«Бивачных повестей рассказ»
С именем Дениса Давыдова неразрывно связано партизанское движение, развернувшееся в Отечественной войне 1812 года против Наполеона. Давыдов был инициатором создания и искусным командиром одного из первых армейских партизанских отрядов, при прямой народной поддержке наносивших чувствительные боевые удары по захватчикам. В плеяде главных героев 1812 года он навсегда вошел в отечественную историю. Лучшие поэты — Пушкин, Жуковский, Боратынской, Вяземский, Языков — посвятили ему восторженные строки. Знаменитые художники той поры — Кипренский, Орловский, Доу — запечатлели его облик. Чертами Давыдова Лев Толстой наделил одного из самых обаятельных героев романа «Война и мир» — гусара-партизана Денисова. В «гусарской лирике» раскрылся поэтический талант, выкристаллизовался стих Давыдова — «кипучий, и воинственно летучий, и разгульно удалой» (Языков). Но сам оп видел в себе прежде всего воина, большую часть жизни провел в армии, выйдя окончательно в отставку в чипе генерал-лейтенанта лишь в 1832 году. В письме к поэту и другу П. М. Языкову не без законной гордости он сказал о себе так:
«Не шутя, хотя и не пристойно о себе говорить, я принадлежу к числу самых поэтических лиц русской армии не как поэт, но как воин; многие обстоятельства моей жизни дают мне на это полное право: во-первых, благословение, данное мне великим Суворовым; пятилетнее адъютантство мое при князе Багратионе, герое в полном смысле слова, который, невзирая на малое образование свое, самобытным и проницательным своим гением познал все тайны военного искусства; наконец, тридцатилетняя моя служба и участие мое во всех воинах этого времени...»
Едва ли не самый славный в богатом списке партизан Двенадцатого года, Денис Давыдов сделался еще при жизни национальным героем, известность которого шагнула далеко за пределы России. Несгибаемый патриот и воин, наделенный необычайной отвагой, солдат суворовской выучки, он был одновременно широко образованным и необыкновенно гуманным человеком, всегда верным высокому кодексу воинской чести.
В лице Дениса Давыдова мы встречаемся с представителем целой военной династии: отец — боевой кавалерист-бригадир, близкие родственники по материнской линии — славные генералы А. П. Ермолов и H. H. Раевский, офицерами стати братья Давыдова Евдоким и Лев, а затем и сыновья Василий, Денис и Вадим. Немало среди его родных мы найдем вольнодумцев, организаторов тайных обществ, декабристов. Так, Двоюродный брат поэта-партизана, адъютант А. В. Суворове, А. М. Каховский был руководителем тайного офицерского кружка, ставившего целью свержение Павла I; другой двоюродный брат, адъютант П. И. Багратиона в 1812 году, В. Л. Давыдов — одним из основателей Южного общества декабристов. А дочь Раевского (и правнучка Ломоносова), знаменитая Мария Волконская, прославила своим подвигом русских женщин, отправившись к мужу-декабристу «во глубину сибирских руд». И хотя сам поэт-партизан не разделял «крайностей» дворянских революционеров, с юных лет и до самой кончины его сопровождали вольномыслие, протест против деспотизма и произвола, идейное «якобинство» (о вступлении в Париже в клуб якобинцев он полушутя не раз говорил друзьям). [3]
Отношения Дениса Давыдова с царской властью в течение всей жизни складывались не гладко. При Павле I был несправедливо отдан под суд и разорен его отец — сподвижник Суворова. По повелению Александра I за сочинение сатирических стихов был исключен из гвардии и переведен в гусарский полк, стоявший в глуши, сам Давыдов; злопамятный Александр подчеркнуто скупо награждал отважного воина за подвиги в войне с Наполеоном, затем дважды отклонял просьбу командующего Кавказским корпусом А. П. Ермолова о переводе Давыдова на Кавказ. Помнил о «неприличных» стихах воина-поэта и Николай I, относившийся к нему тоже подозрительно и недоверчиво.
Основания для царской немилости ранние произведения Дениса Давыдова, конечно, давали. Так, в басне «Голова и Ноги», особенно резко направленной против абсолютизма, Иогн заявляют упрямой и глупой Голове:
Все это хорошо, пусть ты б повелевала,Коль ты имеешь право управлять,
Так мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись — как же быть, —
Твое Величество об камень расшибить.
