II. Провал разоружения (21 апреля — 28 сентября 1934 года)

Выступление по радио г-на Думерга и доклад Жермен Мартена вызвали общий подъем оптимизма, о чем свидетельствовало резкое повышение курса ренты. Председатель совета министров умеет говорить в непринужденном тоне, который так нравится публике: «Я не хочу, чтобы вас надували, мне тяжко и т. д....» Состояние государственных финансов значительно улучшилось. Назначенная на 1 мая выплата (1 миллиард) не вызовет затруднений. Заем «Национального кредита» реализуется успешно. В воскресенье, 22 апреля, в Виллёрбанне я был исключен из Лиги прав человека за то, что вошел в кабинет Думерга. Эта клоунада произошла в присутствии немца, Эмиля Гумбеля, в защиту которого я выступил, когда тот был выгнан из своей страны. Ряд федераций (Уазы, Нижней Сены) голосовали за довольно недружелюбные по отношению ко мне резолюции.

Четверг, 26 апреля. Заседание кабинета. Новости из Варшавы. Телеграмма Лароша. Маршал Пилсудский заявил о своей верности Франции и о независимости своей политики; он предложил реформу Лиги наций; он не верит, что Россия желает в нее вступить. По его мнению, Советскому Союзу еще нельзя доверять. Бек утверждает, что заключенное им с Германией соглашение не содержит никаких секретных пунктов.

Шерон больше не верит в «добродетель» Пренса. Меня ознакомили с результатами вскрытия. Они довольно путаны и кажутся мне противоречивыми. В субботу, 28 числа, я имел продолжительную беседу с Герню и Моро Жиаффери. Моро твердо верит в самоубийство Пренса. Он привел убедительные аргументы: 1) Почему ничего не было сказано о найденной жандармами ампуле? А пуховка? 2) Перчатки на рельсах. 3) Поезд Пренса прибыл в 16 часов [512] 44 минуты. Телеграмма была отправлена в 16 часов 50 минут. Каким образом можно было в течение шести минут выйти из вокзала, дойти до телеграфа и встретиться за это время со своими убийцами? 4) Наличие ножа является инсценировкой, так как на трупе не было обнаружено ни одной ножевой раны. Смерть произошла в 20 часов 46 минут. Предыдущий поезд прошел в 19 часов 35 минут.

29 апреля на департаментском съезде в Лионе я объяснил причины, побуждающие меня оставаться в правительстве, в которое я вошел по единодушному предложению партии. Мое простое объяснение было встречено очень благожелательно. Пресса утверждает, что оно содействовало в какой-то мере повышению курса ренты. Сообщают об оживлении торговли в универсальных магазинах. Положение на бирже очень устойчиво.

2 мая Барту сообщил нам о резких выступлениях Анрио в Бельгии. В Румынии Ренэ Бенжамен выступил с грубыми нападками на республиканских руководителей, одним из которых являюсь и я; это происходит на собраниях под председательством директора газеты «Эпока» Григора Филипеску и директора газеты «Курентул» г-на Памфила Сейкаро. Некоторые газеты («Эндепанданс румен», «Ля Лупта») выступили с протестом. Бенжамен был принят королем.

Жермен Мартен изложил нам принципы своей финансовой реформы.

Суббота, 5 мая. Барту сделал отчет о своей поездке в Польшу. Отношение там. к нам весьма хорошее. Пилсудский — человек энергичный и здравомыслящий. Бек — чопорный и сухой, особой сердечности не проявил, по крайней мере вначале; в своем заявлении французской печати он энергично настаивал на сохранении союза, заключенного в 1921 году. Пилсудский сначала проявлял сдержанность; во время своей последней поездки в 1933 году Бек выразил желание заключить соглашение и сделал соответствующие предложения, которые остались без ответа. Пилсудский не любит Вейгана, но ценит Петена. Предложение о военном сотрудничестве в ближайшее время снова будет изучено. Что представляет собой польско-германское соглашение? Мне кажется, что Барту сообщил по этому поводу мало точных сведений. Бек не торопится, по всей видимости, поддержать демарш в защиту Австрии. Что касается вопроса о разоружении, то Пилсудский считает, что упорство Франции не будет продолжительным и что мы пойдем на уступки. [513]

Он не особенно верит в Лигу наций, имеющую слишком много членов и занятую слишком маловажными делами, однако выходить из нее Польша не собирается. Пилсудский не верит в прочность советского строя. Он еще не подписал пакта о ненападении. Затруднения с Чехословакией явились предметом обсуждения на ряде совещаний. Барту был поражен национальным величием и силой Польши. Он мне долго говорил о Беке, и я сказал ему шутя: «В Европе появился еще один человек, которого вы будете называть «мой дорогой друг», вот и все».

В Чехословакии наш министр был встречен с большим энтузиазмом и более чем сердечно. Ничто нас не разделяет с этим народом.

Нота от 6 апреля по поводу разоружения не будет опубликована в «Белой книге», но Барту желает, чтобы она стала известна общественному мнению. Англия оказалась в затруднительном положении. Будучи не в состоянии дальше уклоняться от ответа, она становится истицей, так как мы остаемся на позиции конференции по разоружению. В Италии Муссолини принял Беранже; он считает, что можно помешать перевооружению Германии, пойдя на неизбежные уступки, иначе, говорит он, это вызовет гонку вооружений. Он хотел бы вступить с нами в переговоры о морском статуте, о Ливии, о гражданстве перемещенных лиц. Положение Гитлера как будто осложнилось ввиду конфликта между рейхсвером и коричневорубашечниками; среди штурмовиков наблюдается распространение коммунистического влияния. Соберется ли конференция 29 мая? Муссолини желает ее отсрочки. Совет Лиги наций соберется 14 числа для обсуждения вопроса о Сааре. Мне кажется, что по всем этим вопросам мы не занимаем твердой позиции. Заявление Японии по поводу Китая не вызвало с нашей стороны никакой серьезной реакции; мы направили ноту, за которую обе страны выразили нам благодарность, что, по всей видимости, свидетельствует о ее расплывчатости.

Состояние финансов продолжает оставаться хорошим: значительно пополнился золотой запас, повысился курс государственной ренты, широкий размах приняла подписка на облигации займа обороны. Германское правительство выразило желание вступить в переговоры с держателями займов Дауэса и Юнга. Я поражен нашей экономической анархией. У нас имеется 36 авиационных фирм, у Соединенных Штатов их 5. Мне кажется, что по крайней мере [514] 25 наших фирм — лишние. Так как государство приобретает только на 600 миллионов в год, то как могут существовать эти предприятия?

10 мая. Заседание совета министров. Мы познакомились с важным донесением нашего посла в Вашингтоне от 22 февраля. «...Становится очевидным, — пишет Лабуле, — что обсуждение вопроса о долгах приняло теперь здесь общенародный характер, чего не было вначале. Искусно используемый политиканами и националистической прессой, этот вопрос является в настоящее время орудием, которым готовы воспользоваться все те, кто, имея на то основание или нет, хотят помешать Соединенным Штатам играть определенную роль в международной политике и готовы при каждом удобном случае парализовать соответствующие усилия президента и его правительства. Что же касается нас, то, если все будет продолжаться в том же духе, напрасно было бы рассчитывать на исключительно благоприятное личное отношение к Франции г-на Рузвельта, чтобы преодолеть эту оппозицию... Сменявшие друг друга после окончания войны вашингтонские правительства питали к нам большое недоверие; разочарование, которое вызывала у нас их политика, могло быть значительным; но ни мы, ни они не должны забывать ту эффективную и даже решающую помощь, которую нам оказали Соединенные Штаты после поражения России в 1917 году, дав нам возможность противостоять натиску германских сил. Трудно также недооценить значение для обеспечения победы и спасения нашей страны денежного займа, предоставленного нам на столь льготных условиях американским казначейством, погашение которого является в настоящее время причиной столь досадных разногласий между нашими странами».

Лабуле обращал внимание правительства на опасность подобной ситуации в случае возникновения европейского кризиса, указывая, что приход Гитлера к власти создал для нас условия, которые мы должны постараться использовать, и напоминал, что в апреле 1933 года, во время моего визита, президент Рузвельт выразил готовность занять в вопросе о разоружении более радикальную позицию, чем республиканское правительство и добиться присоединения своей страны к мерам, принимаемым против агрессора. Благожелательное отношение Рузвельта не только не было оценено во Франции, но в его адрес даже раздавалась критика и насмешки. Если мы нуждаемся в Соединенных Штатах для [515] защиты нашей безопасности, «то, — утверждает Лабуле, — необходимо незамедлительно решить вопрос о долгах». Он советует предусмотреть сначала выплату суммы, которая соответствовала бы суммам, выплаченным другими правительствами в счет частичного погашения займа. Г-н Левинсон, франкофильский адвокат из Чикаго и личный друг сенатора Бора, изучает возможности урегулирования этого вопроса. В Соединенных Штатах, как заявил г-н Лауренс Хилс в американском клубе в Париже, продолжают утверждать, что мы даже не оплатили стоимость американских товаров, хотя мы их перепродали.

Заключительная часть доклада Лабуле была пророческой: «Мир, и в частности Европа, испытывает в настоящее время серьезные потрясения; демократия, там, где ей на смену еще не пришла диктатура, находится в опасности. Соединенные Штаты, что бы там ни говорили, находятся вместе с Францией и Англией в первом ряду великих держав, приверженных принципам демократии. Важно не только сохранить, но и укрепить солидарность этих трех государств, если мы хотим отстоять не только свободу, но и мир». Но этому торжественному предупреждению, как и следовало ожидать, не было уделено никакого внимания. Франции доставляло удовольствие играть роль нечестного должника; она старалась найти этому всякого рода оправдания. Мы предпочитали страстно увлекаться делом Пренса, спорить о том, было ли это самоубийством или нет. Между тем недостатка в причинах для беспокойства не было: 1 мая было подписано германо-югославское соглашение. Король Александр не изменил своего политического курса, определяемого верностью Франции и Малой Антанте, но он заявил, что предпочитает немцев итальянцам. Положение в Сааре было малоутешительным. Не могу понять, почему Барту столь враждебно настроен по отношению к Бонкуру, которого я всячески защищаю.

Жермен Мартен продолжает работать и проводить консультации, подготавливая финансовую реформу.

