Железный заслон
Почему же, несмотря на доблесть и мужество красноармейцев, мастерство командиров, нам все-таки пришлось отступить? Ведь в большинстве боев в прямых столкновениях с противником наши полки выходили победителями.
Слишком еще мало было советских войск, не хватало сил, чтобы отбросить и полностью разгромить врага. К тому же руководство Южной завесы не сумело объединить имеющиеся воинские части и хорошо координировать их действия.
Немалая вина за то, что Краснов сумел и успел сформировать сильную армию, лежит и на предателях из штаба СКВО.
Прибыв в Елань, наша дивизия, получившая по новой нумерации наименование 16-й стрелковой, вступила в пятимесячную полосу почти непрерывных боев. В течение этого времени она как бы служила заградительным щитом против белоказачьих войск. Все попытки Краснова прорвать заслон киквидзевцев оканчивались неизменным провалом. В среднем фронт держался в 10–12 километрах от Елани. Иногда белоказакам ценой огромных усилий и больших потерь удавалось сократить это расстояние до 8–7 километров. Но каждый раз красноармейцы снова отбрасывали врага на исходные позиции.
Почти всю первую половину августа — это было сравнительно спокойное время — части приводили себя в порядок. Особенно сильно пострадали в боях Интернациональный и Тамбовский полки.
Киквидзе в Елани, как и в других местах, развернул кипучую деятельность по вовлечению в состав дивизии мелких красноармейских частей и отрядов. Еще по пути [148] в Елань нам встретился красноармейский отряд Куропаткина, созданный из казаков и крестьян станицы Кумылжской. Отряд был уже обстрелянный — участвовал во многих боях с белыми. Теперь он шел на соединение с войсками Миронова. Киквидзе встретился с руководителями отряда и уговорил красных казаков вступить в дивизию.
Приблизительно в это же время нам был передан Коннолетучий отряд имени Степана Разина, также сформированный из красных казаков.
Оба эти отряда были соединены в единую воинскую часть — 3-й казачий революционный полк под командованием Куропаткина.
Во время отступления дивизии из Филоново большую помощь нам оказал партизанский отряд, созданный из крестьян трех деревень на границе Саратовской губернии и области Войска Донского: Семеновки, Мачехи и моей родины — Тростянки.
История его создания такова. Летом 1918 года в близрасположенную к этим деревням богатую станицу Преображенскую явился генерал Ситников и стал вербовать казаков в свое «войско». Население станицы было настроено контрреволюционно, и к Ситникову потянулись сотни добровольцев. Казаки не раз совершали налеты на ближние деревни, жестоко расправляясь со сторонниками Советской власти. Чтобы обезопасить себя от этой угрозы, жители перечисленных трех деревень и создали свой отряд. Они связались с председателем Саратовского губисполкома Антоновым-Саратовским и получили от него необходимое вооружение, в том числе даже две трехдюймовые пушки. Командовал партизанской артиллерией старый солдат Рыбицкий, отличный наводчик. Едва сформировавшись, отряд стал чувствительно трепать белоказаков.
После встречи с Киквидзе партизаны также решили войти в состав дивизии. На базе этого отряда был создан Преображенский полк. Командовал им первые две недели местный уроженец тов. Пудовкин. Многих бойцов полка я хорошо знал.
Однажды к домику, где размещался штаб дивизии, пришел старый седой казак, на вид лет семидесяти, а то и больше. Старик обратился к часовому с просьбой допустить [149] его до «самого Киквидзе». Василий Исидорович в это время случайно выглянул в окно. Услышав свою фамилию, он обратился к посетителю:
— Киквидзе — я. Что вы хотите?
Вытянувшись в струнку, старик бодро заявил, что хочет вступить добровольцем в Красную Армию. Василий Исидорович рассмеялся:
— Ну куда вам служить, папаша, в ваши годы. Вы, наверное, забыли, как и винтовку в руках держать.
Побагровев от обиды, казак не сказал ни слова, повернулся и ушел. Но не надолго: через полчаса он снова появился около здания. На этот раз он был верхом на коне, с шашкой и карабином. Попросил вызвать начдива на улицу. Киквидзе вышел.
