Обмен дипломатами. Препятствия

Сообщая ранним утром 22 июня Советскому правительству по указанию из Берлина об уже начавшемся военном нападении, посол фон дер Шуленбург, как уже упоминалось, поставил также вопрос о «свободном выезде» находившихся в Советском Союзе сотрудников посольства (и, конечно, также других официальных представителей и прочих подданных Германии). Как пишет Хильгер, Молотов ответил, что обращение с сотрудниками германского посольства будет строиться на основе взаимности. Это был ясный ответ: отношение Советского правительства к находящимся в СССР немецким гражданам будет зависеть от отношения берлинского правительства к находящимся в Германии советским гражданам.

Этот вопрос усложнялся тем, что у гитлеровского правительства было весьма своеобразное представление о взаимности. Большинство работавших в Советском Союзе немецких граждан, членов их семей и даже дипломатов были в ходе подготовки к агрессии уже эвакуированы в Германию. Ко времени военного вторжения в Советский Союз там находилось примерно 150–180 граждан Германии, об обмене которых могла идти речь. В Германии же пребывало около полутора тысяч советских граждан — дипломатов, служащих посольства и торгпредства, специалистов-экономистов, инженеров — приемщиков закупленного оборудования, а также несколько сотен членов их семей. Даже накануне войны Советский Союз не побуждал своих граждан к выезду из Германии в связи с военной угрозой и не разрешал возвращения на родину членов семей сотрудников советских учреждений.

Взаимность на гитлеровский манер

Фашистская Германия потребовала, чтобы обмен был произведен на арифметической основе — один к одному. Это означало, что все немецкие дипломаты и другие граждане смогли бы выехать из Советского Союза. Но преобладающее большинство находившихся по служебным делам в Германии советских граждан и членов их семей было бы задержано. Как мы теперь знаем, они скорее всего были бы отправлены в какой-нибудь концлагерь «третьего рейха» и там убиты.

Советское правительство, разумеется, не могло согласиться с таким «обменом». Оно решительно требовало выполнения единственно возможной процедуры: все немецкие граждане в Советском Союзе обмениваются на всех советских граждан в фашистской Германии. Фашистским властям пришлось в конце концов, так сказать со скрежетом зубовным, согласиться с советским требованием, которое полностью соответствовало международному праву. Для лиц, которых это непосредственно касалось, то есть для подлежавших обмену людей с обеих сторон, вся эта долгая возня означала неожиданные остановки и задержки на вокзалах и в местах, которые для того не были приспособлены. Когда, казалось, все уже было ясно, посол СССР в Берлине обнаружил, что советская сторона недосчитывает около 100 своих граждан. Они уже оказались за решеткой какой-то из фашистских тюрем. Отъезд состоялся, когда они были освобождены и прибыли к месту сбора.

Могу подтвердить по собственному опыту, что обращение с интернированными в связи с началом войны в зданиях германского посольства в Москве немецкими дипломатами и с другими находившимися в Советском Союзе гражданами Германии было всегда корректным. Мне не известен хотя бы один какой-нибудь случай грубого обращения, хотя, зная чувства советских граждан, которые стали жертвами вероломного военного нападения, можно было бы ожидать иного.

«Корректность» и «человечность» германских империалистов выглядели совсем иначе. Советский дипломат В. М. Бережков, который в момент нападения и еще в течение некоторого времени до осуществления обмена граждан находился в Берлине и на территориях, оккупированных фашистской Германией, в своих уже упоминавшихся воспоминаниях пишет: «Сразу же после нашего возвращения с Вильгельмштрассе (где Риббентроп сообщил о начале агрессивных действий. — Авт.) были приняты меры по уничтожению секретной документации. С этим нельзя было медлить, так как в любой момент эсэсовцы, оцепившие здание, могли ворваться внутрь и захватить архивы посольства». Как уже говорилось, в германском посольстве в Москве уничтожение секретных документов и части шифровальных материалов было произведено уже накануне нападения, в ходе непосредственной подготовки к войне.

«В первой половине дня 22 июня в посольство смогли добраться только те, кто имел дипломатические карточки, то есть, помимо дипломатов, находившихся в штате посольства, также и некоторые работники торгпредства. Заместитель торгпреда Кормилицын по дороге из дома заехал в помещение торгпредства — оно находилось на Лиценбургерштрассе, но внутрь его не впустили. Здание торгпредства уже захватило гестапо, и он видел, как прямо на улицу полицейские выбрасывали папки с документами. Из верхнего окна здания валил черный дым. Там сотрудники торгпредства, забаррикадировав дверь от ломившихся к ним эсэсовцев, сжигали документы».

