В клетнянских лесах
Клетнянский лес полнился птичьим гомоном и пьянил запахами трав. Шалаши и шелковые палатки утопали в зелени. Возле них в козлах стояли винтовки и ручные пулеметы. К лету 1942 года из Жирятинского, Клетнянского, Мглинского и Почепского районов Брянщины образовалась обширная партизанская зона. Народные мстители действовали также вокруг и Трубчевска. Клетнянский лес стал местом базирования многих отрядов, разведывательных и подрывных групп. Попытки гитлеровцев очистить эти районы от партизан, предпринятые в мае и июне, потерпели провал. Наступило относительное затишье. Но вскоре оно снова нарушилось. Противник проник в лес и внезапной атакой захватил партизанский центр — деревню Мамаевку, где находилась рота Чувилина.
Заслышав стрельбу, командир нашего отряда Шестаков подал команду «В ружье!». Бойцов «Славного» торопить не пришлось.
Спустя полчаса мы подошли к Мамаевке. Там уже орудовали фашистские факельщики. Наши соседи из отряда «За Родину» пытались вернуть населенный пункт, но их атаки были пока безуспешными.
— Надо предупредить Глебова, чтобы он организовал засаду на главной просеке и перекрыл ее, — сказал Шестаков Понасенкову. — Скорее всего, противник именно по ней пришел сюда из Клетни. Надо полагать, что этим путем он будет и отходить назад. [184]
Едва гонцы, посланные Шестаковым в клетнянский отряд, скрылись в лесных зарослях, по противнику ударили наши орудия. После нескольких выстрелов, вызвавших замешательство среди оккупантов, мы поднялись в атаку. На этот раз они не выдержали удара двух хорошо вооруженных партизанских отрядов и стали поспешно покидать Мамаевку. Но факельщики все же успели поджечь несколько изб.
Пленный немецкий ефрейтор на допросе показал, что их карательный батальон, усиленный отрядом полиции, насчитывал около 500 человек. Он имел задачу дотла сжечь Мамаевку и уничтожить ее гарнизон.
Внезапное вторжение оккупантов в глубь лесного массива насторожило нас. Обычно они не отваживались малыми силами так далеко заходить в партизанский лес.
...Вечером я подошел к небольшому костру, чтобы доложить командиру о делах медицинской службы. У нас кончались медикаменты и перевязочные средства.
Возле костра кроме командира находились комиссар и начальник разведки. Шестаков лежал, подперев голову рукой, и молча смотрел на огонь. Его лицо было хмурым, казалось нездоровым. Выслушав мой доклад, Петрович вдруг вспылил. Быстро достал из планшета листок бумаги, подал мне его и недовольно сказал:
— Читай!
Это была радиограмма, полученная из Центра. Прочитав ее, я сразу понял, почему у командира такое плохое настроение. Пришел ответ на радиограмму, которую мы передали несколько дней тому назад. Шестаков тогда не хотел ее посылать. Настояли мы с комиссаром. В радиограмме говорилось о наших нуждах и деликатно напоминалось об обещании Центра вывести отряд на Большую землю по прошествии четырех месяцев. А с момента перехода нами линии фронта прошло уже значительно больше времени. В результате активных боевых действий отряд понес значительные потери, а за Десной оторвался от основной базы. Жаркие схватки с фашистами в Жирятинском районе окончательно истощили запасы продовольствия, оружия, боеприпасов и медикаментов. Личный состав нуждался в отдыхе...
И вот пришел ответ. Центр разъяснял, что положение на фронтах очень тяжелое. Присутствие «Славного» в тылу врага сейчас просто необходимо. Нам обещали доставить [185] самолетом оружие, боеприпасы, медикаменты и оказать другую помощь. Самолюбивый и мнительный по натуре Шестаков воспринял этот ответ, как выговор.
Я почувствовал себя виноватым и перед командиром, и перед бойцами. В самом деле, что могли подумать о нас в Центре, получив из отряда, который имел уже немалый список побед, «жалобную» депешу. «Славный» успешно осуществил десятки засад, разгромил не один вражеский гарнизон. Его бойцы вели активную разведывательную и диверсионно-боевую работу. Еще в начале мая группа Николая Садовникова подорвала близ станции Батагово крупный вражеский эшелон с танками и автомашинами. Сержант Кондратий Мадей, Михаил Семенов и Тихон Мортиков, действуя близ Тросны, пустили под откос эшелон с живой силой и воинским грузом.
Вскоре наши соседи попросили помочь им вывести из строя железнодорожную ветку Клетня — Жуковка, чтобы воспрепятствовать оккупантам вывозить по ней строевой лес в Германию. Эту задачу выполнили сержант Мадей и Александр Максимец из отряда «За Родину». Они почти одновременно взорвали два состава с лесоматериалом и сильно повредили железнодорожное полотно. А спустя немного времени Кондратий Мадей с четырьмя минерами отправился на выполнение нового опасного задания. Вернулись они через несколько дней, усталые, но радостные, и после их доклада командир отправил в Москву радиодонесение: «9 июля на дороге Брянск — Рославль подорван эшелон противника. Разбито 7 платформ с танками и автомашинами. Движение приостановлено на 12 часов...»
Редкую по дерзости диверсию на перегоне Почеп — Красный Рог совершила группа, состоявшая из трех мастеров спорта — Николая Шатова, Григория Ермолаева и Сергея Коржуева. Железная дорога здесь усиленно охранялась, и нашим бойцам никак не удавалось установить фугасы. Выход из положения нашел Коржуев. Он предложил привязать две небольшие, но мощные мины к концу палки и в момент прохождения поезда бросить под колеса паровоза.
— Ну что ж, попробуем сыграть в городки, — согласился Шатов.
Ермолаеву тоже понравилась выдумка товарища. Бойцам долго пришлось лежать у полотна железной дороги. [186]
Составы, не представляющие военной ценности, они пропускали. Наконец средь бела дня показался паровоз, который тащил длинную вереницу платформ с танками и другими военными грузами. Не ожидая опасности, машинист вел состав на большой скорости. Сергей Коржуев приподнялся и изо всей силы метнул палку с минами прямо под колеса локомотива.
В этот же период усиленное движение противника началось у на шоссейной дороге Рославль — Брянск. Туда немедленно направились не только наши диверсионные группы, но и несколько подразделений. И гитлеровцы сразу почувствовали наш приход. Только 11 июля 1942 года на минах, установленных старшим лейтенантом Григорием Головиным, лейтенантом Иваном Егорычевым и ефрейтором Эдуардом Бухманом подорвалось пять вражеских автомашин с военными грузами. На другой день в воздух взлетели шесть машин, одна из которых с орудием на прицепе. В последующие сутки на участке между Леденево и Брезготкой подорвалось восемь автомобилей с прицепами и живой силой. Все они направлялись к фронту.
На этой же дороге действовал и отряд «За Родину». Совместными усилиями нам удалось парализовать движение на шоссейной магистрали Рославль — Брянск.
Стояли тихие, теплые дни. Они были своеобразной платой природы за минувшую суровую зиму. Но в эту летнюю благодать не утихали взрывы и выстрелы.