11, 12 и 13 мая в Клермон-Ферране состоялся чрезвычайный съезд Республиканской партии радикалов и радикал-социалистов. С самого начала я понимал, что мне нужно утверждать свой авторитет. Ряд делегатов съезда потребовал, чтобы председателем был Кюдене, руководитель федерации Сены и Уазы. Я заявил, что не хотел бы, чтобы меня лишали этого права. Совещание председателей и генеральных [516] секретарей федераций предложило создать комиссию по чистке из 25 членов; это были наши «овернские великие дни». Г-н Альбер Бейе, которому был поручен доклад о незаконных действиях ряда парламентариев, выступил прежде всего с обвинением против правых деятелей: против Пьера Лаваля — за то, что тот позвонил в прокуратуру и попросил выгодной для Ставиского отсрочки, и против Кьяппа. Но он также строго осудил тех левых деятелей, поведение которых он расценивал как проявление слабости; он упомянул Гара, Боннора, Далимье, Пруста, Рене Рену. Он выразил протест против парламентского кумовства и предложил резолюцию о запрещении депутатам или сенаторам, являющимся адвокатами, выступать в роли поверенных тех акционерных обществ, которые используют денежные вклады населения или кредит; о запрещении выступать против государства, департаментов, коммун и колоний; о запрещении всем членам сената или палаты депутатов под страхом немедленного отзыва входить в состав административного совета какого-либо общества, прибегающего к вкладам, заключающего сделки с государственными органами или получающего от них субсидии. Альбер Бейе требовал также применения суровых санкций в случае коррупции или использования служебного положения в корыстных целях. Исключительно смело и авторитетно он требовал оздоровления политических нравов.

В последовавших затем бурных прениях г-н Галиман (департамент Нижней Сены) высказал ряд упреков в мой адрес, конечно, не в связи с тем, что я якобы замешан в скандале Ставиского, а за то, что я вхожу в правительство. Я немедленно ответил, что мне было предложено войти в правительство не парламентской группой, а самой партией; и раз дав слово, я не возьму его обратно, но что, с другой стороны, я, конечно, готов оставить пост председателя партии. Я тут же поставил свои условия. «Для того чтобы я остался председателем партии, — заявил я, — необходимо наличие двух условий: прежде всего это должно соответствовать вашему желанию; но я также являюсь свободным человеком, и я чувствую себя оскорбленным, когда мне говорят, что я гоняюсь за министерскими портфелями; поэтому я решу, когда вы выскажете свое мнение, могу ли я остаться председателем партии». После того как этот инцидент был исчерпан, выводы доклада г-на Альбера Бейе были одобрены единогласно. [517]

Экономические вопросы отошли на второй план. Большое число и резкий характер выступлений свидетельствовали о том, что основное внимание съезда направлено на общеполитические проблемы, обсуждение которых началось в субботу, 12 мая, на утреннем заседании. Г-н Кюдене согласился с тем, что я вошел в кабинет Думерга по предложению партии, однако при этом он заявил, что правительство отказалось от выполнения своей программы успокоения страстей и умиротворения; он требовал роспуска заговорщических организаций. «Это, — заявил он, — попытка установить диктатуру побежденного в стране меньшинства над ограбленным большинством. Это ниспровержение всех исторических основ, на которых зиждется не только партия, но и сам строй. В этом случае правительство уже перестает быть нейтральным или, если угодно, как говорят в Англии, своего рода trustee{152} общественных дел; оно становится пособником мятежников и их добычей». Кюдене резко критиковал режим чрезвычайных декретов, который погубил в Германии правительство Брюнинга. Он присоединился к мнению г-на Пуанкаре, заявившего в «Иллюстрасьон» 29 апреля 1933 года, что он считает недопустимым проведение финансовой реформы и бюджетных реформ при помощи декретов. «Вы не можете, — добавлял он, — построить демократический город на земле банкиров и финансистов». «Необходимо, — заявил он в заключение, — все подчинить этим трем лозунгам: оздоровлять, дерзать, заставлять уважать свои решения».

Днем 12 мая атмосфера накалилась. Взял слово председатель парламентской группы Камилл Шотан. Он поднялся на трибуну, весь его вид свидетельствовал о двух месяцах моральных страданий. Его выступление звучало недвусмысленно с самого начала. «Я все время смотрел на дело Ставиского только глазами начальника полиции; ни прямо, ни косвенно, ни лично, ни через других людей я никогда не знал этого мошенника, я его и в глаза не видел». Таким же образом он отверг легенды о деле Пренса. Разоблачив тех, кто уже возлагал свои надежды на установление подобия диктаторского режима, Шотан заявил, что, как только 21 сентября 1933 года им была получена соответствующая информация, он тотчас же дал строгие указания начальнику [518] Сюртэ Женераль. С 1926 по 1931 год, то есть в то время, когда Ставиский развертывал свою деятельность, его предшественники, казалось, ничего не подозревали. Он отверг ряд других обвинений и советовал партии придерживаться благоразумной политики, подчиняя свою программу требованиям событий и ожидая того момента, когда радикализм сможет снова играть руководящую роль в государственных делах.

После выступления Гастона Мартена, который заявил, что разоружение фашистских лиг является самым минимальным требованием, взял слово Даладье. Он также подвергся резким нападкам; одни называли его убийцей, другие — капитулянтом. Он заявил, что полностью отвечает за свои поступки. Что произошло 6 и 7 февраля? 6 февраля объединились две силы: одна — тщательно подготовленная, имевшая руководителей и оружие, другая — взбудораженная и возмущенная скандальным делом Ставиского. Даладье с трагической откровенностью объяснил, почему он решил не прибегать к помощи вооруженных сил: в результате могло бы погибнуть больше невинных, чем виновных. Он высказался далее за сохранение перемирия между партиями, но за перемирие честное.

Председателю партии нельзя было отмалчиваться. Я должен был рассказать о результатах переговоров с социалистами после выборов 1932 года, об условиях, в которых было сформировано мое правительство, о моем отказе упразднить лагерные сборы резервистов, о падении моего кабинета. Но я защищал также правительство Бонкура, Даладье, Шотана, Сарро, которые пытались обеспечить финансовую стабильность. Я объяснил, почему я был против роспуска парламента после 6 февраля: «Я сказал тогда моим друзьям: мне часто приходится вести борьбу; я готов продолжать ее вести и сейчас, но я предпочитаю не сражаться на зыбкой почве. Я хочу прежде всего, чтобы была внесена ясность в некоторые дела, чтобы стало известно, кто виновники и где они, чтобы были применены санкции, и только потом принять любой бой... Нужно было выждать, чтобы спала горячка». Я напомнил, при каких условиях мне было дано официальное указание, получившее единогласное одобрение, войти в кабинет Думерга. В качестве члена кабинета я защищал его финансовую политику, принимаемые им меры для изыскания необходимых 4 миллиардов, его политику дефляции; я настаивал на принятии программы национальной [519] технической реконструкции и финансовой реформы, на неотложности оказания помощи крестьянам, рабочим и безработным. Молодые радикалы требовали установления контроля за экономикой; я присоединился к этому требованию при условии, чтобы контроль основывался на цифрах и фактах.

Было внесено несколько проектов резолюции. Отклонив все прочие, я принял резолюцию, предложенную федерациями Востока, Запада, департаментов Од, Ардеш и Верхней Гаронны, в которой говорилось:

«Съезд партии радикалов и радикал-социалистов предлагает председателю партии Эдуарду Эррио оставаться верным слову, данному им от имени партии, и вновь заверяет его в своем полном доверии.

Съезд с негодованием отвергает кампании, которые были организованы против него, а также против председателей Даладье и Шотана и других членов партии, честность которых остается незапятнанной вопреки ухищрениям клеветников.

Он выражает министрам-радикалам свое полное доверие и считает необходимым поддержать правительство перемирия партий, которое должно:

1) обеспечить уважение тех принципов, которыми руководствовались при его создании;

2) требовать от всех такой же верности принципам перемирия партий, которую проявляет партия радикалов и радикал-социалистов;

3) использовать весь свой авторитет, чтобы пресечь действия мятежных организаций и всех подстрекателей и положить конец пропаганде, проводимой самыми подлыми средствами против левых общественных деятелей;

4) руководствоваться в деле восстановления финансового благополучия и авторитета государства, а также во внешней политике демократическими принципами, от которых республиканская Франция может отказаться лишь ценой своей гибели.

Съезд призвал правительство проводить мирную политику, которой следовали все левые правительства».

В воскресенье, 13 мая, на утреннем заседании комиссия по чистке представила свой доклад. Съезд исключил Гара, Боннора, публициста Пьера Бонарди, Луи Пруста, Рене Рену, Андре Эсса, Далимье. Было принято решение не исключать Юлена и Зейца. Спорным оставался вопрос [520] о Мальви. Его обвиняли в том, что с разрешения парламентской группы он воздержался во время голосования доверия кабинету Даладье; он ссылался на свою дружбу с Кьяппом, который поддержал его перед Верховным судом. Защищался он искусно. Я должен был выступить и указать на то, что парламентская группа несет ответственность за принятое ею решение; я напомнил о процессе Мальви, где я сам являлся судьей; я напомнил также обсуждение вопроса о государственных долгах, чтобы показать, что я не ставил тогда в вину Мальви то, что он не голосовал за меня. Альбер Бейе с обычной для него резкостью выдвинул ряд новых обвинений. Он напомнил, что Кьяпп, смещенный г-ном Даладье, сказал ему: «Мы встретимся с вами на улице». Даладье подтвердил этот ответ. И снова на съезде разгорелись страсти. По требованию одного из делегатов я вновь взял слово и заявил, что если кто-либо должен нести ответственность за это, так это я, председатель парламентской группы. В обстановке невообразимого шума предложения комиссии были отклонены. В результате проведенного по требованию Мальви формального голосования он был оставлен в партии. После съезда он выразил мне свою горячую признательность; он даже сделал мне ряд странных признаний. Но когда позднее, в сентябре 1940 года, я был снят его зятем Пейрутоном с поста мэра Лиона, Мальви совершенно не вспомнил ни о своем процессе в Верховном суде, ни о бурном съезде в Клермон-Ферране; я напрасно ждал от него выражения хоть малейшей симпатии.