Казак потребовал «произвести полную инспекцию». Василий Исидорович согласился. Тем временем около дома собралась толпа: необычайный посетитель вызвал всеобщий интерес. Слышались шутки, смех, подзадоривания. Приняв серьезный вид, Киквидзе срезал лозу, воткнул ее поглубже в землю, сверху надел свою шапку. Закончив эти приготовления, сказал:
— А ну, папаша, руби!
Зрители отошли в сторонку, чтобы не мешать. Казак обнажил шашку, развернул коня, отъехал шагов за пятьдесят, вихрем промчался к лозе.
Ослепительно сверкнул на солнце клинок — шапка упала на срубок. Все захлопали, послышались одобрительные возгласы.
— Ай да дед!
— Молодец, батя!
Василий Исидорович был в восторге, но «инспекцию» решил провести до конца. С трудом согнав с лица улыбку, он строго сказал:
— Да, рубить не разучился. Посмотрим теперь, как стреляешь.
Старик сдернул с головы фуражку и протянул Киквидзе:
— А ну, командир, бросай вверх!
Снова разогнал коня. Василий Исидорович высоко подбросил фуражку — тут же грянул выстрел. Казак стрелял на полном скаку, навскидку. Василий Исидорович поднял фуражку и даже зацокал языком от удивления: она была пробита пулей почти в середине! [150]
Казак тем временем спешился, встал по стойке «смирно» и стал ждать решения начдива.
Бойцы, свидетели «инспекции», кричали весело:
— Товарищ Киквидзе! Василий Исидорович, бери папашу! Не пожалеешь!
Киквидзе обнял старика, попросил извинения за обиду. Потом спросил, в какой части хочет служить новый доброволец. Старик решительно заявил, что только в разведке. Василий Исидорович подозвал кого-то из штабистов и тут же под бурные приветствия всех окружающих приказал:
— Зачислить товарища красного казака в «эскадрон чертей»!
В Елани наконец полностью воссоединилась наша автобронерота. Теперь она располагала десятью бронеавтомобилями, грузовыми и легковыми машинами. Из Тамбова прибыл очень опытный специалист-механик С. И. Чусков.
В эти последние летние дни мне пришлось познакомиться с. человеком, о ком в народе до сих пор поют песни.
Я вышел из штаба дивизии и увидел, что у крыльца привязывает к коновязи лошадь высокий, широкоплечий, красивый молодой человек с пышной шевелюрой, выбивающейся из-под фуражки. Незнакомец вошел в помещение.
— Начдив у себя? — спросил он у дежурного и, получив утвердительный ответ, быстро прошел к Киквидзе. Дежурный только развел руками:
— Ишь какой... — он секунду подбирал слово, — глазастый!
Действительно, у посетителя были огромные синие глаза, производившие в сочетании с его мужественным обликом очень сильное впечатление.
Это был балтийский матрос Анатолий Железняков, тот самый, что разогнал Учредительное собрание, человек беззаветной преданности Советской власти и сказочной отваги.
Анатолий Железняков прибыл к нам из Петрограда с группой балтийских матросов и двумя броневиками. Он был назначен командиром приданного нашей дивизии Еланского полка. Этот полк держал оборону на стыке с дивизией Сиверса. [151]
Василий Киквидзе и Анатолий Железняков с первой же встречи стали закадычными друзьями{8}. Должно быть, от Киквидзе «Железняк» заразился «автоброневой» горячкой. Они любили вместе ворваться на броневиках в расположение белоказаков, навести панику, разгромить какой-нибудь штаб, уничтожить пулеметным огнем несколько десятков вражеских солдат и как ни в чем не бывало вернуться домой. Часто к ним присоединялся другой мастер внезапных налетов — Доценко, и тогда эта троица устраивала лихие рейды в тыл противника. Бойцы дивизии, завидев три броневика, говорили так:
— Святая троица в дело собралась, считать белякам офицерские трупы.