Придя в Жирятинский район, «Славный», взаимодействуя с отрядом «За Родину», разгромил несколько мелких гарнизонов и нацелился на большой немецко-полицейский куст в Мужиново. К этой операции мы готовились особенно тщательно. Находившаяся в селе группировка карателей была многочисленной, хорошо вооруженной и немало досаждала партизанам. Приходилось учитывать и хорошую связь мужиновского куста с вражескими гарнизонами Клетни и Акулич, которые могли прийти на подкрепление.
Несмотря на многочисленность мужиновского куста (наша разведка не ошиблась), мы почему-то не встретили здесь ожидавшегося сопротивления. Бой, правда, был жарким, но продолжался он не более пятнадцати минут. [187]
Затем гитлеровцы вдруг прекратили огонь и попрятались. Отыскать их в таком большом селе было нелегко...
Меня, как врача, беспокоили свои заботы. Хотелось найти местный медпункт и хоть немного пополнить медицинскую сумку. И как только огонь противника стал ослабевать, мы с ординарцем — юным казахом Вахидовым направились к дому, который мне указал один из крестьян, но вместо медпункта мы попали в хоромы священника. И не пожалели, что ошиблись. В сарае духовного отца оказался целый склад с продовольствием. Пришлось часть его (правда, не насильно, а с согласия хозяина) конфисковать для нужд отряда. У нас даже раненые получали очень скудное питание.
— Ты не шибко разгуливай, — резковато, но с чувством заботы сказал Шестаков, когда я доложил ему о найденном продовольствии. — Могут из-за угла стукнуть. А в местном медпункте уже побывали Мельников и Маша. Там — хоть шаром покати. Фельдшер говорит, что немцы все под метелку забрали, даже гормональные препараты, срок действия которых давно истек.
Было уже светло, когда отряд покидал Мужиново. Справа от села, раскинувшегося по взгорью, лежало невспаханное поле, слева виднелся луг, густо поросший травой. Доносившиеся оттуда прелые запахи напоминали, что уже давно наступила пора сенокоса. Но выстрелы сразу оборвали мои лирические размышления и вернули к суровой военной действительности. Они послышались позади — в Мужиново ожили затаившиеся фашисты. А когда до леса осталось не более километра, стрельба открылась и из Алени. Это каратели из Акулического куста спешили на помощь мужиновскому гарнизону.
Мы ускорили продвижение. Устроившись на повозке на каком-то мешке, Вахидов безмятежно щурился на солнце и тихо напевал казахскую песню. Внезапно он дернулся и умолк. Кивнув на правую ногу, сказал:
— Наверно, немного попадал... Вот шайтан!
Я хотел разрезать голенище сапога, но он не позволил, сам осторожно снял сапог. При виде крови Вахидову стало дурно, пришлось дать ему понюхать нашатыря. Ординарцу повезло: пуля прошла навылет через икру, не задев кости. Я наклеил ему две маленькие заплатки, и он сразу схватил карабин, собираясь стрелять по Алени. Я остановил его: стрельба с такого расстояния бесполезна. [188]
Внезапно обстановка изменилась. Оказывается, предусмотрительный Шестаков заблаговременно выслал одно из подразделений для удара во фланг противнику. Увлеченные обстрелом обоза, гитлеровцы не заметили наших бойцов, подбиравшихся по лощине. И вот зарокотал наш станковый пулемет, в воздух взметнулось громогласное «ура!», и мы увидели, что ошеломленные оккупанты стали прыгать в кузова автомашин, чтобы поспешно покинуть деревню. Однако удрать безнаказанно им не удалось. Едва они подъехали к большаку, как попали под огонь отряда «За Родину». Обе немецко-полицейские группы потеряли сорок человек только убитыми.
В ту ночь, когда мы громили мужиновский гарнизон, группа Николая Шатова устроила на дороге Брянск — Гомель крушение вражеского эшелона с военной техникой, а «главный конструктор» партизанских мин — Михаил Коробицин со своими помощниками подорвал состав с лесоматериалами, направляемыми немцами к фронту для строительства укреплений. Снова отличился сержант Мадей. Он устроил крушение эшелона с танками и бронетранспортерами.
Радисты Толбузин и Поляков ежедневно передавали на Большую землю донесение о количестве и характере войск противника, направлявшихся в сторону Брянска. Эти донесения стали все чаще заканчиваться просьбой прислать боеприпасов. Активные действия с каждым днем истощали и без того скудные запасы тола и патронов, как отечественных, так и трофейных. Особенно много требовалось взрывчатки. Вскоре у центра появилась возможность выслать нам самолет.
Подготовка к приему груза проводилась в глубокой тайне. В назначенное время мы разместились возле пирамид из хвороста, облитых бензином, и стали ждать. Небо было звездным, спокойным. Но вот послышался гул и над нами, словно тень огромной летучей мыши, проскользнул «фоккер»: немецкий разведчик высматривал партизанские костры. А поскольку их не было, он больше не возвратился. В половине второго ночи снова послышался гул моторов. Но теперь он, нарастая, приближался с востока.
— Зажигайте костры! Живее! Чего спите?! — закричал начштаба старший лейтенант Медведченкр, хотя никто в эти минуты даже не собирался спать. [189]
Разом вспыхнули три костра, образовав треугольник. Но самолет словно пропал. Каждого из нас охватила тревога. А вдруг первый посланец Большой земли не заметил костров? Но самолет вскоре вернулся, шел он значительно ниже, то и дело включая посадочные фары. Потом от него начали отделяться белые парашюты. Самолет сделал несколько кругов, каждый раз сбрасывая по четыре контейнера. Наконец, он помигал аэронавигационными огнями и, погасив их, взял курс на восток. А мы стояли недвижно, прислушиваясь к удаляющемуся гулу моторов.
— Шестнадцать мест сбросил! — зычно объявил старший лейтенант Медведченко и стал рассылать бойцов на поиски упаковок.
Костры сразу же погасили. Оставили один, небольшой, к которому бойцы подтаскивали подобранные грузы. На одной из упаковок стояла моя фамилия, написанная мелом. Шестаков, улыбнувшись, сказал:
— Персональная! Должно быть, Ткачук тебе всю полковую аптеку запаковал.
Конечно, каждый из нас горел нетерпением заглянуть в контейнеры. Там оказались оружие, ящики с патронами, обмундирование, соль и сахар, шоколад и табак, коробки с подарками. Большая земля не поскупилась! О том, что к нам в течение ночи сбрасывался парашютный «десант», быстро узнали во всех отрядах. Партизаны ликовали. Появление советского самолета над нашим расположением среди оккупантов вызвало настоящий переполох.