Кюдене и его коллеги направили мне свои заявления об отставке. Общее мнение сводилось к тому, что оппозиция потерпела поражение. Отношение ко мне прессы было в общем благоприятным. В Париже меня ожидало любезное письмо президента республики.

На заседании совета министров 15 мая состоялась продолжительная дискуссия относительно резолюции парламента. Жермен Мартен продолжал заниматься подготовкой финансовой реформы; его предложения почти готовы. Британское и французское казначейства заняли одинаковую позицию в вопросе прекращения платежей по планам Дауэса и Юнга. Денэн сообщил нам, что за 3 месяца Германия закупила в Англии и Соединенных Штатах 333 мотора, то есть в 7–8 раз больше, чем производится у нас. Маршал Петен утверждает, что перевооружение Германии особенно активно проводится в области авиации... Английское правительство [521] отказалось наложить запрет на поставки частным лицам, но оно формирует 6 новых эскадрилий и намерено создать авиационные базы в Бельгии и во Франции.

Рене Рену исключен из коллегии адвокатов; это меня очень взволновало, гораздо больше, чем мое исключение из лионской секции Лиги прав человека. Какое шутовство!

Пятница, 18 мая. Утреннее заседание палаты депутатов. Возникают некоторые трудности. Мне кажется, что дискуссия неблагоприятна для правительства. Фроссар, который так энергично выступал за создание правительства «Национального единения», настроен агрессивно. Друзья Даладье маневрируют; с этим, возможно, связано выступление Марселя Деа. Несмотря на поддержку, которую нам оказывал Шотан, 30 радикалов проголосовали против кабинета, а 13 воздержались. Жан Пио в «Эвр», заявил, что партия радикалов утратила свое единство. Скоро станут неизбежны «политические расслоения и перегруппировка сил... Остаются только чисто сентиментальные связи, которые с каждым днем слабеют и рвутся при столкновении с реальной действительностью».

Заседание совета министров 19 мая. Жермен Мартен снизил процентную ставку по облигациям займа Национальной обороны и по облигациям государственного казначейства. Французский банк продолжает проводить политику высокой процентной ставки. Актив казначейства доходит до 1 миллиарда 350 миллионов. Выпуск облигаций Национальной обороны проходит успешно. За период с 8 по 14 мая вклады в сберегательные кассы превысили выдачу. Страна наконец вздохнула свободно. Расходы на национальную оборону ставят под удар статью 70 закона 1934 года, которая обязывает определять источники доходов в соответствии с намечаемыми расходами.

Посланник Латвии сообщил мне о государственном перевороте, совершенном в Риге правительством Ульманиса. Это был акт, аналогичный акту канцлера Дольфуса. С точки зрения внешней политики этот поворот вправо опасен если не в настоящее время, то, во всяком случае, для будущего.

Парламентские каникулы во время троицы (20–21 мая) проходили под знаком усиленной политической активизации, или скорее ажиотажа. Состоялись четыре съезда.

1. Съезд Лиги прав человека в Нанси, где меня «заклеймили» за то, что я наказал муниципальных служащих, [522] которые не захотели подчиниться приказу о проведении занятий по противовоздушной обороне. Этот инцидент вызвал отставку Баша при обстоятельствах, подробности которых мне неизвестны.

2. Крайне бессодержательный съезд объединенной партии в Тулузе. Фроссар, так яро выступавший за национальное единство, полностью отрекся от своих слов.

3. Съезд неосоциалистов в Париже, представляющий интерес из-за любопытных речей Марке и Марселя Деа.

4. Съезд Федерального союза бывших фронтовиков в Виши, на котором Пишо выступил против «старой гвардии» и призвал к сближению с ВКТ. Но Жуо в «Пёпль» от 26 марта отказался ответить на этот призыв. Возможно, что демонстрация в Виши, в которой приняло участие много чиновников, была вызвана чрезвычайными декретами.

Все эти съезды отрицательно сказываются на положении правительства. Когда нападают на «старую гвардию», я это принимаю, как говорят, на свой счет. Мне смешно читать резолюцию Александра, принятую Лигой прав человека: «Съезд считает, что во Франции, пока она остается республикой, ни один закон, ни один трудовой контракт не может милитаризировать граждан до такой степени, чтобы заставить их участвовать вопреки их убеждению в учениях по обороне или псевдообороне против чудовищной газовой войны, и поэтому осуждает необоснованный и недостойный акт мэра Лиона Эдуарда Эррио, который вопреки всем правам человека в декабре прошлого года уволил и понизил в должности 22 служащих лионских скотобоен за то, что они отказались участвовать в том, что они называли, справедливо или несправедливо, лживым и смехотворным парадом...» Это поистине монумент глупости. Я гордился своей принадлежностью к Лиге, когда она защищала Справедливость, ставя себя вне партий и над партиями. Теперь, когда она стала грязной лавочкой, прибежищем интриганов или обанкротившихся политиков, я совершенно не намерен считаться с ее решениями.

На заседании совета министров 24 мая Барту сделал отчет о работе Лиги наций. Он ознакомил нас с обсуждением саарского вопроса; согласно хорошо известной формулировке, дело было отложено до будущей сессии. Он изложил содержание своих бесед с Литвиновым, с которым познакомился еще в Генуе. Он заявил нам, что ничего не предпримет в отношении России без ведома совета министров. [523]

Литвинов по-прежнему предлагает свой Европейский пакт; он согласен на вступление СССР в Лигу наций, но внутри Советского правительства мнения по этому вопросу разделились{153}. Барту считал бы желательным это вступление. Литвинов сообщил ему о своих оговорках (арбитраж, равенство рас, мандаты), из которых ни одна не является значительной. Литвинова особенно беспокоит политика Варшавы; Польша требует постоянного места в Совете Лиги наций, на что Испания не согласна. Теперь, после прихода Гитлера к власти, я более чем когда-либо считаю союз с Россией необходимым для Франции. Это моя навязчивая идея начиная с 1922 года.

Говорят, что Иден якобы одобрил ноту от 17 апреля. По мнению Барту, английское правительство не хочет, чтобы мы шли на уступки. Но мы по-прежнему находимся в заколдованном круге. Барту признал, что после провала Протокола 1924 года о мирном урегулировании международных конфликтов мы топчемся на месте. Я должен был снова выступить с длинной речью в защиту Поль Бонкура.

Жермен Мартен ознакомил нас со своим проектом финансовой реформы, который он представил 23 мая. Он сообщил нам о трудностях, с которыми ему придется столкнуться в делах казначейства до конца 1934 года. Понадобится консолидационный заем. Новый нажим со стороны Тардье и Марэна с целью проведения финансовой реформы путем чрезвычайного декрета. Я возражал против этого. Правительство решило не осуществлять девальвацию пиастра.

Четверг, 24 мая. Выступив в палате депутатов в защиту шелковой промышленности, я с большим удовлетворением отметил, что мое предложение нашло широкую поддержку. Мой дорогой Лион, я, как всегда, думаю прежде всего о тебе. Утром в совете министров маршал Петен уговаривал меня выдвинуть свою кандидатуру в Академию. Об этом же писал мне Барту. В палате депутатов в кулуарах ходят разговоры о моем инциденте с Лигой прав человека. Калибан мстит.

В своей речи Барту энергично заявил о своем согласии с предыдущей политикой, придерживавшейся формулы — разоружение вплоть до признания за Германией равноправия в вопросе безопасности. Он высказал свое мнение о якобы существующем противоречии между нотой от [524] 17 марта и нотой от 17 апреля и о ноте от 6 апреля, которую мы не опубликовали раньше по просьбе британского правительства. Мы высказались в ноте от 17 апреля за политику разоружения, говорит он. Его речь, вначале несколько нерешительная, стала в этот момент исключительно выразительной и четкой. Сказался его большой парламентский опыт, его умение подбирать ответы, позволяющие настигнуть мысль противника, его молодость (если молодостью можно назвать живость действия и мысли), его изумительное красноречие, певучесть ясного и иногда резкого голоса. Он прямо и смело выступил в защиту Лиги наций, строго осудив тех, кто иронизирует по ее поводу. Социалисты были смущены; некоторые даже аплодировали.

26 мая. Заседание совета министров. Гиманс сообщил нам, что он хотел бы, чтобы Англия уточнила военные обязательства, вытекающие из Локарнских соглашений, как это сделала Франция. По всей видимости, конец конференции по разоружению близок. Обсуждался вопрос о долгах. Барту зачитал записку, подготовленную аппаратом его министерства. Лабуле недавно прислал телеграмму. Рузвельт согласился бы на незначительное погашение долгов и с удовлетворением отметил бы, что можно перейти к другим вопросам, как, например, к вопросу о разоружении и вопросу о германской опасности. Как я с ним согласен! Лаваль бросил резкую реплику. «Мы не должники, — заявил он — ...Предложение Гувера создало новое право». Я ему обстоятельно ответил. Я еще раз доказывал, что, приняв предложение Гувера, мы были специально предупреждены им, что оно ничего не изменит в наших обязательствах. Председатель совета министров прилагал все усилия, чтобы найти выход. Фланден поддержал меня с юридической точки зрения; он хотел бы достичь соглашения и предложил продолжить мораторий Гувера. Тардье яростно возражал против платежей. Барту относился к дискуссии явно безразлично, заявив, что он присоединится к мнению правительства. Совет министров молчаливо отверг символическое погашение долгов. Потерпев поражение, я заявил, что добьюсь общественного признания моей верности своим идеям или в палате депутатов или где-либо в другом месте.

После заседания меня вместе с Шероном вызвал президент республики; он признал мою правоту. Но, несмотря на это, я ни за что не согласился присоединиться к заявлению, которое было поручено составить Барту и Фландену. [525]

Прямо в кабинете президента, в присутствии Шерона, я написал следующее заявление: «Я оказался в меньшинстве в совете министров. Но я остался верным идее, которую я всегда защищал». Президент республики принял к сведению этот протест.

Заседание совета министров во вторник, 29 мая. Я убедился, что Думерг не возражает против роспуска парламента. Фроссар поставил вопрос об избирательной реформе. Какова будет позиция кабинета по этому вопросу? Начались прения; обсуждалась государственная реформа. Риволле считал желательным создание большой внепарламентской комиссии для изучения данного вопроса. Думерг и Шерон энергично защищали идею независимости государства по отношению к группировкам и ассоциациям. Шерон также предпочитал роспуск. Фланден опасался образования «неофициального парламента» в противовес официальному парламенту; если парламент не справляется со своей задачей, нужно провести новые выборы, но благоразумно воздержаться от избирательной реформы, так как этот вопрос входит в компетенцию палат парламента. Правительство присоединилось к этому мнению.