Стихи двадцатилетнего кавалергарда, распространявшиеся в списках, принесли ему довольно широкую известность и недаром потом фигурировали в следственных материалах по делу декабристов. Перевод же в заштатный гусарский полк имел для Дениса Давыдова неоспоримые положительные последствия: окунувшись в армейскую, служилую жизнь, он познал во всех подробностях и полюбил русского солдата, проникся обаянием гусарства, которое так ярко воспел в своей лирике.
Обычно под гусарством понимаются молодецкая удаль, веселье, пирушки, верность мужской дружбе — то, что олицетворялось такой колоритной фигурой, как Алексей Бурцов, о котором писали не только Денис Давыдов в известных стихах («Бурцов, ёра, забияка, собутыльник дорогой!..»), но и Пушкин, Вяземский. Молодечество, кипучий темперамент, удаль были присущи, как отмечают современники, и самому Давыдову. Но в его поэтическом мире понятие гусарства насыщается новым смыслом, проникается пафосом национального самосознания и патриотизма. В «гусарской поэзии» Давыдова Белинский видел «истинно русскую душу — широкую, свежую, могучую, раскидистую», соединение «удалого разгулья» с «высокостию чувств, благородством в помыслах и жизни».
Уже в пору службы Давыдова в гусарском полку в его стихах появляются новые мотивы — о близкой войне, о готовности к подвигу, воинском долге:
Стукнем чашу с чашей дружно!Начинается полоса наполеоновских войн, а вместе с ними открывается длинный послужной список Дениса Давыдова, отличившегося в восьми боевых кампаниях начата XIX века Выйдя в отставку, он в шутливо-торжествующем послании другу поэту В. А. Жуковскому перечисляет их; «Войны; 1) В Пруссии 1806 и 1807 гг. 2) В Финляндии 1808 г. 3) В Турции 1809 и 1810 гг. 4) Отечественная 1812 г. 5) В Германии 1813 г. 6) Во Франции 1814 г. 7) В Персии 1826 г. 8) В Польше 1831 г.». Под руководством замечательного полководца П. И. Багратиона и легендарно храброго генерала Я. П. Кульнева Давыдов прошел отличную боевую выучку, в совершенстве овладел тактикой авангардного и арьергардного боя, познал «курс аванпостной службы», что и позволило ему впоследствии блестяще осуществить на практике свой план партизанской войны. Особенно важной для него оказалась «поучительная школа» Багратиона, о котором он писал:
«Это — Ахилл наполеоновских войн, в числе первых оценивший пользу партизанской войны, постиг силою одного своего гения основные правила военного искусства... Имев неоцененное счастие служить в течение пяти лет адъютантом при князе, который был всегда весьма взыскательным начальником, я сохранил и сохраню до конца дней моих к памяти этого высокого героя и неподражаемо заботливого, доброго и снисходительного генерала чувство глубочайшего благоговения и самой искренней душевной признательности»{1}.
Сам находившийся всегда в огне, под выстрелами, Багратион требовал от своих адъютантов быть в наиболее опасных местах, не щадить себя во имя выполнения воинского приказа, являть образец мужества и отваги. Денис Давыдов следовал этому, как видно из его «Записок», не только когда находился рядом с любимым полководцем.
Выражая впечатление, которое производили на современников боевые воспоминания Дениса Давыдова, его «живая речь» с «вспышками острых слов», поэт П. А. Вяземский в стихах, посвященных памяти воина-партизана, отмечал:
Струей не льется вечно-новойПро год, запечатленный кровью,
Когда, под заревом Кремля,
Пылая местью и любовью,
Восстала русская земля...
Центральным в «Записках» закономерно является 1812 год, когда полностью раскрывается военное дарование Давыдова, а имя его облекается ореолом подлинно народного героя.
Вместе со своим начальником — главнокомандующим 2-й армией Багратионом Денис Давыдов горько переживал длительное отступление русских войск, пылко отстаивал идею решающего сражения с Наполеоном. Совершая в это время беспримерный переход на соединение с 1-й армией, солдаты и офицеры армии Багратиона видели в вынужденном отступлении чуть не измену, не соглашались с планом военного министра Барклая-де-Толли. Это их мысли и чаяния выразил Багратион в темпераментных посланиях начальнику главного штаба 1-й армии Ермолову: «Бойтесь бога, стыдитесь! России жалко!.. Писал я, слезно просил: наступайте, а я помогу. Нет! Куда вы бежите? За что вы страмите Россию и армию? Наступайте, ради бога! Eu-богу, неприятель места не найдет, куда ретироваться. Они боятся нас; войско ропщет и все недовольны... Мы проданы, я вижу; нас ведут на гибель; я не могу равнодушно смотреть».
