Глава пятая.

На запад!

«Слишком туго натянутая тетива»

Передо мной текст новогоднего обозрения военного комментатора берлинского радио генерал-лейтенанта Дитмара. За его выступлениями мы следили и раньше, всякий раз отмечая, как по мере развития событий менялось их содержание и тон. В последнее время сквозь несуразное и крикливое хвастовство все чаще проскальзывали вынужденные более трезвые суждения фашистского комментатора. Вот и на этот раз он довольно много распространялся по поводу «чрезвычайно болезненного и серьезного для рейха баланса войны», который сложился в минувшем году и который в новом, 1944-м, грозит разорвать «слишком туго натянутую тетиву». Это откровение, сделанное конечно же не без ведома нацистских наставников, мы и решили обыграть в листовке к личному составу вермахта. «Солдаты! То, о чем мы вам писали, — говорилось в листовке, — целиком подтверждает гитлеровский радиообозреватель генерал-лейтенант Дитмар... Дальнейшее продолжение проигранной войны лишь ухудшит положение Германии: «Слишком туго натянутая тетива» неминуемо лопнет!»

Так оно со временем и произойдет. Важный вклад в это внесет 1944 год — год сокрушительных ударов Красной Армии, хотя никто, наверное, не мог бы назвать точно тот день и час, когда гитлеровский рейх будет окончательно разбит, Но срок этот неотвратимо надвигался, и все наши помыслы были устремлены к тому, чтобы всемерно приблизить его.

Прежде чем определять главное направление идеологического воздействия на врага, нам надо было глубоко [200] и всесторонне проанализировать военно-политическое состояние стран и армий противника, установить их сильные и слабые стороны. Подготовить такой доклад было поручено подполковнику К. Л. Селезневу, начальнику отделения информации. В обсуждении его доклада активно участвовали почти все сотрудники отдела, а итоги подвел Д. З. Мануильский.

Итак, экономические и военно-политические возможности гитлеровского рейха еще далеко не были исчерпаны. Но все явственнее проступала его растущая слабость, которая сказывалась и в материальном оснащении армии, и особенно в ее морально-политическом состоянии. После крупных поражений на восточном фронте и в армии и в народе заметно пошатнулась вера в победу вермахта. Недовольство, войной и нацизмом все глубже проникало в массы трудящихся.

Заметно активизировалась и подпольная деятельность германских коммунистов. По нашим сведениям, в Германии, особенно на военных заводах, заметно оживились антифашистские настроения рабочих, стали возникать группы и организации НКСГ. Создавались они и на фронте. Так, в апреле 1944 года в 12-й немецкой танковой дивизии, дислоцировавшейся в Курляндии, существовала подпольная организация «Свободная Германия». «За попытку мятежа» военный трибунал приговорил 7 солдат к расстрелу и 14 солдат к различным срокам тюремного заключения{72}. Нацистский аппарат все еще твердо держал в своих руках и тыл и армию. Изощренная ложь, всеобщая слежка, ожесточенный террор, исступленные клятвы Гитлера «переломить» ход войны и предотвратить ее вступление на германскую землю — все это поддерживало фашистскую диктатуру.

— Да, вермахт еще не расшатан: лоб у него еще достаточно крепок, — заметил по этому поводу Д. З. Мануильский. — А опыт научил нас остерегаться недооценки потенциала противника.

Конечно, в стане противника развивались и такие процессы, которые нашей пропаганде следовало не только учитывать, но и активно использовать. Противоречия, вызванные поражениями, усталостью от войны, ее бесперспективностью, усугублялись появлением еще одного источника деморализации и разложения: в вермахте все [201] больше оказывалось солдат, насильственно мобилизованных в оккупированных странах. В иных дивизиях количество солдат-ненемцев доходило до 30 процентов, между тем как в начале войны вермахт по национальному составу был почти однороден. Недовольство солдат из оккупированных стран пресекалось немецкими карательными органами, но их действия лишь усиливали внутреннее брожение в вермахте. Еще более проявились антигерманские настроения в румынских, венгерских и финских воинских формированиях. Капитуляция же Италии (8 сентября 1943 года) послужила новым стимулом для разложения вассальных Гитлеру армий.

Обозначился явный спад стойкости и собственно немецких частей: опасаясь окружения, отсечения и обходов войсками Красной Армии, они нередко покидали позиции без приказа вышестоящего командования — такого, за очень редким исключением, раньше не наблюдалось. Перебежчики и пленные объясняли это превосходством боевой техники Красной Армии, высоким наступательным духом ее бойцов и командиров, возросшим мастерством ее командования. Гитлер был вынужден отдать приказ, обязывающий «любого офицера и даже солдата» применить оружие, чтобы остановить бегущих, если отступление не санкционировано вышестоящим командованием.

Этот спад стойкости немецких войск давал нам основание обратиться к солдатам противника с призывом: «Оставляйте позиции, уходите с фронта, дезертируйте». Наш отдел располагал данными о многих тысячах немецких солдат и офицеров, которые за свой отказ воевать были расстреляны, повешены или осуждены военными трибуналами; заключенные содержались в специальных концлагерях, созданных эсэсовцами в оккупированной Норвегии{73}.

И еще один достоверный факт: повышенный интерес в немецкой армии к советским листовкам и агитпередачам, и это — несмотря на самые строгие меры наказания, вплоть до расстрела. Прошло то время, когда немецкий солдат каблуком втаптывал в землю эти листовки или [202] сдавал их по указанию офицеров в штаб, делая на них надпись: «Файндпропаганда» («Вражеская пропаганда»). «Теперь, когда мы по горло сыты войной, — читали мы в дневнике убитого старшего врача из 27-й пехотной дивизии Германа Шнайдера, — никто не думает о победе, у каждого только и есть на душе, чтобы уцелеть, выбраться из этого ада, выжить. Теперь солдаты все чаще вспоминают листовки 1941-1942 годов, которые предупреждали, что Германия будет разбита. Раньше мы этому не верили. Теперь каждый видит, что русская пропаганда говорит правду. Ее листовки — это капли, долбящие гранит. Они научили нас немножко заглядывать в будущее и критически относиться к своим правителям». Пленный — рядовой 5-й роты 31-го пехотного полка на допросе показал: «Перед отправкой на фронт майор из штаба 24-й пехотной дивизии предупреждал нас: опасаться надо не пуль и не снарядов, а вражеских листовок, «поражающих дух солдата».

А вот что доложил мне старший инструктор отдела подполковник В. И. Немчинов, наблюдательный и чуткий к изменениям обстановки пропагандист, только что вернувшийся с фронта.

Пленные офицеры вермахта заявляют, что советская пропаганда стала органической частью жизни немецких войск на восточном фронте. Один офицер даже сослался на январский номер «Сообщения для войск» ОКВ, где подчеркивается, что «исход этой войны решается на трех фронтах: военном, экономическом и пропагандистском» — и что на этом последнем «русские пользуются хорошо организованной агитацией как боевым средством».

И хотя знакомиться с такого рода признаниями было приятно, никто из сотрудников нашего отдела не обольщался: все понимали, что враг еще силен и борьба с ним предстоит трудная, упорная и жестокая. Тем более что у немецких солдат и офицеров со времен Сталинградской битвы появился мощный «союзник» — страх, страх за свое будущее в случае поражения рейха и его оккупация Красной Армией, страх за судьбу Германии. И это чувство Гитлер искусно использовал в своих, буржуазно-националистических интересах. «Нас ненавидят потому, — неустанно твердил он, — что мы родились немцами». Советская же пропаганда доказывала, что волка бьют не за то, что он сер, а за то, что овцу съел. Теряя веру в победу, немецкий солдат, естественно, страшился поражения [203] и потому отчаянно сопротивлялся, искренне поверив, что можно измотать Красную Армию, если серьезно держать оборону. Главное — продержаться, не отступать, а там подоспеет «новое оружие», которое, по словам Гитлера, не только остановит врага, но и обеспечит победу. Этим «секретным оружием», как в свое время «тиграми» и «фердинандами», нацисты, несомненно, приободрили своих «политических» солдат, как назвал их еще в 1937 году Гесс. Введенный в первые годы войны институт «офицеров по духовному обеспечению», входивший в состав военной контрразведки, заменялся приказом Гитлера «офицерами по национал-социалистскому руководству», которые подчинялись непосредственно начальникам штабов соединений. Несколько позже его же приказом в вермахте были созданы «штабы по национал-социалистскому руководству» и восстановлено членство германских военнослужащих в национал-социалистской партии. Дальнейшая фашизация вермахта преследовала все ту же цель — укрепить этого «политического солдата» как носителя нацистских идей, способного противостоять советской пропаганде и даже бороться против нее. Лозунг фашистских правителей, сформулированный Геббельсом, «Победить или погибнуть!» особенно настойчиво внедрялся в сознание каждого солдата и офицера, впутывая их круговой порукой с национал-социалистской партией и фюрером. В этом главный смысл утвержденной Гитлером 9 января 1944 года программы действий штабов по национал-социалистскому руководству вермахтом.

Что ж, надо было давать бой новым аргументам и тезисам нацистской пропаганды. Открыла наши боевые пропагандистские действия серия листовок «Гитлер войну проиграл». «За что же вам погибать? — спрашивали мы немецких солдат. — Ведь война стала личным делом Гитлера. Ее продолжением Гитлер хочет оттянуть время справедливого суда над ним... Но стоит ли погибать за обреченного человека, проигравшего войну и безрассудно погубившего миллионы немцев?» Эта серия листовок положила начало одному из важнейших направлений в пропаганде политорганов Красной Армии среди войск я населения противника в военных кампаниях 1944 года: «Фашистская верхушка не думает ни о чем, кроме своего спасения, — каждый час ее жизни оплачивается жизнями тысяч соотечественников». [204]

Хорошо иллюстрированные листовки, изданные Главным политическим управлением, не уставали доказывать, что Гитлер войну проиграл. Отмечу две из них — с фотомонтажами, выполненными известным художником А. Житомирским. На одной изображена невзрачная фигурка Гитлера у портрета Бисмарка, «железного канцлера» Германии. Бисмарк направил указующий перст и сторону Гитлера: «Этот человек ведет Германию навстречу катастрофе!» (текст был набран под портретом). На другой листовке убитая горем немецкая женщина — мать солдата — разрывала портрет ненавистного Гитлера. Фотомонтаж комментировали стихи Эриха Вайнерта «Я обвиняю», заключительные строки которого воспринимались как боевой и страстный клич:

Германия моя, восстань!
Народ, свергай его!..

Читатель вправе спросить, почему, собственно, такое большое внимание уделялось разоблачению Гитлера — даже в конце войны. Не только потому, что он был носителем самой человеконенавистнической идеологии — фашизма, выразителем захватнических вожделений германского империализма. Дело прежде всего в том, что в рейхе годами насаждался культ Гитлера. Даже в 1944 году, когда, казалось, всему миру становилось ясно, что песенка Гитлера спета, его обещаниям изменить ход войны все еще верила значительная часть солдат и офицеров вермахта. Об этом мы могли судить и по настроениям военнопленных. В одном из фронтовых лагерей пропагандисты распространили анонимную анкету, в которой, в частности, содержался вопрос об отношении немецких военнопленных к участникам покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Покушение осудили около 30 процентов опрошенных. Ход рассуждений пленных так выразил один из них: «Гитлер, несомненно, ошибся, напав на Россию, и он виноват в несчастьях, постигших Германию, но ведь война нужна была для того, чтобы завоевать принадлежащее нам по праву(?!) жизненное пространство...»

Словом, подорвать культ Гитлера означало во многом подорвать воинственный дух вермахта, силу его сопротивления. Вот почему на протяжении всей войны политорганы Красной Армии не ослабляли усилий по разоблачению Гитлера. Медленно прозревали немцы, но тяжесть [205] войны, в которую он вовлек их, одно поражение за другим вместо обещанных побед, воздействие советской пропаганды, основанное на возрастающей силе ударов Красной Армии, — все это, несомненно, способствовало их прозреванию.

Ту же цель преследовали и листовки зимы 1943/44 года: «Кто кого изматывает?», «Измотанной оказалась немецкая армия», «Карта: факты и цифры», «Новое оружие — старый пропагандистский трюк Гитлера» и Другие. В листовке «Карта: факты и цифры», например, были показаны две линии фронта — на 5 ноября 1943 и на 20 января 1944 года: «За 2,5 месяца Красная Армия прошла от Киева на запад более 300 км и находится теперь в 150 км от румынской границы и в 40 — от польской...» Вывод: «измотанные немецкие войска отступают, а Красная Армия приближается к границам Германии».

Листовки высмеивали обещания фюрера добиться победы «новым секретным оружием». На новое оружие уповали, в частности, и солдаты 227-й немецкой пехотной дивизии, находившейся в полосе наступления нашей 8-й армии. Узнав об этом, начальник седьмого отделения политотдела армии майор Ю. Н. Кушнир, изобретательный и энергичный пропагандист, написал листовку, в которой зло и едко изобличались обещания фюрера «Имей он такое оружие...» — так называлась эта листовка, — Гитлер давно пустил бы его в ход, а не утешал немцев «бабушкиными сказками» о нем. «Многие солдаты очень хорошо знают, что вся эта болтовня — явная глупость. Потому они и сложили поговорку, которая передается из уст в уста: «Хитлер, ду альтер Аффе, во ист дайне Вундерваффе?» («Гитлер, старая обезьяна, где же твое чудо-оружие?») В листовке далее шел диалог с пожилым солдатом: «В какой части вы служите?» — «В части тайного оружия». — «Что это за оружие?» — «Это мой возрастной разряд, к которому относятся пятидесятилетние и старше, последняя надежда Гитлера». Итак, «цель болтовни о тайном оружии — помешать немецким солдатам принять единственно разумное решение: покинуть обреченную на гибель гитлеровскую армию и спасти свою жизнь в русском плену».

Так подводились солдаты к мысли прекратить сопротивление.

К сожалению, однако, не все политорганы отличались оперативностью. Их листовкам часто не хватало веских [206] аргументов. Общие же слова и заклинания не воздействовали на вражеских солдат и офицеров. В агитации за плен все еще слабо использовались льготы для перебежчиков, в том числе возможность стать первыми кандидатами на возвращение в Германию или освобождение от ответственности за преступления гитлеровской клики, совершенные на советской земле, — этот крайне важный довод для немецкого солдата, запутанного нацистами.

Мы внимательно изучили продукцию политорганов -листовки и тексты агитпередач. Итоги изучения были обобщены в рецензии Главного политического управления «К вопросу о содержании печатной пропаганды среди войск противника на ближайший период», в которой критическому разбору подверглись буквально все ее аспекты: и то, насколько учитываются происшедшие изменения на фронте; и то, в какой мере обеспечивается актуальность тематики; каковы язык, стиль и форма выступлений; и то, насколько соответствует содержание пропаганды задачам именно этого фронта, этой армии, дивизии; и то, как в данном случае надо было поступить, чтобы использовать все творческие возможности пропаганды... Всесторонний анализ сделал рецензию одним из лучших документов по ведению политработы среди войск и населения противника. Этот документ многому научил тех, кто по роду своих занятий должен был со знанием дела проводить ее, — работников седьмых отделов и отделений. Перед ними вставала новая задача, продиктованная освободительной миссией Красной Армии: войска 2-го и 4-го Украинских фронтов приближались к границам Румынии, Венгрии, Чехословакии, а войска Белорусских фронтов — к Польше.

В этой связи мы готовили новые кадры пропагандистов, расширяли сеть антифашистских школ. Учитывалось, что боевые действия развернутся скоро и на территории Германии, следовательно, надо было помочь НКСГ и СНО в их пропаганде среди немецкого населения непосредственно с театра военных действий. Наряду с уполномоченными НКСГ на фронтах его доверенные появились в армиях и дивизиях, а также во фронтовых антифашистских школах и лагерях для военнопленных. Уполномоченные и доверенные получили возможность не только вести агитпередачи через громкоговорящие установки, но и печатать свои листовки, готовить агитаторов [207] для распространения идей антифашистского движения «Свободная Германия».

Политорганы Красной Армии все чаще проводили совместные с представителями НКСГ агитоперации. Ставились конкретные задачи: не только ослабить боевой дух противостоящего врага, что, конечно, само по себе не просто, но и склонить его к массовой и организованной капитуляции, что, естественно, много сложнее.

Первые плоды в 1944 году принесла агитоперация, начавшаяся еще в ноябре 1943 года. Сильно укрепленный остров Хортица, что в средней излучине Днепра, обороняла 123-я немецкая пехотная дивизия под командованием генерал-лейтенанта Рауха. Она была окружена с трех сторон. Это оказалась та самая дивизия, которую зимой 1941/42 года вывел из-под удара советских войск в районе Демянска генерал В. фон Зейдлиц. Основной контингент дивизии хорошо знал своею бывшего командира корпуса. Знал его и Раух: некогда вместе учились, даже дружили, пока судьба не развела их. эти два фактора — окружение дивизии и авторитет бывшего командира корпуса, ныне президента СНО и вице-президента НКСГ, — и решили использовать политработники 3-го Украинского фронта и уполномоченный НКСГ обер-лейтенант Э. Каризиус. Планом предусматривалось:

1) распространение листовок от Красной Армии о неизбежности полного окружения и бессмысленности гибели дивизии; 2) отправка письма уполномоченного НКСГ командиру дивизии Рауху с предложением разумного и безопасного выхода из создавшегося положения; 3) совместная акция политуправления фронта и уполномоченного НКСГ — доставка письма фон Зейдлица Рауху, 4) в случае отказа или молчания Рауха — распространение отпечатанных писем фон Зейдлица и Каризиуса среди личного состава дивизии.

В оперативную группу по осуществлению агитоперации входили три пропагандиста из политуправления (фронта, четыре — из политотдела армии и восемь антифашистов во главе с Э. Каризиусом. Группа была снабжена походной типографией, двумя МГУ, несколькими ОГУ, агитминами и винтовочными агитмортирами.

Агитоперация развивалась точно по намеченному плану. Над Хортицей была сброшена 321 тысяча экземпляров листовок — по 5-10 на каждого солдата и офицера. 25 ноября из пригорода Запорожья по МГУ неоднократно [208] передавалось официальное сообщение командующего войсками 3-го Украинского фронта, разрешившего переправиться на лодке немецким военнопленным во главе с лейтенантом, который согласился доставить письмо уполномоченного НКСГ генералу Рауху. Условный знак — зеленая ракета — подтвердил получение пакета, но посланные военнопленные почему-то не возвращались. Тем временем южнее Хортицы наши части нанесли по немецкой дивизии весьма чувствительный удар, и весь |день 26 ноября Э. Каризиус по МГУ усиленно приглашал парламентеров для переговоров. Но Раух молчал. На другой день письмо уполномоченного НКСГ, размноженное в виде листовки, было заброшено на остров с помощью агитмин. Однако и на этот раз командир немецкой дивизии никак не отреагировал.

Тогда советское командование сочло возможным предпринять еще одну мирную акцию: разрешило двум пленным немцам — Роте и Лиру передать Рауху письмо генерала фон Зейдлица (Зейдлиц охотно согласился написать письмо своему «давнему другу» и пригласил его или любого назначенного им представителя на встречу для переговоров). О движении лодки противник был извещен через МГУ. Однако на полпути к острову гитлеровцы обстреляли лодку: Роте был убит, Лир — тяжело ранен. В ответ на фашистскую провокацию уполномоченный НКСГ развернул острую разоблачительную агитацию — и печатную, и устную. Он клеймил позором командование дивизии за новое преступление перед немецким народом. Э. Каризиус, казалось, потерял сон и покой, он не выпускал из рук микрофона «звуковки», подкрепляя свои выступления решительным протестом от имени НКСГ.

1 декабря письмо фон Зейдлица все же было доставлено Рауху: самолет точно сбросил над его штабом вымпел с пакетом. Впрочем, письмо читали и солдаты и офицеры дивизии — оно было издано листовкой, которая с помощью агитмин разбрасывалась по всему острову.