Из достоверного английского источника мы узнали о предстоящих переговорах между Германией и Японией о создании «оборонительного союза», который позволит Германии продолжить ее политику экспансии на Восток за счет Прибалтийских государств. Переговоры состоятся в июле.

Муссолини, выступив с речью перед итальянской палатой депутатов 26 мая, заявил о своем твердом намерении, несмотря на финансовые трудности, которые испытывает страна, израсходовать 1 миллиард лир на военно-морской флот и 1 миллиард на авиацию. Он указал на провал конференции по разоружению. «Война, — сказал он, — является для человека тем же, чем материнство для женщины». Он цитировал Прудона и «меланхоличного» Гераклита Эфесского.

Жермен Мартен добивался одобрения финансовой реформы в целом, с опубликованием суммы уплаченного налога.

29 мая 1934 года в Женеве на заседании Генеральной комиссии Литвинов произнес важную речь. Он констатировал невозможность достигнуть решения проблемы разоружения. Советская делегация сначала предложила общее и полное разоружение. Но она предвидела и предсказывала [526] неизбежное и близкое наступление периода новых войн и настаивала ввиду этого на быстром принятии радикальных мер; против этого предложения выступили все другие делегации, за исключением турецкой. «Исходили они из того, — заявил Литвинов, — что вопрос о войне и мире не является актуальным, что история дает нам десятилетние сроки для разрешения вопроса о гарантиях мира длинными этапами и гомеопатическими дозами»{154}.

Советская делегация не сделала из своего предложения ультиматума и заявила о своей готовности сотрудничать с другими делегациями для выработки системы частичного сокращения вооружений. И тут-то начались настоящие затруднения. Прежде всего дискуссия коснулась следующего вопроса — следует ли сокращать существующие вооружения или ограничить их нынешним уровнем. Никакого единогласия относительно размеров, принципа и критерия этого разоружения. Должно ли это касаться всех видов вооружений или только некоторых? Ни один из вопросов, поднятых на конференции, не нашел еще конкретного решения. Политические события шли своим чередом. В ряде стран сменились правительства и их идеология. Некоторые правительства открыто включили в свою программу завоевание чужих земель (безусловно, военным путем, так как никто не уступит своих территорий добровольно), в то время как абстрактный принцип равноправия столкнулся вполне реальными опасностями для своего применения. «И ныне, подводя итоги более чем двухлетней работы конференции, мы должны открыто сказать, что наметившиеся уже на заре ее жизни затруднения не смягчались с течением времени, а, наоборот, шли crescendo, заведя нас в конце концов в тупик»{155}.

Государства, принимавшие участие в переговорах, не пришли к соглашению. Конференция провалилась. Честнее было бы смело признаться в этом. Советское правительство продолжает считать желательным разоружение и готово присоединиться к любому плану, принятому другими государствами; но такого плана не существует. Следует ли закрыть конференцию? Советская делегация считает, что скорее следует искать другие гарантии мира, другие меры [527] обеспечения безопасности, для принятия которых не требовалось бы единогласия. Литвинов напомнил о советском предложении по определению агрессии, принятом одной из комиссий конференции и воплощенном уже в ряде международных договоров. Могут быть сделаны новые предложения того же порядка, предусматривающие, например, те или иные санкции против нарушителей мира или против нарушителей пакта Келлога.

Таким образом, 29 мая 1934 года Литвинов возвратился к принципам, которые мы положили в основу протокола 1924 года. «В дополнение к такому более или менее универсальному пакту могут быть заключены еще отдельные региональные пакты взаимной помощи, предложенные здесь в свое время французской делегацией... Если мы пойдем по. этому пути, то время и энергия, потраченные на конференцию, не пропадут даром, и мы не вернемся с пустыми руками к народам, пославшим нас сюда». Литвинов четко и предельно ясно поставил проблему безопасности. Он предложил даже превратить конференцию в постоянный орган, следящий за обеспечением безопасности всех государств, за сохранением всеобщего мира. «Я предлагаю, — сказал он, — превратить эту конференцию в перманентную, периодически собирающуюся конференцию мира... Теперь же, когда опасность войны перед нашими глазами, можно было бы подумать о создании специального органа, устремленного в своей деятельности в одну цель, в сторону предупреждения или уменьшения опасности войны»{156}.

Всякий объективный политик должен признать благородство и разумность этой мысли. В то время как наша пресса, невежественная и пристрастная, давала французской публике глупую карикатуру на советскую дипломатию, что эта публика впоследствии хорошо поняла и о чем она весьма сожалела, Литвинов старался доказать, насколько предложенный им орган отличался бы от Лиги наций и дополнял бы ее, указывал на неизбежность новых кровопролитных войн, разоблачал устремления диктаторских режимов. «История, — заявил он в заключение, — не знает таких случаев, когда империалистические государства, склонные к завоеваниям и расширению своего господства, облюбовали бы лишь одну страну света — юг, запад, восток или север. Укрепившись в одном направлении, они с [528] окрепшими и увеличенными силами бросались на новые завоевания в других, а чаще всего во всех направлениях... Принятием эффективных мер безопасности мы окажем услугу не только своим собственным народам, но и тем народам, которые против собственной воли могут быть брошены ради чуждых им целей и вопреки своим истинным интересам в огонь авантюристических кровавых экспериментов...»{157}

Тем временем в Женеве сэр Джон Саймон, казалось, хотел остаться на положении арбитра между Францией и Германией. Барту выступил с речью, которая вызвала смятение среди нейтральных государств и обрадовала наших друзей, в том числе русских. Он заявил (его выступление состоялось 30 мая), что Лига наций необходима человечеству. Международные меры предосторожности против воздушной войны необходимы, но нужно также принять меры против других видов угроз и решить проблему безопасности. «Эта проблема лежит в основе любого вопроса о разоружении». Германия покинула конференцию. Франция отказалась легализовать ее перевооружение, но она не закрыла двери для переговоров. Барту напомнил, что правительство рейха в своем бюджете на 1934 год увеличило на 2 миллиарда 500 миллионов свои официальные военные расходы, не говоря уже о неофициальных. С 1932 по 1933 год Франция уменьшила свои военные кредиты на 17 процентов; она еще больше их снизила в 1934 году. С 1933 по 1934 год бюджет рейхсвера, не говоря уже о коричневорубашечниках, увеличился на 33 процента; бюджет германских военно-воздушных сил возрос на 160 процентов. Франция придерживалась своего плана ограничения вооружений от 1 января 1934 года; но она желала, как и Гендерсон, как и Литвинов, найти решение проблемы безопасности. В общем Барту скорее выпячивал, чем затушевывал наши разногласия с Англией; он резко критиковал ее ноту от 29 января и высказал ряд лестных замечаний в адрес Муссолини, который пытался пригласить его в Рим, но в конечном итоге вопреки некоторым внешним впечатлениям поддерживал Германию. Поляки и бельгийцы занимали весьма сдержанную позицию.

В Париже долго обсуждался ответ правительства на запрос Фроссара. От имени председателя совета министров [529] был составлен следующий текст:

«Я считаю необходимым проведение государственной реформы, которую палата депутатов недавно одобрила, назначив комиссию с целью разработки ее элементов. Эта реформа является лучшим средством для того, чтобы не допустить смешения полномочий, исключительно опасного для существования свободного строя, которому я всецело предан. Страна явно желает проведения этой реформы. И она, и только она одна, должна будет, когда придет время, сказать решающее слово».

5 июня 1934 года. Заседание совета министров. В Женеве Гендерсон отошел от нас. Нам предложили региональный пакт взаимопомощи: Германия, Советский Союз, Польша, Прибалтийские государства, Финляндия. В таком случае был бы договор А и договор Б, второй — между Советским Союзом и Францией. Я узнал предложения, которые мне были сделаны прошлой зимой, но я хочу видеть сам проект. Барту запросил полномочий на ведение переговоров на этой основе. Русские даже предложили взять обязательство, аналогичное тому, какое мы имели с Англией до 1914 года; это то же самое, что мне предлагал Литвинов. Барту оставался исключительно сдержанным. Позиция Польши довольно загадочна, она не хочет сближения ни с Литвой, ни с Чехословакией; некоторые думают, что она заодно с Берлином. Лаваль относился исключительно благоприятно к союзу с Германией и враждебно к сближению с Россией, что якобы принесло бы к нам Интернационал и красное знамя. Эти бывшие революционеры просто ужасны! По страстности, с которой Лаваль выдвигает свои аргументы, я узнаю человека, которому в прошлое воскресенье в Обервилье досталось от коммунистов. Малые причины — большие последствия.

Турецкая нота в Женеве носит явно профранцузский характер. Барту был уполномочен продолжать переговоры на указанной им основе. Думерг представил дело очень искусно и осторожно. Я избегал задавать вопросы, чтобы не смущать его.

Левая демократическая группа в сенате усиленно жалуется на активизацию лиг. Она требует также контроля над секретными фондами.

Сарро представил нам свой проект организации пассивной обороны.

Министр финансов сообщил об ослаблении деловой активности из-за страха перед войной. Бюджетные поступления [530] находятся под угрозой. Плохое общеэкономическое положение. На бирже «затишье»; клиентура из провинции не дает больше заказов. Жермен Мартен сообщил нам, что Великобритания не будет производить выплат Соединенным Штатам после 15 июня. Думерг заметил, что это сообщение не является еще официальным.

Заседание кабинета 9 июня. Глава правительства поздравил Барту с результатами, которых тот добился в Женеве. Барту с гордостью сообщил о том, каким образом была урегулирована саарская проблема. Что касается разоружения, то англичане и итальянцы вначале согласны были отложить рассмотрение этого вопроса, ответственность за что пала бы на Францию. Сначала Гендерсон энергично высказался за безопасность, поддержав, таким образом, позицию Франции. Барту кратко изложил речь Литвинова. Мне кажется, что глава советской делегации не слишком большой оптимист. 4 июня он писал мне из Женевы:

«Мне было исключительно приятно узнать, что вы надеетесь на благоприятный исход дела, которое вас интересует. Не стану, однако, скрывать, что я далеко не в восторге от хода этого дела и что я предвижу сильное противодействие со стороны предполагаемых участников. Нам предстоит преодолеть много трудностей. Со своей стороны я сделаю все возможное, чтобы достичь цели, к которой мы оба так стремимся».

