Глава первая.

Накануне решающих сражений

Радостной, обнадеживающей была весна сорок четвертого... Советские войска, громя немецко-фашистских захватчиков, беря в клещи и сокрушая гитлеровские армии, повсюду наступали широким фронтом. На большой карте, висевшей на видном месте в штабе 2-го Белорусского фронта, где я был членом Военного совета, красными флажками отмечались все новые и новые освобожденные области Советского Союза. Было чему радоваться и чем гордиться!

По мере того как Красная Армия очищала родную землю, общая протяженность советско-германского фронта непрерывно сокращалась. Ставка Верховного Главнокомандования систематически проводила перегруппировку сил, концентрировала их на важнейших направлениях. Одним из таких мероприятий было временное упразднение в апреле 1944 года 2-го Белорусского фронта.

Оставшись, как говорится, не у дел, я по вызову Главного политического управления РККА в конце апреля вылетел в Москву. На Центральном аэродроме, где вечером приземлился самолет, было необычно людно и в то же время еще чувствовалась боевая обстановка: все самолеты покрыты маскировочными сетками, на здании ощетинились стволами зенитки. Машина быстро вышла с аэродрома и понеслась по Ленинградскому шоссе к центру города.

Родная Москва! Я до боли чувствовал тогда, как мне она дорога. Сюда я приехал в конце тридцатых годов из Ленинграда, когда уже было принято решение о переводе в столицу Военно-политической академии имени В. И. Ленина, начальником которой мне довелось быть. Здесь, в Москве, в стенах академии, не раз я встречался с замечательным [4] большевиком-ленинцем Михаилом Ивановичем Калининым. Всесоюзный староста всегда охотно принимал приглашение встретиться со слушателями и преподавателями, и каждое его выступление восхищало всех нас глубокой партийностью, простотой изложения и мудростью.

Тут, в столице, в августе 1941 года я работал комиссаром Генерального штаба. Трудное это было время. Неожиданное назначение, непомерная, казалось, ноша ответственности, легшая па плечи...

Но еще сложнее задачи пришлось решать, когда спустя год меня утвердили заместителем начальника Генштаба по организационным вопросам. Начальник Генерального штаба генерал-полковник А. М. Василевский по поручению Ставки часто выезжал на фронты, где складывалась наиболее сложная обстановка, и мне приходилось его замещать, докладывать И. В. Сталину об оперативной обстановке на фронтах, о ходе подготовки некоторых операций, о резервах и многих других вопросах.

...Вспомнилась первая поездка в Кремль на доклад к Верховному Главнокомандующему. В его кабинет мы вошли вместе с работником оперативного управления генерал-майором П. Г. Тихомировым. Сталин стоял у окна, потом пошел нам навстречу. Мы представились. Верховный поздоровался с нами за руку, глядя прямо и пристально в глаза.

— Так вот какой вы, Боков. А лицо мне ваше знакомо. Где я мог вас видеть? — спросил Сталин и пошел к столу, приглашая туда же жестом и нас.

— На последнем предвоенном приеме выпускников академий здесь, в Кремле.

— Правильно. И я тоже вспомнил... Докладывайте, пожалуйста, что нового в обстановке на сталинградском направлении...

После доклада И. В. Сталин задержал меня и подробно расспросил об обстановке в Генштабе, его людях, их нуждах...

...Мягко и почти бесшумно катилась машина по улице Горького. И хотя время было позднее, в глаза бросилось, что улица выглядит не так сурово, как в начале войны. Я не удержался от искушения и попросил шофера проехать мимо Большого театра, гостиницы «Метрополь», по той улице, на которой находилось здание Генштаба. Отсюда в мае 1943 года я уехал в действующую армию членом Военного совета Северо-Западного фронта. По любимому Гоголевскому бульвару и улице Фрунзе добрались мы до Большого Каменного моста. Слева промелькнули [5] контуры Кремля. Скользнув вниз по мосту, машина остановилась у громадного серого дома по улице Серафимовича.

— Ваш дом. Приехали, товарищ генерал, — сказал водитель.

Его слова прозвучали для меня как музыка — уж очень я соскучился по дому, по семье.

Секретарь Центрального Комитета партии, кандидат в члены Политбюро, начальник Главного политического управления РККА генерал-полковник А. С. Щербаков принял меня в середине мая в своем кабинете в здании ЦК ВКП(б). Я прежде часто встречался с ним по работе и хорошо его знал, поэтому, когда увидел Александра Сергеевича теперь, поразился перемене, происшедшей в его внешности. Чувствовалось, что Щербакову по-прежнему приходится много трудиться, недосыпать и что со здоровьем у него неважно. Лицо припухшее, с желтизной, и лишь живость во взгляде и добрая улыбка напоминали прежнего Александра Сергеевича.

Встретил он меня приветливо. Первые вопросы были о том, как доехал, что нового на нашем фронте, где семья.

Я в свою очередь поинтересовался его здоровьем. Щербаков грустно улыбнулся, откинулся на спинку кресла, не глядя, привычным движением открыл средний ящик стола, вынул небольшой флакончик, высыпал из него на широкую ладонь несколько желтоватых горошинок, бросил их в рот и запил водой.

— Здоровье, спрашиваете? Оно переменчиво. Все вот этим, — он кивнул на флакончик, — приходится пробавляться. Главное — дотянуть до победы. Мы к ней, пожалуй, теперь ближе, чем когда-либо. — Александр Сергеевич протер платком стекла своих очков и продолжал: — Как вы догадываетесь, видимо, речь идет о вашем назначении. Куда бы вам хотелось?

— Все мы — солдаты партии. Куда направите — туда и поеду.

— Значит, опять проситесь в действующую?

— Да.

— Это, пожалуй, правильно. В войсках действующей армии решаются судьбы войны...

В это время ему позвонили. Кто именно — я не понял, но из разговора стало ясно одно: в какой-то армии предстоит замена руководства.

Александр Сергеевич, нервничая, говорил в трубку: [6]

— Не надо меня убеждать. Принято решение отозвать и командующего и члена Военного совета. Кандидатуру на пост командарма предложите вы, а члена Военного совета подберем мы... Вот так!..

В трубке слышался рокочущий баритон, пытающийся в чем-то переубедить Александра Сергеевича.

Щербаков прервал его:

— Довольно риторики... Это решение Ставки. Подберите две-три подходящие кандидатуры и предложите их товарищу Сталину.

Александр Сергеевич положил трубку, поднялся и стал молча шагать по кабинету. Чувствовалось, что он взволнован. Потом присел напротив меня и сказал:

— Пятой ударной армии скоро предстоит действовать на решающем направлении, а ее командование приходится заменять. Вот какая ситуация... А вы, чувствую, заинтересовались. И действительно, замечательная эта ударная армия. Мы о ней еще услышим!

Не помню, что в тот момент руководило мной, возможно, то, что 5-я ударная оказалась в центре внимания Ставки, но я вдруг сказал:

— Не возражал бы поехать в эту армию...

— Что ж, подумаем, — ответил сразу А. С. Щербаков. — Положение там сейчас действительно сложное, нужно будет улучшить управление войсками, усилить и политическую работу...

Снова зазвонил телефон. Говорил И. В. Сталин. Речь шла о необходимости выслать инспекционную группу на какой-то фронт. Я хотел выйти, чтобы не мешать разговору, поднялся, но Александр Сергеевич жестом показал, чтобы я снова сел, и вдруг неожиданно для меня сказал:

— Товарищ Сталин, у меня Боков. Только что хотел говорить с ним о его назначении, а он, узнав о создавшейся ситуации в Пятой ударной армии, изъявил желание быть там членом Военного совета.

Что ответил Щербакову Верховный, не знаю, только спустя минуту Александр Сергеевич протянул мне трубку:

— С вами будет говорить товарищ Сталин. Несколько взбудораженный, я отрапортовал:

— У телефона генерал Боков. Слушаю вас, товарищ Сталин.

Послышался характерный гортанный голос. Как обычно, Сталин говорил короткими, чеканными фразами:

— Как здоровье? У вас ко мне просьб нет?

— Здоровье нормальное, просьб никаких. [7]

— Это Щербаков вас сагитировал поехать в Пятую ударную или действительно сами захотели?

— Сам. Слышал, что она будет действовать на решающем направлении...

— Значит, сами? Что ж, не возражаю. Быстрее выезжайте. Скоро прибудет и новый командарм. Вашу работу в Генштабе помню. Побудете в армии — и мы вас поднимем. Желаю успехов!

— Благодарю. Постараюсь оправдать доверие.

— Вот и хорошо. До свидания!

Послышались прерывистые гудки, и я положил трубку на рычаг.

Александр Сергеевич улыбнулся:

— Значит, договорились. Решение о вашем назначении подготовим быстро. Когда собираетесь выехать?

— Как только будет приказ — немедленно.

— Не задерживайтесь. Доброго пути и боевых успехов вам и армии!

Он протянул руку, мы распрощались, и я ушел, восстанавливая в памяти подробности беседы со Сталиным и Щербаковым, думая о будущей работе...

...Новое назначение я принял с удовлетворением. 5-я ударная армия считалась одним из образцовых по боеспособности объединений. Она была создана в декабре 1942 года и боевое крещение получила под Сталинградом, участвовала в освобождении Донбасса, юга Украины, Одессы. Становление армии было связано с именем ее первого командующего генерал-лейтенанта Маркиана Михайловича Попова, являвшегося одновременно и заместителем командующего войсками Сталинградского фронта. Затем командармом был назначен генерал-майор В. Д. Цветаев. Со дня сформирования 5-й ударной членом ее Военного совета был полковник И. Б. Булатов, ставший в марте 1943 года генерал-майором.

Как мне сказали товарищи из Генштаба и Главного политического управления, в армии был опытный, закаленный в боях командный и политический состав. С таким коллективом работать было и почетно, и ответственно.

4 июня я выехал в штаб 3-го Украинского фронта, в состав которого входила 5-я ударная армия. В штабе пришлось задержаться на трое суток. Много времени беседовал с командующим фронтом генералом армии Ф. И. Толбухиным, членом Военного совета генерал-лейтенантом А. С. Желтовым, с начальником политуправления [8] генерал-майором И. С. Аношиным. Основное внимание уделил знакомству с фронтовой обстановкой, изучению задач нашей армии.

...И вот приднестровское село Глинное, где разместилось полевое управление нашей армии. Здесь мне довелось впервые встретиться с генерал-лейтенантом Николаем Эрастовичем Берзариным. Я слышал о нем много хороших отзывов, знал, что в боях у озера Хасан Берзарин командовал дивизией, а войну встретил командующим 27-й армией, затем возглавлял 34-ю и 20-ю армии. В марте 1943 года Николай Эрастович был серьезно ранен: врачи извлекли из его тела тринадцать осколков. В сентябре он вернулся на фронт и командовал 39-й армией, а в мае 1944 года возглавил 5-ю ударную.

В просторной крестьянской хате, куда меня провели, из-за стола, на котором лежала карта, встал невысокий, хорошо сложенный генерал. Рукопожатие его было крепким и энергичным.

— Значит, будем вместе служить?

Взгляд у Берзарина открытый, с веселой лукавинкой. Он удивительно быстро располагал к себе людей, и у нас сразу завязался непринужденный разговор. Николай Эрастович много спрашивал и рассказывал сам. Уже через полчаса я чувствовал себя так, словно давным-давно знал своего собеседника.

Командарм исподволь ввел меня в обстановку и высказал, чего он ждет от меня. Позже я понял, что это была его манера: поставить задачу, как бы объясняя положение размышляя вслух.

В то время 5-я ударная армия, имея в составе два стрелковых корпуса, две отдельные стрелковые дивизии и другие части, стояла в обороне на Днестре и удерживала полосу шириной 120 километров на правом крыле 3-го Украинского фронта. На этот рубеж она вышла в апреле, захватив в тяжелых боях небольшой плацдарм. Нам противостояли соединения 6-й немецкой армии и одна румынская дивизия. Эти войска противника находились на самой вершине кишиневского выступа и прикрывали кратчайшее расстояние до столицы Молдавии.