Однажды троица врезалась в середину колонны вражеской конницы и буквально прошила ее смертоносными очередями из шести пулеметов. Посыпались с седел станичники, кинулись в стороны перепуганные кони. Но вышло так, что трупы беляков и лошадей завалили дорогу и выбраться назад машинам было невозможно. Тем временем к белым подоспела подмога. Дело могло бы кончиться худо, если бы начальник связи 1-го Рабоче-крестьянского полка Пантелеев, случайно оказавшийся очевидцем боя, не сообщил о случившемся Чайковскому. В бой была немедленно введена рота китайских добровольцев, которая отбросила белых и выручила броневики с командирами.
К величайшему сожалению Василия Исидоровича, Железнякова вскоре от нас отозвали и направили на Украину для работы в большевистском подполье.
28 сентября в составе Южного фронта была создана 9-я армия, в которую вошли и войска боевого участка Балашов — Камышин. Командующим армией назначили нашего старого знакомого еще по ровенским дням Александра Ильича Егорова.
В состав армии включили и 16-ю стрелковую дивизию. К этому времени дивизия представляла собой весьма внушительную силу: 6 пехотных и 3 кавалерийских полка, автобронеотряд, значительное количество артиллерии. [152]
Уже к концу августа дивизия полностью восполнила урон, понесенный в жестоких летних боях. Несмотря на то что военные действия вскоре возобновились, войска продолжали выводиться на занятия, не замирала и политическая учеба.
Так же, как раньше, когда еще существовала 4-я армия, у нас был создан дивизионный комитет. Председателем комитета избрали тов. Шумеля, заместителями председателя — С. Медведовского, К. Чистякова (впоследствии командир одной из бригад), И. Артемьева. В число членов комитета входил и я. Был создан Военно-революционный трибунал во главе с председателем тов. Ковалем, старым членом партии. Комитет оказал командованию большую помощь в укреплении воинской дисциплины, в искоренении случаев нарушения революционной законности. В частности, была объявлена решительная борьба с пьянством. Киквидзе, еще когда мы стояли в Филоново, отдал следующий приказ:
«Объявляю всем чинам штаба и частям дивизии, что я буду вести самую решительную борьбу с пьянством... Прошу твердо запомнить, что все замеченные в пьянстве, несмотря ни на должность, ни на положение, будут беспощадно наказываться, причем не исключена возможность расстрела».
Сам Василий Исидорович в жизни был аскетом: в рот не брал ни капли спиртного, не курил, очень умеренно питался. Как-то он признался, что в этом отношении старается брать пример с героев книг Чернышевского...
В сентябре в дивизии произошло радостное событие: мы получили телеграмму начальника штаба Южного фронта, который сообщал, что боевые действия дивизии получили одобрение Главного командования всеми вооруженными силами Республики. Телеграмма Главкома гласила:
«Передайте начальнику дивизии Киквидзе и частям его дивизии, что Реввоенсовет Республики от лица всей страны благодарит их за лихие действия и верит, что доблестные войска этой дивизии сокрушат наглого врага и создадут боевую славу своим революционным знаменам».
Телеграмму, как положено, зачитали во всех ротах, батареях, командах. Красноармейцы встречали благодарность [153] Москвы с ликованием. Все понимали: раз удостоились таких слов, значит — совершили большое дело.
Осенью противник резко усилил натиск на наши войска, стремясь во что бы то ни стало сбросить дивизию с железной дорога Балашов — Камышин. Эта линия приобрела исключительно важное значение, так как по ней осуществлялось снабжение Царицынского и Астраханского фронтов. Чтобы успешнее отражать врага, Киквидзе разработал своеобразную тактику. Наши кавалерийские части и бронеавтомобили стали совершать глубокие рейды во вражеское расположение. Помимо нанесения врагу прямого урона, эти стремительные налеты заставляли белое командование снимать часть своих сил с фронта для погони за нашей конницей. Тем самым положение наших частей, обороняющих позиции, облегчалось.
Василий Исидорович по-прежнему любил лично участвовать в подобных операциях, так же как и в разведывательных поисках. И каждый раз ему улыбалось военное счастье. Среди рядовых бойцов стала ходить легенда, что Киквидзе пуля не берет.