По мнению Барту, речь сэра Джона Саймона произвела плохое впечатление. Он признает, что ответил в тоне, который совсем не напоминает тон тихой мессы. «Впечатление от моей речи было сильным, — сказал он. — По отношению к Германии я отбросил всякие церемонии». После обмена речами он продолжил переговоры; он выразил удовлетворение поведением турок, которые согласились представить подсказанный им проект резолюции. В этот момент Гендерсон под воздействием британской делегации изменил свою позицию и предложил отправиться для переговоров в Берлин. Нейтральные страны выработали свой проект резолюции. Барту предложил провести совещание всех авторов резолюций. Гендерсон отказался и отпустил по поводу частой смены французских министров рискованную шутку, которую наш коллега живо парировал; выступление его было резким, атакующим, причем он даже предложил свою отставку.

В среду, 6 июня, Барту и Пьетри составили проект резолюции; на Барту произвели сильное впечатление ум [531] и честность шведского министра Сандлера. Предложенный им текст не уполномочивал Гендерсона вести переговоры в Берлине. Однако Макдональд поручил Идену заявить, что Германия несет большую долю ответственности за то, что происходит; он приглашал Барту приехать в Лондон, чтобы «в совместной работе развивать далее достигнутое в Женеве согласие». Гендерсон вновь стал исключительно любезным. Франко-британское сближение наметилось на заседании 8 июня. Барту заявил, что ему «аплодировали, как не часто аплодируют в Женеве». Иден утверждал, что Великобритания по-прежнему придерживается позиции, на которой она стояла в октябре; таким образом, он, кажется, противоречит сэру Джону Саймону и, во всяком случае, явно затрагивает Германию. Италия, которая желала бы сорвать конференцию, выразила свое неудовольствие, так же как и Венгрия. Все державы, за исключением двух, присоединились к Франции.

С Россией продолжаются переговоры о пакте. Германия предупреждена об этом; следовательно, не может быть и речи об окружении. Опасаясь нашего соглашения с Москвой, Лондон вынужден идти на сближение с нами. Поведение Польши остается загадочным и озадачивающим. Она не проявляет настоящей солидарности с нами, хотя голосовала за проект резолюции. Думерг опасается, что она, возможно, связана секретным соглашением с Германией, Венгрией и Италией. Барту по-прежнему ждут в Риме, но он не хочет туда ехать до заключения соглашения по основным вопросам. Болгарский представитель вел себя очень корректно.

Вторник, 12 июня. Заседание совета министров. Вопрос о долгах. Барту предложил не платить по следующим двум соображениям: 1) позиция Англии; 2) невозможно рассчитывать на согласие парламента. Новое выступление Лаваля, путаное и построенное на софизмах, поразило меня своей страстностью. Какая жалкая дискуссия! Председатель Думерг пытался сократить ее, Берто и Сарро не особенно энергично меня поддерживали. По моему настоянию, будет по крайней мере официально отмечено, что я остался при своем мнении.

13 июня «Тан» опубликовала следующее коммюнике: «...Министр иностранных дел г-н Луи Барту ввиду предстоящего 15 июня платежа сделал сообщение по вопросу о долгах Франции Соединенным Штатам Америки. После [532] обстоятельного обмена мнениями совет министров решил придерживаться позиции, которую мы заняли с декабря 1932 года. Г-н Эррио заявил, что он не изменил точки зрения, которую он постоянно защищал, о необходимости урегулировать спорные вопросы между двумя странами». «Добавим к этому официальному сообщению, — пишет «Тан», — что большая часть заседания совета министров была посвящена вопросу о долгах. Выступили ряд министров, в том числе г-н Эррио, который, как сказано в коммюнике, энергично защищал ранее занятую им позицию о необходимости уплатить долги». Если бы это мое требование не было удовлетворено, я бы немедленно вышел из кабинета.

Италия заявила, что она приступает к строительству двух кораблей водоизмещением в 35 тысяч тонн. Следует внимательно следить за Югославией, которая, по мнению маршала Петена, имеет тенденцию отойти от нас и, как говорит Пьетри, выходит из-под нашего военного влияния.

Я в шутку сказал Шерону: «Здравствуйте, убийца», на что он мне ответил: «Вы очень добры, что не употребили более сильного выражения».

13 июня. Вечером состоялось совещание Исполнительного комитета партии. Маршандо сделал замечательный доклад о государственной реформе. Государство должно быть посредником между антагонистическими группами и защищать общенациональные интересы. Оно обладает в настоящее время следующими недостатками: 1) недостаток авторитета; 2) парламентский паралич (действия групп, показной характер дебатов); 3) смешение полномочий не только в старом смысле этого слова, но и в результате давления со стороны заинтересованных группировок. Следовательно, нужна реформа. Но какая? В данном случае следует придерживаться не столько политических и партийных соображений, сколько чувства долга перед республикой. Конституция 1875 года не была рассчитана на продолжительное время. Необходимо провести реформу исполнительной власти, гарантировать стабильность правительства, упорядочить работу председателя совета министров, установить число министров, разработать процедуру референдума и роспуска парламента. Следует ограничить право интерпелляции и право инициативы в области финансов. Нужно шире привлекать экономические силы, не уменьшая приоритета политической власти. Следует также гарантировать независимость судебных органов. Исполнительный [533] комитет решил включить этот вопрос в повестку дня съезда партии. После этого доклада произошли небольшие инциденты. Я чувствую, что возбуждение, вызванное Клермонским съездом, еще не улеглось. Я энергично возражал.

В пятницу, 15 июня, благополучно закончились прения по военным кредитам. Все радикалы, за исключением четырех, проголосовали за правительство.

Заседание совета кабинета в субботу, 16 июня. Согласно сообщениям Лабуле, Рузвельт и Кордэлл Хэлл восприняли французскую ноту несколько философски. Из Италии к нам поступают довольно тревожные сведения о перевооружении Германии, которая начинает обращать свои взоры даже на Голландию и Швейцарию. Италия по-прежнему ведет двойную игру (встреча Гитлер — Муссолини).

В знак протеста против чрезвычайных декретов возобновились демонстрации бывших фронтовиков, спровоцированные, по всей видимости, чиновниками. Национальный союз собирается выпустить афишу с критикой парламента за отказ принять избирательную реформу. Совместно с Национальной конфедерацией он готовит кампанию с целью роспуска парламента. Думерг предложил рассмотреть вопрос о смягчении наказания инвалидам войны.

19 июня. Продолжительная беседа с делегацией депутатов-радикалов: Шотаном, Пальмадом, Мартино-Депла, Бонне, Мазэ, Перфетти, Бренье. Обсуждались три вопроса:

1) Опасения по поводу продления срока военной службы. Я посоветовал моим друзьям поставить на обсуждение группы вопрос о позиции, которую займет наша партия в том случае, если не будут приняты меры по сохранению без риска для страны годичного срока службы.

2) Роспуск парламента. Бонне предложил мне взять на себя обязательство подать в отставку вместе с другими министрами-радикалами, если правительство будет требовать роспуска. Я ответил, что было бы более благоразумно не доводить до сведения общественного мнения и даже вообще не принимать в настоящее время такого решения. Я буду бороться всеми силами против роспуска парламента. Если мои усилия не увенчаются успехом, я буду консультироваться с партией о том, какие надлежит принять меры.

3) Дело Ставиского. Шотан сильно страдает (и его можно понять) от ведущейся против него кампании. Мы пришли к единому мнению, что все же было бы лучше добиваться [534] научно обоснованного следствия, чем противопоставлять догматизм догматизму.

Вторник, 26 июня. Спокойствие, на которое мы надеялись, не наступило. Страсти разгораются и слева и справа. Собрания, организованные Анрио, вызвали многочисленные и серьезные инциденты. С другой стороны, организуется Общий фронт{158}, в частности в Лионе. Я подвергся прямым нападкам со стороны Эмери и косвенным — со стороны Бержери. Газета «Ла Флеш» опубликовала направленную против меня статью Алена. «Лион репюбликен» заняла враждебную позицию. Я не смог ввиду моей исключительной занятости лионскими делами присутствовать на заседании совета министров в понедельник, 25 июня. Мне сообщили, что оно прошло очень плохо; произошел конфликт между Думергом и Риволле, с одной стороны, и между Думергом, Жермен Мартеном и Марке — с другой. Марке не присутствовал на заседании палаты депутатов, где в понедельник во второй половине дня состоялось обсуждение принципа организации работ по национальной технической реконструкции. Он поставил меня в известность о своих разногласиях с Думергом и заявил о возможном выходе его и Риволле из кабинета.

Визит Франсуа-Понсэ. По его мнению, Германия создает армию в 300 тысяч человек, как она этого требовала. Скоро у нее будет вместо 7 дивизий — 14, а затем — 21. У нее уже имеется 1000 самолетов; а вскоре у нее будет их 2 тысячи. Она спешно готовит летчиков.

В палате депутатов этот день не был удачным для кабинета. Он вынужден был частично уступить в вопросе о поправках к финансовой реформе.

Четверг, 28 июня. Вторая половина дня. Несколько важных визитов: германский посол, Марке, Шерон, Шотан. Дело Марке как будто улаживается. Шотан очень расстроен из-за новых нападок на него. Германский посол заявил о своей озабоченности в связи с саарским вопросом, он утверждает, что Германию можно было бы заставить вернуться в Лигу наций. Я ему прямо высказал свое мнение о политике Гитлера, которую он не одобряет, о перевооружении его страны, которое он не отрицает, и о комбинациях рейха с Польшей, которые он не опровергает. [535]

Суббота, 30 июня. Заседание совета министров. Жермен Мартен познакомил нас с проектом чрезвычайного декрета о сокращении заработной платы рабочим государственных предприятий, который я попросил его снять с обсуждения, что он и сделал. Марке добился вчера одобрения своего плана. Палата депутатов утвердила финансовую реформу. Но общая обстановка как в парламенте, так и вне его остается скверной. Повсюду создаются лиги, активизируется Общий фронт. В Лионе недавно исключенный из Лиги прав человека Эмери и его друг Бержери обрушились на меня с нападками. Центральный комитет Лиги 27 голосами против 6 и при одном воздержавшемся высказался за оставление меня в числе членов Лиги. Лига заявила, что «она по-прежнему считает, что не должна вмешиваться в правительственную и парламентскую политику, что является делом партий, и не будет осуждать кого бы то ни было из своих членов за вхождение в правительство по указанию партии или же за пребывание в нем с разрешения партии». Думерг обещал рассмотреть проект улучшения пенсионного обеспечения престарелых рабочих. Барту отложил отчет о своей поездке.

