6. Тренировка и практика

Перед тем как приступить к работе по подготовке новых экипажей я женюсь. Мой отец все еще церковный ректор и проводит церемонию в нашей небольшой деревушке, с которой я связан столькими счастливыми воспоминаниями беззаботного детства.

Затем поездка в Грац, на этот раз в качестве инструктора, а не курсанта. Полеты в строю, пикирование, бомбометание, огонь из бортового оружия. Я часто нахожусь в своем самолете по восемь часов в день, поскольку у меня нет помощников. В плохую погоду или во время технического обслуживания в расписании появляются военные упражнения или спорт. Экипажи, которые присылают ко мне школы летчиков, после тренировок отправляются на фронт. Когда они закончат обучение, я встречу некоторых из них в недалеком будущем. Может быть, даже в своей собственной части. В часы отдыха я продолжаю легкоатлетические тренировки, играю в теннис, плаваю, или брожу по величественным окрестностям Граца. Через два месяца я получаю помощника. Пилот Якель из 3-й эскадрильи только что был награжден Рыцарским Крестом Железного Креста и откомандирован в нашу учебную часть. Мы проводим налеты на мирные цели, как будто бы на фронте. Я располагаю двумя "Мессершмиттами", так что мы также способны имитировать перехват "Штук" вражескими истребителями. Тренировки трудные и напряженные, но я считаю, что экипажи, которые их выдерживают и делают то, что от них требуется, учатся многому. Физические усилия и выносливость выковываются спортом. Почти каждое утро по понедельникам я устраиваю для всех забег на 10 километров, это послужит только хорошему. После обеда мы отправляемся в Андриц поплавать и проверить нервы. Все курсанты участвуют в прыжках с шестом и с энтузиазмом соревнуются за разряд по плаванью.

Якель младше меня на несколько лет и все еще совсем мальчишка. На него невозможно сердиться независимо от того, в какие странные ситуации он порой попадает. Он живой и полный веселья, старается жить полной жизнью. По воскресеньям я обычно отправляюсь в горы. Перед караульным помещением есть автобусная остановка и я всегда сажусь здесь на автобус, идущий в город. Тень автобуса путешествует вместе с нами и вдруг по ее форме я замечаю, что на крыше кто-то едет. Там веселятся и дурачатся, особенно когда по улице идет какая-нибудь девушка. Я могу догадаться кто они, по их кепи. Это солдаты с нашей базы, но это не могут быть мои курсанты, потому что неоднократно отдавались приказы, запрещающие военнослужащим ездить на крышах автобусов. Я говорю лейтенанту из наземной службы, который сидит рядом: "Эти парни, там, наверху, должно быть ваши?" С некоторым превосходством в голосе он отвечает: "Вы будете смеяться, но это ваши!"

Когда солдаты возвращаются в Грац я отдаю приказ явиться ко мне в 11 утра в понедельник. Когда они появляются, я говорю: "Что это вы к дьяволу такое себе позволяете? Вы знали, что нарушаете приказ! Это неслыханно!".

Я вижу по их лицам, что они хотят мне что-то сказать и я спрашиваю, что они могут сказать в свое оправдание.

"Мы только думали, что все в порядке, поскольку с нами ехал также инструктор Якель".

Я быстро распускаю их и разражаюсь смехом. Затем я представляю себе Якеля, восседающего на крыше автобуса. Когда я объясняю ему, во что он меня втравил, он изображает наивное удивление и я больше не могу сохранять строгое выражение на лице.

В Граце, через несколько дней, мы с женой еле-еле избежали несчастного случая. Планерный клуб слезно упросил меня буксировать их планер на древнем чешском биплане, потому что у них не было другого пилота. Я согласился, и, кроме того, решил воспользоваться возможностью подняться в воздух вместе с женой, которая обожает летать. После двух с половиной часов полета я спросил, сколько осталось горючего, потому что датчик уровня топлива не работал. Они сказали мне, что горючего хватает на четыре часа, я могу продолжать летать и ни о чем не беспокоиться. Я поверил их словам и мы снова взлетели. Когда мы пролетали на низкой высоте над картофельным полем, двигатель вдруг остановился Я только успел прокричать "Держись крепче!", потому что жена не была пристегнута ремнями и самолет пошел вниз, прямо на борозды. Он удачно перескочил какую-то канаву и затем замер посреди кукурузного поля. Мы заняли у местного фермера немного горючего, я вновь поднялся в воздух и долетел до аэродрома, находившегося в трех километрах.