Однажды он взял меня с собой на рекогносцировку. Всего собралось человек пятнадцать: штабные командиры и несколько бойцов. Ехали лощиной, знали — белых в этом районе сейчас быть не должно. Внезапно впереди, метрах в двухстах, откуда-то из балки, вынырнул целый эскадрон — человек сто вооруженных всадников. По длинным хвостам{9} у коней сразу поняли — казаки! Мы замерли в оцепенении. Что делать? Укрыться некуда, уходить тоже нельзя — перестреляют шутя. Казаки сбились в кучу — видимо, не могли разобрать, кто мы такие. Никто не стрелял. Только храп лошадей нарушал тишину морозного зимнего утра.
Мы ожидающе смотрели на Киквидзе, думали: вот-вот последует команда к последнему, отчаянному бою. Василий Исидорович спокойно поправил шашку, маузер, медленно застегнул чехол бинокля. На лбу у него залегла глубокая складка — он взвешивал какой-то замысел. [154] И вдруг — короткое «за мной!», и Киквидзе, дав шпоры Воронку, стремглав помчался навстречу казакам. За его плечами, словно крылья гигантской птицы, развевалась бурка. Опомнившись, мы устремились вслед за начдивом. Когда до строя белых оставалось буквально несколько метров, Василий Исидорович на скаку спрыгнул с седла и громко крикнул: «Я — Киквидзе! Сдавайте оружие, рубить никого не будем, жизнь гарантирую!»
Наша горсточка замерла полукольцом сзади начдива. Страха не было — его заменило какое-то отчаянно-ледяное спокойствие.
Командир сотни, рослый, рыжеусый казак, не сводя с Киквидзе завороженного взгляда, наконец через силу, хрипло скомандовал:
— Слезай с коней! Складывай оружие!
До сих пор не могу понять, что происходило в то мгновение в голове этого усача. Во всяком случае, все казаки, покорно, без единого слова протеста, медленно слезли с коней. На покрытую первым снежком землю полетели карабины, шашки, наганы.
Тем же беспрекословным тоном Киквидзе приказал командиру построить сотню и следовать за ним. Сотня послушно двинулась за начдивом. Сзади, замыкая необычную колонну, ехали несколько красноармейцев. Так мы и проследовали мимо наших изумленных сторожевых постов прямо на хутор Александровский, в штаб 6-го Заамурского полка. Командир полка Филиппов, выскочивший на крыльцо, даже слова вымолвить не мог.
В этот же день Василий Исидорович провел с пленными длительную беседу, убеждая их вступить в Красную Армию. Казаки долго колебались: уж больно много тумана было вбито за долгие годы служения самодержавию в их чубатые головы.
— Против кого вы идете, станичники? — говорил Василий Исидорович. — Против трудового народа России? Против тружеников — рабочих и крестьян?
Долго говорил Киквидзе, долго кряхтели и переминались казаки. Один из них осторожно сказал:
— Так-то оно вроде ты и прав, командир, да боязно...
— Боязно?! — гневно воскликнул Киквидзе. — Чего же вы боитесь? Вот вы в плену у красных, что — с вами плохо обошлись? А что ваши господа офицеры с нашими пленными делают? [155]
Казаки потупили взгляды в землю. Они хорошо знали, как поступают с пленными красноармейцами...
Почти все казаки решили вступить в Красную Армию. В 3-м казачьем полку из них был сформирован эскадрон. Командовал ими все тот же усач — бывший есаул Ветров. Эскадрон этот честно служил Советской власти и не раз отличался в последующих боях. Как-то, много времени спустя, я спросил Ветрова:
— Слушай, какого черта вы нас не порубали тогда, как капусту?
Добродушно улыбаясь, Ветров ответил:
— А я и сам не знаю. Когда уже ехали за вами обезоруженные, опомнился, стыдно стало — трусом я никогда не был. В плену потом всю ночь думал, что, видно, сильна красная правда... А что касается «черта», — рассмеялся он, кончая разговор, — то, кстати, белоказаки между собой так и называли Киквидзе. О нем столько чудес ходило, что некоторые и действительно уверовали в его «нечистую силу».