В торгпредстве происходило следующее: «В ночь на 22 июня там дежурили К. И. Федечкин и А. Д. Бозулаев. Сначала все шло как обычно, но к полуночи внезапно прекратилось поступление входящих телеграмм, чего никогда раньше не наблюдалось. Это был как бы первый сигнал, который насторожил сотрудников. Второй сигнал прозвучал уже не в переносном, а в самом прямом смысле: когда первые лучи солнца начали пробиваться сквозь ставни, которыми были прикрыты окна комнаты, раздался резкий сигнал сирены. Федечкин снял трубку телефона, связывавшего помещение с дежурным у входа в торгпредство.

— Почему дан сигнал тревоги? — спросил он.

— Толпа вооруженных эсэсовцев ломится в двери, — взволнованно сообщил дежурный. — Произошло что-то необычное. Я не открываю им двери. Они стучат и ругаются и могут в любой момент сюда ворваться.

Сотрудники знали, что стеклянные входные двери торгпредства не выдержат серьезного натиска. Предохранительная металлическая сетка тоже не служила надежным препятствием. Следовательно, гитлеровцы могли ворваться в помещение в любой момент. В считанные минуты они оказались бы у закрытой двери помещения, которая лишь одна была способна задержать эсэсовцев на какое-то время. Нельзя было терять ни минуты. Федечкин вызвал своих коллег Н. П. Логачева и Е. И. Шматова, квартиры которых находились на том же этаже, что и служебное помещение. Все четверо, плотно закрыв дверь, принялись уничтожать секретную документацию.

Печка в комнате была маленькая. В нее вмещалось совсем немного бумаг, и пришлось разжечь огонь прямо на полу, на большом железном листе, на котором стояла печка. Дым заволакивал комнату, но работу нельзя было прекратить ни на минуту, фашисты уже ломились в дверь.

Железный лист накалился докрасна, стало невыносимо жарко и душно, начал гореть паркет, но сотрудники продолжали самоотверженно уничтожать документы — нельзя было допустить, чтобы они попали в руки фашистов. Время от времени кто-либо подбегал к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха, и тут же возвращался к груде обгоревших бумаг, медленно превращавшихся в пепел...

Когда эсэсовцы взломали наконец дверь и с ревом ворвались в помещение, все было кончено. Они увидели лишь груду пепла и неподвижные фигуры на полу. Фашисты растолкали их сапогами, принялись обыскивать. Заставили спуститься в холл торгпредства. Вскоре прибыл закрытый черный фургон, в него втолкнули всех четырех сотрудников и повезли в гестапо. Там у них отобрали часы, деньги и другие личные вещи, а затем каждого бросили в одиночную камеру. По нескольку раз в день их вызывали на допрос, били, пытаясь выведать секретную информацию, заставляли подписать какие-то бумаги. Так продолжалось десять дней. Но советские люди держались стойко, и фашисты ничего не добились. Советские люди с честью выполнили свой долг. Их освободили только в день нашего отъезда из Берлина и доставили прямо на вокзал. Они еле держались на ногах. Когда я увидел хорошо знакомого мне прежде по работе в торгпредстве Логачева, то еле узнал его — он был весь в кровоподтеках...»

Далее Бережков подробно рассказывает о трудных переговорах с германским МИД об обмене. Министерство настойчиво требовало, чтобы обмен был произведен на основе один к одному, в то время как представители советского посольства в Берлине заявляли, что ни один из них не тронется с места, пока всем находящимся в Германии советским гражданам не будет разрешено выехать на родину. Но советское посольство в Берлине с самого начала военных действий было лишено связи с Москвой. Оно не было осведомлено ни о том, какое иностранное государство представляет интересы Советского Союза в Берлине, ни об официальной позиции Советского правительства по проблеме обмена гражданами. Наконец товарищи, слушавшие английское радио, узнали, что достигнута договоренность относительно того, что советские интересы в Германии будет представлять Швеция, а германские в Москве — Болгария.

Когда затем в бывшее советское посольство явился шведский посредник, его прежде всего попросили о передаче в Москву телеграммы. В ней говорилось о предпринятых посольством шагах с целью добиться эвакуации из Германии всех советских граждан. К вечеру был получен ответ. В нем сообщалось, что посольство поступило правильно, настаивая на возвращении всех советских людей, и это должно быть осуществлено в порядке обмена на немецкую колонию, находящуюся в Советском Союзе.

