вторнику. Маршрут составят в штабе по карте.

Они и выступили в четверг на рассвете. Отряд состоял из двадцати человек, считая двадцатым Газинского.

Двигались глухими лесными тропами, стороной от дорог. Впереди шел дозор. В тронутых осенними красками чащах было тихо, безлюдно. Шагать по таким местам — одно удовольствие. Труднее приходилось, когда лес редел и начинались кустарники, поля, а за ними села. Тогда приходилось идти в обход, петлять по оврагам или ползти, прикрываясь буграми.

К середине дня позади осталось километров двадцать пять. Партизаны сделали привал и пообедали, после чего Бочковский приказал ложиться спать. Дело в том, что следующий переход предстояло совершить ночью. В темноте будет гораздо безопаснее пересечь большую проселочную дорогу Киверцы — Тростянец, обычно очень оживленную в дневное время, заполненную автомашинами, обозами, пешеходами.

Выставив часовых, небольшой отряд расположился на отдых в кустарнике. Газинский прилег рядом с Николаем. Командир взвода Николай Бочковский — красивый белокурый парень лет двадцати с небольшим. Начал он свой партизанский путь на Черниговщине осенью 1941 года. Первое время был штабным ординарцем, но затем этого расторопного умного хлопца сделали командиром отделения. В первых же боях его отделение показало себя очень хорошо, дралось смело, инициативно, не падало духом в трудные минуты. Вскоре стало ясно, что Бочковский сможет отлично командовать и взводом. Действительно, его взвод стал одним из лучших в батальоне Балицкого. Не случайно Григорий Васильевич послал под Вицентувку именно недавнего комсомольца, а теперь кандидата в члены партии Бочковского с его боевыми, видавшими виды ребятами.

Конечно, Бочковский отлично понимал необходимость секретности во многих военных делах. Но вот сейчас, когда он лежал под кустом рядом с Газинским, его начало одолевать самое обыкновенное человеческое любопытство. Скосив в сторону Семена Ефимовича глаза, командир взвода тихо спросил:

— Спишь, секретарь?

— Отдыхаю, — буркнул Газинский.

— И отдыхай себе на здоровье... Только сначала скажи, куда мы идем? В разведку, что ли?

— Не положено говорить... Завтра узнаешь.

— Что же я, по-твоему, к Гитлеру побегу тайну выдавать? Или, может быть, к Степану Бандере?

— А ну спи, Микола!

Ответ на мучивший его вопрос Бочковский получил только на другой день, когда отряд благополучно перевалил через большак и обосновался в заброшенном, полусожженном хуторе Германовка, в нескольких километрах от цели своего похода. К вечеру послали двух человек разведать Вицентувку и ее окрестности. Разведчики сообщили, что Вицентувка пуста. Только худые одичавшие кошки сидят на каменных крылечках обгоревших зданий. Дорога в сторону Словатичей давно не езжена, вдоль нее кое-где тянутся кусты.

В первом часу ночи все двадцать партизан подошли к месту, возле которого была назначена встреча с Остапчуком и его людьми. Метрах в ста пятидесяти от хутора оставили у дороги на Словатичи засаду из трех автоматчиков, приказав им хорошо замаскироваться и открывать огонь лишь в случае какой-нибудь явной провокации. Основные же силы отряда заняли позицию на окраине Вицентувки, возле разоренной пасеки. Газинский с Бочковским прилегли у дороги, примерно на равном расстоянии от пасеки и от засады. Оставалось ждать двух часов ночи. «Вот она теперь какая, наша партийная работа!» — подумал Семен Ефимович, перекладывая пистолет из кобуры за пояс. Приготовил на всякий случай и гранату.

Наконец светящиеся стрелки часов показали два. Потом пять минут третьего, десять минут третьего... Дорога оставалась пустой.

— У нас время московское, а у него, возможно, берлинское! — шепнул Николай.

— Эх, верно! Не предусмотрели! — с досадой ответил Газинский, снова напряженно вглядываясь в темноту.

Но вот впереди что-то замаячило: или тень, или человеческий силуэт. Нет, конечно, шел человек! Еще минута-другая, и он оказался почти рядом.

— Киверцы! — тихо произнес пароль Газинский.

— Киев! — последовал правильный отзыв.