Об этом случае пленения Василием Киквидзе сотни казаков впоследствии много писали, но, мягко говоря, не совсем точно. В частности, событие почему-то описывали как происшедшее в пешем строю.
Помнится мне еще один случай поразительного хладнокровия и выдержки Киквидзе, которому мне также пришлось быть свидетелем.
Наш телефонный узел связи располагался в деревне Мачеха, в просторной крестьянской избе. Василий Исидорович любил навещать связистов и каждый раз, когда ему приходилось бывать в деревне, обязательно заходил к нам «на огонек».
— У связистов побываешь, новости со всего света узнаешь, газеты читать не надо, — говорил он полушутя, полусерьезно.
Так было и в тот вечер. Оставив машину на окраине деревни, Киквидзе дворами направился к узлу связи. Телефонисты, обрадовавшись дорогому гостю, пригласили начдива поужинать вместе с ними: все знали, что Василий Исидорович частенько забывает о еде. Охотно согласившись, Киквидзе присел к общему столу. Покончив с тарелкой густого наваристого борща, Василий Исидорович поблагодарил хозяев за угощение и стал расспрашивать бойцов, в ладу ли они живут с местными жителями, [156] как крестьяне относятся к Советской власти, к Красной Армии.
Киквидзе интересовался этим не спроста. Он всегда придавал большое значение укреплению дружбы красноармейцев с мирными жителями, хорошо понимая, насколько это важно политически. Начдив никогда не забывал, какое внимание этому вопросу уделил в беседе с ним В. И. Ленин.
Бойцы стали рассказывать. Я тоже вступил в разговор — как-никак речь шла о моих родных местах:
— Большинство населения здесь бедняки и середняки, белые их не раз обижали. Эти, конечно, за нас. Но и кулачья здесь хватает, а кулаки здешние богатые, большую торговлю ведут, на ярмарки каждый год раньше не счесть сколько добра вывозили. От этих жди каждую минуту любой подлости. Так и норовят нож в спину воткнуть...
Словно в подтверждение моих слов, раздался звон разбитого стекла и на пол упал какой-то тяжелый предмет. Все вскочили с лавок и застыли на месте, словно в оцепенении: в центре избы кружилась брошенная со двора чьей-то вражеской рукой граната.
Раньше, чем кто-либо хоть шевельнулся, Киквидзе молниеносным движением подхватил гранату и швырнул ее обратно за окно. В ту же секунду раздался взрыв и чей-то крик.
Схватив винтовки, мы выбежали во двор. В ночной темноте виднелись черные силуэты двух человек, перелезающих через плетень. На земле корчился третий, раненный осколком собственной гранаты.
Бойцы кинулись в погоню за диверсантами, стреляя на бегу. Киквидзе подошел к раненому, нагнулся, стараясь разглядеть лицо. Коротко приказал:
— Оказать помощь и отправить в штаб.
Взрыв и стрельба всполошили жителей. Несколько человек прибежали к телефонной станции. Крестьяне сразу же опознали бандита: он оказался бывшим офицером, сынком местного богатея. Узнав о случившемся, мужики хотели с ним расправиться. Василий Исидорович удержал их:
— Советская власть не допускает самосудов. У нас есть трибунал, там разберутся. [157]
Остальных бандитов живыми взять не удалось: оба в перестрелке были убиты. Пленник на допросе показал, что он со своими дружками выслеживал Киквидзе по специальному приказанию генерала Ситникова.
Осенью 1918 года в дивизию поступило письмо Центрального Комитета РКП (б), написанное В. И. Лениным.
«Именно в ближайшие недели, — говорилось в письме, — наша армия обязана развернуть наивысшую энергию наступления на всех фронтах, прежде всего на Южном. Этой энергии наступления нельзя достигнуть без соответственной сосредоточенной, самоотверженной работы всех членов партии на Южном фронте»{10}.