Первые дни ушли на изучение состава армии, ее вооружения, накопленных запасов, на ознакомление с дислокацией соединений, характером местности и системой обороны противника. Неоценимую помощь мне оказал тогда заместитель командующего армией генерал-майор И. И. Варфоломеев. Иван Иванович был кадровым военным, участвовал в гражданской войне, окончил военную академию. [9]

В 5-й ударной он служил почти со дня основания, прекрасно знал боевой путь объединения и людей. Варфоломеев умел охарактеризовать человека одной-двумя удивительно емкими фразами, причем я заметил, что в командирах и штабных работниках он стремился отметить наиболее характерные положительные черты. Позже я понял, что Иван Иванович это делал не из желания представить боевых товарищей в лучшем свете. Он был убежден, что если у подчиненных чаще, чем недостатки, отмечать достоинства, то они, как говорится, горы свернут при выполнении поставленной задачи. Да и на ошибки генерал указывал так, что не вызывал ни у кого чувства унижения и обиды. Провинившийся просто досадовал на свой промах и загорался желанием скорее исправить положение.

Быстро войти в курс дела мне помогли и доклады начальника политотдела генерал-майора Е. Е. Кощеева, начальников родов войск и офицеров штаба армии, встречи с руководящим составом корпусов и дивизий.

У меня осталось очень хорошее впечатление от беседы с командиром 26-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-майором П. А. Фирсовым. Высокий рост, богатырское телосложение, громкий и властный голос Павла Андреевича невольно вызывали к нему какое-то особое, почтительное отношение. В нем чувствовалась решительная и волевая натура. Службу Фирсов начал еще в рядах чекистов, затем командовал полком, дивизией и уже почти полтора года — корпусом. О состоянии дел он докладывал коротко, грамотно и правдиво, не стремясь приукрасить действительность. Генерал Варфоломеев характеризовал комкора как опытного командира, который умело руководит войсками и всегда выполняет поставленные задачи. Части гвардейского корпуса в предыдущих операциях, как правило, бросали на самые решающие участки.

Знакомиться к гвардейцам мы ездили вместе с Н. Э. Берзариным, который в армию прибыл ненамного раньше меня и не успел еще побывать во всех соединениях. Наше мнение о генерале Фирсове совпало. Порадовали высокая дисциплина в частях, продуманная организация обороны и подготовки войск к наступлению. Большое внимание уделялось в корпусе боевому сколачиванию подразделений, политической учебе, обучению пополнения, а также отработке на занятиях тем наступательного боя. Для того чтобы хорошо организовать занятия и охватить ими все без исключения части, войска первого эшелона поочередно выводились в тыл на тридцать километров от переднего [10] края, где были специально оборудованы учебные поля, воспроизводящие основные элементы обороны противника. Мне довелось побывать на нескольких батальонных учениях, и я убедился, что они проводятся в обстановке, максимально приближенной к боевой.

Посещение войск на переднем крае и в тылу позволяло в короткий срок познакомиться с положением дел на местах, с командирами и политработниками, познать настроение и нужды красноармейцев и офицеров. А встречи с людьми давали богатую пищу для размышлений, подсказывали нерешенные вопросы, которые порой требовали вмешательства Военного совета.

Так, в одной из дивизий 26-го гвардейского стрелкового корпуса бросилось в глаза, что среди новобранцев в большинстве были парни, мобилизованные из районов, еще недавно оккупированных врагом. Эти люди более двух лет находились под воздействием лживой фашистской пропаганды. И хотя некоторые полки пополнились людьми более чем наполовину, однако из бесед с командирами и политработниками выяснилось, что главный упор в работе делается на обучение молодых бойцов военным специальностям, а их идейно-политическому воспитанию внимания уделяется меньше.

Посчитав такое положение ненормальным, я счел необходимым обсудить этот вопрос на Военном совете. Генерал Н. Э. Берзарин поддержал это предложение. После заседания Военного совета во всех полках и дивизиях были оперативно внесены изменения в процесс подготовки пополнения к боям.

А во время посещения 416-й стрелковой дивизии я обратил внимание на то, что представленные мне командиры и политработники, отличившиеся в боях, не имеют наград. Выяснилось, что о героях попросту забыли. Старшие начальники признавались, что «руки еще не дошли», чтобы заполнить наградной лист, либо смущенно говорили, что непосредственные командиры не представили нужные документ...

Пришлось дать задание политотделу армии изучить практику награждений непосредственно в частях и подразделениях. Выборочная проверка вскрыла серьезные недостатки. Оказалось, что многие офицеры, проявившие настоящую отвагу и воинское мастерство в последних боях, вовсе не удостоены наград. Хуже того, иногда это пытались мотивировать тем, что командир части, мол, не был представлен к награде и поэтому-де нет основания отмечать и его подчиненных. [11]

Мы посоветовались с командармом и решили обсудить этот вопрос, наряду с другими, на Военном совете, пригласив командиров и начальников политотделов соединений. Было принято решение изучить во всех полках дивизии практику поощрения воинов и устранить недостатки. Вскоре около четырехсот командиров и политработников были удостоены наград.

В конце июля — начале августа на нашем участке фронта активных боевых действий не велось. Это позволило в масштабе армии организовать слеты боевого актива, которые играли важную роль в распространении опыта передовых воинов, в сколачивании подразделений. Они проходили в атмосфере деловитости, подъема и, я бы сказал, задушевности, которую им придавал генерал Н. Э. Берзарин теплым подбадриванием выступавших и умелой шуткой. Почти все возникавшие вопросы решались немедленно, потому что Военный совет на слетах, как правило, присутствовал в полном составе. Бойцы не чувствовали скованности и говорили обо всем откровенно, щедро делились своим опытом. В заключение выступал кто-либо из членов Военного совета, а затем отличившимся вручались награды.

Хочется подчеркнуть еще одну деталь — тыловое обеспечение слетов. В лесу были развернуты палатки полевого госпиталя, в которых размещались участники. Они всегда могли помыться в бане, отремонтировать в мастерских обувь и обмундирование, сходить в парикмахерскую, купить необходимое в автолавках военторга. Внимание к нуждам людей всегда важно, а на фронте — особенно.

И в том, что участников слета хорошо встречали наши хозяйственники, была большая заслуга члена Военного совета армии по тылу полковника интендантской службы Василия Яковлевича Власова, до войны секретаря Минского горкома партии. Он обладал хорошими организаторскими способностями, никогда не повышал голоса, был хладнокровен в любой обстановке, скрупулезно вникал во все хозяйственные и материально-технические вопросы, умело влиял на руководителей частей тыла и активно помогал заместителю командарма, начальнику тыла армии генерал-майору Н. В. Серденко в успешном решении задач по обеспечению войск. Но пожалуй, главной чертой Василия Яковлевича было его внимание к нуждам красноармейцев и офицеров. В этом я позже не раз убеждался. [12]

За короткое время в нашей армии состоялись отдельно слеты Героев Советского Союза, командиров рот, старшин подразделений, воинов-девушек и другие. Мне особенно запомнилась финальная часть встречи с лучшими разведчиками армии. Присутствующие в сельском клубе громом аплодисментов встретили известие о награждении орденом старшего сержанта Алексея Булычева, который только что доставил с переднего края добытого ночью «языка» — обер-лейтенанта со штабными документами. В 5-й ударной армии существовал такой порядок: в вышестоящий штаб пленного сопровождали разведчики, которые его захватили.

Генерал Н. Э. Берзарин прикрепил к гимнастерке Булычева орден Красного Знамени и, когда смолкли аплодисменты, спросил его:

— Давно ли вы в разведке? Любите свое дело?

Булычев неторопливо и спокойно ответил:

— Два года. И горжусь, что я разведчик. Хотя служба у нас опасная, но очень нужная и, я бы сказал, романтичная.

— Это интересно. А в чем же вы видите романтику?

— В умении перехитрить фашиста, подстеречь его, внезапно захватить в плен и незаметно возвратиться с «языком».

Я видел, что этот разговор доставляет удовольствие командарму. Да и в зале клуба воцарилась тишина.

— А что вы считаете главным в подготовке поисковой группы? — продолжал расспросы Берзарин.

— По-моему — все главное. Наш командир учил, что в разведке мелочей нет и надо, как в искусстве, быть артистом своего дела...

В зале раздались одобрительные смех и аплодисменты. Когда оживление улеглось, командарм спросил:

— А сколько у вас на боевом счету «языков»?

— Сегодня четырнадцатый!

— А ранения были?

— Не без этого. Два раза побывал в медсанбате...

— А давно в сержантском звании?

— Девять месяцев... Шесть из них временно исполняю обязанности командира разведвзвода — выбыл из строя наш боевой командир.

Командарм еще раз поздравил Булычева с наградой и неожиданно объявил перерыв. За кулисами он недовольно заметил:

— Полгода человек на войне исполняет обязанности и все — временно. А сержант толковый. Я думаю, что не [13] будет ошибки, если мы утвердим Булычева командиром взвода и в порядке исключения присвоим ему звание «младший лейтенант». Будут возражения, товарищи члены Военного совета?

Возражений не было. Начальник отдела кадров армии подполковник М. О. Борецкий без промедления подготовил приказ, удостоверение личности офицера, а работники тыла быстро принесли погоны и новое обмундирование. После перерыва этот приказ объявили разведчикам, и я с удовольствием вручил Алексею Булычеву офицерские погоны, удостоверение и портупею с кобурой.

Трудно передать, какое огромное впечатление произвело все это на участников слета. На следующий день вся армия знала о присвоении старшему сержанту офицерского звания. Такое отношение командования к заслуженным воинам вдохновляло людей на новые подвиги, повышало их наступательный порыв.

В середине июля к нам неожиданно приехали генералы Ф. И. Толбухин и А. С. Желтов, чтобы определить на месте возможности для нанесения главного удара фронта в полосе 5-й ударной армии. Они побывали в корпусах и дивизиях, на передовой, выслушали соображения членов Военного совета.

Оценка группировки, оперативного построения войск 3-го Украинского фронта и противостоящего противника приводила к мысли, что главный удар можно с одинаковым успехом наносить и на правом, и на левом крыльях фронта. На кишиневском направлении, в полосе 5-й ударной армии, он сулил большие выгоды: самое короткое расстояние до столицы Молдавии, да и оборона гитлеровцев в инженерном отношении была слабее, чем перед левофланговым плацдармом фронта. Но в то же время противник оборонялся на кишиневском направлении силами шести немецких и только одной румынской дивизий 6-й армии. Напрашивался вывод: командование группы армий «Южная Украина» придает огромное значение этому направлению и, очевидно, ожидает, что наступление советских войск начнется именно отсюда.

Удар же на левом крыле фронта, с кицканьского плацдарма, был привлекателен тем, что наносился на важнейшем операционном направлении — фокшанском. Кроме того, оборону здесь держали войска 3-й румынской армии, в которой из шести соединений была только одна немецкая дивизия. Однако опыт войны показал, что наступление [14] с плацдармов в некоторой степени снижает элемент внезапности. Противник ожидает наступление именно с плацдарма, сосредоточивает резервы на этом направлении, создает мощную оборону с большой плотностью войск. Тем более что местность перед кицканьским плацдармом способствовала организации сильной обороны — обилие рек, рукавов, холмов и болот.

Генерал Ф. И. Толбухин склонялся к первому варианту.

— Вероятно, главный удар будет наносить ваша армия, — сказал он доверительно перед отъездом. И добавил с шутливой интонацией в голосе: — Не зря же она называется ударной, а название надо оправдывать. Это решение предварительное, но уже сейчас примите меры для организации оперативной маскировки...

Н. Э. Берзарин был явно обрадован словами командующего фронтом и твердо заверил его:

— Приложим все силы для дезориентации противника.