В полдень у Шестакова собрались командиры и комиссары всех ближайших партизанских отрядов. Командир отряда «За Родину» младший политрук Иван Александрович Понасенков выделялся своей статью, выправкой. Комиссаром у него был коренастый, невысокого роста Николай Макарович Сухоруков, бывший председатель Морочевского сельсовета. Но слово «бывший» к нему менее всего подходило. И после оккупации района Макарыч, как его любовно величали партизаны и жители, оставался настоящим хозяином своих мест. Люди тли к нему за советом и за помощью, выполняли только его указания. Когда организовался отряд «За Родину», Сухоруков получил возможность оказывать своим избирателям и вооруженную помощь. [190]
Под стать спокойному, неунывающему, с улыбкой на широком лице Николаю Макаровичу оказался энергичный и жизнерадостный парторг Захар Андреевич Лозицкий. Приехавший с ним политрук роты Иван Афанасьевич Ильиных отличался степенностью. В нем сразу же угадывался педагог. Он и в самом деле до войны работал преподавателем одного из московских вузов.
В поселок Новая Эстония, где стоял «Славный», приехали и наши старые друзья из Жуковского отряда — посланцы Воробьева и Мальцева, а также из брянского городского отряда Горбачева.
Наш рослый дискобол мастер спорта Леонид Митропольский не раз уже ходил на связь с партизанскими отрядами, базировавшимися под Рославлём. Он приводил к Шестакову Данченкова и Рощина, их фельдшера Григория Самотесова, с которым мне пришлось поделиться остатками медикаментов, а также десантников Николая Майдана. На этот раз Леонид привел секретаря подпольного райкома партии и комиссара клетнянского отряда А. Ф. Семенова. Встреча с ним вызывала оживленный разговор о наших однополчанах: Алексей Филиппович встречался здесь с отрядами Медведева, Курыленкова и Шемякина...
Обмен информацией о противнике и обсуждение плана согласованных действий затянулись до полуночи. А когда собрались разъезжаться «по домам», в небе послышался гул самолета. Вскоре в избу вошли начальник штаба, старшина и незнакомый лейтенант, одетый в новую военную форму. Вскинул ладонь к пилотке:
— Товарищ майор! Лейтенант Новиков с группой в шестнадцать бойцов приземлился благополучно!
— Груз с самолетов принят в полном порядке! — торжественно добавил старший лейтенант Медведченко.
Майор Шестаков был доволен. Пригласил партизанских командиров:
— Пойдем посмотрим, чем нас Большая земля порадовала.
Не менее довольными разъезжались по своим отрядам и наши соседи: Шестаков поделился с ними боеприпасами, парашютами и московским табаком. Его радушие и щедрость расположили к нему всех партизан. [191]
Утром неусыпные разведчики Василия Васильевича Рыкина донесли: в неприятельских гарнизонах распространился слух о крупном десанте советских войск, сброшенном возле поселка Новая Эстония. Мы, конечно, не сомневались, что гитлеровцы, озлобленные многочисленными диверсиями, проведенными в последнее время бойцами «Славного», усилят борьбу против нас и примут все меры по уничтожению «десанта». Так оно и случилось.
В десять часов утра после тщательной разведки с воздуха подразделение карателей, насчитывающее около пятисот солдат и офицеров, скрытно обошло партизанские заставы и внезапно атаковало Козелкин Хутор. В этой деревне, отстоявшей от нас всего в трех километрах, находилась лишь санитарная часть отряда «За Родину» да небольшая группа наших разведчиков, отдыхавших после задания. Они и прикрыли обоз с ранеными, которых доктор Павел Гриненко уже под огнем перетаскивал на повозки...
С осени 1941 года, когда здесь проходила линия фронта, вокруг деревни, разделенной большим оврагом, сохранились поросшие травой окопы и траншеи, несколько блиндажей и дзотов, участки, огражденные колючей проволокой, и минное поле, являвшееся своеобразным арсеналом отрядных подрывников. Этими укреплениями и воспользовался противник, выбив из Козелкина Хутора наших разведчиков.
Получив от них донесение, майор Шестаков подал команду «В ружье!». Спустя четверть часа «Славный» был уже возле хутора, заняв позицию на лесной опушке. В поселке Новая Эстония остался только обоз, к которому я направил и моего коллегу из отряда «За Родину» со всей его санитарной частью.
Обстановка, в которой завязался бой, оказалась во всех отношениях невыгодной для нас. Противник имел большое численное превосходство и опирался на удобные оборонительные рубежи. Майор Шестаков несколько раз поднимал людей, но атаки не давали желаемого результата. Засевшие в домах и траншеях каратели открывали яростный огонь, и наши бойцы вынуждены были откатываться назад. После четырехчасового упорного боя наступило затишье. С обеих сторон вели огонь только снайперы и время от времени постреливали минометы. Шестаков поглядывал на часы, ожидая, когда из Упрусс подойдет [192] отряд «За Родину», в который он отправил связного. Наконец к шестнадцати часам сосед подоспел, да еще с орудием. Оно открыло огонь прямой наводкой, бой снова ожесточился.
К этому времени были уточнены данные о противнике и его намерениях. Понасенкову сведения из Клетни доставили разведчицы Лида Львова и Фрося Давыдова, а нашему Рыкину из Песочной и Красной — Михаил Ерофеев и Николай Садовников. В этих населенных пунктах сосредоточилось несколько маршевых батальонов противника. Немецко-фашистское командование поставило перед ними задачу — «прочесать» населенные пункты, прилегающие к шоссейной дороге, а затем ударить по нашим отрядам, расположенным в Новой Эстонии и Упруссах. Батальон гитлеровцев, прибывший из Клетни, должен был перекрыть дороги, ведущие в глубину клетнянского леса.
Разведданные, полученные В. В. Рыкиным, совпадали со сведениями, переданными из Клетни верным помощником партизан Степаном Чесалиным, который «служил» командиром... полицейского взвода. К сожалению, это было последнее донесение патриота-разведчика. Вскоре немцы узнали, чье задание он выполняет, и повесили его. Тогда же предупреждение Чесалина, хотя оно было получено с некоторым опозданием, принесло нашим отрядам большую пользу.
Обсудив с начальником разведки обстановку, майор Шестаков пришел к выводу, что не имеет смысла тратить силы и расходовать боеприпасы на противника, засевшего в укреплениях Козелкина Хутора: затяжка боя была выгодна только гитлеровцам, ожидающим начала наступления своей основной группировки. Это создавало угрозу и поселку Новая Эстония, где сосредоточились тылы наших отрядов.
Оставив небольшие группы для прикрытия и инсценировок наступления, оба отряда ночью бесшумно снялись с занимаемых позиций и, забрав в поселке обозы и раненых, направились в глубь клетнянского леса...
С детства любил я забайкальскую тайгу с высокими лиственницами и кедрами, с густыми зарослями морошки, голубицы и багульника, с неожиданными нагромождениями бурелома. Я не забыл вас, мое Забайкалье, моя тайга! [193]
Но вот я узнал другой лес — клетнянский. Он огромен и прекрасен, как тайга, а воздух здесь пропитан ароматом хвои и пряным запахом разнотравья. Он и сейчас стоит перед моими глазами, изрезанный просеками, украшенный солнечными цветистыми полянами. Этот лес казался тогда необъятным, раскинувшимся от Козельска и Сухиничей, где мы встали на лыжи и направились к линии фронта, до самых западных границ Родины — до Налибокской пущи. Но, вспоминая эти леса, я на переднем плане вижу людей. Их было бесчисленное множество. И вовсе не для покоя поселялись они в лесных чащах. Люди были с оружием. Твердыми, мужественными голосами привносили слова партизанской клятвы. Кострами отогрев замерзшую землю, хоронили боевых друзей и снова клялись, но теперь уже им: отомстить за них ненавистному врагу...