После опубликования письма боевая деятельность дивизии еще более активизировалась. Сам В. И. Киквидзе, не удовлетворяясь руководством соединением, чаще стал уходить во главе «эскадрона чертей» в глубокие тылы противника. Это почетное наименование белоказаки дали нашему дивизионному эскадрону связи, превратившемуся в ходе войны в лихое разведывательное подразделение. Сформирован эскадрон был еще в Ровно из добровольцев-конников 25-го стрелкового корпуса. Насчитывал он в среднем до 250 сабель. Кроме того, имел на вооружении 10 ручных пулеметов и 2 вьючных «максима». Командовал «чертями» бывший вахмистр Петров, человек безудержной отваги и смелости. Был он рябой, и бойцы в шутку говорили: «Сколько у Петрова рябин на лице, столько беляков он отправил на тот свет».
Дела совершал этот эскадрон прямо-таки фантастические, недаром его бойцы были любимцами начдива.
Обращение ЦК РКП (б) Василий Исидорович решил отметить очередным рейдом разведчиков в логово белоказаков. В то время, как нам было известно, генерал Ситников, засевший со своим штабом в Преображенской, готовил захват деревень Семеновки, Мачехи и Тростянки, игравших роль наших укрепленных районов.
Когда эскадрон проходил северной окраиной Семеновки, Киквидзе подозвал к себе ординарца по прозвищу «Огурчик» и шепнул ему на ухо:
— Возьми с собой, кого считаешь нужным, и одну заводную лошадь — и быстро в Семеновку. Попроси старика [158] Куропаткина, чтобы он проводил нас до хутора Дубровского.
Огурчик отправился выполнять приказание. Мы знали, что в Дубровском белыми содержатся под стражей крестьяне — сторонники Советской власти. По-видимому, начдив решил этой ночью освободить арестованных.
Через полчаса Огурчик привез седого как лунь старика. Это и был Куропаткин. Попыхивая трубочкой, дед сообщил Киквидзе, которого знал и раньше, что в Дубровском стоит карательный эскадрон, чинящий лютую расправу над крестьянами. Куропаткин охотно согласился провести нас до хутора глухими тропинками.
Огурчик помог деду забраться в седло, и мы тронулись в дальнейший путь. Непрерывно моросил мелкий холодный дождик. Кони шли медленно, осторожно в кромешной темноте переставляя ноги. Каким образом вывел старик Куропаткин нас к цели — трудно сказать, но вывел точно.
Послышались первые петухи: приближался рассвет. Киквидзе подозвал командиров, накрывшись буркой, чиркнул спичкой и на карте объяснил им расположение хутора. Огурчик и Куропаткин, вооружившийся наганом и кинжалом, ушли вперед на разведку. Дождь к этому времени уже поутих.
Через 15 минут они вернулись, привезя перекинутого через седло часового с кляпом в зубах. Второго часового, как выяснилось, старик Куропаткин с непостижимой для его лет проворностью снял кинжалом.
Налет киквидзевцев был страшен своей внезапностью. Около трех сотен казаков-карателей были перебиты на месте, почти без выстрелов. Освободив пленников, отряд повернул домой.
Уже около Семеновки эскадрон настигла погоня — большая группа конников. Но тут уж к нам подоспела подмога — бойцы расположенного за Семеновкой 2-го Интернационального полка. Ударом во фланг интернационалисты смяли белоказаков и обратили их в бегство.
В этом бою Киквидзе был ранен в голову и ногу. Иван Иванович Артемьев, сделав начдиву перевязку, пытался уговорить его поехать в госпиталь. Тот отказывался. И только подоспевший на легковой машине Медведовский [159] без долгих споров усадил Василия Исидоровича(в автомобиль и увез.
Наркомвоен Подвойский прислал потом В. И. Киквидзе следующую телеграмму:
«Приветствую вашу доблесть в последнем бою. Узнав о вашем ранении, я жду известия о выздоровлении. Приветствую доблестную дивизию, проявившую стойкость и продолжавшую теснить врагов...»