Сколько моих товарищей, особенно служивших в Люфтваффе, прошли через битвы с врагом без единой царапины и разбились насмерть из-за какого-нибудь необыкновенно глупого "гражданского" несчастного случая. Этот тривиальный инцидент вновь подтвердил необходимость соблюдения одного банального правила, по которому мы должны быть осторожны везде, а не только на фронте. Точно также в бою нам не позволялось рисковать без необходимости, даже если мы не думали о своей жизни.

Когда я вновь приземляюсь на аэродроме, на древнем биплане, то узнаю, что резерв другой эскадрильи уже переведен в Россию. В таком случае скоро и до нас дойдет очередь. Уже долгое время я думаю о том, что уже несколько месяцев нахожусь дома, и внезапно я понимаю, как мне не терпится попасть на фронт. Я постоянно мучаюсь, что меня так долго держат от него подальше и я чувствую это особенно сильно, когда ощущаю, что такое долгое отсутствие может быть довольно опасным для меня. Я всего только человек и мои инстинкты говорят мне, что предпочли бы обменять близкое знакомство со смертью на еще более близкие отношения с жизнью. Я хочу жить, и желание жить сильнее во мне с каждым днем — оно стучит во мне как удары сердца, когда я снова избегаю смерти, но я чувствую его в упоении скоростным спуском на лыжах по крутому альпийскому склону. Я чувствую это желание каждым дыханием, каждой порой кожи, каждыми фибрами моего тела. Я не боюсь смерти, я часто смотрел ей в лицо долгие секунды и никогда первым не отводил от нее взгляда, но каждый раз после такой встречи я радовался от всего сердца и иногда кричал в восторге пытаясь перекричать рев моторов.

Все это я думаю, когда механически глотаю ужин в столовой. И затем я принимаю твердое решение. Я буду дергать за все нити до тех пор, пока они не заберут меня отсюда из этой рутины и не пошлют назад во фронтовую часть.

Я не добиваюсь намеченной цели, но вскоре нам приказано лететь в Крым. Наша новая база находится в Сарабузе, неподалеку от Симферополя и здесь в любом случае мы ближе к фронту, чем раньше. Мы решили транспортную проблему, используя наши Ю-87 в качестве буксировщиков для грузовых планеров. Пролетев по маршруту Краков-Львов-Проскуров-Николаев мы вскоре оказываемся на месте. Аэродром здесь очень большой и пригоден для тренировочных целей. Наше самодельное жилье не очень сильно отличается от того, которое было у нас на фронте, но там где есть желание, выход всегда найдется. Мы возобновляем наши обычные тренировки, такие же, как в Граце. Нам особенно нравится практиковаться в посадках на других аэродромах, потому что утром мы садимся, например, на западе, на побережье Черного моря, а после обеда, возможно, на северо-востоке, на побережье Азовского. Мы купаемся, по крайней мере, полчаса на великолепных пляжах в жарком солнечном сиянии. Здесь нет возвышенностей за исключением холмов неподалеку от Керчи и на юге — Крымской Яйлы, горной гряды, которая тянется вдоль южного побережья Крыма. Вся остальная часть полуострова имеет плоский рельеф, это обширные степи, в центре которых находятся гигантские помидорные плантации. Очень узкая береговая полоса, тянущаяся между морем и Яйлой, считается Русской Ривьерой. Мы часто бываем здесь и возим отсюда дрова на грузовиках, потому что там, где находится наша база, лесов нет. Сравнение с Ривьерой оказывается поверхностным. Я вижу несколько пальм в Ялте, но два или три дерева не превращают ее в Ривьеру. На расстоянии дома ярко блестят на солнце, особенно когда летишь на небольшой высоте вдоль побережья. Они производят удивительно благоприятное впечатление. Но если вы гуляете по улицам Ялты и видите все с близкого расстояния, общая примитивность и вульгарность этого советского курорта приносит большое разочарование. Соседние города Алупка и Алушта немногим отличаются от Ялты. Мои люди обрадованы множеством виноградников между этими городами, сезон сбора только начинается. Мы пробуем гроздья на каждом склоне и часто приходим домой поздно и с чудовищными резями в животе.