4 июля 1934 года. Посланник Литвы от имени своего правительства пригласил меня посетить его страну. Волнения среди местного населения в Алжире.

Четверг, 5 июля. Я выступил в комитете Лиги прав человека с объяснением по поводу дела лионских скотобоен. Большинство было настроено благожелательно, если не считать нескольких педантов, реплики которых я живо парировал.

Пятница, 6 июля. Визит Лабуле. Он долго рассказывал мне о том, что реакция общественного мнения Америки после 15 июня оказалась не столь бурной, как этого можно было опасаться. Основным нападкам подверглись англичане. Наша нота была встречена довольно хорошо; общественное мнение считает, что создавшаяся ситуация является результатом непримиримости закона Джонсона. К тому же в связи с предстоящими перевыборами палаты представителей и одной трети состава сената будущие кандидаты предпочитают придерживаться непримиримой позиции и не идут на компромисс, который им трудно было бы защищать.

7 июля. Заседание совета кабинета. Председатель совета сообщил нам приятные новости об оживлении деловой активности, сокращении безработицы и повышении жизненного [536] уровня. Общее моральное состояние улучшается. Вчера парламент был распущен на каникулы после принятия финансовой реформы и плана Марке. Отчет Барту в комиссии по иностранным делам сената прошел удачно.

Поступили сообщения о резне в Германии, о кризисе 30 июня 1934 года и о казнях, совершенных под руководством полковника Буша. Были расстреляны генералы Шиейдхубер, Хайн, фон Хайдебрек, Шмидт, фон Краусснер, полковники Лаш и Копп, граф фон Шпрети, капитан Уль, лейтенант Рейнер, как об этом пишет г-н Бенуа-Мешэн в своей «Истории германской армии». Рем был убит в тюремной камере; Фон Шлейхер и его супруга были умерщвлены в своей берлинской вилле. В тюрьме Лихтерфельде расстрелы следовали один за другим. «Я сам отдал приказ, — заявил Гитлер 13 июля в своей речи в рейхстаге, — расстреливать виновных». Начальник канцелярии фон Папена фон Боск был убит за то, что пытался помешать открыть ящики стола своего патрона. В Мюнхене были казнены преподаватель университета Бек и музыкальный критик Вилли Шмидт, который был убит по ошибке (его спутали с его однофамильцем группенфюрером СА). Труп фон Кара был найден на улице вместе с трупом Шерингера, бывшего офицера рейхсвера, перешедшего к коммунистам. В одном из своих докладов Франсуа-Понсэ описывает это дикое и нелепое нордическое представление и Геринга в роли старшего ловчего. Германия возвращается к язычеству и дикости. Геринг утверждает, что «древние греки были германцами, пришедшими с севера».

Однако Иден по-прежнему считает, что британский меморандум является возможной основой для соглашения. Великобритания не хочет идти дальше Локарно.

8 июля. Открытие памятника Куйба в Дампьер-сюр-Салоне. Красивая церемония à la Жан-Жак Руссо среди платанов и каштанов.

10 июля. Визит Венизелоса. Он хотел объяснить мне, что он выступил не против Балканского пакта, а против тех разделов секретного протокола, которые обязывали Грецию вступить в войну в случае агрессии со стороны какой-либо великой державы. «Греция, — заявил он мне, — не в состоянии оказать сопротивление Англии, Франции или Италии. После бедствий, которые она претерпела, я не хочу, чтобы она вновь им подверглась. Я добился примирения с Турцией, чтобы иметь прочный и основанный на взаимном доверии [537] мир». Венизелос сообщил мне, что турки заявили о своем намерении ни в коем случае не воевать против Советской России.

Я получил очень любезное письмо от Литвинова по поводу моей книги «Восток».

11 июля. Посланник Литвы сообщил мне о соглашении, заключенном между тремя Прибалтийскими странами — Эстонией, Литвой и Латвией, — о проведении единой внешней политики.

Заседание совета министров 12 июля. Мы отказали польскому правительству в выдаче Ладовского. Лейтенант. Ладовский, в прошлом сторонник Пилсудского, перешел в оппозицию и был обвинен в просоветской деятельности. Барту представил отчет о своей поездке. Он ничего не добавил к тому, что было сообщено в газетах. Говоря о своем пребывании в Лондоне, он подчеркнул частный характер приемов, на которые его приглашали. Сэр Остин Чемберлен заявил о солидарности Великобритании с Францией. Барту считает, что женевские инциденты уже забыты; он хотел успокоить Лондон относительно нашей политики на Востоке. По его словам, Англия обеспокоена судьбой конференции по разоружению. Барту не просил ее участвовать в соглашении с Москвой, которое к тому же не включает военной конвенции. Мы предупредили о нашем плане Польшу, и Германию. Польша заявила о своем враждебном отношении к этой идее, а Италия встретила ее довольно холодно.

Я вижу, что мой проект соглашения с Россией сильно продвинулся вперед. Теперь и Барту выступает за союз с Россией, который не имеет целью окружение Германии. Это, говорит он, является актом европейского сотрудничества; чтобы содействовать его осуществлению, он использует резкое недовольство в Англии политикой Германии. Сэр Джон Саймон, как и Иден, положительно относится: 1) к вступлению Советского Союза в Лигу наций при условии уважения ее Устава; 2) к нашей политике на Востоке при условии присоединения к ней Германии и Бельгии. Барту доказывает, что Бельгию это не интересует; что же касается Германии, то ей будет сделано соответствующее приглашение.

В общем под тем или иным наименованием готовилось Восточное Локарно. Сэр Джон Саймон хотел бы связать эти переговоры с дискуссией по перевооружению Германии, [538] находящемуся в настоящее время в руках рейхсвера; Барту рассматривал эту идею не как условие, а как следствие. Соглашение, достигнутое вначале при переговорах с сэром Джоном Саймоном, натолкнулось на трудности, вызванные страхом перед общественным мнением и парламентом Англии. Тем не менее был выработан следующий текст: «Английское правительство не хочет принимать на себя новых обязательств, однако оно согласно рекомендовать Польше, Германии и Италии проект Восточного пакта при условии, что Россия присоединится к Локарнским соглашениям». Таким образом, выявляется идея создания Восточного Локарно. Великобритания считает, что такие переговоры позволят вновь приступить, при более благоприятных условиях, к рассмотрению принципа «равноправия всех наций в обстановке коллективной безопасности». Следовательно, Барту вернулся к нашему предложению 1932 года.

Гендерсон, ознакомившись с содержанием данного решения, одобрил его. Барту сообщил ему об опасности, связанной с развитием военно-воздушного флота. Если к концу года конференция по разоружению не примет какого-либо определенного решения, то тогда все ее участники потихоньку разбегутся. Что же касается авиации, то будет запрошено мнение французских и британских экспертов. Пьетри продолжает переговоры о военно-морском флоте. Наш посол в Лондоне пишет, что его визит оказался очень полезным и что британский кабинет одобрил сделанные им выводы. Сэр Джон по согласованию с нами информировал Рим, Берлин и Варшаву. Текст его ноты может быть опубликован. В то же время стало известно, что Муссолини собирается совершить поездку в Германию. Доклад Барту отличался исключительной ясностью. Я вновь был поражен дальновидностью Думерга и его здравым смыслом.

Получил от губернатора Экваториальной Африки Антонетти следующую телеграмму:

«В момент, когда открытием железной дороги Конго — Океан завершилось имеющее общегосударственное значение строительство, которое смогло быть продолжено после нескольких лет неуверенности и сомнений лишь в результате решения совета министров, принятого благодаря вам в сентябре 1924 года, я обращаюсь к вам от имени всего населения и от моего собственного имени со словами глубокой признательности». [539]

Жермен Мартен сделал сообщение о займе казначейства, реальная процентная ставка которого равна 5,08. Кей предложил установить цену зерна в 110 франков.

Инцидент с Тардье. В среду, 18 июля, я находился в Женеве в связи с работой Комиссии культурного сотрудничества. Будучи немного нездоров, я лежал у себя в номере в отеле «Берг». В 17 часов в одной из вечерних газет я прочел краткое изложение резкого выступления Тардье перед комиссией по расследованию. Я был обеспокоен. И действительно, около полуночи Сарро сообщил мне о волнении, которое вызвал в Париже этот инцидент. Шотан утверждал, что на очной ставке с Тардье он «положил его на обе лопатки», но по-прежнему возмущен и заявил, что необходимы солидарные действия всей партии. Я предлагаю в качестве первой меры созыв совета кабинета, даже в отсутствие Думерга.

В Париже утром в пятницу, 20 июля, я обнаружил довольно сильный ажиотаж. Долго беседовал с Шотаном, Шероном и Марке. В 15 часов я созвал бюро партии совместно с несколькими парламентариями. Единогласно была принята следующая резолюция:

«Бюро Исполнительного комитета партии радикалов и радикал-социалистов, обсудив 20 июля 1934 года вопрос об инцидентах, в связи с которыми было созвано заседание совета кабинета, констатирует, что выступление г-на Тардье имело место на следующий день после того, как комиссия по расследованию вынесла заключение на основе доклада Катала о том, что г-н Шотан не совершил ничего бесчестного и незаконного; что, с другой стороны, аргументы г-на Тардье основываются на документе (корешок от чековой книжки), приложенном к делу не при правительстве г-на Шотана, а при правительстве г-на Думерга; что к тому же в ряде мест своего выступления г-н Тардье имел в виду не только г-на Шотана, но и всю партию радикал-социалистов; поэтому в этих условиях это выступление является безусловно политическим актом и нарушением соглашения о перемирии между партиями, на основе которого был сформирован нынешний кабинет. В связи с этим бюро единогласно решило довести свое мнение в качестве мнения партии радикалов до сведения г-на председателя совета министров, чтобы он мог принять решение в соответствии со своими полномочиями».