К агитпередачам подключился и оправившийся после ранения Лир. «Обреченные на гибель, — разъяснял он солдатам, — вы стреляли в будущую свободную Германию». Потом пленные подтвердили, что его рассказ «Как немцы стреляли в немца», особенно о выстрелах в будущую Германию, облетел всю дивизию... [209]

О результатах агитоперации меня информировал начальник седьмого отдела политуправления фронта А. Д. Питерский. В донесении политуправления приводилось немало показаний пленных, подтверждавших определенную действенность нашей пропаганды. У немецких солдат появилось стремление оставить остров. Целые группы немцев искали возможность перейти нпа русскую сторону — в расположение уполномоченного Национального комитета «Свободная Германия», программу которого они разделяли. Взятый в плен командир пехотного полка показал, что вместе с офицерами он целый час слушал лейтенанта, посланного уполномоченным НКСГ, чей рассказ о русском плене произвел на них «весьма большое впечатление». А под влиянием этого рассказа группа офицеров дивизии решила, если не отведут их с острова, сдаться в русский плен, и они сдались в ходе боя в начале января 1944 года. Пленный командир полка сообщил о смещении Рауха с командования дивизией — за связь с фон Зейдлицем, объявленным «врагом немецкого народа». Но зато теперь уже все узнали, что генерал фон Зейдлиц возглавляет антифашистскую организацию и выступает за прекращение войны.

Эти на первый взгляд скромные результаты агитоперации становились день ото дня все более заметными: 7 февраля появились первые парламентеры — их направляли командиры отдельных частей с уведомлением о готовности прекратить сопротивление. Сдавались большими группами и целыми подразделениями: организованно сложили оружие 308 солдат и 9 офицеров 418-го пехотного полка. 19 пленных выразили желание выступить в агитпередачах, еще 12 — добровольно вызвались возвратиться в свои части, чтобы распропагандировать и привести с собой сослуживцев...

Намеченная цель во многом была достигнута.

От «Севера» до «Юга»

Конечно, не всегда агитоперации были успешными. Случалось, что они и не достигали намеченной цели. Разные на то были причины, не последнее место среди них занимали и объективные условия. Однако частные неудачи не могли, разумеется, перечеркнуть значения агитоперации как важного средства идеологического [210] воздействия на солдат и офицеров противника, как наиболее целесообразной формы организации «внешней политработы». Мы неизменно отводили агитоперациям ведущую роль в пропагандистском обеспечении боевых действий войск. Так было и в ходе крупнейших сражений, развернувшихся в начале 1944 года против немецких групп армий «Север» и «Юг».

Группа армий «Север» не выполнила задачу, поставленную фюрером, — «стереть с лица земли» Ленинград. Город на Неве стоял неколебимо. Мужество и героизм, проявленные ленинградцами во все 900 дней блокады, являлись неотразимым аргументом в пользу того, что «Ленинград ист унбезигбар» (непобедим). Прорыв блокады зимой 1943 года придал этим аргументам еще большую убедительность. В листовках, издававшихся политорганами Ленфронта, подчеркивалось: немецкое командование бессильно что-либо сделать, положение защитников Ленинграда прочно, как никогда. Пропаганда политорганов давала немецким солдатам пищу для размышлений, вызывала у них сомнения и неуверенность в завтрашнем дне, порождала пораженческие настроения. Обо всем этом доложил мне вернувшийся из командировки в войска фронта старший инструктор нашего отдела И. П. Байков, высокообразованный, опытный политработник, для которого Ленинград был родным городом.

— Что же все-таки нового, поучительного у ленинградцев? — поинтересовался я у него.

У Иосифа Петровича много впечатлений, и он охотно рассказывает об агитпередачах и листовках, особенно об их тематике. По его наблюдениям у немецких солдат пользуются заслуженной популярностью так называемые маскировочные издания-«Известия для войск» и «Ротные беседы». По форме и внешнему виду они не отличались от одноименных официальных выпусков вермахта. Но, взяв в руки советские пропагандистские издания, редко кто из немецких солдат отказывал себе в удовольствии дочитать их до конца: всем хотелось узнать, о чем же говорит «файндпропаганда», листовки которой строго-настрого предписывалось сдавать в штаб, где они складывались в специальные зеленые «папки яда».

Байков рассказал и о такой инициативе политработников дивизий, как непрерывное — через листовки и агитпередачи — оповещение вражеских войск о том, что [211] красноармейцам боевого охранения вменяется в обязанность оказывать помощь немецким солдатам, переходящим линию фронта, и сопровождать их до ближайшего штаба Красной Армии. Хорошо был налажен и выпуск («Почты военнопленных» — небольших листовок с письмами (и портретами пленных солдат) к товарищам по .роте или к родным в Германию. «Почта», уже сама по себе агитируя за плен, вносила элемент деморализации, ослабляя силы противника. Ту же цель преследовало обращение 88 немецких пленных (взятых ранее под Шлиссельбургом) «Ко всем солдатам германской армии у Ленинграда и на Волхове». В обращении, разоблачалась ложь гитлеровского командования, утверждавшего, будто русские расстреливают пленных из чувства мести к немцам за их осаду Ленинграда. 88 пленных призывали своих соотечественников прекратить сопротивление, сдаться в плен и таким образом сохранить себе жизнь: «От Ленинграда до Германии далеко, и вряд ли кто уцелеет иным способом...»

Идеологическое воздействие на противника осуществлялось и с партизанских баз, которых на территории Ленинградской области, в районах Пскова и Новгорода было немало. Успешно действовала пропагандистская бригада, которую возглавлял капитан В. Л. Мартенс (сын широко известного революционера-ленинца Л. К. Мартенса, члена партии с 1893 года). Политуправление Северо-Западного фронта сформировало эту бригаду еще в сентябре 1943 года. В ее состав вошли капитан (И. А. Бейдлин, старший инструктор седьмого отдела политуправления фронта, и группа антифашистов из числа пленных, в том числе ефрейтор Ганс Шерхаг, руководитель группы, и его помощник солдат Рудольф Блайл. Оба они из рабочих, оба выпускники антифашистской школы. (Шерхаг перешел на сторону Красной Армии добровольно, выполняя наказ своего отца.)

Перед пропагандистской бригадой стояла задача: вручить письмо вице-президента НКСГ генерала фон Зейдлица командующему группой армий «Север» генералу Кюхлеру. Зейдлиц убеждал Кюхлера перейти вместе с его войсками на сторону НКСГ. Бригада имела также поручение создать подпольные антифашистские организации в частях противника, издать листовки к немецким солдатам и офицерам.

В ночь на 7 декабря самолет Ли-2 пересек линию [212] фронта и выбросил пропагандистов на парашютах точно в заданном районе — в расположении 7-й партизанской бригады. Её командир А. В. Алексеев и комиссар А. Ф. Майоров тепло встретили новых бойцов, создали все необходимые условия для их работы. Довольно скоро мне стало известно, что немецкое командование весьма обеспокоено появлением в своем тылу нашей пропагандистской бригады, особенно группы антифашистов. Один из трофейных документов — очередной выпуск «Общевойсковых ведомостей» («Альгемайне хеересмиттайлунген») начинался прямо с грозного предостережения: «Внимание! Советские агенты-парашютисты!» Разумеется, истинные мотивы деятельности немецких патриотов искажались, они были названы предателями, шпионами и диверсантами; ставилась задача взять их живыми и предлагалось «сразу же доложить в главное имперское управление безопасности в Берлин».

Подробности же о работе антифашистов я узнал непосредственно от капитана Мартенса, когда 7-я партизанская соединилась с передовыми частями наступающей Красной Армии и Вильгельм Людвигович вернулся в Москву. Изложение нашей беседы помечено в моей записной книжке 29 марта. За те почти четыре месяца, которые пропагандисты и антифашисты провели у партизан, они участвовали во всех боевых делах 7-й бригады. Антифашисты не раз бывали и в Порхове и в Пскове; сведения, которые они приносили, особенно о моральном состоянии гарнизонов, отличались точностью и разносторонностью. Было написано немало листовок — небольших по объему, но предметных и по-настоящему боевых. В них сообщалось о разгроме отдельных полков и дивизий 18-й немецкой армии, о десятках тысяч убитых и искалеченных. Листовки размножались на пишущей машинке и распространялись среди солдат, отправлявшихся на передовую взамен убитых.

А вот создать во вражеских частях антифашистские группы не удалось. Капитан Мартенс объяснял это тем, что немецкие полки и батальоны часто сменялись, поспешно покидая район действий партизан. Тем не менее он считал, что создание антифашистских групп — задача реальная, надо только и впредь практиковать засылку в тыл врага пропагандистских бригад.

Мартенс тепло говорил о трех антифашистах, погибших при выполнении важного задания (к сожалению, [213] их имена я не записал), сообщил, что Ганс Шерхаг и Рудольф Блайл спасли тяжело раненного капитана Бейдлина.

От себя добавлю, что в июле 1944 года Шерхаг и Блайл действовали в составе антифашистской группы в тылу врага на территории Белоруссии. После войны они стали «активистами первого часа» — так называют в ГДР антифашистов — первых участников строительства социализма на немецкой земле.

Что касается выводов капитана Мартенса о значении пропагандистской работы с партизанских баз, то они полностью подтвердили наши предположения. Конечно, сразу, одной агитоперацией, проблему решить трудно, да, пожалуй, и немыслимо. Но мы и не рассчитывали на сиюминутные результаты, далеко не всегда достижимые, а ориентировались на потенциальные возможности этого метода политработы, позволяющего вторгаться в вермахт с тыла, подрывать боеспособность его частей, особенно в канун или в ходе наступательных операций Красной Армии. Я уже не говорю о том, что пропагандистские бригады, заброшенные к партизанам, позволяли им устанавливать связи с антифашистски настроенными солдатами вражеских гарнизонов, срывать планы переброски сил противника.

В феврале 1944 года Совет военно-политической пропаганды принял предложение НКСГ направить письма пленных генералов-антифашистов Зейдлица, Даниельса и Латмана командующему группой армий «Север» генерал-фельдмаршалу Кюхлеру и его заместителю генералу Бушу. В письмах они призвали поставить «будущность народа выше, чем будущность Гитлера» и тем спасти Германию. Генералы-антифашисты предлагали своим бывшим коллегам прекратить бесперспективную войну, отвести армии на имперские границы, оставить «русским оккупированную часть их родины в неразрушенном состоянии».

Письма были направлены в политуправления трех фронтов — Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского — с тем, чтобы из разных пунктов и разными средствами вручить их адресатам. Вручение писем заняло две недели. В этих целях были использованы усилия разведчиков, летчиков и немцев-антифашистов. Полезную инициативу проявил начальник седьмого отдела политуправления Ленфронта подполковник С. Н. Подкаминер: [214] ему удалось распропагандировать двух пленных эсэсовских офицеров, которым угрожал расстрел за совершенные преступления, и убедить их вручить письма генералов-антифашистов генералу СС Шернеру, командующему группировкой в районе Нарвы. Шернер, Кюхлер и Буш отвергли предложение генералов-антифашистов. Об этом, как и о содержании самих писем, тотчас стало известно немецким солдатам и офицерам — через наши агитпередачи и листовки. Дух сопротивления вражеских войск заметно падал, а затем последовала и капитуляция многочисленных групп солдат во главе с офицерами.

«Чем я мог ответить на советскую пропаганду? — делился своими мыслями на допросе пленный командир одной из пехотных дивизий. — Во-первых, я отдавал приказы, что листовки нельзя читать, что с ними надо бороться... Разумеется, я всегда искал случая, чтобы показать неправдивость вашей пропаганды, чтобы найти отдельные ошибки и неудачные выражения. Должен признать, что вы не часто давали мне для этого повод».

Что ж, эти признания не лишены оснований.

Мы, конечно, понимали, что главное — это удары по врагу оружием. Победа под Ленинградом и Новгородом была добыта . войсками Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов в тяжелых и ожесточенных сражениях. Большой вклад в эту победу внесли Балтийский флот, дальняя авиация, ленинградские партизаны. Группа немецких армий «Север» понесла тяжелое поражение. Она была отброшена на запад на 220-280 километров. 3 ее дивизии уничтожены, а 17 — разгромлены. В итоге наступления блокада Ленинграда была подлостью снята, освобождена территория почти всей Ленинградской и Калининской областей.

Значительными были и результаты январско-февральского наступления войск всех четырех Украинских фронтов, нанесших большой урон группе армий «Юг» под Житомиром и Бердичевом, Кировоградом и Корсунь-Шевченковским, Ровно и Луцком, Никополем и Кривым Рогом. В этих сражениях широко применялось оружие пропаганды. В листовках и агитпередачах политуправлений этих фронтов прежде всего напоминалось об уроках Сталинграда, говорилось о неизбежности окружения и отсечения вражеских дивизий, о бессмысленности сопротивления ввиду превосходства Красной Армии в живой [215] силе и технике, о гуманных условиях жизни в советском плену, а также о том, что Гитлер войну уже проиграл и его попытка затянуть ее выгодна не для солдат, не для Германии, а лишь для Гитлера и его клики, пытающихся спасти свою шкуру ценою новых тысяч немецких жизней.

Прорвав оборону противника, наши войска окружили в районе Корсунь-Шевченковского крупную вражескую группировку: 10 дивизий и 1 бригаду. Политорганы 2-го и 1-го Украинских фронтов получили задачу помочь войскам склонить окруженных к капитуляции. Редкую ночь не вызывали меня к прямому проводу в то горячее время начальники седьмых отделов политуправлений этих двух фронтов, информируя о ходе работы или запрашивая помощь для ее усиления. В полную силу действовали печатные и устные средства пропаганды — одних только листовок было издано и распространено свыше 2 миллионов экземпляров, проведено более тысячи агитпередач. Сотни распропагандированных пленных уходили в котел для того, чтобы воздействовать на противника изнутри. Политорганы проявили немало инициативы. Наряду с «Памяткой немецкому солдату о русском плене» они издали листовку о жизни в плену немецких генералов и офицеров. Опыт учил, что, пока в гитлеровской армии нет антивоенного, а тем более революционного движения, массовая организованная капитуляция, которой, собственно, и добивались командиры и политорганы Красной Армии, была более вероятна с участием и по приказу генералов и высших офицеров. Воздействовать на них — эту задачу и преследовали листовки политорганов 1-го и 2-го Украинских фронтов, в том числе листовка, обращенная «К немецким генералам, офицерам и солдатам 11-го и 42-го армейских корпусов». Как видим, на первое место были доставлены генералы и офицеры, а не солдаты, как это делалось обычно. В обстановке, когда противник окружен, когда неясна позиция его командования, такая форма обращения (и к генералам и к солдатам) представлялась нам вполне приемлемой. Она не сковывала инициативы солдат, их борьбы за выход из преступной и бесперспективной войны. Напротив, «Сталинград», о котором на фронте знал каждый немецкий солдат и генерал, становился явью для окруженных у Корсунь-Шевченковского. Перед каждым из них стоял один и тот же вопрос: [216] «Быть или не быть?» А если точнее: «Жить или не жить?». Самый убедительный ответ — пример Сталинграда: смерть или жизнь — оказаться в числе убитых или пленных. Опыт — лучший учитель!

Для координации усилий седьмых отделов двух фронтов Главное политическое управление направило в район Корсунь-Шевченковского пропагандистскую бригаду во главе с подполковником Валентином Иосифовичем Немчиновым. В бригаду по рекомендации Национального комитета «Свободная Германия» вошли два антифашиста — уже знакомый читателю капитан Э. Хадерман и майор Г. Леверенц. Вскоре от Немчинова стали поступать сообщения. Первыми успеха добились пропагандисты политотдела 27-й армии 1-го Украинского фронта, руководимые майором М. Е. Шерстинским: на их счету два групповых перехода немецких солдат во главе с офицерами. Удачным оказался старт и представителей НКСГ — они распропагандировали 13 пленных солдат, подготовив их к выполнению заданий в котле. Активно действовал представитель Союза немецких офицеров на этом фронте — вице-президент СНО полковник Л. Штейдле. Он сутками не вылезал из лагеря для военнопленных, проводил там собрания и митинги, распропагандировал свыше 50 солдат и офицеров, которые вернулись в котел, в свои части, чтобы склонить к капитуляции командование этих частей (Л. Штейдле находился на фронте до конца войны, шагая в ногу с солдатами Красной Армии, и ныне является активным общественником в ГДР). На 2-м Украинском фронте такую же работу проводил представитель СНО — майор Б. Бехлер, с которым группа подполковника Немчинова установила связь.

В те дни президиум Национального комитета «Свободная Германия» и президиум Союза немецких офицеров с согласия Верховного командования Красной Армии направили на 1-й Украинский фронт представительную группу генералов и высших офицеров — антифашистов, в том числе вице-президента НКСГ фон Зейдлица, вице-президента СНО Корфеса. Перед этой группой ставилась задача склонить командование окруженной группировки войск на сторону НКСГ, а в случае отказа — повлиять на офицеров и солдат, добиться их перехода явочным порядком, вопреки решению немецкого командования. Группу НКСГ и СНО сопровождал на фронте заместитель [217] начальника Главного политического управления Красной Армии генерал-лейтенант И, В. Шикин, обеспечивавший необходимый контакт группы с командованием и политорганами фронта.

К моменту, когда группа прибыла на фронт (8 февраля), командованию окруженной немецкой группировки был вручен ультиматум, подписанный заместителем Верховного Главнокомандующего Маршалом Советского Союза Г. JK. Жуковым и командующими войсками 1-го и 2-го Украинских фронтов генералами армии Н. Ф. Ватутиным и И. С. Коневым. Ультиматум отличался конкретностью и убедительностью: сложить оружие предлагалось во избежание напрасного кровопролития — окружение полное, посланные на помощь дивизии разгромлены; никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения нет. Условия капитуляции самые гуманные: всем офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, гарантировалась жизнь и безопасность, а после окончания войны — возвращение в Германию или в любую другую страну, по желанию; всем сохранялась военная форма, знаки различия и ордена, личная собственность и ценности, а старшему офицерскому составу, кроме того, — и холодное оружие; всем раненым и больным обеспечивалась медицинская помощь, всему личному составу — питание...

Начальник седьмого отдела политуправления фронта Л. А. Дубровицкий по прямому проводу доложил мне о том, как был вручен ультиматум. Наших парламентеров, в числе которых был сотрудник седьмого отдела, принял в штабе окруженной группировки немецкий полковник. С ним находилась большая группа офицеров, проявивших повышенный интерес к ультиматуму (текст ультиматума тут же передавался по телефону старшему начальнику). Чувствовалось, что офицеры готовы при-пять ультиматум. Полковник заявил, что парламентеры получат ответ в установленном порядке. Командиры двух окруженных корпусов генералы Штеммерман и Либ дали понять, что лично они, желая спасти жизнь своих солдат, склонны принять ультиматум, однако вынуждены отклонить его по приказу Гитлера. Как стало известно позже, Гитлер, получив информацию о настроениях Штеммермана и Либа, пришел в ярость. Он приказал им сражаться до последнего патрона и солдата — «вплоть до самоубийства», — но не капитулировать и поручил командование [218] всей окруженной группировкой группенфюреру СС Гилле, командиру танковой дивизии СС «Викинг». Отклонение ультиматума и приказ Гитлера послужили основанием для острой разоблачительной кампании, которую развернули политорганы и группа НКСГ и СНО.

Генералы-антифашисты направили командующему группой армий «Юг», командирам окруженных корпусов и дивизий персональные послания. Этим подчеркивалась их личная ответственность за судьбу десятков тысяч солдат и офицеров. В посланиях содержался призыв, продиктованный уроками Сталинграда: рвать с Гитлером, его войной, сохранить жизнь окруженным, «стать под черно-бело-красное знамя НКСГ». И хотя послания получили все, кому они предназначались, ни один из адресатов не ответил и не принял предложения: гестапо было начеку и вовремя изолировало тех генералов, которые склонны были откликнуться на призыв антифашистов. Тогда фон Зейдлиц и члены его группы обратились с листовкой к офицерам и призвали их к истинно патриотическому подвигу — во главе своих подразделений выйти из котла, сложить оружие и отдать себя во власть представителей НКСГ. Последовал ряд таких переходов, по массовой капитуляции все же не было. Генералы-антифашисты не прекратили своих усилий: они обратились с листовкой непосредственно к унтер-офицерам и солдатам, а также провели серию агитпередач по трофейной боевой рации...