Позже нам стало известно, что и в Ставке придерживались мнения о нанесении главного удара 3-го Украинского фронта на кишиневском направлении{1}.

Наш Военный совет энергично начал разрабатывать предварительный план наступления. Н. Э. Берзарин и начальник штаба армии полковник А. М. Кущев были в особенно хорошем настроении и допоздна просиживали над расчетами и картами. Дела в армии шли неплохо. Инспектирование боевой и политической подготовки войск показывало их возрастающую боеготовность. Соединения непрерывно пополнялись вооружением, боеприпасами, продовольствием и людьми. Важно, что прибывало много обстрелянных и опытных фронтовиков, вернувшихся в строй из госпиталей.

Однако нашему желанию наступать на главном направлении фронта не суждено было осуществиться. 2 августа 1944 года Ставка приняла решение начать в конце месяца Ясско-Кишиневскую операцию силами 2-го и 3-го Украинских фронтов во взаимодействии с Черноморским флотом. Замысел операции заключался в том, чтобы ударами фронтов по сходящимся направлениям подсечь у основания кишиневский выступ, окружить и уничтожить основные силы группы армий «Южная Украина», в дальнейшем развивать наступление в глубь Румынии и вывести ее из войны против СССР. Нашему 3-му Украинскому [15] фронту ставилась задача нанести главный удар силами трех армий из района восточнее Бендер в общем направлении на Хуши.

С заседания Военного совета фронта мы возвращались молча. Замысел операции был нам понятен и поражал глубиной анализа обстановки. Ставка точно учла просчет немецко-фашистского командования, сосредоточившего значительную и наиболее боеспособную часть войск на вершине кишиневского выступа, что оказалось пагубным для немецко-румынской обороны. И хотя группа «Южная Украина» занимала выгодную позицию для отражения наступления советских войск, расположение в большинстве своем румынских соединений у основания кишиневского выступа было роковым для противника.

Это мы прекрасно понимали. Но на душе все-таки было пасмурно. Очевидно, так уж устроен человек: свыкся с желанной мыслью и не хочет с ней расстаться, хотя и ясно, что она не самая лучшая. Но слабость наша была кратковременной. Вернувшись в свой штаб, члены Военного совета энергично взялись за подготовку к выполнению задач, поставленных армии: прочно удерживать занимаемый рубеж, быть в готовности к энергичному преследованию противника в случае его отхода и овладеть столицей Молдавской ССР городом Кишинев. Нам предстояло также имитировать создание мощной ударной группировки на кишиневском направлении. Запомнились слова генерала армии Ф. И. Толбухина:

— Командование Пятой ударной должно заставить противника поверить, что именно здесь будет нанесен главный удар фронта, сковать его активными действиями и не допустить отвода ни одной вражеской дивизии на участки, где планируется прорыв.

Пожалуй, нет смысла рассказывать подробно о подготовке наших войск к операции — она обычна и в основном характерна для любой армии. Исключение составляют лишь мероприятия по маскировке. Они проводились масштабно и комплексно.

514 макетов танков, самоходных установок, пушек, минометов и автомашин, более 5 тысяч различных укрытий были изготовлены, построены и размещены в ложных районах сосредоточения. Особенно большое внимание Военный совет и штаб армии уделяли имитации сосредоточения ударной группировки: в районе Реймаровки — стрелкового корпуса, у Григориополя — механизированного корпуса, у Ташлыка — артиллерийской дивизии прорыва. Сюда же перед наступлением сумерек двигались [16] танки, орудия, машины и пехота, чтобы создать впечатление о накоплении сил в темное время суток. Ночью же войска совершали обратный марш. Личный состав запасного стрелкового полка, инженерной бригады и двух инженерно-строительных батальонов создавал видимость полнокровной жизни крупных формирований: у макетов танков и орудий работали люди, к штабам и складам двигались машины, дымили полевые кухни, работали полевые госпитали и специальные группы солдат изображали раненых и больных. Днем из тыла в эти районы двигались колонны автомашин с привязанными к бортам небольшими деревцами и подымали облака пыли, а ночью шоферы периодически включали фары. На всех дорогах были установлены шлагбаумы, и вокруг расположения частей и батальонов патрулировали усиленные дозоры. Контакты с местным населением были практически прекращены. Из районов ложного сосредоточения войск специальные группы радистов будто бы нечаянно, в нарушение правил, посылали в эфир сигналы. Определенному кругу офицеров была поставлена задача распространять ложные слухи о сосредоточении войск, их боевой задаче.

За несколько дней до начала операции ложные районы стали усиленно прикрываться зенитной артиллерией и авиацией. Эта мера затрудняла противнику ведение воздушной разведки, и у него создавалось впечатление особой секретности обороняемых районов.

В те дни нас, членов Военного совета, постоянно волновал вопрос: не разгадал ли противник дезинформацию? Мы с нетерпением ждали очередные доклады начальника разведотдела армии полковника А. Д. Синяева. Анализ всех разведданных, особенно доставленных авиацией и поисковыми группами из тыла врага, вселял надежду на то, что усилия, затраченные на оперативную маскировку, оправдают себя.

И чем меньше времени оставалось до начала операции, тем больше нарастала напряженность ожидания. Очень хорошо сказал по этому поводу полковник А. М. Кущев:

— Вот ирония судьбы! Как манны небесной ждем известий, что гитлеровцы не отходят из нашей полосы...

Чтобы укрепить убеждение немецко-фашистского командования, что главный удар советских войск готовится именно на кишиневском направлении, за сутки до начала наступления 3-го Украинского фронта 5-я ударная армия провела крупными силами разведку боем. Атаки нашей пехоты и танков поддерживали мощным огнем и бомбовыми ударами артиллерия и авиация. Разведка боем показала, [17] что гитлеровцы обороняют главную полосу в прежней группировке. На душе стало спокойнее — мы перехитрили врага.

Хочу отметить, что оперативная маскировка в широком масштабе проводилась всеми войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов и дала прекрасные результаты. Только за полтора дня до начала Ясско-Кишиневской операции фашистское командование в целом правильно определило направление ударов советских войск. Но оно ошибочно расценило удар 3-го Украинского фронта из района восточнее Бендер как вспомогательный в операции обоих наших фронтов, считая, что главный удар этот фронт нанесет из полосы 5-й ударной армии, и держало против нее свои основные силы.

20 августа ударные группировки 2-го и 3-го Украинских фронтов начали наступление и прорвали оборону противника у основания кишиневского выступа — в районе Ясс и юго-восточнее Бендер. Но даже 22 августа, как показали пленные, командование группы «Южная Украина» ожидало главный удар на кишиневском направлении и не отвело ни одной дивизии для отражения натиска советских подвижных соединений обоих фронтов. Лишь к исходу этого дня враг понял весь трагизм своего положения. Но было поздно. Огромная группировка немецких и румынских войск уже не успевала выйти из готовящегося ей котла.

Вечером 23 августа мы с Н. Э. Берзариным находились на армейском командном пункте. Настроение у всех было приподнятое: из штаба фронта сообщили, что в целом операция развивается успешно.

— Можно считать, — сказал полковник А. М. Кущев, — что задание Ставки — как можно дольше задержать шестую немецкую армию — мы выполнили. Думаю, что сегодня ночью настанет и наш черед наступать...

Начальник штаба не ошибся в предположениях. Вошел полковник А. Д. Синяев и доложил командарму, что допрос пленных и анализ других разведданных показывают — гитлеровцы планируют ночью отвод своих частей.

Дальше медлить было нельзя. Н. Э. Берзарин, согласовав свое решение с командованием фронта, отдал приказ о наступлении.

К этому времени в 5-й ударной армии уже закончилась скрытная перегруппировка войск: шесть из семи дивизий [18] сосредоточивались на суммарной 20-километровой полосе на флангах армии. Остальную же часть переднего края в центре протяженностью 100 километров прикрывали лишь одна стрелковая дивизия, армейский запасной полк и отдельные стрелковые роты. Такое смелое массирование сил на флангах армии позволяло быстро прорвать глубоко эшелонированную оборону противника и преследовать его неотступно. 32-й стрелковый корпус имел задачу выйти на юго-восточные окраины Кишинева, а 26-й гвардейский — на северные.

Ровно в 2 часа 30 минут ночи по сигналу командующего артиллерией армии генерал-майора П. И. Косенко загрохотали наши орудия. Артиллерийский удар по заранее разведанным опорным пунктам и позициям противника был внезапным и сокрушающим. Уже к 5 часам утра над многими укреплениями обороны врага взвились красные флаги. Это означало, что его позиции повсеместно заняты нашими подразделениями, которые продолжали наращивать силу ударов по гитлеровцам.

Вскоре оборона противника была прорвана на всю тактическую глубину. Затем, используя бреши, образовавшиеся в боевых порядках врага, командиры корпусов ввели в действие заранее сформированные передовые отряды, состоящие из пехоты на автомашинах, артиллерийских и других средств усиления. Они настигали части противника, пытавшиеся отойти и закрепиться на промежуточных рубежах, и, завязав бой, не давали им оторваться от основных сил армии.

К вечеру войска 5-й ударной с севера, востока и юга охватили Кишинев и, создав реальную угрозу окружения, стали сжимать кольцо вокруг вражеского гарнизона.

Начался штурм засевшего в городе противника. После артиллерийского обстрела его противотанковых районов и узлов сопротивления небо прочертили огненные трассы снарядов наших реактивных минометов. А потом поднялись и стремительно бросились в атаку стрелковые подразделения. С расположенного на возвышенности НП нам с Н. Э. Берзариным хорошо было видно поле боя. Пехотинцы, перебегая от рубежа к рубежу, залегали и вели огонь по гитлеровцам. Под их прикрытием поднималась другая цепь и, продвинувшись вперед, в свою очередь обеспечивала огнем перебежки воинов подразделения. Слышались оглушительные разрывы снарядов и мин, пулеметные очереди...

Уже потускнел горизонт, когда сопротивление врага ослабло. А вскоре оно было окончательно сломлено. При [19] свете полыхающих зданий гвардейские части 94-й и 89-й дивизий 26-го гвардейского стрелкового корпуса ворвались в Кишинев и завязали бои в Скулянской Рогатке и северной части Старой Почты. В то же время корпусной передовой отряд, действовавший совместно с отрядами 60-й гвардейской, 416-й и 295-й стрелковых дивизий, захватил Рышкановку, Кожевенную Слободу, Ботанику и железнодорожную станцию.

С боями очищая от гитлеровцев улицу за улицей, квартал за кварталом, воины 5-й ударной армии к 4 часам 24 августа полностью освободили Кишинев, жители которого пережили 1134 дня фашистской неволи.

Вышедшие из своих убежищ горожане восторженно встречали своих освободителей. Сколько человеческого счастья и теплоты было в этих мимолетных встречах! В бою воину дорога каждая минута. Красноармеец на мгновение задерживается, чтобы попить воды, а его уже обступают со всех сторон, угощают виноградом, яблоками.

Среди первых на улицы города пробились бойцы 1-го батальона 273-го гвардейского стрелкового полка под командованием Героя Советского Союза капитана А. И. Бельского. Это он, коммунист, и его храбрецы с боями прорвались к центру города и водрузили на самом высоком здании красный флаг.

24 августа Московское радио возвестило об освобождении столицы Молдавии, и среди военачальников, отличившихся в боях, первым был назван Н. Э. Берзарин. Это известие мы услышали на командном пункте. Не успел еще диктор закончить чтение приказа Верховного Главнокомандующего, как раздался телефонный звонок.

— Первый слушает, — ответил Николай Эрастович.

— Поздравляю. Желаю так же успешно взять Берлин, — послышался в трубке голос начальника штаба 3-го Украинского фронта генерал-полковника С. С. Бирюзова.

Берзарин ответил со свойственным ему юмором:

— Если вам, Сергей Семенович, поручат планировать Берлинскую операцию, то вы уж опять поставьте меня на второстепенное направление.

— Вас хоть куда ставь, вы все равно будете впереди! — в тон ему ответил будущий маршал.