Партизанское движение приобретало поистине всенародный размах. И в гуще клетнянских лесов, как и в других местах, бойцы «Славного» не были одинокими.
Одной из первых боевых операций в новом районе был разгром вражеских гарнизонов в Вельжичах и Вьюкове.
Наш «главный чекист» подполковник Рыкин, обобщив данные, полученные от разведчиков, уже знал, что недавно закончившиеся бои, развязанные фашистами, были лишь началом тщательно подготовленной карательной операции. Она носила кодовое название «Клета». Сначала мы полагали, что это слово — измененное наименование поселка Клетня. Потом разобрались и узнали, что на языке врагов оно означало «репейник». Как удалось установить В. В. Рыкину, операция имела целью вытащить уцепившихся подобно репейнику партизан из леса на открытое место и уничтожить. Но и тогда, еще не зная об этом, майор Шестаков сумел разгадать замысел врага и увел отряд от разгрома. Его совету последовал и Понасенков.
Злобу за провал намеченных планов каратели выместили на мирном населении. Они дотла сожгли Козелкин Хутор и поселок Новая Эстония — место нашей стоянки. Особенно тяжело пришлось жителям Упрусс. Специальные части СД сгоняли в подвалы и сараи стариков, женщин и детей и забрасывали их гранатами.
Закончив кровавую расправу, гитлеровцы вклинились в южную часть клетнянского леса, а гарнизоны Клетни, [194] Акуличей и Мужиново, а также некоторые другие усилили. Повсеместно они объявили о полной ликвидации отрядов «Славный» и «За Родину». Поэтому удар по гарнизонам врага, который, очевидно, всерьез предполагал, что с нами покончено, был необходим. Разъясняя бойцам задачу, комиссар Василий Сергеевич Пегов сказал:
— Наши активные боевые действия поднимут моральный дух населения. Люди должны знать, что мы существуем и продолжаем борьбу.
26 июля отряд «За Родину» вышел в направлении Вьюково, наш — на Вельжичи.
Около сотни гитлеровцев размещались в школе, расположенной возле большого сада. Они превратили ее в казарму. Наиболее трудная задача выпала на небольшую группу бойцов, которую возглавил командир взвода старшина Николай Элердов. Когда мы уходили из Москвы, он был назначен старшиной отряда. Но, желая драться с врагом только с оружием в руках, не давал Шестакову покоя и в конце концов добился своего: его назначили командиром взвода. И майор не ошибся, приняв такое решение. Инициативный и смекалистый старшина Элердов не раз выполнял со своим взводом самые сложные боевые задачи. Теперь он, выдвинувшись вперед с небольшой группой, должен был бесшумно снять часовых и обеспечить скрытный подход отряда к казарме.
Более часа мы, затаив дыхание, лежали распластавшись в саду, куда проникли после того, как Николай снял двух часовых у южных ворот. Теперь нам отчетливо стали слышны переговоры вражеских солдат, охраняющих вход в казарму. Долетали до нас голоса и из открытых окон школы. Значит, многие гитлеровцы, несмотря на позднее время, еще бодрствовали. Была очень светлая лунная ночь. Мне не верилось, что мы находимся так близко от противника, а его охрана до сих пор не обнаружила целый отряд. Но вот почти совсем рядом послышался негромкий шум, после чего шаги и голоса часовых затихли. Только в казарме все еще продолжал кто-то переговариваться.
Я не сразу заметил, когда и откуда появился старшина Элердов. Увидел лишь, как он подал командиру выразительный знак: часовые сняты, путь к казарме свободен. Майор встал во весь рост, посмотрел на казарму и поднял руку. Бойцы штурмовой группы, находившиеся рядом с ним, перескочили через плетень и, пригибаясь, побежали [195] к школе. В раскрытые окна полетели гранаты. Спустя мгновение заговорили автоматы и пулеметы. Потом я увидел, как наши ребята отбежали к торцам и стали стрелять по ошалевшим гитлеровцам, выскакивавшим из окон в одном белье. Затем выстрелы стали звучать реже и, главным образом, внутри помещения. Наконец и они прекратились.
Через некоторое время к Шестакову подбежал старший лейтенант Медведченко и возбужденно доложил, что враг (за исключением немногих спасшихся бегством солдат) полностью уничтожен. Возле казармы и внутри нее насчитали сорок трупов, в каптерке обнаружено много нового обмундирования и патронов. Командир приказал начальнику штаба собрать людей и вести их из села, обеспечив надежную охрану. Затем он достал свою постоянную спутницу — трубку и с наслаждением закурил. Мы перелезли с ним через плетень и пошли вдоль улицы, залитой лунным светом, к церкви — месту сбора подразделений отряда.
Где-то в стороне затрещала пулеметная очередь. Мимо нас пронеслась цепочка трассирующих пуль.
— Проснулся, холера! — выругался Шестаков.
Подбежал фельдшер Романов, попросил у меня бинт. На мой вопрос, кто ранен, уже на бегу прокричал:
— Старшина Элердов... Там, у плетня...
Я побежал следом. Откуда-то опять протрещала пулеметная очередь, и рядом снова пронеслись синие огоньки. Фельдшер упал...
...Я шел возле повозки, на которой лежали старшина Николай Элердов и военфельдшер Женя Романов. Их гибель омрачила радость победы, одержанной над сильным вражеским гарнизоном. И я все более убеждался, как люди заблуждаются, полагая, что врачи привыкают к смертям. К гибели боевых товарищей я никогда не мог привыкнуть! С военфельдшером Евгением Романовым мы встретились в первые дни войны, под Москвой. Потом я встретил его уже в тылу врага. Он, как и другие бойцы чупевского отряда, был болен и обморожен, нуждался в хирургической операции. Но Евгений стойко держался на ногах, подбадривал бойцов, даже пытался помочь мне оперировать их. Самого фельдшера я тогда прооперировал в последнюю очередь. Об этом меня он попросил сам. [196]
На опушке клетнянского леса появились два небольших холмика — первые потери «Славного» в этом районе.
Клетнянский лес надолго стал нашим домом. Здесь копились силы партизан и росла ненависть к захватчикам.
Стояло бабье лето. В воздухе плыла паутина. На какое-то время и в новом районе «Славного» наступило затишье. Гитлеровские карательные части передвинулись к Рославлю. Оккупанты метались. Пока они очищали от партизан южную окраину клетнянского леса, на севере его активизировались отряды Данченкова и Силыча, смоленский партизанский полк имени Сергея Лазо и другие отряды. В то же время, с уходом «Славного» и отряда «За Родину» из Жирятинского района, там снова началось интенсивное движение противника по шоссе. Оттуда Михаил Ерофеев доставил командиру важное разведдонесение: только за три дня в сторону Брянска проследовал 1741 автофургон с живой силой, около 500 автофургонов с грузами, 92 противотанковых орудия, 837 легковых автомобилей и 928 мотоциклов. Вместе с этой сводкой разведчик принес и своеобразный «прейскурант», который оккупанты начали распространять среди полицейских. Он выглядел так:
— За доставленного германским властям живого партизана — 40 аров земельных угодий, за доставленного убитого партизана — 25, за указание места, где расположены партизаны, — 15.