Через какое-то время я начинаю нервничать, что меня не посылают обратно на фронт. Я досаждаю генералу, командующему авиацией на Кавказе, и предлагаю ему мои "Штуки" в качестве боевого подразделения, поскольку считаю, что большинство экипажей уже пригодны для фронта. Я указываю на то, что боевые вылеты стали бы великолепной тренировкой для них и что любой полк может считать, что ему повезло заполучить летчиков, которые уже имеют боевой опыт. Вначале мы получаем приказ перебазироваться в Керчь. Оказывается, советские транспортные суда часто проходят мимо южного побережья. Отсюда мы могли бы атаковать их. Но дальше этого "бы" дело не идет! Часами мы ждем появления транспортников. Но ничего не происходит. Однажды я хочу попробовать счастья на своем истребителе Мессершмитт, моя цель — вражеские самолеты-разведчики. Но вражеские самолеты немедленно отклоняются от курса и уходят в сторону моря по направлению к Туапсе и Сухуму, и я бессилен их догнать, поскольку не могу взлетать до тех пор, пока мы их не заметили. Тем не менее, вскоре я добиваюсь нашего перевода в Белореченскую, неподалеку от Майкопа, где стоит другой авиаполк. Здесь мы сможем получить опыт боевых вылетов, поскольку нас предполагается использовать для поддержки наступления в направлении Туапсе.

Немедленно мы становимся загруженной заданиями фронтовой частью. Мы находимся в воздухе с утра до вечера летая над районом, где армия атакует в направлении Чадукенская-Навагинская, на пути к Туапсе. Это не совсем просто для нас. Потому что в нашей учебной части мы используем относительно старые самолеты, а полк, действующий здесь, с которым мы летаем, имеет на вооружении самый последний тип пикировщика. Когда мы летим в строю на большой высоте, это ставит нас в невыгодное положение.

Полеты в узких долинах — захватывающее занятие. Мы часто неосторожны, побуждаемые желанием драться влетаем в ловушку, если преследуем неприятеля или слишком настойчиво пытаемся обнаружить его укрытия. Если во время наших поисков мы входим в одну из этих узких долин, мы часто вообще не можем маневрировать. Иногда в конце такой долины, неожиданно вздымается вверх гора, блокируя путь вперед. Мы должны быстро реагировать и вновь и вновь обязаны своим спасением только хорошим характеристикам нашего самолета. Но это все еще детская игра в сравнении с ситуацией, когда мы оказываемся в долине, когда в 200 метрах над нами горы окутаны густыми облаками.

Вершины гор находятся здесь на высоте 1200-1500 метров. Все становится проще, когда мы пролетели всю долины по несколько раз и знаем, какие из них имеют выходы и за какой из гор можно попасть на открытое место. Но все это становится игрой в угадайку, когда мы летаем в плохую погоду или под низкими облаками. Когда мы атакуем на небольшой высоте какую-нибудь дорогу на дне долины, нас время от времени обстреливают сверху, потому что склоны гор по обеим сторонам от нас тоже заняты иванами.

Наши немногочисленные горные войска упорно сражаются с превосходящим их количественно противником, укрепившимся в горах. Мы находимся в тесном контакте с наземными войсками и делаем что в наших силах, чтобы отреагировать на все просьбы об атаке и воздушной поддержке. Бои в горных лесах особенно трудны, это как драка с завязанными глазами. Если наш оперативный офицер дает нам разрешение атаковать определенные участки леса, мы следуем его инструкциям, даже если не можем видеть цели отчетливо. Именно в таких случаях армия хвалит нашу полезность и эффективность наших атак.