Серией искусных маневров Багратион со своей небольшой 2-й армией вырвался из неприятельских клещей и соединился с главной армией, руководимой Барклаем-де-Толли. Общее командование перешло к военному министру, который упрямо продолжал единственно возможную в этих условиях тактику отступления перед превосходящими силами гигантской армии Наполеона. Педантичный, холодный и раньше не пользовавшийся [5] любовью в солдатской массе и среди офицерства, да к тому же иноземец, поставленный во главе русского войска в самый опасный для отечества час, он вызывал гнев оскорбленного в святых чувствах русского воинства. Как вспоминал декабрист А. Н. Муравьев, все, от первых генералов — Ермолова, Раевского, Дохтурова, Коновницына, Платова, Тучковых — и до последнего ратника, «продолжали его ненавидеть, потому что они, жалея о России, уступаемой неприятелю без сопротивления, все без исключения хотели дать Наполеону отпор и перейти в войну наступательную, Барклай же продолжал делать распоряжения к отступлению, что раздражало всю армию. Нельзя, однако, не удивляться такой твердости главнокомандующего, всеми ненавидимого и всеми подозреваемого в измене, и в такое время, когда судьба России зависела от него...»{2}.
Но вместе с ропотом в армии росло и удесятерялось желание дать отпор ненавистному врагу, посягнувшему на честь и достояние, на само существование России как независимого государства, на целостность нации. Общее настроение армии превосходно выразил Ермолов в письме из Смоленска генералу Милорадовичу, формировавшему в Калуге из рекрутов корпус: «Мы будем драться, как львы, ибо знаем, что в нас — надежда, в нас защита любезного отечества. Мы можем быть несчастливы, но мы Русские, мы будем уметь умереть, и победа достанется врагам нашим плачевною. Солдаты наши остервенены ужасно».
Между тем с углублением наполеоновского войска в пределы России все ярче начал разгораться огонь всенародного сопротивления захватчикам. Как писал декабрист И. Якушкин, «все распоряжения и усилия правительства были бы недостаточны, чтобы изгнать вторгшихся в Россию галлов и с ними двунадесять языцы, если бы народ по-прежнему остался в оцепенении. Не по распоряжению начальства жители при приближении французов удалялись в леса и болота, оставляя свои жилища на сожжение. Не по распоряжению начальства выступило все народонаселение Москвы вместе с армией из древней столицы».
Эту особенность войны 1812 года глубоко постиг Денис Давыдов. Предлагая командованию организовать летучие партизанские «партии» и направить их в тыл французской армии, он рассчитывал не только на прямые военные последствия — уничтожение коммуникаций, нарушение подвоза провианта, боеприпасов и вооружения, — но прежде всего на подъем борьбы с неприятелем среди «поселян», что должно было «обратить войсковую войну в народную». План этот, ставший накануне Бородинского сражения известным Кутузову, был столь смелым, что новый главнокомандующий не сразу его принял и выделил Давыдову всего пятьдесят гусар и сто пятьдесят казаков. Но позднее, при встрече с отважным партизаном, Кутузов, благодаря его за службу, сказал: «Удачные опыты твои доказали мне пользу партизанской войны, которая столь много вреда нанесла, наносит и нанесет неприятелю».
Москва, занятая Наполеоном, была окружена плотным партизанским кольцом. На Новой Калужской дороге находились отряды капитана Сеславина и поручика Фонвизина, у Верен — генерала Дорохова, на Тульской дороге — зятя Кутузова полковника Кудашева, на Рязанской — полковника Ефремова, у Можайска — полковника Вадбольского, у Волоколамска — Константина Бенкендорфа, у Воскресенска — майора Фиглева, в окрестностях Москвы — Фигнера; на Дмитровском, Ярославском и Владимирском трактах действовали казачьи отряды. Денис Давыдов наносил удары между Можайском и Вязьмой.