Шведский представитель потом рассказал советским дипломатам, что в нейтральной прессе уже на следующий день появились сообщения о попытке немцев задержать часть советской колонии. Наконец фашистские власти были вынуждены принять составленные бывшим советским посольством списки советских граждан, интернированных в Германии и на оккупированных территориях. Удалось добиться, что все они, включая и шофера, задержанного в первый день войны, будут в ближайшие день-два доставлены в Берлин, где к ним будет допущен советский консул в сопровождении шведского представителя.

В. М. Бережков рассказывает: «Действительно, через день это обещание было выполнено. Всех интернированных предъявили нам в лагере на окраине Берлина. Размещенные в бараках, окруженных колючей проволокой, они были голодны и плохо одеты, большей частью только в пижамах, домашних туфлях, а то и босые.

Теперь мы узнали, что в ночь на 22 июня гестаповцы врывались в квартиры советских граждан, вытаскивали их прямо из постелей. Им не разрешали брать с собой ничего из вещей. Под конвоем они сразу же были отправлены в концентрационный лагерь.

Мы обеспечили интернированных советских граждан питанием, но экипировать их гитлеровцы не разрешили. Так, полуодетые, они и были погружены в общие сидячие вагоны специального состава, который, как нас заверили немцы, должен был следовать за поездом с советскими дипломатами.

Условия в поезде интернированных были очень тяжелые, — пишет далее в своих воспоминаниях В. М. Бережков. — Люди терпели неудобства, прежде всего из-за страшной скученности. Один мог прилечь только тогда, когда остальные трое, располагавшиеся на этой же скамейке, стояли. Питание было крайне скудное. Из-за отсутствия теплой одежды многие простудились: временами — особенно при переезде через Альпы — в вагонах было очень холодно...

В Нише (югославский город. — Ред.) наш состав загнали на запасной путь. Выходить из вагонов не разрешали. Вскоре мы узнали, что в Ниш прибыл и второй состав с советскими гражданами. Его пассажиров из вагонов переправили в концентрационный лагерь, расположенный в помещении старой казармы. Только через несколько дней советскому консулу и еще двум сотрудникам посольства разрешили навестить интернированных в этом лагере. За пять дней пути люди еще больше похудели, одни были простужены, другие страдали от желудочных заболеваний. Никакой медицинской помощи им не оказывали. Только после наших настойчивых требований посольскому врачу разрешили посетить лагерь и осмотреть больных. Нам также удалось добиться некоторого улучшения питания интернированных».

Интернированных немцами советских граждан удалось экипировать необходимой одеждой после пересечения турецкой границы, то есть после того, как они выбрались с контролировавшейся гитлеровцами территории, в состав которой входила тогда и Болгария.

Старый дневник

Я обрадовался, когда после долгих поисков обнаружил его в куче старых бумаг. Речь идет об официальном дневнике посольства фашистской Германии в Москве, в котором зафиксированы события с 22 июня по 21 июля 1941 года. На обложке надпись: «От начала германо-русской войны до возвращения в Германию». Авторами записей наряду с Шуленбургом были прежде всего Хильгер и частично военный атташе. Когда я как-то в 1943 году посетил Хильгера, он подарил мне на память о совместном возвращении один из немногих экземпляров этого дневника. Он был немного растрепан, но каким-то чудом уцелел в моей бывшей квартире в Рансдорфе, пролежав там всю вторую мировую войну вместе с ненужным хламом.

Поскольку дневник наглядно демонстрирует, что интернирование бывает разное, и довольно объективно отражает конкретные события, политическую обстановку того времени и атмосферу, в которой мне пришлось тогда действовать как подпольщику, находившемуся у всех на виду, но не вызывавшему каких-либо подозрений, я хотел бы привести из него некоторые выдержки, иллюстрирующие возвращение сотрудников германского посольства из Москвы. При этом я прошу читателя с пониманием отнестись к тому, что в интересах исторической точности я сознательно не стал ничего изменять в фашистской терминологии этого не публиковавшегося ранее документа.

«Прощание с Москвой. 22 июня, 3 часа ночи. Поступила шифрованная телеграмма с поручением послу посетить народного комиссара иностранных дел Молотова и сообщить ему о начале военных действий. Приказано уничтожить последние материалы. Сообщается также, что интересы германского рейха будет представлять болгарский посланник. Посольства Германии в Москве больше не существует. В посольство прибыли посол, посланник (фон Типпельскирх. — Авт.) и генерал. Советник Хильгер позвонил в секретариат Молотова, который передал, что готов немедленно принять посла.