Соседние высоты Геймамберг находятся в немецких руках. С упорными боями мы пробиваемся вперед, на юго-запад. Менее двадцати километров отделяют наших товарищей от Туапсе. Но потери в этих горных схватках слишком высоки и практически больше нет резервов. Наступление отменено, и мы не добиваемся окончательного успеха.

Битва за железнодорожную станцию. Советский бронепоезд выпускает тяжелые снаряды по нашей немногочисленной атакующей цепи. Этот бронепоезд ведет бой умело. Он извергает огонь и затем, как дракон, уползает в свое логово. Это логово — горный тоннель неподалеку от Туапсе. Если мы поднимаемся в воздух, то он, завидев наше приближение, несется назад в тоннель, и мы только видим его хвост. Однажды мы застали его дремлющего, врасплох, точнее, почти застали. Мы уже "подкрались" к нему, но в последнюю минуту его, должно быть, предупредили. Он получил попадание, но ущерб не может быть серьезным, через пару дней его починили, и появляется снова. Но теперь этот стальной монстр чрезвычайно осторожен, мы никогда его больше не видим. Тогда мы принимаем следующее решение: если мы не можем подойти к этому поезду ближе, мы нанесем смертельный удар по его ангелу-хранителю. Мы блокируем выход из тоннеля с помощью специальной бомбы, предотвращая его появление, и даем нашим товарищам на земле, хотя бы на время, так нужную им передышку. "Давать и брать — в этом заключается философия жизни", говорит мой бортстрелок с ухмылкой.

Мы также атакуем порт Туапсе, который, как и все порты, сильно защищен зенитками. Город и сама гавань, находящиеся за горной грядой, все еще в советских руках. Если мы летим на высоте 3000 метров, зенитки накрывают нас задолго до того, как мы приближаемся к цели. Зенитные орудия размещены в горах на протяжении последних нескольких миль нашего маршрута. Для того чтобы избежать их, мы летаем на высоте всего лишь 800 метров по направлению к горным хребтам, которые вздымаются перпендикулярно из моря на высоту до 1500 метров. Наши атаки направлены против доков, портового оборудования и судов, лежащих в гавани, в основном — танкеров. Обычно все, что может двигаться, начинает кружить, чтобы избежать наших бомб. Им это не удается, и это доказывает, что мои экипажи стали настоящими боевыми летчиками. Огонь зениток над портом совсем не сопоставим с обороной Кронштадта, тем не менее, он производит сильное впечатление. Мы не можем возвращаться назад над горными хребтами, потому что они слишком высоки. Мы обычно пикируем над гаванью и затем набираем максимальную высоту, летя по направлению к морю, и таким образом быстро выходя из радиуса действия вражеских зениток. Тем не менее, над морем нас уже поджидают советские истребители. Теперь нам приходится карабкаться на 3000 метров для того, чтобы возвращаться домой на высоте, по крайней мере, 300 метров над горами, потому что во время воздушного боя можно легко потерять высоту.

Условия, в которых мы атакуем, такие же, как в районе Геленджика, где мы также время от времени участвуем в атаках на аэродромы или морские цели в Геленджикском заливе. Русские вскоре обнаруживают нашу базу в Белореченской, они бомбят ее днем и ночью. Хотя, действуя небольшими силами и с малым ущербом для материальной части, им, тем не менее, удается нанести серьезный удар по полку, у которого мы в гостях. Их командир, майор Ортхофер убит во время одного из таких налетов. Как назло, именно в этот момент я приземляюсь и заруливаю на стоянку, бомбы падают справа и слева. Мой самолет поврежден многочисленными осколками и выходит из строя, но я не ранен.