А на переднем крае продолжали самоотверженно действовать наши пропагандисты. Многие из них проявили в те дни несгибаемое мужество и героизм. Считаю своим долгом особо рассказать об одном из них — капитане Юрии Ватере, старшем инструкторе политотдела дивизии. Сравнительно молодой человек, он имел за плечами большой опыт: был активным участником революционного подполья в буржуазной Латвии. В Великую Отечественную войну Ватер стал политработником Латышской горнострелковой дивизии. Под Корсунь-Шевченковским его боевой пост находился у самого котла. Каждый вечер он вел агитпередачи, перевозя МГУ с одного участка на другой. Часто его обстреливали, но бывало, что слушали спокойно. Когда 12 февраля немецкие части предприняли попытку вырваться из окружения в районе деревни Шендеровка, там, где он находился, Ватер не отступил. Отправив МГУ в безопасное место, вместе с [219] группой бойцов он принял бой. Был ранен в шею, но поле боя не оставил — как и в 1942-м, под Старой Руссой, сам сделал себе перевязку (гражданская профессия — медик) и продолжал отражать атаки эсэсовцев. Его опять ранило — пулеметная очередь прошила живот. Двое бойцов отнесли капитана в хату. И он снова не ушел от боя: понимая, что часы его сочтены, Юрий Ватер отослал бойцов, а сам лег за пулемет, чтобы прикрыть их отход. Он отразил четыре атаки, уничтожил десятки фашистов, пока не пошла кровь горлом. Эсэсовцы схватили его, истекающего кровью, набросили на шею петлю из электропровода и повесили на крюке... Так погиб Юрий Ватер, храбрый боец и страстный пропагандист. Он посмертно был награжден орденом Ленина.

* * *

Листовки политорганов Красной Армии, их агитпередачи, письма, обращения и радиовыступления генералов из НКСГ и СНО, агитация антифашистов в котле — все это, несомненно, усиливало деморализацию окруженных, которую не могла теперь уже приостановить нацистская пропаганда, тем более что ее главный козырь — «Нас освободят!»-был побит 16 февраля при новой попытке прорвать окружение.

«Под снежным покровом вырисовывались контуры убитых, — свидетельствовал один хауптштурмфюрер из дивизии СС «Викинг». — Труп возле трупа на протяжении нескольких километров тесными рядами». Это место «прорыва» возле Лисянки. Здесь окончили свое существование 10 окруженных дивизий, Здесь нашла свой конец и танковая дивизия СС «Викинг». А группенфюрер Гилле, который заблаговременно покинул ее на произвол судьбы, получил за это в ставке фюрера мечи к дубовым листьям Рыцарского креста. Большая часть его солдат — среди 55000, погибших в котле. Но часть солдат дивизии «Викинг» находилась среди 18000 спасшихся в плену. Я не хотел бы закончить, не упомянув о том, что оставшиеся в живых раненые были подобраны и отправлены в госпиталь».

К этой горькой, но правдивой картине, нарисованной пленным очевидцем, мне, пожалуй, нечего добавить. Конечно же фашистская пропаганда попыталась замолчать поражение вермахта под Корсунь-Шевченковским. Больше того, ОКВ объявило это сражение своим «успехом». [220]

Но шила в мешке не утаишь. Еще в тот день, когда солдаты и офицеры группы армий «Юг» начали сдаваться в плен большими группами, сотрудники нашего отдела собрались у Д. З. Мануильского, чтобы подвести итоги пропагандистской работы в этой операции. Тогда и были написаны две листовки: «После Сталинграда — Корсунь-Шевченковскпй» и «Правда о новом преступлении Гитлера», в которых мы разъясняли немцам на фронте и в тылу, почему погибли еще 55 тысяч их соотечественников. «Гитлер обманул немецкие войска, гарантируя им спасение извне... После провала попыток освобождения извне он продолжал их обманывать, приказав прорываться собственными силами... И в последнюю минуту он обманывал обреченную группировку, отдав приказ пожертвовать собой, кончать самоубийством... Не только два немецких армейских корпуса западнее Черкасс, но и всю немецкую армию на Востоке Гитлер превращает в армию смертников и самоубийц. Но самоубийство — это выход для Гитлера и его обанкротившейся клики. Для немецких солдат л офицеров есть другой выход из проигранной войны... Этот выход указали 18200 солдат и офицеров, которые перестали верить Гитлеру, порвали с ним и сложили оружие».

В первых числах марта появился новый программный документ Национального комитета «Свободная Германия» — «25 тезисов об окончании войны», который был издал миллионным тиражом. Документ отвечал на вопрос: «Как выйти из войны?» — главный вопрос, волновавший немцев, более всего занимавший их умы. Нацистская пропаганда ответила на него устами Геббельса: «Победить или погибнуть». НКСГ разъяснял, что победа невозможна, гибель же народа немыслима: «Продолжение войны — гибель, окончание войны — спасение». Но с Гитлером никто мира заключать не будет, поэтому его свержение — единственный путь для окончания войны. НКСГ призывал всех «национально сознательных» немцев в Германии и на фронте «понять необходимость» антифашистской борьбы: «За спасение Германии!.. Гитлер должен пасть, чтобы Германия жила!»

Настроения кончать войну и рвать с Гитлером особенно усилились в армиях стран — сателлитов Германии. Я уже упоминал, что выход из войны Италии еще более обострил противоречия внутри фашистской коалиции. Разумеется, политорганы учитывали эти процессы, обращаясь [221] к войскам противника, в том числе к солдатам румынских дивизий, действовавших на южном направлении.

Задолго до наступления советских войск на Крым Главное политическое управление направило в крымское подполье специальную пропагандистскую группу, которую возглавлял подполковник С. И. Самойлов, старший инструктор нашего отдела, опытнейший партработник и отличный знаток Румынии, психологии ее солдат и офицеров. Его группа должна была поддержать весьма удачно начатые действия политорганов 4-го Украинского фронта по разложению румынских и немецких дивизий. Политорганы искусно создавали у противника «психологию окружения», неизбежного разгрома и гибели, поскольку с суши 200-тысячная группировка была блокирована, отрезана от группы армий «Юг», а с моря ей угрожал наш Черноморский флот.

Энергично — с размахом, инициативно, творчески — работал начальник седьмого отдела политуправления фронта полковник С. И. Тюльпанов. В сражениях на Миуссах и под Мелитополем пропагандистам фронта удалось добиться до 50 добровольных групповых переходов в плен. С 1 ноября 1943 года по 7 апреля 1944 года (до начала Крымской операции) пропагандисты вели массированное наступление на солдат противника — среди них было распространено около 4,5 миллиона экземпляров листовок, не говоря уже об агитпередачах, причем на этот раз — в отличие от обычной практики — Военный совет фронта разрешил с целью устрашения выпускать «предупредительные» листовки о предстоящем крупном наступлении превосходящих сил Красной Армии. Полковник Тюльпанов поддержал предложение начальника седьмого отделения политотдела 2-й гвардейской армии майора Квасова об организации так называемых ультимативных передач, в которых выступали бы командующий армией и командиры дивизий. Это предложение было одобрено командованием. Командующий 51-й армией генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер пошел еще дальше: он гам указывал, где и когда вести агитпередачи, с какими лозунгами обращаться к той или иной немецкой дивизии; расписывал он и время и место распространения листовок. В ходе операции политорганы фронта издали и распространили 110 листовок, общий тираж которых составил почти 3,5 миллиона экземпляров. [222]

«Это были незабываемые дни, — признавался пленный румынский лейтенант из 11-й пехотной дивизии. — Мы походили на затравленных зверей: с одной стороны — удары ваших частей, а с другой — атаки вашей пропаганды, буквально не дававшей нам покоя и совершенно замучившей нас своей неотвязной настойчивостью». Вот так, силой оружия и пропаганды создавался психологический надлом, в результате которого этот лейтенант, как и другие офицеры, приказал солдатам роты бросить оружие при первом же появлении советских бойцов.

На румынские дивизии — 10-ю пехотную и 9-ю кавалерийскую — основательно воздействовали румынские антифашисты из пленных, работавшие в тесном контакте с политорганами Красной Армии. О прибытии антифашистов на фронт сразу же стало известно румынским солдатам и офицерам — они приглашались на переговоры. Советское командование гарантировало им безопасный проход — туда и обратно — через линию фронта. Началась агитация за выход из войны и разрыв с фашистской Германией. Не была упущена и возможность использовать родственные и дружеские отношения. Так, антифашист Константинеску написал письмо своему шурину капитану Попеску, командиру 2-го эскадрона 9-й дивизии, дав ему понять, что ожидать нового наступления русских, в котором легко потерять голову, — большой грех перед богом и румынским народом. Автор письма предлагал либо прислать делегата, либо самому прийти на переговоры. Другой антифашист направил письма знакомым офицерам-пехотинцам: он указывал на критическое положение Германии — «румыны теперь тянут уже разбитую повозку Гитлера», советовал не проявлять малодушия и рвать с гитлеровцами. Усилия антифашистов не пропали даром. Солдаты румынских дивизий в массе своей бросали оружие перед наступающими бойцами Красной Армии.

Так строилась пропаганда на 4-м Украинском. А вот от пропагандистской группы, посланной в крымское подполье, сведения к нам поступали редко и скупо. С тем большим интересом я выслушал подполковника С. И. Самойлова, когда он, пробыв полгода в тылу врага, вернулся в Москву. Первое, что отметил Самуил Исаакович, — это та большая помощь, которую оказали его группе командиры партизанских отрядов и руководители подпольных партийных организаций. Так, в партизанских [223] отрядах к тому времени уже действовали в качестве разведчиков перешедшие на нашу сторону солдаты и офицеры из словацкой, хорватской и румынской дивизий — они-то и составили актив группы Самойлова. Тепло говорил он о членах своей группы. И конечно же первой назвал Таню Петрову (политэмигрантка Т. И. Лябис). Я хорошо знал эту необычно светловолосую для румынок девушку — она активно помогала нам издавать для румынских военнопленных газету «Грайул Ноу» и все время настойчиво просилась на фронт: «туда, где кипит борьба, а не бумага», как полушутя-полусерьезно говорила она. Душевная щедрость, большая внутренняя сила и воля, не сломленная тюрьмами боярской Румынии, опыт революционной борьбы (перед самой войной Таня входила в руководство румынского комсомола, работавшего в подполье) — все это очень пригодилось ей в Крыму. Таня знала, о чем и как надо говорить со своими соотечественниками-солдатами. В этом и состояла ей главная задача: она писала листовки, после обсуждения их размножали на портативной «партизанке», а разведчики и местные жители распространяли эти листовки среди румынских солдат и офицеров.

Инициативно работал член пропагандистской группы Константин Донча, румынский коммунист. Он проник (не без помощи симферопольских подпольщиков) в румынский гарнизон и завязал крепкие связи с солдатами. Ему удалось распропагандировать одного сержанта из команды штаба корпуса и создать в гарнизоне антифашистскую группу. С ее помощью Донча распространял листовки, собирал материал, необходимый для листовок. Через эту группу в руки командиров румынских дивизий попали посланные нами антифашистские письма двух пленных румынских генералов. Надо ли говорить, что все это оказывало определенное влияние на солдат и офицеров, психологически подготавливало их к встрече с Красной Армией, к переходу на ее сторону.

Константин Донча — человек необычайной боевой биографии. Рабочий-железнодорожник, он был сослан на каторгу за участие в революционной пропаганде, бежал с каторги и сражался добровольцем в республиканской Испании. А вот теперь воевал оружием слова за правое дело на стороне Красной Армии...

Набором и изданием листовок ведал офицер-политработник Яков Булан, молдаванин по национальности, в [224] прошлом газетчик. Он умел работать в любой обстановке, и хотя противник частенько прочесывал партизанские леса, листовки, пахнущие свежей типографской краской, неизменно появлялись не только на стенах домов, но и в карманах вражеских шинелей, а то и под тарелкой супа в столовой... Командир партизанского соединения П. Р. Ямпольский и комиссар Н. Д. Луговой заботились о том, чтобы листовки вовремя попадали к симферопольским подпольщикам, а те уже распространяли их среди оккупантов.

Всего пропагандистской группой было издано 26 листовок: 20 на румынском и 6 на немецком языках.

— Не так уж много, — сказал Самойлов, подводя итоги работы группы.

Но сделано было немало — группа могла бы доложить о конечных результатах: в марте, накануне прочесывания алуштинских лесов, 123 солдата противотанковой роты 1-й горнострелковой румынской дивизии отказались выступать против партизан — они были арестованы и содержались в симферопольской тюрьме; 12 апреля организованно перешел в плен артдивизион горнострелковой румынской дивизии во главе с майором и капитаном (у них была записка руководителя подпольной группы); другая группа со старшим лейтенантом из 1-й горнострелковой дивизии перешла с 6 автомашинами. Количество таких переходов с 8 апреля непрерывно увеличивалось. Под натиском наступавших 2-й гвардейской и 51-й армий 4-го Украинского фронта, а затем и Отдельной Приморской армии немецкие и румынские дивизии поспешно откатывались к Севастополю, теряя живую силу и технику. Политорганы 4-го Украинского фронта теперь подрывали у противника иллюзии на спасение морем или за севастопольскими укреплениями. В листовках и агитпередачах сообщалось, где, когда и какой корабль или транспорт потоплен и солдаты каких частей ушли на дно вместе с ним. Лозунг «Кто сядет на корабль — погибнет!» возымел действие — немцы, сдаваясь в плен, заявляли: «Лучше уж остаться в России, чем пойти на корм акулам».

Политуправление фронта издало 13 иллюстрированных листовок о жизни в советском плену, указывавших на возможный выход из того состояния страха, ужаса и отчаяния, в котором пребывали войска противника. «Вам не уйти из Крыма по морю, — говорилось в одной из [225] листовок. — Ваши корабли гибнут в Севастополе и в Казачьей бухте, в прибрежном районе и в открытом море, в Констанце...» Далее в листовке шло перечисление льгот для сдавшихся в плен без сопротивления и следовал призыв к солдатам «самим расчищать себе дорогу к жизни». Весомо звучал и голос самих пленных, призывавших последовать их примеру. Так, плененный командир батальона 117-го пехотного полка обращался к командиру полка Опперману: «Господин полковник! Помните, как при отступлении с Ишуни вы в присутствии командира дивизии полковника Адама доложили, что у вас осталось только 30 человек? Помните, как вы говорили тогда, что дальнейшая борьба в Крыму — полная бессмыслица? Почему же вы не делаете выводов из этого справедливого заключения? Почему вы не потребуете, чтобы было прекращено бессмысленное кровопролитие? Я и 16 находившихся при мне солдат и унтер-офицеров сдались в плен. Этим я спас их от бессмысленной смерти. Вы также обязаны принять меры, чтобы бесполезное истребление наших людей было немедленно прекращено».

По свидетельству пленного офицера, после удара советских войск многие немецкие солдаты не хотели рисковать жизнью и убегали к берегу или отсиживались за сопками, ожидая прихода Красной Армии. Всюду царил хаос, а на мысе обстановка была «хуже, чем при Дюнкерке».

На Херсонесский мыс вышло до 30 тысяч вражеских солдат и офицеров. За листовки они хватались как за спасательную соломинку. С ними сдались в плен более 20 тысяч, в том числе 2 генерала, 6 полковников и 60 майоров. Докладывая об этом по прямому проводу, полковник Тюльпанов отметил, что под Севастополем не было случая, чтобы немецкие солдаты сражались до конца, не было ни одного самоубийства офицеров из-за страха перед возмездием в плену или согласно канонам «офицерской чести», как это наблюдалось при критических ситуациях раньше. Значит, оружие пропаганды оказало существенную помощь войскам в пленении крымской группировки противника. По сообщениям Совинформбюро, с 8 апреля по 12 мая противник в Крыму потерял наряду с огромным количеством боевой техники 111587 солдат и офицеров, из них сдались в плен 61587 человек. О новом крупнейшем поражении гитлеровской [226] армии с быстротою молнии были оповещены войска вермахта на всех направлениях советско-германского фронта. Миллионы листовок и тысячи передач известили о «разгроме германской группы армий «Юг» и о выходе Красной Армии на государственную границу — реку Прут».

* * *

Новые, более сложные задачи для политорганов, их седьмых отделов и отделений вытекали из приказа № 70 Верховного Главнокомандующего от 1 мая 1944 года. Речь шла о том, чтобы организовать мощное идеологическое наступление на врага, всемерно содействовать боевым действиям войск, которые были призваны освободить от гитлеровских захватчиков не только советскую землю, но и союзные нам страны Западной Европы.

Одна из наших задач состояла в том, чтобы всемерно усиливать деморализацию союзников Гитлера. Они не могли не видеть, что Германия проиграла войну. В приказе Верховного Главнокомандующего указывалось: «И чем скорее народы этих стран поймут, в какой тупик завели их гитлеровцы, чем быстрее прекратят они всякую поддержку своих немецких поработителей и их сподручных — Квислингов в своей собственной стране, тем меньше жертв и разрушений понесут эти страны от войны, тем больше они могут рассчитывать на понимание демократических стран»{74}

Так обозначились новые важные аспекты деятельности политорганов среди войск и населения противника. Теперь надо было сориентировать пропагандистов, вооруженных уже накопленным опытом. Эта цель и ставилась перед вторым Всеармейским совещанием работников седьмых отделов и отделений. Мы вынесли на обсуждение следующие вопросы: работа среди войск противника на различных этапах наступательных операций: прорыв, окружение, преследование (доклады начальников седьмых отделов политуправлений 1-го и 2-го Украинских фронтов); практика взаимодействия политорганов с НКСГ на фронтах (доклады начальников седьмых отделов политуправлений 3-го и 4-го Украинских фронтов); основные недостатки устной и печатной агитации на [227] фронте среди войск противника и задачи улучшения ее содержания и повышения мобильности (полковник И. С. Брагинский); новые формы и средства политработы среди войск и населения противника и их применение в конкретных условиях (полковник М. И. Бурцев).

Чтобы совещание принесло как можно больше пользы, в войска заранее были посланы инспекторы Главного политического управления, которые изучали положение дел на месте, помогали готовить доклады, выводы, предложения и рекомендации...

15 мая в Центральном Доме Красной Армии собрались начальники политорганов некоторых фронтов, руководители отделов политуправлений, пропагандисты политотделов, литераторы и журналисты, дикторы, начальники антифашистских школ, представители немецкого антифашистского движения, в том числе НКСГ. Среди участников совещания — начальник седьмого отдела Главного политического управления Военно-Морского Флота полковник К. А. Денщиков, моряки пропагандисты Л. Н. Великович (Северный флот) и Н. В. Краснопольский (Черноморский флот).

Совещание продемонстрировало подлинный интернационализм, богатство форм, средств и методов политработы, которую развернули политорганы Красной Армии среди войск и населения противника. В докладах и прениях отмечалось, что значительно возросла роль официальных документов: приказы, ультиматумы, обращения советского командования повысили доверие у вражеских солдат и офицеров к листовкам и агитпередачам. Участники совещания высоко оценили различного назначения агитоперации, успешное проведение которых во многом зависело от хорошо налаженной, достоверной информации о противнике.

Большой разговор на совещании шел о боевом содружестве политорганов Красной Армии с представителями антифашистского движения, и в первую очередь с НКСГ, Это содружество позволяло не только расширять и углублять антигитлеровскую, антифашистскую направленность пропаганды, но и организовывать воздействие на вражеские войска изнутри. Правда, эффективность воздействия была не везде одинакова. К примеру, на 2-м Прибалтийском фронте в ходе зимних боев в противостоящие части врага было направлено всего лишь 11 агитаторов-антифашистов. Руководители политорганов фронта [228] даже не смогли толком доложить, каких же конкретных результатов при этом удалось достигнуть. Иное положение на Украинских фронтах. На 2-м и 3-м линию фронта перешли 277 агитаторов-антифашистов. Они распропагандировали и привели с собой 2195 немецких солдат и офицеров. Участники совещания цитировали приказы немецких военных должностных лиц, которые не раз и не два подчеркивали «особую опасность» для вермахта солдат и офицеров, возвращавшихся из советского плена.

Конечно, непосредственный привод распропагандированных — важный, но не единственный показатель работы агитаторов-антифашистов. Они вносили в среду немецких солдат деморализующие настроения. «Работа агитаторов-антифашистов из пленных в расположении противника на переднем крае, — отмечал в донесении начальник политуправления 4-го Украинского фронта генерал-лейтенант М. М. Пронин, — одно из весьма действенных средств разложения войск противника. Этот вид пропаганды содействует более быстрому преодолению боязни немцев перед русским пленом и повышает доверие немецких солдат ко всем другим формам нашей пропаганды»{75}.

На совещании отмечалось, что антифашисты активно участвуют в агитации на переднем крае. Только на одном 3-м Белорусском фронте сторонники Национального комитета «Свободная Германия» провели около 8000 агитпередач; два фронтовых уполномоченных НКСГ — Гольд и Буценд написали 23 обращения к немецким солдатам. Всего же на фронтах было 17 уполномоченных НКСГ, которые имели своих доверенных во всех армиях и в большинстве дивизий. В армиях юго-западного направления, кроме того, находились представители Союза немецких офицеров. Задания НКСГ и СНО выполняли многие сотни агитаторов из числа пленных, прошедших подготовку и антифашистских школах. Начальники этих школ рассказали на совещании, что учебные занятия в школах органически связаны с практической работой антифашистов непосредственно на передовой позиции, где им приходится бывать и дикторами «звуковок», и авторами писем и обращений, и парламентерами. Многие слушатели школ не раз переходили линию фронта, чтобы [229] привести с собой тех, кто хотел бы последовать их примеру. Значение такого отторжения вражеских солдат и офицеров от их командования, от нацистской идеологии трудно переоценить.