Повсюду, где только ступила нога неприятеля, занялся пожар народной войны. Соединяясь в крупные партии, ведомые кем-либо из отставных солдат или своих отважных товарищей, крестьяне нападали на врага, становясь бесстрашнее по мере того, как привыкали к кровавым встречам. Случалось, что в отсутствие отцов, мужей и братьев вооружались [6] женщины, брали в плен мародеров и фуражиров и с косами и вилами сопровождали их к воинским начальникам. По своему ожесточению против неприятеля известнее других сделалась старостиха Василиса Кожина, дородная женщина с длинной французской саблей через плечо поверх французской шинели.
Со свойственной ему романтической пылкостью Денис Давыдов поэтизирует в своих «Записках» партизанский образ жизни и метод ведения войны, придавая и им черты гусарства. Подобно другим партизанским начальникам той поры, не обходится он и без преувеличений в оценке успехов партизанского движения, умаляя в иных случаях результаты действий регулярной армии. Однако в главном, определяющем он глубоко проник именно в суть и смысл войны 1812 года как воины народной, Отечественной.
По мере развала «великой армии» Наполеона преследующие ее партизанские отряды, объединяясь с авангардными частями главных войск, могли уже наносить удары по крупным скоплениям неприятеля. Так, в октябре 1812 года Денис Давыдов, соединясь с Сославиным и Фигнером, появился у селения Ляхово, где стоял сильный отряд генерала Ожеро. Для совместного нападения партизаны пригласили генерала Орлова-Денисова с шестью казачьими и одним драгунским полком. Сперва русские отрезали французов от маршевых батальонов, находившихся между Ельней и Смоленском, затем под угрозой полного истребления принудили отряд к капитуляции. Ожеро сдался с 60 офицерами и двумя тысячами рядовых — в первый раз за весь поход целый неприятельский отряд сложил оружие перед партизанами.
В дерзких набегах, рейдах по тылам и нападениях на линейные французские части обретал всенародную известность и славу Денис Давыдов. Знакомство с ним вскоре стало почитаться в русском обществе за честь.
Покуда русский я душою,О ты, который в пыл сражений
Полки лихие бурно мчал
И гласом бранных песнопений
Сердца бесстрашных волновал!
Так, так! Покуда сердце живо
И трепетать ему не лень, —
В воспоминанье горделиво
Хранить я буду оный день!
Клянусь, Давыдов благородный,
Я в том отчизною свободной,
Твоею лирой боевой
И в славный год войны народной
В народе славной бородой! —
писал в посвященных Давыдову стихах Е. А. Баратынский.
Денис Давыдов в своих «Записках» резко полемизирует с теми, кто пытается принизить подвиг русского народа в Отечественной войне 1812 года. Известно, что Наполеон и его маршалы искали позднее «объективные» причины своего поражения, ссыпались на мороз и даже на неправильное, с их точки зрения, «невоенное» ведение войны. Воистину дурной пример заразителен: и через полтораста лет, раскрыв, например, книгу «Итоги второй мировой войны», написанную бывшими гитлеровскими генералами, мы найдем те же сетования: «согласно всем правилам мы выиграли...» А книга фельдмаршала Эриха фон Манштейна так и называется: «Проигранные победы». Не случайно и иностранные историки разных эпох порою сходятся в отыскании причин разгрома захватчиков в двух Отечественных войнах совсем не там, где эти причины коренятся.
В специальной статье «Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году?», вошедшей в «Военные записки», Давыдов, опираясь целиком на факты, показал, что морозы наступили после того, как наполеоновское войско «в смысле военном» уже не существовало.
Несмотря на шумную, всеевропейскую славу, которую принесли Давыдову его партизанские подвиги, военная его карьера тормозилась сверху, из петербургской верхушки, окружавшей царя. Жестокая аракчеевщина, воцарившаяся в армии, с ее предпочтением внешней, показной муштры подлинно воинской выучке вызывала протест у представителей суворовской школы, к которой принадлежал Денис Давыдов. Дело дошло до того, что в 1814 году генерал-майора Давыдова едва не разжаловали в полковники. Немалое значение в глазах столичной сановной бюрократии имел и тот факт, что Давыдов был родственником и последовательным сторонником А. П. Ермолова, сделавшегося знаменем широкой оппозиции аракчеевским порядкам в армии и в стране.