Далее пошел деловой разговор. Положив трубку, командарм спросил:

— Все слышал, Федор Ефимович?

— Все. Связь отличная.

— Да. Впереди Берлин... Далеко еще до него. Но куда им деться? Будет наш солдат там, обязательно будет... [20]

Николай Эрастович, конечно, тогда не мог знать, что наша армия будет и в фашистской столице.

Еще в Москве не стихли раскаты артиллерийского салюта в честь войск, освободивших Кишинев, как наши части устремились вперед, на запад. Задачи нашей армии, как и соседних, на этом этапе наступления были заранее определены планом операции. Нужно было, преследуя и громя противника, уплотнить кольцо окружения, затем расколоть вражеские соединения на отдельные части и ликвидировать их. При этом, как образно отмечают военные историки, вышедшие к Пруту советские 7-й и

4-й механизированные корпуса играли как бы роль «наковальни», а наступавшие с востока и юго-востока

5-я ударная, 57-я и 37-я армии становились «молотом». И, как показал ход операции по разгрому противника здесь, «молот» и «наковальня» действовали слаженно и грозно.

23 августа войска 2-го и 3-го Украинских фронтов соединились в районе Хуши и Леово. Немецкая группа армий «Южная Украина» оказалась в окружении. В котел юго-западнее Кишинева попали восемнадцать дивизий 6-й и часть сил 8-й немецко-фашистских армий.

Об этом мы узнали от прибывшего в наш штаб Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко. Будучи представителем Ставки Верховного Главнокомандования, он координировал действия 2-го и 3-го Украинских фронтов в Ясско-Кишиневской операции. Семен Константинович посетил соединения 26-го и 32-го стрелковых корпусов, которые вели напряженные бои с противником, побывал на переднем крае и наблюдал с НП за ходом наступления.

Вернувшись в Кишинев, маршал осмотрел город, выступил на Военном совете, подвел некоторые итоги действий армии, проинформировал о ходе Ясско-Кишиневской операции в целом и ориентировал нас о положении на всем советско-германском фронте.

После заседания Военного совета состоялись ужин и задушевная беседа. Семен Константинович очень охотно и радостно говорил об освобождении Молдавии от фашистской оккупации. Чувствовалось: он гордился тем, что ему, уроженцу Бессарабии, довелось гнать врага из родных мест. Семен Константинович много рассказывал нам о своей юности, о гражданской войне, о замечательных традициях молдавского народа.

Убедившись, что дела у нас идут успешно, Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко с сопровождавшими [21] его генералами и офицерами вскоре выехал в соседнюю армию.

Тем временем соединения 5-й ударной армии, 57-й армии генерал-лейтенанта П. А. Гагена, 37-й армии генерал-лейтенанта М. Н. Шарохина и 46-й армии генерал-лейтенанта И. Т. Шлемина непрерывно теснили и сжимали окруженную группировку противника. Пробивая в боевых порядках врага бреши и расширяя их, советские войска раскалывали вражеские соединения на части, а затем уничтожали или захватывали гитлеровцев в плен.

Мне вспоминаются доблестные действия бойцов, командиров и политработников 26-го гвардейского стрелкового корпуса, который своевременно вышел к реке Прут и имел задачу не допустить прорыва окруженных группировок гитлеровцев на запад.

Когда я прибыл в 26-й гвардейский корпус, генерал П. А. Фирсов доложил, что задачи выполняются в установленные сроки. Уже к исходу 27 августа 94-я, 89-я гвардейские и 266-я стрелковые дивизии вышли на рубеж вдоль реки Прут, оборудовали позиции и подготовились к отражению попыток гитлеровцев прорваться через реку. Мы выехали с комкором в один из полков 266-й стрелковой, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой. В это время нам доложили, что разведчики установили выдвижение из лесов южнее Менжир и Кутурлуй вражеской группы численностью 5–7 тысяч человек. Она продвигалась на автомашинах в колоннах под прикрытием танков и самоходок в направлении высоты 208,9. Сомнений не было: гитлеровцы стремятся здесь вырваться из окружения.

Генерал П. А. Фирсов принял решение частью сил сковать действия противника с фронта, а основным силам корпуса, совершив стремительный маневр, ударить по вражеской группировке с флангов и разгромить ее в скоротечном бою. Я одобрил такой замысел. В штаб армии было сообщено о создавшейся обстановке и мерах по организации взаимодействия с соседними соединениями.

Войска корпуса немедленно приступили к выполнению поставленной задачи. И вскоре закипел бой. Внезапно для противника по колоннам ударили реактивные установки, артиллерия и минометы, а затем под прикрытием танков и самоходок вперед ринулась пехота. Неся большие потери и оставляя на дорогах поврежденную технику, гитлеровцы вынуждены были отступить и вскоре оказались загнанными [22] в болото северо-западнее Сарато-Розеш. Здесь они и были окружены. Теперь у фашистов не оставалось ничего иного, как сложить оружие. Чтобы не допустить излишних потерь, мы направили к ним парламентеров с предложением немедленно капитулировать.

Но ультиматум не был принят. Тогда наши части перешли в решительную атаку, и к утру 29 августа сопротивление противника было сломлено полностью. Началась массовая сдача фашистских солдат и офицеров в плен. Вскоре под конвоем красноармейцев в тыл двинулось около 3 тысяч обезоруженных гитлеровцев.

Днем мы с генералом П. А. Фирсовым осмотрели поле боя. Повсюду среди горящих танков, подбитых автомашин и орудий лежали трупы вражеских солдат и офицеров. Их насчитали более двух с половиной тысяч. Такой ценой фашисты заплатили за отказ капитулировать.

Это была крупная победа.

Докладывая о ней впоследствии Военному совету, я отметил умелые, мастерские действия отважного командира корпуса генерал-майора П. А. Фирсова, начальника штаба полковника Н. К. Антипова и руководителя политотдела полковника Д. И. Андреева. Было отмечено и четкое, слаженное взаимодействие командиров соединений и частей корпуса при выполнении поставленной задачи. Особенно отличилась 266-я стрелковая дивизия (командир полковник С. М. Фомиченко, начальник политотдела подполковник В. И. Логинов и начальник штаба подполковник К. Е. Киреев). Достаточно сказать, что за период с 22 августа по 5 сентября личный состав соединения уничтожил до 2000 гитлеровцев и пленил более 10 300 солдат, офицеров и семь генералов. В ходе боев на берегах Прута воины 266-й стрелковой разгромили остатки 294-й немецкой пехотной дивизии — своего давнего противника, с которым сражались еще под Астаховой. Уже после боев, прочесывая леса, красноармейцы обнаружили в кустарнике труп ее командира генерала Эйхштадта.

Успехи 266-й дивизии были настолько значительны, что я в ходе боев от имени Военного совета армии объявил всему личному составу соединения благодарность и предложил генералу П. А. Фирсову представить особо отличившихся бойцов и командиров к правительственным наградам. Впоследствии более 650 красноармейцев, сержантов и офицеров были отмечены орденами и медалями Советского Союза.

Пожалуй, самым памятным впечатлением тех дней для меня были бесконечные серо-зеленые ленты изможденных [23] и грязных пленных гитлеровцев. Они понуро шагали по пыльным дорогам Молдавии, утопавшей в яркой зелени садов и виноградников под необычайно знойным солнцем. Только 5-я ударная армия захватила в плен 22 320 вражеских солдат и офицеров, в том числе командиров двух дивизий и четырех полков. Медицинской службе нашей армии пришлось срочно развернуть в Кишиневе мощную госпитальную базу для размещения более 10 тысяч раненых из разгромленной ясско-кишиневской группировки противника.

30 августа 1944 года Центральный Комитет Коммунистической партии Молдавии и правительство республики отметили в торжественной обстановке праздник освобождения. На центральной площади Кишинева состоялся общегородской митинг и парад войск 5-й ударной армии. Делегация трудящихся преподнесла хлеб-соль генералу Н. Э. Берзарину, который затем выступил на митинге и от имени всех воинов армии горячо поздравил население столицы со светлым праздником освобождения.

...Красные теплушки, полувагоны, открытые платформы с танками, орудиями, самоходками, автомашинами двинулись на север. Эшелоны идут один за другим на большой скорости, каждый перегон — в сотни километров.

На коротких остановках из вагонов высыпают бойцы. Одни, гремя ведрами, бегут в голову состава за кипятком, другие, разминаясь, с хохотом борются на траве, третьи степенно свертывают цигарки, закуривают и задумчиво поглядывают на новые, незнакомые места. Не покидают открытые платформы только наблюдатели и дежурные расчетов зенитных установок.

Протяжно играет труба, подавая сигнал «По вагонам!». И опять стучат колеса и ведутся нескончаемые разговоры о недавних событиях, сегодняшних делах... У всех забота — что ожидается завтра.

Пожилой красноармеец, глядя на дверной проем, задумчиво, будто ни к кому не обращаясь, спрашивает:

— И куда ж мы, братцы, едем?

— Ночью смотрел, судил по звездам. Вроде бы путь идет на север, — откликается кто-то с нар.

— Коль на север, так на север. Нам все равно, где бить его, супостата... — говорит боец и прибавляет соленое, по-фронтовому крутое выраженьице, вызывая всеобщий хохот...

Завязывается разговор. [24]

— Ты Донбасс и Николаев освобождал?

— Освобождал.

— А город и порт Одессу?

— Тоже.

— А Днепр и Днестр форсировал?

— Само собой...

— А ты шире бери. Я, браток, шагаю с нашей ударной армией аж из-под самого Сталинграда. Вот так!..

— Она, что ж, и тогда была Пятой?

— Пятой! Но главное, приятель, не в этом , а в том, что она ударная. Не зря же всем нам к денежному содержанию государство стопроцентную надбавку ежемесячно положило. Это не за красивые глаза, а за нашу удаль, мастерство и участие в наиболее опасных ратных делах. Понял?

— Как же не понять...

— То-то. Она же и армия прорыва. Значит, всегда на главном направлении. А какое теперь что ни на есть главное? Вестимо то, что на Берлин ведет. Вот и кумекай...

...На одном из перегонов я ехал в теплушке с солдатами одной из рот 295-й стрелковой дивизии генерал-майора А. П. Дорофеева. Это было на пути к городу Сарны, что в Западной Украине. В ту пору передислокации и я, как член Военного совета армии, и многие старшие командиры, и штабные работники, и политаппарат всех звеньев зачастую находились в теплушках вместе с бойцами.

В вагоне оказались бывалые красноармейцы, прошедшие с боями тысячи километров и познавшие все тяготы войны. Я сказал им, что наша 5-я ударная с честью выполнила задачу в Ясско-Кишиневской операции, мы можем гордиться этим, но нужно думать и о завтрашнем дне. Впереди нас ждут новые суровые бои, и к ним нужно будет хорошенько готовиться. Потом пошел общий разговор. И тут я больше слушал, чем говорил. Пожилой ефрейтор, бывший колхозный бригадир, поглаживая пышные усы, задумчиво сказал:

— Коль это Украина, понятно, что дальше — Польша и Германия. Ведь так, товарищ генерал?

— Так.

— Чуток Польши уже освободили. А как же быть с Германией? Небось когда до нее доберемся, жарко будет?

— А вы-то как сами думаете?

Боец со шрамом через всю правую щеку и колючими глазами резко бросил:

— Дело ясное. Сжечь ее дотла, чтоб и на семя не осталось. [25]

— Не кипятись, Самойлов! — одернул его ефрейтор. — Разве ж такое можно? Мы же люди, советские люди.

Все в вагоне разом притихли. Ефрейтор, наклонившись ко мне, негромко, но так, чтоб слышал и Самойлов, сказал:

— У него фашист расстрелял всю семью. Отца, мать и двух сестер... И хату сжег. С Дона он...

— Да чтоб я им когда простил? Не будет такого! — зло бросил Самойлов.