— Садитесь сюда! — сказал Газинский, помог пришедшему спуститься в канаву и вдруг, всмотревшись, увидел, что это не Илья Игнатьевич. — Кто вы?

— Дублер.

— Кого вы дублируете?

— Остапчука Илью.

— А где он?

— Погиб... Два дня назад Илью задушили бандеровцы.

Ошеломленный страшной вестью, Газинский как-то механически, будто и не к месту спросил:

— Вы кто по профессии?

Из темноты последовал тихий ответ:

— Учитель.

С трудом сдерживая волнение, то повторяясь, то забегая вперед, учитель рассказал о случившемся. В конце минувшей недели Илья Остапчук, человек, близкий ему по взглядам, дал понять, что в селе создается подпольная коммунистическая организация. Учитель встретил это сообщение с радостью, выразил желание помогать подпольщикам. Тогда после большого серьезного разговора Остапчук предложил ему стать дублером руководителя организации. Учитель не возражал. Илья Игнатьевич тут же поставил его в известность о назначенной представителем партизан ночной явке, сообщил время, место и пароль.

Они начали советоваться, кого бы еще привлечь к работе. Решили позондировать настроение одного недавно появившегося в селе человека. Этот человек утверждал, что он красноармеец, бежавший из фашистского плена. Подпольщики рассудили так: если бежал от немцев, значит, свой, советский. Оказалось же, что это специально засланный в село агент бандеровцев, осведомитель «Службы беспеки». Вероятно, в первом же разговоре с ним Илья допустил какую-то неосторожность. Во всяком случае, последовал донос, что Остапчук «смущает селян».

В Словатичи нагрянула целая сотня бульбашей, которая и сейчас там находится. Остапчука схватили. Требуя, чтобы он выдал соучастников, раскрыл свои связи с партизанами, националисты подвергли арестованного излюбленной ими чисто инквизиторской пытке.

На шею Остапчука надели веревочную петлю, которую постепенно закручивали с помощью короткой палки. Когда он начинал задыхаться, петлю ослабляли и снова требовали ответа на поставленные вопросы. Подпольщик молчал. Палачи с бандеровскими трезубцами на шапках истязали его два дня, пока не закрутили удавку до отказа.

— Остапчук был настоящим коммунистом! Вечная ему память! — сказал Газинский.

— Вечная память! — молвил учитель.

— А вы?.. Мученическая смерть Ильи вас не остановила?

— Как видите, пришел...

— Сейчас темно, нельзя зажигать свет, и мы даже не видим как следует друг друга... Но я вам верю, товарищ дублер, и мне хочется пожать вашу руку!..

Они обменялись крепким рукопожатием, затем Семен Ефимович продолжал:

— Вам сначала будет тяжелее, чем Илье... Ведь он рассчитывал на вас, а вы пока можете надеяться только на себя. Но надо бороться!

— Я знаю. Я все уже обдумал и все решил... Что надо делать? Что сейчас главное?

— В вашем селе самое главное — ослабить влияние бандеровцев, а тем самым ослабить их силы. Надо привлечь народ к активной помощи партизанам!

— Понимаю. Но ведь следует добиваться и перехода к вам самих бандеровцев? Мне Илья показывал листовки... Одна прямо бандеровцам адресована...

— Да, предстоит работа и среди обманутых Бандерой, насильно привлеченных им в свои ряды людей.

— Вот-вот! У нас в селе как раз есть сейчас такие люди. Они не совсем бандеровцы, конечно... Это грузины.

— Какие грузины? Откуда?

— Советские грузины. Были у немцев в плену, видно, бежали, а националисты где-то их перехватили и заставляют служить у себя. Морочат им голову! Обещают после победы «самостийной Украины» отправить их с почетом на Кавказ... Наблюдал я за этими грузинами. Томятся люди! Видно, что не по нутру им быть вместе с бандитами. Но разве от бандеровцев легко вырваться! Вот я и подумал: не связать ли грузин с вами?

— Правильно подумали! Непременно надо с ними связаться. И побыстрее! А как это сделать, давайте подумаем вместе. Но сначала скажите: сколько их?

— Примерно человек сорок или чуть больше. Вроде бы отдельная рота! Бандеровцы грузин на той стороне села держат, что к юго-востоку, а эту не доверяют, здесь сами стоят...

— Почему именно эту не доверяют? — не понял Газинский.