5.25 утра. Граф фон дер Шуленбург вместе с Хильгером отправляется в Кремль, чтобы исполнить последнее поручение... Тем временем советник фон Вальтер разбудил болгарского посланника и попросил его приехать в посольство.

6.10 утра. Возвратился посол. Молотов принял переданное ему сообщение. О начале военных действий ему, конечно, было известно... Тем временем приехал болгарский посланник. Его подробно знакомят с поручением выполнять обязанности представителя интересов Германии. Необходимая информация сообщается послу Италии и посланнику Румынии, которые еще не располагают собственными сведениями. Наконец, проводится инструктаж комендантов жилых домов посольства, им сообщается, что следует делать их жильцам: собрать по два чемодана и ждать дома дальнейших указаний и т.д. Те, кто живет в гостиницах или отдельно в городе, вызываются в посольство... Телефон все еще работает. Выходы из посольства еще не перекрыты, можно беспрепятственно передвигаться по городу.

11 часов утра. Граф фон дер Шуленбург принял посла Японии, затем посла Италии и словацкого посланника. В столице все еще спокойно. Наконец в 12 часов Молотов по радио сообщает населению о начале войны.

13 часов. Вальтер поехал на вокзал, чтобы встретить прибывающих с сибирским экспрессом германских граждан. К сожалению, уже поздно, перрон оцеплен, 30 человек арестовано. Фон Типпельскирху удалось связаться по телефону с болгарским посланником, сообщить ему об этом и попросить его вмешаться, обратившись в Народный комиссариат иностранных дел.

19 часов. Сотрудники органов государственной безопасности уведомили жильцов принадлежавших посольству домов, что им следует собраться в помещении секретариата посольства. Тем временем сюда был доставлен ручной багаж. В итоге в канцелярии посольства собралось не менее 118 человек. Никому не разрешается выходить из посольства.

21 час. После длительных переговоров с представителями Народного комиссариата внутренних дел части сотрудников разрешено переселиться в так называемый польский дом на Спиридоньевской улице. Туда отправляется группа из 34 человек под руководством генерала, их сопровождает многочисленная охрана. Оставшиеся устраиваются на немногих имеющихся диванах, кушетках и прямо на полу.

23 июня, 0.30. Неожиданно раздается звонок. Дежурный работник НКВД требует список всех, кто находится в здании посольства...

14 часов. Курица с рисом. В польском доме повар посла блещет своим искусством, сочиняя гороховый суп с сосисками. Снова требуют сосисок... Убивают собак. Ламла без конца пересчитывает деньги.

20 часов. Холодные закуски.

20.45. Секретариат посольства заканчивает работу; все пишут списки, которые наконец передаются властям. Оказываем помощь больным; начинается вторая военная ночь.

24 июня, 2.30. Взвыли сирены, слышны выстрелы зенитных пушек, пулеметная стрельба, рокот моторов. Сон людей нарушен. Светает. Некоторые спускаются в подвал, любопытные устраиваются у окон; те, кто очень устал, продолжают спать. В небе видны разрывы зенитных снарядов, знатоки считают, что это — учебная тренировка. Утром это предположение подтверждается сообщением по радио.

8.30. Подали кофе. Ночные события побудили к организации бомбоубежища. Назначены старшие групп, пожарники осмотрели подходящие полуподвальные помещения, окна закладываются мешками с песком. Проводятся и другие работы: готовятся деревянные трамбовки, емкости для воды, противохимическая защита, даже защитные асбестовые щиты, проверяются огнетушители...

12.30. Посланник фон Типпельскирх обращается ко всем собравшимся в доме посольства людям с речью и проводит инструктаж на случай воздушной тревоги.

14.00. Раздают суп с сосисками. В польском доме кормят супом из фасоли со шпигом и, как и накануне, дают компот и мозельское вино из богатого погреба военно-воздушного атташе.

16.00. Осмотр бомбоубежища, часом позже — учебная воздушная тревога.

19.00. Прибыл майор из Народного комиссариата внутренних дел и сообщает послу, что в 20.00 к посольству подойдут автомашины за людьми. Имеется в виду отвезти их в Кострому на Волге и разместить в доме отдыха. К сожалению, он сообщает также и о том, что 16 немецких граждан должны остаться, — их разместят в другом месте, чтобы затем обменять на советских граждан.