Не прошло и нескольких дней, как на узел связи в деревне Мачеха, где начдив отлеживался после ранения, поступила телефонограмма, что близ хутора Завязинский отряд противника прорвался в тыл наших позиций, захватил батарею и пытается под усиленной охраной вывезти ее в свое расположение. Киквидзе вскочил с постели, не слушая увещеваний, оделся и выскочил на улицу, где в полной готовности всегда стоял его автомобиль с ручным пулеметом «льюис». Захлопнув за собой дверцу, начдив приказал шоферу полным ходом гнать к дороге Завязинская — Зубрилово, где случилось злосчастное происшествие. Несколько бойцов из «эскадрона чертей» последовали за ним. Через полчаса Киквидзе настиг группу белоказаков, окруживших застрявшие в придорожной канаве наши орудия, и стал поливать их очередями из «льюиса». Бойцы открыли стрельбу из карабинов. Один казак подскакал к машине начдива и взмахнул шашкой. Киквидзе увернулся, клинок глубоко врезался в борт. В тот же миг выстрелом в упор начдив свалил белогвардейца. Батарея была отбита.
Машина Киквидзе так и прибыла в Елань с казачьим клинком, вонзенным в борт.
Почти до конца 1918 года дивизия занимала боевой участок протяженностью порой до 100 километров. Разрывы с соседями были солидными: справа — с дивизией Сиверса — 20–25 километров, слева — с дивизией Миронова — 15–20 километров.
Каждый полк занимал боевой участок, на котором держал круговую оборону. Подразделения располагались в таком порядке, чтобы можно было вести сражение в любом направлении.
Два кавалерийских полка находились на флангах, третий — в тылу. Автобронеотряд группировался при тыловом штабе. К сожалению, к концу года он оказался в [160] бездействии, так как выпавший глубокий снег препятствовал движению броневиков.
Основная тяжесть борьбы лежала на трех пехотных полках: 2-м Интернациональном, 1-м Рабоче-крестьянском и 1-м Тамбовском. Преображенский полк находился в тылу, в районе тех деревень, откуда были родом многие бойцы полка. Основной задачей полка было отражение нападений белоказачьих банд со стороны станицы Преображенской.
Все командиры полков были облечены большими правами и пользовались широкой самостоятельностью, особенно командир Преображенского полка Клименко, действовавший в наиболее сложной обстановке.
В то время у Киквидзе нередко возникали столкновения с некоторыми старшими начальниками из числа ставленников Троцкого. Эти деятели не раз пытались скомпрометировать Василия Исидоровича, обвинить его в «партизанщине», «политической ненадежности» и тому подобном. С этой целью осенью 1918 года в дивизию непрерывно засылались всевозможные комиссии. Одна из таких комиссий прибыла к нам 21 ноября. В ее состав входили товарищи Тегелешкин, Ефимов, Перчихин и Лозовский. Перед выездом в Елань этих товарищей заранее настроили, что в дивизии царит анархия, комсостав не справляется со своими обязанностями и нуждается в обновлении.
Комиссия тщательно все обследовала и пришла к прямо противоположному выводу, убедившись в беззаветной преданности дивизии Советской власти, в ее высокой боеспособности.
Вот несколько выдержек из доклада этой комиссии:
«...После беседы мы попросили, чтобы нас познакомили с первым находящимся в резерве конным полком или стрелковой частью. Нам предложили поехать в одну из деревень, расположенных от слободы Елань в 6–7 верстах, где находился Заамурский конный полк, конная батарея и пулеметная команда. По приезде на место расположения полка нам предложили зайти в штаб полка, который находился в поповском доме.
Командир полка Филиппов сказал, что красноармейцы желают нас встретить по-военному, то есть в боевом виде. Мы ответили согласием.
Когда полк был готов, нас известили. Мы пошли с [161] помощником начальника дивизии т. Медведовским к месту построения. При подходе к полку послышалась команда: «Смирно! Слушай, на караул!» Хор трубачей исполнял «Марсельезу». Командир полка подскакал на лошади с поднятым клинком над головой, отдал рапорт отлично. Полк был в образцовом виде. Тогда мы приступили к беседе (митингу).