Генерал Пфлюгбейль, который командует всеми находящимися здесь частями Люфтваффе, находящимися здесь, часто присутствует на наших построениях. Он сообщает новость о том, что мы должны переместиться еще дальше на восток, на аэродром на реке Терек. Здесь началось другое наступление и мы должны его поддержать. Оно идет в направлении Грозный — Каспийское море. Мы летим на нашу новую базу в Солдатской над Георгиевской, Пятигорском и Минеральными Водами, откуда уже виден огромный и великолепный Эльбрус. Мы делаем короткую посадку на полпути в Минеральных водах и отдыхаем. Здесь множество мышей. В соломенных матрасах, в шкафах и щелях в полу, в каждой дыре и углу — мыши. Они выпрыгивают из наших вещмешков и пожирают все подряд. Спать просто невозможно, можно слышать, как они возятся даже в подушках. Я кидаю в них всем, что попадется под руку, чтобы их спугнуть. На несколько минут воцаряется тишина, но затем шум начинается снова и еще сильнее, чем прежде. В Солдатской мы избавляемся от этого мышиного нашествия. Наверное, иваны, постоянно сбрасывающие здесь свои бомбы, отпугивают их. У нас мало зениток. Мы не летаем, как предполагалось раньше для поддержки танковых клиньев на востоке, наша первая миссия — на юге. Через несколько дней Нальчик захвачен немецкими и румынскими войсками. Панорама, по мере того, как мы приближаемся к цели, восхитительна. Впереди вздымаются снежные пики высотой до 5 километров, сверкая на солнце всеми вообразимыми цветами, под нами — зеленые луга, с желтыми, красными и синими пятнами. Эти пятна — деревья и цветы. Над нами — бриллиантовое голубое небо. Приближаясь к цели, я часто совершенно забываю про бомбы, которые я несу, и про мою задачу. Все производит такое успокаивающее, мирное и прекрасное впечатление. Мир гор, в центре которого находится Эльбрус, оказывает такое гигантское, пересиливающее все воздействие, в той или в этой долине уместилось бы несколько альпийских хребтов.

После захвата Нальчика мы делаем еще несколько вылазок к востоку от Терека, за Моздоком. Затем, довольно неожиданно, приходит приказ о возвращении в Белореченскую, в зону Туапсе, где продолжается напряженная борьба за все те же ключевые позиции. Бои там идут до ноября. Я совершаю свой 650-й вылет и в течение нескольких следующих недель чувствую себя нездоровым. Желтуха! Я догадывался об этом какое-то время, но надеялся, что она пройдет сама собой и можно будет летать дальше. Белки моих глаз пожелтели, кожа такого же цвета. Я отрицаю, что со мной что-то неладно и успокаиваю генерала Пфлюгбейля, который довольно долго пытался уложить меня на больничную койку. Некоторые зловредные личности утверждают, что я съел слишком много взбитых сливок. Возможно, в этом есть доля правды. Генерал привез с собой ящик шампанского, чтобы отметить мой 600-й вылет и был весьма удивлен, когда я объяснил, что моя слабость лежит в другой плоскости. Через несколько дней прибыл огромный торт с двумя ведрами взбитых сливок, достать их была не такая уж большая проблема, особенно если принять во внимание большое количество молочных коров в этих местах. В течение двух дней мы не едим практически ничего кроме этих вкусностей, на третий вряд ли можно найти хотя бы один экипаж, пригодный к вылету. Поскольку я пожелтел как айва, прибывает "Мессершмитт-108" с приказом генерала забрать меня, если нужно, то и силой, в госпиталь в Ростове. Мне удается уговорить их приземлиться на базе моего полка в Карпово, рядом со Сталинградом. Мы летим туда курсом на север через Элисту. Я двигаю небеса и землю, чтобы остаться с полком и отсюда передать командование своей частью кому-нибудь еще. Это не срабатывает, но командир полка обещает мне первую эскадрилью, в составе которой я начал компанию в России.

"Но, прежде всего — в госпиталь!"

И в середине ноября я оказываюсь в госпитале в Ростове.