20.00. Начинается погрузка багажа. Каждый берет с собой самые необходимые вещи... В больших легковых автомобилях Народного комиссариата внутренних дел сотрудники посольства под сильной охраной едут через весь город к Ярославскому вокзалу. Последний обход покинутого дома. На душе невесело. Прощание с остающимися земляками и с прислугой. Заканчивается глава нашей жизни, а также и работы.

Лагерная жизнь в Костроме. 24 июня, 21 час. На Ярославском вокзале, откуда отправляются поезда на Восток, нас ожидает небольшой специальный состав с неудобными зелеными пассажирскими вагонами. Места уже распределены, каждый занимает свое место в указанном ему вагоне. Для посла и сопровождающих его лиц приготовлен мягкий вагон, однако без белья и иных удобств. Остальные размещаются на голых деревянных лавках. Из окна вагона мы видим на соседнем перроне несколько иностранцев, которые нас явно не замечают. Это — американский посол, несколько дипломатов и журналистов. Среди них есть японец. Они кого-то провожают у скорого поезда, направляющегося на Восток. Один из наших прежних знакомых останавливается, машет нам рукой. Мы можем наконец считать, что теперь, по крайней мере, через американские газеты от нас в Германию дойдет сигнал (корреспонденты, действительно, передали сообщение, что видели спецпоезд посла Германии, который отправлялся на Восток). Очевидно, считают, что нам не нужно не только белье, но и еда и питье. Поезд затемнен, т.е. свет не горит.

25 июня, 11.00. Прибыли в Ярославль. Из слов начальника поезда, майора ГПУ, следует, что дальше мы пока не поедем, поскольку должны пропустить несколько эшелонов с важными грузами.

20.00. Мы все еще стоим в открытом поле недалеко от Ярославля. Наконец-то наша охрана соблаговолила накормить нас. Раздают хлеб и колбасу, разносят в ведрах чай...

26 июня, 3.00. Неожиданно поезд трогается. Поскольку до пункта нашего назначения — Костромы требуется не более часа езды, многие начинают подниматься. Поезд неторопливо, примерно еще три часа катится по русской равнине.

6.00. Остановка у временной платформы. Станция, судя по всему, находится лишь в стадии строительства. Вдали виднеются два больших деревянных дома и красная кирпичная водонапорная башня. Все это похоже на дом отдыха. У железнодорожного полотна стоят легковые автомобили и автобусы. Легковые автомобили предусмотрены для посла, посланника фон Типпельскирха, советника Хильгера и его жены. Багаж кладут в грузовики... Недолго идем пешком, затем первый, потом второй деревянный забор с колючей проволокой.

6.45. Завтрак на новом месте. Просторная и уютная столовая, в которой, в отличие от прохладных и сырых жилых помещений, тепло. Выпив кофе, хотя никто так и не разобрался, кофе это или какао, все ложатся спать, стремясь наверстать упущенное.

13.00. Обед. Все с любопытством изучают меню. Потом начинается организация быта. Выясняется, чего не хватает. Нет веников, ведер и половых тряпок. В длинном письме коменданту лагеря — майору ГПУ перечисляется самое необходимое...

27 июня. Несмотря на лето, похолодало еще больше. Удовлетворены лишь некоторые просьбы из тех, что мы передали...

28 июня. Перед завтраком кое-кто выходит на зарядку. Во время завтрака узнаем приятную новость: открывается магазин, в котором можно купить мыло, сигареты, спички и т.д. Организуются занятия спортом, кто-то садится за карты, больным оказывается помощь. Постепенно каждый находит себе подходящее занятие... Каких-либо сообщений об обстановке на фронте мы не получаем. Около полудня появляется комендант лагеря, который требует сдать все имеющиеся в багаже радиоприемники, оружие и ядовитые вещества. Огнестрельное оружие мы сдали уже в Москве, но кое у кого есть ножи, которые можно считать кинжалами. Вечером комендант сообщает, что сегодня после десяти часов вечера должны прибыть сотрудники германского генерального консульства в Ленинграде. Сразу же начинается подготовка к их встрече... Приносят со склада и накрывают для них постели. Выставляются ночные посты.

22.45. Слышен шум моторов, открываются ворота, и из автомашин выходят приехавшие из Ленинграда. Увидев в лагере нас, они удивлены.

29 июня. Посол обращается к коменданту с просьбой сообщить через свое руководство болгарскому посланнику в Москве о прибытии немецких сотрудников из Ленинграда и потребовать ускорения перевода в лагерь сотрудников консульств в Риге и Таллине.