— За Вицентувкой, чуть подальше, Пшебражье будет. А там польский отряд самообороны. Вот и опасаются, как бы грузины к полякам не подались!

— Интересно, очень интересно... А какое вооружение у бандеровцев в Словатичах? Не выясняли?

— Как же не выяснить, если к вам шел! Один станковый пулемет, пять ручных, автоматов мало, у большинства винтовки...

Подумав немного, Газинский сказал:

— Надо бы мне встретиться с кем-нибудь из грузин, с одним или с двумя. Вот что попробуем сделать! — Тут он вынул из кармана и протянул учителю сложенную в несколько раз газету. — Держите! Это московская «Правда», относительно свежая, за прошлый месяц. Сами почитайте, а потом постарайтесь подсунуть ее грузинам. Как будут реагировать? Спрячут ли от бандеровцев?.. Своего рода пробный камень! А там уж смотрите, насколько откровенно можно с ними разговаривать. Но во всех случаях соблюдайте осторожность. Хватит с нас одной смерти. И дублера у вас пока нет.

— Буду осторожен. А если дело пойдет на лад, если увижу, что грузины рады связаться с партизанами? Что тогда делать?

— Приведите хотя бы одного. Сюда же, на это место! Действуйте в воскресенье, в понедельник, а в ночь на вторник, в два часа, являйтесь сюда.

— А пароль? Отзыв?

— Останутся прежними.

— Сделаю все, что смогу!

— Желаю успеха.

Они распрощались, учитель бесшумно исчез в темноте, и только тогда Газинский хватился, что так и не узнал его фамилию.

Отряд быстро собрался в обратный путь к хутору Германовка. Решили переждать там до вторника.

— А майор Балицкий что подумает? Во вторник мы уже в батальоне должны быть! — напомнил Николай.

— Обстановка изменилась, — пожал плечами Газинский. — Надо в батальон связных отправить, сообщить, какая здесь ситуация. Правда, жаль людей отсылать! Каждый человек дорог. Ведь неизвестно, как все с грузинами обернется... Не отпустят их бульбаши без крови!

— Это уж точно! — согласился Бочковский. — А все равно связных послать надо... Иначе майор нам головы оторвет!

Подумал Газинский и о другом, хотя и не высказал своих мыслей командиру взвода. А что, если во вторник явка не состоится? Дублер не приведет грузин и сам не придет! Не сможет, обстоятельства окажутся сильнее. Что делать тогда? Придется связываться с Киверцовскнм подпольным райкомом, с его секретарем, а для этого нужно будет пробраться к селу Суск, что займет еще сутки... Но нельзя же бросать или откладывать дело с грузинами. Ведь какой замечательный подвернулся случай!

И тут же секретарь батальонного партбюро понял, что это вовсе не случай.

Все происходило с железной закономерностью. Не узнали бы они, что можно вырвать из бандеровского полуплена большую группу грузин, не окажись в Словатичах дублера! А дублер появился потому, что был Илья Остапчук... А Илья занял свой трудный пост потому, что существовал подпольный райком... А райком возник с помощью коммунистов 1-го батальона... А от партизан-коммунистов требовал создавать в селах партийное подполье обком... А обком выполнял волю ЦК, волю всей партии, хорошо понимавшей, как важна для дела победы народная поддержка на оккупированной врагом советской земле. И вот она, эта поддержка: подвиг Остапчука, смелый поступок его дублера.

Да, оба они стали самоотверженными бойцами партийного подполья. Илья Остапчук погиб героической смертью. Но разве мало стойкости проявил учитель, тотчас же заняв его место? Тело Остапчука еще не остыло, а дублер, стиснув зубы, уже присматривался к появившимся в селе грузинам, наблюдал за отношением к ним бандеровцев, подсчитывал оружие врага... Это и есть работа коммуниста в подполье! Во всяком случае, очень важная часть его деятельности. Вот сегодня учитель, рискуя жизнью, обронит в стане врага номер «Правды»...

Раздавшийся в темноте отдаленный крик совы прервал размышления Газинского.

— Стоп! Дозор сигнал подает... Что-то там неладно! — встревоженно сказал Николай и тенью скользнул вперед.

Вернулся он с неожиданной вестью. Пустовавший всего несколько часов назад хутор теперь занят какими-то вооруженными людьми. Прошло немало времени, пока удалось выяснить, что это свои, партизаны, спецгруппа из соседнего отряда, возглавляемая капитаном Хоменко.