— В едином строю с антифашистами к еще более мощному идеологическому наступлению против фашизма! — призвал пропагандистов Д. З. Мануильский, выступивший в конце совещания.

А 19 мая участников совещания принял А. С. Щербаков. Его выступление не стенографировалось, но я записал его довольно подробно{76}. Александр Сергеевич говорил о том, что у немецкого командования наша агитпропработа вызывает все большее беспокойство. Стараясь представить ее в глазах своих солдат как малоэффективную, оно в действительности завело специальные лапки зеленого цвета — «папки яда», в которые складываются наши листовки. Но не для того, чтобы они осели там мертвым грузом. Отнюдь. Немецкое командование, внимательнейшим образом изучая наши листовки, разрабатывает контрмеры. Следовательно, враг признает силу и действенность нашей пропаганды. И все-таки процесс разложения немецкой армии идет не такими темпами, как хотелось бы, — окруженные гарнизоны в Корсунь-Шевченковском и Тарнополе сопротивлялись упорно. Поэтому нельзя переоценивать результаты своей работы; надо не почивать на лаврах достигнутых успехов, а максимально наращивать их, в совершенстве овладевать идеологическим оружием.

А. С. Щербаков напомнил о недопустимости смешения двух направлений в пропаганде: Красной Армии и НКСГ. Политорганы Красной Армии должны сосредоточить свое внимание на том, чтобы: а) убеждать солдат и офицеров противника в том, что положение германской армии безнадежно. Войну она проиграла, поэтому бессмысленно продолжать ее. «Сдавайтесь в плен!» — вот основной лозунг нашей пропаганды. И с этой целью надо широко пропагандировать среди немцев условия жизни военнопленных и их труда в плену; б) показывать войскам противника мощь Красной Армии, превосходство советского оружия над немецким, устрашать этим превосходством. Не запугивать, а именно устрашать. Не надо запугивать солдат ответственностью за преступления, [230] совершенные войсками, особенно эсэсовскими, по приказам офицеров, — именно этим запугивает сейчас солдат фашистская пропаганда; в) использовать обостряющиеся противоречия между странами и армиями гитлеровского блока, между сателлитами и Германией, между самими сателлитами.

В решении всех этих трех задач — «а», «б», «в» — руководствоваться больше фактами, нежели умозрительными выкладками или логическими построениями. Мы должны усилить наступательный характер пропаганды и быть готовыми к работе среди населения освобождаемых Красной Армией стран.

* * *

В начале лета 1944 года политорганы Красной Армии провели две крупные спецпропагандистские кампании, связанные с открытием второго фронта и с трехлетием развязанной Гитлером войны против СССР.

Наши союзники, как известно, с открытием второго фронта сознательно тянули. Они не выполнили своих обещаний ни в 1942, ни в 1943 году. Красной Армия пришлось все это время вести ожесточенную борьбу с коварным и могущественным противником один на один. Соотношение сил к лету 1944 года было таково, что Советский Союз и его Вооруженные Силы уже имели возможность обеспечить разгром гитлеровской военной машины самостоятельно, без помощи союзников. И тогда они высадили десант. Но, как говорится, помощь и сильному не помешает. А для пропагандистского устрашения немецких солдат и офицеров открытие второго фронта значило немало. Можно представить состояние немецкого солдата или офицера, когда он, подняв с земли листовку, видит набранный крупным шрифтом заголовок «Последняя ставка Гитлера бита!» и читает жирно выделенный текст: «Ставка Гитлера на затяжку войны, на раскол между союзниками, — эта последняя ставка Гитлера бита». Между тем фюрер всякий раз утверждал, что второй фронт никогда не будет открыт, а разговоры о союзниках России не более чем «вражеская пропаганда». И вот теперь, вслед за разгромом немецких армий на Востоке, в России, их начнут бить на Западе. Выходит, нет смысла затягивать заведомо проигранную войну, чтобы погибнуть вместе с Гитлером. Плен — лучший и самый надежный путь спасения. Отличная иллюстрация [231] — понурая фигурка жалкого фюрера, не смеющего поднять глаз на своих солдат, — усиливала эмоциональное воздействие листовки. Серия таких листовок возымела действие — попытка противника замолчать, насколько возможно, открытие второго фронта тотчас провалилась. Вторая серия листовок — «Уроки трех лет войны с Россией», — выпущенная под редакцией Д. З. Мануильского, отвечала на жгучие для немцев вопросы: почему Гитлер напал на Россию? каков итог трех лет войны? означает ли поражение Гитлера гибель Германии? кому нужна затяжка проигранной войны? как покончить с проигранной войной и спасти себя от гибели? Гитлер начал эту войну, чтобы «хорошенько нажиться» — так публично признавал Геббельс. Ради этого умирали простые немцы, но итог войны ясен: она проиграна на всех фронтах и уже стучится в двери самой Германии. Затяжка войны, подсказывали мы немцам, нужна не Германии и ее народу, а Гитлеру и иже с ним. И чтобы покончить с войной, надо только перестать воевать, сдаваться в плен, капитулировать: «Сдался русским — спасен, будешь продолжать воевать — погибнешь!»

Так обе пропагандистские кампании, развернутые политорганами перед летним наступлением Красной Армии, подтачивали моральные силы солдат и офицеров вермахта.

Разгром группы армий «Центр»

В июне 1944 года, когда еще продолжалась Выборгско-Петрозаводская операция, широким фронтом развернулось наступление наших войск на центральном участке советско-германского фронта. Оно явилось тем главным событием, которое во многом предопределило успех и на других направлениях. Красная Армия освобождала Белоруссию, Литву, западные области Украины, а также восточную часть Польши, — почти все фронты тем летом пришли в движение.

В этой обстановке очень важно было своевременно доводить до вражеских солдат и офицеров результаты новых мощных ударов Красной Армии. Своими листовками и агитпередачами политорганы оказывали морально-психологическое давление на войска противника. «За 7 дней наступления, завершившегося окружением витебской и бобруйской группировок, вермахт потерял убитыми 132 000, пленными 51 930 солдат и офицеров, не говоря [232] уже о колоссальных потерях в боевой технике», — говорилось в нашей листовке «Немцы! Знайте правду!». «Четыре прорыва в один день!» — извещало немецких солдат политуправление 2-го Белорусского фронта, иллюстрируя листовку схемой и картой. «Три котла за шесть дней! — сообщалось в листовке политуправления 1-го Белорусского фронта. — Итоги десяти дней наступления внушительные — взято в плен 85 000 немецких солдат и офицеров, Красная Армия продвинулась на запад на 400 км...» А спустя несколько дней последовало сообщение о разгроме группы армий «Центр»: уничтожено 230 000, пленено 150 000 солдат и офицеров, среди них 20 генералов, и каждый в листовках назван поименно, представлен портретом...

150 000 пленных!

Да, под ударами Красной Армии моральный дух вражеских войск неуклонно падал. И в этом, конечно, сказалась работа и наших пропагандистов, которые активно боролись за массовую капитуляцию немецких солдат и офицеров под Витебском и Бобруйском, под Могилевом и Минском.

Вот как проводилась агитация под Витебском. Еще до начала наступления политорганы 3-го Белорусского фронта распространили во вражеской группировке 400 тысяч экземпляров листовок и провели с переднего края обороны сотни агитпередач через 20 МГУ и ОГУ. Идеологическое воздействие на противника осуществлялось непрерывно. При этом доказывалось, что продолжать войну, когда Гитлер ее уже проиграл, бессмысленно; пропагандисты неизменно подчеркивали, что боевая мощь Красной Армии, как это показали зимние бои, неизмеримо возросла и вермахт уже не способен сдержать ее натиск. А когда 23 июня началось наступление, резко изменился даже тон наших обращений — он стал более категоричным. После того как 25 июня 39-я армия соединилась с наступавшей 43-й армией 1-го Прибалтийского фронта, немецкие войска были поставлены перед фактом: «Вы окружены!» В листовке напоминание о льготах для перебежчиков сопровождалось указанием маршрутов перехода в плен.

Агитация с передовых позиций подкреплялась деморализацией окруженных изнутри. 24-26 июня в котел было направлено до 50 антифашистов-агитаторов; 35 из них привели с собой свыше 2000 солдат и офицеров. В личном [233] составе вермахта все больше росло доверие к нашей пропаганде — об этом свидетельствовали агитаторы. Они отмечали большую, чем прежде, свободу общения с окруженными: теперь с ними можно было проводить не только индивидуальные, но и групповые беседы. И возвращались агитаторы из котла не с одиночками, а с целыми группами немецких солдат. Один ефрейтор, например, вернулся на машине, в которой находилось 25 вооруженных солдат и унтер-офицеров. «Любопытно, — сказал он пропагандисту капитану Ледневу, — что все они имели при себе листовки, распространявшиеся еще до начала наступления Красной Армии. Солдаты, конечно, верили далеко не каждому вашему слову, но мое появление и то, что я подтвердил содержание листовок, пересилило их сомнения. Они поверили мне...»

Слов нет, далеко не каждый немецкий солдат мог решиться последовать за агитатором. Но и те, что оставались в котле, были теперь другими, если можно так выразиться, — у них появилась решимость, и когда окруженным был предъявлен ультиматум о капитуляции, давление солдат на своих офицеров побудило командира 206-й дивизии генерала Хитера изменить первоначальное решение: отклонивший было ультиматум, он наутро лично пожаловал в легковушке в расположение наших войск, открыв тем самым путь в плен другим генералам. Сдался и командующий 53-м армейским корпусом генерал-лейтенант Гольвитцер, который перед нашим наступлением требовал от своих солдат и офицеров «фанатического исполнения долга». На допросе в присутствии двадцати английских и американских корреспондентов, которым было разрешено посетить войска фронта, он пытался уверить, будто его корпус держался до последнего патрона. Когда же старший инструктор политуправления фронта майор Г. П. Солюс, проводивший допрос, тактично напомнил ему о тех более чем 10 тысячах солдат и офицеров, что сложили оружие, располагая достаточным количеством боеприпасов, генерал Гольвитцер отвел глаза и примирительным тоном попросил: «Может быть, господин русский офицер учтет, что я не спал трое суток, страшно устал, и перенесет допрос на другое время?..»

В еще более широких масштабах была развернута агитация среди вражеских войск в районе Бобруйска. Здесь перед штурмом за двадцать пять июньских дней политорганы 1-го Белорусского фронта распространили в [234] противостоящей 9-й немецкой армии свыше трех миллионов экземпляров различных изданий, а в ходе наступления — более одного миллиона. По листовке, иллюстрированной картой-схемой, немцы могли убедиться, как по частям рассекается их армия и как один котел ликвидируется за другим. Фотографии, запечатлевшие сдачу в плен, придавали листовкам еще большую убедительность, указывали единственно верный и безопасный выход из котлов. Успех выпал и на долю громкоговорящих установок. Одна только фронтовая МГУ с 30 июня по 3 июля сагитировала к сдаче в плен и доставила на сборный пункт до 5000 бродивших в лесах вооруженных немецких солдат и офицеров, нередко нападавших на штабы и тыловые части. В голосе полковника Мельникова, начальника седьмого отдела политуправления фронта, слышалась даже какая-то растерянность, когда, вызвав меня к прямому проводу, он докладывал об этом:

— Очень это неожиданно и ново для нас... На призывы «звуковок» выходят и сдаются большие группы... Есть четыре генерала, много и старших офицеров...

Эффективное действие на окруженных оказал приказ командующего фронтом генерала армии К. К. Рокоссовского об отношении к военнопленным. Из листовок с текстом этого приказа, распространенных в котле, немецкие солдаты и офицеры узнали, что начальнику тыла фронта предписано «в связи с наплывом большого количества военнопленных создать дополнительное количество лагерей», а солдатам и офицерам фронта — «соблюдать вежливое и корректное отношение к военнопленным», которым тем же приказом обеспечивалась «в течение ближайших 5-6 часов горячая пища», раненым и больным — «немедленная медицинская помощь». Кончался приказ словами: «Виновных в нарушении настоящего приказа подвергать строгому наказанию».

Результативной оказалась и агитация изнутри: было подготовлено и направлено в котел около 200 агитаторов из пленных; почти все они вернулись и привели с собой 7500 солдат и офицеров. Общая же численность пленных, взятых войсками фронта, перевалила за 55 000.

В те же дни войска 2-го Белорусского фронта наступали на Могилев. Главный удар наносила 49-я армия. В городе перед нею капитулировали командир 12-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Бамлер со штабом, [235] комендант крепости генерал-майор Эрмендофер и более тысячи немецких солдат и офицеров.

Политотдел армии сразу же издал об этом листовку, которая была заброшена в войска противника, поспешно отступавшие на запад, а затем оказавшиеся в новом окружении. Офицер штаба 31-й пехотной дивизии, взятый позднее в плен, на допросе показал: «Через 48 часов после занятия русскими Могилева над нами уже были сброшены листовки с точными цифрами и именами пленных генералов. Отходящие части были еще недалеко от Могилева, они еще видели его горящим, а листовки уже сообщали о взятии русскими этого города. В условиях отступления такая мобильная пропаганда оказывала большое влияние на солдат».

Большое воздействие наша пропаганда оказала на солдат и офицеров, попавших в окружение западнее Могилева. И не только листовками. В котел было послано 368 агитаторов из пленных, которые привели с собой более 3500 немцев. Было использовано и такое средство агитации, как митинги военнопленных, транслировавшиеся мощными «звуковками» для войск противника. На митинге у деревни Озеро присутствовали 4,5 тысячи пленных немецких солдат и офицеров, и длился он около трех часов. На этом митинге выступали и пленные, и пропагандисты Красной Армии, и уполномоченный НКСГ Д. Вильмс. И все эти выступления, часто прерывавшиеся аплодисментами, выступления, проникнутые подлинной заинтересованностью в судьбах немецкого народа и его солдат, внимательно слушались теми, кто теперь находился в окружении. И не случайно, что сразу же после митинга начались переходы в расположение 49-й армии. Первым прислал парламентера командир 195-й штурмовой дивизии. Критически оценив создавшееся положение и ознакомившись с условиями советского командования, он решил капитулировать. За ним последовали командиры двух пехотных полков и командиры двух пехотных дивизий...

А те части и соединения 4-й немецкой армии, которым так или иначе удалось вырваться из-под Могилева, оказались в окружении восточнее Минска. Рассеянные по белорусским лесам, лишенные управления, они пытались пробиться на запад, но повсюду натыкались на войска Красной Армии, которые рассекали их на небольшие группы и отряды, все уже сжимая вокруг них кольцо окружения. Гитлеровцы огрызались, как огрызается тяжелораненый, [236] но недобитый зверь, обложенный со всех сторон, и их укусы оказывались порой очень чувствительными.

Облава длилась добрую неделю. В пленении многочисленных остатков разбитой немецкой армии особо отличились экипажи громкоговорящих установок — 30 машин колесили между Могилевом и Минском, останавливаясь время от времени, чтобы провести агитпередачи.

Успех сопутствовал пропагандистам 48-й армии 1-го Белорусского фронта. Начальник седьмого отделения политотдела армии майор В. С. Дементьев, экипажи «звуковок» работали без устали. Только экипаж майора Н. В. Звонаревой вызволил из лесов 46 вооруженных групп, общая численность которых составила 1140 человек.

Наталию Владимировну я знал с первых дней войны. Она добровольно вступила в армию, воевала в истребительном отряде в тылу врага, не раз отличалась в бою, за что была награждена орденом Красного Знамени. Как политически зрелого коммуниста, хорошо владеющего немецким языком, ее выдвинули на работу в седьмое отделение политотдела 20-й армии. И здесь Звонарева зарекомендовала себя умелым и неутомимым пропагандистом: допрашивала пленных, составляла программы агитпередач, готовила в ротах рупористов-агитаторов, сама обращалась через громкоговорящие установки к немецким солдатам. Забегая вперед, скажу: в конце войны Звонареву выдвинули на работу в наш отдел, и мы в полной мере могли по достоинству оценить ее добросовестность, аккуратность и умение работать.

Уже после войны, собирая материал для воспоминаний, я обнаружил в архивах представление, подписанное командиром 170-й стрелковой Речицкой, ордена Суворова II степени дивизии полковником С. Г. Цыпленковым: «За хорошую работу по разложению противника, посылку 36 пленных-агитаторов в расположение врага, за пленение 1301 немецкого солдата, за проявленные при этом мужество и отвагу тов. Тощев достоин правительственной награды...»{77}, Дмитрий Иванович Тощев — капитан, старший инструктор политотдела этой дивизии. До войны он был учителем, в 1941 году вместе со своим классом вступил в ополчение. Воевал на Западном, Сталинградском, Центральном и 2-м Белорусском фронтах. Дважды был [237] ранен и дважды награжден орденом Красной Звезды и медалью «За оборону Сталинграда». К ним прибавилась новая награда, за подвиг в Белорусской операции Д. И. Тощев удостоен ордена Красного Знамени. Он и ныне — активный общественник, пропагандист.

...Глубокой ночью меня вызвали к прямому проводу. Начальник седьмого отдела политуправления 2-го Белорусского фронта подполковник С. И. Рощин коротко доложил:

— Наш ультиматум принят!

Речь шла об ультиматуме, с которым командующий фронтом генерал-полковник Г. Ф. Захаров обратился к окруженной восточнее Минска вражеской группировке. Требуя капитуляции, он выдвинул следующие аргументы: немецкое командование не в состоянии помочь окруженным — они в глубоком тылу Красной Армии; к тому же группа армий «Центр» подверглась «катастрофическому разгрому» — пленено свыше 80 тысяч ее солдат и офицеров, в том числе 12 генералов. Сотни тысяч экземпляров этого ультиматума были распространены среди окруженных, содержание его многократно передавалось через громкоговорящие установки. И вот, вняв здравому смыслу и категорическому предупреждению, исполнявший обязанности командующего 4-й немецкой армией генерал-лейтенант Винценц Мюллер по собственной инициативе перешел к нам в плен. Он охотно согласился отдать приказ своим войскам «прекратить борьбу», собираться в группы по 100-500 человек и во главе с офицерами или унтер-офицерами направляться в расположение Красной Армии. «Мы должны, — писал он в приказе, — показать дисциплину и выдержку и как можно быстрее начать проводить эти мероприятия».

В политотделе армий приказ был отпечатан на машинке в 40 экземплярах, и каждый из них генерал Мюллер подписал собственноручно, что крайне важно для немцев. Затем он провел беседу с двадцатью немецкими пленными, уговорив их вернуться в лес и довести его приказ до всех групп и отрядов. С каждым посланцем Мюллера пошел наш парламентер. За два дня, 9-10 июля, они привели до 2000 солдат и офицеров. Немного, конечно. Тогда генерал подписал еще 1500 экземпляров приказа, и пленные привели еще 2000. Мюллер принял предложение наших политработников направить личные письма командирам отдельных немецких частей. Вот как он аргументировал, [238] например, необходимость сложить оружие в письме командиру 267-й пехотной дивизии генералу Дрошеру: «Мы теперь уже не можем больше служить нашему общему делу. Для этого мы сковываем слишком мало сил противника. Мы не можем также перекрыть противнику ни одной важной дороги. Поэтому нельзя брать на себя ответственность за дальнейшее кровопролитие и продолжающееся страдание раненых. Мой приказ прекратить борьбу относится и к 267 пд. Мы прекращаем ее с честью». Замечу, кстати, что доводы письма подействовали: оставшиеся в живых солдаты и офицеры дивизии капитулировали. Что же касается самого Мюллера, то он быстро включился в работу Национального комитета «Свободная Германия», стал его активистом. Об антифашистских национально-патриотических делах генерала немцы узнали из нашей листовки, изданной 17 июля 1944 года под названием «Разумный шаг генерала Мюллера». После войны он служил в Национальной народной армии ГДР»

* * *

Рассказ о пропаганде в Белорусской операции окажется не полным, если не упомянуть о действиях антифашистских групп с партизанских баз. Инициатива отправки антифашистов к партизанам исходила от Национальною комитета «Свободная Германия». Командование Красной Армии пошло ему навстречу. Мы выделили политработников, которые обеспечивали контакты с командирами партизанских отрядов. Перед антифашистами ставилась задача — в интересах сохранения жизней солдат и офицеров для будущей свободной Германии склонять личный состав вермахта на сторону НКСГ.