30 июня, 10.30. Начал действовать обещанный несколько дней тому назад горячий душ... С приближением вечера неустанные наблюдатели замечают, что на железнодорожных путях появился поезд с зелеными пассажирскими вагонами и международным спальным вагоном. Что это? Прибыл болгарин? Или нас собираются отправить в Среднюю Азию?

От берегов Волги к турецкой границе. 1 июля, 9.00. Майор объявляет, что в 10 часов мы трогаемся в путь. Как так? Почему? Куда? — об этом нам не говорят. Посол приглашает майора к себе и заявляет, что он отказывается тронуться с места, не зная, куда нас повезут, и не связавшись с представителем государства, представляющего интересы Германии. Майор связывается по телефону со своим руководством. Через 20 минут мы узнаем, что первая цель нашего путешествия — опять Москва, где посла посетит посланник Болгарии. Более подробными сведениями он, майор, не располагает. Раздается команда собирать чемоданы, составлять списки, завтракать, мыть посуду. «Консул» Ламла оплачивает счет. Пребывание в Костроме обходится нам в кругленькую сумму — 16 тыс. рублей.

11.00. Отъезд в автобусах к железной дороге. Однако поезд подают лишь в 14.15.

15.00. Поезд наконец трогается в направлении Нерехты. Затем он неожиданно меняет направление движения. Теперь он двигается на юг, к Горькому. Что это значит? Нас обманули?

18.30. Прибыли в Иваново. Раздают хлеб и воду. Мы так проголодались, что с аппетитом едим сухой хлеб.

20.30. По вагонам раздают хлеб, колбасу и масло...

2 июля. Прибыли в Москву, на Курский вокзал.

6.00. Прибыл болгарский посланник Стаменов... Его сопровождает заведующий отделом Наркомата иностранных дел Васюков, который поедет с нами дальше... Болгарин сообщает, что мы едем в Ленинакан, где 5 июля в 18.00 должен состояться обмен. Этого маршрута, мы, собственно, хотели бы избежать, ибо он — самый неподходящий. Незаметно от Васюкова послу удается узнать от Стаменова некоторые военные новости.

9.00. Поезд трогается в южном направлении. Мы начинаем понемногу устраиваться, готовясь к долгому путешествию... Холодно и неприятно.

12.00. Майор сообщает, что в Курске мы сможем получить продовольствие. Он говорит, что надеется выполнить наш заказ, переданный ему женой Хильгера.

18.00. Прибыли в Курск. Подвозят хлеб, масло, колбасу, чай, сахар. Обсуждаются проблемы, как следует распределить и хранить продукты. Завтра должно стать уже теплее, а это значит, что нам надо подумать о том, как сохранить продовольствие на 112 человек. Постепенно темнеет. В одной из бесед майор сообщает, что в Москве к поезду прицепили еще два вагона с немцами. Об этом ни Стаменов, ни Васюков не обмолвились ни словом. Переход в эти вагоны строжайше запрещен. По обе стороны наших вагонов стоят вооруженные работники ГПУ; кроме того, еще один работник находится в коридоре. В результате настойчивых требований Вальтер получает разрешение дважды в день пройти в сопровождении одного из работников ГПУ через коридоры вагонов, чтобы раздать пассажирам продукты и лекарства, выслушать их просьбы и т.д. В прицепленных вагонах оказались транзитники и технический персонал посольства, который нам пришлось оставить в Москве. Произошла радостная встреча. Они, как и мы, не знали, к какому поезду их прицепили, и были рады почувствовать, что находятся в относительной безопасности».

Встреча

Прерву этот дневник, чтобы сделать несколько замечаний. Внимательный читатель, очевидно, уже давно заметил, что из официозного дневника практически не видно, что речь идет о находящейся в пути в условиях военного времени группе людей, являющихся гражданами государства, совершившего агрессию; некоторые из них активно участвовали в подготовке этой агрессии. Начавшаяся война, самая ужасная в истории человечества, ежедневно уносила тысячи, даже десятки тысяч жизней. А сотрудники посольства и консульств фашистской Германии в Советском Союзе, казалось, заботились лишь о том, чтобы их хорошо кормили и снабжали постельным бельем. Всем они были недовольны. Конечно, в доверительных беседах между ними немало говорилось и о войне. Но главным образом каждый тревожился о том, удастся ли выбраться целым и невредимым из страны, на которую совершено вероломное нападение.