Ефрейтор покачал головой:

— А ты не кипятись, разберись, кому это «им»? Фашисты ведь — это одно, а народ — это все же другое. В немецких детишек будешь стрелять, в их матерей, стариков? Жечь будешь?

— Не буду... И чего ты ко мне привязался... Кто в меня стреляет, того и буду жечь. Пулями! Понял?

— Понял. Вот это правильно. Так ведь, товарищ генерал?

— Так. Мы — советские люди. Этим сказано все. Нам предстоит освободить от фашизма миллионы людей. И немецкое мирное население. А отъявленные гитлеровцы понесут наказание. Должны понести. Тут Самойлов прав...

Промелькнул полустанок. На стене разрушенного вокзала было что-то написано, что именно, мы так и не успели разглядеть. Прочел Самойлов:

— «Отомстим за Сарны!»

Красноармейцы, стоявшие у настежь распахнутой вагонной двери, заговорили:

— Погляди-ка, одни камни остались...

— Сколько же годков потребуется, чтобы все как было поставить?

— Сволочи!

Мне подумалось, какую же сложную работу предстоит проделать политорганам и партийным организациям. Ведь рядом с гордостью за свою армию в сердце бойца всегда живет боль за нашу землю, за пострадавших близких. Воевать придется еще долго. Но ярость идущих в бой должна быть обращена против истинного источника зла — фашизма. Сейчас, когда нам предстоит действовать на территории государств Центральной Европы, это очень важно разъяснить каждому красноармейцу, сержанту и офицеру. Таких, как Самойлов, немало. Они потеряли очень многое. Их разум и сердце требуют отмщения. Но оно не должно быть слепым. Ведь, как правильно сказал ефрейтор, мы же люди — советские люди...

Неумолчно стучат колеса. Вновь мелькают полустанки, вокзалы. Стелется махорочный дым, текут дружеские [26] разговоры. Нет-нет да и снова пойдет к тому же — где остановимся, на каком фронте будем бить врага.

Воины понимали, что не получат от нас четкого ответа. Военная тайна... О пункте назначения пока знал лишь Военный совет и узкий круг руководящих генералов и офицеров штабов.

Я конечно же не могу объяснить бойцам, что после Ясско-Кишиневской операции наша армия была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и получила приказ о передислокаций в район Ковеля.

К 20 сентября войска 5-й ударной полностью прибыли к месту назначения и начали готовиться к новым боям. До середины октября соединения и части занимались интенсивной боевой и политической подготовкой. В их состав вливалось пополнение, прибывали новое вооружение и различная техника.

Одновременно выделенные подразделения тщательно протесывали близлежащие леса, в которых скрывались в «хованках» — глубоких замаскированных землянках — организованные гитлеровцами бандеровские группы. Они нападали на население, советских активистов и мешали нормализации жизни в освобожденных западных районах Украины. Наши воины выявили, а затем ликвидировали многие гнезда бандитов.

А вскоре в армию прибыла и директива о новой передислокации войск. Выполняя ее, наши соединения совершили за одиннадцать ночных переходов 350-километровый марш и остановились в пятидесяти километрах северо-восточнее Варшавы. Здесь 5-я ударная армия вошла в состав 1-го Белорусского фронта и начала всестороннюю подготовку к наступательной операции.

Обстановка в Польше и в районах расположения наших войск была сложной. К тому времени была освобождена лишь четвертая часть страны, а остальная ее территория еще находилась под игом фашистских оккупантов. Многострадальная Польша лежала в развалинах.

Гитлеровцам объективно помогала и польская реакция, возглавляемая в тот период эмигрантскими буржуазными кругами, обосновавшимися в Лондоне. Их лжеправительство делало все для того, чтобы не допустить создания

1-м Белорусским фронтом в то время командовал Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский, членом Военного совета был генерал-лейтенант К. Ф. Телегин, начальником штаба — генерал-полковник М. С. Малинин. [27]

.в стране подлинно демократических порядков, всячески стремилось восстановить довоенную антинародную власть. Для этого оно и засылало в Польшу свою агентуру, проводившую в стране провокационную работу, создавало вооруженные банды, распространяло провокационные листовки, вело подрывную деятельность.

Военный совет 5-й ударной армии сразу же после прибытия ее соединений в Польшу детально ознакомил командно-политический состав и воинов с положением в стране, поставив перед ними конкретные задачи по выполнению нашей интернациональной миссии.

На заседании Военного совета армии перед командирами и начальниками политорганов соединений с докладом о внутреннем положении Польши и задачах советских войск выступил член Военного совета 1-го Белорусского фронта, опытный политработник Советской Армии, в прошлом участник гражданской войны, генерал-лейтенант К. Ф. Телегин. Он подробно охарактеризовал сложную обстановку в стране, рассказал о ходе последних боев, которые вели советские и польские войска, поставил перед нами очередные задачи.

К тому времени под руководством Польской рабочей партии и по воле Крайовой Рады Народовой в Люблине уже был образован Польский комитет национального освобождения. В обнародованном им 22 июля 1944 года Манифесте был намечен дальнейший путь развития новой Польши. Он предусматривал создание органов народной власти, дружбу и прочный союз с Советским государством, проведение аграрной реформы.

Непосредственной задачей советских войск в Польше было не только избавление страны от гнета оккупантов и восстановление ее границ, но и оказание всемерной поддержки демократическим силам. Ведь национальное и социальное освобождение польских земель на том этапе ее развития проходило в обстановке ожесточенной классовой борьбы.

В апреле 1944 года Государственный Комитет Обороны потребовал от командного и политического состава Красной Армии, чтобы личному составу была разъяснена политика Коммунистической партии и Советского государства в отношении освобожденного населения Польши, предложил наладить с жителями и местными органами власти контакты, укреплять дружеские отношения с ними. Для достижения этой важной цели в армии проводилась большая массово-разъяснительная работа, которая давала хорошие результаты. Повсеместно с польским населением [28] устанавливались добросердечные отношения, крепились деловые связи с органами народной власти. А когда находились одиночки, нарушавшие эти требования, их призывали к строгому ответу. Военный совет армии добивался, чтобы на каждый случай бестактного отношения к местным жителям командиры и политработники реагировали оперативно и остро.

Мне вспоминается заседание Военного совета армии, на котором командир 180-го гвардейского стрелкового полка подполковник Ф. В. Чайка отчитывался за чрезвычайное происшествие. Один из его подчиненных проявил недисциплинированность и конфисковал у богатого местного жителя несколько свиней для красноармейского котла. На заседании Военного совета состоялся весьма нелицеприятный разговор. Непосредственные виновники были крепко наказаны, а их прямой начальник подполковник Чайка на время отстранен от командования полком. Меры были жесткими, но необходимыми.

Спустя неделю мне довелось встретиться с Чайкой. Он пришел ко мне, сказал, что сделал для себя выводы, и заверил, что ничего подобного с его подчиненными в будущем не повторится.

Чувствовалось, что подполковник многое пережил за это время. Он даже внешне изменился: лицо осунулось, глаза покраснели от бессонницы. А на кителе офицера почему-то не было наград.

— Куда же девались все ваши ордена и медали? — спросил я. — Ведь у вас их немало.

Чайка смутился, а потом откровенно признался:

— Я ведь не знаю, что со мной дальше будет. Уж очень провинился... А ордена мне, конечно, дороги...

— Не чудите, — прервал я офицера. — Правительственные награды вы заслужили в бою, где проливали кровь. Немедленно прикрепите их на место и носите, чтобы все видели. А ошибку нужно исправлять. Оправдаете доверие, искупите вину и снова возглавите полк. Мы опытными кадрами не разбрасываемся...

За ужином я сообщил генералу Н. Э. Берзарину о беседе с подполковником Чайкой и в связи с этим случаем припомнил и рассказал Николаю Эрастовичу, как однажды в Ставке обсуждался вопрос об одном провинившемся командире механизированного корпуса.

А было это так.

Однажды, в январе 1943 года, после доклада Верховному Главнокомандующему я открыл папку, в которой обычно были всякие неоперативные документы, предложения [29] о новых назначениях, перемещениях, ходатайства о присвоении званий и список происшествий. О последних, если они не были из ряда вон выходящими, требующими немедленного решения, я старался докладывать лишь тогда, когда Верховный был не очень загружен. И. В. Сталин посмотрел на папку и спросил:

— Что еще хотите доложить?

Я взял шифровку, положил ее на стол:

— Это представление командующего Южным фронтом генерала Еременко и члена Военного совета Хрущева о снятии с должности командира 4-го гвардейского механизированного корпуса генерала Танасчишина. Его обвиняют в превышении власти. Мне трижды звонил, прося доложить вам, генерал Еременко и дважды — генерал Хрущев.

— Это какой Танасчишин? — спросил И. В. Сталин. — В прошлом кавалерист?

— Да. Зовут его Трофим Иванович.

— Я его хорошо знаю. Боевой рубака... А как его корпус воюет?

— Очень хорошо. Под его командованием стал гвардейским.

— В чем же Танасчишина конкретно обвиняют? Я доложил.

— Так... Личных мотивов у него не было. Болел, значит, за выполнение боевого задания, но переусердствовал... — заметил Верховный и поинтересовался: — А каково мнение Генштаба? Снимать его с корпуса или нет?

— Человек он действительно порывистый, горячий и поступил неправильно. Только генерал Танасчишин в корпусе на месте. Думается, достаточно ему на первый раз сделать строгое внушение...

И. В. Сталин на мгновение задумался, а потом, поднявшись, сказал:

— Снимать не будем. Передайте Еременко и Хрущеву, что Сталин взял Танасчишина на поруки.

Вернувшись в Генштаб, я связался по телефону ВЧ с генералом А. И. Еременко, дословно передал ему слова Верховного и попросил его сообщить об этом решении Н. С. Хрущеву.

Чувствовалось, что Андрей Иванович был растерян.

— Спасибо, что позвонили, — сказал он после небольшой паузы. — А члену Военного совета, пожалуйста, сообщите об этом лично...

Я тут же соединился с Н. С. Хрущевым. Он выслушал меня и тихо спросил: [30]

— Может быть, вы не так доложили?

— Я доложил товарищу Сталину вашу шифровку. Если вы не согласны, можете сами ему позвонить.

— Нет, этого я делать не буду. Что ж, на поруки так на поруки.

На следующий день, при очередном моем докладе в Ставке, Сталин с улыбкой спросил:

— Так вы говорили с Еременко и Хрущевым? Удовлетворили они мое ходатайство или нет?

Я ответил в тон Верховному:

— Всё нормально. Ваше ходатайство удовлетворено, товарищ Сталин.

— Хорошо. Что ж, перейдем к рассмотрению положения на фронтах.

Я развернул на столе, обитом зеленым сукном, карту...

Когда я рассказал об этом случае Н. Э. Берзарину, он задумался, а потом стал вслух размышлять:

— А не слишком ли резко обошлись мы с подполковником Чайкой? Ведь он виноват лишь как командир-воспитатель, а лично ничего не совершил. Может быть, и мы возьмем его на поруки?

— С Танасчишиным это было в боевой обстановке, а тут речь идет о недопустимом, хоть и одиночном, случае нарушения дисциплины, — возразил я командарму. — Да и постановление Военного совета о подполковнике Чайке уже доведено до командного состава наших войск. Пусть побудет заместителем командира полка, прочувствует вину, а там видно будет. Проследим за его дальнейшей службой. Командир ведь он хороший. А с тех, кто обидел жителя, взыскание не следует снимать.

Берзарин поддержал это предложение. К концу Висло-Одерской операции, досрочно примерно на месяц, Ф. В. Чайка уже командовал 1042-м полком.

С каждым днем наши взаимоотношения с населением становились все теплее. Советских воинов местные жители встречали приветливо, хлебосольно, вечерами под гармонь или аккордеон молодежь затевала танцы. Наших офицеров и красноармейцев часто можно было видеть среди польских граждан за оживленной беседой.