Антифашисты еще в феврале отбыли из Москвы на 1-й Белорусский фронт, поддерживавший тесные связи с партизанами.

Были созданы две группы. Первую, в которую вошли антифашисты Г. Шауэр, А. Готте, Т. Циммерман и политэмигрант-коммунист Э. Аппельт, сопровождал майор Н. Д. Дятленко, вторую — в составе Г. Барса, Ф. Шеффлера, К. Ринагеля и политэмигранта Г. Гейнике — майор А. А. Козлов и старший лейтенант Г. Ф. Хромушина.

В конце марта после соответствующей подготовки антифашисты были сброшены на парашютах: первая группа — севернее Минска, вторая — в районе Барановичей. [239]

Более четырех месяцев они вели работу в тыловых немецких гарнизонах, пропагандируя программу НКСГ, способствуя проникновению ее идей как в войсках, так и в самой Германии. Это достигалось прежде всего изданием и распространением листовок. Солдаты и офицеры читали их, как утверждали антифашисты, с большим интересом. Уже 5 апреля первая группа напечатала на бланках НКСГ листовку, содержащую два материала — «Что такое НКСГ?» и «Каким должен быть немецкий патриот?». Всего же до крупной карательной операции, предпринятой гитлеровцами против партизан, группа успела распространить листовки пятнадцати наименований. Карательная операция, а в ней участвовало до 40 охранных и эсэсовских батальонов, сковала действия группы на целый месяц. Антифашисты плечом к плечу с партизанами участвовали в боях, двое из них — Г. Шауэр и А. Готте, как и сопровождавший их майор Н. Д. Дятленко, — были тяжело ранены.

Второй группе повезло больше: она издала и распространила 40 листовок, а двое ее членов — Г, Барс и Ф. Шеф-флер — проникли в немецкий гарнизон в Дзержинске, установили связь с солдатами, сочувствующими НКСГ, Самой результативной оказалась работа группы в период, когда в районе Барановичей части Красной Армии окружили группировку противника. Партизанская бригада, в которой находились антифашисты, очутилась как бы в самом центре котла. Вот тут-то и отличилась, великолепно проявила себя Галина Федоровна Хромушина: она как парламентер выходила из леса навстречу отступающим немецким колоннам и убеждала солдат сдаваться в плен. В тех случаях, когда ее призывы оставались без ответа, на помощь ей приходили партизаны, и немцы послушно поднимали руки. Своей смелостью, бесстрашием Галина Федоровна вдохновляла антифашистов, не желавших отставать от «русской геноссинен» и поступавших столь же решительно.

«То, что сделала для нас Галя, можно сравнить только с подвигом матери, — рассказывал много лет спустя Г. Барс бывшему военному переводчику Им. Левину. — Она проявляла столько выдержки, такта, сколько в ней было коммунистической убежденности, подлинного интернационализма!» Другой член антифашистской группы Ф. Шеффлер также признавался: «Знакомство, дружба и совместная работа с Галиной принадлежат к самым значительным [240] событиям в моей жизни. Она сочетала в себе лучшие человеческие качества — ум, чуткость, отвагу, честность. Галя оказала на меня и моих товарищей огромное влияние, и это во многом предопределило наше политическое развитие, помогло стать подлинными друзьями вашего народа. Она светит нам и сейчас, когда ее уже нет в живых, как Полярная звезда»{78}.

Мне остается только добавить, что с помощью антифашистской группы партизанской бригаде имени И. В. Сталина удалось пленить свыше 3 тысяч немецких солдат и офицеров. Партизанский лагерь, в котором они содержались, стал опорной базой антифашистов, подготовивших здесь 25 агитаторов. Деятельность антифашистских групп всполошила немецкое командование, поползли слухи о существовании в гарнизонах подпольных организаций НКСГ. Гестаповские ищейки принялись разыскивать лиц, причастных к подполью, последовали аресты и суды над заподозренными солдатами и офицерами. А это лишь способствовало дальнейшему росту антифашистских и антивоенных настроений. Нелишне заметить, что все без исключения члены этих групп до конца войны продолжали свою антифашистскую деятельность, а после войны стали активными строителями новой, социалистической Германии.

Читатель, видимо, обратил внимание на то, что массовая капитуляция частей вермахта проходила не без участия его генералов. Так было под Сталинградом и Корсунь-Шевченковским, в районах Витебска, Бобруйска, Могилева, восточнее Минска... Битые немецкие генералы, оказавшись в плену, стали свободно говорить то, что думали. Их высказывания и заявления надо было сделать достоянием всех немцев — на фронте и в тылу. Мы оперативно подготовили десятки соответствующих листовок и агитпередач: «Что говорят пленные немецкие генералы?», «20 немецких генералов сдались в плен русским!», «Генералы указывают вам путь спасения!», «Не медли! Бери пример с генералов!»... Их высказывания, заявления и признания говорили о многом. Так, генерал-лейтенант Бамлер, командир 12-й пехотной дивизии, признал: «Наступательная сила продвижения русских превзошла все наши ожидания. Единственным спасением в этих условиях был плен. Сопротивляться мы и не думали, да и бесцельно [241] было бы сопротивляться». Ему вторил командир 6-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Гейне: «Массовая сдача в плен немецких солдат и офицеров — это показатель того, что они не хотят «держаться до последнего», как того требует Гитлер».

В заявлениях пленных генералов выражалось недовольство Гитлером и его кликой. «Нет ничего хуже, — утверждал, например, командир 41-го танкового корпуса генерал-лейтенант Гофмейстер, — когда военными действиями таких огромных масштабов руководят самонадеянные дилетанты. Некоторые, возможно, думают, что Гитлер проиграл войну в 1944 году. Нет, он проиграл ее 22 июня 1941 года. Я хотел победы своей стране, но сейчас, когда все потеряно, я говорю: пускай побеждает скорее Россия, а вся эта гитлеровская братия проваливается к чертовой матери».

У немецких солдат интерес к тому, что говорили генералы, к чему они призывали своих соотечественников, был огромен. Вот почему вслед за обращением «шестнадцати» (22 июля) последовали обращения «двадцати», затем «двадцати пяти» и «двадцати семи» (август) пленных немецких генералов. В нашем отделе с легкой руки одного сотрудника листовки с такими обращениями стали называть «генеральской пропагандой».

Как известно, летом 1944 года под влиянием военных поражений вермахта, его катастрофы на восточном фронте в Германии созрел антигитлеровский заговор. 20 июля было совершено Покушение на Гитлера. Заговор, кото.рый в целом не выходил за рамки дворцового переворота, провалился. Но факт покушения мы старались использовать в нашей пропаганде как свидетельство растущего недовольства Гитлером в самой Германии, стремились активизировать оппозиционные настроения в вермахте, особенно в его офицерском корпусе. Свирепым террором ответил Гитлер на «пробуждение генеральского сознания» — он жестоко расправился с антифашистами_л армии. Число арестованных достигло 7 тысяч человек. Свыше 700 военнослужащих были казнены. Террор, последовавший за подавлением заговора, тяжело отразился на движении Сопротивления в стране. Уже потом, после войны, нам стало известно, что летом и осенью 1944 года гестапо разгромило основные подпольные центры в Берлине, Саксонии, Саксонии-Ангальте, Тюрингии. Большая часть коммунистов-подпольщиков подверглась аресту, около 50 тысяч антифашистов [242] было казнено. КПГ лишилась своего оперативного руководства{79}. 18 августа в концлагере Бухенвальд был умерщвлен вождь германского рабочего класса Эрнст Тельман.

Фашистская пропаганда неистовствовала. Обрушиваясь на «заговорщиков», она стремилась укрепить «национал-социалистский дух» в армии и народе, уверяя, что тяжелая обстановка на восточном фронте вот-вот обернется успехом для фюрера и Германии. Геббельс апеллировал к национальным чувствам немцев, запугивал их «нашествием русских комиссаров», «всеобщей ссылкой в Сибирь» и т. д.

Этому буму вранья и клеветы неколебимо противостояло слово правды. Политорганы Красной Армии вели контрпропаганду остро и аргументированно, используя все средства воздействия на войска и население противника. В работе активно участвовали и сторонники Национального комитета «Свободная Германия». Среди них было немало пленных генералов, к голосу которых в Германии прислушивались. В том числе — генерал-фельдмаршал Ф. Паулюс. Да-да, тот самый Фридрих Паулюс, который молча, но решительно отказался пожать протянутую ему антифашистами руку. Полтора года, которые он провел на одной из подмосковных дач в окружении близких ему офицеров и генералов, не прошли для него даром. Немало труда положили руководители КПГ, уже упоминавшийся «профессор Арнольд» (А. А. Гуральский), члены НКСГ и СНО, чтобы заставить Паулюса преодолеть собственную индифферентность, которая была скорее позой в тех обстоятельствах, чем подлинной позицией фельдмаршала.

Впрочем, он и сам не сидел сложа руки: дважды — в подлиннике и во французском переводе — прочел он библию марксизма — «Капитал», а затем выразил желание почитать труды В. И. Ленина, причем «с самого начала», как он выразился, с первого тома. Он много читал, размышлял, беседовал со своим адъютантом и близким другом полковником Адамом, разделявшим идеи и принципы НКСГ, внимательно следил за развитием антифашистского движения среди пленных, встречался с руководителями Компартии Германии, немецкими поэтами и писателями, [243] прислушивался к выступлениям советских партийных и государственных деятелей, просил встреч с представителями Красной Армии, к мнению которых был небезразличен, и все это, разумеется, подвигало его оставить добровольное затворничество, на которое он обрек себя. Непрекращающиеся военные поражения вермахта и покушение на Гитлера сыграли особо важную роль в прозрении Паулюса. 8 августа 1944 года он выступил в газете «Фрайес Дойчланд» с обращением «К военнопленным немецким офицерам и солдатам, находящимся в СССР, к немецкому народу».

«Я, — писал Паулюс, — считаю своим долгом заявить всему немецкому народу и многим товарищам в плену следующее: Германия должна устранить Адольфа Гитлера и установить новое государственное руководство, которое закончит войну и создаст условия, обеспечивающие нашему народу дальнейшее существование и восстановление мирных и дружественных отношений с нашими нынешними противниками». Отныне идеи и цели НКСГ Паулюс считал «единственным путеводителем для будущего немецкого народа».

Это выступление бывшего гитлеровского генерал-фельдмаршала стало известно и в Германии, и в других странах. Оно нанесло новый удар по нацистскому режиму, заставило призадуматься и противников НКСГ среди военнопленных.

Вскоре мне позвонил начальник управления по делам военнопленных генерал-лейтенант И. А. Петров и сообщил, что дискуссии, вызванные публичным выступлением Паулюса, все еще продолжаются среди пленных генералов, которых к тому времени было около 100, а потом вдруг предложил:

— Поедем к ним на ужин... — В его голосе иронии не чувствовалось. — Приглашают тебя и меня. Обещают угостить собственноручно пойманной рыбой... И кофе, говорят, сварят сами... — Появившиеся было смешинки исчезли, и он закончил совсем уже серьезно: — У них есть что-то важное для публикации.

Приглашение было принято, тем более что скопилась важная для немецких генералов информация о внутреннем положении рейха, которой мы периодически снабжали их. Ужин в Луневе прошел в теплой обстановке. Паулюс предложил мне сыграть партию в шахматы; отказаться я посчитал неудобным, хотя играл неважно, но с [244] помощью фон Зейдлица поражения все-таки избежал. Довольный исходом встречи, генерал Зейдлиц свободно откинулся в кресле, но, посчитав, видимо, что пора приступить к главному, поднялся и подошел к нам.

— Позвольте мне, как президенту Союза немецких офицеров и вице-президенту Национального комитета «Свободная Германия», вручить вам этот документ. — Он протянул нам с Петровым по одному экземпляру. — Он подписан сорока пятью генералами. Первой, как видите, стоит подпись генерал-фельдмаршала Паулюса... Здесь изложен» позиция значительной части пленных генералов, выражающая точку зрения большинства всех военнопленных... Мы просим вас ознакомиться с ним и помочь довести его до германских солдат и офицеров на фронте и в тылу.

Мы ознакомились с обращением «К армии немецкого парода». В нем содержался призыв: рвать о Гитлером, «повернуть оружие против него и соучастников его преступлений»! Обращение призывало генералов и офицеров вермахта «довериться солдатам», которые хотят свержения Гитлера и немедленного окончания войны, а солдат — «откровенно заявлять своим офицерам о ненависти к Гитлеру, о солдатской воле устранить его, о жажде мира». Авторы обращения объявляли войну Гитлеру. «Насилие против насилия!» — таков был отныне лозунг их действий.

Это был боевой документ, скрепленный склишированными личными подписями всех 45 генералов. Они пошли на это, понимая, что подпись под таким документом грозит их семьям в Германии репрессиями, если не гибелью. Некоторые из них после войны действительно не встретили ни жен, ни родных: они либо были посажены в концлагеря, либо под воздействием гестапо отреклись от «предателей нации». Но в те дни это обращение вслед за заявлением Паулюса вызвало у фашистов сильное замешательство. В летние месяцы 1944 года НКСГ особенно усиленно пропагандировал среди немецких солдат и офицеров такие лозунги, как «Долой Гитлера!», «Конец войне!», «Да здравствует новая свободная демократическая Германия!». «Сообщения для войск» ОКВ вынуждены были признать, что каждая листовка НКСГ «является взрывчатым веществом»79. [245]

За пограничными столбами

События лета и осени 1944 года развивались стремительно. 17 июля наши войска вступили на территорию Польши, а ровно через месяц, 17 августа, вышли на границу с Германией. К осени советская земля почти полностью была освобождена от захватчиков. Красная Армия приступила к выполнению своей интернациональной миссии — освобождению стран Юго-Восточной и Центральной Европы.

В этой обстановке наряду с разложением войск противника важно было развернуть политическую работу с населением. Конечно, пропаганда среди населения воюющих против нас стран, а также стран, оккупированных вермахтом, проводилась нами и раньше, с первых дней войны, — по радио, с помощью листовок и других изданий. Теперь же мы получали возможность вступать с местным населением в непосредственные квп марте в Главном политическом управлении появился документ — «План мероприятий в связи с выходом Красной Армии на территорию Румынии и к границам с Венгрией и Чехословакией». Планом предусматривалась разработка указании политорганам о работе среди населения освобожденных стран, подбор и подготовка кадров политработников, формирование редакций газет на соответствующих языках, издание брошюр, плакатов, разговорников, словарей, отбор и субтитрование советских кинофильмов... Главное состояло в том; чтобы разъяснить населению освобожденных стран цели и задачи Красной Армии, довести правду о Советском государстве, социалистическом строе, создать благоприятные условия для боевых действий советских войск на территории этих стран, а также оказать всемерную помощь прогрессивным силам в борьбе против реакционных элементов, за переустройство жизни на новых, народно-демократических началах.

Первыми, кто шагнул за пограничные столбы, были, как известно, войска 2-го Украинского фронта: преследуя отступающие части вермахта, они вышли 26 марта 1944 года к реке Прут — на границу Советского Союза с Румынией, а в ночь на 27 марта 27-я и 52-я армии форсировали Прут, вступили на территорию Румынии и за короткий срок освободили более 800 населенных пунктов и городов. Почти четыре месяца враг пытался выбить наши [246] войска с освобожденной части румынской земли, но советские воины, вдохновленные идеями пролетарского интернационализма, мужественно отразили все контратаки.

На освобожденной части румынской территории развернулась работа политорганов среди местного населения. Вызвать доброжелательное отношение населения Румынии к Красной Армии, заручиться его помощью в борьбе с гитлеровской армией — вот о чем говорил Д. З. Мануильский 1 апреля на совещании в Главном политическом управлении.

А на следующий день, 2 апреля, в газетах появилось Заявление Советского правительства. «Советское правительство заявляет, — говорилось в этом документе, — что оно не преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии и что вступление советских войск в пределы Румынии диктуется исключительно военной необходимостью и продолжающимся сопротивлением войск противника». На основе этого Заявления Главное политическое управление подготовило обращение «К румынскому народу! К румынской армии!», которое было издано и подписано командованием Красной Армии. Разбитые на юге России немецкие войска «бегут не в Германию, а на румынскую землю», говорилось в этом обращении, они «оккупировали ее и тем самым превратили в театр военных действий». Красная Армия стремится «добить немецких разбойников» и «не хочет затягивать войну на вашей земле». Далее в обращении указывалось: «Мы ее хотим навязывать вам наши порядки. После изгнания немцев вы установите на своей земле такие порядки, какие вы сами пожелаете». Поскольку все это отвечало чаяниям румынского народа, естественно звучали и призывы к населению страны — подниматься на борьбу с гитлеровцами и помогать всеми силами Красной Армии. Офицеров и солдат румынской армии обращение призывало порывать с гитлеровской армией, присоединяться к советским бойцам и бить общего врага.

Массовым тиражом, как и обращение, были изданы листовки-лозунги. Вот одна из них:

«Офицеры и солдаты румынской армии! За вашими спинами пытаются спастись гитлеровские захватчики. Ценой вашей крови они пытаются уйти от ответственности.

Это они втянули вас в кровопролитную войну! [247

]

Это они обрекли на гибель и погубили полмиллиона румын в далекой России!

Это они оккупировали и ограбили Румынию, а теперь принесли войну на вашу землю!

Поворачивайте оружие против немцев! Бейте немцев и расходитесь по домам».

10 апреля 1944 года было принято постановление Государственного Комитета Обороны о задачах Красной Армии в связи с ее вступлением на территорию Румынии. Этим постановлением, как и Заявлением Советского правительства от 2 апреля, и руководствовались политорганы в своей работе среди населения.

В течение апреля нами было отпечатано около 5 миллионов экземпляров листовок, брошюр, плакатов и других материалов, которые распространялись на территории Румынии. Широко использовались и средства устной агитации. Политорганы разработали специальные маршруты для громкоговорящих установок и кинопередвижек. Такие документы, как Заявление Советского правительства и Обращение советского командования, зачитывались на собраниях и митингах в освобожденных населенных пунктах и городах. В беседах с румынами участвовали тысячи советских командиров, политработников и бойцов.

Эта разъяснительная работа проходила в обстановке, когда Коммунистическая партия Румынии уже пользовалась большим влиянием среди трудящихся. С первого дня войны она возглавила борьбу румынского народа за разрыв с гитлеровской Германией, за поражение Гитлера и свержение Антонеску и его клики в Румынии. Созданный коммунистами к 1944 году широкий патриотический фронт, объединивший массовые антифашистские организации, активно боролся за выход Румынии из войны, за присоединение к антигитлеровской коалиции и создание национального демократического правительства. С вступлением Красной Армии в Румынию деятельность компартии, естественно, значительно расширилась. В начале апреля ее кадры пропагандистов были усилены прибывшими из Советского Союза румынами-политэмигрантами и пленными антифашистами.

В двадцатых числах апреля политуправление 2-го Украинского фронта приступило к изданию газеты для населения Румынии. Делала эту газету та же редакция, которая ранее выпускала газету для румынских военнопленных «Грайул ноу» («Новый голос»). Во главе редакции [248] стоял зрелый партийный работник и талантливый журналист Манолио Петреску, румынский коммунист. Газета внесла огромный вклад в создание благоприятного политического климата для советских воинов в Румынии. Политуправление фронта помогло местным органам власти открыть в городах и селениях агитпункты, где сосредоточивалась массовая политико-просветительная, работа. В агитпунктах устраивались лекции и доклады, действовали советы и группы антифашистского актива во главе с местными коммунистами. Создавались и передвижные агитотряды, оснащенные громкоговорящими установками, радио- и киноаппаратурой. Проводились встречи населения с воинами Красной Армии. Позже, после освобождения всей страны, в Бухаресте с помощью политуправления 2-го Украинского фронта был создан Дом дружбы с Советским Союзом.

Вся эта работа имела большой успех. Местное население выражало чувство признательности к советским воинам, доброжелательное отношение к мероприятиям советских военных властей, осуществляемым в интересах скорейшего разгрома гитлеровской Германии.

В развитии дружественных отношений между Красной Армией и местным населением важное значение имело примерное поведение советских воинов на румынской земле. Политорганы, партийные и комсомольские организации провели большую работу, ознакомив личный состав частей и соединений с историей страны, в которой они находились, разъяснив ее национальные особенности и общественное устройство. Наши бойцы и командиры хорошо понимали, что они представляют за рубежом первую в мире страну социализма.