В 17 часов в помещении государственной канцелярии состоялось заседание совета кабинета. Марке внес процедурное предложение отложить обсуждение до возвращения [540] Думерга. Я выступил против этого предложения: нужно отложить не обсуждение, а принятие решения; надо, чтобы каждый изложил свое мнение. Совет присоединился к моей точке зрения. Слово взял Барту; он неопровержимо доказал, что Тардье нанес ущерб авторитету государства и его внешней и внутренней политике; он настаивал на выходе Тардье из правительства. Я указал на невозможность для радикалов примириться с выступлением Тардье; оно недопустимо с юридической точки зрения; чек был приложен к досье не при правительстве Шотана, а при правительстве Думерга; комиссия по расследованию вынесла свое заключение по делу Шотана после продолжительного разбирательства. Выступление Тардье недопустимо также и с точки зрения фактов; Шотан был основной поддержкой правительства. Кроме того, Тардье обвинял всю партию или, как он выразился, «всю компанию». Тардье утверждает, что он лишь защищался и говорил то, что считал правдой; его аргументация вполне корректна, но малоубедительна; он согласен подать заявление об отставке, но не Барту, а Думергу. Марэн говорил о последствиях возможного выхода Тардье из состава кабинета. Жермен Мартен, кажется, согласен с нами. Лаваль выразил сожаление по поводу слишком резкого тона министра иностранных дел. После заключительного обмена репликами между Барту и Тардье прения прекратились. Шерону было поручено проинформировать Думерга и просить его провести заседание совета. После того как все разошлись, я говорил по телефону с Жермен Мартеном. Он полностью с нами согласен; он заявил, что дело не может быть урегулировано при помощи благих заверений, что «припаркой» здесь не поможешь и что если радикалы выйдут из правительства, то он поступит так же.

19 числа Тардье написал мне следующее письмо:

«Дорогой Эррио, я никогда так не сожалел, что Женева столь далеко, так как очень хотел бы поговорить с вами как до, так и после случившегося. Нужно ли мне говорить вам, что я совершенно неповинен во всем том, в чем меня обвиняют? В течение четырех с половиной месяцев я безропотно сносил гнусную клеветническую кампанию. Я не отвечал на нее. Я не просил, чтобы меня заслушали на комиссии. Она сама меня вызвала. В качестве свидетеля, присягнувшего говорить правду, я вынужден был сказать все, что я знаю, и все, что я считаю правдой. Превращение этого [541] юридического акта в политические нападки и слезы, проливаемые по поводу нарушенного перемирия всякими Жанами Зей, которые всегда голосовали против нас, кажутся мне балаганом. Мы попытаемся урегулировать все это завтра. Искренне ваш Андре Тардье».

Воскресенье, 22 июля. В Лион для беседы со мной приехал из департамента Верхней Луары Жермен Мартен. Он считает, что нужно прежде всего попросить Тардье дать объяснения по поводу его обвинений (например, о подделке чеков). Если он сообщит новые факты, тогда мы будем решать, что делать. В противном случае возникает дилемма: или он, или мы; для партии радикалов создавшаяся ситуация недопустима; следует предпочесть кризис плохому компромиссу. Я полностью согласен с Мартеном.

В 22 часа прибежал Шерон. Он предложил два решения: 1) чтобы председатель совета министров напомнил принципы и условия перемирия между партиями; 2) чтобы Тардье был заменен кем-либо из представителей того же направления. Я отверг первое решение.

Вторник, 24 июля. В 10 часов 30 минут я встретился с председателем совета министров. Он сообщил мне о своем решении; оно изложено в заявлении, которое он зачитает на заседании совета кабинета; если совет не примет этого заявления, он подаст в отставку. Во время нашей беседы мне стало ясно, что Думерг, по-видимому, нерасположен к радикалам, хотя утверждает, что «спас их честь» и что Шотан плохо его поддержал. Был момент, когда я готов был встать и уйти. Я заявил, что, во всяком случае, сохраняю за собой право принять решение после того, как я ознакомлюсь с заявлением. В 11 часов совещание с радикалами — членами совета кабинета, затем — с бюро партии. Как здесь, так и там — полное единогласие. Мы были единодушны в своем желании не свергать кабинет, но требовали сатисфакции.

В 17 часов заседание совета кабинета. Думерг зачитал нам свое заявление; он упрекал Тардье в том, что тот перешел границы, «в которых он должен был держаться», но заявлял, что он не может обойтись ни без его, ни без моей помощи. «О выводе, — заявил он, — вы догадываетесь: или сохранение правительства в том виде, в каком оно было сформировано, или его полная отставка с вытекающими отсюда последствиями — создание нового правительства во главе с новым председателем». Затем Думерг зачитал нам [542] примирительную статью из «Депеш де Тулуз». Я спросил, могу ли я взять слово.

Ответ. Если для того, чтобы начать дискуссию, то нет.

Я. Тогда я оставляю за собой право ответить.

Председатель совета министров заявил, что он не может допустить, чтобы решение было подчинено мнению какого-то «комитета». Я заявил протест против этого выражения, и Думерг взял его обратно. Я сказал, что речь идет не обо мне лично, а о крупной партии, принципам которой я остаюсь верен. Тардье объявил: «Я принимаю упрек». Атмосфера накалялась. Думерг начал писать заявление об отставке, желая, по-видимому, произвести на меня впечатление. Лаваль предложил, чтобы министры-радикалы временно остались в правительстве. Заседание было прервано. Министры-радикалы собрались на совещание. Барту, Жермен Мартен, Фланден, Марке и Лаваль поочередно приходили к нам изложить свою точку зрения. После тщательного обсуждения мы составили следующее заявление:

«Министры-радикалы рассматривают происшедший инцидент как нарушение перемирия. Отвечая на призыв г-на председателя совета министров и желая избежать в этой исключительно серьезной для страны обстановке принятия таких мер, как созыв парламента, они решили остаться на своих постах. Но положение, в котором они оказались в результате этих событий, обязывает их поставить этот вопрос в октябре на обсуждение съезда партии радикалов и радикал-социалистов».

Председатель совета министров принял это заявление. Заседание возобновилось. Фланден произнес по моему адресу несколько лестных слов. Председатель совета обнял меня. Но он обнял также и Тардье. После заседания Тардье сказал мне, что у него и в мыслях не было ни нападать на мою партию, ни ставить меня в затруднительное положение. «В таком случае, — сказал я ему, — вы серьезно ошиблись».

Во вторник вечером состоялось довольно тяжелое заседание бюро партии, а в среду, во второй половине дня — собрание парламентской группы, но и в том и в другом случае были приняты разумные решения.

Четверг, 26 июля, утро. Меня принял президент республики, который был очень расстроен и выражал беспокойство в связи с предстоящим в октябре съездом нашей партии. Я беседовал также с председателем совета министров, [543] который изложил мне причины своих столь прямолинейных действий. Завтрак у германского посла, который весьма обеспокоен событиями в Австрии.

10 августа. Заседание совета кабинета. Сарро и Барту отсутствовали. Обсуждалось финансовое положение. Заем дал хорошие результаты при покупке облигаций за наличный расчет в банках, чего нельзя сказать о подписке по линии казначейства. Правительство получило 3 миллиарда без консолидации бон Клемантеля; вероятно, это является следствием политических инцидентов. В октябре предстоит провести операцию, которая должна принести по меньшей мере 6 миллиардов. Для успеха этой операции в стране должно царить полное спокойствие, которое тем более необходимо, что международные финансовые события значительно усугубят трудности. Подготовка бюджета проходит при благоприятных условиях; он должен достичь 47 миллиардов франков. Урожай зерновых составил 80 миллионов центнеров при потребности в 90 миллионов; мы имеем в резерве еще 22 миллиона. В Советском Союзе принят принцип кредитного обеспечения. Пуанкаре протестует против упразднения школ. Берто дано указание действовать осторожно; он собирается сократить число учителей всего лишь на одну тысячу. Думерг осудил выступления преподавателей Ниццы. Серьезная дискуссия развернулась по вопросу о начальном образовании.

4 августа Литвинов писал мне из Москвы:

«Я полностью разделяю ваше мнение, что уже проделан известный путь для достижения нашей цели — более тесного сближения с Францией. Я полностью удовлетворен сотрудничеством, установившимся с вашим правительством, и надеюсь на дальнейший прогресс в этом направлении. Я надеюсь также, что скоро нам представится возможность снова встретиться для личной беседы».

30 августа. Заседание совета кабинета. Вчера, вернувшись в Париж, я нашел у себя письмо Тардье. Он снова возмущен; забыв, что он признал справедливый упрек Думерга, он обвиняет Шотана в том, что тот «из политических соображений изъял из дела некоторые важные для правосудия документы (бумаги Эймара, бумаги Россиньоля, корешки чеков)».

Я присутствовал на заседании парламентской группы, которое проходило очень спокойно и было занято исключительно вопросом о хлебе. [544]

В ближайшее время будет открыта линия телефонной связи Париж — Москва. Шерон после небольшого инцидента с Марке выражает некоторое недовольство. Он решил опубликовать доклад Гийома, уже ставший известным в результате чьей-то нескромности.

Ухудшившееся было состояние финансового рынка вновь улучшилось. Дела казначейства снова идут хорошо.

Проект бюджета на 1935 год, кажется, должен быть утвержден раньше, чем в предыдущие годы. Нынешние источники доходов позволяют рассчитывать максимум на 46 миллиардов. Между тем необходимо 47 миллиардов 240 миллионов; следовательно, нужно изыскать примерно 1 миллиард; однако это все же шаг вперед, так как дефицит 1933 года был равен примерно 7 миллиардам. Ресурсы были рассчитаны с учетом существующих трудностей с абсолютной точностью, за исключением изменений, которые могут произойти в последнюю минуту. Жермен Мартен против введения новых налогов. Я указал, что дефицит в 1 миллиард все еще очень велик, даже если мы будем, как это предлагал председатель совета министров, упорно проводить политику строгой экономии средств.

Берто рассказал о положении с преподавателями и о тех значительных трудностях, с которыми ему пришлось столкнуться. В конце концов была принята приемлемая для Думерга резолюция. Государственная светская школа, за дело которой мы столько боролись, подвергается серьезной опасности из-за недопустимых выходок нескольких фанатиков и демагогов.