Встреча партизан-соседей вдали от своих лагерей, у самого логовища бандеровцев, была не только радостной, но и взаимно полезной.

Газинского с Бочковским обрадовала возможность использовать имеющуюся у спецгруппы рацию, чтобы сообщить батальону о вынужденной задержке взвода в районе Словатичей. К сожалению, непосредственно с Балицким связаться было нельзя. Радист спецгруппы не знал, да и не мог знать ни позывных батальона, ни волны, на которой принимает батальонная станция, ни шифра. Не знал этого и Газинский: такие вещи строго засекречены. Пришлось действовать по-другому. Радиограмму, адресованную Балицкому, послали в отряд, из которого была спецгруппа Хоменко, попросив срочно переотправить ее соседу пешей или конной связью.

— Предупреди, что через полчаса снова вызовем, — сказал капитан Хоменко радисту. — Кажется, будет кое-что интересное...

И он сразу же начал расспрашивать Газинского с Бочковским о бандеровской сотне, о грузинах.

— Ясно, что грузин можно вырвать! — сказал Хоменко, записав все нужные ему сведения. — Действовать надо агентурным методом. Подошлем туда человека.

— Есть там уже человек, я ведь говорил, — напомнил Семен Ефимович. — Кое-что сделать сможет.

— Пусть делает! — кивнул Хоменко. — Но со мной тут боец, которого можно ну прямо в хаты к этим грузинам подкинуть! Цокаев его фамилия... Сам по национальности лезгин, но хорошо говорит по-грузински. Вот его и надо в Словатичи послать. Вряд ли бульбаши всю свою кавказскую роту в лицо знают, а уж земляки земляка не выдадут.

— Ну а если найдется доносчик? Все к чертям полетит! А у нас на вторник явка назначена. Представителя грузин ждем. Нет, пусть уж лучше земляки на явке потолкуют!

— Есть и тут логика, — сказал, немного подумав, Хоменко. — Только вдруг явка сорвется?

— Тогда надо совместными силами ударить по бандеровцам, боем отсечь от них грузин и увести с собой. Перед самой операцией отправим в Словатичи лезгина.

— Не-е-ет! — покачал головой капитан. — Задача нашего спецотряда и нашей группы не стрельба-пальба. Сам знаешь, наше дело — разведка и прочие такие штуки.

— Разве мало получишь данных от грузин? И не только о бульбашах, но и о немцах. Ведь недавно из плена бежали.

— Тоже логика! Слушай, политрук, ты, наверно, здорово Гегеля изучал?

— Приходилось! — усмехнулся Газинский. — Надо готовиться к бою, капитан, просто необходимо!

— Хорошо... Предположим, что бой! А силы какие? У вас двадцать человек, у нас тринадцать, всего — тридцать три. Бульбашей в Словатичах сотня, да пока у них еще сорок грузин. Получается, что сил у противника вчетверо больше наших!

— А внезапность? Да и грузины наверняка будут с нами.

— Не торопись, не забегай! Давай еще покумекаем.

Военный совет продолжался. Хоменко высказал дельную мысль, что не мешало бы попытаться привлечь к выступлению вооруженных поляков из Пшебражья, хотя и сомневался, согласятся ли они. Существовавшие кое-где на Волыни польские отряды самообороны напоминали так называемые «Батальоны хлопски», имевшиеся в самой Польше. Эти отряды брались за оружие только для защиты своих сел, а в остальных случаях предпочитали придерживаться нейтралитета. Все же решили связаться с Пшебражьем. Посланные туда гонцы привели к вечеру на хутор командира самооборонцев, оказавшегося высоким худощавым человеком лет сорока, в линялом, подпоясанном ремешком плаще и с пестрым шарфом на шее. Назвался прибывший Казимиром.

Выслушав предложение партизан, Казимир замахал длинными худыми руками:

— Не можно, паны-товарищи, не можно! Мы никого не торкаем, и нас не торкают... Але дознают бандеры, что мы с партизанами вместе, как вы уйдете, побьют нас всех!

— Надо, чтобы сами бандеровцы ушли. А они и уходят оттуда, где сильно получат по рылу! — сказал Газинский.

— И не трогают вас только до поры до времени... Сами же должны понимать! — добавил Хоменко.