Составители этого «прейскуранта» не забыли и командиров. За убийство партизанского командира было обещано вознаграждение в 17 тысяч марок, а за доставку его живым кроме этих денег — имение и «Железный крест». Персонально за А. П. Шестакова оккупанты обещали 40 тысяч марок, «не считая земли и лесных угодий...»
Василь Василич Рыкин пошутил:
— Не пойму — много ли дали или продешевили?
— А за тебя вовсе ничего не обещают, — парировал Шестаков. — Слабовата, значит, твоя разведка!
Но нам-то было известно, как зорки светлые глаза подполковника Рыкина. С Брянщины они уже заглядывала в Гомель, Витебск и Могилев. Правда, фашисты не знала об этом. [197]
Чтобы воспрепятствовать переброске германских войск к Брянску, майор Шестаков с соседями майором П. Г. Шемякиным, И, А. Понасенковым и с командирами десантных групп наметил серию одновременных ударов по железнодорожным и шоссейным магистралям Рославль — Брянск и Брянск — Гомель. Эти удары должны были быть не столь сильными, сколько многочисленными, чтобы парализовать сразу несколько участков дорог. Кроме того, формировались группы для срыва намеченной оккупантами кампании по заготовке хлеба.
Возле Кобыленки взвод Ромашкина захватил большой обоз с мукой. Такой же обоз завернул в лес начальник штаба Медведченко.
Вскоре нам стало известно, что в немецкое «показательное хозяйство» Брешковку, расположенное близ Унечи, прибыли в сопровождении большой охраны два управляющих в чине гауптмана и майора. Шестаков тотчас направил туда подразделения старшего лейтенанта В. Романькова и лейтенанта М. Оборотова. Для проведения операции выделил роту и соседний отряд. Партизаны появились в Брешковке в такое «непартизанское» время, что фашисты вначале приняли их за прибывшее пополнение...
Такие операции не только нарушали продовольственное снабжение оккупантов, но помогали населению сберечь хлеб и укрепляли партизанские базы. Еще больше бесили гитлеровцев бесчисленные диверсии на дорогах. В те сентябрьские дни 1942 года подрывники отряда устроили три крупных крушения вражеских эшелонов с военной техникой, а подразделения лейтенантов Г. Головина, И. Егорычева, М. Оборотова, В. Романькова, И. Ромашкина, старшины И. Яковлева и группа начальника штаба И. С. Медведченко кроме нападений из засад на шоссе разогнали немецко-полицейские хлебозаготовительные команды в Балыках, Луговке, Деремне и других деревнях.
Между тем майор Шестаков уже планировал поход на Акуличи. Гарнизон этого большого поселка и железнодорожной станции, находясь поблизости от баз партизан, непрерывно беспокоил их. Хорошо связанный с оккупантами, расположенными в Клетне и Мужиново, он часто выделял подкрепления для помощи им, вел усиленную разведку в прилегающих населенных пунктах. Специальные [198] отряды, созданные из солдат и полицейских, устраивали настоящую охоту за мелкими партизанскими группами. Там были расстреляны наши девушки-разведчицы Аня Польгуева и Лида Кузовкова... Партизаны уже дважды разгоняли солдат и полицейских акуличского гарнизона, но немцы опять восстанавливали взорванные дзоты и траншеи, пополняли личный состав гарнизона. В последнее время немецко-полицейское подразделение, получив свежее пополнение, попыталось даже проникнуть в лес.
Майор Шестаков разработал план операции, в проведении которой предусматривалось участие нескольких партизанских отрядов. А. Ф. Федоров, пришедший в наш лес после боев на Украине, тоже выделил в его распоряжение одну из своих бригад. Людей, наступающих на сильно укрепленный вражеский гарнизон, насчитывающий до четырехсот солдат, набралось достаточно. Хватало также оружия и боеприпасов. «Славный» располагал даже... танкеткой. Более месяца назад наши бойцы обнаружили ее в неисправном состоянии в малохоженом уголке леса, возле болота. Видимо, она осталась там еще осенью 1941 года. Много пришлось поработать механикам Коробицыну, Львову, Захаренкову — всем нашим умельцам, чтобы машину привести в порядок. Еще труднее было достать горючего. Выручили колхозники, вспомнив, что тракторист при подходе немцев успел закопать две бочки бензина. Около 40 километров до лагеря прошла боевая машина с развевающимся красным флагом, вызывая восторг у населения. Однако на трудной лесной дороге «танкисты» сожгли почти все горючее. Когда же речь зашла о том, чтобы использовать танкетку при наступлении на Акуличи, выяснилось, что горючего на оба конца не хватит. И снова выручил бывший часовых дел мастер Михаил Коробицын: он сконструировал специальные сани, на которые установили машину и повезли к Акуличам... конной тягой.
По радиограмме майора Шестакова за полчаса до начала нашего наступления три самолета пробомбили Акуличи. Затем на вражеский гарнизон обрушили огонь партизанская артиллерийская батарея и несколько минометов. Когда же в непосредственной близости от главного опорного пункта противника впереди наступающих партизан появилась танкетка, сопротивление обескураженного вражеского гарнизона было окончательно сломлено. Уничтожив [199] около 70 солдат и полицейских, партизаны захватили большие трофеи, а перед уходом взорвали все укрепления главного опорного пункта. Провожать нас вышли все жители Акуличей.
С населением, оказавшимся на временно оккупированной территории, у партизан всегда были самые добрые отношения. Когда же люди узнавали, что наши бойцы пришли к ним из самой Москвы, что многие из них прославленные спортсмены, бойцы и командиры «Славного» становились самыми желанными гостями.
Одно время, когда был создан клетнянский оперативный центр и майор Шестаков стал во главе одной из бригад, мне поручили возглавить в ней медицинскую службу. Тогда мне особенно много довелось бывать в деревнях и в партизанских отрядах. Почти у каждого народного мстителя кроме общей беды было свое личное горе. Люди горели ненавистью к врагу, жаждали ему отомстить. Но я никогда не встречал среди них партизан, которые готовы были все уничтожать без разбора. Они не проявляли жестокости даже к пленным немцам.
...Братская дружба среди партизан, их готовность в любую минуту прийти друг другу на помощь ощущалась во всем. Четко взаимодействовали и медицинские работники.
Лично я, например, крепко подружился с коллегами из бывшего отряда «За Родину», ставшего потом бригадой. Начальником медслужбы был плотный, подвижный, немного шумливый Павел Григорьевич Гриненко. Он одним из первых окруженцев вступил в отряд, представлявший тогда небольшую группу. Не одному партизану спасли жизнь его ловкие руки. Помогали военфельдшеру медсестра Шура Зайцева и девушки, заново освоившие эту специальность — Катя Карпова, Шура Артюхова, Оля Федькина, Надя Серякова. Дежурили в санчасти в свободное от заданий время разведчицы Лида Львова и Фрося Давыдова.