В этой связи следует рассматривать и содержащееся в дневнике замечание, что маршрута Москва — Ленинакан — Турция «мы... хотели бы избежать, ибо он — самый неподходящий». Почему же этот маршрут считался «самым неподходящим»? А потому, что не только военный атташе и его сотрудники, но также посол и другие дипломаты знали — по крайней мере, в общих чертах — расчет времени, лежавший в основе плана военного нападения на Советский Союз. Москву и Ленинград предполагалось захватить в течение трех недель, а через два месяца — выйти на линию Архангельск — Астрахань. Таким образом, можно было вполне допустить, что наша находившаяся в пути группа могла скоро оказаться в районе боевых действий. Многие опасались, что наш поезд может подвергнуться налету германских бомбардировщиков.

Меня занимали другие мысли. Конечно, я не испытывал удовлетворения по поводу того, что мои предположения оказались верными, что сведения, которые я передавал, и мои прогнозы подтвердились. Сколько времени потребуется для того, чтобы Советский Союз преодолел последствия первого неожиданного удара? Я также с нетерпением ждал, что, пока наш транспорт находится на территории СССР, мой друг Павел Иванович найдет средства и пути, чтобы сообщить мне указания относительно нашего дальнейшего сотрудничества. Поэтому во время каждой остановки нашего поезда на станции я выходил из своего купе. Из коридора вагона я внимательно разглядывал стоявших на перроне людей, охранявших наш поезд сотрудников Народного комиссариата внутренних дел, сменявших друг друга, железнодорожников и окружавшую поезд публику.

Однажды я с известным чувством удовлетворения обнаружил на стене здания вокзала обязательный на всех русских железнодорожных станциях водопроводный кран с табличкой «кипяток». Из крана, как мне показалось, действительно, струилась горячая вода. Это означало, что и мы скоро получим горячий чай. Вдруг у крана с кипятком я увидел неприметно одетого человека, который внимательно разглядывал окна железнодорожных вагонов, его лицо показалось мне знакомым.

Это действительно был Павел Иванович Петров. Он скоро тоже заметил меня; однако, как и я, не подал и виду. Товарищ Петров дважды прошелся по перрону от начала до конца, затем вошел в один из соседних вагонов. Когда он оказался в моем вагоне, в коридоре которого я был один, я с подчеркнутым интересом выглянул из окна. Я сделал вид, будто не замечаю, что мимо меня кто-то хочет пройти. Павел Иванович попытался протиснуться, однако толкнул меня, пробормотав «пардон». В своей правой полуоткрытой ладони, которую я сразу же сжал в кулак, я почувствовал записку. Убедившись, что никто ничего не заметил, я сунул кулак в карман брюк, оставил там записку и вынул из кармана носовой платок. Затем я, не торопясь, высморкался, убрал носовой платок и снова принялся разглядывать перрон.

Мой друг прошел еще через несколько вагонов, вышел на платформу, постоял немного, бросил прощальный взгляд в мою сторону и исчез в здании вокзала. Тогда я исключал, что мы когда-нибудь еще встретимся.

Но в 1945 году, спустя несколько недель после Дня Победы, мне посчастливилось вновь повстречаться с ним в Москве. Потом мы увиделись еще раз через несколько лет в освобожденном Берлине. Тем временем он стал генералом. А я был по горло занят ответственной работой, связанной с созданием Министерства иностранных дел нашей молодой Германской Демократической Республики. Мы неожиданно встретились на приеме в советском посольстве в Берлине. После этого он совсем исчез из моего поля зрения.

Но пока что идет 1941 год, я нахожусь, совсем не по своей воле, в строго охраняемом специальном поезде с «иностранцами из враждебного государства».

Когда поезд тронулся, я забрался в уголок и внимательно прочел заветную записку. Ознакомившись с ее содержанием, я понял, что ее нельзя долго носить с собой. Я хорошо запомнил, что было в этой записке. Когда я прибуду в Берлин, говорилось в указании Центра, мне следует связаться с Альтой. Я знал, что речь шла об Ильзе Штёбе. В записке сообщался ее адрес, который тогда еще не был мне известен. Я должен был сообщить Альте фамилию и адрес «музыканта» Курта Шульце, который жил в берлинском районе Каров, а также сведения, касавшиеся шифровальной работы. Тогда я еще не ведал, что на профессиональном языке под названием «музыкант» подразумевается радист. Подписи под этим указанием не было, вместо нее стояли слова: «Всего доброго!»

«Всего доброго!» и как можно больше удачи в опасной антифашистской борьбе против гитлеровского режима — это мне определенно очень пригодилось бы в ближайшие недели, месяцы, а может быть, и годы.