Мы получали из войск, расположенных в Румынии, добрые вести: повсюду рабочие и крестьяне на собраниях и митингах принимали решения, приветствовавшие приход Красной Армии. Они изъявляли готовность помочь ей во всем, в чем она будет нуждаться. Из политуправления фронта поступили копии документов, среди которых мое внимание привлекло обращение местных властей «К румынскому народу!».

«Мы, претар и примари района Сулица Ботошанского уезда, собрались, чтобы обсудить все вопросы, касающиеся населения нашего района», — так начиналось это обращение. А заканчивалось оно следующими выводами: 1) Население сохраняет спокойствие, так как жизнь ему обеспечена; [249] 2) Не было никаких арестов, никого не преследуют; 3) Не было случая, чтобы войска Красной Армии сожгли или разрушили хотя бы один дом. Все жители живут в своих домах и занимаются своим хозяйством; 4) В селе Лунни немцы с воздуха расстреливали стариков, женщин и детей. Как и все население, мы ненавидим немецких завоевателей, наших вековых врагов, совершивших еще одну подлость. Раненым русские врачи оказали медицинскую помощь. Мы им выразили нашу благодарность и признательность; 5) Во всех церквах, хотя священников осталось мало, богослужение совершается регулярно»{81}.

Далеко окрест расходилась молва о митингах и сходках, проводимых политработниками Красной Армии. Выступая на одном из них, в селе Биловати, собравшем свыше 1500 человек, 70-летняя Мария Потоз вопрошала односельчан: «Я до сих пор не могу понять, во имя чего погибли мои сыновья? Говорили, что русские хотят захватить Румынию. Теперь я вижу, что это ложь. За что же погибли мои дети?!»{82}. А как радовались те простые люди Румынии, которые получали весточки от своих близких из русского плена! Эти письма зачитывались на сходках. Растроганные крестьяне брали слово, чтобы отблагодарить Красную Армию. «Счастливы те родители, жены, сестры, у которых сыновья, мужья, братья в русском плену! — воскликнул один старик. — Они живы, они вернутся домой!» Удивительно ли, что митинги и сходки оканчивались скандированием: «Смерть немецким мерзавцам! Долой кровожадного Антонеску! Поможем Красной Армии!» Политработники совместно с местными активистами провели сотни таких митингов и сходок, а также большое число звуковых передач, распространили десятки тысяч экземпляров брошюр, связанных с советско-румынскими отношениями. В отчете о работе среди населения политуправление 2-го Украинского фронта не без основания констатировало, что страх у румын перед Красной Армией исчез, значительная часть их настроена лояльно, хотя есть и такие, которые выжидают...

«Страх перед Красной Армией сохранился лишь там, куда не доходит наше слово», — говорилось в отчете. Ну что ж, запуганные враждебной пропагандой румыны, а их было немало, действительно скрывались в лесах, боясь [250] отправки в Сибирь. Но ведь наша политработа среди населения только разворачивалась. И все же в эти первые дни освобождения было сделано немало. Выступая 15 мая на приеме комсомольских работников Красной Армии, М. И. Калинин заметил: «Румыны убеждаются в том, что к ним пришла культурная армия культурного народа»{83}. Вот это «румыны убеждаются» и было для командиров ц политработников лучшей оценкой их самоотверженной деятельности во имя торжества пролетарского интернационализма.

В начале мая меня вызвал заместитель начальника Главного политического управления генерал И. В. Шикин. Он сообщил, что в ЦК партии состоялось совещание членов военных советов фронтов о политической работе, связанной с освободительной миссией Красной Армии.

— Вам есть над чем подумать, — сказал в заключение Иосиф Васильевич. — Пропаганда не только среди вражеских войск, но и среди местного населения выдвигается теперь на первый план...

В тот день в наш отдел заходили многие члены военных советов — участники совещания в ЦК. Они советовались с Д. З. Мануильским по конкретным вопросам идеологической работы, просили помочь кадрами, владеющими иностранными языками. По всему чувствовалось, что «внешняя политработа» требует от них не меньшего внимания, чем политработа в своих войсках. В беседах с членами военных советов сотрудники нашего отдела ссылались на опыт, приобретенный в Румынии и обобщенный к тому времени в информационном бюллетене. Этот опыт, как покажет время, пригодится политорганам в освободительном походе Красной Армии в Болгарию, Югославию, Польшу, Венгрию, Чехословакию, Австрию, Норвегию, Данию и Германию. Но это потом. А теперь надо было подготовить необходимый справочный материал о странах Центральной и Юго-Восточной Европы, подобрать нужных специалистов, организовать их обучение на краткосрочных курсах и т. д. Да разве все перечислишь, что предстояло сделать в преддверии новых больших событий!

На том этапе боевых действий задачи наши заметно возросли и усложнились. Совет военно-политической пропаганды в августе 1944 года признал необходимым создать [251] в составе ГлавПУ РККА управление спецпропаганды{84}, состоящее из трех отделов и группы инспекторов. Управление создавалось на базе седьмого отдела. Оно было доукомплектовано энергичными политработниками, пропагандистами, имеющими фронтовой опыт. Полковник Семен Ильич Рощин, уже знакомый читателю по 2-му Белорусскому фронту, был назначен инспектором управления. Отдел по работе среди населения возглавил полковник Гурий Федорович Заставенко, работавший до этого начальником седьмого отдела политуправления 3-го Прибалтийского фронта. Подполковник Александр Митрофанович Шевченко, прошедший фронтовую закалку на 3-м Украинском, стал начальником отделения по связям с антифашистским движением военнопленных. Пришли в управление и другие фронтовики. Хорошо вписался в коллектив старший лейтенант А. А. Чигирев, прибывший к нам после тяжелого ранения. Вдумчивый и уравновешенный, он был определен офицером для поручений, а затем стал заведующим методическим кабинетом.

Управлению спецпропаганды вскоре удалось решить многие вопросы, связанные с работой среди населения освобождаемых стран. Были развернуты курсы спецпропагандистов. На этих курсах главное внимание обращалось на изучение сопредельных стран и соответствующих языков. Отбирались и проходили стажировку журналисты, которым предстояло работать в газетах, издаваемых для местного населения. Должен отметить, что полковник Заставенко с офицерами своего отдела горячо взялся за порученное ему дело, поддерживал деловые контакты с работниками управления кадров, вместе с ними доукомплектовывал отделы и отделения спецпропаганды литераторами и дикторами, а редакции газет — журналистами. Прежде всего имелось в виду польское направление — четвертая часть территории Польши с 5-миллионным населением к концу августа уже была очищена от фашистских захватчиков.

Успехи Красной Армии вселяли надежду, укрепляли веру, поднимали дух сопротивления польского народа, который долгие годы находился под игом фашистской оккупации. По инициативе Польской рабочей партии, действовавшей [252] в глубоком подполье, к началу 1944 года все антифашистские организации были объединены в Крайову Раду Народову, ставшую высшим подпольным представительным органом демократических сил страны. Боевые отряды этих сил вошли в Армию Людову.

В этой сложной обстановке работа политорганов Красной Армии среди населения освобожденной части Польши приобретала особо важное значение. Мы оказывали помощь польским патриотам в разоблачении происков реакционных элементов, в пропаганде манифеста «К польскому пароду», с которым выступило первое рабоче-крестьянское правительство Польши — Польский Комитет Национального Освобождения (ПКНО), образованный еще 21 июля, когда Красная Армия и 1-я польская армия освободили Хелм — первый город на территории страны. В манифесте выражалась твердая решимость польского народа бороться за полное освобождение своей родины от фашистской оккупации, провозглашалась программа коронных демократических преобразований, утверждались союз и дружба с СССР как основа внешней политики новой Польши. Манифест был издан массовым тиражом, и не один раз, в виде листовок, брошюр, плакатов. Летчики и наземные войска распространяли эти издания на всей территории страны.

Население Польши ознакомилось и с официальным Заявлением Наркоминдела СССР об отношении Советского Сокма к Польше, в котором разъяснялось, что советские войска вступили в ее пределы по согласованию с правительством Польши как союзной страны, преисполненные одной решимостью — разгромить вражеские германские армии и помочь польскому народу в деле его освобождения от ига немецких захватчиков и восстановления независимой, сильной и демократической Польши. «Советское правительство, — говорилось в Заявлении, — не намерено устанавливать на территории Польши органов своей администрации, считая это делом польского народа. Оно решило ввиду этого заключить с Польским Комитетом Национального Освобождения соглашение об отношениях между советским командованием и польской администрацией». Это заявление явилось для политорганов Красной Армии руководящим документом, определившим содержание политработы среди польского населения, которая проводилась совместно с Польским Комитетом Национального Освобождения. [253]

По просьбе ПКНО были изданы массовым тиражом красочные плакаты: «Смерть фашизму!», «Все на борьбу с фашизмом!», «Красная Армия несет освобождение!», «За единство польского народа!», «Братство Красной Армии и польского народа!» и другие. За плакатами последовали портреты выдающихся сынов Польши: Мицкевича, Домбровского, Дзержинского, Монюшко, Ожешко, Костюшко, а также портреты членов ПКНО с их краткими биографиями. Мы отобрали и снабдили субтитрами сначала 14 советских кинофильмов, затем еще 50, а всего за июль — август — 91 фильм. К этому добавили еще и тысячи пластинок, на которых были записаны «Польский национальный гимн», «Рота-присяга», «Марш 1-й польской армии», «Варшавянка», «Полонез» Шопена, около 50 народных и солдатских польских песен. Была восстановлена радиостанция в Люблине и укомплектована журналистскими кадрами.

Особо должен сказать о формировании редакций трех газет на польском языке. Эти газеты, как, вероятно, помнит читатель, издавались в начале войны, но затем, в условиях изменившейся обстановки, их редакции были преобразованы в редакционно-издательские отделения седьмых отделов. Теперь же обстановка потребовала вновь возродить газеты. 22 августа вышли первые номера «Вольности» (1-й Белорусский фронт), «Вольности польской» (2-й Белорусский фронт) и «Нове жице» (1-й Украинский фронт). Из номера в номер эти газеты, возглавляемые ре-докторами Э. В. Радецким, В. А. Казимирским и А. П.Лебедевым, печатали материалы о развитии польско-советских отношений, о боевом содружестве Краевой Армии и Армии Людовой, о подвигах красноармейцев и польских патриотов. Большое внимание уделялось разоблачению антинародных акций эмигрантского правительства, анализировались процессы становления народной власти. Газеты завоевали популярность среди населения.

За работой среди польского населения внимательно следил начальник Главного политического управления Красной Армии А. С. Щербаков. Он не раз подчеркивал, что командиры и политорганы своей правдивой пропагандой должны преодолеть существовавшее прежде в определенных слоях польского народа недоверие к русским — оно оставалось от царских времен и усиленно культивировалось реакционными правителями довоенной Польши. Дружественная политика Советского Союза [254] и самоотверженная борьба Красной Армии за освобождение Польши должны были кардинально изменить сознание и психологию и этих поляков, их отношение к русским, ко всем советским людям.

— От нас с вами, — как-то заметил Александр Сергеевич, — от нашей работы прежде всего зависит, как быстро пойдет этот процесс, как скоро все поляки до единого поймут, что польский и советский народы — это народы-братья.

Позднее, уже в декабре 1944 года, мне довелось побывать в 65-й армии, дислоцировавшейся тогда в Жешувском воеводстве. Я убедился, с какой симпатией поляки относятся к Красной Армии. В один из дней состоялась встреча командования армии с учителями, врачами, адвокатами и другими представителями местной интеллигенции. Они тепло и дружески приветствовали своих освободителей. Участники встречи приняли резолюцию, в которой выразили благодарность Красной Армии и готовность оказать ей всяческую помощь. Интеллигенция Вышкува высказалась за преобразование Польского Комитета Национального Освобождения в первое народное правительство На собрании было принято также обращение к полякам еще оккупированной части страны, содержащее призыв к борьбе против гитлеровцев.

При всем том, однако, я заметил: кое-кто проявляет холодную сдержанность. Об этом красноречивее слов свидетельствовали каменные, непроницаемые лица ксендза и какого-то чопорного чиновника, одетого в старомодное платье. Впрочем, сомнений своих они не скрывали, когда я попробовал втянуть их в общий разговор. Не уверен, удалось ли убедить их хоть в чем-то в той короткой беседе. В целом же встреча с интеллигенцией оставила приятное впечатление. Я видел светлые, излучающие радость лица поляков, узнавших о том, что советские люди, несмотря на трудности с продовольствием, послали полякам 10 тысяч тонн муки. Трудящиеся выражали искреннюю признательность за помощь, которая оказывалась их больным и раненым соотечественникам в советских госпиталях. Раздел между крестьянами земли, принадлежавшей польским магнатам, которые прислужничали гитлеровцам, принятие закона о сохранении памятников польской культуры, открытие школ и театров в дни, когда Варшава находилась еще в руках гитлеровцев, — вот она, «рука Москвы»! И все это после пяти страшных лет оккупации, [255] когда еще так свежи в памяти слова гитлеровского наместника о том, что с Польшей как государством покопчено навеки, что поляки как народ и политическая сила больше не существуют. И можно ли было не поверить в искренность чувств поляков, участвовавших в почетном захоронении красноармейцев и командиров, погибших на польской земле?! Можно ли было сомневаться в чувствах, двигавших поляками, когда они организовывали кружки польско-советской дружбы и помощи Красной Армии?! И какие чувства должен был испытывать я, читая опубликованное под Новый, 1945, год газетой «Нове жице» открытое письмо жителей города Тарнобжега: «Во все времена да будет прославлен советский воин, который не жалеет своих сил и самой жизни для уничтожения гитлеровского фашизма, для возвращения народам свободы, для братской помощи польскому народу!.. Солдат с Красной звездой! Польский народ, близкий Тебе как славянский народ, будет благословлять Тебя за Твой подвиг, за Твои жертвы и пролитую кровь!..»

Удары на флангах

Вернусь, однако, к летним событиям.

После завершения Белорусской стратегической операции, оказавшей существенное влияние на весь дальнейший ход войны, Красная Армия наносила удары по флангам вермахта — по группе армий «Южная Украина» и группе армий «Север». Эти удары должны были еще больше обострить кризис рейха и всего фашистского блока. Противник, хотя и понес в предшествовавших боях колоссальные потери как в людях, так и в боевой технике, все еще оставался сильным и опасным. На восточном фронте он имел более 4 миллионов солдат и офицеров, почти 49 тысяч орудий и минометов, свыше 5 тысяч танков и 2790 боевых самолетов. Пораженческие настроения, охватившие определенную часть личного состава вермахта, не приводили к организованным антивоенным, а тем более антифашистским выступлениям. Спекуляция на «расовом превосходстве», на «любви к родине», запугивание немцев ответственностью за совершенные гитлеровцами преступления («Вместе воевали — вместе и ответ держать», «Победа или всеобщая гибель»), возведение Гитлера в ранг «единственного спасителя» — эти и другие [256] доводы фашистской пропаганды недооценивать было нельзя.

Перед политорганами Красной Армии стояла задача развенчать аргументы фашистской пропаганды, названные Геббельсом «бастионами духа», и тем самым ослабить силу сопротивления немецких солдат и офицеров, обострить противоречия в стане фашистского блока, способствовать полному его развалу.

В этом плане и разрабатывались листовки, проводились агитпередачи. Осуществлялись меры, связанные с расширением сотрудничества политорганов с антифашистским движением. Большую работу в этом направлении проводили сотрудники отделения во главе с А. М. Шевченко. Для агитработы в войсках противника за короткий срок было отобрано несколько сот солдат и офицеров из. числа пленных немцев, румын и венгров, прошедших обучение в антифашистских школах. Сделано это было вовремя — накануне наступления 2-го и 3-го Украинских фронтов на ясско-бухарестском направлении. К тому времени внутренние антифашистские силы Румынии, возглавляемые румынскими коммунистами, объединились в национально-демократический блок, боровшийся за выход из войны, за разрыв с гитлеровской Германией, за свержение диктатуры Антонеску. Это благоприятствовало боевым действиям наших войск, особенно пропаганде среди румын, широко развернутой армейскими политорганами.

Еще в июле члены военных советов фронтов генералы И. З. Сусайков и А. С. Желтов, вызванные в Ставку в связи с предстоящей операцией, доложили начальнику Главного политического управления планы политработы, в том числе среди противостоящих войск и тылов противника. В планах определялись основные направления и главные объекты идеологического воздействия на противника, в частности, упор делался на румынские дивизии и разбавленные солдатами-ненемцами части вермахта. Во фронтовых антифашистских школах предусматривалось обучить в два-три раза больше пленных, чем раньше.

Перед началом наступления я связался по ВЧ с начальниками политуправлений фронтов генералами А. Н. Тевченковым и И. С. Апошиным. Они сообщили о готовности всех спецпропагандистских сил и средств, но одновременно попросили укрепить их седьмые отделы политработниками — специалистами по Болгарии, Венгрии, Сербии и Хорватии. Мне была понятна их предусмотрительность: [257] разгром группы армий «Южная Украина» создаст условия для освобождения Венгрии, Югославии и Чехословакии. И начальники политуправлений заблаговременно беспокоились о нужных им людях. Специалисты, знающие языки народов Юго-Восточной Европы, однако, уже были отобраны нами. И я мог заверить Тевченкова и Аношина, что их просьба будет удовлетворена в самое ближайшее время.

Пропаганда среди вражеских войск велась непрерывно. Так, на 3-м Украинском фронте в преддверии наступления была проведена агитоперация против двух румынских и одной немецкой дивизий. Нашим пропагандистам стало известно, что 4-я горнострелковая и 15-я пехотная румынские дивизии рассредоточены, изолированы друг от друга и находятся в разных корпусах сформированной заново 6-й немецкой армии. Самим фактом рассредоточения румынам было выражено явное недоверие. Этим то и воспользовались фронтовые спецпропагандисты. Они все мерно подогревали антигитлеровские настроения румын, и те отказывались воевать. Даже в дни, когда немцы еще атаковали наши войска на Пруте, из румынских дивизий было совершено более 60 групповых переходов в расположение войск Красной Армии. Агитация подействовала и на солдат 335-й немецкой пехотной дивизии, к которым неоднократно обращался, всякий раз находя веские аргументы, уполномоченный НКСГ обер-лейтенант Э. Каризиус. Вместе с антифашистским активом ему удалось до биться того, что в первых же боях эта дивизия дала наибольшее число сложивших оружие солдат и офицеров.

В пропаганде среди противостоящих румынских войск политорганы широко использовали благодарственные письма румынских граждан и местных органов власти к советским войскам, помогающим наладить нормальную жизнь на освобожденной части территории. Использовались также факты и примеры, характеризующие совместную борьбу румынской добровольческой антифашистской дивизии имени Тудора Владимиреску и войск Красной Армии по освобождению Румынии. Все это обеспечивало высокую эффективность «внешней политработы».

Сила удара войск 2-го и 3-го Украинских фронтов была настолько мощной, что за двое суток вся оборона группы армий «Южная Украина» оказалась сокрушенной, а личный состав в значительной мере деморализован. За 11 дней, с 20 по 30 августа, наши славные воины продвинулись [258] на 320-350 километров, а на главном направлении подошли к столице Румынии — Бухаресту. На другой день, 31 августа, войска 2-го Украинского фронта вступили в Бухарест, освобожденный повстанцами — румынскими патриотами. Как и ожидалось, румынские дивизии в ходе наступления капитулировали, некоторые же их части по призыву румынских коммунистов повернули оружие против гитлеровцев. Юго-западнее Кишинева 18 из 25 немецких дивизий попали в окружение.

В ходе боев спецпропаганда была, можно оказать, на острие атаки. Только за первые четыре дня наступления политорганы 3-го Украинского фронта распространили почти миллион экземпляров листовок, изданных на немецком и румынском языках, провели с передовой позиции почти тысячу агитпередач. В таких же масштабах была развернута пропаганда и политорганами 2-го Украинского. Подлинными организаторами идеологической работы среди войск противника проявили себя начальники отделений спецпропаганды политотделов майор Александр Николаевич Ратников (37-я армия), майор Михаил Петрович Беседин (5-я ударная армия) и другие. Они многое сделали для того, чтобы довести ультиматум командующего 3-м Украинским фронтом генерала армии Ф. И. Толбухина до немцев, оказавшихся в котле. Поскольку доставить ультиматум немецкому командованию в установленное время не удалось, текст его был отпечатан и распространен среди вражеских войск в 40 тысячах экземпляров.