После Мамаевского боя медслужба Гриненко пополнилась еще двумя врачами. Они бежали из могилевского концлагеря с группой военнопленных и, заслышав звуки боя, случайно вышли на партизан. Те сначала не поверили им, приняли их за полицейских и чуть было не расстреляли. [200] К счастью, при беседе с ними оказались мы с Григорием Ермолаевым. Среди задержанных оказался спортсмен 1-го Московского медицинского института Николай Белоусов, с которым я до войны часто встречался на лыжных соревнованиях. Разумеется, мы с Ермолаевым сразу же поручились за своего товарища, а Белоусов — за второго врача, своего однокашника Павла Васютченко, и за остальных, с кем они бежали из плена. Они рассказали, что из Могилевского концлагеря совершила побег еще одна группа, которая находится в районе Подлужского хутора.
Этот глухой лесной хутор давно служил пристанищем для окруженцев и тех, кому удавалось бежать из плена. Мы с комиссаром и начальником разведки выехали туда. Там и встретили группу из Могилевского сыпнотифозного госпиталя концлагеря, которую возглавлял бывший военный прокурор 101-й танковой дивизии Михаил Ипатьевич Каменщиков. Вместе с ним наш отряд пополнили два бывших московских ополченца — работник министерства лесной промышленности Иван Иванович Желанов и инженер-нефтяник Дмитрий Петрович Сергеев, — главный механик завода «Анти-Дюпон» Ефим Соломонович Файтельсон, спасшийся от расстрела в концлагере случайно, успев придумать иную фамилию и отчество, и Михаил Хитров. Кроме них Ипатьич привел богатыря-борца Рахима Ибрагимовича Вельшакова, Джафара Дианова, Рустама Каримова и других, которых немцы пытались заставить служить в полиции.
И. И. Желанова я забрал в санчасть. Уже немолодой, рыжеволосый, с лукаво поблескивающими глазами на открытом лице, Иван Иванович оказался мастером на все руки и стал незаменимым санитаром. И что не менее важно, несмотря на слабое здоровье, он был всегда бодр, умел интересно рассказывать всякие смешные истории, создавал у раненых хорошее настроение в самые трудные для них минуты.
Зима наступила рано — сухая и морозная. Наращивая удары по врагу, партизанские отряды, в том числе и «Славный», направляли свои главные усилия на то, чтобы постоянно нарушать сообщение на железных дорогах Рославль — Брянск — Гомель — Кричев — Унеча. Все они [201] проходили вокруг клетнянского леса. У В. В. Рыкина упрочились связи с подпольщиками Рославля, Унечи и Почепа, появились свои люди в Орше и в Витебске. В то время как мы громили вражеские гарнизоны в Мужиново, Вельжичах, Акуличах и Алени, бригады «За Родину», клетнянцы, «неустрашимые» и другие соединения наносили удары по гарнизонам Коршова, Бульшева, Издешич. Отряд имени Лазо атаковал железнодорожную станцию Пригорье, а затем Понятовку, бригада имени Котовского совместно с другими соединениями разгромила крупный немецкий гарнизон в Пеклино, что находится на шоссе Рославль — Брянск.
В северной части клетнянского леса и у нас под Мамаевкой действовали аэродромы. В некоторые ночи они принимали по нескольку самолетов. Западнее нас, у Николаевки, работал другой аэродром, обслуживавший партизанское соединение А. Ф. Федорова...
Знали об этом оккупанты? Если нет, то, очевидно, догадывались. Они усилили воздушную разведку, предприняли несколько попыток забросить в наш и другие отряды своих агентов, стали устраивать засады, чтобы захватить живого партизана. Появились и другие симптомы резкого повышения активности гитлеровцев. Сначала на крупных, а затем и на небольших железнодорожных станциях, расположенных поблизости от клетнянского леса, стали выгружаться немецко-фашистские войска с артиллерией и танками. Не трудно было догадаться, что противник готовит против нас крупную карательную операцию. Пока разведчики добывали нужные сведения, остальные партизаны тоже не сидели без дела. Вдохновляющим фактором для них в этот период явилось наступление наших войск под Сталинградом. Сообщение о нем наши радисты приняли ночью. 20 ноября я находился вместе с ними. Мы не выдержали, распахнули дверь землянки и на весь лагерь закричали «ура!». Вскоре возле нас собрался весь отряд. Даже раненые пришли из санчасти. Толбузин и Поляков включили свою «Белку» на полную мощность, чтобы каждый мог слышать сообщение Совинформбюро о крупном наступлении советских войск.
На следующий день во всех отрядах, находившихся в клетнянском лесу и даже в некоторых ближайших населенных пунктах, прошли митинги. А вечером на нашей [202] базе состоялось совещание руководителей партизанских отрядов. Они обменялись информацией о противнике. Выяснилось, что многие отряды уже сейчас испытывают сильный нажим регулярных немецких войск. Командиры приняли решение одновременно на разных участках нанести удары по железнодорожным узлам, чтобы затруднить переброску вражеских войск. Эта операция, согласованная с командованием Западного фронта и Центром, была намечена на 29 ноября. Боевые участки распределили так: отрядам, расположенным на севере, отводились дороги Рославль — Брянск и Рославль — Кричев, южным и восточным — Брянск — Гомель, бригаде «За Родину», нашему соседу, — железнодорожная станция Жудилово, «Славному» — Белынковичи. Станцию Костюковичи, находившуюся севернее нас, должны были атаковать черниговские партизаны. Чтобы выйти в заданный район, «Славному» предстояло скрытно совершить марш-бросок на сто с лишним километров. Не меньшее расстояние необходимо было преодолеть и некоторым другим отрядам.
«Славный» двигался по заброшенным лесным просекам, в обход населенных пунктов. Бойцы, чередуясь, то шли на лыжах, то ехали на санях, чтобы сберечь силы. Все знали: бой предстоит тяжелый. Правда, была у нас некоторая надежда на облегчение: станцию и мост охраняли насильно мобилизованные солдаты французского батальона. Больше того: узнав о крупном наступлении наших войск под Сталинградом, многие из них решили уйти к партизанам. Об этом рассказал их специальный парламентер, с которым подполковник Рыкин встретился в Подлужском хуторе незадолго до нашего выхода в район проведения операции.
Мне довелось быть участником переговоров с французом, доставленным агентурной группой младшего лейтенанта Герасима Грибкова (Геннадия) и сержанта Сергея Константинова. Кажется, его звали Жан Жане. Молодой, жизнерадостный уроженец парижского предместья сообщил нам следующее. Когда наци объявили о создании добровольческого батальона, никто из французских парней на сборный пункт не явился. Тогда они насильно мобилизовали их, угрожая арестовать родных. Во избежание неприятностей для родственников французские солдаты хотели бы теперь, чтобы партизаны инсценировали нападение на них и «захватили их в плен». [203]
Рыкин и Шестаков, разумеется, не могли слепо следовать плану, подсказанному Жаном Жане. В конце концов он мог сам стать жертвой вражеской провокации. И опыт не обманул их. Когда наши бойцы ворвались на станцию, ответная стрельба открылась отнюдь не поверху. Жан, находившийся возле майора, пришел в отчаяние. Он стал кричать, призывая своих соотечественников прекратить огонь. Потом быстро побежал к казарме, выкрикивая ругательства. Но вскоре — упал. Когда наши ребята вытащили раненого Жана из-под огня, он, вытирая слезы, сокрушенно сказал:
— Там не француз! Там — наци!