Разговор с Казимиром был долгим и трудным. В конце концов поляка удалось убедить в необходимости совместного выступления, но прежде, чем дать ответ, он хотел посоветоваться с односельчанами. В Пшебражье с ним отправился Газинский. Здесь после длительных споров пришли к окончательному соглашению: если понадобится, поляки будут участвовать в операции.

— А не подведете? Выступите? — спросил на прощание Семен Ефимович.

— Даем слово твердо! Иезус свидетель! — ответил Казимир, набожно поднимая глаза к небу и торжественно крестясь двумя пальцами.

«Пожалуй, не подведет! — подумал Газинский. — Пока для него Иезус все же фигура».

Утром они встретились еще раз, чтобы уточнить план действий. План сводился к следующему.

Вариант первый. Если явка состоится, лезгин Цокаев вместе с пришедшими грузинами и учителем или только с учителем проникает в Словатичи, чтобы быстро, в течение какого-нибудь часа, подготовить выступление кавказцев одновременно с партизанами. Кавказцы начинают бой на северо-западной окраине села, где они расквартированы, а партизаны, как только услышат выстрелы, наступают с юго-востока, то есть со стороны Вицентувки. Поблизости сосредоточиваются и поляки в количестве 50 человек, но они остаются пока в резерве.

Вариант второй. Если на явку до 2 часов 30 минут никто не прибудет, удар по бандеровцам наносится силами партизан и польского отряда. Для этого партизаны делают глубокий обход села и сосредоточиваются у северо-западной его стороны, поближе к грузинам. Поляки пробираются к юго-восточной части Словатичей, где становятся в засаду. Заняв исходные позиции, партизаны направляют к грузинам Цокаева. Несколько позже, в 4 часа 30 минут утра, партизаны первыми начинают бой, ставя своей задачей оттеснить бульбашей к противоположной окраине села, где их встретит огнем отряд Казимира.

Таковы были варианты. Понедельник прошел в последних приготовлениях. Поздно вечером партизаны сосредоточились в кустах возле Вицентувки. Поляки ждали начала событий на самом хуторе, в полуобгоревших его хатах.

Неторопливое время подошло наконец к полуночи. Наступили новые сутки. По-прежнему медленно, словно бы нехотя, время движется дальше. Скоро уже и два... Вместе с Газинским и Бочковским лежит у дороги сухощавый, горбоносый, ловкий и решительный человек, родившийся далеко отсюда, в горах Дагестана. Все они напряженно смотрят в сторону Словатичей.

Нет, явка не состоялась... Никто не пришел. В два тридцать ночи второй вариант оперативного плана вступил в действие.

Партизаны начали обход села. Через сорок минут предстояло двинуться полякам. Газинский и Хоменко шли рядом, изредка переговариваясь шепотом. Бесшумно следовали за ними Николай и бойцы. Вскоре кустарник кончился, километров пять отряд пробирался открытым полем. Не виден он был из села лишь благодаря темноте. К счастью, почти у самой северо-западной окраины Словатичей раскинулась небольшая рощица. В нее партизаны вошли, когда уже забрезжил рассвет.

— Цокаев! — тихо позвал капитан.

Перед ним вытянулась по-мальчишески стройная фигура лезгина.

— Действуй, Цокаев! — сказал Хоменко.

Лезгин передал стоящему рядом товарищу свои автомат, потом ему же протянул самодельный кинжал и вынутую из кармана гранату.

— Может, пистолет возьмешь? Дать? — спросил Хоменко.

— Нельзя! — мотнул головой Цокаев. — Не воевать с грузинами иду, с добрым словом иду... Как друг!

— Там и бульбашей полно! — напомнил Бочковский.

— Я не к собакам бульбашам иду, я к землякам иду... Пусть у меня будет открытая рука!

Лезгин поднял правую руку ладонью вперед, как бы показывая, что в ней нет оружия, потом вдруг присел, проворно стянул сапоги, остался в одних толстых шерстяных носках, сбросил с головы кубанку, снял с гимнастерки ремень, расстегнул ворот... И все поняли Цокаева. В таком виде ему легче будет в ночное время проникнуть к грузинам или пройти мимо бандеровцев.

Цокаев кивнул на прощание, улыбнулся и быстрой легкой походкой зашагал, не оглядываясь, к Словатичам.