Заамурцы окружили нас кольцом, помощник начдива — Медведовский — отрекомендовал нас как представителей власти Российской Социалистической Федеративной Советской Республики.
Беседовали на тему международного движения, что хотят империалисты всего мира, о революции в Германии, Австрии, о задачах Красной Армии. Выступили в качестве ораторов Ефимов, Перчихин и Тегелешкин.
По окончании речи каждого оратора раздавалось громкое, дружное «ура!». После беседы весь полк в полном составе поклялся на обнаженных шашках отстаивать и защищать революцию трудящихся масс, сражаться до последнего человека. Мы вынесли благодарность за их преданность Советской России. Полк проследовал в полном порядке под хор трубачей, которые исполняли революционный марш.
В этот же вечер в дивизии намечался спектакль в здании большого театра, находящегося в слободе Елань. В театре собрались красноармейцы Рабоче-крестьянского полка, которых насчитывалось 800 человек во главе с командиром полка т. Чайковским. Он открыл перед спектаклем митинг. На митинге выступали ораторы Ефимов, Перчихин, Лозовский и Тегелешкин. В то же время красноармейцы возбудили ходатайство отправить их на Украинский фронт (как украинцев) для борьбы с контрреволюцией. Мы ответили, что высшая власть знает, где использовать какую из частей. Этим ответом красноармейцы были удовлетворены. Митинг прошел с революционным подъемом и достоинством.
По окончании митинга начдив Киквидзе просил от имени всего Рабоче-крестьянского полка передать приветствие ВЦИК и вождю революции В. И. Ленину и высказал свою преданность Советской власти, трудящимся России, готовность сражаться за право угнетенного народа до последнего человека. На второй день в том же театре было собрание Тамбовского полка. [163]
На третий день Ефимов и Лозовский написали проект инструкции для создания полевых коммунистических ячеек, прав и обязанностей ячеек, комиссаров и командиров. На следующий день Перчихин, Тегелешкин и Лозовский вместе с т. Киквидзе ездили на один из боевых участков позиции, занимаемой дивизией.
Красноармейцы преданно защищают свои рубежи. Одеты удовлетворительно. Это — стойкие, дисциплинированные, политически грамотные красноармейцы революции.
На этот же день начдив Киквидзе отдал приказ по дивизии о наступлении для того, чтобы сгруппировать дивизию и вытеснить противника из села Полоцкого. Сборным пунктом было село Воронино.
...Красноармейцы шли все, как один, взявши на перевес винтовки, с поднятым настроением. Начдив, полный отваги, с сотней кавалеристов и броневиком бросился вперед в слободу Александровку, окруженную кольцом наших войск. На правом фланге наступал казачий полк под руководством командира бывшего вахмистра т. Куропаткина, который не раз доказывал свою преданность. Как подтвердил начдив Киквидзе, казачий полк всегда выходил с победой. Будь у неприятеля три полка, и то полк выходил с победой. Поэтому он стоит на самом опасном месте с правого фланга. На левом был конный Заамурский полк, тоже герой революции. Сзади следовали в наступление, как уже сказано выше, три цепи. Противник оказывал сопротивление, особенно на флангах. Артиллерия выбивала противника из села метким огнем.
Вся дивизия показала себя в деле на высоте своего положения, преданной Советской республике. Красноармейцы шли бойко, с улыбкой на лицах.
Еще приходилось беседовать с жителями слободы Александровка, которые с радостью встречали наши части. 28 ноября к вечеру мы вернулись»{11}.
В описанном бою под слободой Александровкой 23 ноября отличился член комиссии тов. Лозовский, снискавший большое уважение бойцов. Он был вскоре назначен комиссаром дивизии. [164]
После этого боя красноармейцы просили комиссию политотдела фронта послать в Москву их боевой привет. Просьба киквидзевцев была удовлетворена.
В приветственной телеграмме говорилось:
«16 дивизия т. Киквидзе просит передать т. Ленину, т. Свердлову свое приветствие и готовность беззаветно бороться до последнего человека за Советскую власть против мировой контрреволюции».
Свою клятву киквидзевцы выполнили свято. [165]