Впрочем, это стало ясно и без его слов. Хорошо, что командир с самого начала не поддался соблазну легко завладеть казармой. Упорный бой длился более трех часов. Немецкие солдаты, сидевшие в укрытиях, которые даже с прямой наводкой не пробивало наше 45-миллиметровое орудие, простреливали каждый метр на подступах к станции.
И все же нашим бойцам удалось нанести врагу немалый урон. Они сожгли железнодорожный состав и несколько цистерн с бензином, взорвали все стрелки и семафоры, нарушили телефонную связь и вывели из строя водокачку.
Большого успеха в эту ночь добились также партизаны отряда Федорова и наш сосед — бригада «За Родину». Правда, уничтожить водокачку и Пучковский железнодорожный мост им не удалось.
Сильные удары по врагу нанесли и партизаны, базировавшиеся в северной части клетнянских лесов. Эта совместная операция партизан оказала большую помощь фронту.
Когда «Славный» действовал из засад, то даже при нападении на крупные вражеские гарнизоны преимущество почти всегда было на нашей стороне, и мы несли совсем незначительные потери. Теперь же нам приходилось драться с регулярными войсками. А это намного сложнее. После наступления на Белынковичи моя санитарная часть наполнилась десятками раненых. Зная, что гитлеровцы взяли нас в кольцо, я составил радиограмму в Центр о просьбой прислать транспортный самолет. Но [204] командир, которого вызывали в Москву, не стал ее подписывать.
12 декабря, ночью, в нашем расположении приземлился По-2. На нем и улетел А. П. Шестаков вместе с А. Ф. Федоровым и И. А. Понасенковым. В следующую ночь на Большую землю было вызвано еще несколько командиров.
Между тем обстановка вокруг нас становилась все более угрожающей. Почти ежедневно гитлеровцы сбрасывали с самолетов листовки. Предупреждая, что мы зажаты в железное кольцо, что дальнейшее наше сопротивление бесполезно, они призывали нас сложить оружие. Под текстом обращения был напечатан специальный «пропуск» для беспрепятственного прохода к пунктам сбора военнопленных.
По сведениям, поступившим к подполковнику Рыкину по различным каналам, стали достаточно точно известны силы противника, обложившего лес: две пехотные дивизии, два артиллерийских полка и семь отдельных батальонов специального назначения. Впоследствии эти данные подтвердились документально.
Очередная операция, подготовленная оккупантами, носила кодовое название «Репейник-2». План к ее проведению был утвержден небезызвестным Хойзингером. Инструкция состояла из ста пунктов, излагающих указания по уничтожению партизан и гражданского населения в местах расположения партизанских баз.
Главные события в блокированных клетнянских лесах развернулись в конце января 1943 года. Противник все туже затягивал петлю вокруг партизан. К исходу 22 января в наших руках оставались лишь два населенных пункта — Николаевка и Мамаевка. Над расположением лагеря низко, едва не задевая верхушки деревьев, летали вражеские самолеты.
К нам со всех сторон продолжало стекаться гражданское население. Люди приводили с собой уцелевших коров и овец, тащили на себе разные пожитки. Приносили они с собой и леденящие душу рассказы о зверствах, чинимых карателями в захваченных деревнях. Из Дегтяревки, Затесья, Каталино и других сел они согнали в Васильевку 120 крестьян, родственники которых находились в партизанских отрядах, закрыли их в большом сарае и сожгли... [205]
Утром 27 января шесть «юнкерсов» нанесли по нашему расположению бомбовый удар. «Славный» перебрался в запасной лагерь, но через день вынужден был оставить и его.
Первым из кольца окружения вырвалось соединение черниговских партизан, которым в отсутствие Федорова командовал полковник Попудренко. После нескольких неудачных попыток удалось выйти из блокированного леса большинству бригад и отрядов.
У старшего лейтенанта Медведченко, оставшегося за Шестакова, и у майора Шемякина, командовавшего отрядом «Вперед», а также у командиров десантных групп положение оказалось более сложным: без разрешения Центра никто из нас не мог покинуть данного района базирования. Наконец связисты приняли радиограмму: нам приказали выйти из блокадного кольца на запад и до особого распоряжения маневрировать на внешнем обводе клетнянских лесов.
Но выход оказался очень нелегким. В течение трех суток «Славный» прогрызал брешь в боевых порядках гитлеровцев, которые уже перекрыли все лесные дороги, просеки и большаки. Вместе с нами в прорыве кольца оккупантов участвовали одна из бригад черниговцев, половина отряда «Вперед» и около роты из бригады «За Родину». Вступив в тяжелый бой сперва возле села Николаевка, а затем возле деревни Ясенок, мы, несмотря на то, что противник расчленил нас на три группы, все же пробились на запад. Но и здесь маневрировать оказалось трудно: почти все населенные пункты были буквально забиты немецкими войсками. Неприкосновенный запас продовольствия кончился в первые же дни. Ведь мы были вынуждены поделиться продуктами с другими отрядами, утратившими во время боев свои обозы.
Несколько суток кряду наши люди, не зная ни сна ни отдыха, голодные и замерзшие, курсировали в районе деревень Гнилуша, Дубровка, Юзифовка и Затесье. Вскоре к нам присоединилась вырвавшаяся из кольца рота старшего лейтенанта Романькова. Самого командира бойцы принесли на руках с крупозным воспалением легких. Раненых и больных негде было укрыть. Но они нуждались не только в тепле и лекарствах. Прежде всего, их надо было кормить. [206]
Мы с сержантом Мадеем взяли десять наиболее крепких бойцов и отправились на поиски продовольствия. Меня, как врача, знали во многих деревнях, и я полагал, что это сыграет какую-то роль.
Кондратий Мадей был, пожалуй, единственным человеком в отряде, на котором почти не отразилась блокада. Как всегда спокойный и неторопливый, он по-прежнему подшучивал над своими товарищами-спортсменами, находился в постоянной готовности к выполнению любого задания. Вот и теперь Кондратий уверенно шагал впереди — невысокий и чуть угловатый, чемпион Москвы, пловец-рекордсмен.
Выждав на опушке леса, когда Дедовск покинут немцы, мы, оставив дозорных, вошли в деревню, быстро отыскали старосту. Им оказался единственный на всю деревню мужчина. Немецкий офицер предупредил его, что он головой ответит, если из деревни исчезнет хотя бы одна корова.
Хозяин и его жена сразу меня узнали. Я попросил каких-нибудь трав для раненых. Староста засуетился, набросил на плечи кожух и вышел поговорить с людьми. Его жена полезла на печь за травами. С печи свесились две детские головки.
— Боитесь немцев? — спросил я ребят.