Но только успел ли дойти?! Вдруг где-то вдалеке, на противоположном конце села, простучал пулемет и затрещали ружейные выстрелы. Почему поляки начали первыми? Как потом оказалось, первыми начали не они, открыла огонь бандеровская застава, обнаружившая приближавшийся к окраине села отряд Казимира. Выстрелы не смолкая гремели чаще, гуще, там завязался бой, и некогда было гадать, почему он начался.

Партизаны рванулись вперед... Взводу Бочковского предстояло действовать вдоль улицы, а разделившимся на два отделения людям Хоменко — теснить бандеровцев по огородам, слева и справа. Навстречу атакующим прогремела пулеметная очередь, но прицел был взят высоко. Когда Семен Ефимович вместе с Николаем добежали до первых строений, они увидели лежащего на земле грузина, который менял диск у «дегтяря».

— Кацо! Против кого ты воюешь?! — крикнул Газинский, бросаясь к пулеметчику и показывая на своей гимнастерке орден Красной Звезды.

Грузин ликующе охнул, будто только ждал эту знакомую звездочку, повернулся к хатам и начал что-то громко выкрикивать на родном языке.

Из ближайших домов и сараев с радостными возгласами выбегали грузины... Улыбающиеся, возбужденные, они складывали оружие у ног Газинского.

— Не надо! Зачем? Берите винтовки обратно... Эй, кацо, поднимай свой пулемет!.. Товарищи, мы — партизаны. Давайте вместе...

— Давай, давай! Командуй! — раздалось несколько голосов.

Еще минута-другая, и партизаны вперемешку с грузинами помчались к центру села. Там небольшая, ушедшая вперед группа, возглавляемая Бочковским, шерстила бандеровцев.

Трескотню одиночных выстрелов перекрывал стук пулеметов... Где-то за хатами бухнула граната... Бой был недолгим. Бандеровцы дрогнули, стали отступать, а потом побежали и вовсе прочь из села, грозя кулаками и мотая чубами. Пулеметчик-грузин выпустил вслед последней кучке полдиска и зло рассмеялся, когда один из чубатых упал.

Газинский с Хоменко наскоро подвели итог операции. Из лап бульбашей удалось вырвать почти всех грузин. Двадцать шесть из них живы-здоровы, находятся при полном вооружении, счастливы, что станут партизанами. Пять грузин ранено. Во взводе Бочковского четверо раненых, в том числе и сам Николай. Три его бойца пали смертью храбрых.

Потери бандеровцев только убитыми — семнадцать человек. Взято в бою два десятка винтовок, три автомата, три ручных пулемета и станок-вертлюга от «максима»: ствол бульбаши успели унести с собой. Один из пулеметов и часть винтовок партизаны тут же передали отряду Казимира.

Дольше задерживаться в Словатичах нельзя. Ведь неподалеку, в Лише, находится довольно крупный бандеровский гарнизон. Кроме того, предстояло перейти в дневное время дорогу Киверцы — Тростянец, причем сделать это необходимо побыстрей, пока туда не брошены заслоны противника. Партизаны мобилизовали пять крестьянских подвод, уложили в них раненых и убитых, попрощались с поляками и, выслав вперед походную заставу, тронулись в путь.

Хоменко шагал рядом с грузинами, настойчиво их о чем-то расспрашивая и делая на ходу пометки в тетради. Капитан торопился. Через несколько километров его группе предстояло отделиться от колонны, свернуть в сторону. Возле Хоменко вертелся, выполняя время от времени обязанности переводчика, невредимый веселый Цокаев, давно отыскавший свою кубанку и сапоги.

Вскоре головная застава остановила трех идущих навстречу женщин с корзинами и мешочками.

— Кто такие? Куда?

— Тутошние мы, из Суска... Вам, партизанам червонным, от селян наших подарунки несем!

Они вынули хлеб, сало, горшочек меду, яблоки. В одной из кошелок оказалась и бутыль самогонки.

— А кто сказал вам, что червонные здесь пройдут? — спросил командир заставы.

— Е таки люди, що знали!

В селе Суск имелась подпольная партийная организация... Не до нее ли дошли вести о пребывании поблизости партизан? Не коммунисты ли подсказали крестьянкам вероятное направление обратного маршрута партизанского взвода?

