ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Долг перевести эту книгу на русский язык на меня возложил Василь Быков.

26 мая 2003 года я был у него дома — в последний раз при его жизни. Кто мог знать, что в последний!… В марте, в Праге, он перенес тяжелую хирургическую операцию, после которой в скором времени вернулся на родину, и теперь ему предстоял курс лечения в Боровлянах. В тот день он был бодр, оживлен, даже весел, и у всех его близких и друзей была надежда, что лечение пройдет успешно, что всё обойдется. За это мы даже выпили с ним по рюмочке…

Я пришел к нему не только в гости, но и по делу. Еще в Праге, куда я приезжал в канун его операции, он попросил меня сделать перевод «Долгой дороги домой», сказал, что надеется на меня. Может, потому, что у меня уже был некоторый опыт работы над переводами его произведений: когда-то я перевел для журнала «Неман» несколько его рассказов, в 1990 году перевел повесть «Облава» для журнала «Новый мир».

Эти переводы его устраивали, чем не могу не похвастаться: угодить Быкову переводчикам было трудно, не случайно почти все свои повести для российских журналов и издательств он переводил сам. Поэтому мне особенно дорого его доверие, его выбор переводчика своей последней книги. Он знал, что она — последняя, хотя и бодрился… В тот день, 26 мая, он и вручил мне книгу со своей дарственной надписью и тетрадь дополнений — свыше тридцати вставок, пометил на страницах книги, куда эти вставки надо вмонтировать.

В том дарственном автографе на титульной странице «Долгой дороги домой» он дал мне определенный карт-бланш, право быть в какой-то мере хозяином переводимого текста. Написал: «…Валянцшу Тарасу гэты рабочы экземпляр, як1 ён ператворыць у шшы выгляд». Ператворыць — это[442] значит, перевоссоздаст, представит в другом облике. Однако следует сразу оговориться, что перевоссоздание — это не отсебятина, не переделка авторского текста. При всей свободе переводчика, перевод должен быть адекватным, сохранять особенности, манеру, стиль автора средствами другого языка. Хотя, естественно, другой язык в то же время и преображает оригинал, просто потому, что у него другая стихия. С другой фонетикой, грамматикой, фразеологией, со своими идиомами и внутренними законами.

Кстати, когда кто-то начинает доказывать, что белорусский и русский языки почти ничем не отличаются один от другого, — «один народ, одна культура, один язык», — мне это слышать смешно. Как переводчик белорусской прозы и поэзии я за полвека своей работы над переводами, как говорится, в муках творчества убедился в уникальности белорусского языка, в его самостоятельной мощи и самобытной красоте. Нередко семь потов с тебя сойдет, пока найдешь русский адекват того или иного белорусского слова, образного выражения, идиомы.

Утверждение, что, мол, русский и белорусский языки являют собой один язык — злонамеренная брехня проимперских «интеграторов», как доморощенных, так и российских. Об этом мы не раз говорили с Василем Владимировичем, который отлично знал предмет, сам, как уже было сказано, переводил свою прозу на русский.

Работа над переводом была горькой: я приступил к ней сразу после похорон Василя, с острой болью утраты, которая долго не давала сосредоточиться. И еще эта работа была специфически трудной. Почему — об этом надо сказать особо.

«Долгая дорога домой» написана смертельно больным человеком, который знал, или догадывался, о своей болезни и у него, очевидно, не было времени не то, что на отделку текста, но даже на перечитывание написанного. Поэтому в тексте оригинала встречаются стилистические и грамматические огрехи, неясные формулировки, когда та или иная мысль выражена приблизительно, недостаточно четко.

Кроме того, при написании книги у автора не было под рукой его архивов, записных книжек и дневников,[443] по которым он мог бы сверить даты, имена, названия, уточнить последовательность тех или иных событий, — ведь книга писалась не дома, а за рубежом, куда писатель вынужден был на долгое время уехать, чтобы избавиться от атмосферы ненависти и лжи, которую создала вокруг него казенная официозная пресса, радио и телевидение.

Не было под рукой и справочного материала, домашней рабочей библиотеки — он даже не мог сверить цитаты из книг авторов, на которых ссылался для подтверждения той или иной своей мысли.

Поэтому в книге почти нигде не приводятся даты — время подается автором цельным массивом, отчасти потому, что он так его и воспринимает, отчасти потому, что даты забылись. Многие люди, о которых Быков рассказывает или упоминает, названы только по фамилиям, потому что забылись имена, или наоборот — только по именам, потому что не помнит фамилий.

Все это — и сверка цитат, и персоналии, и восстановление дат — в будущем работа для литературоведов и историков, которые снабдят последующие издания книги справочным аппаратом, комментариями, уточнениями и т.д. Я же не литературовед и не историк — моей задачей бьш перевод текста, который есть в книге.

Что касается отдельных неясных формулировок, то я, естественно, не имел права додумывать за автора, и лишь в тех случаях, когда та или иная его мысль несмотря на приблизительную выраженность вполне понятна, позволял себе придать ей при переводе более точную форму. Но совсем уж неясных формулировок в книге почти нет.

О стилистических и грамматических огрехах. Здесь я тоже не имел права слишком уж наводить лоск на автора, улучшать его слог. Но перевод есть перевод. И я не мог согласиться с теми близкими к Быкову людьми, которые считали, что следует сохранить и огрехи, отдельные грамматические и стилистические несуразности.

Перевод в любом случае не может быть дословным, буквальным, такой перевод могла бы сделать и знающая белорусский язык машинистка. То есть, она могла бы сделать[444] подстрочник. Но подстрочник — лишь исходный материал для собственно перевода. Литературного, художественного. Чего и хотел от меня Василь. И поскольку у меня было время подумать над каждой фразой, стилистические и грамматические огрехи я устранил. Как это, несомненно, сделал бы сам автор, если бы…

Валентин Тарас