— Ага, — простодушно ответил старший. И, как взрослый, добавил: — Уж больно они лютуют, проклятые. За день перед тем, как прийти немцам, к нам заходили тоже партизаны, только не в белых халатах.
Вернулся староста. Хозяйка уже слезла с печи. Протянув мне завернутые в тряпицу травы, пояснила, какой из них какие болезни лечить. Староста повел нас на двор.
— Одного телка неучтенного нашли, — сказал он. — Белой холстиной его обмотали. Теперь и он как бы в халате. Поведете его полем — незаметно будет. По дорогам сейчас фашисты снуют.
Теленок увязал в снегу, поворачивая голову, негромко мычал. Позади послышались выстрелы. Мы обернулись и увидели, что в Дедовск примерно на пятнадцати подводах въехали немцы. Но стреляли они наугад: нас уже нельзя было заметить на поле.
Впервые за три недели раненые, больные и ослабевшие ели мясо. [207]
Но и в таких невероятно сложных условиях бойцам «Славного» удавалось наносить урон противнику. Отмечая годовщину Красной Армии, одна из наших групп отправилась к Ясенку. Неподалеку от него на поле совершил вынужденную посадку самолет «фокке-вульф», который ежедневно летал над лесом и, разыскивая партизанские лагеря, корректировал огонь артиллерии. Для охраны севшего самолета фашисты оставили целый взвод. Но после первых же выстрелов народных мстителей часовые разбежались. Партизаны сняли с «фоккера» пулемет и радиоаппаратуру, а самолет сожгли.
Во время другой операции, проведенной 24 февраля, наши бойцы уничтожили из засады группу вражеских связистов. В довершение к нашей радости Толбузин и Поляков расшифровали радиограмму Центра: нам предлагалось подобрать место для приема самолета, которым прилетит командир отряда...
А по ночам над нашими головами то и дело слышался самолетный гул. Это советские бомбардировщики летели на запад.
Так и не добившись успеха, гитлеровцы вдруг сняли блокаду. Из деревень они уходили поспешно. Это, несомненно, было результатом крупнейшей победы, одержанной нашими войсками под Сталинградом.
28 февраля 1943 года, ровно через месяц, «Славный», как и большинство отрядов, возвратился в клетнянский лес. Следы хозяйничания фашистов были видны повсюду. Их штабы располагались в партизанских лагерях. Перед уходом они взорвали землянки и сожгли все постройки. Чудом уцелел лишь наш запасной лагерь, находившийся в двух километрах от основного.
Вечером 11 марта на поле возле Мамаевки вышел весь личный состав отряда. В этот раз никто не делал секрета из того, что должен прилететь самолет, который доставит командира отряда. Мы сидели около большого костра и ждали. У каждого необычное, приподнятое настроение. Тяжелые дни, голод и холод остались позади. Сейчас мы сидим у жаркого костра, вокруг — тишина, ни одного выстрела. Немцы ушли не только из леса, но и прилегающих к нему населенных пунктов. [208]
Наконец прилетел самолет. Сегодня он спокойно кружит в воздухе, не гася аэронавигационных огней, не выключая посадочных фар. Всем нам хорошо видно, как раскрываются и медленно опускаются на землю парашюты. Вдруг к костру в одних шерстяных носках подбежал майор Шестаков. Забыв поздороваться, распорядился:
— Организуйте поиск четырех человек и шестнадцати мест груза. Заодно и мои унты поищите. Слетели в воздухе.
Кто-то подал майору полушубок. Укутав ноги, он раскрыл сумку и стал раздавать привезенные из Москвы письма.
— Получай! — протянул он конверт Георгию Магеру. — Твои родители и сестра заходили ко мне в гостиницу... А где Мадей? Сержант?
— Здесь, товарищ майор, — отозвался Кондратий.
— Говорят, ты хорошо воевал... Даже в Москве об этом знают... Долгушин! Тебе жена посылочку прислала.
Те, кому выпало счастье получить весточку из-за линии фронта, заметно волновались и долго рассматривали конверты, не решаясь их вскрыть. Я получил два письма: от матери из Новосибирска и от жены без обратного адреса. А майор Шестаков уже вынул очередной конверт, нахмурился и тут же снова убрал его в сумку. Он уже знал о гибели моего помощника Евгения Мельникова.
Из пары унтов нашли только один. Но старшина уже подал командиру валенки. Майор надел их, встал, притопнул ногами и с улыбкой сказал:
— Ну вот теперь хорошо! А то сижу перед вами, как персидский шах... А что с людьми и грузом?
— Люди приземлились благополучно. Весь груз собрали, товарищ майор! — послышался голос начальника штаба.
Подошли четыре бойца в армейских полушубках, в валенках, с автоматами. Это были наши однополчане Алексей Бабошин, Алексей Киселев, Владимир Зиновьев и радист Георгий Бойко.
— Личную охрану в Москве выделили, — пошутил Шестаков. — Вдруг не туда бы прыгнул!
Проговорили мы до самого утра. Нам было о чем рассказать командиру, и не только о черных днях. А он не успевал отвечать на наши вопросы. В разговоре очень часто [209] слышалось слово «Сталинград». Это слово придавало нам новые силы, вызывало еще большую жажду активных боевых действий.
Сброс оружия, боеприпасов, обмундирования и медикаментов продолжался и в последующие дни. Мы понимали, что делается это неспроста, но никто не решался спросить у командира: зачем?
Разведывательная и боевая деятельность «Славного» снова активизировалась. У гитлеровского командования явно не хватало сил для борьбы с партизанами. Оккупанты вынуждены были сдать под наш контроль огромную территорию, они едва справлялись с охраной коммуникаций. А к железнодорожным и шоссейным магистралям опять вышли десятки наших диверсионных групп...
Неудавшиеся попытки разделаться с партизанами, потеря целой отборной армии под стенами Сталинграда повергли немцев в уныние. Эти неудачи отразились и на настроении солдат власовских изменнических формирований. Холуи потеряли веру в силу своих хозяев. Этим немедленно воспользовался подполковник В. В. Рыкин, направив деятельность агентурной группы Грибкова и Константинова на разложение одной из рот батальона «Припять», дислоцировавшейся в Мглине. В переходе целой роты с оружием и имуществом на нашу сторону группе Геннадия большую помощь оказала мглинская учительница Валентина Федоровна Полевич, жена майора Красной Армии, мать четырех детей. Но подробный рассказ о сложной и кропотливой работе группы Геннадия и об этой мужественной женщине потребовал бы еще многих страниц и отвлек бы нас от основной темы.
Здесь лишь можно сказать, что переход этой роты на сторону партизан вызвал переполох среди оккупантов. А когда месяц спустя «Славный» был уже в Белоруссии и группа наших разведчиков столкнулась со 2-й ротой того же батальона «Припять», то, воспользовавшись перестрелкой, еще полсотни солдат перебежало на нашу сторону. В чечерском лесу мы наблюдали встречу злополучных «однополчан». Они рассказали, что после перехода мглинской роты к партизанам гестапо арестовало также командиров батальонов «Березина» и «Днепр», а командира «Припяти» расстреляло. Вместо них были назначены немецкие офицеры, расширена сеть фашистских агентов в таких подразделениях. [210]