Газинский думал не только об этом. Его больше всего беспокоили причины, помешавшие состояться ночной явке. Что с дублером? Почему он не пришел? Пытался ли выполнить полученное задание? Можно ли рассчитывать на его дальнейшую работу?

Ответ на эти вопросы Семен Ефимович получил позже, когда партизаны, без выстрела перевалив через дорогу Киверцы — Тростянец, расстались с группой капитана Хоменко и сделали к вечеру на лесной поляне первый большой привал. Лишь здесь довелось Газинскому познакомиться с грузинами поближе. Расспрашивая, как жилось у бандеровцев, какие были настроения, он вдруг услышал чей-то голос:

— Последний день хорошо жилось! Последний день очень хорошее настроение!

— В последний? То есть вчера?.. Но почему? — не повял Семен Ефимович.

— Партизан ждали, вас ждали! Как только Нодар Абашидзе поднял у кухни газету «Правда», все сразу догадались, что партизаны близко... Не почтальон же принес! Эй, Нодар! Где газета?

Из толпы вынырнул невысокого роста грузин, молча достал из-за пазухи сложенный, затертый на сгибах номер и протянул его секретарю партбюро. С волнением взял Газинский вернувшийся к нему экземпляр «Правды». Сколько уже сделали эти четыре газетные страницы, отпечатанные в Москве! Читали их партизаны в батальоне, готовились по ним к беседам политруки, побывала газета и у подопольщика, вспыхнула маяком надежды для попавших в беду грузин! Не суждено ли этому же номеру «Правды» продолжать свои славные дела?! Газинский бережно спрятал его в сумку.

— Послушайте, ребята! — снова обратился Семен Ефимович к грузинам. — А вот вчера или позавчера никто из жителей не заговаривал с вами о партизанах?

Раздалось сразу несколько голосов. Отвечали и по-русски, и по-грузински, перебивая друг друга. Сначала ничего нельзя было понять в этой разноголосице, но постепенно все выяснилось. Да, какой-то мужчина говорил насчет партизан с Нодаром Абашидзе, поднявшим газету, а потом еще с двумя грузинами. Условились, что ночью кто-нибудь из грузин пойдет с этим мужчиной к партизанским связным. Решили послать Ираклия Мергланию. Они и пошли, но наскочили на засаду, едва не попались в руки бандеровцев. Пришлось повернуть обратно. Мерглания вернулся незадолго до начала партизанской атаки...

— А почему послали Мергланию? — спросил Газинский. — Кто он такой?

— Ираклий — партийный, — объяснил кто-то.

— Где этот Мерглания?

Вперед выступил плотный широкоплечий кавказец с перевязанной рукой.

— Да, я партийный, — сказал он и, неожиданно блеснув белозубой улыбкой, добавил: — Только членские взносы давно не платил. Партбилет у лейтенанта Кублашвили остался.

— Почему у лейтенанта? Что за лейтенант?

— Меня в плен фашист брал, когда я в разведку ходил... А если в разведку идешь, лейтенант документы берет, в железную коробку прячет.

— Правильно! Такой порядок! — кивнул, тоже улыбнувшись, Газинский.

Все теперь стало на свои места... Молодец учитель! И правильно сделал, что не появился, не заговорил с партизанами, когда бой в Словатичах уже кончался. На то он и подпольщик! А снова с ним связаться можно будет через Киверцовский райком. Уверенность, что у дублера Ильи все благополучно и что это отличный дублер, наполнила Семена Газинского радостью еще одной победы.

К вечеру следующего дня партизаны бывалые и партизаны новые подошли к лагерю 1-го батальона.

Выслушав доклад, Григорий Васильевич Балицкий сказал:

— Отдыхай, секретарь, получше! Денька через два опять кое-где побываешь по делам подполья. Ох, сильно жмет обком насчет подпольной сети! Да ведь и правильно делает, что жмет.

* * *

Я припомнил всю эту историю, рассказанную мне многими ее участниками, уже после того, как мы закончили отчет и Дружинин ушел к себе. Что добавить? Учителя звали Алексеем Филипповичем Остапчуком, он оказался однофамильцем погибшего Ильи. Учитель привлек к работе еще двух человек, и все они самоотверженно помогали делу победы.

Небольшими были наши подпольные организации, подчас очень небольшими. Но в них действовали люди такие же стойкие, верные своему долгу, как и дублеры из Словатичей.

Дальше