Кроме того, ультиматум неоднократно передавался нашими радистами на волнах немецких боевых раций. Нужна была помощь антифашистов, и майор Ратников провел разъяснительную работу с немцами, попавшими накануне в плен. Четверо из них, в том числе подполковник, капитан и обер-лейтенант, согласились вернуться в котел с ультиматумом. Они провели там несколько часов, разъясняя солдатам и офицерам условия капитуляции и честью своей заверив их в том, что обещания русских надежны.

В тот же день в 16.00 они вернулись с первыми группами капитулирующих. За ними потянулись и остальные — группами по 400-500 человек. Всего же за один день в полосе 37-й армии перешло в плен до 8000 немецких солдат и офицеров. Такая же картина наблюдалась и в полосе 5-й ударной армии: старший инструктор отделения спецпропаганды вместе с антифашистами пошел в [259] котел и привел первую группу сдающихся, за которой последовали и другие. Всего же в тот день сдалось 5352 немца. С 20 по 25 августа советские войска в этой операции пленили 105 400 солдат и офицеров.

В период ликвидации котла 435 пленных немецких солдат и офицеров удалось распропагандировать. Все они в качестве агитаторов добровольно направились в котел; 188 из них вернулись и привели с собой 3108 солдат и унтер-офицеров. Остальные же оставались в котле до полной его ликвидации, оказывая влияние на тех, кто все еще колебался.

Вообще «пленоспособность» личного состава вермахта в этой операции оказалась относительно высокой, что объясняется прежде всего сильным морально-психологическим воздействием мощного удара Красной Армии, приведшего к разгрому группировки. Огромные потери в живой силе и технике, нарушенное управление войсками, их деморализация — все это способствовало массовому переходу немцев в плен.

Во время Ясско-Кишиневской операции политорганы Красной Армии умело использовали критическую обстановку, в которой оказались вражеские дивизии, приняли эффективные меры для разложения и пленения их личного состава. В обычных же условиях это не всегда удавалось. В частности, в Прибалтике немецкие войска, имевшие выход в море, сохраняли значительную устойчивость, хотя под ударами наших войск они и там вынуждены были отступать, неся огромные потери.

Немецкая группа армий «Север», занимавшая 1000-километровую оборону от Финского залива до Немана, насчитывала до 700 тысяч солдат и офицеров. Войска Ленинградского, 3, 2 и 1-го Прибалтийских фронтов при поддержке Балтийского флота должны были прорвать вражескую оборону и освободить советские прибалтийские республики. Массированное идеологическое воздействие на противника началось с середины августа, заблаговременно. К печатной и устной пропаганде подключились передачи специальной радиостанции «Балтикум». На двух волнах ежедневно транслировались письма и обращения пленных солдат и офицеров, а также их личные выступления, содержавшие не только рассказы о жизни в плену или перечисление льгот для перебежчиков, по и призыв к своевременной капитуляции. В помощь фронтовым политорганам Главное политическое управление направило [260] пропагандистскую бригаду во главе с полковником И. С. Брагинским. Наши товарищи должны были: координировать работу спецпропагандистов четырех фронтов; подготовить и довести до немецких войск обращение советского командования; наладить издание ежедневного информационного бюллетеня, предназначенного для немецких солдат и офицеров; участвовать в распропагандировании пленных для агитработы в отсеченных немецких частях; готовить и издавать совместно с политорганами фронтов листовки и обращения; наконец, координировать спецпропаганду всех четырех фронтов с деятельностью уполномоченных НКСГ и СНО.

Кроме того, бригаде Брагинского предстояло решить еще одну нелегкую задачу. Дело в том, что руководство НКСГ предложило, а наше командование одобрило план так называемой персональной агитации. Десять генералов-антифашистов написали личные письма командующему группой армий «Север», командующим армиями, командирам корпусов и дивизий, в которых предлагали им вместе с войсками перейти на сторону НКСГ — это сохранило бы для будущей Германии несколько десятков тысяч немецких жизней. Всего было подготовлено 65 писем, в том числе и письмо генерал-фельдмаршала Паулюса командующему группой армий «Север» генерал-полковнику Шернеру.

17 августа эти послания были доставлены самолетами в политуправления четырех фронтов с заданием «забросить и доставить адресатам незамедлительно». Две недели прошли в чрезвычайных хлопотах. Начальники отделов спецпропаганды полковник Г. Ф. Заставенко (до перевода в Главное политическое управление), подполковники Е. А. Бродский, Н. С. Подкаминер и М. Т. Турин ежедневно докладывали мне о ходе выполнения задавил. К 3 сентября почти все письма генералов-антифашистов были доставлены по назначению. 25 из них — антифашистами, переходившими для этого линию фронта, 24 — партизанами со своих баз, 5 — летчиками, сбросившими почту с трофейного самолета, и 11 — фронтовыми разведчиками.

В доставке писем адресатам участвовали 55 распропагандированных пленных солдат и офицеров: один из них, лейтенант Штушман, был убит гитлеровцами при переходе линии фронта; двое вернулись, не выполнив задания, — они чистосердечно признались, что струсили в [261] последний момент. Все остальные с заданием справились. Некоторые вернулись даже с расписками немецких штабов о принятии пакетов. Двое антифашистов были задержаны гитлеровцами, но с помощью солдат им удалось бежать, и они благополучно возвратились к нам. Все антифашисты, как один, рассказывали о том резонансе, который вызвали письма генералов-антифашистов в немецких частях, особенно в штабах. Среди офицеров начались аресты. Тех, кто солидаризировался с письмами, отправляли в штрафные батальоны. И хотя ожидаемых результатов — непосредственного перехода немецких частей на сторону НКСГ — не последовало, операция эта способствовала росту пораженческих настроений, ослаблению воинской дисциплины, особенно в отсеченной Курляндской группировке.

В ожесточенных осенних сражениях пропаганда среди противостоящих вражеских войск набирала темпы, и, когда в начале октября А. С. Щербаков вызвал меня для доклада о ходе ведения пропаганды на фронтах, я мог привести следующие данные: политорганы четырех упомянутых выше фронтов только в сентябре издали и распространили свыше 25 миллионов экземпляров различной пропагандистской литературы на 14 иностранных языках — больше, чем в августе, на 40 процентов. Это был действительно «ливень листовок» — так озаглавила свои» передовицу фашистская армейская газетенка «Ди фронч». За этим «ливнем листовок» начальник штаба 7-го армейского корпуса 4-й немецкой танковой армии генерал Гостерлинг видел «генеральное наступление» советской пропаганды, нацеленное «в самое сердце». В секретном приказе Гостерлинга, дошедшем вскоре до нас, говорилось: «Даже самое крепкое сердце не может устоять против систематического воздействия яда и, по меньшей мере, становится неуверенным, колеблющимся... Образовавшуюся брешь в нашей морали враг пытается углубить и расширить своей пропагандой». А 3 августа 1944 года, как теперь стало известно, сам рейхсфюрер Гиммлер на совещании гауляйтеров раздраженно заявил: «В результате все более распространяющейся привычки сдаваться в плен войска потеряли устойчивость».

Огромное воздействие на противника оказывали листовки, в которых сообщалось о выходе из войны Румынии и Финляндии. На вопрос: «Как румыны и финны спасли себя от катастрофы?» (так называлась одна из листовок) [262] — мы отвечали: «Они порвали с Гитлером и запросили у России мира». Это свидетельствует, подчеркивалось в наших листовках, о силе и мощи Советского Союза, о единстве в лагере союзников, с согласия которых установлено перемирие, об уважении, с которым Советский Союз относится к национальной безопасности других народов — независимость и социальный строй Румынии и Финляндии полностью сохраняются, их границы остаются неприкосновенными. Листовки убеждали немцев — пора и им рвать с Гитлером, самим кончать уже проигранную войну.

В масштабах больших, чем прежде, вел пропаганду и Национальный комитет «Свободная Германия». Осенью 1944 года НКСГ опубликовал обращение к немецкому народу: «Все средства борьбы — против Гитлера». Надежды на компромиссный мир, на раскол союзников, на «атлантический вал», терпеливо и настойчиво разъяснял НКСГ, не оправдались, они оказались беспочвенной болтовней Гитлера... НКСГ призывал немцев «всеми средствами препятствовать продолжению войны, не выполнять приказы гитлеровского правительства, вооруженному насилию нацистов противопоставить вооруженную силу народа...». В духе этого обращения в газете «Фрайес Дойчланд» выступил президент НКСГ Э. Вайнерт, а затем, 26 октября 1944 года, последовало обращение генерал-фельдмаршала Паулюса.

Это было второе его обращение. На этот раз не только к армии, но и ко всем немцам. «Мой долг по отношению к родине, — писал Фридрих Паулюс, — и лежащая на мне, как на фельдмаршале, особая ответственность обязывают меня заявить своим товарищам и всему нашему народу, что из нашего положения, кажущегося безвыходным, теперь остался только один выход — разрыв с Гитлером и окончание войны». Паулюс разоблачал многие фальшивки геббельсовского ведомства, брал под защиту фон Зейдлица, против которого, как президента СНО, был открыт нацистами бешеный огонь, давал отповедь подлой лжи Гиммлера о «бесчеловечном» обращении русских с пленными: «На самом же деле, несмотря на бесчеловечные зверства и жестокости, совершаемые по указке г-на Гиммлера, по отношению к сотням тысяч беззащитных мужчин, женщин и детей как в оккупированных областях, так и в немецких концентрационных лагерях, с [263] военнопленными в Советском Союзе обращаются гуманно и корректно».

Как видит читатель, обращение Паулюса помимо других его несомненных достоинств содержит правду о советском плене. Фельдмаршал решительно и твердо свидетельствует: «С военнопленными в Советском Союзе обращаются гуманно и корректно». Увы, этого не хотят замечать многие современные советологи на Западе. Более 20 лет, например, «трудится» в ФРГ специальная «научная комиссия», создающая «Историю немецких военнопленных во время второй мировой войны»{85}. Издано 22 тома, пропитанных ядом реваншизма и антисоветизма. Обработанные в духе «холодной войны» сообщения и отчеты пронацистски настроенных бывших военнопленных перемежаются с документами различных антикоммунистических организаций, подобных «Объединению жертв сталинизма» или «Союзу репатриантов и военнопленных», «научными изысканиями», одни названия которых — «В руках Советов», «Пережитое и увиденное в советском плену», «Предательство за колючей проволокой» (об антифашистах) и т. д. — дают представление о степени учености и компетентности их авторов, современных неонацистов.

Кстати, одного из них я знал во время войны. Он был летчиком, воевал против нас под Сталинградом. Едва ли не каждый день гитлеровцы теряли в небе над Бекетовкой до 20 самолетов. Среди тех, кого не обошла эта участь, оказался лейтенант Генрих фон Эйнзидель. В самолето он не сгорел, дотянуть до своих ему не удалось, и его принудил сесть на нашем аэродроме советский летчик старший лейтенант Черников. На допросе фон Эйнзидель заявил, что он граф, правнук Бисмарка. Имя «железного канцлера» Германии всем известно со школьной скамьи, поэтому неудивительно, что работники седьмого отдела сочли нужным побеседовать с необычным пленным. Была и еще одна причина, побудившая пропагандистов к подробной беседе с фон Эйнзиделем: при пленении он предъявил две наши листовки. Не знаю уж, как и где они попали к нему, но то, что он их сохранил, не выбросил, позволяло пропагандистам надеяться, что разговаривать им предстоит отнюдь не с глухим. [264]

И действительно, когда фон Эйнзиделю было предложено обратиться к своим соотечественникам и рассказать о том, что он жив, и о том, как с ним обошлись в русском плену, граф согласился. В письме, адресованном к своим сослуживцам, он писал, что не ожидал от русских ничего другого, кроме «всех тех бед», о которых так назойливо предупреждало немецких солдат и офицеров командование. Однако он «должен засвидетельствовать», что ничего подобного с ним не произошло: «Русские обращаются со мной и со всеми другими немцами, попавшими в плен, справедливо и гуманно, как того требуют международные правила». И он «радостно поражен» тем, что никто его не истязает, не мучает, не угрожает смертью, не расстреливает, наконец, чего он ожидал и к чему уже было Приготовился. Далее лейтенант сообщал, что их, пленных, находящихся во фронтовом лагере, готовят к отправке в тыловой лагерь в глубь России и, таким образом, он «благополучно закончил эту пагубную для Германии и немцев войну». К тому же Эйнзидель призывал и тех, кому в руки попадет его письмо-листовка.

Первая «графская» листовка наделала немало шума. О ней сообщала чуть ли не вся мировая пресса. Понятно, что антифашистские выступления летчика — отпрыска древнего аристократического рода не прошли незамеченными в Германии и вермахте. Фон Эйнзидель и в самом деле написал яркое обращение, призывал своих соотечественников кончать бессмысленную и опасную для Германии войну. Выступления на эту тему скоро выдвинули его в число активных антифашистов. И когда был создан Национальный комитет «Свободная Германия», Эйнзиделя избрали одним из вице-президентов. Своей личной подписью под манифестом и другими документами НКСГ потомок «железного канцлера» неоднократно подтверждал гуманное обращение с немецкими военнопленными, нормальные условия содержания их в советском плену.

Однако после войны, вернувшись в Западную Германию, он повернул на 180 градусов — стал в ряды противников НКСГ и Советского Союза. Измена правому делу вернула ему графский титул и родовые поместья, за тяжелой чугунной оградой которых воскрес бывший владелец, отягощенный грузом прежних кастовых и классовых предрассудков. Что можно было ожидать от писаний переметнувшегося оборотня? Впрочем, стоит ли удивляться этой его метаморфозе? Случайный попутчик, Эйнзидель [265] покинул поле антифашистской борьбы для того, чтобы оболгать и оклеветать тех, кто когда-то дружески пожимал ему руку, кто дал ему и стол и кров, отрывая кусок хлеба от собственного рта, кто дал ему возможность, пусть на короткое время, испытать счастье борьбы за правое дело. Быть может, и не стоило бы уделять фашиствующему графу столько внимания. Дело, однако, в том, что, пользуясь доверчивостью, неосведомленностью и политической неискушенностью многих людей в ФРГ, да и не только в ФРГ, писаки, подобные Эйнзиделю, поднимают шум о мнимых «убийствах», «жестоком обращении», «холоде и голоде» в лагерях военнопленных, фальсифицируют факты минувшей войны, чтобы вызвать у читателей недоброжелательное, враждебное отношение к «Советской стране, к миру социализма. В этой связи я и считал своим долгом напомнить о свидетельствах генералов и офицеров вермахта, находившихся в советском плену.

Фридрих Паулюс не был единственным, кто публично изобличал геббельсовскую ложь об «ужасах русского плена». Еще раньше, 25 сентября того же, 1944, года, большая группа пленных немецких генералов сделала специальное заявление для советской и иностранной печати: «Все сведения, которые распространяются в Германии о мнимых мучениях и страданиях военнопленных, — ложь... На протяжении почти двух лет мы имели возможность знакомиться с различными лагерями военнопленных и смогли убедиться, что лагеря расположены в здоровой местности и производят хорошее, опрятное впечатление как по внешнему виду, так и по внутреннему устройству». Далее в заявлении подробно характеризовались условия жизни пленных в лагерях СССР: распределение на работы в соответствии с трудоспособностью и по возможности с учетом специальности; отсутствие пленных на вредных производствах; хорошее состояние здоровья пленных, достаточное питание, частые дополнительные пайки, заботливое санитарное и медицинское обслуживание со стороны русских и немецких врачей; культурный отдых и развлечения в нерабочее время: русские фильмы, вечера самодеятельности, театральные постановки, кружки — драматические, литературные, по изучению языков, — духовые и струнные оркестры, доклады о положении на фронтах и на другие актуальные темы, а в некоторых лагерях и курсы для повышения производственной квалификации. «Мы констатируем и заявляем, — [266] писали в заключение генералы и высшие офицеры, — что с военнопленными обращаются в соответствии с международными соглашениями и обычаями. Военнопленные — солдаты и офицеры — уверены, что они после войны здоровыми и работоспособными вернутся на родину».

Заявление подписали генерал-лейтенант Э. фон Даниельс, генерал-лейтенант В. Мюллер, генерал-майор д-р О. Корфес, генерал-майор А. фон Ленски и другие, достаточно хорошо известные в вермахте генералы и высшие офицеры. Как и обращение Паулюса, их заявление дало новый импульс для перехода немцев в советский плен. Лживая нацистская «пропаганда устрашения» пленом, тормозившая прозрение немецкого солдата, была теперь в значительной мере поколеблена. Полагаю, что оба эти документа — обращение Паулюса и заявление немецких генералов — весомее многих томов современных клеветников-неонацистов.

Известно, что сотни тысяч немецких военнопленных покидали Советский Союз не как враги, а как друзья. Они прозрели, освободились от лжи и обмана, которыми их опутывала долгие годы фашистская пропаганда. Покидая Советский Союз, немцы благодарили страну и людей за хлеб и кров, за подлинно человеческое отношение.

Вернемся, однако, к осенним событиям 1944 года. Просматривая трофейные газеты, мы обратили внимание на то, как резко вдруг увеличилось число материалов, прославляющих Гитлера. Для фашистской прессы эта тема в общем-то не новая, но теперь, когда вермахт терпел поражение за поражением, восхваление фюрера казалось особенно истеричным, нарочито взвинченным, каким-то уж очень неумеренным, искусственным. Анализ этих материалов позволял квалифицировать их как реакцию фашистской пропаганды на покушение 20 июля. Геббельс предпринимал отчаянные попытки закрепить в немцах верность фюреру, не дать ей расшататься и погибнуть.

Мы, разумеется, усилили разоблачение Гитлера. Новый удар по его культу наносила листовка «Обанкротившийся пророк», которая с 30 октября начала распространяться политорганами всех фронтов. Листовка открывалась подлинными словами Гитлера — «Я столько раз в своей жизни был пророком», — вынесенными в эпиграф. Далее шел текст:

«Немецкие солдаты!

Вам хорошо известны эти слова Гитлера. Что ж, возьмите [267] и проверьте: оправдалось ли хоть одно его «пророчество»?

О ВОЙНЕ НА ВОСТОКЕ Гитлер пророчествовал:

—  в речи 3 октября 1941 г.: «Мы не ошиблись в правильности наших планов. Я выступаю сегодня только потому, что сегодня я могу сказать, что противник сломлен и никогда уже не поднимется«.

Красная Армия ответила « пророку« зимней битвой под Москвой, которая «привела, по признанию самого Гитлера, немецкую армию на край пропасти», Потребуйте от фюрера отчета: сколько немцев погубил он под Москвой?..

—  в речи 3 сентября 1942 г.: «Волга перерезана, мы ворвались в Сталинград и возьмем его. И вы можете быть уверены, что никто не сдвинет нас с этого места«.

Красная Армия ответила « пророку« окружением и уничтожением 6-й немецкой армии под Сталинградом. Потребуйте от фюрера отчета: сколько погубил он немцев под Сталинградом?..

—  в приказе 4 июля 1943 г.: «Грандиозный удар, который поразит сегодня утром советские армии, потрясет их до основания».

Красная Армия ответила « пророку« мощным летним наступлением в районе Курска и Орла, потрясшим немецкую армию до основания. Потребуйте от фюрера ответа: сколько погубил он немцев в этих боях?

О СВОИХ СОЮЗНИКАХ Гитлер пророчествовал:

—  в речи 30 сентября 1942 г.: «Мы занимались дальнейшим укреплением наших союзников, совместной работой с нашими союзниками во главе с нашим самым старым союзником — Италией. Все надежды наших врагов, рассчитывающих разрушить наш союз, являются безумием».

« Союзники« Гитлера ответили « пророку« тем, что один за другим порвали с ним, чтобы спасти себя от катастрофы. В итоге — гитлеровская «ось» развалилась. «Безумные» надежды союзников действительно осуществились. Общипанный фюрер остался один.

Так выглядят гитлеровские « пророчества« и действительные факты.

У Гитлера что ни слово — то ложь.

Таков фюрер.

Солдаты!

Миллионы немцев, которые верили этому банкроту, [268] погибли понапрасну. Так погибнете и вы, если будете верить ему...»

Я привел эту листовку почти полностью, текст ее многократно передавался по «звуковкам», да и сама листовка переиздавалась не раз — нередко и с фотографиями Гитлера, запечатленного в самые «патетические» моменты его выступлений, и этот контраст между игрой и жизнью бил не в бровь, а в глаз.

На трех фронтах

Заместитель начальника Главного политического управления генерал И. В. Шикин предложил мне вместе с группой сотрудников управления спецпропаганды выехать в войска трех фронтов, находившиеся на территории Польши.