Новая обстановка потребовала и некоторой перестройки организационных форм нашей работы. Дело в том, что в структуре полевого управления как нашей армии, так и других, которые до того времени воевали лишь на своей земле, не были предусмотрены специальные органы или отделы для политической работы с населением. [31]

Теперь же, когда мы действовали за рубежом, практика подсказала необходимость создания оперативной группы из ответственных, хорошо подготовленных в идейном отношении людей, владеющих иностранными языками. Я посоветовался с командармом. И он, и другие члены Военного совета поддержали эту мысль. С санкции Военного совета фронта такую группу мы создали. Она была нештатной, малочисленной, но в то же время стала действенным звеном для координации наших связей с местными властями и партийными органами и проведения массово-разъяснительной работы с польским населением.

Одной из ее задач было и поддержание постоянной связи с органами народной власти Польши, с тем чтобы быть в курсе их мероприятий, оказывать им содействие.

Оперативную группу возглавлял опытный коммунист, знаток иностранных языков, инспектор политотдела армии майор И. В. Малышев. В нее вошли также офицеры А. А. Разгуляев, И. Д. Давыдов, А. Я. Кириллов и другие.

По их предложению для помощи командирам частей и советским комендантам были выделены воины, знающие польский язык, в том числе и поляки, имеющие советское подданство. Они постоянно общались с жителями освобожденных районов.

Майор И. В. Малышев неоднократно выезжал в Люблин, в резиденцию Польского комитета национального освобождения, где беседовал с его руководителями, которые информировали начальника опергруппы о своих очередных мероприятиях и классовой расстановке сил в стране.

Группа действовала по четкому плану и графикам, которые утверждались мною на каждые десять дней, информировала нас о положении на местах и регулярно отчитывалась о проведенной работе. Основное внимание офицеры уделяли политической работе с населением. Потребность в ней была тем более велика, что давала о себе знать тогдашняя классовая структура польской деревни, а реакционные элементы в своей «пропаганде шепотом» пытались распространять среди трудового крестьянства домыслы о том, что, мол, в Польше чуть ли не силой будут насаждаться Советы.

Такие лживые слухи сеялись в то время, когда политика нашей партии и государства в этом смысле была совершенно ясной и подлинно ленинской: мы хотели видеть на своих границах дружественное, независимое и демократическое государство и никаких форм власти никому не навязывали, считая, что их определит польский народ. [32]

Нужно сказать, что трудящиеся братской Польши проявляли большой интерес и к событиям на фронтах, и к нашей стране, поэтому на митинги, собрания или лекции со всей округи стекалось множество людей.

Лишь в течение месяца оперативная группа при участии местных организаций провела 27 митингов и собраний, 17 совещаний интеллигенции и сотни групповых и индивидуальных бесед. С учетом пожеланий населения, партий и местных органов самоуправления определялась и тематика лекций. Чаще всего они проводились по злободневным вопросам: об освободительной миссии советских войск, о положении на фронтах, о значении земельной реформы для подъема уровня жизни польского крестьянства и т. п.

В одном из митингов приняли участие и мы с Н. Э. Берзариным. В гмине Вельголле собралось население пяти близлежащих сел. Люди пришли в праздничной одежде, многие женщины — с детьми на руках. Митинг открыл агитатор гмины и предоставил слово для доклада «Советско-польская дружба — основа сильной, независимой и демократической Польши» майору И. В. Малышеву. Оратор говорил на польском языке просто, доходчиво и с большим подъемом.

После выступления четырех местных жителей на трибуну поднялся генерал Н. Э. Берзарин. Он рассказал о наступательных действиях Советских Вооруженных Сил, призвал поляков повышать бдительность, укреплять органы народной власти и советско-польскую дружбу. После речи командарма долго не смолкали горячие аплодисменты.

Мы торопились. В войсках была масса неотложных дел, но сразу уехать не удалось. Вокруг нас образовалось плотное кольцо людей. Жители интересовались будущим своей страны, реформой, политической линией польских партий. На вопросы, связанные с советской политикой, положением на фронтах, мы подробно ответили, а некоторые другие проблемы, в частности о проводимых внутри страны реформах, попросили осветить польских коммунистов и представителей самоуправления.

Нам понравилась высокая политическая активность участников беседы. По всему было видно, что они истосковались по правде и их радовали коренные изменения, происходящие в жизни Польши. Уезжали мы с этой встречи в добром настроении. Братский польский народ всем сердцем приветствовал нашу армию-освободительницу. [33]

Незаметно подошли ноябрьские праздники. 27-ю годовщину Великого Октября воины встречали с подъемом. Всех воодушевляли слова доклада И. В. Сталина о том, что Красная Армия завершила изгнание немецко-фашистских войск с территории нашей Родины.

8 ноября ко мне пришел Н. Э. Берзарин. Мы побеседовали с ним о текущих делах, а затем он вдруг предложил сфотографироваться.

— Что ж, дело хорошее. Сначала сфотографируемся здесь, а потом в Берлине... К тому ведь дело идет. Не так ли?

Я дружески обнял Николая Эрастовича. Но командарм как-то странно и задумчиво посмотрел на меня и тихо произнес:

— Думается, на Берлин войска Пятой ударной поведет другой командующий. Надо полагать, мне скоро придется уехать из армии...

— Не понимаю...

— Увы, печальный опыт, Федор Ефимович! — сказал Берзарин после небольшой паузы, вздохнув. — Вот так же, как сейчас, я в свое время готовил войска Тридцать девятой армии к Белорусской операции. И вдруг за считанные дни до ее начала был назначен новый командующий. Меня же перевели в другую армию. Вот и теперь, думается, произойдет нечто подобное. А жаль. Многое сделано, да и к людям я привык...

— Неужели вы рассматриваете этот перевод из Тридцать девятой как выражение сомнения в ваших способностях командовать войсками в наступательной операции?

— Безусловно. У меня твердо сложилось такое мнение.

— Думаю, что вы ошибаетесь, — возразил я решительно. — На войне обстоятельства меняются и за день, а после Белорусской операции вон сколько воды утекло. Да и не следует сбрасывать со счетов успешное наступление нашей армии в Молдавии.

— Все это так. Но в Ясско-Кишиневской операции мы были на второстепенном направлении, а здесь перед Пятой ударной будут поставлены задачи наиважнейшие.

— И все же я уверен, что предположения ваши окажутся ошибочными. Вот увидите. А теперь пойдемте фотографироваться.

Мы пригласили и командующего артиллерией, члена Военного совета генерала Петра Ивановича Косенко. Эти снимки я и по сей день храню как память о нашей дружной совместной работе в период подготовки к наступлению на берлинском направлении. [34]

Вскоре после праздников поступил приказ, согласно которому 5-й ударной армии до 18 ноября 1944 года предстояло сосредоточиться в районе Сенница, Домбрувка Станы, Луков (40–65 километров от магнушевского плацдарма). Передислокация проводилась быстро и организованно. На новом месте в относительно спокойной обстановке началась подготовка к наступательной операции, получившей впоследствии название Висло-Одерской.

Фронтовая жизнь, в сущности, складывается из двух слагаемых — боя и учебы. Войска учились напряженно, и это было оправдано. Еще А. В. Суворов говорил: «Тяжело в ученье, легко в бою». И Военный совет нашей армии приложил немало усилий, чтобы время, отведенное для учебы, расходовалось с максимальной отдачей.

В приказе по армии были определены основные задачи по боевой подготовке на ближайший период. Главное внимание уделялось организации взаимодействия пехоты с артиллерией, танками, авиацией и усвоению функциональных обязанностей каждым красноармейцем и офицером. Преследовалась одна цель: с учетом большого опыта, приобретенного в предыдущих боях, научить командиров и бойцов, особенно нового пополнения, современным тактическим приемам ведения боевых действий, чтобы успешно прорвать сильно укрепленную и глубоко эшелонированную оборону врага.

Каждое наступление — это беспрерывные бои, длительные, утомительные марши. Поэтому в учебе не допускались условности. Так, например, на занятиях огневой вал имитировался взрывами толовых шашек и взрывпакетов, а заключительные дивизионные учения проводились с боевой стрельбой. Занятия в каждом стрелковом полку проходили на учебных полях, оборудованных по типу обороны противника перед магнушевским плацдармом.

Одновременно Военный совет и политический отдел 5-й ударной уделяли большое внимание морально-политической подготовке войск. Основным лозунгом, под которым проводилась вся партийно-политическая работа, был призыв Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина: «Добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить Знамя Победы над Берлином».

И вся партийно-политическая работа была направлена на обеспечение боевой выучки личного состава. Этому вопросу уделяли основное внимание и Военный совет, и политотделы [35] соединений. Так, еще 28 ноября 1944 года Военный совет заслушал доклады начальников политотделов 416-й стрелковой дивизии полковника Р. А. Меджидова и 60-й гвардейской дивизии полковника И. Н. Артамонова о ходе партийно-политической работы в соединениях и частях в связи с предстоящим наступлением.

Исходя из ленинских положений о справедливом характере войны с врагами Советской Родины, Военный совет в своем постановлении указал, что партийно-политическая работа будет плодотворной только при условии неразрывной связи с очередными задачами части, подразделения.

Особое внимание Военный совет уделял политическому обеспечению взаимодействия родов войск. Его осуществляют люди, в совершенстве владеющие тактикой ведения боя. Взаимодействие обуславливается тем, насколько глубоко каждый понимает необходимость непрерывных и четких действий личного состава всех родов войск, насколько развито у них чувство товарищества, стремление к взаимной поддержке в бою и ответственность за выполнение боевой задачи.

Командиры и политорганы в то время проводили семинарские занятия политработников, совещания и технические конференции командного состава стрелковых, артиллерийских, танковых, саперных и других частей, па которых вопросы взаимодействия стояли в центре внимания.

Военный совет фронта оказывал нам большую помощь в организации работы по обеспечению взаимодействия. Так, член Военного совета фронта генерал-лейтенант К. Ф. Телегин и начальник политуправления генерал-лейтенант С. Ф. Галаджев лично участвовали в проведении армейского семинара, на котором освещались вопросы организации боевого взаимодействия.

В целях изучения боевых уставов и внедрения опыта Великой Отечественной войны политуправление фронта издало массовым тиражом ряд листовок-памяток бойцу-автоматчику в наступлении, минометчику, артиллеристам — истребителям танков и т. д.

В частях состоялись встречи пехотинцев с артиллеристами, танкистами и летчиками. Они укрепляли боевую дружбу между воинами различных родов войск, расширяли их представления о боевой технике Советской Армии, воспитывали у красноармейцев уверенность в своих силах. Мне довелось присутствовать на одной из таких встреч в 94-й гвардейской стрелковой дивизии. Артиллеристы [36] и танкисты договорились с пехотинцами. О лучшей взаимопомощи в боевых условиях и по многим другим вопросам, которые дополняли требования уставов по организации взаимодействия на поле боя.

В подготовительный период одно из важнейших мест заняло и обучение политического состава дивизий, полков и батальонов. Почти повсеместно были проведены сборы и совещания политработников разных звеньев, которые помогли им уяснить задачи и методы их разрешения. Для политсостава и партактива частей и соединений были организованы дивизионные партийные школы, для партийного актива рот и батальонов — вечерние партшколы при политотделах дивизий. С рядовым и сержантским составом проводились два раза в неделю политические занятия.

В целом партийно-политическая работа в этот период была направлена к одной цели — вызвать высокую активность красноармейцев, сержантов и офицеров, их решимость и готовность к выполнению поставленных задал по прорыву обороны противника и развитию успеха в высоких темпах.

В двадцатых числах ноября стало известно, что на 1-й Белорусский фронт прибыл новый командующий — заместитель Верховного Главнокомандующего, член Ставки Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков.

Новый командующий фронтом объехал армии и соединения, познакомился на местах с их составом. Затем маршал Г. К. Жуков и Военный совет фронта поочередно стали вызывать командующих армиями, членов Военных советов и заслушивать доклады о боевой готовности войск, ставили перед ними задачи.