Сменивший Александра I его брат Николай видит в Ермолове потенциальную угрозу своему трону и накануне восстания декабристов, в письме И. И Дибичу, начинавшемся словами: «Послезавтра, поутру, я — или государь, или — без дыхания», с боязливым чувством просит начальника Главного штаба: «Вы не оставьте меня уведомить обо всем, что... вокруг вас происходить будет, особливо у Ермолова... Я, виноват, ему менее всех верю». Усилившееся после следствия и суда над декабристами недоверие к Ермолову, которого восставшие прочили, в случае своего успеха, в состав Временного правительства, привело к увольнению его в 1827 году в отставку.
Родство и идейная близость к Ермолову определили дальнейшую военную судьбу и Дениса Давыдова. Еще при Александре, в 1823 году, он был вынужден уйти в отставку. И хотя Давыдов после настойчивых просьб возвращался в строй, чтобы принять участие в персидской и польской кампаниях, в которых вновь отличился мужеством и отвагой, признания Николая I он не заслужил и заслужить не мог.
Денис Давыдов работает над своими «Военными записками» находясь в отставке, болезненно переживая невозможность продолжить службу в армии. Он сопоставляет «век нынешний и век минувший», рассказывает о Суворове, Каменском, Кутузове, Багратионе, Кульневе, Ермолове и сравнивает их с ничтожными фигурами николаевской эпохи — «богатыри не вы!». С годами в нем все более укрепляются патриотические настроения, приобретая, если быть объективным, порой казенно-охранительный оттенок. И в то же время Давыдов но забывает идеалов своей юности, сквозь череду десятилетий возобновляет давнюю сатирическую традицию. В стихотворении 1830 года «Современная песня», оказавшемся последним в его поэтическом творчестве, он с незаурядной сатирической силой изобличает современных «мошек и букашек», которые под личиной либерализма таят тот же ветхозаветный деспотизм и крепостнический произвол;
А глядишь: наш МирабоА глядишь: наш Лафает,
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладет
Вместе с свекловицей...
Наследие Дениса Давыдова — лирика-поэта, сатирика, публициста — значительно и многообразно. И все же главный памятник своему героическому времени и себе он создал именно «Военными записками». Конечно, сын своего времени, Давыдов не свободен в них от субъективности и предвзятости. Некоторые его оценки и суждения выглядят сегодня устаревшими, а то и попросту неверными, а жизненные позиции порою противоречивыми и непоследовательными, Это касается не только социального [8] строя царской России, положения трудового народа, отношения к декабристскому движению, но и отдельных военных вопросов. В частности, Давыдов не понял до конца глубокого замысла Кутузова — и в период контрнаступления не ввязываться в решительные сражения с отступавшими наполеоновскими войсками, чтобы, освободив Россию «малой кровью», сохранить армию. Критически следует относиться и к некоторым его оценкам российских самодержцев и лиц из их окружения.
При всем этом нельзя не видеть в военной прозе Давыдова живой и глубоко поучительный документ эпохи. «Записки» Дениса Давыдова являются не просто ценным, но, можно сказать, уникальным историческим источником, в котором освещаются важнейшие события героико-патриотического прошлого нашей страны. Являясь прообразом современных военных мемуаров, которые не случайно пользуются в паши дни таким успехом, «Записки» поднимают огромный пласт жизни русского общества, русской армии и дают серию блестящих очерков, в которых ярко раскрывается подвиг нашего парода в борьбе с нашествием «двунадесяти языков» на Россию. Вспоминаются слова В. Г. Белинского, который дал военной прозе Дениса Давыдова проницательную характеристику:
«Прозаические сочинения Давыдова большею частью журнальные статьи, вроде мемуаров. В них найдете вы живые воспоминания об участии автора в разных кампаниях, особенно в священной брани 1812–1814 годов; воспоминания о героях той великой эпохи — Каменском, Кульневе, Раевском и проч. Предоставляем военным людям судить о военном достоинство этих статей; что же касается до литературного, с этой стороны они — перлы нашей бедной литературы: живое изложение, доступность для всех и каждого, интерес, слог его быстрый, живописный, простой и благородный, прекрасный, поэтический! Как прозаик, Давыдов имеет полное право стоять наряду с лучшими прозаиками русской литературы»{3}.