— Там могут развернуться события... Надо, чтобы спецпропаганда не отставала. Проверьте готовность политорганов, окажите им помощь, скоординируйте их усилия, — напутствовал нас Иосиф Васильевич.

Ни я, ни мои товарищи по совместной командировке в тот день конечно же не догадывались, что через каких-нибудь полтора месяца на варшавско-берлинском направлении начнется мощное наступление, что здесь будет сконцентрирована самая крупная стратегическая группировка советских войск, когда-либо создававшаяся для проведения одной операции. Эта операция подучит название Висло-Одерской.

Мы выехали из Москвы на двух «виллисах». Вместе со мной были подполковники А. М. Шевченко, С. А. Лес-невский и младший лейтенант Я. Фогелер (сын известного немецкого художника-антифашиста и внук польского революционера Ю. Мархлевского, отлично владевший и немецким, и польским, и русским языками).

4 декабря, в полдень, мы прибыли в политуправление 1-го Белорусского фронта. Нас встретили, как всегда, спокойный и деловитый начальник политуправления генерал-майор С. Ф. Галаджев и под стать ему начальник седьмого отдела полковник И. П. Мельников. Они рассказали о фронтовом учебном семинаре спецпропагандистов, на котором детально были уточнены их задачи в предстоящей операции с учетом новой обстановки и особенностями противостоящих войск вермахта. Упор делался на максимальное развертывание средств устной агитации, сосредоточенных в политотделах армий и дивизий. [269]

Политуправление заготовило впрок листовки с пропусками и удостоверениями для перехода вражеских солдат в плен. Наиболее опытные работники аппарата спецпропаганды выступали в качестве лекторов на курсах, готовящих заместителей военных комендантов по политчасти для освобожденных районов Германии. Все это было хорошо. Вместе с тем уже в первой беседе мы убедились: политуправление допустило явный спад в печатной пропаганде. Неужели потому, что на фронте теперь была сравнительно спокойная обстановка? Но ведь идеологическая борьба не знает передышек. Более того, в период, когда наступление наших войск приостановилось, противник делает все для того, чтобы упрочить моральный дух своих солдат. Значит, и мы не должны сидеть сложа руки. Спокойная обстановка как раз и располагала к тому, чтобы солдаты и офицеры противника обстоятельно поразмыслили над нашими листовками — такое раздумье перед новыми боями не проходит бесследно. Сколько раз на протяжении последних двух лет войны мы слышали от немцев, сдавшихся в плев в ходе боя, что они были подготовлены к этому шагу еще задолго до сражения!

В дальнейшем, знакомясь с постановкой спецпропаганды, мы встретили в войсках фронта и примеры, достойные подражания. Так, отделение спецпропаганды политотдела 69-й армии непрерывно воздействовало на 214-ю немецкую пехотную дивизию. Как показали пленные солдаты из этой дивизии, советские листовки и агитпередачи держали их «под непрерывно нарастающей нервозностью». Успешную агитоперацию провел политотдел армии и против венгерской дивизии, оказавшейся в составе войск вермахта на польской земле. Гонведы словно ожидали, когда их позовут советские комиссары.

Темной и морозной ночью выехала на берег Вислы армейская мощная громкоговорящая установка во главе со старшим инструктором политотдела капитаном П. Ф. Олимпиевым, Его голос беспрепятственно «форсировал» Вислу, дошел до гонведов, занимавших позиции на берегу. Четверо из них с автоматами и ручным пулеметом переправились на лодке и сдались в плен. Затем один из прибывших, ефрейтор Сато, вернулся в свою часть и следующей ночью доставил на лодке новую группу вооруженных гонведов. И они в свою очередь повторили лодочные рейсы. Так продолжалось несколько ночей. А однажды под утро с противоположного берега вернулся [270] перебежчик, приведя с собой лишь одного гонведа. От него стало известно: дивизия снята с участка фронта как ненадежная и отведена в тыл, а ее командир арестован и предан суду. Выяснилось, что гонведы нашли себе путь через Вислу и на других участках фронта. Что ж, среди венгров тоже шел процесс прозрения...

Полезную инициативу проявили спецпропагандисты 47-й армии, возглавляемые майором В. Я. Гришиным. Они использовали тысячи трофейных немецких бланков, почтовых открыток и военно-отпускных удостоверений. Документы эти заполнялись весьма оригинальными текстами. В частности, бланки военно-отпускных удостоверений были заполнены текстами следующего содержания: «Ставка фюрера сообщает: верховное командование немецкой армии отпуска предоставить больше не может. Кто хочет получить отпуск и увидеть своих родных, пусть подается в русский плен». Не один десяток солдат из противостоящих немецких дивизий воспользовался таким пропуском, чтобы сдаться в плен.

Представитель НКСГ на фронте Г. Клайн говорил нам, и он был конечно же прав, что «нацистская пропаганда действует все еще сильно», требуя от немецких солдат стойко удерживать позиции, «чтобы не пустить русских в фатерлянд». Г. Клайн считал, что этот аргумент на фронте «разоблачается слабо», — к его мнению следовало прислушаться: он ежедневно общался с пленными и хорошо знал настроения немецких солдат. Вот почему мы вместе с отделом спецпропаганды политуправления тут же наметили неотложные меры, связанные с усилением разоблачительной пропаганды. На первых порах были отобраны для переиздания уже опробированные материалы, а также принято предложение Г. Клайна выпустить листовки с высказываниями немецких военнопленных: своими доводами пленные могли помочь развенчать «патриотические» призывы гитлеровцев. По телеграмме, посланной мною, Главное политическое управление приняло решение направлять в распоряжение 1-го Белорусского фронта в два раза больше экземпляров газет «Фронтиллюстрирте» и «Фрайес Дойчланд», которые были наиболее читаемыми в немецких войсках. Мы закрепили антифашистов, как о том просил представитель НКСГ, за экипажами мощных громкоговорящих установок и разрешили им в ходе боев выступать также через окопные громкоговорящие установки. [271]

В те дни у меня было немало встреч с товарищами по оружию — снецпропагандистами. Расскажу об одной из них, быть может самой интересной. Познакомился я на 1-м Белорусском со старшим инструктором седьмого отдела майором Ф. А. Шемякиным, о котором давно был наслышан как о мастере вести допросы пленных — сказывалась его гражданская профессия: психолог. Аналитические донесения Шемякина читались как увлекательные исследования с должной глубиной проникновения в тему. Он всегда располагал массой новых сведений и неизменно готов был подсказать, как можно было бы ими воспользоваться при составлении листовок и агитпередач. Нередко его вызывал к себе командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков — за последние месяцы раз пять или шесть. Маршал интересовался тем, что происходит в противостоящих войсках вермахта, каково состояние его морального духа. Шемякин готовил для командующего специальные доклады. Как-то к очередному докладу он приложил образец солдатского фольклора: «Раньше мы ели жирную селедку (херинг), зато теперь у нас есть жирный Геринг». На этом двустишии Г. К. Жуков написал: «Немедленно отпечатать стих листовкой!» Указание, можно сказать, было перевыполнено: листовку издали с выразительным рисунком, сделанным художником отдела Хотиком.

И вот уже после войны, когда Шемякин работал в редакции газеты «Теглихе рундшау», органе советской военной администрации в Германии, я получил от него письмо, в котором он сообщал, как пришла к нему старушка немка во всем черном и положила на стол экземпляр упомянутой листовки. Сверху легла фотокарточка молодой женщины с гладко зачесанными, волосами. Старушка печально сказала: «Это моя дочь. Муж погиб на фронте, а ее казнили за то, что она перепечатала листовку для подруги. Гестапо нашло копирку в корзине для мусора. Вот копия приговора». В письме была и копия приговора» Я и сегодня не могу без внутреннего содрогания читать холодные, бездушные строки: «...22 лет, незамужняя, уроженка Берлина, за распространение вражеской пропаганды, разложение боевого духа, пораженчество приговорена к смертной казни посредством топора». В другой бумажке, которую старушка также подала Шемякину, значилось, что после внесения в тюремную кассу 16 марок — «на погашение расходов по казни» — «высокочтимая [272] фрау» может получить урну с прахом своей дочери. Указывалась дата: «март 1945 года».

Но вернемся к декабрю 1944-го. После итоговой беседы с руководством политуправления, где нами было высказано немало критических замечаний, мы перебрались на соседний, 1-й Украинский фронт. И снова вникаем в положение дел, вскрываем недостатки, вносим предложения... Начальник политуправления фронта генерал-майор С. С. Шатилов в дела спецпропаганды, как мы убедились, вникает глубоко, ценит ее значение. И неудивительно, что аппарат спецпропаганды, возглавляемый полковником Л. А. Дубровицким, к предстоящей операции подготовлен хорошо.

Мы подробно ознакомились с редакционно-издательским отделением, которое все называют здесь «мозговым центром». И действительно, в РИО сосредоточены квалифицированные литераторы, тщательно разрабатывается тематика, составляются листовки и тексты агитпередач, анализируются данные о противнике, определяющие содержание, стиль и тональность всей спецпропаганды. Приятное впечатление произвел начальник РИО майор В. А. Рубан. Чувствовалось, что он любит свое дело и умеет трудиться. Правда, в последние недели работа среди населения Польши несколько отвлекла сотрудников от пропаганды среди вражеских войск, но сейчас положение уже выправлено, главные усилия сосредоточены на предстоящих боевых операциях.

Рубан поделился своими размышлениями о том, как, по его мнению, надо преодолевать возникающие трудности и решать новые проблемы. Он, например, считал, что льготы для добровольно сдающихся в плен уже не полностью отвечают сложившейся обстановке. Немцы теперь знают, что в советском плену не расстреливают, их не страшат условия жизни в плену: этот нацистский обман в значительной мере развеян. Но они боятся остаться в России на долгие годы, пока не будет восстановлено разрушенное ими народное хозяйство СССР.

Действительно, это опасение все еще сдерживало немецких солдат от капитуляции. Мы, разумеется, были знакомы с этим аргументом мнимого «вечного рабства в Сибири», поэтому согласились с Рубаном, что наряду с пропагандой пяти льгот, установленных советским командованием, надо подчеркнуть, что лагеря для пленных немецких солдат создаются теперь близ границ Германии. [273]

Был рассмотрен и другой важный вопрос, поставленный Рубаном, — об усилении работы среди немецкого населения. До сих пор политорганы фронта к мирным жителям Германии непосредственно не обращались, ограничиваясь лишь распространением листовок, присылаемых из Москвы. Ну а как быть теперь? Ответ только один — развернуть эту работу самым активным образом, неустанно разъясняя немцам политику Советского государства в отношении Германии и в то же время разоблачая клеветническую нацистскую пропаганду. Наша группа помогла политорганам фронта уточнить основные направления, а также формы работы среди немецкого населения. Определили свое участие в этой работе и представители НКСГ и ОНО.

Самой интересной фигурой среди антифашистов из пленных был на 1-м Украинском фронте уже известный читателю полковник Луитпольд Штейдле. В качестве уполномоченного НКСГ и СНО он многие месяцы находился на переднем крае и вел пропагандистскую работу честно, страстно и, надо отдать ему должное, умело. Мы и раньше встречались, но теперь, общаясь на фронте, я узнал Л. Штейдле ближе, полнее. Ему было 48 лет. Высокий и стройный. Происходил он из семьи потомственного военного, лейтенантом участвовал в первой мировой войне, демобилизовался, но спустя полтора десятка лет снова вступил в вермахт, дослужился до командира полка. И хотя он не был ярым сторонником нацистов и в партии их не состоял, Гитлеру служил верно, получил от него Рыцарский крест, пока Сталинград не разделил их.

Сталинградская битва — начало перелома в миросозерцании Л. Штейдле, антифашистское движение среди военнопленных завершило его. Он стал вице-президентом СНО, сторонником присоединения к НКСГ. Как их уполномоченный на фронте, был неутомим: провел сотни выступлений по «звуковкам» и радио, написал сотни полторы листовок, обращений и писем, участвовал во многих крупных агитоперациях. Обращаясь к офицерам вермахта, к своим бывшим друзьям — командирам дивизий и корпусов, он находил необходимые слова, разъясняя ложность в данной ситуации «законов чести» и несостоятельность «клятвы верности». В прошлом один из руководителей католического движения в Германии, он обращался и к католикам, даже к самому папе Пию XII.

Особенно гневными были его разоблачения Гитлера и [274] нацистов. «Гитлер, каким его никто не знает» — так называлась, например, одна из его листовок. Призывая немцев «жить для Германии», он неустанно пропагандировал идеи НКСГ. Это было тоже важно, поскольку, как показала анонимная анкета, распространенная среди пленных во фронтовом лагере, 40 процентов из них ничего не знали об НКСГ. Впрочем, заметил Л. Штейдле, судя по пленным, советские листовки сохраняют в «потайных местах» почти все солдаты «на всякий случай», чтобы, когда этот случай представится, не оказаться вдруг «с пустыми руками». Вместе с полковником Л. Штейдле мы побывали во фронтовой антифашистской школе, где он, как выяснилось, успевал читать лекции{86}.

Школа располагалась близ города Тарнув в бывшем графском особняке. Возглавлял ее политработник майор В. С. Бабенко. За 10 месяцев школа подготовила более 200 антифашистов-немцев, 50 венгров и 22 поляка, в прошлом насильственно мобилизованных в вермахт. Выпускники школы стали доверенными антифашистов в армиях и дивизиях, многие были заняты агитработой в расположении вражеских частей. Что касается поляков, то они увлеченно работали с местным населением.

Мы познакомились с программой школы, ее учебными планами. Выяснилось, что некоторые разделы успели уже устареть. В лекциях и на семинарах порой повторялись тезисы, доводы и аргументы чуть ли не годичной давности. Все еще фигурировал, например, тезис о неизбежности поражения Германии, хотя теперь вряд ли кто мог сомневаться в этом: рейх агонизировал, и его предсмертных конвульсий не видел разве что только слепой. Следовательно, надо вооружать антифашистов теми знаниями, которые им необходимы для освобождения Германии от нацистского режима, для строительства новой жизни. Мы рекомендовали повернуть таким образом программу школы, чтобы нацелить ее на будущее Германии. С этим, как и с другими нашими предложениями, о которых шла речь на итоговом совещании, согласились все. Генерал С. С. Шатилов ознакомил спецпропагандистов с конкретным [275] планом мероприятий и расстановкой сил и средств, выделенных для обеспечения предстоящей операции.

Дорога на 2-й Белорусский фронт лежала через Майданек, где мы сделали остановку. Отступая, фашисты не успели уничтожить эту «фабрику смерти», и в воздухе еще явственно Ощущалась гарь. Впрочем, это была даже не фабрика, а скорее целый городок, в котором гитлеровцы занимались человекоистреблением. Словно бы в насмешку над миллионами людей, согнанных в этот огромный лагерь смерти, бараки, где они проводили тяжкие ночи в ожидании своей участи, были окрашены в радужный зеленый цвет, с которым гармонировали аккуратно разбитые клумбы и цветники. Издевательская идиллия! Когда мы вошли в ворога, у меня возникло чувство, будто я попал в западню, из которой нельзя выбраться. Узников в концлагере уже не было. Но горы мужских, женских и детских сапог, ботинок, туфель и тапочек, кучи женских волос, ящики с выбитыми у людей зубами, с которых сняты золотые коронки, — все это ошеломляло! На глазах своих товарищей я видел слезы, да и сам давился ими. Нестерпимо захотелось схватить автомат и броситься на врага, в атаку...

На 2-м Белорусском мы снова с головой окунулись в работу. Подготовка спецпропагандистов к операции здесь была в разгаре. Огорчало одно: отделение по работе среди населения Польши и фронтовая газета на польском языке находились как бы в отрыве от отдела спецпропаганды политуправления, действовали разобщенно от него. Иначе говоря, отдел не представлял собой единого целого.

Объяснялось это главным образом тем, что начальник отдела подполковник Миней Демьянович Забаштанский, отличавшийся многими достоинствами, в связи с чем его и выдвинули на этот пост из армейского отделения, был еще новичком в политуправлении. Упущения, которые были выявлены, он постарался устранить сразу же. Да эти упущения, кстати сказать, не могли заслонить в наших глазах того размаха в подготовке к наступлению, который не без удовлетворения демонстрировал нам начальник политуправления фронта генерал-майор А. Д. Окороков. Политработник с высшим партийным и философским образованием, огромным опытом руководящей работы, Андрей Дмитриевич знал толк и понимал тонкости политработы среди войск и населения противника. Этим тонкостям он учил и подчиненных. Характерно, что на [276] служебных совещаниях, связанных с подготовкой к новому наступлению, 294 офицера внесли предложения, как лучше использовать оружие спецпропаганды в предстоящих боях. Эти предложения политуправление взяло на учет и обобщило, по ним были приняты соответствующие решения. Для начальника политуправления не существовало мелочей. Ему было важно, чтобы в полной боевой готовности находились все 10 мощных и все 47 окопных громкоговорящих установок, даже те из них, которых теперь не было под рукой — они вели агитпередачи в городах и селах освобожденной части Польши; чтобы походные типографии могли выпускать издания на немецком и польском языках; чтобы загодя, впрок, был заготовлен запас листовок, проекты ультиматумов и приказов командующего фронтом на случай окружения вражеских войск, программы агитпередач; чтобы были подготовлены антифашисты, парламентеры и агитаторы для перехода в нужный момент через линию фронта...

Такая готовность к предстоящим боям, несомненно, была и заслугой начальника отдела М. Д. Забаштанского, начальника РИО капитана В. Г. Мулина, сотрудницы отдела старшего лейтенанта Н. М. Макаровой, которая начинала службу у нас, в седьмом отделе ГлавПУ РККА, и где ее с благодарностью вспоминали, С. В. Непочеловича — боевого пропагандиста, прошедшего путь от диктора «звуковки» в боях под Юхновом, где он получил первую награду — орден Красной Звезды, до старшего инструктора седьмого отдела политуправления фронта.

Из начальников армейских отделений спецпропаганды хотелось бы назвать майора Н. И. Мельникова, много сделавшего для подготовки к операции. Кстати, Николая Ивановича я знал с 1941 года. Помнится, еще до войны рекомендовал его на политработу в седьмой отдел политуправления Ленинградского военного округа. «Крестник» оказался на славу, и только нежелание армейского командования расстаться со столь ценным спецпропагандистом не позволяло выдвинуть его на более высокий пост. Не скрою, я очень был рад услышать о нем как об энергичном и инициативном руководителе от командующего 65-й армией генерал-лейтенанта П. И. Батова и от члена Военного совета генерал-майора Н. А. Радецкого.

Срок нашей командировки истекал. Оставалось подвести итоги, скоординировать работу спецпропагандистов всех трех фронтов. И вот в Люблине собрались начальники [277] отделов спецпропаганды политуправлений, начальники РИО и антифашистских школ, начальники отделений по работе среди населения и редакторы фронтовых газет, издававшихся на польском языке. Мы проинформировали участников совещания о результатах проверки, при этом не только говорили о недостатках, но и постарались, насколько это было возможно, раскрыть положительный опыт ведения спецпропаганды. Главное внимание, естественно, обращалось на повышение ее эффективности.

В политработе среди войск противника основные усилия сосредоточивались на том, чтобы рассеивать у немецких солдат и офицеров иллюзии относительно неприступности их Восточного оборонительного вала, «грозного фольксштурма» и «убийственного нового чудо-оружия», показывать на примерах, фактах и цифрах, как в ходе боев и сражений рушатся эти «валы» и «крепости», подсказывать немцам единственно возможный для них выход: прекращать сопротивление, сдаваться в плен, капитулировать. Пропаганду, связанную с непосредственным обеспечением боевой деятельности войск, рекомендовалось увязывать с разоблачением нацизма и гитлеризма. Как и прежде, политорганы должны были оказывать всемерную помощь и содействие антифашистской пропаганде, которую развернули в немецких войсках представители и уполномоченные НКСГ и СНО и их многочисленный актив из пленных. Мы высказали советы и рекомендации по работе среди местного населения. Теперь, когда Красная Армия стояла на подступах к Германии, эта проблема приобретала особое значение. Она, эта проблема, волновала всех — командиров, политработников и конечно же спецпропагандистов. Вот почему они с благодарностью встретили наши советы, а также сообщение о том, что в Москве открылись трехмесячные курсы переподготовки пропагандистов для ведения этой специфической политработы.

Мы уезжали в Москву с сознанием того, что наша командировка, по свидетельству товарищей, оказала им полезную и действенную помощь. [278]