Настал и наш черед. Мы с командармом приехали в расположение штаба фронта. Генерал Берзарин обстоятельно доложил о состоянии и ходе боевой подготовки в армии, а я — о политико-моральном состоянии войск и партийно-политической работе.

Вдруг маршал Г. К. Жуков, прервав меня на полуслове, спросил:

— Товарищ член Военного совета! Скажите откровенно, справится ли генерал Берзарин с командованием армией в предстоящей наступательной операции?

Этот вопрос командующего фронтом не был вызван характером моего выступления и явился для меня полнейшей неожиданностью. [37]

Я невольно взглянул на генерал-лейтенанта Берзарина. Николай Эрастович как-то помрачнел, опустил голову. Я же почувствовал какую-то невидимую связь между недавним нашим разговором перед фотографированием и этим вопросом маршала.

— Товарищ маршал, если это возможно, то прошу разъяснить, чем вызвана такая постановка вопроса о Николае Эрастовиче? — спросил я в свою очередь.

Командующий фронтом немного помолчал, а потом сказал:

— Что ж, поговорим начистоту. В Москве при утверждении плана предстоящей наступательной операции будет разговор и о соответствии некоторых командующих армиями занимаемым должностям. У высшего начальства почему-то возникли сомнения в генерале Берзарине. Поэтому я решил предварительно посоветоваться с вами.

Из практики своей прежней работы в Генеральном штабе я знал, что в Ставке всегда уделяли особое внимание подбору командующих для проведения очень важных наступательных операций. Чего греха таить, бывали случаи, когда у отдельных командармов, умело руководивших длительными оборонительными боями, вырабатывалась «оборонческая психология», и они потом, в быстро меняющейся обстановке наступления, терялись, действовали порой нерешительно. Но генерал Берзарин был отнюдь не таким. Я убедился, что он является мастером маневра, с инициативой командует войсками в наступлении и добивается успешного выполнения поставленных задач.

— Генерал Берзарин командует армиями с первых дней войны, — ответил я маршалу, — и, как мне известно, проявил себя весьма положительно. Сейчас он деятельно готовит армию к прорыву вражеской обороны и наступлению. В войсках его авторитет очень высок. На мой взгляд, Берзарин как командующий ударной армией вполне на месте. Это, безусловно, опытный и способный военачальник, преданный коммунист. Я, как член Военного совета, твердо убежден, что нет никаких оснований сомневаться в отношении Николая Эрастовича...

Георгий Константинович внимательно посмотрел на Н. Э. Берзарина и твердо заявил:

— Я с вами полностью согласен. Так и буду докладывать Сталину.

На обратном пути, помрачневший и, казалось, осунувшийся, Николай Эрастович молчал, но уже на следующее утро со свойственной ему энергией взялся за дело. [38]

Вскоре Г. К. Жуков уехал в Москву для доклада Ставке плана предстоящей операции. Вернувшись на фронт, он через некоторое время позвонил мне.

— Федор Ефимович, — сказал он весело, — поздравь Берзарина. — Государственный Комитет Обороны оставил его командармом. Желаю вам дружной совместной работы, а армии — ратных успехов.

— Спасибо, товарищ маршал. Николай Эрастович уже знает?

— Да, я ему только что сообщил...

Неоднократно я убеждался в том, какую гигантскую силу таит в себе доверие к человеку, как оно его воодушевляет. Так и Берзарина окрылило — это по всему чувствовалось — оказанное доверие. Теперь он уже не только уверенно, но и вдохновенно руководил подготовкой войск к проведению этой особо важной и напряженной операции...

А подготовка к ней велась активно, полным ходом. Последние коррективы в нее были внесены после военной игры на картах, проведенной Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым с 8 по 10 декабря в Седльце. Эта оперативная игра, в которой принял участие руководящий состав всех армий и фронта, проводилась на фойе реальной обстановки и в соответствии с принятым решением. Здесь были отработаны вопросы планирования операции, организации взаимодействия и управления войсками, обеспечения ввода в прорыв танковых армий.

Общий замысел операции, которая первоначально получила наименование Варшавско-Познанской, заключался в том, чтобы нанести с вислинских плацдармов ряд ударов и рассечь вражеский фронт обороны, быстро ввести в образовавшиеся бреши крупные силы подвижных войск и, развивая успех танковыми и механизированными соединениями, стремительно преследовать противника, не давая ему возможности организовать оборону на заранее подготовленных рубежах. Решение, принятое командующим 1-м Белорусским фронтом, целиком подчинялось этой основной идее. Было спланировано нанесение двух ударов с плацдармов на Висле: главного — на Кутно и второго — на Лодзь.

Эти удары, слившись на второй и третий день операции в единый глубокий рассекающий удар, должны были расчленить всю противостоящую вислинскую группировку противника на две части и открыть нашим войскам дорогу на Одер — к последнему стратегическому рубежу на пути к Берлину. [39]

Во фронте создавались две ударные группы. Главный удар наносила группа войск с магнушевского плацдарма. В центре же ее оперативного построения в первом эшелоне находились 5-я ударная и 8-я гвардейская армии.

Когда мы ознакомились с замыслом операции, то поняли всю меру ответственности, которая ложилась на наши плечи: от действий 5-й ударной и 8-й гвардейской армий и вводимых в прорыв в их полосе двух танковых армий решающим образом зависел успех всего фронта.

Нашей армии предстояло прорвать позиционную оборону гитлеровцев на участке Выборув, Стшижина, затем обеспечить ввод в прорыв 2-й гвардейской танковой армии на рубеже Гнеевице, Заборув, Гощин и во взаимодействии с ней, а также с 61-й и 8-й гвардейской армиями решить ближайшую задачу фронта по созданию условий для окружения и уничтожения варшавской группировки противника.

Ближайшая задача армии заключалась в том, чтобы решительными наступательными действиями прорвать вражескую оборону, разгромить и уничтожить противника во всей ее тактической глубине и овладеть плацдармом на северном берегу реки Пилица. Директивой предусматривалась и дальнейшая задача армии — уничтожить оперативные резервы противника и, не давая им закрепиться на промежуточных рубежах, уже на 12-й день выйти на реку Бзура.

Таким образом, наступление 5-й ударной армии планировалось на глубину 150 километров при среднесуточном темпе продвижения войск на 13–15 километров.

После окончания военной игры настроение у всех было приподнятое. И когда мы были приглашены Г. К. Жуковым на товарищеский ужин, то за столом царило веселое оживление, по-студенчески молодо звучали песни. Словом, все отдыхали душой. Ведь в годы войны для этого так редко было и время, и нужное настроение.

Маршал Г. К. Жуков любил народные мелодии. И мы все, тесно усевшись вокруг Георгия Константиновича, дружно пели русские и украинские песни...

Вскоре штаб 5-й ударной разработал план предстоящей армейской операции. Нужно отметить, что процесс выработки решения проходил в творческой обстановке. И в этом была большая заслуга командующего и начальника штаба армии. Они умели создать ту непринужденную и деловую атмосферу в работе штаба и управлений, в которой [40] так полно раскрываются способности и таланты людей.

Направление главного удара, 6-километровый участок прорыва и общая задача нашей армии были указаны в оперативной директиве 1-го Белорусского фронта. Командарму и штабу предстояло найти оптимальное решение, определить задачи стрелковым корпусам, этапы операции, построение боевых порядков соединений и решить многие другие вопросы, влияющие на успех дела.

Бессонные ночи проводил командарм, напряженно работали Военный совет и штаб армии. Дел и забот хватало и операторам полковника С. П. Петрова, и разведчикам полковника А. Д. Синяева, и артиллеристам генерал-майора П. И. Косенко. Все усилия служб и родов войск нужно было увязать, согласовать по месту и времени, объединить в единое целое. Именно этим занимался штаб армии, возглавляемый А. М. Кущевым, который стал в сентябре генерал-майором.

Энергичный, подвижный, Александр Михайлович Кущев, казалось, никогда не отдыхал. Человек высокой культуры, он хорошо знал и любил штабную работу, умело руководил подчиненными. В армии все знали его «конек» — контроль за исполнением приказов и боевых распоряжений Военного совета и штаба армии. Исключительно пунктуальный во всем, Кущев добивался и от других такой же высокой дисциплины. Причем делал это так, что не сковывал инициативы подчиненных ему офицеров и нижестоящих штабов. Генералы Н. Э. Берзарин и А. М. Кущев, разрабатывая планы операций, с полуслова понимали друг друга. Такое взаимопонимание и подлинная фронтовая дружба были нормой в отношениях между всеми членами Военного совета, командующими родами войск и начальниками служб штаба армии. Такая деловая, товарищеская атмосфера в Военном совете, штабе и политотделе армии во многом способствовала успешному решению самых сложных вопросов даже в быстро менявшейся боевой обстановке.

Первоначально штаб предлагал оперативное построение армии сделать в два эшелона. Это вытекало из установившихся взглядов на организацию и осуществление прорыва. Весь опыт войны показывал, что при взломе сильно укрепленной обороны противника, а именно такую оборону нам предстояло преодолевать, армии на главном направлении имели, как правило, двухэшелонное построение. Но Н. Э. Берзарин посчитал нужным поступить иначе. [41]

— Нет, дорогие товарищи, — сказал он, ознакомившись с предварительным вариантом, — армия должна иметь одноэшелонное оперативное построение — все корпуса в линию. И вот почему... — Николай Эрастович взял в руку карандаш и склонился над картой. — Посмотрите сюда. В нашем распоряжении — ограниченный плацдарм, который позволяет иметь глубину оперативного построения лишь на десять — двенадцать километров. Тесно, очень тесно для двух эшелонов. Это — первое. Затем нам надо нанести мощный первоначальный удар для быстрого прорыва тактической глубины обороны. Ведь так?

— Да, так, — согласились все члены Военного совета.

— Значит, основные силы надо сосредоточить в первом оперативном эшелоне.

— А чем же мы будем наращивать усилия на главном направлении, чем громить оперативные резервы врага? — спросил генерал А. М. Кущев.

— Не забывайте, Александр Михайлович, — ответил командарм, — что в нашей полосе вводится в прорыв Вторая гвардейская танковая армия. Она и будет развивать успех. Да еще у нас будет армейский резерв — усиленная стрелковая дивизия...

Логика рассуждений генерала Берзарина была убедительной и четкой. Я невольно залюбовался Николаем Эрастовичем в эти минуты: вдохновенный взгляд, энергичные жесты, ясное изложение мыслей — человек творил. Его решение соответствовало основной идее всей фронтовой операции и вытекало из сложившейся обстановки, которую командарм всесторонне и глубоко оценил.

Необычным было и решение Н. Э. Берзарина о «нарезке» полос наступления стрелковым корпусам. Армия прорывала оборону противника на 6-километровом участке при общем 12-километровом фронте наступления. И значительная часть полосы прорыва (5,5 километра) на главном направлении отдавалась одному стрелковому корпусу — 26-му гвардейскому. В то же время соединениям, наступавшим на вспомогательных направлениях, выделялись меньшие полосы: правофланговому 9-му корпусу — 2,5, а левофланговому 32-му стрелковому корпусу — 4 километра. Если учесть, что по количеству личного состава все корпуса были приблизительно в равном положении, то на первый взгляд казалось, что не соблюден один из важнейших принципов военного искусства — массирование сил и средств на главном направлении. Но это только на первый взгляд. 26-й гвардейский корпус, имея наибольший фронт наступления, получил на усиление [42] больше, чем другие соединения, артиллерии, все танки и самоходно-артиллерийские установки, приданные 5-й ударной. Этим-то и создавалось подавляющее превосходство над противником.