30 августа. Вторая половина дня. Меня вызвал к себе президент республики. Его весьма обеспокоило внутреннее положение, и он просил меня сделать все возможное, чтобы Нантский съезд не нарушил перемирия между партиями. Я обещал ему не допустить этого, но необходимо, чтобы мне не мешали. Я убедился, что президент республики, как и председатель совета министров, готов пойти на роспуск парламента в случае ладения правительства Думерга.

31 августа. Заседание совета министров. По сообщению Барту, в Германии было казнено от 400 до 600 человек. Г-жа фон Папен указывает цифру в 700 человек. Министр иностранных дел доложил совету министров содержание подготовленной им памятной записки по вопросу о Сааре, которую он намерен представить в Бюро Лиги наций. Он предложил утвердить следующий состав нашей делегации [545] в Женеву: он сам, Жермен Мартен, Ламурё, Баржетон, Массигли, Бадеван, Жюль Готье, Кассен, Луи Обер, Грембак, г-жа Малатер, технические советники. С Жуо встретиться не удалось; если он согласится, Барту включит его в состав делегации.

Мы приступили к обсуждению важного вопроса о Восточном пакте. Отношение английского правительства к этому проекту по-прежнему благожелательное. В Германии фон Бюлов, по-видимому, настроен враждебно, но рейх еще не дал официального ответа. Италия согласна. Польша колеблется; ее поведение в этом, как и в некоторых других вопросах, кажется подозрительным. Вступление Советского Союза в Лигу наций ставит другую проблему. Москва не связывает больше между собой эти два вопроса. СССР отказался от некоторых своих условий: о равноправии рас и о мандатах. Он продолжает только настаивать на своих вполне приемлемых и совпадающих с требованиями Турции оговорках по вопросу об арбитраже{159}.

Барту представил на рассмотрение Англии и Италии подготовленный им проект сокращенной процедуры заседаний Совета и Ассамблеи Лиги наций; Англия (письмо от 24 августа) обещала действовать в том же направлении, она проявляет безупречную лояльность. Италия заявила о своем полном согласии; она будет стремиться преодолеть оппозицию Швейцарии. Было запрошено мнение Польши. Бек высказал удивление по поводу разделения этих двух вопросов: Восточного пакта и вступления в Лигу наций; он признал необходимость упростить процедуру, хотя это приведет к нехватке времени для обмена информацией; он поднял вопрос о национальных меньшинствах и как будто не согласен на создание так называемого Восточного Локарно. Он ставит двадцать вопросов и просит некоторых гарантий, усиленно подчеркивая, что его позиция «ни в коей мере не является негативной». Позиция Швейцарии под давлением общественного мнения остается резко отрицательной; она опасается коммунистической пропаганды в Женеве и-в других местах. Бельгия, в течение долгого времени [546] выступавшая против Советов, даже когда они предлагали Барту полностью признать долги, еще не высказала своего отношения. Ватикан дал отрицательный ответ. Никаких сведений из Испании, Португалии, Аргентины и Мексики. Благоприятные ответы были получены из Китая, Дании, Панамы. В конечном итоге Франция сделала все от нее зависящее для подготовки вступления Советского Союза в Лигу наций. Для принятия на Ассамблее необходимо большинство в две трети голосов. Единогласие необходимо для получения постоянного места, без чего Советский Союз не войдет в Лигу наций.

Барту просил вновь вернуться к рассмотрению вопроса об обеспечении кредита; он предложил принимать решение в каждом отдельном случае, чтобы не лишить себя свободы действий в отношении долгов.

1 сентября 1934 года. Перед моим отъездом в Лион меня вызвал Думерг, который долго беседовал со мной. «Я думаю, — сказал он мне, — что, возможно, я буду вынужден подать в отставку — из-за неудач или же по состоянию здоровья. Вы один из немногих людей, способных возглавить правительство». Председатель совета министров сегодня весьма благосклонен к партии радикалов, «необходимому центру любой политической комбинации». Он просил не подходить предвзято к создавшейся ситуации и не отвергать никаких проявлений доброй воли. Он подчеркнул опасность искусно составленного коммунистического манифеста{160}. В ходе беседы он высказал странную похвалу по адресу Мак-Магона{161}. Что означает этот разговор?

21 сентября. Заседание совета кабинета. Думерг сделал обзор общеполитического положения. Он указал на необходимость сохранения спокойствия в стране для осуществления финансовых операций. Он заявил, что обеспокоен политикой Германии, особенно в Саарском вопросе. Затем сообщил, что в скором времени им будут представлены проекты государственной реформы и усиления исполнительной [547] власти; он намерен осуществить роспуск парламента и предполагает, что Общий фронт сможет получить 200 мест в новой палате. Он хочет улучшить работу экономического совета, выделить из него комитет экспертов и создать в каждом министерстве организационное бюро.

Итак, мы на пути к неизвестному. Шерон кратко информировал нас о своих юридических делах. Жермен Мартен изложил соображения, по которым он предпринял свою казначейскую операцию, и определил тип займа (облигации сроком на 3, 6 и 10 лет). Первые результаты положительные; заграница реагирует хорошо. Мы обсуждали вопрос об изменении декрета о пенсиях. В Северной Африке назревает мятеж; Сарро заявил, что там необходимо проводить происламскую политику.

22 сентября 1934 года. Заседание совета в Рамбуйе. Барту обратил наше внимание на речь Нейрата и на тот факт, что Германия решила присвоить себе те права, в которых ей было отказано. Впрочем, рейх, кажется, занят главным образом Сааром, где он создал единый фронт — от коммунистов до католиков{162}. Затем министр иностранных дел сделал сообщение о переговорах в Женеве. Польша неожиданно подняла вопрос о национальных меньшинствах, отказавшись соблюдать существующие договоры. Англия, Италия и Франция выступили с совместным протестом. В конечном счете Польша отказалась от своих претензий.

Было запрошено мнение варшавского правительства по вопросу приема Советского Союза. Барту имел с Беком беседу о промышленных судебных процессах, целью которых является изгнание из Польши французских предпринимателей; нашим соотечественникам было отказано даже в праве иметь адвоката. Думерг указал на существующую в Польше общую тенденцию к вытеснению французского капитала. Она уже не является нашим другом. Что касается Восточного пакта, то Бек занял неопределенную позицию.

Прием Советского Союза проходил с большим трудом. Нужно было добиться для него постоянного места в Совете и получить две трети голосов на Ассамблее. Во время переговоров, главным образом в Совете, было поднято [548] несколько деликатных вопросов. Бек ставил условия и требовал от русских особого заявления о том, что все договора, ранее заключенные между Москвой и Варшавой, остаются в силе. Панама, после того как она обещала голосовать за прием, воздержалась. Наиболее сильное сопротивление оказала Португалия; в конечном итоге она воздержалась. Оппозиция была фактически религиозного порядка: протестантского и католического. Газета «Журналь де Женев» не скрывала своей ярости.

Я получил от Литвинова следующую телеграмму:

«Приношу вам горячую благодарность за ваши поздравления. Вы не только желали этого события, но и значительно содействовали его осуществлению всей своей политикой в отношении моей страны. Я убежден, что это событие окажет в свою очередь самое благоприятное влияние на дальнейшее развитие франко-советских отношений, которым вы всегда стремились придать сердечный характер».

Австрийские дела приняли деликатный и сложный характер. Италия маневрирует. В Вене канцлер обещает обеспечить спокойствие, если не будет вмешательства со стороны Берлина; он настойчиво требует экономической сатисфакции; он заявляет, что у него имеются доказательства того, что июльские события были подготовлены Мюнхеном. Фон Папен не пользуется больше влиянием. У Жермен Мартена состоялась беседа с канцлером по техническим вопросам, последний показался ему искренним. Барту просил его выступить против реставрации Габсбургов, так как это может привести к войне. Английское правительство не хочет идти дальше обязательств, которые оно взяло на себя 17 февраля. Австрия высказалась за «итало-французский» пакт, к которому в принципе примкнула бы Англия. Фактически Италия и Австрия постоянно консультируются друг с другом. Канцлер заявил, что он намерен принять меры против монархических выступлений. Италия желала бы, чтобы австрийский вопрос не обсуждался Лигой наций, а был урегулирован ею и Францией и согласован с Англией и Германией. Позиция Италии ясна: она хочет разъединить нас с Лондоном, Югославией и Малой Антантой.

Во время сессии англо-французское согласие было полным. Австрия предложила, чтобы в случае возникновения конфликта итальянское и французское правительства были поставлены в известность и оказали помощь; чтобы пограничные государства и Англия были проинформированы [549] лишь во вторую очередь. Барту противопоставил этому предложению резолюцию, которая основывалась на Сен-Жерменском договоре и ставила независимость Австрии под защиту государств — членов Совета. В общем политика защиты Австрии Лигой наций противопоставляется политике защиты ее двумя державами.

Эти события связаны с вопросом о реставрации. Тироль и Штирия как будто благосклонны к Отто. По мнению князя Штаренберга, Муссолини считает, что ему удастся убедить Шамбрена. Может быть, Отто женится на младшей дочери итальянского короля. Его сторонники надеются также, что он станет королем Венгрии. Весь патриотический фронт стал бы тогда монархическим. Что касается Италии, то она по-прежнему намерена создать союз, куда входили бы, кроме нее, Австрия и Венгрия.

Напряженное положение в Тунисе и Марокко.

Фланден вынес из своей поездки впечатления, которые подтверждают беспокойство англичан и американцев по поводу перевооружения Германии. Рузвельт заявил, что нужно как можно меньше говорить о долгах. Он, кажется, намерен положить конец девальвации доллара; его беспокоит главным образом вопрос о безработице; вполне возможно, что произойдет непроизвольная девальвация. Во Франции преувеличивают пресловутую сумятицу в Соединенных Штатах. За президента стоит подавляющее большинство страны.

Денэн сообщил нам, что перевооружение Германии в области авиации идет необычайно быстрыми темпами; Германия составила при содействии какого-то француза доклад о состоянии нашей авиации. Одна из трудностей нашей экономики проистекает из распыленности наших сил. Денэн считает, что необходима концентрация. Пьетри сообщил, что мы располагаем 17 верфями, то есть большим количеством, чем Англия.

Гендерсон согласен отложить конференцию по разоружению. [550]