Продолжение дневника

«3 июля, 3.00. Прибыли в Харьков. Полное затемнение. Во время стоянки у вокзала у всех открытых дверей — часовые с примкнутыми штыками. Под гимнастерками заметны кобуры с револьверами... Поезд в полной темноте отправляется дальше.

6.30. Рассвело... Проходя по вагонам, Вальтер заметил, что к поезду прицеплен вагон-ресторан, в котором находится около 40 сопровождавших нас сотрудников ГПУ.

7.00. Вагон-ресторан начинает действовать — до самой границы нас сопровождает маленькая горбатая женщина. Она предлагает нам бутерброды и консервы. Продавая эти скудные товары, она неплохо заработала.

16.00. Поезд прибыл к Азовскому морю...

10 июля, 10.00. Ленинакан. Васюков сообщает нам, что в советском посольстве в Берлине недосчитывают 99 человек. Васюков чрезвычайно раздражен. Надежды на скорый выезд из Советского Союза убивают. Несмотря на это, послу разрешают связаться по телефону с представителем МИД Турции в Карсе. Однако это оказывается невозможным по техническим причинам. Послу придется ехать на границу.

11.00. К стоящему на соседнем пути поезду подходит группа людей. Среди них есть незнакомые нам иностранцы. Ведение переговоров об обмене поручено турку Шемзадину, который в 1936 году был секретарем посольства Турции в Москве. Посла приглашают в вагон-ресторан на переговоры. Возвратившись, он сообщает, что должен написать декларацию — заявление о своей готовности выехать за границу — и передать список всех лиц, которые будут его сопровождать.

12.30. Декларация и список готовы. Забрав его, турок уезжает.

13.00. Советский майор предлагает всем, кто имеет дипломатические паспорта, дающие право на выезд без проверки, забрать свои вещи из багажного вагона. Это уже первые серьезные признаки подготовки к отъезду...

12 июля, 23.00. Ламле, который предъявляет на таможне последний багаж, сообщают, что досмотр заканчивается, поскольку для этого больше нет времени. Багаж пропускают без контроля. Неужели мы завтра тронемся в путь?

13 июля, 1.00. Ламла будит людей и сообщает, что необходимо еще раз предъявить к досмотру несколько ковров. Найдены запрещенные к вывозу серебряные вещи...

9.55. Поезд медленно трогается от вокзала в Ленинакане. Наконец-то!

10.20. Мы прибыли на границу. Стоим и ждем.

12.30. Посла приглашают в вагон-ресторан, где сидят Васюков и сотрудники НКВД. Васюков и турок подготовили протокол о передаче людей. Посол еще раз проходит по вагонам, чтобы проверить, все ли на месте. Протокол подписывается, затем поезд двигается. Через несколько минут Васюков и сотрудники НКВД сходят с поезда. Они идут вдоль вагонов. Мы медленно едем мимо них...

24 июля. Около 7 часов утра. Мы проехали Линц. Ровно месяц тому назад мы выехали из Москвы. Наступил последний день нашего путешествия... Около 20 часов длинный специальный поезд прибывает к платформе Ангальтского вокзала Берлина. Встретить нас прибыли руководитель отдела кадров министерства иностранных дел посланник Бергман, заведующий референтурой по России советник Шлип, заместитель заведующего протокольным отделом советник Штрак, по поручению гаулейтера зарубежных организаций НСДАП — статс-секретарь Боле, гаулейтер Аллерман и «наш» посол граф фон дер Шуленбург, прибывший в Берлин самолетом раньше нас. Они встречали нас, выстроившись на платформе впереди людской стены, образованной родными и друзьями возвращавшихся людей. Сотрудники посольства, узнали мы, будут в течение трех дней жить в гостиницах столицы в качестве гостей МИД.

На следующий день, 25 июля 1941 года, мы собрались в актовом зале имперского министерства иностранных дел на улице Вильгельмштрассе, где нас сердечно приветствовал помощник статс-секретаря Вёрман. Нам предоставляется двухнедельный отпуск, после чего мы получим новые назначения».

Так, дорогой читатель, заканчивается этот официозный дневник. Приводя здесь его содержание, я сохранил все существенное и ничего не добавил от себя. Не думаю, что еще кому-либо из боровшихся против гитлеровского фашизма немецких коммунистов и борцов Сопротивления довелось с такими почестями и помпой вернуться милостью фашистских властей «домой в рейх».