9-й и 32-й стрелковые корпуса на узких участках наступления создавали высокие плотности за счет своего двухэшелонного построения и глубоких боевых порядков в дивизиях. Они прочно прикрывали фланги 26-го гвардейского корпуса, который наступал в центре оперативного построения армии. Определяя участки наступления, Берзарин хорошо учел характер местности и обороны противника. Соединениям на флангах армии предстояло наступать в лесистой местности, затруднившей ориентировку и управление войсками, а наличие в полосах наступления многочисленных опорных пунктов врага требовало свежих сил для наращивания удара, что легче всего было сделать за счет вторых эшелонов.

26-й гвардейский корпус, которым командовал генерал-майор Павел Андреевич Фирсов, был поставлен на главное направление не случайно. Мы понимали, что от силы и результатов первого удара зависело последующее развитие событий. Это был вопрос большой военной и психологической важности. Позже в статье Б. Галина, опубликованной 8 апреля 1945 года в «Красной звезде», приводились слова Н. Э. Берзарина о том, что, поставив в центре прорыва гвардейцев Героя Советского Союза Фирсова, он исходил из многих причин и что при этом личные качества командира играли большую роль.

План доложил Военному совету армии начальник штаба А. М. Кущев. Одновременно был подготовлен и боевой приказ. На заседании были также заслушаны и обсуждены доклады начальника политотдела генерала Е. Е. Кощеева, командующего артиллерией генерала П. И. Косенко, начальника инженерных войск генерала Д. Т. Фурса и командующего бронетанковыми и механизированными войсками генерала Б. А. Анисимова.

Был подготовлен и утвержден план артиллерийского наступления. При разработке этих документов учитывались требования командующего фронтом маршала Г. К. Жукова, высказанные на военной игре в Седльце: достигнуть в операции тактической внезапности и обмануть противника, избежать шаблона при прорыве его обороны. Артиллерийская подготовка планировалась продолжительностью 2 часа 35 минут. Огневое воздействие всех артиллерийских и минометных средств намечалось по переднему краю и тактической глубине обороны противника [43] (до 12 километров). Вслед за этим должны были наступать главные силы первого эшелона корпусов. Переходу в общее наступление предшествовали действия разведывательных батальонов, которые должны были овладеть первой и второй линиями траншей и опорными пунктами Грабув Залесьны, Выборув, Грабув Пилица, Подогродзе, высота 124,6, Буды Августовске. После достижения ими успеха войска переходят в общее наступление, а артиллерия сопровождает пехоту двойным огневым валом.

Военный совет армии рассмотрел, утвердил и затем представил в штаб фронта все оперативные документы, в том числе и планы взаимодействия с соединениями 2-й гвардейской танковой и 16-й воздушной армий.

Мне запомнилось, что командующий армией на Военном совете подчеркнул значение непрерывности партийно-политической работы в предстоящем наступлении. Н. Э. Берзарин напомнил, что Владимир Ильич Ленин рассматривал эту работу как один из важнейших рычагов руководства войсками.

Стремясь добиться высокой полевой выучки, Военный совет армии часто бывал на тактических учениях в соединениях, частях и даже в подразделениях. Например, в конце декабря на учении с боевой стрельбой во 2-й стрелковой роте одного из полков 94-й гвардейской стрелковой дивизии присутствовали все члены Военного совета армии. Предварительно Н. Э. Берзарин лично проверил, как подготовился к проведению учения командир роты, побывал во взводах и отделениях, беседовал с воинами и командиром роты гвардии старшим лейтенантом А. Е. Кондратьевым. После окончания учения в присутствии красноармейцев, сержантов и офицеров члены Военного совета обстоятельно рассмотрели степень готовности подразделения к наступательному бою и поставили задачи по совершенствованию выучки бойцов.

Генерал Н. Э. Берзарин сказал:

— Вашу стрелковую роту по многим показателям боевой и политической подготовки можно поставить в пример другим подразделениям. Но будет ошибкой, если вы сочтете, что уже достигли вершин воинского мастерства... Многим из вас еще не хватает быстроты и сноровки в действиях. Вот выбили вы врага из окопа или блиндажа, затем немного продвинулись вперед и тут же залегли. В бою такого допускать нельзя. Коль уж вынудил ты фашиста к отступлению, не считаясь ни с чем, так неустанно и энергично преследуй его! Набирайся сил и духу, чтобы безостановочно гнать заклятого врага, не давая ему возможности [44] ни на минуту закрепиться на промежуточных рубежах. И все это — в быстром темпе, решительно... Запомните: быстрота и натиск — душа настоящей войны!

Николай Эрастович говорил запальчиво, вдохновенно, энергично жестикулируя.

— Вот почему, товарищи бойцы, — заключил командарм, — в учебе нельзя и минуты терять, нужно как следует подготовиться к решающим схваткам с врагом. Дела у нас сейчас идут хорошо. Красная Армия одерживает победу за победой, и все мы приближаем день окончательного разгрома гитлеровской Германии, а следовательно, и своего возвращения в родные семьи...

Воины очень тепло встретили речь генерала Н. Э. Берзарина.

Выступил перед бойцами и я. Важно было сказать о появившихся кое-где вредных настроениях: мол, теперь, после изгнания фашистов с территории родной страны, нам все нипочем. Мы теперь их легко прикончим. Такому шапкозакидательству следовало давать отпор, и я обратил внимание красноармейцев и командиров на то, что враг еще силен и коварен, напомнил им мысль Владимира Ильича Ленина о том, что самое опасное в войне — это недооценить противника и успокоиться на том, что мы сильнее.

Пришлось подчеркнуть и необходимость повышения боеспособности роты, прежде всего укрепления воинской дисциплины и организованности, воспитания высокой бдительности, примерного поведения в отношениях с местным населением.

— Вы получили пополнение, — сказал я. — В связи с этим важная задача ложится на ветеранов части. Воспитывайте молодых воинов мужественными советскими патриотами, передавайте им славные боевые традиции гвардейцев, помогайте в совершенстве овладеть своим оружием, будьте для них примером инициативы, смелости, ратного мастерства...

После разбора учений было сообщено о награждении гвардейцев роты, отличившихся в боях. Орден Отечественной войны I степени был вручен старшему лейтенанту А. Е. Кондратьеву, ордена Красной Звезды удостоились лейтенант Р. А. Сатаров, старшина А. Ф. Шихов, младший лейтенант Б. М. Шарков, старший сержант Я. С. Ефименко и младший сержант И. Д. Заболотный; 17 воинов были отмечены медалью «За боевые заслуги».

Отрадно было видеть сияющие лица бойцов, когда члены Военного совета прикрепляли к их гимнастеркам [45] ордена и медали. Это учение надолго запомнилось всем его участникам. В отличном настроении был и генерал Н. Э. Берзарин. Как всегда, его радовало общение с воинами, да и ротное учение показало, что люди серьезно готовятся к наступательным боям.

А вскоре в нашу армию пришел приказ: сосредоточить войска 5-й ударной на магнушевском плацдарме за Вислой. Перегруппировка производилась в соответствии с замыслом фронтовой операции. Перемещение огромного количества войск, техники, боеприпасов и продовольствия в исходный район для наступления требовалось провести скрытно от противника и в ограниченные сроки — с 1 по 10 января 1945 года.

28 декабря 1944 года Военный совет утвердил подробный план сосредоточения войск армии на плацдарме: предусматривался порядок выхода к вислинским переправам отдельно для каждой стрелковой дивизии, артиллерийского полка или части усиления. Такое планирование вызывалось ограниченностью подходов к реке и переправ через нее, а также необходимостью скрыть от врага выдвижение армии в исходный район.

Чтобы сохранить в тайне цели перегруппировки, командарм приказал письменных приказаний на марш не отдавать, а маршруты движения сообщать соединениям и частям только на один переход. Радиостанции были опечатаны, и пользоваться ими до начала боя запрещалось, все перемещения производились только ночью, соблюдались строжайшие меры маскировки.

Основной особенностью перегруппировки было то, что на плацдарм соединения и части должны были переправляться только по двум мостам. Это потребовало хорошей организации противовоздушной обороны переправ и четкой комендантской службы на них.

Выдвигаясь к переправам, войска совершали марши только в ночных условиях. Затем с соблюдением всех мер маскировки в темное время по двум мостам на плацдарм переправились более 100 тысяч воинов, туда было переброшено значительное количество артиллерии, танков и автомашин, огромные запасы боеприпасов, горючего, продовольствия и многих других военных грузов.

Предельно четкому, я бы сказал, искусному проведению такого сосредоточения способствовал исключительно строгий контроль за дисциплиной передвижения войск и военной техники в ночных условиях.

Не только командиры соединений и аппарат полевого управления армии, но и члены Военного совета, заместители [46] командующего армией еще засветло выезжали на прифронтовые дороги, к переправам и проверяли организацию и маскировку перемещения войск и, если требовалось, решительно наводили порядок.

5-я ударная успешно и в указанный срок заняла позиции. Как впоследствии было установлено из трофейных документов и показаний пленных, до начала нашего наступления противник так и не обнаружил, что на плацдарм переправлена новая армия.

В начале января командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков провел с участием командного состава армии, корпусов и дивизий па плацдарме за Вислой рекогносцировку. Были уточнены задачи каждого соединения, построение боевых порядков, переподчиненность артиллерии на разных этапах наступления, намечены общие ориентиры. Большое внимание маршал Жуков уделил организации взаимодействия стрелковых частей с артиллерией, танками и авиацией как на переднем крае, так и при штурме узлов сопротивления противника в глубине. Генералы и офицеры задавали Г. К. Жукову много вопросов. Он отвечал охотно, исчерпывающе, хотя и очень кратко. Кто-то из командиров дивизий 9-го стрелкового корпуса, помнится, спросил:

— Зачем нужно, товарищ маршал, накапливать так много боеприпасов?

— Я хочу, — ответил Георгий Константинович, — чтоб успех наступления был обеспечен не на сто, а на все двести процентов!

В этих словах командующего фронтом звучала такая огромная уверенность в победе, в успехе наступления, что его фраза в нашей армии скоро стала крылатой.

11 января 1945 года Военный совет армии собрал на военную игру в местечке Тшебень командиров корпусов, дивизий и начальников политических отделов, командиров приданных соединений и частей усиления. На большом ящике с песком военные топографы искусно воспроизвели рельеф местности и систему обороны гитлеровцев в полосе наступления 5-й ударной, и это помогало отчетливее представить и увидеть место будущего сражения как бы с высоты птичьего полета. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — противник располагал большим временем и создал против магнушевского плацдарма глубоко [47] эшелонированную оборону. Главная его полоса состояла из трех позиций общей глубиной до 8 километров. Перед первой траншеей (из трех) проходили сплошные проволочные заграждения в три-четыре ряда, прикрытые минными полями смешанного типа. Вторая полоса обороны пролегла по западному берегу Пилицы и состояла из двух-трех позиций. Все танкоопасные направления перекрывались противотанковыми рвами, а подходы к первой траншее — проволочными заграждениями в два-три ряда.

На военной игре были отработаны все основные элементы предстоящей операции. Затем Военный совет заслушал доклады командиров соединений и частей усиления об их готовности к наступлению. Тут же были уточнены вопросы взаимодействия между соединениями, родами войск и подвижной группой фронта — 2-й гвардейской танковой армией, а также с соседними — 61-й и 8-й гвардейской армиями.

Во время подготовки операции генерал Н. Э. Берзарин проявил себя как опытный командарм, обладающий широким военным кругозором. Так, объявляя в Тшебене решение Военного совета о наступлении, он указал, что, хотя операция планируется на глубину 155 километров, вполне возможен и больший успех. Поэтому на первом же этапе операции в случае быстрого преодоления главной и второй полосы обороны противника командирам и штабам соединений и частей предписывалось развивать свои наступательные действия в общем направлении на Гнезно, Ландсберг. Это было предусмотрено и в армейском плане операции. Впоследствии этот прогноз командарма блестяще оправдался.

...К утру 13 января войска 5-й ударной армии почти без потерь сосредоточились на плацдарме, тщательно окопались, замаскировали боевую технику и подготовились к наступлению. Стрелковые корпуса и дивизии с приданными средствами усиления заняли исходное положение. [48]